Я уже говорила (правда, в прошлом году), что среди членов творческой студии ВОИ Заволжского района Ярославля есть люди, способные в течение часа удерживать внимание публики ярким талантом, дарованным им Небесами и развитым постоянным трудом в направлении совершенствования его. Мы благодарны им за преданность нашему коллективу, демонстрирующую их «незазвездившуюся» сущность, а нам позволяющую серьёзно разнообразить концертную программу. Но главной составляющей команды «Здравствуйте» были и остаются незаметные (на первый взгляд), но незаменимые (!) труженики «массовки», а точнее те – без кого само словосочетание «творческая студия» теряет всякий смысл, превращая наши выступления в череду сольных номеров, хороших, но ничем не связывающих их исполнителей.
А ведь основной задачей при организации студии (для меня – точно) было объединение всех желающих как-то разнообразить свой досуг тем занятием, в котором они, по разным причинам, не состоялись в допенсионном периоде своего земного пути. И эта нереализованная творческая составляющая каждого из них будоражила душу, заставляя что-то искать в окружающей повседневности, не всегда скучной, но чего-то лишенной для них. Студия распахнула двери для такой категории лиц серьёзного возраста. Наш репертуар умышленно раздвигал свои горизонты для включения в сценическое действо тех, кто хочет и может смотреть в глаза публике, делясь с ней чем-то самым сокровенным для себя.
Наших артистов во время выступления объединяют и общее приветствие, заканчивающееся исполнением гимна студии; и концовка, оформленная как музыкальный «Вызов старости»; и мини-спектакли, в которых задействованы все «здравствующие». И вот что показательно: глаза зрителей отвечают нам весельем именно во время «массовок». «Что нам сегодня покажете?»- таким вопросом встречают те, кто уже видел наши инсценировки. А мы не можем многого показать по причине отсутствия героини моего сегодняшнего повествования Лидии Александровны Табаковой, которую инсульт надолго похитил из наших рядов. «Да я ничего не умею» - так с постоянной скромностью заявляет она сама о себе. А я на сто процентов могу опровергнуть это.
Ведь именно её необходимо отнести к незаменимым членам студии. Ни одного опоздания на репетиции или концерты (и это при полном пренебрежении с моей стороны к привычным строгостям любого объединения). Самодисциплина, самоотдача, самоотречение, если хотите – все эти качества характеризуют Лидию Александровну, когда речь заходит о любимом ею коллективе. «Леночка, я ведь все тексты повторяю, чтобы не забыть» - едва покинув стены больницы, рапортует мне она, еще не способная самостоятельно преодолеть расстояние от комнаты до кухни. Поэтому выступление в социальном центре дневного пребывания Заволжского района, состоявшееся 14 сентября этого года, мы, студийцы, начали с аплодисментов в адрес нашей «Лидочки», которую, несмотря на солидный возраст, трудно назвать по-другому: за её открытость, доверчивость, доброту, готовность помочь любому. Согласились с нами и сидящие в зале, поддержавшие своими овациями нашу радость по поводу выздоровления (пусть, еще не полного) самоотверженной нашей коллеги по сцене. «Я буду выступать»- эта короткая фраза стала каким-то девизом на период её реабилитации после тяжёлого недуга. Фото, предваряющие данную статью, показывают, какой мы и зрители знают Лидию Александровну Табакову по выступлениям.
А таким было её детство. Я продолжу начатую в прошлых публикациях тему «Дети войны». Думаю, это ещё глубже объяснит характер нашей сегодняшней героини.
Табакова Лидия Александровна
1935 года рождения
(Лида Тренина)
Мои детские воспоминания о войне и первых послевоенных годах(1941-1950)
Моя мама работала в колхозе, как говорила от зари до зари. С нами ей заниматься было некогда. Работали тогда, как и все, за пустые трудодни: то есть за них колхозники ничего не получали. А на плечах у мамы была целая семья. Это я, мой брат и бабушка. Жилось очень трудно. Чувство голода никогда не покидало нас. Иногда на печи (когда-то давно на ней сушили зерно) в щелях находили мы зерна ржи или пшеницы, палочкой вытаскивали их и ели, кто сколько найдет. Это было большое счастье. Когда мама приходила на обед и после пыталась прилечь, чтобы хоть немного отдохнуть, я всегда старалась прижаться к ней. А от нее, работавшей без выходных, пахло потом. Я этого тогда не понимала, и мне казалось, что так должны пахнуть все мамы. Мылись мы в печи, куда бабушка постилала солому и закрывала заслонкой, потом нас скатывали теплой водой. Отец жил в другой семье. Я его очень плохо помню. Лишь когда его забирали на фронт, он пришел проститься с нами. Он взял меня своими сильными руками и поднял к потолку. Пожелал нам, чтобы мы выжили. Я увидела у него на глазах слезы. И он ушел. Больше я его никогда не видела. Потом мы узнали, что он погиб в самом начале войны. А мы, как он и хотел, выжили. Только очень нелёгкой была наша жизнь.
