тюльпаны в степи

                Тащилкин Ю.Е.                Тюльпаны в степи


  1


  Жарким июньским днём, когда раскалённое солнце висело над головой, а капли пота одна за другой стекали по шее под рубашку, Николай Волков после окончания университета возвращался домой в село Степное. На дне небольшого чемодана, заполненного в основном исписанными тетрадками и книгами, лежал аккуратно завёрнутый в целлофан   диплом, в котором  каллиграфическим почерком было  написано, что  Николаю Семёновичу Волкову присвоено звание  учёного агронома.
  Он дошёл до автобусной станции, взял билет до Степного и присел в полупустом, прохладном зале ожидания. Осмотрелся. Никого из знакомых не увидел. Его тянуло домой, в степь, к родным и знакомым. За пять лет учёбы надоели и  пыльный, задымленный город, и шумная  университетская общага, и столовая, где вечно толпились полуголодные студенты и отвратительно пахло кислыми щами.
  Николай уже проголодался. Ему хотелось что-нибудь вкусненького, домашнего приготовленного матерью: блинов со сметаной, пирожков с мясом или печенью. Хотелось также увидеть Софью, поговорить с нею и, главное, выяснить не встречается ли она с кем-нибудь из парней, свободна ли. «А ведь поступил ты совсем плохо. И писал ей мало, и  звонил совсем редко, - корил он себя. -  И почему она должна  была тебя ждать? Договора такого не было. Ну, какой договор? Ей было-то тогда всего  шестнадцать. Совсем ребёнок».
  Николай посмотрел на часы. «Скоро отправление автобуса, - с томительным чувством подумал он. – К вечеру должен быть дома». Но распахнулась дверь, и в зал ожидания вошёл молодой мужчина с копной р выгоревших на солнце, почти рыжих волос, заросший усами и бородой. И только когда он почти подошёл  к нему, Николай узнал в нём своего младшего брата Фёдора.
  - Сидит. Точно. Сидит скромненько, - говорил он, пожимая руку Николая и рассматривая его. -  Приехал?
  - Да где же приехал? Вот только еду.
  - Почему не позвонил?
  - Беспокоить не хотелось.
  - Ну, всё равно мы все знаем, что ты сегодня приезжаешь. Там уже мать с отцом  на ушах стоят и с утра то и дело выбегают из дома и всматриваются в степь – не идёт ли какая машина и не едет ли Николай. Мне поручено привезти тебя. Вот я за тобой и заехал. Пойдём. Мой молоковоз за автостанцией стоит.
  - Всё молоко возишь на завод,
  - Да. А куда деваться?  Свой бизнес.  Навар небольшой, но есть. И от отца независим. А почему твой телефон не отвечает?
  - Хотелось сюрприз сделать. А как отец узнал, что еду?
  - А то ты нашего отца не знаешь. Всё знает наперёд. Мудрый старик, - говорил Фёдор, открывая дверцу кабины. – Садись. Устраивайся поудобнее. Ехать долго.
  - Ну, какой же он старик? Всего-то полтинник исполнился.
  - Всё равно старик. Часто болеет. Но всё ерепенится. Девчушек  тискает по наглому, - говорил Фёдор, выводя машину на укатанный, широкий грейдер, уходящий от райцентра в глубь  степи., пустынной и бескрайней.
  Последние слова брата словно обожгли Николая. Он помрачнел и мыслями ушёл в себя. «Неужели и до Софьи дотрагивается? – подумалось ему. – А что ты хочешь? Преуспевающий фермер. Работодатель. Благодетель. Многие в селе от него зависят и в рот ему смотрят. Пользуется этим.
  - А как мать себя чувствует? – спросил Николай, в основном намереваясь узнать, как она  реагирует на шалости отца.
  - А что мать? Возраст…Я с Мариной хоть и помогаю ей, но всё равно всё хозяйство на ней. Болеет Диабет – не шутка. Располнела. Стала такой грузной. И гипертония мучает. И головные боли. По-прежнему по пустякам с полуоборота заводится. Шумит. Грубит.  Иногда и руки распускает. Недаром по-прежнему в селе за глаза её Гром-бабой зовут Маринка иногда не выдерживает с ней ладить. Уже несколько  раз предлагала мне   уйти к кому-нибудь на квартиру. Да не хочется стариков обижать. А ты почему один едешь? Я думал ты с городской  женой  приедешь.
  - Да так… - уклончиво ответил Николай с  явным нежеланием развивать эту тему.
  Некоторое время братья ехали молча. Машина, разгрузившаяся на молокозаводе, шла легко и быстро. Как показалось Николаю, даже урчала  мотором задорно, озорно, словно чему-то радовалась. Через открытое окно в кабину врывался упругий, степной воздух. Николай с удовольствием подставлял ему своё лицо и с наслаждением вдыхал его терпкий степной аромат. «Всё же как хорошо через длительное время возвращаться в родные места», - думал Николай, подогреваемый предстоящей встречей с родными и знакомыми.
  - А я, когда бываю в городе, столько девочек хорошеньких вижу, -  говорил Фёдор, не отнимая взгляда от дороги. - Глаза разбегаются. Так всех и сграбастал бы и не отпустил бы от себя.
  - Ты же женат. Твоя Маринка – хорошая женщина. Не любишь что ли?
  - Да, да. Хорошая баба. Уважительная. Не знаю, может быть и люблю.  Терпеливая. Спокойная. Но мне нравятся и другие.
  - Наверное, уже и любовницу присмотрел.
  - Нет. Нет. Вот этого нет и не будет. Я свою Маринку ни на кого не променяю.
  - Кажись, к Кальгуте подъезжаем, - сказал Николай, заметив, что ближняя часть дороги  исчезла, словно  под землю провалилась.
  - Да. К ней самой. Мерзопакостное место,  - отозвался Фёдор, сбавляя скорость. -  Не забыл ещё? И я помню. Да так, что когда проезжаю её, меня словно трясёт и испытываю холодное, мерзкое ощущение.
  Николай молчал, улыбался и посматривал на брата так, словно  предлагал ещё рассказать историю, приключившуюся с ним  несколько лет назад. Ни уговаривать, ни ждать его не пришлось
  - Тогда в декабре у нас выпал обильный снег. Всю степь завалил так, что не проехать, не пройти. Кто мог, тот пересидел дома. А я не мог сидеть.  Коровы доились и доились. Молоко адо было собирать и собирать и отвозить на завод. Я же с ним по договору работаю. За простой по моей вине – плати. Вот я и рещился ехать. Одел на колёса цепи и поехал. Гружёный, не знаю как, но это место проскочил. Возвращался  вечером. Около этого места оказался, когда стало темнеть.
  В это время машина пошла на спуск, проехала небольшое дно и, натужно и сердито урча, уверенно взяла  узкий крутой подъём, вырвалась на равнину, словно вынырнула из-под земли и быстро и весело застрекотала по степи.
  - Так вот тогда я подъехал к этому месту и, честно говоря, струхнул, - продолжал рассказывать Фёдор. - Пробитую колею уже завалило снегом. Несколько минут стоял, не зная, что делать, -  А объехать нельзя что ли?
  -  Ты же знаешь – это овраг. Объезд километров двадцать в сторону и везде – снег  чуть ли не по пояс.Вобщем, я решился ехать здесь. Сначала около часа орудовал лопатой: расчищал дорогу.  Устал. Взмок. Сел в кабину. Дал газу и попытался на высокой скорости  проскочить  спуск и подъём. Но, как говорится, не тут-то было. Уже в начале подъёма мой зилок выдохся и забуксовал. Затем стал сползать, сползать и оказался на дне оврага. Сколько ни пытался давить  ещё и ёщё на газ, гнать машину вверх, опять расчищал колею – всё понапрасну. Зилку словно понравилось  сидеть на дне  оврага. Я стал замерзать. Понял, если останусь на всю ночь, к утру превращусь в ледяшку, поэтому по сотовому телефону позвонил отцу, рассказал о случившемся.
  - А он, наверное, сразу матюкаться принялся.
  - Да. Поначалу  было разразился многоэтажным матом. Я тебе говорил не ездить. Не послушался. Теперь вот сиди там.ю. Но потом остыл и сказал, чтобы я ждал его. И действительно через час пригнал трактор и вытащил меня из оврага.
  Братья опять некоторое время ехали молча.  Не смотря на открытые окна, в кабине  уже стало душно, пахло бензином, техническим маслом, пылью. Николай всё чаще высовывался из  кабины, всматривался в степь, радовался своему возвращению домой и думал о том, что как и много лет назад, в пору своего босоного детства она оставалась практически неизменной  -твенную пшеницу, богатую клейковиной, ничем не уступающую  североамериканской и канадской  пшенице. Водицы бы сюда. Золото…настоящее золото  росло бы на этой земле», - думал Николай, помня о том, как полтора года назад на практическом занятии он  защищал свою семестровую работу по возможности выращивания  бахчевых культур в степном Заволжье. Молодой преподаватель слушал нехотя, морщился, кривился, когда Николай  утверждал, что при условии орошения эти земли будут давать высокий устойчивый урожай. При этом он ссылался на то, что при Советской власти в прибрежной зоне шириною в  два-три километра, тянувшейся вдоль Волги, работали оросительные агрегаты и снимались  высокие урожаи независимо от природных условий. Молодой преподаватель  остановил Николая и заговорил с явным негодованием  и раздражением: «Да какая Советская власть? О чём вы говорите? Да мне кажется её как таковой и не было никогда.  Выдумали миф и носятся с ним. Где она? Нет её и не было. Пустышка. А вот  великий немецкий естествоиспытатель Паллас, исследовавший  заволжские степм ещё в Екатерининское время, пришёл к выводу, что никогда эти земли не будут давать полноценный урожай. Отсюда и посёлочек к северо-западу от  соляного озера Эльтон, забытый богом и властью, называется Палласовкой. А Паллас – учёный с мировым именем, признанный авторитет. Знайте и этим руководствуйтесь. Я зачту вам семестровую работу, но не могу не заметить, что ваши рассуждения излишне оптимистичны и не адекватны жизни, а поэтому, несомненно, ошибочны».
  «Нет. Нет. Это не совсем так. Более того, совсем не так, - продолжал Николай мысленно полемизировать с  преподавателем. – И  Советская власть была, и оросительная система  вдоль Волги успешно функционировала много лет, пока так называемые демократы не совершили государственный переворот. Остатки оросительных машин, раскуроченных и заржавевших и по  сегодняшний день валяются  на  полях. По
 
крайней мере, два года назад  я их ещё видел сам.
  Фёдору, видно, надоело ехать молча. К тому же рядом сидел брат, возвращающийся из города. «Наверное, прошёл все  рестораны и кафе, театры и цирк, столько красивых девах имел. Почему не женился. Сейчас сидела бы  промеж нас такая вся расфуфыренная и надушённая и в кабине пахло бы не бензином и маслом, а  французскими духами.  А через пару часов пол села сбежалось бы смотреть на городскую диву.А побегал  за ними , наверное, немало. Худющий, как из концлагеря. Вон моя на курсах повышения  так отдохнула, наела такие щёки, что со спины их видно.», - так рассуждал про себя Фёдор. Ему надоело удерживать себя от вопроса, почему брат  возвращается холостяком и поэтому он опять завёл разговор в этом направлении.:
  - Ты теперь у нас учёный.
  Николай усмехнулся, скала словно между прочим:
  - Не знаю, насколько я учёный, но в дипломе правда написано «учёный агроном». Так что придётся подтверждать свою учёность. Наверное, и  записали так, чтобы не забывался.
  - Ну, вот видишь тебе теперь девку  подавай необычную. А у нас в селе остались  в основном так себе…отбросы. Кто учиться уехал, кто от скуки степной сбежал не знаю куда, а кто замужем и обабились так, что смотреть на них тошно. Только вот Софья одна и осталась…более или менее приличная девка, да и то, по-моему того и гляди замуж выскочит.Да и разговор о ней  не очень хороший по селу идёт. Там, по-моему, и отец наш около неё греется. А впрочем, я точно не знаю. Ты же вроде когда-то к ней клеился. Правда, она тогда совсем ещё подростком была.
  Николай и сам уже томился нетерпением завести о ней разговор. Но как-то непроизвольно отодвигал его, словно опасался прикоснуться к сокровенному, чтобы не повредить и не разрушить его. Но брошенное вскользь замечание брата, что она может скоро  выйти замуж, заставило Николая  внутренне вздрогнуть , сжаться и заговорить о ней:
  - Да как тебе сказать…Клеелся или не клеился, но она  мне нравилась и из сердца вычеркнуть её не получается.
  - А может быть и не надо вычёркивать, - поддержал Фёдор. -
 
Девка-то она вмдная. А говорят…да мало ли что говорят. Многие, особенно бабы из зависти  болтают. Но болтают и дыма без огня, как водится, не бывает.
  - Не болеет?
  - Нет. А что ей сделается?
  Он хотел сказать «тёлка она справная». Но воздержался.  Подумал и продолжил:
  - Она бухгалтерские курсы окончила.Работает бухгалтером в кооперативе и помогает отцу нашему вести дела фермы. Ты уж извини, брательник, и не обижайся на то, что я тебе скажу. Нравится она  не только тебе одному. И, как многие говорят, очень даже слабая на передок. И за последнее время у неё побывали, по-моему, все мужики и парни села. Все, кто хотел её.Так что и ты можешь отметиться у неё. Наверное, труда не составит..
  Фёдор посмотрел на брата, увидел его помрачневшее, насупленное лицо, сказал так, словно извинился:
  - Не обижайся. Я не хотел  сделать тебе больно. Но мне, как брату, хотелось тебя предупредить. Получается, что беспутная девка и кого охомутает, тот будет иметь самые большие рога на всю нашу степь.
  - Да ладно, Фёдор, поживём – увидим. Я, вроде, и не собирался на ней жениться. А она никогда не выделяла меня среди других.
  - Смотри, смотри… Будь осторожней.  А то опозоришь всю нащу семью. С ней, по-моему, даже отец наш спал. Седина в голову, а бес – в ребро. Когда наша мать узнала об этом, такую бучу ему устроила, что у нас несколько дней в доме пыль коромыслом стояла. У матери, наверное,  батарейки давно подсели, вот ему и захотелось от молодятины  подзарядиться. Так что, брательник, Софья – женщина ощая. Говорят никому не отказывает.
  - А ты видел?
  - Говорят.
  - А…а. Говорят…Говорят в  Москве кур доят, а коровы золотыми яйцами несутся.
  - Чего правда что ли? – словно спохватившись, удивлённо
 
переспросил Фёдор.
  - Правда. Правда…говорят. За дорогой смотри.
  - А…а. Понятно. Ну, если не веришь, то это, как  говорится, дело хозяйское. Моё дело  предупредить. Моё дело петушиное. Знаешь что такое петушиное дело? Это такой тест на вшивость, - говорил  Фёдор, вцепившись в баранку и изо всех сил удерживая её , оттого что дорога пошла щербатая и машину трясло и бросало то влево, то вправо, - Знакомлюсь с женщиной  и обычно задаю ей вопрос «что такое петушиное дело?»Одни стыдливо молчат и пожимают плечами, другие говорят, что думает петух, когда гонится за курочкой, дескать, догоню – погреюсь. Наверное, это так, но есть и другой вариант ответа: курятник, наступило раннее утро, и петух громко прокукарекал. А курочка, проснувшись, посмотрела в окошко и говорит ему: «Чего ты кукарекаешь? Рано. Там ещё не рассвело». А  петушок и отвечает: «Мне всё равно.  Моё дело прокукарекать, а там хоть  и не рассветай». Не обижайся. Моё дело предупредить.
  Николай посмотрел на  брата, улыбнулся его  кудлатой голове, похожей на маленькую  копну   соломы, и сказал:
  - Конечно, лихо. Но этот анекдот мы ещё в детстве друг другу рассказывали. У него не борода, а бородище.
  - Неважно. Он на все времена годится.
  - Ну, ладно Что же…спасибо за информацию. Буду иметь в виду., - спокойно сказал Николай и подумал: «Всё это я знаю, как знаю и историю её прошлой жизни и появления в нашем селе. Только вот ходят по посёлку и другие суждения: ни с кем из парней не встреча6ется, а мужиков, особенно женатых, как говорится, отшивает сходу, а они в отмеску распускают о ней всякие грязные слухи. Только вот при всём этом она настоящий алмаз и никакая грязь не  заставит его потускнеть.
  - Не обижайся, брательник, Но мне кажется тебе до неё далеко. Бывало, не таких гвардейцев отшивала. А тебе с твоим неказистым ростом, да ещё в очках, честно говоря, не знаю, на что можно рассчитывать. Хотя бы бороду что ли отпустил и стал  современным парнем, этаким настоящим мачо. Но всё равно хорошо, что она у нас в посёлке есть. Любо дорого посмотреть на неё, а уж словом-другим переброситься – совсем хорошо. «Ну,
 
вот -  начал за упокой, а кончил за здравие, - подумал Николай и спросил брата:
  - Что-то мы всё о Софье да о Софье. О себе что ли расскажи. Как живётся можется?
  - Ну, как живу? Вроде бы нормально. У меня свой бизнес. Закупаю  у селян молоко и отвожу на молокозавод в райцентр. Тоже что-то наподобие кооператива. Правда, в нём всего два члена – я и моя машина. На хлеб и масло зарабатываю, а иногда и в загашник откладываю. Так и живу. И независим от отца.
  - В слове кооператив – два корня: «ко» - означает какое-то совместное явление и «операри» - деятельность. Так что кооператив – это совместная деятельность людей для  достижения той или иной цели. У тебя этой совместной деятельности нет, значит и кооператива нет, а есть так сказать в наличии индивидуальный предприниматель.
  - А у меня вот ещё  ствол есть, - сказал Фёдор, достал из-за спинки сидения автомат, повертел им перед лицом брата и положил обратно. – Так что я не один. Одному в нашей степи, да ещё с деньгами трудно. Правда, я их не вожу с собой. Получаю сразу – в банк. Езжу в основном налегке. Как же так? А ведь я всегда считал, что и у меня кооператив, - вслух рассуждал Фёдор, следя за дорогой и  удерживая вырывающуюся из рук баранку. – Если ты говоришь о совместной деятельности, то всё правильно. У меня кооператив, и я в нём главный – начальник, председатель, а может быть даже президент. А? Звучит-то как! Вот смотри – всё, кто сдаёт мне иолоко или, если хочешь, продаёт, это и есть члены моего кооператива. Мы совместно трудимся.  Они производят молоко, а я его  в дело пускаю, разумеется, за деньги. То есть  у нас совместный труд с обоюдной выгодой. Правда, некоторые недовольны и смотрят на меня косо, дескать, беру молоко по заниженной цене. Что же, может быть и так, но ведь и мне жить хочется и жить неплохо. Я с утра до вечера по степи мотаюсь. Устаю до чёртиков.
  - А почему один? У тебя конкурентов нету? Выходит ты монополист и цены диктуешь?
  - Получается так. Но  нам от этого только прямая выгода. А кому не нравится, пусть не сдаёт и сам везёт на завод. Правда,
 
Генка и Борис Шитовы пытались было на лошадях возить молоко и даже закупочные цены подняли, чтобы им в первую очередь сдавали молоко, но  мы им быстро намяли бока и отвадили от этого дела.
  - Кто это «мы»? Ты и отец? – спросил Николай с шевельнувшимся чувством неприязни к брату.
  - Нет. Мы сами не били. Отец нанял крепких ребят и хорошо заплатил им. Они уж постарались. Так отделали этих братьев-недоносков, что не только они, но и другие, кто подумывал заняться этим бизнесом, навсегда отказались от этого желания.
  Николай вдруг почувствовал, как неприязненное чувство к брату заныло, застонало, словно от ушиба. Он вспомнил, как на одной из лекций в  сельхозинституте молодой профессор экономист с упоением расписывал прелести рыночных отношений. Причмокивая толстыми розовыми губами, энергично жестикулируя руками, он сыпал цитатами, называл  монографии  американских авторов, прикрывая глаза от удовольствия, утверждал, что свободный рынок – это такая волшебная сила, которая сама, без каких-либо вмешательств расставит всё на свои места и отрегулирует весь хозяйственный механизм. Демократия, свободная конкуренция – самые высокие ценности
  «Где же она – свободная конкуренция? – мысленно спрашивал себя Николай. – На деле вместо неё – сплошное насилие. Почти ежедневно идут сообшения об убийствах бизнесменов, крупных чиновников, о  насильственном  захвате собственности. Это куда же я возвращаюсь? В одичавшую степь?» Николай почувствовал, как радостное настроение по случаю близкой встречи с родными, друзьями и с Софьей развеялось, улетучилось, а вместо него змеёй  в душу вползла тревога, ощущение неуверенности и некомфортности».
  - А ты не боишься, - спросил он, - что братья Шитовы отомстят тебе?
  - А чего мне их бояться? Во-первых, я их не колотил. Во-вторых, у меня есть ствол и много патронов к нему. Если кто сунется, сразу буду палить на поражение Перестреляю, и они это  понимают. В-третьих, наш отец – самый  богатый и самый влиятельный человек в степи и никто не посмеет поднять на него, в том числе и на меня, руку. У нас – хороший адвокат и вообще всё схвачено и оплачено. Так что всё – хоккей, то ксть по английски окей, хорошо. Мы здесь полные хозяева. Но у нас далеко не всё спокойно. Временами село бурлит. Проели, пропили, одним словом профукали колхоз, а теперь вот в кооператив объединились и пытаются   наладить хозяйство. Да не всё получается. Одним словом, как в жизни: умные ходят в одиночку, дураки сбиваются в стаи. Да ничего путного у них не получается и не получится. Работать надо, а не митинговать.
  - Что, неужели и в Степном митинги  идут? – спросил Николай с иронической улыбкой.
  - Нет. Митингов, конечно же, нет. Но все какие-то взвинченные, злые, чем-то недовольные. Не умеют и не хотят  хорошо работать и отвечать сами за себя. Привыкли к коллективной халяве. Да ну их. Во…он, смотри. Подъезжаем к Степному.
  Николай действительно увидел далеко впереди, на краю горизонта, в слоистом молочном мареве лёгкие очертания домиков. Показалось родное степное село – место далёкого босоного детства, первых любовных переживаний, самосознания себя как личности, глубоких, длительных разочарований собою. Иногда они были настолько сильными, что походили на настоящий душевный раздрай, превращавшийся в глубокую, затяжную боль. Именно они заставили его на время оставить родителей, Софью и на несколько лет уехать в большой город. И вот он, как сказал бы иной психолог, удовлетворив свои амбиции, возвращается домой с дипломом об окончании вуза.

  2
  При въезде в село Фёдор сделал свой обычный пируэт* максимально прибавил газу, лихо пропылил по центральной улице, и остановился у родительского дома – двухэтажного каменномого  коттеджа.
  - Всё. Я свою миссию, наказ родителей выполнил, - сказал Фёдор брату, - А теперь иди и обнимайся с  отцом и матерью. Они уже заждались.
  - Николай выпрыгнул из кабины, взял свой кожаный
 
скрипучий чемодан и, обернувшись, увидел около себя  отца. мужчину  среднего роста, сухощавого, с густой проседью на висках. На мгновение задохнувшись от нахлынувших чувств, обнялись молча, также молча потискали друг друга.
  - Заждался. Заждался, - смахнув предательскую слезу, сказал отец, как показалось Николаю с хрипотцой и дрожью в голосе. – Ну, как ты? Диплом привёз?
  - Конечно, - с лёгкой улыбкой ответил сын, а про себя подумал:»Иначе я здесь и не стоял бы».
  - Пойдём в дом. Пойдём. Там мать уже стол накрыла. С утра ждём. – А ты, Фёдор, прекращай, прекращай так машину гонять и рвать. Что ты её так гнобишь?
  - Ничего ей не сделается. Она железная. А к тому же я тормоза проверяю.
  - Завтра с утра – опять в рейс. А я знаю, что тормоза в порядке, надёжные, - отозвался Фёдор. – А это и сон спокойный и рейс уверенный.
  В доме Николай обнялся и расцеловался с матерью и при этом успел шепнуть ей в ухо: «Как я соскучился по тебе!»
  За столом после того, как  выпили за  возвращение Николая и сытно поели, глава семейства и фермерского хозяйства Семён Семёнович Волков сказал несколько торжественно и с заметной долей нетерпения:
  - Ну, давай. Давай диплом свой показывай. Отцу не терпится посмотреть.
  Николай неторопливо достал его со дна чемодана, извлёк из целлофанового пакета, подал отцу. Тот бережно взял его, повертел в руках, разглядывая со всех сторон и задерживаясь взглядом на слове «диплом», выдавленном крупными золотистыми буквами, прикинул на вес и с восхищением сказал:
  - Не какая-нибудь бумажка, которая через год-другой поблекнет, а настоящие, тиснёные корочки, большие и тяжёлые. – на всю жизнь. Хорошо. Ну, а теперь почитаем, что в них записано.
  - Читай вслух, чтобы и я слышала, - сказала мать.
  - Решением Государственной комиссии…-начал Семён Семёнович. Он читал медленно, чётко проговаривая каждое  сло-
 
во и то и дело поправляя очки, сползавшие ему на нос. Останавливался, удивлённо покачивал головой, в знак согласия кивал и приговаривал:
  - Конечно. Конечно. А как же иначе?
  Наконец, он прекратил чтение и обратился к жене:
  - Чуешь, мать, наш Николай-то не просто агрономом стал, а учёным агрономом. Попробуй теперь с ним поспорь.
  Он держал диплом на ладони, словно прикидывал его вес и говорил и говорил с таким чувством достоинства, словно это был его документ:
  - Тяжёлый. Миллион рублей весит. Столько мне стали все годы  твоей учёбы, сынок. Это и плата за учёбу, и на твоё житьё-бытьё, всевозможные поездки твои и мои к тебе. Это расходы  и на руководство вуза. Я с ним знакомство поддерживал и поддерживаю. Так что, сынок, тебе эти деньги придётся отработать на моих полях. И хорошо отработать. Плохой работы я не терплю.
  - Ладно, отец, отработаю.  Буду стараться, только вот напрасно ты меня сразу начинаешь гнобить.
  - Да ничего я тебяне гноблю. Просто должен знать меру ответственности. К тому же будешь работать на своё же  хозяйство.  Как агроному тебе, конечно же, полная свобода. Но трудностей у нас, и ты знаешь это, хоть отбавляй. Зона  засушливого земледелия. Из пяти каждые три года обязательно засушливые.  Да ты знаещь это. Не тебе это рассказывать. Отсюда и задача – как преодолеть эту беду? То ли  пшеницу вырастить  устойчивую к засухе, чтобы росла, как колючка  и была съедобна, то ли степное орошение, а лучше обводнение создать
  - Семён, хватит, наверное. Хватит. Успокойся. Не успел сын отдохнуть, осмотреться, а ты его уже отрабатывать заставляешь и задачами грузищь, - подала голос мать Николая.
  - Должен знать наши проблемы. А я хочу знать, что он их знает.. Но это только небольшая их часть. Это только одна сторона нашей жизни. Сегодня наша степь раскололась на две противоположные, по сути дела враждебные части. С одной стороны – мы, фермеры, люди труда, передовики сельскохозяйст-
 
