Из сборника сочинений выпускников N-ской средней школы (год выпуска 1960)
Тема: "Что наша жизнь?!"
Вы не поверите. В новую школу первого сентября меня привезли на линейке. Ничего смешного. Нормальная линейка. Загляни в Википедию, и такой статьи там не обнаружишь. А в Энциклопедическом словаре за 1987-й год найдёшь: «Длинный многоместный открытый экипаж с продольной перегородкой, в котором пассажиры сидят боком к направлению движения. Служил гор. транспортом в России в 19 в.» Добавлю только, что он был двухосный, на листовых рессорах и запрягался парой лошадей. И перегородки никакой не было. Вся эта помпа с линейкой была одноразовой - по случаю первого школьного дня. Дальше-то я ходил в школу всю осень пешком, или какая телега по пути захватит. Та, ерунда – десять километров по просёлку.
К зиме подселили меня к хозяйке квартиры недалеко от школы. Неделю учусь, под выходной – топаю домой, на хутор Эрастов. Отца летом перевели туда заведовать местной мельницей. Мы впятером занимали три маленьких комнатки в небольшом деревянном флигеле рядом с мельницей. Лампочки под потолком оживали, когда работал мельничный дизель. Так что условия подготовки к урокам были «никакими». По ранней осени еще как-то – «светлого» времени хватало. А под керосиновой лампой читать – глаза сломаешь. И как наши предки учились без электричества?
Школа! Всегда приятно, что бы ни говорили, после долгого летнего «шалтай-болтания» прийти в школу, к свежевыкрашенным партам. А тут ещё и любопытно – в совсем незнакомую. Люди впечатлениями летними делятся, а ты в сторонке. На тебя только глазеют. Вот не помню точно, с кем я сел за парту. Обычно с соседом и начинается дружба в новом классе. По-моему, и здесь так же получилось. А соседом был Вова Меркин. Куда он потом делся? Много ребят по дороге к десятому классу как-то «отсеялось». А Вовку я запомнил. Всё-таки, первый черноморский приятель мой. Жили они с матерью в одноэтажном деревянном бараке на углу Мира и Калинина. Он, этот барак и сейчас на месте – едва живой. На моём веку только и говорят: столько-то бараков снесем, столько-то ветеранов переселим. А они, бараки эти, стоят и стоят – глаза мозолят, и нет уже тех ветеранов...
У Вовки с матерью была маленькая комната, перегороженная занавеской на две: одна половина Вовкина, в другой – мама. Она была днями на работе, поэтому и уроки удобнее было делать у Вовки. Я был чуть грамотнее его, так что вдвоем мы управлялись быстрее. Ну, а дальше – улица, мать свободы. Я приходил «домой, к хозяйке» поздно. Она устала «переживать за меня», и на какое-то время меня отправили в ссылку – на хутор.
Я терпеливо переносил жизненные неудобства. Ещё были живы люди, которые в Краснодар - Екатеринодар по старому - пешком ходили. Как? С посохом. Мол, Ломоносов вон: аж от Холмогор по зиме топал. Так он же не «туда и обратно» каждый день. Ушёл – и всё. В общем, взяли с меня родители клятву, что буду учиться и учиться… Нашли они мне вскоре замечательную хозяйку. Нашу соседку ещё по Крымской - в войну и после… Тут уже понадёжнее за мной присмотр. До сих пор вспоминаем с мамой добрым словом Фёдоровну (Царство ей Небесное).
Нашел я себе ещё друга – Валерку. Тот оказался и вовсе хулиганистым парнишкой. Едва не попал я «под дурное влияние». Подробности уже улетучились, но, помню, «чудом» удержался я тогда в школе. Спасибо родителям и педсовету: «последний раз мне поверили». А Валерка так и ушёл в «вечернюю». В те времена не чикались. Не хочешь днём, иди, учись вечером. Но учись!
Следующим в очереди приятелей был однокашник с первого этажа, Юра Пирухин. Жили мы в одном подъезде. Нет, мы с ним не сидели за одной партой, но много времени проводили вместе. Он был парнем способным, учился получше, чем я. И очень смелым был. Всегда находил повод высказать учителю свою «личную точку зрения». Мне импонировал его «независмый» жизненный принцип «я сам по себе». Я даже завидовал Юрке. Попробовал за ним потянуться. Начал ходить с ним в клубный кружок танцев. Как он крутился! Волчком! А чечётка? Классная была чечётка. Я всё пробовал, ну, хотя бы «ключ» простой научиться отбивать – куда там! Рождённый ползать…
Мы соревновались с Юркой в разных областях. Например, кто дольше продержится, набрав воздуха в лёгкие. Уставимся на часы: глаза уже из орбит… А что? У меня получалось дольше. Иногда. Или штаны: у кого резинка на поясе шире? Или, у кого карманов с «молниями» больше. Спасибо Фёдоровне, она «болела» за меня и нашивала мне эти «молнии» прямо так, без карманов. Главное, чтоб видно было: "молния". Что за мода была? Чёрные сатиновые, или из штапеля шаровары – казачья, наверное. Доживи он до этих дней, посмеялись бы мы над собой - тогдашними «модниками».