Не помню, сколько было мне лет, но по всей вероятности от 6 до 7. В первые дни,( а может и месяц) войны, помню, как над нашим домом ночью очень низко пролетали самолеты, чуть не сбив трубы и крыши домов. Во всяком случае, именно таким было моё ощущение. Это был такой страшный гам и шум, а летало самолетов очень много. Мы с бабушкой лежали на полу на втором этаже деревенского дома. Так было страшно, что я забралась к ней под бок, и она как бы защищала меня от этой напасти, крепко прижав к себе ласковыми руками. Мою любимую бабушку звали Любовь Степановна. Она была очень добрая и ласковая. Все люди, которые проходили мимо наших окон останавливались, кланялись моей бабушке, называя ее по имени и отчеству. Ее все любили и всегда с ней беседовали, просили совета. Она была очень умная. Дедушку Николая (к сожалению, не помню его отчество) я никогда не видела. Он погиб в годы революции. Был офицером царской армии. Знаю его только по фотографиям.
В школу я пошла в 1943 году. В это время было очень плохо с бумагой, и мы учились писать на старых книгах между строк. Моей первой учительницей, научившей меня читать и писать, была Нина Николаевна. И вот помнится мне, как мы помогали фронту. Ночью наши милые женщины собирались в одном из домов и готовили посылки на фронт. А готовили так: приносили овечью шерсть, кто сколько может. Шерсть была вся скатанная. И нам, детям, нужно было эту шерсть растеребить. Кто-то из женщин крутил нить на веретене, другие вязали носки и перчатки с двумя пальцами (один большой, другой указательный, чтобы можно было держать винтовку, и не зябли руки). Вот так мы сидели и готовили на фронт наши подарки. Наши детские руки были все в трещинах, из которых шла кровь.
Утром рано все взрослые шли на работу, а мы в школу. Конечно, мы просто валились от усталости, поэтому засыпали, сидя за партами. А в это время наша Нина Николаевна, все понимая и не ругая нас, продолжала вести урок и давала нам знания, которые мы усваивали во сне. И так было каждый день.
В каникулы мы дети помогали вывозить с дворов навоз на поля. На телегу наши женщины накладывали его, а мы по два человека (дети 7-8 лет) на лошади везли удобрения в поле. Там нас встречали взрослые, сгружали навоз с телеги, и мы снова ехали за ним.
В конце войны я попала в детский дом №36 вместе с братом.
Много детей было из Белоруссии. Особенно мне помнятся Шуржич Люба и Вася (брат с сестрой). Она нам рассказывали, как у них на глазах немцы убили маму и бабушку, а кто-то из взрослых спрятал их в яму и сказали, чтобы они не плакали, а то их тоже убьют. И ночью, когда все стихло, Люба нашла санки, на которых отвезла маму и закопала. Все это очень трудно вспоминать.
В школе я училась хорошо, троек вообще не было. Но тогда оценки ставили не цифрами, а словами «хорошо», «отлично», «плохо». Кормили нас плохо, но ведь время было такое. И вот мне вспоминается, как старшие мальчишки заставляли маленьких детей не есть их крохотные куски хлеба, а отдавать им. Когда малыши выходили из столовой, они должны были отдать свой кусочек. Кто съедал сам, того били. В числе избиваемых был и мой брат Игорь. Когда я об этом узнала, то сказала, чтобы этот хлеб ему крошили в суп, а он не ел и плакал, что большие ребята его будут бить. Мне тоже попадало за то, что защищала брата.
Очень хорошая у меня была воспитательница Соколова Нина Александровна. Она любила меня, называла «Золотце мое», и я отвечала ей взаимностью.