венного производства. С другой – коммуняки, бывшие колхозники. Пытаются объединиться то в кооператив, то в какую-нибудь другую организацию сомнительного свойства. В общем степь наша сегодня живёт по поговорке: «умный ходит в одиночку, дураки сбиваются в стаю».
  «Слышал я это …только что слышал от Фёдора, - подумал Николай. – Только вот  фрмерство – это пройденный этап человечества, это восемнадцатый, девятнадцатый века. Нужны новые формы организации сельхозтруда. Без объединения усилий, без коллективизма  никак не обойтись».
  После обильного, сытного застолья, когда, казалось, все темы обговорили  и  досконально обсудили, Семён Семёнович сказал  сыну:
  - Значит так: работаешь только у меня, на моих полях. Ну, они, конечно, и твои поля. Когда умру, всё останется тебе и Фёдору. Так что трудись, как на самого себя. А женишься – жить у меня будешь. Дом большой. Места всем хватит. Только вот у коммуняк не работай. Им не помогай. Они у меня вот где сидят, - сказал он хмуро и показал ладонью на свою  загорелую, морщинистую шею. – Если бы не они, я бы все их поля  забрал себе. В аренду  сдавал бы. А батраков заставил бы до десятого пота работать. А то они сейчас так…ни шатко, ни валко…шаляй-валяй  трудятся. Привыкли бездельничать.
  Николай молчал и слушал отца.  Он и не имел ничего другого в голове и сердце, как только работать в хозяйстве отца, почти для этого и учился. А идея сделать степное  Заволжье урожайным  с помощью обводнения или орошения тоже  давно сидела у него в голове. Конечно, думалось ему, она крайне экзотическая, из  разряда заоблачных мечтаний. Поблизости нет ни воды, ни денег, чтобы её доставить на поля.
  Слушая отца, Николай в то же время думал о Софье. Хотелось поскорее увидеть её, поговорить с ней. Неужели она действительно замуж выходит? Или Фёдор  всё это сочинил? Не хотелось бы её терять. Вечером он сказал отцу:
  - Пойду-ка я по селу пройдусь. В клуб загляну. Может быть кого из знакомых увижу. Фёдор сказал сегодня у вас там дискотека.
  - Конечно. Конечно. Ты молодой. Чего тебе с нами, стариками сидеть? Хотя мог бы и посидеть. Столько не виделись. Соскучились. Ну, ладно. Ладно. Иди. Наговоримся ещё. Только имей в виду там сейчас собираются в основном  кооперативщики, как в былые колхозные времена, словно ничего и не изменилось.
  Около дверей клуба он увидел несколько  незнакомых парней, совсем молодых, почти подростков. Они курили, разговаривали между собой. На Николая не обратили внимания. Он переступил порог и оказался в большом, просторном зале. Раньше здесь смотрели кино. Сейчас гремела танцевальная музыка. Несколько пар юношей и девушек, обнявшись, уныло переминались с ноги на ногу в танцевальном ритме. В дальнем углу зала за столом несколько человек играли в  шахматы, листали старые газеты и журналы.  Никого из знакомых Николай не увидел. И не встретил.
  Возвращаясь домой, он грустно думал: «Правильно. Иначе и быть не может. Столько времени прошло. Пётр Жуков в Афганистане погиб, Сашка Данилов где-то на Кавказе всё воюет, Настя Скрынникова и и Валентина Шувалова вышли замуж и уехали. А с другой стороны, сейчас ведь самый разгар лета. И с бахчей урожай надо убирать, и  поля перепахивать. Наработались и дрыхнут. А завтра с зарёю вставать и опять на поля.». На под-ходе к  своему дому он  вдруг увидел  в темноте силуэты двух молодых дюдей, прошёл мимо и вдруг услышал брошенные ему в спину слова:
  - Кажись, дядя Николай. Или мы обознались?
  Николай остановился, пошёл назад и вдруг увидел своего племянника, а рядом с ним – Софью.
- Я, Кирюша. Я. Здравствуйте, - сказал он, глядя на Софью и чувствуя, как внутри у него что-то шевельнулось, напряглось и прошло по всему телу сдержанным, глубоким волнением. «Неужели она с ним  встречается? – подумалось ему. – Он же ещё подросток. Совсем молоденький. По крайней мере на много моложе её. Не может быть. Не должно быть такого».
  - Здравствуй, Коля. С приездом, - сказала Софья как-то необычно тихо и стеснительно. – Рада видеть тебя. Насовсем или опять уедешь?
  - На совсем. И домой тянет, и работы много. Гуляете?
  - От кузнеца Степана Ильича идём. Он же теперь у нас индивидуальный предприниматель, - говорил Кирюша. – Кузницу держит. Лошадей подковывает. Нужные детали выковывает.
  - Он же и раньше это делал, - вставил Николай, поглядывая на молчавшую Софью.
  - Делал. Но нагрянула  налоговая полиция и заставила оформить индивидуальное предпринимательство и платить налог с дохода, а потом ещё и в пенсионный фонд отчисления делать. Вот Софья  сегодня и помогала ему и декларацию о  доходе запонять, и документацию вести. Она же у нас теперь бухгалтер.
  Не дожидаясь вопросов в свой адрес, она охотно сказала, как показалось Николаю, в первую очередь ему, довольная собою, игриво и весело. – Я же  заочно окончила техникум по бухучёту.  Теперь вот работаю бухгалтером в кооперативе и помогаю твоему отцу, Семёну Семёнычу вести документацию по его фермерскому хозяйству.
  - Какая молодчина, какая умница! – вырвалось у него непроизвольно и с тёплой, доброй улыбкой. – А для меня все эти цифры и с нулями и без нулей – тёмная степь без дорог  и тропинок. Я до сегодняшнего дня никак не могу понять, почему  два  умножить на два будет пять…э…э. Нет. Нет. Четыре.
  Софья по-детски хихикнула и проговорила:
  - А…а. Ну, конечно, конечно, только так нельзя.
  - Ну, ладно, дядя Николай, мы пойдём. Я провожу Софью до дома, а то она боится одна идти. Поздно уже, - сказал Кирилл, взял Софью руку, Они ушли и исчезли, растворились в темноте. Некоторое время он с грустью смотрел в их сторону и думал: «Как всё меняется. Ещё два-три года Кирюша был мальчиком, босиком бегал по селу Сейчас – уже почти юноша и даже провожает девушку. И даже, не стесняясь, под руку берёт её. А Софья-то…Софья-то… Сколько же ей сейчас? Двадцать? Или уже почти двадцать один? Самый раз выходить замуж. Такая бедовая в подростковом возрасте, с такой репутацией, казалось, ничего путного из неё не должно было получиться. Ан…нет. Розой расцвела, нужным человеком на селе стала. Фёдор говорил,
 
что некоторые на селе её  уже по имени и отчеству зовут. Неужели и правда мой отец к ней подкатывался? Конечно,  против такой устоять – надо иметь  немалую силу воли».
  С такими мыслями Николай подошёл к дому отца. Но вовнутрь заходить не захотелось. Спать не тянуло. На улице было тихо и прохладно. Он сел на лавочку, откинулся к спинке. С поля тянуло густым, терпким ароматом ещё оставшимся от весны разнотравья, горькой полыни, отходившей от дневного зноя  прокалённой и уставшей земли. И было в этом что-то родное и желанное, вернувшееся к нему после такого длительного и ненужного отсутствия. Вместе с тем он испытывал такое чувство, словно отдыхал от тяжкого, изнурительного труда.  Отдыхал не столько телом, сколько душою,  потому что трудом этим была обыкновенная ностальгия вот по этим  родным краям, по их  чистому, прохладному воздуху.  Из головы не выходила и только что состоявшаяся встреча с Софьей. То, что её провожал Кирюша, его не трогало, потому что не верил в их любовную связь, но уже несколько раз ловил себя на мысли о том, что с удовольствием оказался бы сейчас на его месте. Как-то почти неожиданно для себя он осознал, что в голове и сердце его задержалась, неся приятные ощущения,  фраза, сказанная ею тихо и  проникновенно, о том, что  она рада его приезду. Казалось бы ничего особенного, примечательного в этом нет, её нередко  произносят механически, как по обязанности. Но у Софьи, как ему показалось, она прозвучала  по-особому мягко и душевно. Ни от отца, ни от матери, ни  тем более от Фёдора он не слышал такого, а вот она сказала, говорил он себе и всё больше проникался мыслью о том, что  она сказала так не спроста, всё же какие-то тёплые, добрые чувства у неё к нему есть, несомненно есть. А если так, то уже завтра или после завтра он обязательно встретится с ней, скажет, что она ему  очень нравится, и, как у них водится в селе, официально предложит ей дружбу и, следовательно,  всевозможную помощь и покровительство.
  С такими мыслями Николай вошёл в дом и лёг спать.
  На лёгкой предрассветной зорьке проснулся Семён Семёнович. Понял, что Фёдор уже уехал  собирать по дворам молоко. Прошёл в комнату Николая, чтобы разбудить и его. Но
 
Увидел, как сын, уткнувшись в подушку, сладко сопел и решил повременить. На кухне уже суетилась жена. Не заходя к ней, Семён вышел  во двор, запряг рысака в  любимый тарантас – лёгкий, пружинистый,, с хорошими новыми рессорами. Приехал на поле к трактору, оставленному вечером. Около него копался в моторе  батрак, парень тридцати лет Данила Смолин. Семён сухо поздоровался с ним, сказал хмуро:
  - Сегодня  работу на этой делянке надо закончить.
  - Конечно. Конечно, Семён Семёнович, не уйду, пока не  закончу на ней всю работу.
  Семён вернулся домой, убедился, что жена уже выпустила в стадо коров и овец, что свиньи, радостно визжа, хрюкая, отталкивая друг друга, как говорится, уплетали за обе щеки распаренный овёс в перемежку с репой и прошлогодней картошкой, что петух уже вывел из курятника свой многочисленный гарем и вместе с курочками неторопливо и важно клевал насыпанное им зерно.
  Семён Семёнович вошёл в дом. За большим столом завтракали  Фёдор, его жена, Николай. Буркнув всем доброе утро, он присоединился к ним, спросил Фёдора?
  - Ты же вроде уезжал? – спросил отец тоном  слегка недовольным, вязким.
  - Да. Сейчас опять поеду и по дороге заберу молоко у остальных, на окраине села.
 Семён недолюбливал его жену и терпел её в своём доме только потому, что она была женой  Фёдора, который, как говорится, души в ней не чаял, жил с ней тихо, мирно, пожалуй, в первую очередь в силу своего мягкого, покладистого характера и, хотя и имела высшее образование и ценилась в коллективе, где работала, не грузила его   нравоучениями и нареканиями, хотя с её точки зрения для этого было немало причин.
        Тяжело переваливаясь с ноги на ногу, из кухни вышла жена Семёна, сказала сидящим за столом:
  - Вы завтракайте. Завтракайте, а я пойду  свиньям  да курам добавлю корма. Марина, а ты дальше подавай на стол. В печи  тушёная картошка, отварная картошка, на загнетке – яйца, компот. Я ушла.
 
  - Хорошо, Елизавета Петровка. Хорошо. Я всё сделаю.
  Она принесла большую сковороду с тушёным мясом, кастрюлю с картошкой  попыталась было в первую очередь наложить  Семёну, но он, упёршись смурным взглядом в тарелку, с которой доедал салат, заслонил её ладонью и буркнул:
  - Не надо.
  Она наполнила тарелки  ьратьев, положила себе и, прежде чем сесть, сказала  спокойно и любезно:
  - Семён Семёнович, давайте я всё же положу вам  мяса и картошки. Всё очень вкусно.
  - Ну, давай. Давай. Положи.
  Он недолюбливал её за то, что она не называла  его и Елизавету Петровну мамой и папо, обращалась к ним только на вы или  именовала их по  имени и отчеству. Сердился, выговаривал Фёдору и требовал от него, чтобы он, как говорил Семён, не позорили его седую голову и доброе имя и называла, как положено, отцом.
  Фёдор беспомощно разводил руками и в сердцах говорил:
  - Говорит, что не может преодолеть какой-то барьер.  Ну мне что  отлупить  что ли её или разойтись с ней?
  - Нет. Нет. Ни лупить, ни разводиться не надо, - недовольно сказал  отец, чувствуя, что посрамил сам себя.
  - Она же хорошо к тебе относится,- говорил Фёдор. – Хорошо отзывается о тебе. Гордится тобой.
  Насчёт того, что  его жена гордится своим тестем, Фёдор, конечно же, сочинил из-за желания  успокоить отца и сделать ему приятное. После того, как все позавтракали, Марина собрала со стола и вместе с Елизаветой помыла и  поставила на место посуду. Затем подвела брови, припудрила  расплывшиеся щёки, иногда, казалось, видневшиеся даже со спины, и ушла на работу.
Фёдор отправился добирать молоко по другим семьям и везти его на молокозавод. Семён Семёнович  с Николаем поехали в поле.
  - Тревожит меня участок около Змеиной балки, - сказал Семён сыну. – Кажется, какой-то вредитель завёлся. Зерно теряет твёрдость, форму и осыпается. Пока только в отдельных местах. Боюсь перекинется на всё поле, - говорил Семён, изредка похлёстывая вожжами по бокам рысака.
 
      Подъехали к Змеиной балке. Николай спрыгнул с тарантаса, набрал горсть колосьев, потёр их, сдул шелуху, принялся рассматривать зерна. Они были мелкими, неразвитыми, угнетёнными.
  - Ты прав. Зёрна больные.
  Николай набрал их небольшую сумочку, сказал отцу:
  - Дома посмотрю под микроскопом. Только мой микроскоп для серьёзных исследований слишком слабый. Можно просто ошибиться в диагнозе и  неправильно определить методику лечения, потерять время и урожай.
- Желательно и побыстрей. Это даст возможность  поля держать под контролем, - скзал Николай, довольный, что учмлся не зря и что может помочь отцу.
  - А ты знаешь, где его можно купить и какая марка лучше? – спросил отец, явно заинтересовавшийся микроскопом.
  - Знаю, - уверенно и твёрдо ответил сын и подумал с добрым, благодарным чувством в адрес отца: «Хорошо. Молодец, что понял необходимость  вооружиться этим инструментом и не каким-нибудь, а дорогим, что наверняка означает хорошим, с высокой разрешительной способностью и большим запасом прочности. А это в то же время означает, что деньги у отца есть, по крайней мере для микроскопа м он готов их потратить. Так что Николай, не упусти момент и сделай всё, чтобы отец раскошелился. Хороший микроскоп – это помощник на всю жизнь особенно в наших полевых условиях».
  - У нас читался спецкурсы и по сельхозтехнике в целом, и вот по таким приборам, как микроскоп. Зачёты сдавали. Потом ты знаешь, что в составе небольшой группы студентов и преподавателей я ездил на стажировку в Данию. Так кое-что вроде знаю. У нас в городе есть немало специализированных магазинов, где можно подыскать  нужный микроскоп, - сказал Николай. И вспомнил о том, как в сельхозмагазине под открытым небом, расположенном недалеко от института. он зачарованным бродил по его павильонам, с интересом рассматривал отечественную и импортную технику, выкрашенную в яркие,
 
весёлые тона, тихо стояли, словно отдыхали новенькие лобогрейки. Когда-то в подростковом возрасте он вместе с отцом он косил такими луговую траву. Рядом выстроились в ряд, похожие на стрекоз, огородные культиваторы. В дальнем углу павильона покоились лёгкие тракторы, предназначенные  для работ на  фермерских  хозяйствах. На выходе из  павильона зазывно раскрыл свои двери  двухэтажный магазин, где продавались  сепараторы, вёдра, лейки. Микроскопы и всякие другие товары, так необходимые  на селе.
  Знал об этом павильоне и Семён Семёнович, но спросил сына знает ли он, где купить  микроскоп специально, чтобы  так сказать  прощупать его знает ли он, где и что лучше купить.
  От Змеиной балки они поехали к трактору, у которого Семён был сегодня утром. Трактор стоял. Около него никого не было. Семён спрыгнул с тарантаса, подбежал, увидел  в кабине спящего  тракториста. Кулаками растолкал его. Закричал:
  - Ну, ты чего? Чего дрыхнешь? Почему не работаешь?
  Выбравшись из трактора, парень сказал обескуражено и с обидой:
  - А что я сделаю? Он, как дундук, не заводится и всё. Попыхтел немного. Поработал и всё…Старый, изношенный. Ты, Семёныч, новую технику отдал Ваське, а  меня на эту рухлядь посадил.. Никак не заводится и всё. Да он, наверное, никогда и не
заведётся.
             Семён, взбешённый было, готовый заорать на парня трёхэтажным матом, вдруг взял себя в руки, казалось, наступил на свои нервы, прижал их так, чтобы они, как говорится, заткнулись и замолчали, словно их и никогда и не было.
  - Ну, давай посмотрим, почему не заводится, - мирно, спокойно сказал Семён. -  Свечку смотрел?
  - А чего её смотреть, что она девочка что ли? Новая.
  - Я же тебе сколько раз  говорил, что  надо начинать смотреть со свечки.
  Семён ловко и быстро вывернул свечи и сказал трактористу:
-  Смотри. Они у тебя все закопченные и поэтому не пропускают . Вот поэтому и движок молчит. Искру. Надо подержать над огнём, почистить наждачной шкуркой,
поставить на место и крепко затянуть.  Вдвоём они быстро поставили на место свечи, подлили масла, солярки. Семён, сильный, уверенный в себе, знающий, что и как надо делать, запрыгнул в кабину трактора, завёл его и нажал  на рычаги. Железная махина ещё несколько минут  назад лежавшая на земле беспомощной грудой металла, вздрогнула, ожила и рванулась с места, словно её кто-то огрел плетью и на небольшом пятачке земли стал творить немыслимые выкрутасы: рвался вперёд, крутился на месте, сдавал задом, при этом оглушительно ревел мотором и лязгал гусеницами, пускал  газы и поднимал пыль. Наконец, Семён перевёл мотор на малые обороты, выпрыгнул из кабины и сказал:
  - Вот так. Всё работает. Трактор, что зверь. Почувствует в хозяине силу и уверенность, будет уважать и слушаться. А не почувствует – пиши пропало. Будет изголяться, как захочет. У него ведь, как у  хищника, ни совести, ни стыда нету. Надует щёки и будет лежать и барствовать.
  Когда трактор, выворачивая пласты  земли, ушёл в поле, Николай сказал отцу:
  - Напрасно ты так рвёшь машину.
  - Ничего. Ничего. Надо было этому сопляку показать, что мой трактор не барахло и работает отменно. Только надо уметь и хотеть работать. Сонный, как курица. Наверняка с девкой до утра  миловался и не выспался, а то и совсем не спад. Зарекался брать на работу таких молодых и не женатых. Но степенные мужики в основном в кооперативе работают. Но тоже хлама  хватает.  У иного как начнётся запой, так на неделю не меньше. Ну да ладно…с кадрами как-то ещё выкручиваюсь. Есть другая не менее важная проблема, которая сидит у меня в голове и не даёт покоя. Пора бы учёным агрономам  вырастить или создать, не знаю, как правильно, высокоурожайные сорта пшеницы для нашей засушливой Заволжской зоны.
  - В принципе такие сорта есть, но они требуют устойчивого, систематического орошения или полива ну хотя бы  два-три раза за сезон. Ты же помнишь при Советской власти  вдоль Волги в прибрежной степной зоне стояли поливные агрегаты. Урожаи бахчевых и зерновых были почти наполовину  выше сегодняш-
 
них. Даже в самые засушливые годы.
  - Увы…что было, то было, - вздохнув, заговорил Семён. – С этой перестройкой всё раскурочили. Всё растащили. Порушили и заводы, какие выпускали эту технику. И купить негде. А из-за границы везти очень накладно.
  В этот день они объехали и осмотрели все владения Семёна Семёновича. Постояли и походили по  лугу, заросшим пышным разнотравьем, редкими маленькими цветами.
  - Подпочвенные воды здесь  подходят близко к поверхности земли, оттого и трава тауая, - сказал Семен.
  - И много у тебя таких мест?
  - Не много, но есть. За последнее время несколько таких лугов появилось.  Вокруг таких мест и урожаи поболее. Колодцы здесь надо рыть. Да много  что надо, только вот руки до всего не достают. И денег надо немалых.
  Они побывали в кузнице, ремонтной мастерской, заехкли на ток, где  женщины сушили зерно. Нтеолай  заметил, что отец не столько осматривал своё хозяйство, сколько, сколько представлял его, своего сына.  На току он так и сказал: с выпиравашей из него гордостью:
  - Здравствуйте, женщины. Бог в помощь вам. Вот привёз сына показать. Институт окончил. Учёный агроном. Так в дипломе и написано. Теперь у нас дела пойдут по-научному.
  - Да мы знаем, помним его …Николая-то. На нащих глазах вырос. Молодец, что выучился на агронома.
  Объезжая поля, слушая отца, всматриваясь в лица людей, многие из которых были  ему знакомы с детства, Николай думал о Софье и надеялся встретить её. Но так и не встретился с ней. «Где же она может быть? Неужели с этим подростком где-нибудь милуется? Ну почему милуется? День ещё не кончился, а милуются обычно  тёмным вечером или ночью, - думал он с ревностью и тоской по Софье. – Всё правильно. У тебя же к ней какие-то ненормальные чувства. Всё ынутри себя держишь. Ты говорил ей, что она тебе нравится? Нет. Краснеешь и волнуешься перед ней, как нецелованная девочка. Уехал учиться и не сказал ей ждать тебя или не ждать. А когда на каникулы приезжал почему не признался в любви? Да. Да. Поступил неправильно. А
 
поэтому сегодня же надо найти её и, как говорится, расставить все точки над «и». А если ответит взаимностью, то не отпущу…У тебя всё есть, чтобы жениться на ней».
  Отец и сын подъезжали к своему дому. Знали бы они, какой сюрприз их ожидал? Наверняка нашли бы причину ещё куда-нибудь заехать, задержаться надолго, а то и совсем заночевать.

                3
  Елизавета Петровна в воинственной позе стояла на крыльце дома, сделав руки колесом и воткнув их в бока, так заплывшие жиром, что  следа от талии и не осталось. Сердитая и хмурая, она полоснула взглядом, словно бритвой, подъехавших мужа и сына и, не сказав ни слова, ушла в дом.
  - Ну, вот что-то мать наша злуется, - спрыгнув с тарантаса  сказал Семён. – Если сейчас будет за что-нибудь выговаривать, молчи. Не оправдывайся и вообще не  вступай в разговор. Всё равно не переспоришь, не переубедишь. Не женщина, а сплошное железо.
  Настороженные, готовые к резкому выпаду со стороны Елизаветы, Семён и Николай вошли в дом. Она вышла им навстречу, сказала сухо:
  - Мойте руки и – за стол ужинать.
  Они молча сели за стол. Елизавета поставила перед ними кашу с мясом и подливой, салат из помидоров и огурцов, бутерброды с сыром, компот и, ничего не сказав, ушла на куэню.. Проголодавшиеся, они ели с аппетитом, но молча и с ожиданием, что вот-вот  что-то должно произойти. Поели. Принялись за компот. В это время из кухни вышла Елизавета, тоже села за стол. Спросила:
  - Поели? Было вкусно?.
  - Да, - буркнул  Сёмён
  - Ну хоть бы спасибо сказали.
  - Спасибо, мама. Спасибо.  Очень вкусно. Давно хотелось домашней еды, приготовленной тобою.
  Семён настороженно молчал, отхлёбывая  маленькими глотками холоднющий компот, поднятый из погреба всего лишь несколько минут назад. И думал о том, что ему надо поскорее по-
 
ставить стакан и  отправиться в спальню. Однако не успел это сделать. Не стесняясь сына, жена заговорила  зло и гневно:
  - Ну что, Семён Семёнович, мозги совсем набекрень съехали? Молодятины захотелось? Ну, чего молчишь-то, как в рот воды набрал? Да ещё ухмыляешься.
  За многие годы совместной жизни с Елизаветой он выработал и старался строго придерживаться тактики в разговоре с ней, при которой он больше молчал, нежели говорил даже тогда, когда очень хотелось что-то сказать, молчал упорно, чтобы супруга высказала ему все свои претензии, выговорилась, опустошила себя до самого донышка. Правда, эта тактика не всегда срабатывала. Иногда супруга  не столько сама говорила, сколько приставала с вопросами и настоятельно требовала  на них ответа. Так произошло и сейчас. Она даже порывисто, нервно встала и подошла к Семёну, держа в одной руке  тяжёлую глубокую сковороду, ещё полную горячей картошкой, в  другой  - сжимала черпак. Семён напрягся, косясь на жену, сказал ей: спокойно и миролюбиво:
  - Угомонись. Угомонись. И хватит себя накручивать.
  Он знал, что ей ничего не стоило или вывалить горячую картошку  ему на голову, или хватить его тяжёлой сковородой. Ранее подобная попытка у неё уже была, но он вовремя  схватил её за руку и отвёл удар от себя.
  - Это правда, что ты оформил к себе на работу Софью Кочеткову и даже вроде бы  отвёл ей комнату в нашем доме под  контору, что-то наподобие офиса ей сделать? Это так?
  Семён продолжал неторопливо есть, косясь на сковороду и следя за каждым движением руки Елизаветы.
  - Ну, чего ты  молчишь? Оглох что ли? Отвечай. Не прикидывайся глухонемым.
  - Думаю. Думаю, Елизавета Петровна, где это ты всё накопала. Откуда это у тебя и зачем тебе всё это?
  Николай вдруг оживился. Еле сдерживая довольную улыбку, в свою очередь спросил отца:
  - Это правда? А что? Ну и хорошо. Свой бухгалтер будет. Плохо что ли?
  - И этот ту да же…бухгалтер. Не бухгалтер вам нужен, а мо-
лодая девка. И где же ты собирался её посадить? Уж не в нашей ли спальне? А что? От тебя можно всё ожидать. За каждой молодой девкой волочишься. Совсем совесть потерял.
  - Всё далеко не тпк, как ты рисуешь. Мне действительно нужен бухгалтер
  - Пять лет жили без бухгалтера и вдруг потребовался, - торопливо и зло вставила Елизавета..
  - Ну, во-первых, не пять, а больше и за это время налоговая  служба пять раз меня штрафовала за отчёты  по прибыли: то документы неправильно составил. То какие-то виды работ  неправильно указал, а соответственно и доход  неправильно отразил.Задолбали меня эти документы и штрафные санкции. Так что бухгалтер нужен. И ты, Елизавета, напрасно злуешься. Если знаешь бухгалтерию, то давай я тебя оформлю. А ты её не знаешь. И поэтому помалкивай. Мне нужен толковый бухгалтер. А Софья разбирается в бухгалтерии. И не просто разбирается, а знает   современные компьютерные программы ведения отчётности. Вся налоговая сЛужба сейчас работает с ними. На счётах, на костяшках давно не считают. Все коммуняки из кооператива хвалят её за работу. Безупречная отчётность. И не только. Знает, где и какие расходы в хозяйстве можно сократить или провести по минимуму. Так что, Лиза, ты напрасно…
  - Да брось. Да перестань. Да я знаю тебя, как облупленного. Молодятины захотелось. Готов даже домой затащить. Ты ещё койку выдели ей и обяжи меня, чтобы я и ей готовила.
  - Лизка, хватит! Надоело! – гаркнул Семён. – Бухгалтеру кабинет нужен. Где считать и сводить дебит с кредитом? На улице что ли, или на базу среди скотины, или у тебя на кухне что ли? Развела антимонию. Мне что ей офис строить или  комнату снимать? Вот я и думал выделить ей комеатёнку наподобие  чулана. Эх и дура же ты, Лизка. Дура…форменная дура.
  - Ага…а! Дура. Ты у нас один умный.
  - Да, мама, фермерскому хозяйству  бухгалтерский учёт нужен. У нас по конкретной экономике даже темы такие были. Учёт и контроль очень даже необходимы. Они дают определённую ясность дела, помогают видеть перспективу, намечать стратегию и тактику деятельности.
  -  Софья работала и будет работать  в основном у коммуняков в кооперативе, а у меня – это просто её подработка.  Она и раньше мне помогала по бухгалтерскому делу.Четыре дня – в кооперативе, - говорил Семён так, словно  оправдывался. – Два дня в неделю – у меня. И не шибко  накладно, и дело будет.
  - Будет. Будет, - не унималась Лиза. – А то я не знаю, что будет. Она наделает вам таких дел, что не очухаетесь. Семейка ещё та…сплошная пьянь, что отец, что мать, словно в обнимку с бутылкой родились.
  Николай молчал.  Желание отца  не только принять Софью на работу, но и отвести в доме ей комнату приятно удивило, даже несколько обрадовало, но одновременно вызвало лёгкую душевную тревогу. «Неужели правду говорил Фёдор, что отец неравнодушен к Софье и даже пристаёт к ней. Ну старый, старый же, пора на печке сидеть и кости греть. Однако конкурент он сильный Старый, но смотрится молодо, а изнутри так и бьёт энергия. Этакий сильный, брутальный мужчина, как сегодня говорят, настоящий мачо. К тому же в его руках так называемый  административный, а точнее, экономический ресурс.. Пусть  будет так. Зато если с  Софьей получится, если она будет со мной встречаться, то это с её стороны будет  от чистого сердца», - подумал Николай. Он допил компот, поблагодарил мать за вкусно приготовленный ужин и, сказав, что  намерен пройтись по селу, встал из-за стола.
              Николаю хотелось видеть Софью, и он направился в клуб. Никаких других развлекательно-увеселительных  заведений в селе не было.  Но в клубе среди танцующих он не увидел Софью и повернул на выход. Однако, переступая порог двери, услышал  со спины её голос:
  - Николай Семёнович, ну что же это такое получается? Я – на танцы, а вы  - с танцев.
  Голос её был мягким, добродушным, как показалось Николаю, немного даже насмешливым, подтрунивающим, игривым, приглашающим к  общению. Более того, на мгновение-другое она задержалась около него
  - Да вот не нашёл вас в клубе и поэтому ухожу, - сказал он экспромтом неожиданно для себя  решительно  и скоро, а главное
 