Да, смешно сейчас вспоминать… Я никак не мог найти себе постоянного товарища. До переезда в Эрастов, до Черноморки я поменял десять школ. Можете мне не верить. И папа у меня был не военный, и мама – не геолог. Случилось так. И везде у меня получалось найти постоянного, надежного друга. Во всяком случае, мне так казалось. Ну, не мог я без друга. Есть люди – они как-то без друзей обходятся. Им и самим не плохо. А я – ну, просто не мог один. И до сих пор я люблю все делать в компании.
Как мы сблизились с Лёнькой, с Лёнчиком, я и не вспомню сейчас. Вообще-то, он – Лёша, Алексей Коротов. Лёнькой Лёшу часто называла его мама. Так мне запомнилось. У него была замечательная мама, тётя Дуся. В своих непростых отношениях с родителями я часто заходил в тупик, и примером образцовой мамы мне представлялась, именно, тётя Дуся, покорившая меня своей простотой, заботливостью, терпением. У неё была замечательная, добрая-добрая улыбка. И все это на фоне непростой жизни вообще и её личной в частности.
Наверное, мы с Лёнчиком сошлись на почве контраста натур. Я был ребенок "слегка разбросанный», говорливый. Представлял собой, как выражался мой родной папа в былые времена нашей совместной жизни - «шило в жопе». Настолько «живой». Лёнька же был очень спокойным, даже флегматичным. Не любил долго спорить и, вообще, много говорить. Больше слушал. Нам с ним нравилось гулять по дождю. В плащах. В темноте. О чём были наши разговоры? Я уже и не припомню, хотя говорил больше я. Помню, что нам вместе было хорошо. Иногда мы дружно «выпрягались». Как-то мне в руки попали вожжи запряжённой «парой гнедых»… линейки. Можете себе представить наш восторг. Это, как сегодня, допустим, пацану дать спортивный «БМВ»: на, покатайся, потом в конюшню поставишь. «Лёнька!» – ору я на всю Черноморскую улицу. А «гнедым» не терпится, копытами по асфальту: цок-цок! Лёнька - прямо чуть со второго этажа на улицу не выпрыгнул. Вот мы с ним погоняли! Кони - в мыле… но и мне, помнится, перепало от родителей и конюха.
Время было – конец пятидесятых. Послевоенная романтика сходила на нет. Те, кто родился в двадцатые-трдцатые, не очень любили эту тяжелую тему войны и восстановления. А мы, желторотые, разинув рот, смотрели «героические» кинокартины и мечтали о ловле шпионов и бандитов, о разведке и ракетных войсках. Мелкие отклонения в сторону «хороших заработков», или покорения далеких земель не в счет. У Лёньки был дядя, дядя Валентин, муж тетидусиной сестры . Жили они в частном домике на Островского. Название-то улицы?! А рядом: Чапаева, Фурманова. Тогда всё остро воспринималось. Какие были герои! Из книг и фильмов – прямо в наши души. И этот дядя Валя - он служил где-то в очень важных войсках. Может, это была разведка, или контрразведка, не помню. У меня с детства и до сих пор память работает однобоко. Я хорошо запоминаю зрительные образы. Даже учебные тексты я у доски вспоминал по расположению в книжке, по форме абзацев, по рисункам. Я хорошо помню эту картину: сидит дядя Валентин у печки перед распахнутой дверцей и курит. Курит и всматривается в огонь. Он уже тогда очень болел. Казалось, свет печного огня просвечивает кожу на его лице, под кожей видны все мелкие-мелкие жилки. Сполохи света пробегают по застывшей маске раздумий. Как будто бы фараон – сидит, молчит. Изо рта – дым. Глаза светлые, водянистые. Внутрь смотрят… А в них огонь, холодный…
Вроде бы ничего конкретного и не рассказывал он нам, но завораживали его притчи, мудрые философские суждения о людях, о войне. Наверное, тогда и заронил он и в меня и в Лёньку зёрна мечты об армейской жизни. У меня не получилось – зрение подвело. Да и армия, думаю, не много потеряла в моём лице. А Лёнька – молодец. Выдержал марку. Командовать полком – это тебе не в кабинете чаи гонять…
В порядке «постскриптума» могу рассказать о своём юношеском графоманском опыте. Дело было, по-моему, в десятом классе. Даже не помню, довел ли я эти фантазии до их героев: Татьяны - нашего комсорга, и Лёнчика. Но, могу сказать, что на 33,5 % они сбылись. Смотрите. Лёнька вырос до полковника, как я ему и «нагадал», командовал ракетным полком. Это уже 33,3 % попадания. Остальные 0,2% приходятся на наши с Таней судьбы. Она получила диплом инженера-механика и стала очень хорошим специалистом в технологии машиностроения. В моём опусе она почему-то «выведена» технологом молочно-товарного производства. Молодой фантаст погорячился, предположив, что через двадцать пять лет «молочно-товарные» технологии у нас в стране достигнут хай-тековских высот. Да и про себя я "чуть-чуть" не угадал. Журналистом, тем более известным, я не стал. Но перо время от времени пробовал. И сегодня, став свободным пенсионером, всерьёз увлёкся сочинительством. Результаты пока очень скромные, но сам факт вполне тянет на одну десятую процента «сбываемости». Чем не Нострадамус?
Эх, где наши семнадцать лет? Где мои друзья-приятели? На «черноморских» улицах, в тёмных аллеях поселковых скверов, в нашей памяти и в наших сердцах. А сейчас и в этом "сочинении".
Сентябрь, 2012