И вот в один из дней к нам приехал парикмахер. И всех детей стали брить наголо, дошла очередь до меня. У меня были красивые косы, и я просила, чтобы их не стригли, но меня и слушать не хотели. Тогда директор детского дома приказала привязать меня к стулу и остричь, но я сопротивлялась, как могла. И так как я сопротивлялась очень сильно, в наказание мне обстригли одну косу и эту половину головы наголо. Я настолько была обозлена, что даже директора детского дома, имя которой называть не хочу, про себя называла «толстой жирной свиньей».
Время шло, мы тогда каждый год сдавали экзамены в школе. Из-за того инцидента с косой я так плохо воспринимала всех учителей, что, когда меня вызывали к доске, ничего не отвечала. Мне ставили «плохо» и «очень плохо». До экзаменов, конечно, не допустили. А ведь все предметы я учила. Пришлось пойти к директору школы и попросить, чтобы мне разрешили сдавать экзамены. Разрешили. И сдала я всё на «отлично». Напоминаю, что все свое упрямство я проявляла, чтобы отомстить взрослым за обрезанную косу. С благодарностью вспоминаю только мою милую воспитательницу Нину Александровну.
Директрису, которая привязывала меня к стулу, скоро уволили. Нам прислали другого директора, но не лучше. И вот очередным нашим директором стал Батасов Борис Леонидович! Мы все так полюбили его, что считали настоящим отцом для нас. Девчонок он всегда ласково называл «юбошная команда», а мальчишек – «портошная команад».
Очень хочу рассказать, как наши мальчишки разведали про выброшенные со склада испорченные огурцы. Они набрали их сами полные руки и карманы, а потом и нам, девчонкам, рассказали об этих «сокровищах». Мы, конечно, побежали, начали копаться в отбросах. Выбрали те, которые казались нам хорошими, и наелись досыта. Результатом была повальная дизентерия и больница для всех насытившихся огурцами.
Потом из Вятского наш детский дом перевезли в Язвицево (это станция Догадцево по Даниловской дороге). Директор Борис Леонидович, стараясь подбодрить нас, всегда говорил, что скоро нам будут давать хлеба, сколько хочешь. Каждый раз он назначал какое-нибудь конкретное число для этого события, а потом снова и снова… Думаю, так этот милый человек пытался вселить в нас, измученных недетскими страданиями, хоть какую-то веру . И ведь наступил этот долгожданный день! Мы стояли у окон нашей столовой и наблюдали, как на большую тарелку накладывали большими кусками хлеб. Сколько было счастья ! Мы целовались и плакали от радости!
Каким я запомнила День Победы? Мы тогда находились в школе. Шел второй урок, и вдруг к нам в класс заходит директор школы. Он объявил нам, что кончилась война, и нас отпустили домой. И снова вспоминаются слёзы радости и у детей, и у взрослых. Все поздравляли друг друга. Мне не хватит слов описать это, нужно прочувствовать. Но не дай Бог никому пережить то, что выпало на мою долю. Всего и вспоминать не хочу. Больно.
Лидия Александровна до сих пор живёт непросто. Воспитав двоих детей, имея взрослых внуков, последние годы она ухаживает за горячо любимым супругом, потерявшим способность самостоятельно двигаться. И никто никогда не слышит жалоб от этой скромной улыбчивой женщины, готовой всегда придти на помощь любому нуждающемуся в ней. Военное детство, наверное, подняло планку болевого порога у таких, как она.
P.S. К моменту написания данной статьи супруг нашей героини закончил земной этап своего существования. Болезнь, приковавшая его к постели, делала беспомощным, не способным присоединиться к многим простым, но так необходимым им радостям. Как любили Табаковы танцевать! И делали это красиво – на зависть (надеюсь, добрую) многих окружающих. Но на последней годовщине их свадьбы Николай был прикован к инвалидному креслу… И когда заиграли обожаемое ими обоими танго, супруга его лишь вздохнула про себя: если бы раньше…И вдруг! Застыли в удивлении гости их скромного праздника, онемела она сама от волны восторга: он шел (!) к ней, он приглашал её на танец, он обнял ее и повёл по знакомым нотам знакомыми движениями…
Устала мелодия, устал и он. Сел в своё кресло, с которого больше уже не поднялся. Какую же силу любви и желания сделать приятное предмету своего обожания надо было иметь, чтобы суметь вымолить у Создателя эту последние минуты столь трогательного единения с верной спутницей своей. Но так было, и тому есть свидетели. Что же удивляться, что у этого настоящего мужчины его овдовевшая жена тоже способна на поступки, удивляющие и радующие нас…
Елена Рындина. 19.09.2012.