так решительно и смело, что в другом месте и при других обстоятельствах, наверное, ни за что не решился бы сказать.
  - Ну, так вот я, - сказала  она, беря его за руку. – Пойдёмте потопчимся немного.
  Через минуту-другую они действительно уже топтались в такт музыке.
  - Что это ты меня по имени и отчеству стала называть?
  - Не только я. Всё село уже знает, что  ты окончил институт и получил диплом  учёного агронома и поэтому даже за глаза все уважительно  тебя называют только по имени и отчеству.
  - Я же только вчера во второй половине дня приехал.
  - А у нас так. Хорошая весть обычно  бежит далеко впереди  её обладателя. Помню  после окончания техникума утром получила диплом, в этот же день приезжаю домой, иду по селу, а женщины и мужчины, которые раньше в упор  не замечали, вдруг раскланиваются, называют по имени и отчеству и поздравляют. Наше скло особенное: с повышенным градусом  любви и уважения ко всему хорошему.
  Через некоторое время из-за духоты в помещении и слишком громкой музыки они  прекратили танцевать и вышли на улицу. Было темно. Степь дышала  прохладой и наслаждалась тишиною. В домах ещё горели огни. Единственная улица была полуос\вещена  и даже  заасфальтирована.
  - Погуляем? - предложила Софья.
  - Конечно, охотно отозвался Николай. – Это права, что моц отец хочет устроить тебе офис в нашем доме?
  - Такой разговор с его стороны был. Но я категорически отказалась. Елизавета Петровна и так  перестала со мной не только разговаривать, но и здороваться. Ну а то, что он взял меня на работу обслуживать и его хозяйство, то это правда. В кооперативе у меня оклад мизерный. А Семён Семёнович платит хорошо. Так почему бы и не подработать. У меня мать больная. Не работает. И отец здесь же, в селе. Он хоть и не живёт с нами, ноя ему всё равно иногда помогаю.
  Николая так и подмывало спросить её ухаживает ли за ней его отец. Но усилием воли он удерживал себя от такого вопроса в надежде, что со временем он прояснится сам. Спросил совсем
 
другое и то только потому, что ему было приятно слышать её, ощущать идущей рядом, видеть её  полные покатые плечи, полуобнажённую грудь, вдыхать аромат её молодого тела.
  - Твоё основное место работы кооператив? Ну так он что же…не выделил тебе  помещение?
- Всю работу брала домой и дома её выполняла. А когда Семён Семёнович  взял на  работу, на четверть ставки и когда я отказалась  от  комнаты в его доме, он взял в аренду у кооператива небольшую комнатку  в клубе. С его обратной стороны. Вот там и работаю уже несколько дней. Правда, далеко не всегда сижу. Приходится много ездить в налоговую, в банк, а то и в администрацию района. Надеюсь, что и ты будешь работать у нас, в кооперативе, и наши мужики сеют, пашут и убирают по наитию, руководствуются своим опытом. То с уборкой запоздают, то в слишком холодную землю положат, да и с удобрением не всё получается.
  - Конечно. Конечно. Всю работу надо поставить на  научную основу, руководствоваться тем научным опытом, который уже  апробирован применительно к нашим условиям и зафиксирован в различных статьях и монографиях, - говорил Николай довольный тем, что приглашала его работать в её коллективе, верила ему и возлагала на ненго надежды.
  - На балансе вашего фермерского хозяйства столько же, сколько и у кооператива и зарплата у нас, конечно же, невелика. Но затот у нас есть своя амбулатория, скоро начнёт работать детский сад, помогаем школе, клубу, - говорила Софья по-деловому, спокойно и заинтересованно. «Удивительно, - подумалось Николаю, -  казалось, ещё вчера вместе с мальчишками  бегала по селу четырнадцатилетним подростком, а сегодня в свои восемнадцать    воспринимается взрослой, по-хозяйски деловой женщиной».
  -  К сожалению, у нас в селе  далеко не так всё просто, как кажется на первый взгляд. Семён Семёнович пожадничал и прибрал к соим рукам столько же земли, сколько имеет весь наш кооператив. Ты уж извини, Николай Семёнович, и не обижайся, что я так говорю о твоём отце. Но об этом может сказать  любой в нашем селе. Я совсем не ставлю тебе в вину дела твоего отца.
 
Да и селяне уже несколько успокоились по этому вопросу.
  - Как это прибрал? – искренне недоумевая и не зная в деталях историю  собирания и приобретения земель  своего отца.
 Когда эта наша власть  начала перестройку и стала банкротить  заводы и фабрики,  колхозы и совхозы, наши селяне получили наделы земли Вот, дескать, и занимайтесь  фермерским хозяйством. Это было до  приезда  сюда меня и мамы. Всё это мне рассказывали. Но было в селе несколько семей, которые пили по-чёрному. Вот у них и скупил земли Семён Семенович. Деньги свои они проели, пропили и уехали из села. Правда, некоторые вернулись и сейчас работают в кооперативе. Правда, с техникой   до конца не разобрались. Часть используется в фермерском хозяйстве, а часть – в кооперативе. Помогаем друг другу. Пока выкручиваемся и ладим.
  Николай слушал Софью, как говорится, в полуха. Социальные проблемы села сейчас его не задевали, не трогали. Всё его внимание притягивалось Софьей, стоявшей  около него  так соблазнительно близко, что, казалось, он чувствовал запах её тела, приятный, желанный, будоражущий его  воображение, волнующий до   нервного зубовного лязга. Ему нестерпимо хотелось обнять, прижать её к себе, просто пожать, потискать, ощутить тепло её тела. И вдруг, словно угадывая его состояние, спросила с лёгкой, озорной улыбкой:
  - Что же это ты, Николай Семёнович, столько лет жил в городе и не женился? Столько девушек там хороших…
  В мгновение, похожее на озарение, на ослепительную вспышку, он понял, что сейчас он должен сказать, сделать то, о чём мечтал в последнее время – признаться, наконец,  в своей любви к ней, а может быть, как говорится, одним махом, сразу и  предложить ей выйти за него замуж.. Пожалй, здесь главное предложить, так сказать озвучить, а там…пусть решает…или посмеётся надо мной, или станет женой любимой и родной   на всю  оставшуюся жизнь.
  - Ты права. Красивых девушек много, нр таких, как ты, нигде не видел и не встречал. И все эти годы думал только о тебе. И вернулся в село по сути дела только из-за тебя, только из-за того, что ты здесь. У меня же красный  диплом, было приглаа-
 
шение в научно-исследовательский институт, мог поехать в любое  крупное, перспективное хозяйство. Но приехал сюда и не только потому что это родные места, потому что здесь  живёшь ты – самая хорошая девушка на свете. Так что, как говорится, не вели казнить, вели миловать. Моя жизнь в твоих руках и от тебя зависит будет ли она светлой или слвсем чёрной.
  - Ох, Николай Семёнович, Николай Семёнович, как красиво вы научились говорить. У меня аж под мышками засвербило. Годы пребывания в городе, кажется, не прошли даром, этому там тоже учились?
  - Конечно же, нет. У меня там девушки не было. Выходи за меня…давай поженимся.
  Его  предложение не застало её врасплох: она ждала его не один год и надеялась на него, веря в свою судьбу, надеялась так, что в этом отказывала всем, кто предлагал ей свою рук.
  - Ну что, Софьющка, молчишь? В трудное положение я тебя поставил? Извини, если сделал тебе неприятное, - упавшим голосом сказал Николай.
  - Нет. Нет. Ну что ты? Зачем же так? – спохватившись, сказала она. – Если это серьёзно с твоей стороны, то надо подумать
  - Конечно. Конечно, - проговорил он и подумал: «Спасибо уже и за то, что сразу не отказала. По крайней мере оставила надежду». Но последующие её слова и укрепили  её и привели в некоторое замешательство и согласие с тем, что женщина, как всегда, оказалась прагматичнее и продуманнее.
  - Ну, хорошо. Хорошо, милый, - заговорила она, положив руку на его грудь и слегка прижимаясь к нему. – Пусть будет так. А где жить-то будем?
  - У нас очень большой дом. Много свободных комнат.  Так что  будем жить у нас.
  - Ох, Коля, боюсь, что жить мне у вас не придётся. Елизавета Петровна ко мне  крайне неравнодушна. Да и Семён Семёнович ведёт по отношению ко мне не всегда нормально.
  -  Пристаёт? – вырвалось у  Николая.
  Мгновение-другое она молчала. Затем сказала с некоторым чувством  досады и сожаления:
  - Нет. Нет.  Если ты думаешь, что я даю ему повод, то напрасно, ошибаешься. А согласилась работать на него только из-за денег.
  Он хотел сказать: «Ты так и не ответила на мой «вопрос пристаёт ли он к тебе». Но в самый последний момент, когда уже слова готовы были спрыгнуть с языка, Николай удержал их и загнал вовнутрь себя, решив, что не стоит  унижать Софью своим подозрением.
  - Если приду в вашу семью, - говорила она так, словно рассуждала вслух, - только  раздор принесу. Не торопись. Давай вместе об этом подумаем. Я от тебя никуда не денусь. Четыре года тебя ждала. Сомневалась, мучилась, ревновала ко всем девушкам города. А уж когда ты рядом,  можно и ещё подождать. И всё хорошо обдумать.
  В этот вечер он впервые поцеловал её, ощутил медовый вкус её губ – мягких, горячих,  податливых и чуть не задохнулся от счастья.
  Они расстались под утро …по настоянию Софьи.
  - Тебе  рано вставать. У меня очень много дел. Надо поспать. Всё, милый. Всё. Пока всё.
  Николай возвращался домой в предутренней мгле, густой и терпкой от степного  разнотравья, с преобладанием горьковатый аромата зелёной полыни, когда из пастушечьего рожка вырвались первые и, пожалуй, самые энергичные мелодии, созывавшие  коров в общее поселковое стадо, чтобы по холодку отправиться на пастбище. Мелодии рожка, упругие, вибрирующие, в то же время приятные слуху, добрались и до Елизаветы Петровны и застали её на базу, где она уже провела первую лёгкую дойку коров, специальной щёткой почесала   им  бока, смочила  влажной тряпкой и вытерла им  насухо вымя. Она понимала, что можно было обойтись без этих   процедур, но день ото дня занималась ими  как-то почти незаметно для себя. , наверное,  по привычке и по причине  спокойной, рассудительной любви к скоту, безсловесному, доброму и понятливому.
  Наконец, она раскрыла дверь база, и её коровы потянулись  на окраину села в сторону поселкового стада. Елизавета помнила, что ещё вчера она решила во что бы то ни стало  уже сегодня 
 
отколошматить Софью. «Я её, паскудницу научу, как чужих мужиков соблазнять. И Николай ту да же. Ещё чего доброго и в дом  приведёт как жену, - подумала она и вспомнила, что ещё с вечера приготовила и положила около своей койки увесистую палку как орудие расправы. – Я сегодня, сейчас же пойду и дам ей таких чертей, что забудет до конца жизни и мужа моего, и сына ». Провожая своих коров, Елизавета шла медленно, ёжилась от  утренней прохлады и всё больше погружалась в свои мстительные мысли: «Сразу найти Софью и, как следует, отдубасить? Или быть может попозже это сделать, когда  в селе появятся люди и таким образом будут свидетели её позора. «Нет уж лучше сразу отдубасить и делами заняться, - сказала она себе и пошла в сторону клуба. Знала, что Софья тоже выгоняла корову в стадо,  сразу приходила в свою конторку и начинала работать. Около её двери Елизавета почувствовала приятный аромат кофе. «Стервоза с утра кофий  пьёт. Я тебе сейчас такого кофе дам, что и вкус и запах его забудешь», - подумала  Елизавета, решительно распахнула дверь и увидела Софью сидящёй за столом с чашечкой дымящегося чёрного кофе.
  - Кофеи распиваем? Да? Сучка поселковая! Да я сейчас тебя измолочу, тварь ты этакая, - говорила Елизавета, сделав свирепый вид и подняв палку над головой.
  - За что, тётя Лиза? Что я вам плохого сделала?
  - Ты чего липнишь к моему мужу? Тебе мало поселковых кобелей или всех уже перебрада?
  Когда Софья пятясь от наступавшей Елизаветы вдруг зацепилась платьем за угол стола и слегка нагнулась, чтобы осводиться, Елизаветк ударила её палкой по  спине. Софья потеряла равновесие и упала на руки и колени, а когда, опираясь на стул, попыталась было подняться, Елизавета ещё, но теперь уже с большей силой опустила на неё палку. Удар пришёлся на лицо и шею. Софья  всё же сумела подняться. Схватила табуретку, выпрямилась и увидела лицо Елизаветы открытое и доступное для удара. На мгновение у неё мелькнула мысль запустить в него табуреткой. Но какие-то внутренние силы её взбунтовались против этого. Она поставила табуретку. От обиды закрыла  лицо руками и заревела в голос, приговаривая:
      - Ну что ты меня лупишь? Что я тебе плохого сделала?
  Софья опустилась на табуретку, уронила голову на стол и  забилась в рыданиях, размазывая по лицу кровь, слёзы и сопли. Елизавета стояла напротив и раздумывала: « Лупануть ещё или не лупануть? Палка может попасть по голове и пробить череп, а это уже увечье и судебное дело». Вместо удара она зло сказала:
  - Чтобы я тебя больше не аидела ни с Семёном, ни с Николаем. Увижу – прибью, как собаку. И вообще уматывалась бы из села туда, откуда взялась. Нам здесь такие не нужны.. Так что убирайся и чем быстрее это сделаешь, тем лучше для тебя.
  Бросив палку к ногам Софьи, Елизавета ушла и плотно закрыла за собой дверь. Пока ещё основной народ спал и посёлок был безлюдным, Софья, прикрывая лицо платком, быстро дошла до амбулатории, разбудила фельдшерицу Марию Ивановну и попросила помочь.
  - Эх, милая, да кто же это тебя так разукрасил? Да у тебя всё лицо в крови, рваных ранах и кровоподтёках. Пойдём в процедурный кабинет. Я обработаю тебе  раны.
  - Ну кто же это над тобой так покуражился? – спрашивала Мария Ивановна, протирая лицо  дезинфицирующим раствором и пригоапривая, - щипет, ну, конечно же, щипет. Потерпи.
  Затем она обрабатывала ссадины на шее и лопатке и всё допытывалась:
  - Так кто же всё же над тобой так покуражился? За такое можно и в суд подать. Лизка, небось, она на тебя всё зубы точит. Милая, наверное, с Семёном роман закрутила?
  - Не нужен он мне. Сам липнет и проходу не даёт. Надоело.
  - Хорошенькая ты. Вот мужики и липнут к тебе. Да к тому же ты ещё и повод даёшь. Работать стала у него.
  - Ничего я не даю. Надоели они мне все.
  Из амбулатории Софья пришла домой и всё рассказала матери.
  - У Волкова  работать больше не будешь. Иначе вс равно они не оставят тебя в покое. Проживём как-нибудь на твою зарплату в кооперативе и на мою пенсию. Хватит. Но больше в эту конторку не ходи и Сёмёну Семёновичу больше ничего не обещай. И вообще не общайся с ним. До добра это не доведёт.
 
  К вечеру о случившемся знало всё село. Семён Волков пришёл к Софье озабоченный, сердитый и в то же время с чувством вины во взгляде и голосе. Била Елизавета, а Семён шёл по селу с ощущением того, что это сделано им. Несколько человек, которые раньше всегда любезно здоровались с ним, сеёчав, зыркнув в его сторону, отвернулись и молча, насуплено прошли мимо. В середине села ему встретился отец Софьи Дементий Ильич – мужчина высокий,прозванный каланчой, широкий в плечах, сутулящийся под тяжестью своего тела.
  - Ты вот что, Семён, что это твоя баба позволяет. Ты это брось. Брось. Я хоть и не живу с ними, а дочку мне жалко. Она моя. И в обиду не дам. А твоя баба покуражилась над ней.
  - Разберусь и накажу, - сухо сказал Семён с явным нежеланием продолжать разговор.
  - Разберись. Разберись, - пробурчал Дементий тоном недовольным, но без намёка на угрозу.
  - Ну ты, Дементий, вообще-то мне  не указывай, что и как мне делать. В своей семье я сам хозяин.
  - Ну…ну, - неопределённо протянул Дементий, в прищур глядя на Семёна. – Только вот получается так, что левая  рука не ведает, что творит правая.
  Семён, слегка уязвлённый, нахмурившийся, промолчал, оттого что  сознавал – замечание Дементия справедливо. А Волков считал себя человеком справедливым и считал своей обязанностью не только говорить об этом, но и по мере сил и способностей быть таковым. Это  в основном получалось, но до определённых пределов. Вот и сейчас он позволил Дементию сделать  небольшой выпад в его адрес. Но, когда тот продолжил   говорить  против него, Семён набычился, франтовато сунул руки в карманы брюк и задиристо сказал:
  - Вот что…Хватит меня учить. Я не последний человек на селе и сам во всём разберусь.
  - Ладно. Ладно, -  примирительно проговорил Дементий и добавил. – Только знай, Семён Семёнович,  это тебе не братьев Агальцовых колотить.. Софью не обижай.
  Он хотел сказать также «У неё защитники найдутся».  Но не сказал: остановила вовремя подоспевшая мысль о том, что Семён действительно человек на селе не последний, скорее первый, очень даже значимый и поэтому с ним  надо не столько скандалить и ругаться, сколько жить в мире и соглаии, тем более что у него есть какая никакая  голова  на плечах и даже  совесть. Не успев нагрубить друг другу, они разошлись по своим делам. Строго говоря, у Дементия в это время никаких дел не было. Он прогуливался по селу. Работал плотником. Постоянных заказов не имел и перебивался случайными заработками. Но был членом правления кооператива. К его мнению прислушивались, с его словом считались. В селе его все знали, уважали и считали своим долгом поздороваться  с ним и поговорить. К тому же трагическая судьба его жизни, известная всем на селе, придавала фигуре Дементия несколько трагический, загадочный характер, вызывала сочувствие и даже сострадание и лепила вокруг него, пострадавшего по вине своей жены, ореол мученика

  4
  Тем временем Семён Семёнович пришёл в дом к Софье. Её мать Галина Ильинична, встретила его непрмветливоЮ поздоровалась сквозь зубы, но стул подала и предложила сесть.
  - Где Софья? – спросил он
  - В спальне, - сухо с4азала мать. – Она не6 хочет тебя видеть. Семёныч, ты чего липнешь к девчёнке? Ты почти в три раза старше её.. Она тебе во внучки годится.
  - Позови её сюда. Я пришёл извиниться за Лизку. Я с ней разберусь.
  - С собою разберись. Не надо волочиться за молодой. Всё село только об этом и говорит. Прекрати позорить мою дочь.
  - Да ничего я её не позорю. Просто мне нужен толковый бухгалтер. А она девчонка с головой. Разбирается в хозяйстве. По двадцать раз повторять одно и то же не надо. Позови её сюда.
  - Не позову. Она у тебя работать больше не будет.. Мы так решили.
  - Не дури. Я буду хорошо ей платить. Мне нужен бухгалтер. Где она? Я сам с ней поговорю.
  Со словами «ну чего ты на самом деле, ну нельзя же так» он  направился в спальню. Но Мария Ильинична метнулась вперёд,
 
Загородила собою вход к дочке, громко заговорила:
  - Не пущу. Ни за что не пущу. Ещё чего? К девчёнке в спальню ломится. Совсем обнаглел буржуй проклятый, недобиток чёртов.
  Семён опять сел на стул, заскрипевший под его тяжестью, заговорил с обидой:
  - Кто буржуй? Это я-то буржуй. Я по пятнадцать часов в сутки работаю.
  - Не надо. Знаем мы твою работу. За тебя батраки  работают.. В кооперативе на шестьдесят семей – пятьсот  гектаров земли, а у тебя одного столько же. Всеми правдами и неправдами хапнул…самые лучшие земли. И технику колхозную прибрал к рукам.
  - У вас она всё равно стояла без дела. Работать надо.Работать. У тебя молоток и гвоздь есть?  Принеси.
  - Это ещё зачем тебе?  Чего  удумал?
  - Ну, принеси. Принеси.
  - Отвяжись. Нету у меня ни молотка, ни гвоздя, - сказала она, вспомнив, что молоток и гвозди недавно видела где-то у себя в сарае.. Но где именно не помнила и чтобы найти их потребуется немало времени. С другой стороны она тревожно, с холодком, пробежавшим по спине, подумала: «Зачем ему молоток и гвозди? Чего придумал? Что хочет сделать? Неуж-то ударить способен, чёрт старый? А что? А почему и нет? От него всё можно ожидать».
  - А…вот видишь. У тебя даже молотка и гвоздя в хозяйстве нет. И все вы – кооперативщики такие.
  Он вдруг положил  на стол руку вверх ладонью, сказал:
  - Вот видишь – мозоли по всей пятерне. Кожа твёрже, чем  у верблюда на ногах. Попробуй забей  в ладонь гвоздь. Забьёшь – признаю себя буржуем и белоручкой. А не забьёшь – сама буржуйка и белоручка. Вкалываю почти  столько же, сколько и  мои рабочие и которым плачу  неплохие деньги, не меньше, чем у вас в кооперативе.
  - Да ладно, Семёныч, знаем, что ты настоящий трудяга. Это у тебя не отнимешь. Но и, что слабо лежит, к рукам приберёщь. А к дочке моей не приставай. Не порти ей жизнь. А по поведению
 
твоей Лизки мы, наверное, будем в суд подавать.
  - Ну вот придумала – суд. Какой тебе ещё суд нужен. Вот сейчас приду и заставлю в доме пятый угол искать, тогда и подумает, как драться.
  Придя домой, он действительно собрался было выпороть жену. Подгадал, когда она  одна осталась в комнате. Снял с гвоздя вожжи м предстал перед женой с диковато свирепым выражением лица
  - Ты что  это делаешь, Лизка? Ты что позоришь меня на весь посёлок? Я сейчас тебя выдеру до кровяных рубцов и никто тебе не поможет. Я тебя просто прибью. Уничтожу. В навоз превращу.
  Он размахнулся и с силой хестанул, и одновременно потянул на себя вожжи. Знал, что такой удар, как он называл его, с потягом исключительно болезненный. Семён метил влепить вожжи в  спину и частично в лицо.  Однако Елизавета в мгновение увернулась, и вожжи, жикнув по воздуху, лишь слегка задели её.  Семён не  опешил и не разъярился, но вмиг  обмяк, ослаб и сник. Ему стало жалко жену. Он никогда её не бил. Случалось покрикивал на неё, матюками на все буквы обкладывал, но руку не поднимал. Воспользовавшись его замешательством, она положила ему на грудь свою руку и заговорила быстро, жарко, ластясь к нему и заглядывая ему в глаза:
  - Сенечка, Сенечка, милый мой, госпрдь с тобой. Ну что ты? Ну зачем же так? Не надо. Не надо. Греховно мужчине  бить женщину, которая души в тебе не чает. Я люблю тебя и вся твоя.
  В разговоре со знакомыми, на словах он нередко   выдавал себя за человека неверующего, но в душе твёрдой уверенности в этом не было и нередко в сомнении думал: «Ну, хорошо. Хорошо. А кто всё это сотворил? И какую силищу надо иметь, чтобы создать все эти планеты, зв1зды и разбросать их по космосу? Само собой получилось из ничего? Что-то в это тоже не  дюже верится». Вот поэтому, когда Елизавета призвала на помощь бога и пригрозила его карой, Семён внутренне дрогнул и своё  яростное намерение выдрать жену, заменил тем, что отчитал её, обмазал матюками и потребовал, чтобы она Софью не преследо-
 
вала. В этот раз он опять почувствовал какие-то странные перебои в сердце, вспомнил предостережения врачей о том, что повышение кровяного давления, которое у него случается, чревато и инсультом, и инфарктом сердца.и всё это не столько от физического труда, сколько от  переживаний и волнений. «Это плохо. Это предвестники старости., - думалось ему. – Ну, какой я старик? Мне ещё хочется целовать, тискать и иметь  по полной программе  молоденькую девочку».
  Вечером  Николай тоже узнал, что его мать избила Софью. Причём узнал от братьев Агальцовых, с которыми поддерживал приятельские отношения.
  - Это что же творится? Почувствовали себя хозяевами что ли? – с возмущением говорил старший из них крепыш Александр. -  Так восстановите против себя всё село. Такую девчёнку бить палкой по лицу и голове! Это же даже не средневековье, настоящее варварство. Говорят у неё всё лицо было залито кровью. Это за что же так? Что она ей плохого сделала? И вообще какое она имеет право? Софья наш работник. И весь кооператив за неё.
  Удручённо втягивая голову в шею, Николай что-то бессвязно пробормотал, сказал Александру «извини, я пойду» и поспешил домой. Он нашёл мать на кухне. Без вопросов «зачем и почему?» сказал ей гневно и зло:
  - Мать, ты поступила не просто  плохо. Ты поступила подло и гадко. Восемнадцатилетнюю девчёнку    бить палкой! Ты посмотри на себя, на свою тушу! У вас же разные весовые категории, ты же могла просто убить или покалечить её. Как тебе не стыдно? Ты не представляешь, что ты наделала!
  Он впервые назвал её  этим  жёстким и чёрствым словом «мать»., впервые обозвал её тушей. Понял, что вышел за те  нравственные рамки, в которых до  сегодняшнего времени жил., но раскаяния в себе не услышал. Вместо него в душе буйствовали  негодование против матери.
  - Лучше бы ты меня отходила, если тебе так хотелось выплеснуть свою злую энергию. Но Софью, Софью зачем? Я тебе скажу, скажу, как на духку, находясь в здравом рассудке и отменной памяти. Я её люблю и всегда любил, а сейчас ещё
 
больше люблю и всё сделаю, всё положу к её ногам. Чтобы она стала моей женой и никто – ни отец, ни ты не помешаете мне это сделать. А если будете творить препятствие, уйду из дома, уеду с ней из селе.  Мать, как ты гадко поступила! Что ты натворила?
  Елизавета впервые увидела своего сына таким обеспокоенным, расстроенным и решительным.
  В этот вечер  спать все легли рано, молча и насуплено. Наработавшиеся за день, уставшие и расстроенные, уснули не сразу – ближе к середине ночи, но спали крепко, отрешённо. Но ближе к утру в дом ворвалась и подняла их на ноги очередная беда, которая, как утверждает народная поговорка, не ходит в одиночку. Братья Агальцовы по инициативе Александра решили  в эту ночь отомстить и за себя, и за Софью. Они набрали камней, битых кирпичей, надели на голову чёрные колготки с прорезями для глаз, опредедились, кто на какой стороне дома встанет,  ближе к утру заняли свои позиции и по условленному сигналу  повели настоящую атаку на окна. В течение двух-трёх минут  в доме были выбиты все стёкла. Битые стекляшки, кирпичи и камни  валялись по всему полу, по столам и подоконникам. Сделав своё дело, Агальцовы  исчезли в ночи.
  В середине  следующего дня Михаил Агальцов невзначай встретился с Елизаветой и с любезностью, которая  раньше у него  не замечалась, спросил:
  - Здравствуйте, Елизавета Петровна. Живы здоровы?
  - Как видишь, жива. А чёй-то ты о моём здоровье  забеспокоился?
  - Да говорят у вас там кто-то настоящий погром учинил. Крышу что ли пытались унести?
  - Чего ты мелешь? Какую крышу? Причём здесь крыша? Вот стёкла побили. Да мальчишки, наверное, играли и нечаянно по окнам  попали.
  - Ну, так надо милиционера вызвать и разобраться. А то ведь это плохие игры. До добра не доведут, - хитровато улыбаясь, сказал Михаил.
  - Да вот думаем заявление в милицию написать и просить, чтобы милиционера  прислали.
  - Конечно, конечно,  -невозмутимо говорил Михаил. – Милиционера или следователя нам надо.  Вручим  заявление и протокол об избиении и нанесении тяжких увечий Софье Павловне Мыльниковой.
  - Ты чего это несёшь? Чего накручиваешь? Какие увечья?
  - Ну как же какие увечья? Самые настоящие увечья, когда всё лицо было залито кровью. Шрамы есть. Фельдшерица говорит о возможном сотрясении мозга, если голова будет болеть. А она у неё болит. Значит сотрясение есть, - говорил Михаил, крепясь изо всех сил, чтобы оставаться  внешне спокойным. Софья и её друзья и знакомые  будем настаивать на возбуждении уголовного дела. Это  - от трёх до пяти.
  -  Чего от трёх до пяти? -  спросила  Елизавета голосом дрогнувшим, упавшим до хрипотцы.
  - Тюрьмы. Чего же ещё? Не санатория же.
  Он, как все поселковые, выросшие друг у друга на глазах, ставшие чуть ли не членами единой большой и дружной семьи, не был по натуре злым и ехидным. Но сейчас с удовлетворением увидел, как помрачнело лицо Елизаветы, как её глаза налились тревогой и потяжелел их взгляд. «Сработало!» - сказал он про себя и сделал  очередной выпад в её адрес, какой раньше ни за что не позволил бы себе.
  - Так что, тётка Лизка, вызывай милиционера или следователя. Как приедет, обязательно скажите. Будем очень благодарны.
  Она сердито посмотрела на  Михаила, опустила свою  подбитую сединой голову и пошла домой.
  В первой половине  дня, отставив все дела,  Николай пришёл к Софье.  Ему открыла её мать. Спросила с неприязнью:
  - Что надо?
  - Здравствуйте, Галина Ильинична. Извините за беспокойство. Софья дома?
  - дома. А где же ей ещё быть? Изуродовали девчёнку. У неё больничный лист. Фельдшерица выписала. А на вас она больше работать не будет. Мы так решили. Как-нибудь проживём. Не до роскоши, но проживём и кланяться вам больше не будем.
  Весь этот поток слов Николай выслушал в основном мола,
 
со смиренным, почти виноватым выражением лица. Слегка кивал головой и приговаривал «согласен, согласен».
  - Может быть всё же позовёте Софью?
  - Нет. Нечего, - отрезала Галина Ильинична. – Ну ладно уж…пойдём в дом. Кары на вас нет.
  Николай заметил, что последние слова она произнесла сухо, обыденно, словно   выдала  поговорку. В доме она подала ему стул, кивком головы  пригласила сесть и ушла в другую комнату. Но вскоре  вернулась и сказала сухо:
  - Она не хочет тебя видеть.
  - Ну что же…не хочет, так не хочет. Сожалею, - проговорил Николай и направился к выходу. Но не успел сделать и трёх щагов, как за спиной услышал голос Софьи:
  - Николай. Коля. Не уходи. Я сейчас.
  - Ну, ладно. Я пойду в огороде  покопаюсь. Не буду вам мешать. А вы тут наедине почирикайте.
  «А…а. Так значит не будешь мешать, дорогая Ильинична, - подумал Николай с весёлым злорадством, согнав со своего лица нарисовавшуюся  счастливую улыбку. - Значит согласная. Начала за упокой, а кончила за здравие. Да я же тебя за это зацелую».
  - Здравствуй, милый, -  тихо сказала Софья, садясь напротив Николая.
 Он кивнул, тоже тихо, почти шёпотом проговорил:
  - Здравствуй, родная.
  - Однако постаралась Елизавета Петровна, - сказал он, покачивая головой и глядя на Софью, чьё лицо в нескольких местах было заклеено биопластырем. – Больно?
  -  Сейчас уже не больно. Сейчас боль с лица переместилась в душу. Там ноет и кровоточит. Какое-то проклятие висит над всей нашей семьёй. Конечно, отец во всём виноват. От него всё пошло. Да и мать хороша…сотворила с ним такое. Вот теперь он ходит по селу, как неприкаянный.  Высокий, симпатичный, а один и никому не нужен.
  - Ты напрасно так. Он в селе большим уважением пользуется. Все знают и помнят, что кооператив на ноги встал только благодаря ему. И за это его очень уважают.
  - Да. Уважают. Но живёт один. Мне очень жалко его. Как 
 
могу, помогаю. Ты не поссорился со своей матерью?
  - Нет. Но высказал ей, что поступила она в высшей степени плохо. Просто безобразно.
  - Правильно. Не люблю и не хочу слоиться с родителями. Я своей матери  ни одного грубого слова никогда не сказала.
  - А она тебе?
  - О… Было и было. Да я зла на неё не держу. Сама хороша.. Ну   да ладно. Что-то всё обо мне да обо мне. Ты-то как? Чем занимаешься?
  - Пока с отцом езжу. Определяем, где озимые сеять. Посевной материал отсортировали. Приготовили.. Привезли минеральные удобрения.
  - Председатель кооператива Поляков Максим Максимыч подходил к тебе, разговаривал?
 Ё- И подходил, и разговаривал, и приглащал работать в кооперативе и на ставку и на полставку. Я сказал ему, что согласен и так помогать. Люди все свои. Все знакомые. Но он настоял, чтобы я оформился на полставку. Я это сделал.
  - Ну, конечно, всё правильно. Всё должно быть документально  оформлено.
  - Согласен. Порядок есть порядок, но отец, как говорится, рвёт и мечет и требует чтобы я кооперативу не помогал. Попробую  убедить его, что ничего плохого  в этом нет.
  -  А тут ещё окна кто-то повыбивал вам. Чувствует моё сердце, что это не игра мальчишек, что это всё много серьёзнее. Вражда поселилась и здесь. Елизавета так и будет преследовать меня, и Семён Семёнович не успокоится, пока все земли и всю технику не отберёт, а кооперативщикв не  заставит работать на себя. Чувствую, что нам  уезжать  отсюда придётся. По крайней мере мне, отцу и матери. Чужие мы  здесь.
  - Ещё чего? Додумалась. Да я тебя никуда не отпущу. А если и уедешь, то, где бы ты ни была, приеду к тебе. Я же люблю тебя и всю дальнейшую жизнь не представляю без тебя. А лучше всего давай знаешь что сделаем? Давай поженимся.
  - Давай, - игриво подхватила она. – А ты хорошо  всё продумал? Мне-то что? Ты всегда мне сильно нравился. Я всегда готова. А вот тебе  со  своими родителями что делать? Будут
 
против. В твоё отсутствие ко мне кто только не  сватался. Даже Семён Семёнович и тот в открытую предлагал мне стать его женой. А я тебя ждала  и надеялась на тебя.
  - Это кто такой Семён Семёнович? – в лёгкой растерянности спросил Николай.
  - Ну как же кто? У нас в селе  один Семён Семёнович – это Волков, твой отец. Только я тебя прошу не говори ему, что я тебе об этом сказала. Не скажу.
  - Правильно делала, что ждала, - оживившись, заговорил он. – Я ведь сомневался, боялся, что посмеёшься надо мной.
  - Напрасно. Ты всегда  мне нравился больше других Странно как-то всё в жизни получается, - говорила она с какой-то тихой, печальной радостью на лице. – Сны оказывается сбываются. Вроде бы стыдно об этом говорить, сама осуждаю тех, кто верит в сны, а тут вдруг  у самой  всё, как во сне. Последние дни перед твоим приездом снился мне всё один и тот же сон: большой красивый  шмель всё бился и бился  мне в окно. И  вот однажды, когда форточка была открыта, он залетел в комнату и сел мне на руку. Думала  укусит. Хотела прогнать. Однако шмель меня не тронул и остался со мной. А затем я проснулась.
  - Выходит я щмель – большой и красивый, - улыбаясь говорил Николай. Совсем не против. Даже рад. Давай будем считать, что я сделал тебе официальное предложение.
  - Давай. Принимаю.  Но надо немного повременить:  слишком уж много на этом пути  подводных  камней.  Да какое там камней…настоящих глыб.
  - Согласен, - сказал Николай с чувством облегчения, оттого что , наконец-то, выяснил  отношения с Софьей и, главное, получил от неё согласие на брак. «А всё  остальное, как говорится, дело техники, - думалось ему, - И подождём, и потерпим, и договоримся».
  Тем временем  Степное захлестнули события, которые многих заставили  взяться за голову и задуматься. По всей стране цены на энергоресурсы в очередной раз выросли. Теперь Фёдор стал своим клиентам, за каждый сданный ему литр молока  платить меньше, тогда как на молокозавод сдавал его по прежней цене. Селяне потребовали, чтобы он принимал их продукцию по прежней цене. Фёдор категорически отказался. Братья Агальцовы сильно поссорились с ним, а затем так крепко избили, что  его  отец отвёз его в районную больницу. Вскоре в Степное приехал следователь. Он побеседовал со  свидетелями, допросил Агальцовых, каким-то чудом  узнал, что окна  фермеру побили тоже они. Составил документы, получил все необходимые подписи и уехал. А вскоре после него в Степном состоялось  выездное , показательное судебное заседание. Во время следствия и на суде они  пытались было рассказывать, как Елизавета избила Софью. Но судья в категоричной форме заявил, что это к делу не относится и  запретил им  говорить. Под тихий плач матери братьев судья  зачитал постановление суда и через некоторое время  Агальцовых увезли под стражей в тюрьму.
  Как выяснилось позже, Фёдора отколошматили, как говорится, по полной программе: отбили почки, порвали селезёнку, повредили позвоночник, наделали трещин в костях ног. Семён Семёнович перевёз сына в областную больницу, поместил  в отдельную платную палату, нанял сиделок. Врачи предложили Семёну, по их заверению, высокоэффективное, но очень дорогостоящее лекарство. Семён приобрёл и его. Он был крайне опечален и озабочен состоянием сына. Но по селу ходил бодрячком. Разговор со знакомыми непременно сводил к Фёдору, ругал Агальцовых, грозился непременно им отомстить.
  - Я своего сына не бросил, - говорил он с гонором, даже с некоторой заносчивостью. – Я его поместил в отдельную палату, кстати, очень дорогую и комфортабельную: с телевизором и телефоном. Сиделка за ним ухаживает, опытная сестра с медицинским образованием. Я для своего сына ничего не жалею.
  Иногда в разговоре с  близкими ему людбми он добавлял:
  - Вот так фермеры сегодня живут. На всё деньги находим, оттого что много работаем, не то, что кооперативщики – лень беспробудная и голь перекатная. Работаем по тридцать часов в сутки и поэтому всё имеем.
  Проходили неделя за неделью, а Фёдор всё оставался и оставался в больнице. Семён всё платил и платил за сына.. Но в разговоре со знакомыми  уже с меньшим бахвальством расписывал, сколько денег за различные медицинские услуги  отнёс непосредственно врачам мли перевёл на счёт больницы.. Раньше, до случая с Фёдором он в основном нахваливал  платную медицину, говорил это то, что надо, высший класс обслуживания, перед тобою, как перед богом суетятся все – от санитарки до  заведующего отделением. Теперь же без пафоса и горделивых ноток в голосе он всё чаще говорил: «Не дай бог заболеть. Обдерут, разденут и голым в степь выбросят».
  Тем временем отношения Николая и Софьи  подошли к такому рубежу, на котором они решили  официально стать мужем и женой и жить вместе. Семён Семёнович не только одобрил выбор сына, но и был откровенно рад ему. Но твёрдо сказал:
  - Жить будешь у нас. Дом большой, просторный и тёплый. Места всем хватит. Жить будем большой, единой и крепкой семьёй
  - Ну, чего молчишь? – спросил он сына, увидев его потемневшее лицо.
  - Видишь ли после того, что мать сотворила с Софьей  жить вместе да ещё дружной семьёй никак не получится. Я  уже говорил с Софьей по этому вопросу. Такого желания у неё нет.
  - Ну, как же так? Не вышла замуж, а уже начинает крутить тобою. Так нехорошо, так не по-нашенски. И вообще кто у вас будет в семье хозяин? Ты или она?
  - Я люблю  её и гнуть её через колено не намерен. А уж кто к кому будет прислушиваться, жизнь покажет.
  - Это что же получается…если любишь, то  все вольности позволяются?
  - Конечно, нет. Но прислушиваться к мнению надо и, пожалуйста, не преувеличивай..
  - Позоришь меня, сынок, сильно позоришь. Это как же теперь по селу я буду ходить, когда собственный сын уходит от отца.. Позор да и только. К тёще что ли идёшь?
  - Пока не решили, но скорее всего так.
  - Это плохо. Очень плохо. К тому же я тебе должен сказать, что она девка так сказать не первой свежести и очень давно. Ты, наверное, знаешь историю этой семейки, историю грязную и чень даже позорную. Не знаю, как селяне их и терпят. А Дементий,
как каланча, ходит по селу  всем улыбается и ему все улыбаются.. Давно  сбежал бы от позора, а он всё здесь живёт да ещё и советы налево-направо раздаёт.  В коопераимве член правления. Позор. И около Софьи за последнее время кто только ни увивался. Со всеми флиртует. Говорят, слаба она на передок.
  Николай осуждающе посмотрел на отца, , жёстко сказал:
  - Поживём – увидим. А пока знаю одно: я её люблю. Сколько проживём вместе – год. Два или десять и  те мои, и на том спасибо.
  - Ну, ты, Николай, поражаешь меня какой-то своей  неуверенностью. Нужно быть хозяином своей жизни и твёрдо держать её в своих руках. Тогда что-нибудь путное получится. А Софью, как зарегистрируешься, сразу веди к нам. Всё равно свадьба будет у нас. У нас и останатесь.
  Николай слушал отца хмуро, молча и про себя говорил ему: «Ты, может быть, и прав, что жить надо большой, дружной семьёй. Но, дорогой отец,  слишком уж заметна неувязочка в твоих рассуждениях и поступках.  Как говорится, не сходятся концы с концами. И позоришь, и одновременно  хочешь, чтобы она жила  в твоём доме. Но, если появится у нас  Софья, жизни нормальной не будет, потому что мать ни за что с этим не смирится, а ты первый начнёшь около неё виться, а потом и в постель потянешь. Нет, отец, Софью я тебе не уступлю…ни за что, вплоть до того, что перечить ни в чём не буду, но и буду делать так, как она пожелает, растворюсь в ней, превращусь в неё, потеряю себя, но буду с ней и другой мне не надо».

  5
  Софья тяжело переживала то обстоятельство, что Елизавета отходила её палкой и об этом стало известно всему селу. Физическая боль прошла как-то быстро и почти незаметно. Но душевная боль, как заноза, вошедшая глубоко в сердце,  Порою ни вздохнуть, ни осмотреться вокруг – напоминает о себе, болит так, что выступает испарина на лице. Иногда, в самые тяжёлые минуты отчаяния ей казалось, что Елизавета не просто избила её, а сбросила в яму с дерьмом, в общественную уборную, переполненную  фекалиями. И теперь, где бы она ни была, с кем
 
бы ни разговаривала, ей навязчиво казалось, что люди  или сразу отворачивались от неё, или еле-еле терпели её, оттого что от неё, представлялось ей, несло таким густым смрадом, что забивало  ноздри и перехватывало дыхание. Крутой, вязкий не в проворот стыд, казалось, стал этим смрадом, вызвал в ней  горькие размышления: «Некоторые считают, если бабка отходила палкой, значит есть за что, значит действительно  спуталась с  Семёном. Но как доказать, что ничего этого не было? Уехать бы отсюда с мамой, папой и Николаем. Но он не оставит своих родителей и настаивать  на это я не смогу: не будет счастья ни мне , ни ему. К тому же отец ждёт от него помощи по агрономии. Его знания нужны и кооперативу. А моя мать, конечно, с удовольствием уехала. Уже заскучала на одном месте, потому что цыганская порода. Гены дают о себе знать. А куда ехать, где искать счастье? Нигде и никто нас не ждёт. Да и пустое, неумное это дело – от людей бегать. Везде найдутся  хорошие и плохие люди.  Как-то почти само собой получилось, что она вспомнила, когда ей  было около пятнадцати лет. Она жила с матерью и отцом в глухой лесной деревушке, забытой богом и властью, именуемой и в официальных документах и в народе «Золотушной». Как она в ней оказалась, не знала. Видно, мать её цыганка полукровка отбилась от табора, решила больше не скитаться и осела в Золотушной. Мать работала на двух работах. Отец  Софьи – высокий, статный блондин, обладатель больших голубых глаз и широкой груди, не имел постоянной работы. Шабашничал и  почти все  свои  деньги пропивал. Семья бедствовала, перебивалась, как говорится, с хлеба на воду и жила в стареньком домике, казалось, вросшем в землю и подёрнутом мхом, с маленькими окнами, отчего  виделся подслеповатым, пребывавшим в тихом, дремотном состоянии. В трескучие морозы стены, особенно углы промерзали. Ночью маленькой Софье было самым трудным заставить себя вылезти из-под одеяла и  добежать  по ледяному полу до горшка. Но случилось так, что Софье пришлось заночевать в городе у родственнице отца. У неё была просторная четырё-комнатная квартира. На стенах – красивые обои. В туалете и ванной стены  отделаны кафельной плиткой. Софье приготовили ванную, и она долго
 
лежала в горячей воде, наслаждаясь теплом, ароматом шампуня сверкающей  чистотой кафельных плиток, в которые, казалось, можно было смотреть, как в зеркало. На какое-то мгновение Софье почудилось, что это был другой мир – параллельный, потусторонний, в котором жить было легко и приятно. По возвращению  домой её встретил тяжёлый, застоявшийся запах сваренных в чугунах репы, картошки, предназначенных свиньям
  - Приехала, - недовольно сказала мать. – Загулялась, девка, загулялась, нашлёндалась по городскому асфальту. А теперь намни  картохи и покорми поросёнка.
  С этого времени она решила, что обязательно переберётся жить в городе и получит квартиру со всеми удобствами и непременно такую, в которой только что гостила. После окончания восьмого класса школы она  уехала в город учиться на маляра, потому что знала быстрее всех получали квартиры строители. Ей дали место в общежитии, небольшую стипендию и после  полуторамесячного теоретического курса она вышла на практику. Но здесь вдруг обнаружилось, что она совсем не могла переносить запах ацетона. А нередко приходилось наливать его в банку с краской и дышать им целый день. К вечеру горло нещадно драло, а в глазах куралесили красно-оранжевые круги.. Вскоре стало казаться, что противный запах ацетона навечно поселился в её носе и им пахло всё: хлеб, молоко, духи, даже городской воздух. В иные дни, когда  работы было очень много, и Софья, как говорится, упахивалась до зелёгых чёртиков в глазах, её тошнило и выворачивало над унитазом до озноба. В такие дни было не до гуляний. Поужинав, обычно лежала и почти физически чувствовала, как из неё выползала усталость, и ныли и щипали закрытые глаза. С укором в свой адрес  всё больше думала о том, что напрасно уехала в город да ещё перед этим растрезвонила всем, что обязательно получит  квартиру. Теперь вот было стыдно возвращаться в  деревню. Но возвращаться вскоре всё же пришлось. Повадился в рабочее время к ним на объект ходить пожилой дядя из управления. Однажды, когда она была одна в маленькой  комнатушке – растирала краску, он зашёл к ней, положил перед нею конфеты, встал со спины, молча расстегнул брюки и задрал ей платье. В мгновение обернувшись,
 
Софья влепила ему такую крепкую оплеуху, от которой он оказался на полу, да ещё угодил в только что открытую банку с краской. К концу смены к ней подошёл прораб участка и жёстко, требовательно сказал:
  - Пиши заявление на  расчёт по собственному желанию. Больше у нас с тобою никакого разговора не будет. Всё.
  Так её голубая мечта получить в городе  квартиру со всеми удобствами  и кафельной плиткой потерпела неудачу. Но её пребывание в городе не прошло впустую. Она узнала, что в нём работали платные  курсы бухгалтеров, на которые можно было устроиться с восьмиклассным образованием. Софья знала говорить с матерью об этом было бесполезно: и денег не было, и отпускать от себя дочь она не торопилась. Софья  дождалась  возвращения отца из командировки (в это время он уже работал нефтяником вахтным способом), рассказала ему о своём желании учиться на бухгалтера, попросила помочь.
  - Ну что же, это хорошо. Одобряю. Всё оплачу.
  Он снял  ей небольшую квартиру в городе, оплатил первый год обучения, дал деньги на  питание. Но теперь уже, возвратившись из командировки, ночевал не в деревне у жены, а у дочери. Софья молчаливо переносила его попойки, готовила еду ему и его собутыльникам. Однажды он уговорил её выпить одну, другую,етью рюмки. Она запьянела, потеряла контроль над собой. Ночью он перебрался в её постель, легко овладел ею. А утром, протерев глаза и осознав, что произошло, приказал ей никому не рассказыват, иначе лишит её и квартиры, и сдержания, и оплаты  учёбы.  Софья молчаливо повиновалась, попойки отца и сожительство с ним продолжались. В один из таких дней ранним утром приехала к Софье мать и застала голенькими  в одной постели её и отца. После большой попойки они спали крепко и не услышали появление в квартире Галины Ильиничны. Некоторое время она, переполненная негодованием, еле сдерживая себя, посидела около них, затем тихо разбудила дочь, приказала ей молчать и отправила её в ванную. Затем взяла со стола ножь, развернула мужа так, чтобы он лежал на спине, раздвинула ноги, поглубже схватида его половой орган вместе с яйцами и быстрым, резким  отсекла их. Дементий взревел, как
 
обезумивший зверь. В считанные мгновения кровь разукрасила всю постель. Дементий зажимал ноги, орал и кувыркался на койке. Софья, выглянув из кухни и ещё не сообразив до конца, торопливо набрала номер телефона  скорой медицинской помощи, попросила приехать и оказать помощь. Карета скорой медицинской помощи действительно приехала скоро и после   беглого осмотра Дементия увезла его в больницу. Из-за большой потери крови он  некоторое время находился между жизнью и смертью,  потом долго и трудно лечился. Софья продолжала учиться на курсах бухгалтеров, приходила к отцу в больницу, как могла, помогала ему. Выйдя из больницы, он некоторое время жил в городской съёмной кварьтре вместе с  дочерью. Но деньги закончились ( хорошо, что к этому времени Софья  завершила учёбу), и Дементий вернулся в Золотушное, поселился на квартире у местной вдовы и устроился на работу.
  С этого времени у Софьи изменилось отношение к матери.. Внешне оно осталось прежним: почтительным, уважительным. Но  душевного тепла к ней, которое было у неё до того, как она  надругалась над отцом, уже не имела. Более того, иногда в разговоре с ней срывалась на  дерзость и откровенную грубость. Но в трагедии, случившейся с отцом, винила и себя. Иногда очень тяжко переживала, но ничего исправить уже нельзя было.
  И вдруг обнаружилось, что отец пропад. Софья заявила об этом в милицию. Начались поиски. Через некоторое время Галину Ильиничну пригласили в городской морг, где по её признанию,  в сильно обгоревшем трупе  признала  своего мужа. В справке, выданной ей для похорон, было сказано, что Дементий, будучи на рыбалке сильно пьяным, сгорел от костра. После его похорон Галина Ильинична и Софья продали свой домик и обосновались в далёком заволжском селе Степное.
                ===================
  Прошло около двух лет, и в Степном вдруг появился Дементий. Софья впервые увидела его издалека неторопливо идущего по центральной улице посёлка. В нём было всё его: высокая, сутулая и очень худая  фигура, руки по привычке - в карманах брюк, а главное, при ходьбе всё так же выворачивал в стороны пятки и получалось так, что носки  с каждым шагом он
 
Забрасывал вовнутрь. Всматриваясь в него, Софья всё больше убеждалась, что это был её отец. Она торопливо прошла стороной, почему-то  боясь не только  встретиться с ним, но и смотреть в его сторону. На мгновения панический страх и робкие нотки радости завладели  ею. В контору кооператива, где её ждал мужчина из  районной  налоговой инспекции, она пришла с небольшим опозданием, растерянная и на вопросы налоговика отвечала  сбивчиво, невпопад.
  - Ну, что же вы так? Может быть с вами – в другой раз? А сейчас займусь хозяйством Волкова?
  - Ну, почему в другой раз? Давайте сейчас поработаем, тем более что документация по  фермерскому хозяйству Волкова тоже у меня.
  Она взяла себя в руки, настроила на работу, отчиталась по всем позициям и получила от налоговика одобрение.
  Переполняемая  сомнениями, робкой, боязливой радостью, она всё  ещё со стороны всматривалась в человека, похожего на её отца и всё больше убеждалась, что  это был Дементий. Но встречи с ним избегала и думала: «Не галлюцинация ли у меня? Не схожу ли я с ума?»
  Однажды она сказала матери:
  - По селу ходит мужчина, оень похожий на отца. Ты не видела его?
  - Нет. Да где мне видеть? Ноги так болят, что я почти не выхожу в село .Может быть, может быть. Людей так много похожих друг на друга. А про отца ты знаешь всё: он сгорел на рыбалке. Квасил около костра, а потом в него и угодил. И мы его похоронили. И  давай больше об этом не будем говорить. Не грузи меня тем, чего уже нет и не сыпь мне  и себе соль на рану. Слава богу  только стала избавляться от этих мыслей. А ты мне  напоминаешь. Не надо. Живи спокойно.
  Но в этом разговоре  дочь заметила, что лицо матери накрыла тугая матовая бледность. «Да, конечно, беспробудные пьянки отца, его похождения по женщинам тяжело переносились матерью, - подумала Софья.- И поэтому всякое напоминание о таком прошлом равносильно тому, чтобы положить  толстый слой  на рану, которая ещё не затянулась, исходит  сукровицей
а по всему телу отдавалсь глхой, стонущей болью.
  Дементий, как выяснилось позже, тоже следил за Софьей. Он подгадал так, что однажды вечером оказался с ней один на один, сказал, улыбаясь в своей обычной манере во весь рот и обнажая частокол крепких больших зубов.
  - Ну что, Софьюшка, долго будешь бегать от меня? Я всё  же твой отец и люблю тебя.
  И манера говорить, слегка растягивая гласные звуки, и улыбка, и ровный ряд  красивых белыз зубов – всё было его и только его – её родного отца.. И больше в этом никаких сомнений не т. Она растерялась от счастья и пролепетала тихо и нежно:
  - Да.Да, Здравствуй, папуля. Здравствуй. Но как же так? Мы же тебя похоронили. Воскрес что ли? Неужели  и в самом деле такое бывает?
  - Это всё организовала твоя мать. Нет. Нет. Я не в обиде на неё и уж тем более на тебя. Конечно, ей обрыдли мои пьянки. Какой женщине это понравится? Вот и решила она избавиться от меня.
  - Ну, и как же это? – с недоумением спрашивала дочь. – Как это избавиться?
  - Нашла уголовников. Заплатила им. Они подпоили меня, потом я потерял сознание и оказался в тайге. Большой скотный двор, огромный забор и нас мужиков двадцать человек на положении рабов. Работали весь световой день. Везде охрана. Мне удалось сбежать. Другие так и работают.
  - А кого же мы похоронили?
  - Деньги, Софьюшка, деньги всё сделают. В городском  морге нашли так сказать бесхозный труп, внешне  напоминавший меня. Ну вот и похоронили так, словно это был я.
  - И мама знала?
  - Конечно. А как же иначе? Был я на своей могиле. Был. Даже выпил за того, кто в ней за меня лежит.
  - Ты приехал в Степное, чтобы отомстить маме? – спросила Софья с заметной робостью и стыдливой, печальной виноватостью.
  - Нет. Нет. С матерью у меня нет никаких отношений. Она для меня не существует. В Степном я из-за тебя. Мне хотя бы на
расстоянии видеть тебя и знать, что ты вот есть и у тебя всё нормально. Я всё знаю о тебе. Знаю,  что Елизавета покуражилась над тобой. Я бы, конечно.  мог или по стенке её размазать или в навоз превратить. Но я не  бью женщин. Но Семёна предупредил, чтобы он выбросил всякую дурь из своей бащки и навёл в своей семье порядок. Знаю также, что его сын Николай сделал тебе предложение.
Откуда известно? Мы же практически никому не говорили.
  - Всё село знает. Во всех семьях, везде только об этом и говорят. Одобряю твой выбор. Николай – парень хороший: самостоятельный, умный, а теперь вот и специалист. Только где жить-то будете? К  Волковым в семью вряд ли стоит идти. Едизавета – стервозная натура. С ней не уживёшься. У вас – тесновато, да и мать твоя – тоже штучка хорошая. Не понравится зять – разведёт. Те два дома, которые строит кооператив, уже распределены нуждающимся. Да ты знаешь об этом. Но, если вступит в кооператив, то ему  будет положено жильё как молодому специалисту.
  - Семён Семёнович не позволит ему вступить в кооператив. В противном случае будет вселенский скандал, а я не хочу его…скандала. Я вообще не хочу ни с кем ссориться.
  - Да ладно…поживём – увидим, - сказала Софья, переставшая удивляться тому, что   её отец живой и невредимый, стоит рядом и даже разговаривает с ней.
  - Я разговаривал с Николаем по поводу работы в кооперативе. Вступать сейчас в кооператив он не планирует. Но твёрдо обещал нам помогать. А  агрономическая помощь кооперативу очень нужна. На ближайшем заседании правления   обсудим и  примем решение  выделить полставки на агронома и тогда помощь Николая  будет оплачиваться, а значит будет постоянной и надёжной. Да, кстати, после конфликта с Елизаветой по предложению  председателя кооператива принято решение  увеличить тебе зарплату на  четверть. Немного, но, ядумаю, это  только первый шаг. Но фермерскому хозяйству Волкова тоже надо помогать. И вообще я за то, чтобы  кооператив и  фермерское хозяйство помогали друг другу. Землю поделили, вроде бы успокоились, теперь все силы надо
приложить к работе.
  Сегодня в домке Волковых была небольшая суета. Фёдор, вернувшийся из больницы, ходил по комнатам, опмиаясь на бадик и припадая на левую ногу, говорил, счастливо улыбаясь:
  - Как я соскучился по всему этому. В больнице хорошо, а  дома всё же  много лучше.
  Он был худым и бледным. Во всём его облике виделась немощь: руки и голос подрагивали. Глядя на него, Елизавета, сокрушаясь,  думала: «Боже мой, как изменился, как похудел! Как же он будет работать? Как будет кормить семью? Теперь свой молоковоз в аренду сдаёт. Кто сейчас на нём ездит, Егор Фокин. Вот так пусть и ездит. Хотя и небольшие деньги, но будут идти. Егор мужик крепкий». Семён Семёнович же, поглядывая на сына, думал: «Ничего. Ничего. Могло бы быть хуже. Мои деньги спасли его. За его выздоровление  боролись лучшие врачи области, лучшие импортные лекарства. Всё проходило по высшему классу и обошёлся мне, как  говорится, в копеечку. Ничего, ничего. На домашних харчах поправится. Кости есть, а мясо нарастёт. Молодой ещё».
  Радуясь возвращению сына, думая о нём, Семён Семёнович тем  временем поджидал  приезда   из города своего знакомого – относительно молодого человека, работавшего в областной администрации чиновником немного выше среднего уровня. Он познакомился с ним в буфете администрации, когда сидел за столом , потягивал остывающий кофе, лениво пережёвывал бутерброды с колбасой и думал о том, что  уже пора идти на автостанцию. Он приехал автобусом и сейчас по сути дела  поджидал  время его отправления. Но вдруг около его стола появился относительно молодой мужчина в костюме и при галстуке, с чашкой кофе и бутербродами, попросил разрешения присесть рядом и представился  Павлом Константиновичем. Он оказался приветливым и словоохотливым. Потягивая душистый напиток, пережёвывая  бутерброды, он  с интересом расспрашивал, как живёт стенное Заволжье, что нового и какие виды на урожай зерновых. Когда собрался  уходить, Семён, всегда мечтавший иметь своего человека в администрации, решил, что  пришёл момент, как говорится, брать быка за рога.
  - Павел Константинович, жду вас в гости. Могу предложить охоту в пойме. У меня там есть хорошие земли: луга, озёра, много рыбы, дичи, лисы расплодились. Настреляем, освежую, выделаю  шкуры, пришлю или привезу вам.
  Чиновник сдержанно улыбался, глаза  светились  интересом и желанием:
  -Ну, что?- Не пожалеете. Сервис будет по  высшему классу, - говорил Волков, еле сдерживая себя от выпиравший из него радости. Он понял, что рыбка и крючок  нашла, и наживку готова схватить. Но каждый из них, как говорится,   держал в голове свой интерес и было ещё неизвестно, кто кого ловил.
  - Вообще-то можно было бы, - согласился чиновник, - но у меня нет ничего из охотничьего снаряжения.
  - А ничего и не надо. У меня всё есть. Значит договорились. Вы приезжаете ко мне, и мы едем в пойму на охоту., - не без удовольствия сказал Семё. Он давно хотел иметь своего человека в областной администрации. И вот такой случай подвернулся. «Держи, Семён. Держи  подвернувшуюся удачу, как лису хоть за уши, хоть за загривок, хоть за хвост, держи руками и зубами, - приказывал он себе, - от этого может зависеть  вся дальнейшая твоя жизнь».
  Так Волков заручился обещанием областного начальника приехать к нему в гости, чтобы  затем отправиться на охоту.
  Жаркий летний день уже подходил к своей середине. Семён несколько раз  выходил  на крыльцо дома, с напряжением всматривался в  степную даль в надежде увидеть хохолок пыли, поднятый  бегущей по степи машиной. «А может быть, он на вертолёте прибудет, - думал Волков, посматривая и на  безоблачное, светлое небо, промытое яркими солнечными лучами – Вот было бы здорово, если бы около моего дома  сел вертолёт. Всё село сбежалось бы смотреть. А я ббы сказал : это Павел Константинович – мой лучший друг, большой начальник в областной администрации».
  Но ни в степи, ни в воздухе и намёка не было на транспорт. Наконец, у Елизаветы лопнуло терпение. Она тоже вышла на крыльцо, сердито сказала мужу:
  - Завтрак давно на столе. Всё уже два раза остывало и два
 
раза я подогревала. Сколько можно тебя ждаиь?
  - Отстань! – рявкнул он на жену раздражённо и тоже сердито. – Завтракай без меня.
  - Да уж, конечно…завтракай. Я давно поела.
  Семён ещё некоторое время стоял на крыльце. Потом всё же сел за стол и принялся есть. Но, принимая пищу,  прислушивался не  остановится ли около дома машина, не застрекочит ли в небе  вертолёт. Наконец, он плотно поел и приступил к компоту…своему любимому – грушёвому. Не торопился, смаковал почти каждый глоток. Выпивал по два-три стакана. При этом у него обычно было хорошее настроение, а в голову, как он считал, приходили умные мысли. Но сейчас ни хорошего настроения, ни порядочных мыслей у него не было, и он решил дальше не тянуть и сегодня сказать сыну то, что в последнее время не выходило у него из головы и приносило некоторое стыдливое беспокойство, но настоятельно требовало своё – сказать, заявить о себе тем, что потребовать строго и решительно.
  - Федька! – крикнул он в сторону комнаты сына. – Иди сюда.
  - Чего тебе? Чего? – спросил сын, выйдя к отцу Фёдор, бледный, худой, опирающийся на бадик, на мгновение-другое вызвал у Семёна прилив жалости, мелькнувшее было желание отменить разговор, но так же в мгновение он прогнал от себя все эти жалостливые, расслабляющие нотки и строго сказал сыну*
  - Зови жену и садитесь за стол.
  - Мы уже поели.
  - Зови. Разговор есть. Вылечился? Отдохнул? Поблаженствовал в отдельной палате? На белоснежных, стерильных простынях повалялся? С медсёстрами позабавлялся? А ты знаешь, сколько я денег вбухал на твоё лечение? Ты задумывался об этом? Я тебя спрашиваю.
  - Ну, наверное, много. Наверное, задумывался..
  - Не, наверное, а много. Очень много. Двести двадцать пять тысяч семьсот  тридцать один рубль. А у меня ведь деньги на плантации не растут. Каждый рубль достаётся потом и кровью. А сейчас мне нужны деньги. Много денег. Ты знаешь я покупаю новый трактор. Это более двух миллионов, У меня столько нет,
да и без копейки совсем оставаться я не могу. Не привык. Наше фермерское дело рискованное. Сегодня густо – завтра пусто. Загашник  всегда надо иметь. Так что, Федька, деньги, потраченные на твоё лечение, надо вернуть всё до рубля и, как можно, быстрее. Без них никакого дела нет. А я без дела – не привык. Ну, чего молчишь?
  - Думаю, - не сразу сказал Фёдор. Его бледное лицо стало ещ1 бледнее – меловым с синеватым оттенком.
  - А чего думать? Нечего думать. Выход только один – вернуть деньги, мои деньги.
  - Отец, ну ты думаешь, что говоришь? Где я возьму такие деньги? Я столько дней не работал, и деньг за аренду молоковоза небольшие. Семье на еду только и хватало.
  - Не надо мне мозги пудрить, - настаивал отец. – У тебя в банке на счету есть деньги. Сними и  рассчитайся со мной.
  - У меня нет денег.
  - Есть. Я знаю. Я всё знаю.
  - Ты хочешь, чтобы я без рубля остался? Ты этого хочеш.?
  - Не останешься. Сегодня воскресенье – день пустой. А завтра ехай в банк, снимай деньги и расплачивайся со мной.
  Семён Семёнович, что же вы делаете, разве можно так поступать с родным сыном и его дочкой? Меня можете  во внимание не принимать, - заговорила жена Фёдора.
  - А ты, Мария, сиди и помалкивай. От тебя всё равно в семье толку мало. Живёшь, как чужая.
  Семёна бесило, что она не называла его отцом. «У всех сыновей жёны, как жёны, родителей почитают, называют мамами и папами,- недовольно рассуждал про себя Семён. -  А эта…всё по имени и отчеству, как будто слово «папа» и не знает Вот что значит с высшим образованием и городская»
  Чтобы разговор, пока ещё мирный, хотя и в высшей степени неприятный, не перерос в скандал, Мария заставила  себя промолчпть. Но встала из-за стола и молча ушла на работу в ветлечебницу, которую открывала и по воскресным дням.  Пока шла, встретила двух знакомых женщин, впрочем, в посёлке все знали друг друга, обязательно здоровались и считали своим долгом остановиться и поспрашивать друг друга «как здоровье,
 
как дела, что новенького?»
  - Мария Павловна, что  с вами? Да на вас лица нету, - озабоченно спросила одна из женщин
  Мария до мельчайших подробностей рассказала о том, как Семён потребовал  от Фёдора деньги, затраченные на лнчение. Женщины делали страшно удивлённое лицо, сокрушённо вздыхали, качали головой и говорили:
  - Да как же это можно? Это же не по-нашенски, не по-христиански. Да он самый настоящий нехристь. Мало того, что он у нас столько земли оттяпал,  так он ещё и сына  с женой и дочкой готов сгноить.
  К вечеру этот рассказ стал  известен всему посёлку и превратился в первостепенную глвость, которую перемалывали во всех семьях. Одни, и таких было  большинство, осуждая Семёна, в то же время пытались рассуждать примерно так: «Ну а что вы хотите другого? Это рыночные отношения. На первом месте во всём человеческом бытии стоят деньги, всё поведение человека они определяют и никакого тебе стыда, никакой жалости, ну, как у животных: вырвал кусок – вот и счастлив». Другие селяне  полурастерянно бормотали: «Что поделаешь? Семён всю жизнь такой, всю жизнь жлобствует. Жлоб он и есть жлоб. Он и на Луне  будет жлобствовать, хотя там пока рыночных отношений нет. Над каждым рублём трясётся. Так что удивляться здесь нечему». Третьи, нахмурив брови, с некоторой долей злорадства утверждали: «Да Федька сам такой, сам  готов любого, как липку, ободрать. Хотя и родственники,  а деньги, как шакалы, готовы друг у друга отобрать.». Обсуждать-то обсуждали, трясли на всех углах, на кухнях и даже в спальнях, но никто Семёну открыто не выговаривал, видно, памятуя, что это сугубо  личное дело Волковых. Но всё же иногда в разговоре с Семёном некоторые отводили взгляд в сторону. Однажды всё же Семён не выдержал и сорвался:
  - Ну и чего ты, Ефим, надулся, как индюк, как словно я виноват перед Фебькой?
  - А ты чего это там с Фёдором делаешь?
  - А какое твоё дело? – вспылил Семён. – Мой сын. Моя семья и я хозяин в ней. Я кормлю её.
  - Да и то верно, - согласился Ефим. – Это, конечно, твоё дело. Но  в посёлке тебе перемалывают кости ещё так.
  -  Ну и что? Ну и пусть, если больше делать  нечего. Коммуняки только и знают, что кому-нибудь кости перемалывают, кого-нибудь обсуждают, с кем-нибудь ссорятся, с кем-нибудь борются вместо того, чтобы работать в поте лица. А я работаю. Мне некогда этими глупостями заниматься. И Фёдор должен работать. А он раскис. Нет, не просто раскис, а  по-настоящему скис. Даже дома с палочкой ходит
  - Значит что-то где-то болит, - отзвался Ефим.
  - Как это болит? Из больницы выписали, значит всё – здоров. Надо работать. А он дома сидит.. И не просто работать. Надо быть зверем в работе…хищным зверем. Чтобы глаза горели работой. У организма, тем более у молодого большой резерв имеется. Надо сделать так, чтобы он весь был задействован. А для этого надо просто озвереть.
  - Ну, ладно, ладно…Я, конечно, не разделяю твою философию, но в ней что-то есть, - нехотя сказал Ефим и пошёл своей дорогой. Он разводил коз, сдавал на молокозавод  целебное  козлиное молоко, его жена продавала  в райцентре или даже в областном городе  мягкие нежные шали из козлиного пуха.
  Вечером  Семён сказал Фёдору:
  - Чтобы завтра же снял деньги и перевёл на мой банковсий счёт.
  - Отец, ну ты же знаешь, если  сниму, то останусь без копейки. А у меня теперь конкурент появился – сын Ефима. Он хоть и мало возит и всего лишь на лошадях, но всё равно конкурент и доход мой резко упадёт. На что я жить-то буду. Что же ты меня раздеваешь и разуваешь? Завтра начну работать. Сделаю пробную ходку. Посмотрю что из этого получится.
  - Всё и получится. Ехай по своим клиентам и собирай молоко и отвози на завод. А сына Ефима я возьму на себя. Натравлю на него  санэпидстанцию. У меня там есть свои люди – прикормленные, надёжные. И с администрацией молокозавода договорюсь, чтобы у него молоко не принимали. Предлог всегда можно найти, тем более если за него заплатить. Так что смело работай и ничего не остерегайся. Правда на нашей стороне.
Неча дома сидеть и жиры накапливать.
==========================
  Почти сразу после того, как Семён закончил по телефону распекать комбайнёра, но был ещё переполнен гневом и дышал горячее и отрывисто, из сотового потекли знакомые  мелодии. Уверенный, что  опять звонил комбайнёр, Волков заорал в трубку:
  - Ну что, что тебе ещё надо? Я тебе всё сказал.
  Позвонивший, видно, не ожидал такого обращения с собой На мгновение-другое растерялся и молчал.
  -  Ну, говори же. Говори, что тебе надо? – продолжал орать в трубку Семён. – Ну и оболтус же ты.
  - Семён Семёнович, не сердись и не ругайся. Это Павел Константинович, ваш знакомый из обладминистрации. Помнится вы приглашали меня на охоту. Я приношу вам свои глубокие извинения, что не получилось сразу. Я, как видите, государев человек и себе не принадлежу. Загруженность  выше головы, -Павел Константинович говорил спокойно, тихо, уверенный в томчто его в любом случае будут верить. – глава администрации посылает меня в ваш район сделать одно небольшое дельце. Так вот может вырвемся  на часок-другой в пойму, постреляем дичь?
  Семёна Семёновича охватило жаром, и у него запылал кончик носа.  Он у него всегда пылал, когда становилось стыдно или приходилось нервничать.
  - Павел Константинович, вы уж, пожалуйста, меня извините, если мои бранные слова на вас упали. Это я с комбайнёром разговаривал. А насчёт охоты, конечно же, всё остаётся в силе Сейчас и погода стоит хорошая, и живности много.
  - Ну, к примеру, завтра с утра я буду в вашей районной администрации, а во второй половине дня – свободен. Лады?
  - Конечно, конечно, со всем охотничьим и рыбацким снаряжением я приеду в раонный посёлок и буду ждать вас, только скажите где.
  - Да там же, недалеко от районной администрации.
  - Замётано.  Замётано. До завтра, - сказал Семён с радостно бьющимся сердцем.
  «Есть всё же справедливость на земле. Есть и я обязательно
ухвачу её за хвост и буду держать крепко-крепко и ни за что не отпущу. А не хватит рук, зубами вцеплюсь волчьей хваткой. Не напрасно же моя фамилия Волков. В роду кто-то был с волчьей  хваткой», -  с ликующим сердцем рассуждал Семён». В то же время  Семёна немного огорчало, что его городской знакомый не прилетит к нему в село на  на вертолёте и не остановит около его дома  роскошную иномарку, а надо ехать в районный центр и поодаль от административного корпуса, словно спрятавшись, ожидать его. Куда лучше, если он, Семён Семёнович, известный в районе фермер вошёл бы в здание администрации вместе с Павлом Константиновичем или постоял ьы с ним у всех на виду. Ну, ладно, ладно. Размечтался. Успокойся, -  говорил себе Семён, - Хотошо и так. Вечером Семён сказал Ефиму*
  - Завтра со своим другом из областной администрации еду на охоту в пойму. Лис погоняем.
  - Семён, завидую. Такие связи у тебя…
  - Уметь надо, Фимушка. Уметь – это тоже искусство не только выживать, но и вообще жить и жить хорошо.
  В середине следующего дня Семён залил бензином  бак своего  многоместного джипа, сумки свежеприготовленной снеди, несколько бутылок водки, коньяка, пива, канистру воды, затолкал в машину две борзые собаки – Мотю и Дусю.
 В райцентр Семён приехал примерно за час до   назначеноого  Павлом Константиновичем времени. Припарковал машину так, чтобы её было видно сразу при выходе из  здания администрации. Увидел поблизости магазин, вспомнил, что  Павел Константинович – курящий человек, купил несколько пачек  самых дорогих сигарет, несколько бутылок минеральной воды. «Ну всё. Вроде бы  всё необходимое взял, затарился как  следует», -  решил Семён, устроился в машине поудобнее и стал ждать. Но прошли первые полчаса, вторые, третьи, затем четвёртые… «Что это за манера такая быть необязательным. Неужели чиновники и между собою так общаются? Как можно при такой необязательности делать серьёзные дела? Скорее всего это они нас за лохов держат и позволяют себе всякие, на их взгляд, невинные шалости», - думал Семён с потухшим настроением и мрачным лицом. – Если и сегодня подведёт,
 
Брошу с ним общаться. Это неуважительно и несерьёзно. Столько времени попусту потерял, это просто себе дороже выходит. Да, конечно, может быть и так, но не лукавь, Семён Семёнович, не лукавь. Ни за что не бросишь, единственное, если он сам  брносит тебя, бросит, как самого последнего лоха да енщё посмеётся над тобой. А вот здесь надо всё сделать, чтобы  только он не отказался  от дружбы с тобой, здесь надо всё сделать, чтобы завлечь его, как  молоденькую капризную девочку», - думал Семён часто и с нетерпением поглядывая на  вход в здание  районной администрации. Наконец, когда он и устал смотреть, и надоело ему это делать и, кажется, был готов уже плюнуть на всё это дело, лихо прыгнуть на коня и умчаться в степь, такую свободную, родную и надёжную, где он чувствовал себя хозяином и ни от кого по-настоящему не зависел, в это время  показался Павел Константинович. Остановился, закурил, посмотрел по сторонам и направился к Джипу Волкова. «Ну, наконец-то, явился не запылился, - подумал он с радостно бьющимся сердцем.
  - Извини, Семён Семёнович. Извини великодушно. Дела. Еле-кле вырвался. Ну, что? Едем?, - спросил подошедший   чиновник
  - Конечно. Едем Вперёд и только вперёд! – сказал Семён радостно, громко, весело, по-детски озорно.
  Машина рванула с места и понеслась на высокой скорости, пролетая над ухабами,  скрипя и визжа на поворотах, оставляя после  себя   густую белую пыль. Быстро проскочили село. Перемахнули через мост, соединявший два берега  местной небольшой речки и, как в туннель, нырнули в пойменный лес.
  - Можно немного потише? – спросил Павел Константинович
  - Конечно. Конечно, -  сказал Семён и довольный быстрой ездой сбавил скорость.
  - Красота-то какая, - сказал Павел Константинович, глядя в окно. – Пожар. Какой пожар полыхает!
  - Где? Какой пожар? – тревожно переспросил Семён.
  - Ну, вон в лесу.
  Семён остановил машину, вышел из неё, осмотрелся и понял, о каком пожаре говорил  чиновник. Улыбнулся и, кивая головой в знак согласия, довольный и горделивый сказал:
  - Красотища! Нигде такого не видел. И это только начало. Настоящие пожары ещё впереди. Тут такая  красота бывает…
  - Так мы уже доехали? – спросил Павел Константинович, пытаясь выбраться из машины.
  -  Ну, конечно же, нет. Это я просто так…полюбоваться вышел, - сказал Семён с улыбкой. На самом же деле у него по спине, словно ледыш, прокатился холодок, когда услышал страшное слово пожар.Он знал, что прошедшим жарким летом по пойме  обильно шастали рыбаки, грибники, просто отдыхающие, то там,  то здесь горели настоящие с дымом и искрами костры. До большого пожара, как говорится, было рукой подать, и об этом Семён  часто думал с замиранием сердца. Лето для Семёна во всех отношениях было  самым тревожным и беспокойным временем года: и урожай надо было побыстрее собрать до   дождей и за пойму душа болела – и поджечь ненароком могли, и рыбу из озёр и удочками, и сетями.
  Они не спеша поехали дальше.
  - Неплохие места, очень даже неплохие, - задумчиво  говорил  областной чиновник, глядя в открытое окно машины.
  - Нравятся? – не без гордости   спросил фермер, почувствовавший, как в нём закипал азарт игрока. – Могу помочь купить, пока цены невысокие. У меня у самого здесь столько земли, что порою  обрабатывать просто не под силу, руки не доходят.
  В мгновение-другое он понял, что брякнул много лишнего, но тут же сообразил, что сказанное стало хорошей наживкой. А уж что из этого  получится, подумал он, посмотрим. Можно и за нос поводить, и золотые горы наобещать и сделать так, что и кусочек их будет недоступен Откровенно говоря, свою пойменную землю  Семён не собирался продавать даже ради того, чтобы подружиться с областным чиновником и заручиться его поддержкой. «Чиновники приходят и уходят, а земля остаётся, - думал он. – Если у него всё это серьёзно, продам часть кооперативной земли. Граница между  кооперативной и моей землёй нечёткая. Межевания не было. Просто договорились это моя земля, а эта коммунякам принадлежит. Документально оформлю куплю-продажу и всё, считай дело сделано, и чиновник будет насмерть стоять за свой кусок земли, да ещё всю админист-
ративную рать области подключит  в свою защиту. А с этой силищей коммунякам не справиться.
  Наконец, они свернули в густую чащобу, наполненную  сырым и зябким полумраком, проехали её, вырвались к простору и свету и, наконец, подъехали к небольшому озеру.
  - Ну, всё. Приехали. Здесь и будем выгружаться и охотиться.
  - Хорошо, Семён Семёнович, выгружай, что привёз, а я покурю, - сказал Павел Константинович, доставая сигареты.
  Семён вспомнил, что взял  целый блок сигарет. Но вдруг решил, что отдаст их попозже и как-то  неожиданно для себя сказал:
  - Ой, Павел Константинович, не надо бы здесь курить по крайней мере сейчас. Некоторые охотники утверждают, что лисы очень чувствительные к табаку.
  Он где-то, когда-то и от кого-то это всего лишь слышал и сказал только для того, чтобы показать себя хоть немного разбирающимся в охотничьем деле.
  - А что? Здесь лисы  есть? Откуда ты знаешь?
  -Конечно. В основном по ту сторону озера норы есть. Пугаем, гоняем, постреливаем. Может быть,  пока по стопарику пропустим на удачу?
  - Не против, - охотно согласился Павел Константинович.
 Семён быстро раскинул на капоте автомобиля скатерть, поставил на неё бутылку коньяка, положил шматок копчёного сала, отварное холодное мясо, вареники, утопленные в сметане, пирожки с мясом и картошкой. Что-то ещё пытался извлечь из полных сумок, но гость замахал руками, приговаривая:
  - Куда ты? Куда? Хватит. Быстро пропустим по стопке, пожуём и хватит.
  Но «быстро» и «хватит» не получилось.
  - Какой коньяк! Прелесть! Какой многослойный аромат! Какое  богатое послевкусие! – восторженно говорил Павел Константинович. При этом он размахивал руками, качал головой
 
и закатывал глаза. Не спрашивая желания  чиновника, Семён налил вторую, а затем и третью рюмку и сказал с хвастливой ноткой в голосе:
  -  Закусывайте, закусывайте, Павел Константинович. Всё домашнее, наше фермерское, экологически чистое.
  Семён в душе радовался, что  угощение принято и наживка, как ему думалось, проглочена. Только вот кто у кого на крючке, кто от кого больше поживится…это ещё надо посмотреть Но при всех  непредвиденных обстоятельствах я своего не упущу, говорил он себе так, словно убеждал в правильности проводимого мероприятия. Два крепких иужика лихо справились с бутылкой, но на смену одной тут же5 пришла другая такая же полная с броской заграничной этикеткой. Она стояла на капоте автомобиля, как  совсем юная девушка с прелестной фигуркой, зовущая, предлагающая себя, доступная и сладкая.  Первый, кто  играючи, с озорной улыбкой схватил бутылку, был Павел Константинович. Он уже захмелел основательно. Хорошее настроение из него, казалось, фонтанировало тугой горячей струёй, в глазах бегали, прыгали и кривлялись пьяные чёртики. Поглаживая бутылку, распустив от удовольствия губы,  озорно проговорил:
  - Сейчас, милая, сейчас, потерпи, сейчас мы тебя снасилуем, сейчас тебе кое-что вспорим
  - Конечно. Конечно, - озорно и весело подхватил Семён.
  Известно, что на определённом этапе застолья его участников начинает тянуть на откровения. Вот и Павел Константиновичек удержался от этого соблазна.
  - Старший-то мой, ну стервец, ну нахрапистый мужичёк. Уж если что задумает, ни перед чем не останавливается. На городском рынке присмотрел хорошую торговую площадку, очень бойкую и прибыльную. Всё разузнал о её владельцах и сказал им: «Ребята, вам одним это слишком много и поэтому надо потесниться.  Но ребята грудью встали за каждый сантиметр площади.. Не пускают. Тогда он – ко мне. Помоги, отец. У меня есть влиятельные друзья и просто  хорошие знакомые в администрации областной, а также и городской и с их помощью я натравил на  на этих неуступчивых ребят  санэпидстанцию, затем
 
пожарников, потом ещё и налоговую  полицию. Накрыли огромным штрафом, обанкротили, и мой сынуля по бросовой цене  заполучил это место. Ну а дальше, как говорится, дело техники: всё документально оформили и закрепили за собой.
  - Ну и что? Он сейчас торгует? – спросил Волков несколько недоумённо и разочарованно.
  - Да ну что ты, Семён Семёнович? Он нанял людей, которые  и товар закупают, и торгуют, и бухгалтерию ведут, и на его банковский счёт всё до рубля перечисляют. Ушлый парень. Так что, Семён Семёнович, ты со мной дружбу води, води. Я кое-что могу. Сегодня хозяева жизни мы 0 чиновники и бизнесмены. Как там у Салтыкова-Щедрина? Чиновники – это чинодралы? Да? Ну и пусть. К большим постам совсем необязательно стремитьсяю. Я знаю чиновников, которые при своей скромной зарплате давно стали миллионерами А что делать, если чуть ли не каждый, занимающийся бизнесом, суёт деньги, переводит на счёт, только помоги ему, чтобы он   обошёл конкурентов, обвёл вокруг пальца налоговиков и любыми путями имел хорошую прибыль.
  - Да. Да. Это хорошо. Это очень хорошо.  Молодец. – ГОВОРИЛ Волков и одобрительно кивал хмельной головой. Он держал себя в руках, внимательно слушал, что говорил  чиновник, всё ск4азанное им соотносил с собою, примерял на себя и думал о том, что  погонять и пострелять лис всё же надо: и самому хотелось, и гостю надо дать возможность  поохотиться, чтобы почувствовал вкус и по прошествии времени  чтобы захотелось приехать самому, а быть может и друзей из администрации  привезти. Две борзые собаки Мотя и Дуся лежали рядом, скучали и с недоумением смотрели на двух болтающих подвыпивших мужиков. Наконец  фермер и чиновник опустошили и вторую бутылку. Словно между делом, Семён спросил:
  0 Ну, что? Откупорим ещё?
  - Нет. Нет. Хватит, - запротестовал Чиновник. – Надо пострелять. Давай постреляем. Да и борзые заскучали. Отпускай их. Пусть порезвятся, поразомнуться.
  Он был заметно пьян. Но владел собою и помнил, зачем приехал и отчётливо понимал, что и выпивка, и предстоящая охо-
 
та – это всего лишь подступ к тому главному, ради чего он сделал эту вылазку в пойму.
  Семён услышал характерный визг и лай борзых и понял, что они спугнули и погнали лис.
         - Берите ружьё. Скоро будут здесь. Когда их гонят собаки, они идут по берегу, кружат  по озеру. Сейчас промелькнут где-нибудь в кустах. Надо приготовиться.
    - А…э…о…э, - только и успел произнести Павел Константинович и запоздало показать пальцем на мелькнувшие в кустах хвосты.
  - Скоро опять будут здесь. Целиться некогда. Надо бить на звук, - сказал Семён, держа перед собою в обеих руках двустволку. Он подумал сказать бы Павлу, чтобы не стрелял: чего доброго покалечит  собак. Пьян. Реакция замедленная. А если обидится? Тогда вся эта канитель напрасна. Ничего. Ничего. Пусть стреляет. Пусть забавляется. Собак ещё куплю. А вот чиновник будет обязанным мне  и это совсем неплохо, а, пожалуй, даже совсем хорошо.
  Послышался стремительно нарастающий, жёсткий щорох бегущей стаи.
  - Идут. Смотри в оба, - торопливо сказал Семён.
  Теперь перед глазами мелькнули перепуганные мордочки лис. В мгновение Семён спустил курок.Выстрелил и Павел Константинович, но…вслед  стремительно убегающим животным. Послышался отчаянный собачий визг. Когда подбежали, увидели лису с развороченной головой, залитой кровью. Рядом скулила борзая, поджав ногу, по которой стекала кровь. Семён присел около собаки и, приговаривая «дося, миленькая моя девочка, что с тобой, задели немного, да? Ну ничего, ничего, сейчас помогу».
  - Павел Константинович, - сказал он тоном  спокойным и ровным и даже с лёгкой улыбкой, - бери лису, это твоя добыча. А я собакой займусь.
  Он подхватил борзую на руки и торопливо подался в сторону машины. Здесь он бережно поставил её на ноги, проворно достал  бутылочку со спиртом, обстриг рану собаки,  и принялся  протирать её спиртом, уговаривая дёргающуюся,
 
скулящую собаку. Затем наложил пластырь и сказал:
  - Ничего. Ничего. Заживёт, как на собаке. Это я её задел. Бывает. А это  твоя удача, говорил он Павлу, показывая на лису. – Поздравляю. Молодец
  - Семён Семёнович, ты точно считаешь, что это я её жахнул? – осторожно спросил Павел. Язык его  ещё был пьяным, мягким, спотыкающимся, а на бледном кабинетном лице, казалось, в несколько слоёв были написаны и восторг, и испуг и чуть заметная стыдливая растерянность.
  - Я бывалый охотник и знаю, что говорю
  Свежий воздух, сытная и вкусная закуска, бурные положительные эмоции сделали своё дело: мозги прочистились от хмеля, пришли трезвые и ясные мысли, вспомнилось желание, позвавшее  чиновника в пойму.
  - Семён Семёнович, ну, прежде чем уезжать, давай давай рещим ещё один вопрос. Ты обещал мне продать несколько гектаров здешней пойменной земл.
  - Обещал и своё обещание  выполню. Я человек твёрдого, надёжного слова: что сказал, то и делаю. За мною это не заржавеет. У меня  здесь три озера с прилегающими к ним землями: Щучий проран, Карасёво и Раково. Одно из них могу уступить. Мне сейчас очень нужны деньги.
  - А почему они так называются?
  - О…о, испокон века так именуются, а почему – не знаю и никто не знает. Раньше они и не только они, но и дальние озёра  степному колхозу принадлежали. Ну а потом, как вам известно, приватизация началась по принципу кто смел, тот два съел. Я вот успел даже три съесть, прибрать к рукам. Теперь они мои.  И документы на них оформил. Всё чин чинарём.  Печатью нотариуса всё скреплено.
  - Щучий проран – это что же такое, много щук что ли водится
  - Да я же сказал не знаю. Но рыбка есть…во всех есть, особенно в Карасях
  - Ну, вот это озеро и уступи мне.
  -  Ну, а почему бы и нет. Мне одному всё равно много,до всех  просто руки не доходят. Но дорогой Павел Константинович,
 
ты должен знать, что я уступаю вам не просто так. Сегодня недвижимость, особенно такая, как эта, вся уже давно схвачена и поделена, а я  вам  продаю её не просто так. Надеюсь на вашу помощь и поддержку в трудные времена. В обычные дни досаждать не буду, а вот в трудные, когда  в угол загоняют и ставят на колени, т   хоть небольшая поддержка так нужна.
  - Ну, а как же? Конечно. Конечно. Мы же теперь соседями будем. Долг платежом красен.
  - Ну, тогда поедем к Карасям. Посмотрим.
  Подъехали к Карасям. Это было небольшое озеро – примерно в два футбольных поля. Берег слегка заросший кугой, сразу уходил в глубину. Где-то лениво квакали лягушки, ближе к середине озера, играя, выскакивала на поверхность  рыба.
  - Боже, такая красота, - проговорил Равел с восхищением оглядывая  водную гладь. – Не спрашиваю, сколько хочешь за неё. Отдам любую сумму, только назови её и – по рукам.
  - Хорошо. Хорошо. Завтра поговорю с оценщиком. Он сидит у нас в районной кадастровой конторе. Вот он скажет  цену, тогда и по рукам. Если она устроит…
  - Устроит, устроит, - торопливо перебил Павел.
  - Тогда сразу и к нотариусу поедем, - сказал Семён, демонстрируя перед чиновником стабильность своего поведения и  хорошее знание  механизма предстоящей сделки.
  - Зачем ехать? У нас в администрации свой нотариус сидит. Всё оформит, как надо и без волокиты.
  По прошествии нескольких дней всё так и произошло: свой нотариус оформил сделку, как надо, и свежий документ на обладание озером Караси и прилегающей к нему землёй, заверенный   подписями высоких начальников обладминистрации и  двумя гербовыми печатями появился в сейфе Павла Константиновича. Уже на следующий день после этой сделки в пойму потянулись  тяжело гружёные  машины, у озера выросли курганы кирпича, песка, щебня,  Затем «приехал» экскаватор, в два счёта вырыл фундамент под коттедж, прибыла  большая группа рабочих, и работа закипела ударными темпами.
  В Степном об этом узнали только через неделю и то случайно, когда Ефим поехал на рыбалку. Подходя к берегу
 
Карасей, он вдруг натолкнулся на протянутую колючую проволоку. «Что за чертовщина? – подумал он больше с возмущением, чем с гндоумением. – Зачем они это сделали, от кого отгородились? От Семёна что ли?» Но осмотрелся, увидел работающих людей, подошёл к ним
  - Мужики, что это вы делаете?
  - Не видишь что ли? Дворец.
  - А кому это? И зачем? – продолжал лбопытствовать Ефим, крайне удивлённый,  изумлённый и даже подумавший: «Вот это кооперативщики. А ещё  бесконечно плачут, что денег нет. Врут Дела, видно, идут хорошо. Это у них здесь будет  своеобразный дом отдыха или рыбацкая сторожка. ..Хороша сторожка белокаменная. Если у них и дальше дела так пойдут, надо подумать не вступить ли в кооператив». Удивления у Ефима прибавилось, когда к нему подошёл мужчина средних лет, представился прорабом стройки, сказал, что коттедж возводит администрация области, чтобы он, Старче,  продолжал идти своей дорогой и не мешал работать, а то можно и собак на него натравить. «Вот так дела. Мне значит не захотели продать и деньги неплохие давал, а администрации…так сразу и втихую. А может она просто помогает  кооперативщикам строить здесь дом. Правильно, чтобы люди отдыхали», - думал Ефим, понуро опустив голову и неторопливо  идя в сторону автобусной остановки. – Теперь у них дела пойдут при такой-то помощи со стороны  областной администрации».
  В Степном одним из первых об этом узнал Дементий. По его инициативе было проведено собрание членов кооператива и выяснено, что никто из них не имел никакого отношения к  продаже озера и прилегающей к нему земли. Собрание поручило Дементию съездить в обладминистрацию и прояснить этот вопрос.Не теряя времени, он принялся за дело. Но во всех кабинетах, куда он заходил, разводили руками, удивлённо пожимали плечами и говорили, что ничем помочь не могут. В районной администрации было то же самое. Тогда он поехал в пойму, добрался до Карасей и  рядом с берегом увидел  каменные стены  будущего коттеджа. «Лихо. Круто. Скоро и столярку начнут укладывать», - подумал Дементий, нашёл  прораба,
 
поинтересовался, кто  заказчик строительства.
  - Ну, как кто озяин. Человек с большими деньгами. Вот нашёл нас, поставил задачу до мороза и снега всё сделать. Вот мы и  пашем по восемнадцать-двадцать часов в сутки.  А почему не пахать? Еды сколько хочешь. Выпивка есть. Мы не  злоупотребляем, но с устатку стаканчик другой пропустить очень даже хорошо.
  - Ну и кто же этот хозяин? – осторожно продолжал Дементий
  - А нам зачем это? Мы не знаеи. Нам по барабану. Говорят кто-то из администрации что ли. Может так, а может нет.
  - Врёшь, - сказал Дементий повысив голос и подпустив в него металла
  - Ну ладно, ладно, дядя, а то сейчас позову охранника – он быстро тебя успокоит, - сказал прораб, оглядываясь. – Шёл бы ты своей дорогой. И не мешал бы нам.  Мы всего-навсего наёмные рабочие. Зарабатываем деньги. Себе оставляем, семьям отсылаем.
  На следующий день Дементий приехал в районную прокуратуру и написал заявление с просьбой разобраться в этом вопросе
  - Ой, да там сам чёрт не разберётся с этими озёрами Они их уже делили и делить устали. По-моему, сами до конца не знают, какие охёра принадлежат кооперативу, а какие Волкову. К твёрдому, однозначному и убедительному решению так и не прищли и, мне, кажется никогда не придут. Ну, конечно, конечно, мы попробуем в очередной раз разобраться в этом вопросе. Но только быстрого решения я вам не обещаю. Завалены работой, людей не хватает, криминал одолевает, прямо-таки на шею садится. Да, собственно, куда вам торопиться. Разберёмся потихоньку. Есть и другие, совсем неотложные, прямо-таки горящие дела. Разберёмся. Обязательно разберёмся.
 «Разбираться ты, конечно, не будешь. Это было видно по твоей  скучной и кислой морде, - возвращаясь домой, думал Дементий о прокуроре. –  А, впрочем, чего ты другого хотел. Так и должно быть, потому что у них всё схвачено, подмазано, продано. Чиновничья мафия неодолима. Наивно полагать другое. Присмотрела жирный кусок, проглотила  безвозвратно А теперь    
 
будет стоять на своём до последнего да ещё и помогать друг другу. Вскоре  по селу из семьи в семью стал гулять вопрос: «Кто бы это мог сделать, кто продал озеро?» А то, что оно было продано, никто не сомневался. Не сомневались и в том, что вся сделка была обставлена, обложена ворохом  документов на  меловой, хрустящей бумаге с гербовыми печатями и витиеватыми росписями. И одолеть  будет очень трудно это чиновничье произведение , явивщееся по сути дела неприступной крепостью, готовое выдержать любую осаду. И всё же Дементий после посещения  прокуратуры подался к районному, затем городскому нотариусу, затем, узнав, что  нотариальная контора е сть и при обдадминистрации, переступил порог и этого заведения. Но её зпведующая молоденькая девушка, утопая в больших  светлых глазах Дементия, любуясь его статной, хотя и немного ссутулившейся фигурой (ему сесть она забыла предложить), сказала, разводя руками:
  - Мужчина, да вы что? Вы в своём уме?  Вы думаете, что просите? Я не имею права  разглашать была ли такая сделка и если была, то как она  и между кем проходила. Это тайна. Экономическая тайна. У нас сейчас рыночные отношения, и частная собственность  строго охраняется законом. Так что извините. Помочь ничем не могу.
  Потеря кооперативом Карасей, как говорится, по большому счёту не задевала и не волновала Николая. Он продолжал встречаться с Софьей. Их отношения становились всё более и более тесными. Кое-кто на селе  то в шуьтку, то невзначай их уже называл то мужем и женой, то невестой и женихом. Однако официальная женитьба с регистрацией брака и свадьбой  день за днём откладывались. Софья не соглашалась жить в семье Николая, а  Николай, чтобы не обидеть  отца и мать,  не решался уйти в семью Софьи. Но, как это иногда бывает, дальнейшие их отношения развивались по поговорке «не было бы счастья, да несчастье помогло».
  Николай обратил внимание на то, что в последнее время его отец несколько раз словно невзначай говорил: «А я теперь богатым стал и могу  запросто купить и трактор, и комбайн. И надо это сделать, чтобы не быть зависимым от коммуняк. И связи
 
У меня крепкие. На ногах прочно стою. Я теперь миллионер». «Откуда у него такие деньги? – думал Николай. – Фёдора вытряс? Но это всего несколько десятков тысяч. Зерно выгодно продал? Но и здесь тоже не густо – всего-то быть может несколько сот тысяч. Откуда же миллионы?» Этот вопрос он задал отцу.
  - Э…э…э, сынок, так не пойдёт. Так нехорошо. Как только начнёшь считать чужие деньги, деньги в чужом кармане, так, так свои сразу начнут таять и никогда их не будет.
  - Ну, тогда поделись опытом, как заработать миллионы.
  - Ты ещё слишком молодой, чтобы зарабатывать миллионы.
  - Кстати, Николай, я тебе ещё говорю, что я тобою очень недоволен. Просил же тебя не помогай коммунякам. Они мои конкуренты. Откровенно говоря, не хочу. Чтобы у них было лучше, чем у меня.
  - Отец, это же все  хорошо знакомые, почти родные люди, я же среди гих вырос. Ну, как я не буду им помогать? К тому же я люблю Софью и не помогать ей не могу.
  - Смотри, сын, если ты женишься и уйдёшь в семью жены, то опозоришь меня с ног до головы и я тебе этого никогда не прощу. Не делай так,
  - А что прикажешь делать? Вести Софью в наш дом. Об этом я с ней уже много раз говорил. Мать и она не уживутся.
  - Да я лучше мать выгоню, а Софья пусть будет жить у нас
  - Правильно. Конечно. Всех повыгоняй и живи один. Фёдор уже поговаривает, куда бы уйти. В райцентре уже подыскивает съёмную квартиру. Ободрал и зыркал  парня вконец. Хорошо хоть, что у него жена терпеливая. Другая давно бы ушла.
  -  Вот она и сбивает его с толку. Она и утягивает его в райцентр. Городская – тянет туда, где больше народу. А долг всё равно заставлю весь до рубля выплатить. До суда дойду, но заставлю всё до рубля отцу выплатить.
  Николай смотрел на отца с горьким недоумением и с сожалением думал о нём: «В целом ведь хороший человек: заботливый, работящий. Но откуда же в последние годы  у него столько жадности набралось: Как стал фермером, сразу круто изменился. И борьбу за каждый рубль в добродетель превратил.  Может быть, и раньше был таким? Просто ты не замечал. Неуже-
 
ли он озеро продал? Трудно поверить в это. Но тогда откуда у него  большие деньги?  И кто  другой в Степном мог это сделать?  Нет, здесь, как говорится, что-то не так. Надо разобраться и разобраться в главном – отец или не отец это сделал. Если отец, то тогда, тогда…даже не знаю, что тогда».
  Вскоре Николай под предлогом того, что ему вроде бы надо было поговорить поговорить со своими бывшими преподавателями-агрономами, купить кое-какие книги  в  институтском книжном магазине,  уехал на несколько дней в город. Первые шаги он сделал в областной архив и заказал дела по бывшему  колхозу «Степной». Не прошло и часа, как Николаю, поджидавшему в читальном зале архива, принесли пухлые папки перевязанные шпагатом. Было тихо, уютно и тепло, хотя за окном под ногами прохожих уже похрустывал первый снежок и  по городским улицам резвился морозный ветер.
Николай погрузился в чтение  различных отчётов, справок, решений   собраний, списков полеводческих бригад, их численный состав. Среди выпускников  средней школы села Степного он увидел  многие знакомые фамилии. Наконец, он раскрыл папку, где были собраны документы и движимом и недвижимом имуществе бывшего колхоза Степной, о его земельных, лесных и водных угодьях. Здесь он обнаружил документ, заверенный раонным нотариусом, гербовой печатью, свидетельствующий о том, что пойменные озёра  Водяное, Щучий проран, Караси были выкуплены у государства и находятся  теперь в вечной его собственности коллектива колхоза. «Это когда же было-то? – подумал он и обнаружил дату составления документа десятилетней давности. – Это, как говорится, почти  вчера, а почти вчера – это почти сегодня. Так что документ относительно свежий». Николай заплатил в кассу архива и взял с собою три копии документа. Утром следующего дня Николай пришёл в  областную адвокатскую контору и попросил  выделить ему лучшего адвоката. Руководитель конторы сухощавый старичёк, заметно важничая, сказал ему:
  - У нас адвокаты все лучшие…лучшие в области и очень дорогие. Расценки наших услуг вывещены в коридоре на стене. «Ну всех мне не надо, - сказал про себя Николай. – лучше одного,
 
но делового и быстрого».
  Так через несколько минут Николай встретился со своим адвокатом и  рассказал ему суть своей просьбы: кто и кому продал озеро «Караси» и какова перспектива  его вернуть его  законным владельцам.
  - Ну, что же думаю, что с вашим делом мы справимся. Сегодня к вечеру или по крайней мере  завтра к вечеру ответ будет у вас, изложенный на бумаге и заверенный печатью. Но оказалось, что ждать пришлось  меньше и уже во второй половине этого же дня. Адвокат вручил Николаю  пакет и сказал:
  - Я сделал всё, что мог и что  было надо. Там всё написано.
  - А можно  яздесь посмотрю
  - Конечно. Конечно. И надо посмотреть. Пакет не заклеен. Могу вам сказать это обычная прак5тика, как говорится, имеющая место быть сплошь и рядом.  Чужую собственность то крадут, то продают под видом своей, то просто отбирают насильственным путём а потом оформляют документы на право  владения ею. А что вы хотите иного? Это же рыночные отношения – бандитские отношения по закону джунглей.
  Николай развернул листок и торопливо прочитал написанное . В нём говорилось, что  принадлежавшее колхозу, а затем кооперативу  озеро Караси продано фермером Волковым   работнику обладминистрации  Крайнову  П.К.
  - Печально, - тихо проговорил Николай, еле  удерживая себя от того, чтобы не затряслись руки и подбородок. – А как вы считаете вернуть можно?
  - Уверен можно, но только  через суд. Но должен вас предупредить, что  суд  с  областной администрацией - это очень сложное и  дорогое удовольствие.
          Николаю показалось, что за внешней  учтивостью адвоката он  услышал нотки, которые говорили: «А что вы хотите? Вот мы такие – очень даже ценные и дорогие и без нас вам не обойтись». И действительно, словно  уточняя и развивая ранее  сказанное, он заговорил с некоторой долей апломба и своей  значимости:
  - В принципе да, возвратить можно. Здесь все основополагающие деяния лежат на поверхности. Но вовремя судебного процесса могут появиться какие-нибудь другие
 
документы, которые могут круто изменить  течение процесса. Поэтому, прежде чем начать судебное разбирательство, надо провести большую подготоаительную работу. Такие дела  обычно проходят очень трудно.потому что люди  вгрызаются в собственность и мёртвой хваткой держат её до последнего. Оторвать обычно очень трудно ещё и потому, что  и власть  нередко кормится от этой собственности.
  - А вы могли бы взяться за это дело? – спросил Николай.
  - Давайте сделаем так. Вы поедете домой., всё хорошо продумаете, обсудите и, когда решитесь на судебный процесс, приезжайте к нам. А мы обязательно поможем вам.
  С последними словам адвокат развёл руками и сказал:
  - А сейчас извините. Дела. Адвоката, как и волка, ноги кормят. Как потопаешь, так и полопаешь.
  Николаю казалось, что он ещё никогда не возвращался домой с таким тяжёлым чувством и такими чёрными мыслями, полными сожаления и тревоги: «Как мог отец пойти на такое мошенничество и как теперь жить в селе и смотреть людям в глаза, с которыми вырос и которые тебя уважительно называют по  имени и отчеству? Вместе с отцом будут считать и тебя мошенником. Как теперь работать с людьми?
 Николай сидел  в дребежащем, прыгающем на ухабах автобусе, уныло смотрел в окно и видел уходящие за горизонт слегка припорошенные снегом чёрно-белые поля, схваченные декабрьбской стужей, продуваемые колючим морозным ветром. «А может быть, проехать село? Всё равно автобус идёт дальше. Не выйти в Степном и укатить куда-нибудь  туда к нашим  великим соляным озёрам Эльтон и Баскунчак и затеряться среди них? Может быть, может бвть, - мысленно передразнил он себя и подумал. – А что дальше? Ну поездищь до вечера, а вечером или ночью всё равно придётся возвращаться домой». Ему казалось, что в своём большом портфеле он везёт  бомбу, которая непременно рванёт так, что всё село взорвётся и забурлит дико, неуправляемо и зло. И хорошо будет, если отца не поколотят, а дом не сожгут». Николай достал из портфеля справку адвоката, наверное, в двадцатый раз  прочитал её и, держа её  в руках, подумал: «А что если сейчас вот порвать её на мелкие кусочки и
 
Развеять по степи? И всё – гора с плеч и село по-прежнему живёт тихо, относительно спокойно,теряясь в догадках, мучаясь сомнениями по вопросу о том, ято это посмел продать  их озеро.. Нет, нет. Рвать – это несерьёзно, это по-детски. Всё равно не сейчас, так позже   это мошнничество отца станет известно всем. И тогда ты, Николай Волков, станешь прямым соучастником  этого преступления. А ты и твой отец – это уже банда мошенников. Нет, нет этого не должно быть. Так оттолкнёшь от себя и  Софью, и всех друзей и знакомых.
  Николай приехал домой поздно вечером, когда не спал  только один  Фёдор. Он спросил брата:
  - Ты чего такой смурной? Устал? Что там в городе нового?
  - Там всё  по-прежнему. А вот ты чего такой озабоченный?
  - Будешь озабоченным…задолбал меня  этим больничным долгом. Каждый день требует. Домой уже не хочется приходить. Хорошо, что пока ещё  коровы  поселковые доятся и по степи ещё можно проехать – кое-какие деньги ещё собираю, а вот что будет дальше, не представляю. И чем этот долг отдавать?
  - У меня, видно, такая же перспектива., - кчсло улыбаясь говорил Николай. – Рвёт и мечет оттого что Софья не хочет идти в нашу семью. Тоже грозит востребовать с меня все деньги за учёбу. Ты знаешь, что он натворил? Продал озеро Караси какому-то чиновнику из областной администрации.
  - Как это  продал? Оно же не наше.
  Николай неторопливо достал из портфеля справку, выданную ему адвокатом и протянул её брату. Тот молча прочитал её. Насупив брови, потемнев и потяжелев лицом, он некоторое время молчал.
  - Что скажешь? – спросил Николай, прервав молчание брата.
  - Вон оно куда выруливает. Тото он в последнее время стал таким заносчивым, таким фанфаронистым, словно  миллион нашёл.
  - Так и есть. Только не один, а  три или  все пять.
  - Как же теперь жить-то будем.  О нас и так в селе   нехорошие разговоры идут А тут ещё это. Когда узнают, многие отвернутся от нас. Я бы на твоём месте, - говорил  Фёдор, в прищур глядя на брата, - не показывал бы эту бкмагу коммунякам
Сожги её и никому не говори о ней. Конечно, всё равно   эта тайна станет явью. Люди всё равно докопаются до истины. Один Дементий чего стоит. Он это дело так не оставит. Ну уж лучше позже, может быть, через полгода или год, чем сейчас.
  На следующий день Николай встретился  с Софьей. Принёс ей её любимые духи. Она обрадовалась.  Спросила:
  - Милый, я очень признательна тебе, но где ты их достал? Это же такая редкость.
  Она прильнула к нему, поцеловала его в щёку
  - Вам скажи и вы захотите приобрести и тогда меня можете лишить удовольствия дарить вам сюрприз, - сказал он с улыбкой и подумал: «Однако какой лизуньей в последнее время стала: только и слышно «милый, дорогой, любимый». От таких слов сердце  от радости из груди выпрыгивает. Сладко-то как всё это слышать. Да за такие слова, за такое отношение  всё, что хочешь сделаю. Да это же настоящее счастье». Но вдруг ему показалось, что голос со стороны тихо и вкрадчиво, словно стесняясь и винясь, ехидно прошептал: «Мягко стелет, да жёстко спать будет. Смотри. Смотри в оба. Может быть это всего лишь притворство, чтобы  женился на ней». «Не думаю. Не думаю, - проговорил про себя Николай. – Она всегда ко мне относилась любезно. А впрочем, чего заранее умирать? Нечего гадать, чего и как будет. Главное, что сейчас есть. А что будет потом, как говорится, поживём – увидим».
  - Тебя два дня не было в селе. Я истосковалась по тебе. Что же так долго держало в городе? По друзьям и подругам прошёлся? Всё же четыре года учился. Знакомых много. Понимаю. Понимаю. Ностальгия.
  Он не стал её убеждать в том, что  подруг в городе у него нет и что ностальгии по городской жизни он не подвержен и что, напротив, его всегда тянуло в степь. Не спеша, спокойно и обстоятельно он рассказал ей, зачем поехал в город, как сидел в облархиве и какие  документы читал, как и о чём разговаривал с адвоуатом и какую справку он ему выдал.. Она выслушала его молча, с тоской и печалью во взгляде и грустно сказала:
  - Ну, вот словно чуяло моё сердце  что-то неладное. Два дня назад, как раз в твой отъезд Семён Семёнович такого петуха
 
передо мной разыгрывал, так  хвост распускал и перья пушил,алился, что крепко стоит на ногах и ни одна сволочь не способна сбить его с ног. И что денег теперь у него куры не клюют. А в верхах у него свой человек и всегда ему поможет при необходимости. Это мне-то говорил, передо мной выхвалялся…Я же знаю его документацию. Еле-еле концы с концами сводит.
  - Приставал к тебе?
  - Нет. Нет. Этого слава богу не было. Но уговаривал, чтобы я  опять вела его дела, более того, чтобы работала только у него. Что же он так не любит кооператив?
  -  Дело, скорее, в другом. Если станешь работать только у него, значит он получит возможность повсюду ездить с тобой так сказать на законных основаниях: в банк, в налоговую, в поле, в районный центр.
  - Милый, мне это не надо. Вот если ты станешь моим мужем, большего счастья мне не нужно.
  - Ты в кооперативе за бухгалтера и секретаря, поэтому передаю тебе справку адвоката. Подшей её к делам и храни. У меня аж две копии есть.
  - Боюсь не подшивать, а заводить новое дело надо. Ох, чует моё сердце, что скоро у нас  начнутся такие дела и справка эта станет очень ценным документом.

  В этот день Семён пришёл домой с большой и шумной попойки поздно вечером. Спал плохо: тревожило какое-то непонятное беспокойство, давило в груди. Утром поднялся через силу. Туманилось сознание, подступала тошнота. Николай увидел оплывшее, как тесто, лицо отца, водяные мешки под глазами, неприятно удивился и подумал, что, наверное, не время начинать разговор о продаже им «Карасей». К тому же в глубине души Николая ещё теплилась скорее придуманная, нежели реальная, больше похожая на дикую фантасмагорию хиленькая надежда на то, что вся эта история с «Карасями» словно по мановению волшебной палочки рассеется, улетучится, как едкий дым, сознание просветлеет, глаза широко раскроются и станет ясно, что озеро никто не продавал и вообще это не более, как страшная, дикая выдумка.
  Когда сели завтракать, Николай сказал, как мог, сдержанно, ровно и спокойно:
  - Отец, село взбудоражено. Озеро «Караси» уплыло из кооператива. Люди говорят, что это ты его кому-то продал.
  Лицом, полным невинного недоумения, Семён посмотрел на сына и ещё более невинно, с наигранной долей возмущения и непонимания сказал:
  Говорят, да они много кое-чего говорят, ты только слушай их баки. Болтуны несчастные. Им бы только болтать, а не работать. А тебе, Николай, свою голову на плечах надо иметь и не собирать кто чего  скажет.
  Николай  выдержал паузу, всё ещё внутренне борясь с остатками  сомнения и надежды, вытер руки, достал из портфеля справку, протянул её отцу справку., положил рядом его очки и сказал:
  - Вот почитай, пожалуйста.
  Семён неторопливо, обстоятельно прочитал . При этом его маленькие, продолговатые очки, предоставленные самим себе, сползли до самых ноздрей, а большие выгоревшие на степном солнце брови сомкнулись над переносицей и превратились в  густую лохматую дугу,казалось, готовую к обороне.
  - Значит так, - заговорил отец дрожащим от негодования голосом. Николай увидел, что и руки его подрагивали. Заскорузлыми, плохо гнущамися пальцами он сложил листо и   провал его крест на крест. Потом порвал каждую четвертинку листка и сказал с наигранной бодростью. – Вот так. Вот и всё. И  нет твоей писульки. Где она? Нет её и никогда не было. И из башки своей пустой выброси её, потому что её не было и нет.
Опираясь о стол, он тяжело встал, кряхтя и постанывая, дошёл до мусорного ведра, стоявшего  на кухне в уголке, бросил в неё измельчённые листки и сказал:
- Всё. Всё. Теперь совсем нету и никогда не было. А то ишь что придумал. Всё. Забыли. Вот так, сын мой непутёвый. Нету никакой справки и никогда её не было. Это тебе всё приснилось. Спать надо меньше, а больше работать, работать и работать. Тогда глупости не будут в голову приходить.
  - Увы, папа, есть и подлинник, и копия и никуда от этого  не
деться
  - Что это ещё за разговоры? Порвать и всё. Уничтожить так, чтобы и следа никакого не осталось.
  Семён всё больше приходил в ярость и менялся лицом: только что сонливое, одутловатое, обвешанное припухлостями оно становилось живым, подвижным, подвижным, ровным и чистым, как у  молодого здорового человека.
  - Отец, я не смогу этого сделать. Это нечестно и непорядочно. К тому же о существовании справки  уже знают некоторые члены кооператива. И вообще скажи мне, пожалуйста, как ты смог пойти на  такое мошнничество?
  - Озеро «Караси» моё и всегда было моим. Когда мы делили колхозное  имущество, озеро отошло мне.
  - Неправда. Твоё озеро «Щучий проран». В  облархиве есть справка о том, что «Караси» остались  за кооперативом. И ты знаешь это, но всё же выдал за своё несведущему человеку
  - Ну, и что? Ну и пусть. Всё равно коммуняки за ним не ухаживают, забросили его. Берега камышом заросли.
  - Значит так, сын мой непутёвый, справки, кому роздал, верни. Скажи, что они липовые, поддельные. И все их уничтожб, в том числе и подлинник.
  - Я не сделаю этого.
  - Сделаешь и ещё как сделаешь. Хватит в детство играть.. Ты уже взрослый человек, есть голова на  плечах и вроде бы даже неплохая. Всё, что я  говорю, всё сделаешь. Не забывай я не только твой отец, но и хозяин здес. У меня деньги. На моей стороне государство, власть. Сейчас хозяева мы, фкрмеры.. Мы кормим страну. Так же и в других капиталистическиъ странах. Везде они основа  сельского хозяйства.
  - Это неверно. И за рубежём, и у нас  народ кормят не  фермеры, вернее, не столько фермеры, сколько крупные хозяйства. Это не обязательно колхозы или кооперативы. Это могут быть и крупные  селхозкомплексы. Фермерство – это  эпоха восемнадцатого, девятнадцатого веков. Это пройденный этап человечества. Так что не надо идеализировать фермерство. Ну а если оно  работает эффективно, то и пусть работает, только, конечно, без обмана и мошенничества.
  - Вобщем так: мне твоя теория не нравится и не нужна. Она гнилая и не соответствует сегодняшнему времени. Как отец, я требую от тебя справки изъять и уничтожить и помалкивать о «Карасях». Они теперь в цепких лапах чиновника областной администрации и никакой силой их уже не вернуть. А начнёшь возвращать только  себе  больше вреда принесёшь.
  - Чиновник  администрации – это ещё далеко не вся власть. И справки отнимать и уничтожать не буду.
  - Имей в виду, сын, с огнём играешь. Если ты этого не сделаешь, я не прощу тебе этого никогда и  заставлю выплатить все деньги, которые я потратил на твою учёбу. А также стены и крышу над головой обеспечить тебе не смогу..
  - Ну, что же, отец, спасибо за откровенность. Понял, что всё это значит. Не только обдерёшь до нитки, но и выгонишь из дома или создашь условия, при которых  жить в доме  будет не в моготу. Фёдор нашёл квартиру, найду и я.
  - Что за квартиру он нашёл? Зачем она ему?- встрепенувшись, спросил Семён.
  - Как это зачем? Уходит от нас. Не сегодня-завтра переедет с женою и дочкой.
  - Глупости-то не говори. Какая ему необходимость переезжать? Это, наверное, всё жена баламутит? Вот тоже нашёл себе подругу. Ничего, кроме вреда от неё нет.
  - Во-первых, ты отобрал у него все его сбережания. Во-вторых, постоянно куском хлеба попрекаешь и его, и жену, и дочку. Обижаешь и унижаешь их.
  - Подумаешь, уж и слово сказать нельзя – сразу обижаются. Лучше бы думали, как  денег побольше заработать и долги вовремя отдавать. Я что? Миллионер что ли, чтобы деньги за просто так отдавать?. Деньги должны делать деньги.
  На слове «миллионер» Семён запнулся и подумал: «А ведь действительно я миллионер. Слово-то какое сладкое.  И звучит как-то по-особому: мягко, приятно, по-заграничному. Да я теперь со своими миллионами всё могу и никто мне не указ. Я здесь самый богатый, самый влиятельный и самый главный человек и никто мне не указ. Поговори с Фёдором, чтобы он дурь из башки своей неумной выбросил. Переезжать ему не надо. Убеди, чтобы
 
Он этого не делал и не позорил меня и себя.
  - Я знаю он принял окончательное решение и отступать не будет от него.. И жена его поддерживает.
  - Вобщем так, Николай, я всё сказал. Если ты поступишь по-своему, у нас в  семье будет большой скандал. Очень большой. Всё. Надо в поле ехать. Весна.
 Вскоре  правление кооператива  провело общее собрание своих членов. Позвали на него и Семёна Волкова. Но, сославшись на занятость, он не пришёл на собрание, что только подлило масла в огонь и превратило критику в его адрес злой, напористой, поголовной. Помимо афёры с «Карасями», ему припомнили и то, как несколько лет назад он взял  у кооператива   приличные земли в аренду, некоторое время платил за них, затем заявил, что давно выкупил их. Нашёл и подкупил  некоторых членов кооператива, которые не только поддержали его, но и помогли ему переоформить на него документы на эти земли. Досталось на собрании и Фёдору за то, что   занижает  закупочные цены на молоко.  Однако Николая Волкова собрание обошло  критикой. Более того, в выступлениях многих селян звучали тёплые слова благодарности за его помощь кооперативу агрономическими знаниями, за то, что привёз в село  справку адвоката  о продаже «Карасей». Собрание поручило правлению кооператива, в частности, его  члену Дементию   подготовить соответствующие бумаги и обратиться в  прокуратуру по факту незаконной   продажи  озера «Караси».
  Вскоре Дементий переступил порог районной прокуратуры и положил на стол прокурора  бумаги, заверенные печатью  кооператива. Он внимательно прочитал их, приказал секретарю зарегистрировать и сказал:
  - Ну, вот это другое дело. Это уже  серьёзно. Есть  коллективное заявление, документы, подтверждающие факт мошенничества. Выступления членов кооператива. А то идут жалуются, что у них из-под носа целое озеро увели. А дела никакого. А теперь на основе документов мы заведём дело и дадим ему ход. Только предупреждаю вас, что оно будет чрезвычайно трудным. На первый взгляд  правота ваша вроде бы на поверхности лежит. Но знаю такие дела бывают крайне
 
запутанными. К тому же чиновник, которому отошло озеро, из областной структуры. Она тоже будет его защищать, чтобы не быть запятнанной. К тому же, как вам известно, наше государство демонтировало социализм и повернула назад, к капитализму, а поэтому поддерживает не коллективные хозяйства, а частные, фермерские  хозяйства. Ну, и третье. Люди есть люди: возможны всякие недомолвки, проволочки, подкупы, подсиживания. Вы должны быть готовы ко всему.
Прокуратура возбудила уголовное дело по  факту продажи озера «Караси»  и приступила к допросу Сёмёна Волкова. С этого времени его отношение к сыну Николаю коренным образом изменилось. Однажды вечером после  очередной поездки в прокуратуру поставил на стол бутылку водки, два пустых стакана, тарелку квашеной капусты, кусок холодного варёного мяса, хлеб. Первый стакан водки он выпил, как говорится, залпом. Налил второй, третий стаканы и крикнул:
  - Колька! Стервец. Ну-ка подь сюда Ты где? Подь сюда.
  Николай, сидевший в своей комнате, вышел к отцу.
  - Садись. В ногах правды нет, а в твоих – в особенности
  - Папа, зачем звал?
- Садись! Тебе отец говорит, - заорал Семён. – Отца надо слушаться! Добился своего? Да? Добился? Всё село плюёт в мою сторону. Некоторые даже разговаривать со мной не хотят. Ты знаешь, кто ты в нашей семье? Ты предатель. Родного отца  прокуратуре сдал и наговорил столько вранья, что и за год не разобраться. Так вот знай я нащёл и нанял лучших адвокатов, и они от твоего вранья даже мокрого места не оставят.
  Николай сидел напротив отца, упёршись тяжёлым взглядом в стол. Молчал, держал себя и ни внешне, ни внутренне был невозмутим настолько, что казался безучастным к тому, что говорил отец. Это бесило Семёна. Вдруг он схватил один из наполненных стаканов, пододвинул к сыну и не столько сказал, сколько прошипел натужно и зло:
  - Пей! Пей говорю!
  - Не буду. И тебе советую прекратить пить и лечь спать.
  -  Чево? Да я тебя, тварь ты эдакая…
  Во всю ширину своей заскорузлой ладони Семён  хапнул 
 
Квашеную капусту и запустил её в лицо сына. Николай неловко отпрянул в сторону, но успел ухватиться за край стола и поэтому не упал с табуретки. Капуста повисла у него на носу, ушах, плечах, попала под рубашку.
  - Что за дети у меня? Я же никогда  таким сволочным не был и ни за что не буду.
  Николай невозмутимо собирал с себя и небольшими кучками  складывал её на столе. Капусту.
  - Ты знаешь, как Тарас Бульба поступил со своим сыном Андреем, когда узнал о его предательстве?
  - Не Андреем, а Андрием, - тихо, но твёрдо поправил Николай.
  Семён задохнулся в гневе. Губы посинели, на шее рубцом вздулась вена. Но прошли мгновение-другое и ему удалось сделать глубокий вдох и благополучно отойти от удушья.
  - Он за…он застрелил его, - проговорил Семён и уточнил. – Как собаку пристрелил.
  - Ну, что же? Стреляй и ты. Я ни сопротивляться, ни убегать не буду. Двустволка у тебя есть. Так что бери и стреляй.
  - Я стрелять не буду. Но завтра же, чтобы и духу твоего здесь не было. Мне не  нужен сын предатель, который продаёт родного отца. А потом мне ещё и деньги все до рубля отдашь, которые ч потратил на твою учёбу.
  Николай тяжело переживал то, как повёл себя отец, но в мыслях склонялся к тому, что отец  проспится, одумается и устыдится всего того, что наговорил. Но Семён  не опомнился и не устыдился, более того, хорошо помня, что  именно сказал сыну, считал, что сказал мало и неубедительно. И поэтому, когда Николай умывался, Семён подошёл к нему и, словно вдогонку вчерашнему разговору подчёркнуто жёстко и властно сказал:
  - Вечером, когда приеду с поля, чтобы духу твоего здесь не было. Я ни за что не буду жить рядом с сыном-предателем.
  - Ну, будя, будя. Что ты плетёшь? Всех разогнал, - недовольно сказала мать, услышав мужа.
  - Заткнись. Не твоё дело.
  К середине дня Николай перешёл жить к  дяде по материнской линии Ивану Степановичу Лемешкину. Софья об
 
Этом узнала вечером, когда  возвращалась домой с работы. Она круто изменила свой путь в сторону дома Лемешкиных, прибавила ходу и через несколько минут встретилась с Николаем
  - В чём дело? Что случилось? – с тревогой спросила она.
  Опустив детали, Николай вкратце рассказал, почему  ушёл из дома.
  - Это и следовало ожидать, - проговорила она всё ещё встревоженная и настороженная. – Своё предложение выйти за тебя замуж ты уже аннулировал? Да? Уже забыл его?
  - Ну, о чём ты говоришь, милая? Всё остаётся в силе.
  - Тогда почему ты здесь, а не у меня?
  - Как-то неудобно вот так сразу…сходу и как на это дело посмотрит твоя мать?
  - Посмотрит так же, как и я. Она давно тебя называет чыоим зятем и, как говорится, ждёт не дождётся, когда это будет на самом деле. Так что пойдём к нам. Где твои вещи?
  - Вот чемодан. Я его ещё не разбирал. Она радостно чмокнула Николая в щёку, схватила чемодан и со словами «Волков, за мной!» подалась на выход.
==========================================
  Кооперативу повезло* в стрпгне  началась очередная  борьба с коррупцией. Судья, держащий нос по ветру и чутко улавливающие изменения в социальной жизни, твёрдо занял позицию закона по факту мошенничества с «Карасями» и в результате трёхдневного  судебного заседания принял решение озеро вернуть кооперативу, Павлу Константиновичу – деньги, Семёна Семёновича признать виновным и  осудить на два года лишения свободы условно. Самым тяжким для Семёна было расставание с миллионами. Потрясение было настолько глубоким и сильным, что у него запредельно поднялось кровяное давление, и он слёг в постель с  сильнейшим гипертоническим кризом. Узнав о тяжёлом состоянии отца, Николай пришёл проведать его, Сел рядом с койкой, спросил:
  - Папа, ну, как себя чувствуешь. Какая помощь нужна?
  Наступила длительная пауза. Отец лежал с закрытыми глазами, с глубокой печалью на заскорузлом, обветренном лице. Николай пожалел, что пришёл и подумал не уйти  ли ему
 
Побыстрее?» Но отец, словно проснувшись, заговорил:
  - Эх, Коля, Коля, как трудно мне осознавать, что ты меня предал. И опозорил на всё село, где я вырос и где каждый мне не просто знаком, а почти, как родной. Что за сыновья у меня такие непутёвые, непорядочные. Только вот одна супруга и осталась мне верной.
  Но через несколько дней, когда  супруга попыталась было упрекнуть его в том, что он по сути дела разогнал своих сыновей по чужим квартирам, Семён жестоко отматерил её, ударил кулаком в лицо и тем самым повесил под глазом чёрный синяк. Вскоре об этом узнал Фёдор, опираясь на железный бадик и слегка прихрамывая, он прошёл в комнату отца, остановился около его койки и  сердито сказал:
  - Отец, по-хорошему я должен бы спросить тебя, как ты себя чувствуешь? Но я этого не сделаю. И скажу тебе так: если ты ещё поднимешь руку на мать, пеняй на себя, вот этим бадиком, а он железный и тяжёлый, я измолочу тебя, как сосиську.
  Словно царским посохом, Фёдор ударил своей железкой о пол, круто повернулся и ушёл, припадая на левую ногу. Угроза Фёдора подействовала на Семёна так, словно он получил одновременно и пощёчину и увесистый плевок в лицо. Отвернулся к стене. Внутри у него всё кипело. Глаза, переполненные слезами, ничего не видели. Горькие, обидные мысли, как злые, ехидные черти, плясали у него в голове, смеялись над ним и корчили  ему  противные рожи. «Фёдор, Фёдор-то…это же надо, как заговорил. Всю жизнь щенком смотрел мне в рот. До тридцати лет жил на всём моём, - говорил про себя Семён, растирая по лицу выпиравшие из глаз  обильные слёзы. -  Пригрозил измолотить  железным бадиком. Это отца-то измолотить, который его на ноги поставил, машину  купил. Зарабатывай деньги. Мало того, что столько должен, он ещё и угрожает. Попробуй теперь возьми с него этот долг. Эх, что за молодёжь пошла. Никакого уважения родителям . А Николай, Николай-то какой подлец, , какой предатель. И Софьюшку буквально из-под носа увёл. Какой негодяй…Мою Софьюшку увёл у меня».
  Семёна захватил и затряс очередной приступ плача.
 
  7

  Тёплым июльским днём из автобуса, остановившегося в Степном, вышла девушка лет двадцати двух  - трёх. За спиною – рюкзак, с каким обычно ходили  старшие школьники и студенты, в руке – небольшой кожаный чемодан. Она была в кедах, джинсах и лёгкой  светлой кофточке.. На голове – соломенная шляпа  с небольшими полями, на глазах – тёмные очки.. У первой встретившейся  женщины она спросила, где живёт фермер Волков Семён Семенович и направилась в сторону его дома. Нашла без труда. Постучала в дверь и из глуьины дома услышала:
  - Не заперто. Заходите. Я счас.
  Девушка толкнула большую, тяжёлую дверь, вошла в тёмный коридор, затем – в комнату и увидела Елизавету.
  - Здравствуйте. Я Галина Васильевна. Можно просто Галя.Я – к фермеру Волкову Семёну Семёновичу. Он здесь живёт?
  - Да. Здесь, - с недоумением ответила Елизавета. «Господи, неужели очередная подружка Семёна? Не с ребёнком ли?» - подумала она и позвала мужа.
  - Чего звала, что случилось? -  выйдя из своей комнаты, спросил он жену  несколько недовольно и без интереса, но увидел девушку, скромно стоявшую у порога и любезно поздоровался с ней.
  - К тебе  - девица, -  сквозь зубы сказала Елизавета и ушла в соседнюю комнату. Правда, перед этим у неё мелькнула мысль предложить  девушке сесть, принести  стул и даже попотчевать квасом. Но в мгновение отказалась от этих услуг и даже подумала: «Ещё чего? Не жирно ли? Совсем ты, Лизка, сдурелаСкоро станешь  поить и кормить любовниц своего законного мужа».
  Увидев симпатичную девушку, Семён внутренне подобрался, пригладил заскорузлой пятернёй свои  растрёпанные волосы на голове, поздоровался и предложил гостье сесть. Она охотно села и, не дожидаясь вопросов хозяина, заговорила:
  - Года полтора назад вы оставили в нашем вузе на факультете экономики и управления заявку на
 
молодого специалиста.  Понимаю, что вам больше нужен мужчина, но так получилось, что конкурс выиграла я, и институт  направил к вам меня на должность экономиста и менеджера.
  - Экономика – это худо-бедно мне понятно, - говорил Семён, с интересом поглядывая на девушку и одновременно думая: «А хорошая чертовка. Видно, сам бог мне её послал. Софью увёл и отдал сыну – подлецу и предателю, а эту взамен прислал» - А вот менеджер…что это такое? Как я понимаю, вроде бы управляющий что ли?
  - Да. В условиях рынка – это и хозяйственная политика, и коньюктура рынка, и продвижение, продажа товара .
  Последние её слова «продвижение и продажа товара» понравились Семёну. У него в двух амбарах  вот уже около двух лет лежало  зерно, которое он никак не мог сбыть* то цены на рынке дают  слишком маленькие, ниже себестоимости, то покупателей совсем нет. А зерно местами начинает портиться.появились плесень, гниль. Прошлый год, рассуждал про себя Семён,  вроде бы уже договорился продать, но покупатель исчез, не объяснив причины.  А если бы человек специально этим делом занимался, был бы профессионалом этого дела, то наверняка был бы толк. Но для такого дела нужен крепкий мужик,  чтобы мог и матом  послать куда подальше, и рюмку с кем надо выпить и договориться. А такая симпапуля, наверное. только и годится для постели или за компьютером сидеть. А вообще-то хорошенькая. Упускать её нельзя.
  - Вы городская? – спросил Семён мягко и уважительно
  - Да. Выросла в городе. Но в вуз поступила и  и ваше степное село выбрала  сознательно.
  - А вы знаете, какая здесь бывает грязь, когда идут дожди в особенности осенние, облажные на несколько суток? Даже трактор не всегда проходит.
  - Семён Семёнович, не надо меня пугать. Некоторое время я жила в селе с родителями и трудности сельского быта примерно знаю.К тому же грязь не всегда. Бывает и хорошая погода.
  Семён не заметил, как  перешёл на «ты» и спросил, улыбаясь:
  - А ты матиться умеешь?
  - Умею. Но не делаю этого и не буду делать.
  -  А рюмку…другую?
  - Не употребляю
  «Значит и дела не будет, - подумал Семён. – Но не забегай вперёд. Как говорится, поживём – увидим. К тому же есть  хорошая поговорка «что бог ни делает, то всё к лучшему». В разговор вмешалась Елизавета:
  - Семён, хватит  пугать  и пытать девушку.
  Тем временем девушка достала из чемодана паспорт,  диплом об окончании Тимирязевской сельхозакадемии  и протянула их Семёну Он бегло просмотрел  паспортные данные, задержался на дате рождения, подумал: «Совсем молоденькая. Будет ли от неё толк? Но хорошенькая…со всех сторон. Жалко упускать такую». Держа в руках корочки диплома тиснёные, расписанные золотистыми буквами, спросил с шевельнувшимся чувством благоговения:
  - Так ты что, академик что ли и диплом какой-то не как у всех – красный.
  - Нет. Не акдемик. Обычный  молодой специалист. Просто вуз академический. А диплом красный оттого что  у меня все пятёрки по всем  учебным дисциплинам. Четвёрок не было.
  - Молодец. Завидую, - проговорил Семён,с удивлением рассматривая выписку из диплома, где по всем предметам стояли  только «отлично». Учёба ему всегда давалась трудно. Лет сорок назад он еле-еле окончил десять классов, и в аттестате  за среднюю школу стояли только троечки. О четвёрках или пятёрках он и  не мечтал.
  - Ну что же, признаюсь, что я всё же ожидал мужчину Условия у нас очень уж тяжёлые. Ну да ладно. Работайте. Муж приедет попозже что ли или как?
  - Я не замужем.
  - Ну, ничего, ничего…Это исправимо. Мы тебе подищем здесь  хорошего мужа. Ну, что, Елизавета Петровна, гду будем устраивать Галину Васильевну? У нас в доме комнату выделим или отведём к Валентине  Куваевой? Она и готовить будет на вас. И по взрасту  немного постарше вас. Вам-то самим как лучше?
  - К Валентине.
  - Ну, и хорошо. Лиза, веди  Галину Васильевну. Завтра в девять приходи в контору. Это с тыльной стороны клуба. Поговорим о работе, об оплате.
  - Хорошо. Хорошо. Приду, - торопливо сказала она уже около порога, повернувшись в полуоборот к Семёну.
  Ровно в девять следующего дня она подошла к его конторке, робко постучала в дверь, прислушалась. Но ответом была полнейшая тишина и никаких признаков жизни. Минут через пятнадцать подошёл Семён, сказал с удивлением и лёгкой досадой:
  - О…ты уже здесь. Давно ждёшь?
  - Подошла к девяти, как вы сказали.
  - Зайдём в контору. Посидим. Поговорим. Это что-то наподобие офиса. Обычно я здесь не задерживаюсь. Всё по полям да по полям езжу. Один я. Одному очень трудно и документацию вести и за хозяйством следить. Работала у меня здесь одна бухгалтерща. Но…не получилось, не сработались. Сейчас кооперативу служит. Теперь вот тебе, если останешься, весь учёт вести.
  - Хорошо. Хорошо. Пусть будет так. Но я приехала работать не только экономистом, но и менеджером. Хотелось бы реализовать себя и в этом статусе.
  - Реализуешь, реализуешь. У нас степи такие большие, что обязательно реализуешь, - сказал Семён с улыбкой  иронической, но лёгкой и доброй..- В последнее время я стал часто болеть и поэтому хороший помощник мне очень нужен.
  - Я буду стараться. А не справлюсь с работой, рассчитаете.
  - За этим дело не станет Но приехала работать, значит надо работать и не думать о расчете. А какие ещё требования будут? – последние слова он сказал всё с той же иронической улыбкой, говорившей о том, что Семён  слегка ёрничал и подтрунивал над девушкой. В то же время глубоко в подсознании сначала появлялась и пропадала потом незаметно для него задержалась и заставила обратить на себя внимание мысль о том, что  девушка, сидящая перед ним, не простой человек. Закончить вуз на все пятёрки вдруг забраться в такую дыру, как  село Степное  - это же граничит с безумием, думалось ему. А всё же хороша  чертовка.
Ножки, попа, грудь такие, что взгляд не оторвёшь. Вот бы с такой на рыбалку да в  палатку на ночь. А почему бы и нет. Всё в твоей власти. Ты здесь хозяин. Вот оклимаешься немного и – вперёд. А всё же почему она приехала сюда? Может быть совсем и не к тебе приехала? Училась-то в одном вузе с Николаем. Запудрил мозги девице, наобещал горы шоколада и – в кусты. Уж не беременна ли она от него? Вот дела будут…не позавидуешь. Да не может быть такого. Он же собирается с Софьей расписаться. Но одно другому не мешает. Тебе выпало бы такое счастье, ты с обеими расписался бы и жил бы, как персидский шах. Ну, Семён, ну, стервец, размечтался, раскатал губы сразу на двоих.
  Все эти мысли, хотя и захватили Семёна глубоко и прочно, всё же они оставили его и переключились  на сидящую напротив  девушку, когда она на вопрос  «а какие ещё требования будут?» сказала вполне серьёзно и твёрдо:
  - А ещё мне нужен конь.
  - Ну, зачем же конь? У меня отличный тарантас. Два места. Багажник. Отличные рессоры. Не трясёт. Езжу, как на волнах качаюсь по степному морю.
  - Я не против с вами ездить. Мне даже лестно. Но работа ,наверняка, потребует  самостоятельных решений и автономных поездок. Конь будет необходим, причём для верховой езды. Я занималась в конно-спортивной секции. Призов не имею, но держаться на коне умею.
  Семён привёл  Галину Ивановну в конюшню. Показывая на молодого рысака тёмно-коричневого отлива, нервно перебирающего копытами, сказал:
  - Хороший малый, но не объезжен, капризный и злой. Такой норовистый стервец. Не советую  брать его. Может сбросить с себя и сделать калекой. А вот эта в светлых яблоках кобылица спокойная и ласковая, послушная и умная. Так что  советую её взять. А вот эти два оболтуса – мои. Я их попеременке в тарантас запрягаю. Ленивые, но зато  спокойные и надёжные. Так что я вам кобылицу советую.
  - Хорошо. Хорошщо, - сказала Галина и подошла к рысаку и  мягким, словно бархатным голосом заговорила с ним:
  - Ну…ну, милый, успокойся, успокойся. Не надо, не надо…
Она погладила его по морде, как-то по-особому  нежно и тепло прислонилась к ней своим лицом, и  молодой жеребец вдруг успокоился, обмяк и в ответ на её слова «милый, хороший, ласковый», которые она то ли мурлыкала ему, то ли напевала, он стал покачивать головой, словно соглашался, что он и милый, и хороший, и будет  приличго вести себя. Потом Семён вдруг заметил, что жеребец  пристроил свою морду на плечо Галины Васильевны и даже полуприкрыл глаза. «Ну, вот совсем совет да любовь получается. Покорила жеребца, - подумал Семён, улыбаясь и настоятельно сказал. – А теперь кобылицу посмотри, посмотри всё же». Как только они подошли к кобылке, жеребчик  сердито заржал, ударил в землю копытом и замахал мордой.
  - Ну, вот. Приревновал. Злится. Давай подойдём к нему. Успокой его, - сказал Семён довольный, несколько даже гордый за такого шустрого и умного коня.Они подошли к нему. Галина опять стала гладить его морду и мурлыкать какие-то неразборчивые слова. И опять конь успокоился и закивал головой
Затем она потрепала его за гриву, погладила, слегка  похлопала по торсу и лёгким, аккуратным прыжком  бросила себя на коня. Сдавила коленями его бока, ухватилась за гриву. Конь заволновался было, но быстро притих.
  - Ох, Галина Васильевна, держитесь крепче. Рискуете. Это такой чёрт. Сбрасывает.
  - Ничего. Ничего. Подружимся.
  Так же легко она сбросила себя с коня, в знак благодарности погладила его, проворковала какие-то ласковые слова и даже на мгновение уткнулась губами в его морду.
  - Так можно он будет мой?
  - Можно-то можно, только ох и намучаетесь вы с ним. Да, не дай бог покалечит вас. Это он сейчас такой тихий и смирный, А как что-то не понравится, сразу в чёрта превращается и тогда справиться с ним будет трудно.
  - Ничего. Ничего. Попробую справиться. Ну, а если не справлюсь…
  Семён не дал ей договорить и торопливо сказал:
  - Тогда возьмёте любую другую лошадь, например, кобылку или кого-нибудь из моих оболтусов, каких я запрягаю в тарантас.
А теперь опять пойдёмте в конторку. Потолкуем и кое-какие документы посмотрим. Надо и о вашей зарплате договориться. Я, честно говоря, не знаю, какая она должна быть.
  - А я знаю, - живо и твёрдо сказала Галина Васильевна. Прежде чем приехать к вам, я посмотрела по Интернету, где и как оплачивается должность экономиста и менеджера. По всем хозяйствам, конечно, по-разному: от сорока до ста тысяч в месяц.
  Семён поперхнулся и с ним случился небольшой кашель. «Шутка что ли молодой симпапули, которой  всё дозволено  и всё будет прощено? – подумал он, - или серьёзное утверждение, которое, конечно же, маловероятно, но которое, как ни крути, всё же вроде бы имеет место быть, о чём он не раз слышал, но ни верить, ни близко принимать к сердцу  не собирался.
  - Ну, что, Семён Семёнович,  вы будете мне платить от сорока до ста тысяч?
  - А я разве сказал, что буду? – с улыбкой переспросил он.
  - Но вы же не сказали «нет». Остаётся одно – «да».
  - Понимаете, какое дело, Галина Васильевна, хозяйство моё небольшое, всего тысяча гектаров земли, 60 человек рабочих. Так что работы немного, а соответственно и заработанная плата у всех небольшая, по крайней мере не такая, как в другиг хозяйствах.
  - Вилите ли, Семён Семёнович, если хорошо работать, то независимо от размера хозяйства работы всегда много
  Семён молчал, посапывая, вздыхая,  слегка ёрзая на стуле то ли от желания поудобнее сесть, то ли от мучительного несогласия платить сто тысяч.
  - Даже по сорок тысяч в месяц я не смогу платить, - сказал Семён с чувством вины и  страдальческим выражением лица. – Это значит только вам за год я должен отдать почти полмиллиона. Неурожайные годы идут один за одним. Зерновые почти не дают доход. Так я обанкрочусь в два счёта.
  -Семён Семёнович, не надо прибедняться. О вашем доходе я знаю всё. Кроме зерновых, вы выпащиваете свиней,  водите  мелкий и крупый рогатый скот. Так что доход у вас приличный и вам, Семён Семёнович, такому импозантному, очень даже видному мужчине  плакать  не к лицу.
  Семён не знал точного значения этого слова, но чувствовал, что оно означало что-то запредельно хорошее, что порадовало и то, как оказалось, он ей нравится, а это очень даже крутой, а главное хороший поворот. Как говорится, кто знает, кто знает, может быть у меня с нею что-нибудь и получится. Но всё равно сорок тысяч в месяц – это слишком много, а там ещё неизвестно, как работать будет? Это большой и очень даже серьёзный вопрос..  Всё же городская, нашу степную грязь в осеннюю распутицу не месила и  мух не кормила. А поэтому Семён не торопись. Потяни время, поторгуйся, а там глядишь она и сама  цену  уменьшит.
  - Ну, что, Семён Семёнович, определились с моим окладом?
  - Я думаю тысяч  на десяти мы сойдёмся. Это всё же степь. Глубинка. Глухомань и поэтому деньги, какие я вам предлагаю, достаточно большие. Просто их тратить  негде.
  - Это для местных  жителей, когда есть своё хозяйство: куры, овцы, козы, корова, свиньи и другая живность, эти деньги может быть и большие. А для такой, как я, ничего не имеющей, этих денег очень мало. К тому же я беру на себя большой груз ответственности, соответственно он должен и оплачиваться.
  Наступила длинная пауза. Семён молчал и хмурил лохматые, подбитые проседью брови и смотрел мимо Галины, словно стыдился встретиться с ней взглядом. Она тоже молчала, хитровато щурилась, изредка мимолётно посматривала на Семёна, читала на его лице внутреннюю борьбу и удерживала себя от вопросов к нему. «Пусть сам заговорит, когда посчитает  необходимым, - думала она. - А пока пусть борется с собою». Наконец, Семён сказал:
  - Ну, вот что, Галина Васильевна, по всем моим раскладкам не получается положить вам оклад больше десяти тысяч. Просто не получается.
  - Ну, что же, Семён Семёнович, не получается, так не получается. Значит я ошиблась с выбором фермерского хозяйства. Извините за беспокойство. Очень сожалею. Видно, не судьба. Сейчас вот десять часов утра. Через два часа пойдёт автобус на райцентр. Пойду соберу свои вещи и к двенадцати и к двенадцати подойду  на автобусную остановку.
  Перед выходом из конторки она повернулась в сторону  понуро сидящего  Семёна и виновато сказала:
  - Извините. Прощайте.
  Он молча кивнул, посмотрел ей в спину, лизнул взглядом её попу, полные, затянутые в джинсы ноги и с сожалением понял, что и это женское достоинство уходит от него. А как хорошо всё начиналось, подумалось ему, синичка уже сидела на ладони и готова была  клевать с неё пшеничку. Но – одно неосторожное движение и она вдруг вспорхнула и улетела. А может быть и правда, что бог ни делает, то всё к лучшему. А может быть и хорошо, и правильно, что она ушла? А то ведь баба-то она по всем показателям строптивая, намучаешься с ней, будет вертеть тобою, как ей захочется и будешь прогибаться под нею, как деревенский скрипучий мостик. А там ещё и наряды начнёт требовать: всё же городская. Разует, разденет и голым по степи пустит. Конечно, конечно, всё так и будет На то она и девка, на то она и баба. Но вслед за этими нехорошими мыслями  его сердце вдруг стало наполняться благостным успокоением и заметно растущим сожалением, что такая хорошенькая девочка синичкой вспорхнула и улетела из его рук. А держал ведь на ладони и, кажется, даже чувствовал, как  билось её сердечко. А ведь такая хорошенькая, что только от одного взгляда на неё внутри всё наливается  живительной силой  и настоятельно требует  действий. Стервец ты всё же Семён Семёнович. Пожадничал, в степного жлоба превратился. Над каждым рублём трясёшься. Какой же ты фермер, если не можешь содержать такую кралю. Пожадничал – вот и всё. Вот и остался один. Вот и сиди на деньгах холодной  задницей и жди конца. А этой симпапулей будет заниматься кто-нибудь другой, кто  не такой жадный, как ты.
  Чем больше он казнил себя, тем больше у него нарастало  желание вернуть девушку, пообещать ей всё, что захочет, но  венрнуть, обязательно вернуть. «В конце концов живём  один раз, - думалось ему, - где и когда  ещё бог пошлёт тебе такую девочку? И пошлёт ли? Вот сейчас послал, а ты не воспользовался его подарком. И больше посылать не будет».
  Семён посмотрел на часы. До отправления автобуса было
 
Ещё около часа. «Где она и что делает? Собирает вещи и пакует чемодан? Или уже на остановке ждёт автобус? – думал он с нарастающей тревогой. – А что если кто-нибудь на легковушке подскочет к остановке и предложит ей поехать с ним? Такой вариант очень даже вероятен? У нас проходящих машин бывает немало. Так что вполне возможно, пока ты з-десь рассуждаешь, е5ё уже кто9нибудь подхватил, сейчас катит с ветерком по степи и какие-нибудь байки рассказывает бойко». Его охватило беспокойство. Он встал, потоптался на месте, посмотрел в окно. Но оно выходило во двор и в нём были видны только старая телега, куча мусора и старые доски с разбитыми ящиками. «Нет. Так нельзя. Это…это совсем плохо», - сказал он себе и метнулся к двери. Выскочив на улицу, торопливо заковылял в сторону автобусной остановки. Левая ногап плохо слушалась. Он припадал на неё, опираясь на бадик, и думал: «Только бы не уехала. Только бы успеть. Возьму за руку и уведу…к себе. Нет. Не к сеье. Там Елизавета, как Змей Горыныч. Просто уведу с остановки, чтобы никто её не увёз.  Отведу к Вальке Куваевой и накажу, чтобы с этим человеком была предельно обходительна и заботлива». Он доковылял до остановки и, к своему огорчению, никого  из ожидавших автобуса  не  обнаружил. Посмотрел по сторонам, увидел проходившую мимо знакомую женщину, спросил:
  - Анна, ты не видела автобус ушёл или его ещё не было?
  - Рано. Будет ещё…
  - А…а. Будет. Хорошо, - живо, обрадовано сказал Семён и тяжело опустился на лавочку под навесом. У него болела нога. Тянула поясница. Тяготила  семейная  неустроенность, гнобила  неудовлетворённость сыновьями и супругой. – Неужели с этой  башней придётся век доживать? Конечно, заботливая, уступчивая, уважительная. Но что же она так растолстела? Что в высоту, что в ширину – почти одинаково. Где уж тут до любви к ней?» Наконец, подошёл автобус.С разных сторон к нему потянулись мужчины и женщины с пакетами и сумками. Одни  молча проходили мимо Семёна, другие сухо здоровались. Были и такие, кто  здоровался с ним любезно и уважительно. Появилась и Галина Васильевна с кожаным чемоданом.. Семён окликнул её, попросил подойти к нему. Она поставила чемодан около автобуса, подошла к Семёну.
  - Галина Васильевна, вы торопитесь уезжать. Серьёзные дела так не делаются, - проговорил он, заглядывая ей в глаза и стараясь быть мягким и учтивым. – Я прошу вас не уезжайте. Я принимаю ваше условие относительно  вашей заработной платы, а обо всём остальном  потом договоримся.
  - Но, Семён Семёнович, свои требования я всё же немного подкорректировала. Думаю будет разумно, если вы мою заработную плату будете индексировать. Ну, допустим с ростом  доходов вашего хозяйства и при моём непосредственном воздействии на этот рост вы увеличиваете и мою зарплату.
  - При условии, что этот рост будет обеспечен вами?
  - Ну, а как же иначе? Конечно. Конечно.
  «Однако девка не промах. Своего не упустит, - подумал он, чувствуя, как у него повеселело на сердце. – Но в то же время и наивная. Наша степь такая скудная, что  большого дохода не даст совсем, как по поговорке «будешь не богатым, а горбатым».
  - Согласен. Буду индексировать, - сказал Семён весело, игриво, с солнечной улыбкой. – Но было бы разумно и снижать зарплату, если доход хозяйства будет падать.
  - Разумно, - поддержала Галина.
  - Договорились. Бери свой чемодан и иди к Куваевой. А я провожу тебя и кое-что скажу ей.
  Они пришли к Кваевой. Хозяйка, увидев Галину, радостно запричитала.
  - Вернулась? Ну и правильно. Ну и хорошо. Дсм просторный, хоть танцульки устраивай.
- Отдельную комнату ей. Надеюсь, выделила? Покажи.
  - Вот она. Смотри. Здесь всё есть: и кровать, и столик, и закрыться можно. И окошко есть, и освещение хорошее. И постель вот чистенькая. Ещё не успела убрать. Сердцем чувствовала, что вернётся.
  - Чёй-то от тебя люди бегут ?  А? Притесняешь? Я тебе плохие деньги плачу?
  - Да ну что ты, Семён Семёнович? Бог с тобой. Я никого не притесняю. Со всеми ласкова и обходительна. Никому, ничего не 
 
выговаривала. Да мне плохо что ли иметь   прибавку к пенсии?
  - А  Степан ушёл от тебя?
  - Так он же  женился и ушёл к жене.
  - А Тимофей  сбежал от тебя почему?
  - Так он же пьяница беспросветный. Стала немножко воспитывать, так он сразу и подался к другу.
  - Ну, ладно. Ладно. Это моя вина, что Галина Васильевна  решила уехать. А ты смотри у меня…не  пытайся и даже не думай воспитывать её. Оказывается у них в сельхозакадемии объявили конкурс на моё хозяйство. Так вот Галина Васильевна  всех обошла и выиграла конкурс. А претендентов было немало и в основном – парни. А вот видишь молоденькая барышня оказалась победительницей. А в академии у них там в основном академики сидят…народ учёный, умный. И вот первенство отдали  Галине Васильевне. Ты представляешь, что это значит? Ты представляешь, какая у тебя будет квартирантка?
  - Семён Семёнович, я сейчас от стыда сгорю и в пепел превращусь.  Совсем захвалили.
  Волков рассказывал о Галине с таким чувством, словно не её, а себя представлял и говорил Куваевой, которая, конечно же, как сорока на хвосте, разнесёт по всему селу, какой он важный и очень даже ценный человек и какие  люди ведут борьбу за право работать в его хозяйстве, а поэтому и отношение к нему селян должно быть наполнено самым глубоким почитанием.
  - Академию  окончила с красным дипломом т.е. на все пятёрки, - продолжал Семён со строгим и  моментами даже сердитым выражением лица. Умная. Ты смотри у меня…зови её только по имени и отчеству.
  - Семён Семёнович, ну не надо же так, -  стыдливо подала голос Галина.
  - Ничего, ничего. Надо пригодится. У меня будет работать экономистом и менеджа…ну это…словом моим заместителем. Короче говоря, этот человек мне нужен. Сделай всё, чтобы у тебя  ей было хорошо.
  - Конечно, Семён Семёнович, буду стараться. Располагайтесь, Галина Васильевна. Располагайтесь.
  Удивительно, но с этого времени Семён почувствовал себя
 
Значительно лучше. Боль, так досаждавшая ему, словно выползла из него тихо и незаметно. Проснувшись однажды утром, он вдруг обнаружил, что ему что-то не хватало. Прежде чем походить по комнатам, по привычке взял бадик, но через некоторое время вдруг обнаружил, что он не нужен, потому что боли нет ни в суставах, ни в пояснице. Колени не скрипели и их не пронзали невидимые стрелы. «Хорошо-то как, хоть в присядку танцуй, - подумалось ему.- Опять, как молодой. Не стыдно и перед Галиной показаться. А хорошо, что она осталась, хорошо, что работает не только экономистом, но и выполняет обязанности управляющего. А ведь и смотримся неплохо, когда она рядом со мной в тарантасе сидит. Только вот Лизка опять злуется. Опять рвёт и мечет. Бабы передают…».
  Передавали и Галине Васильевне, что жена Волкова сильно ревновала  мужа е ней. Говорили и то, что она человек без тормозов, рассказывали, как она отлупила Софью и, если разъярится, готова на самые безрассудные поступки. Поэтому, а также по причине любви к лошадям Галина  часто ездила верхом на  молодом рысаке. С некоторых пор  стало привычным видеть её верхом на коне. В Степном на конях ездили в основном чабаны и мальчишки. А тут вдруг верхом на коне объявилась девушка.  В седле сидела уверенно, не гнулась, спину держала прямо. Слегка вздёрнутый подбородок, распущенные чёрные волосы, тянувшиеся шлейфом во время езды, представляли картину заметную и приятную для глаза. Мужчины  села смотрели на неё с восхищением, женщины – с завистью. Глядя на неё, скачущую по степи, Семён  с гордостью говорил про себя: «Амазонка! Настоящая степная амазонка». Он не знал подлинный смысл этого слова. Но оно нравилось ему, пришлось по душе и прижилось па языке. Ему казалось в нём что-то красивое и загадочное. Иногда кому-нибудь из своих знакомых он говорил:
  - Вон…смотри. Моя амазонка скачет. Красиво идёт. А в седле-то как сидит, словно в нём и родилась.
  Вскоре, когда он сидел в конторке напротив Галины и просматривал  сводную справку о расходах и доходах его хозяйства за последнее время, она сказала ему:
  - Семён Семёнович, прошлогоднее зерно, которое хранится
 
у вас на краю села в трёх амбарах сейчас в таком состоянии, что ещё год и оно прогоркнет и никому не будет нкжно.
  - Ух ты, какая умная! Да я его по полтора рубля навязываю и никто не берёт. Скупщики сговорились и по восемьдесят копеек за килограмм предлагают. Жалко. Это не просто в убыток мне, а в большой, позорный убыток.Однако может быть и придётся отдавать. Иначе – один выход: закапывать.
  - Значит так, Семён Семёнович, со скупщиками  больше никаких дел иметь не будем. Они сговариваются диктуют самые низкие цены.
  - И на зерновой бирже  дела обстоят тоже не лучше. Но я нашла по Интернету североуральские предприятия в так называемых малых городах, где эти же скупщики продают зерно заволжских степей в три  раза дороже. С некоторыми предприятиями я созвонилась и предложила им цену по два пятьдесят за килограмм и заручилась их твёрдым обещанием, что они возьмут зерно по этой цене. Я посчитала, если нанять  шофёров-дальнобойщиков, то всё равно навар на каждый килограмм зерна  в полтора рубля. По-моему это неплохо. За три-четыре дня с этой работой можно управиться.  Если надо будет, сама поеду с зерном и всю необходимую отчётность вам привезу.
Так что, Семён Семёнович, решайте. За вами последнее слово.
  - А что тут решать? В целом хорошо и заманчиво.Хорошо, если бы всё так и вышло, как ты нарисовала. Да только не всегда так гладко бывает.
  - Доля риска, конечно, есть. Но бизнес без риска не бывает.
  - Хорошо. Пусть будет так. Возьмёшь с собою  пару мужичков. И если  продашь это старое зерно по более или менее сносной цене, то честь и хвала тебе. Действуй.
  Утром следующего дня к амбарам Волкова подкатили три  фуры – огромные грузовые машины с высокими бортами-коробками. Рабочие Семёна принялись за погрузку и только к вечеру наполнили их зерном.
  - Взяла бы с собой пару-тройку парней, - предложил Сеён Галине.
  - Ни пару, ни тройку не надо. Я бы взяла с собою одного Романа.
- А почему именно Романа?
  - Не  пьющий. Как мне представляется честный, порядочный, на него можно положиться. К тому же механизатор. На случай поломки машин может оказать помощь.
  - Ну, что же…бери Романа и в добрый путь, - сказал Семён и подумал: «А губа не дура. Такого парня заприметила: и плечист, и лицом не обижен. Только вот женат он, милая, ничего у тебя с ним не получится. А впрочем, что это я так? Почему должно что-то получится? Роман – честный, порядочный парень и жену свою и дочкук не бросит…если только она его не бросит.
  Через полтора дня  Галина Васильевна, Роман и фуры были на территории  северного Урала. Пока ехали, Галина  постоянно созванивалась с  Семёном. Наконец,  остановились у офиса компании, с которой Галина договорилась о продаже зерна. Состоялись непродолжительные переговоры и Галина, позвонив Семёну, спросила:
  - Предлагают по два сорок за килограмм, берут оптом, всё сразу. Сдаём, Семён Семенович?
  - Конечно, конечно,Сдавай. Сдавай,И смотри, чтобы тебя не обманули, - торопливо и с нескрываемой радостью сказал Семён.
  Галина Васильевна сдала всё зерно, оформила все необходимые документы, перевела деньги на банковский счёт Волкова, и через день она и Роман благополучно вернулись  в Степное. На радостях Семён расцеловал, пожал и потискал Галину, поблагодарил Романа, а когда остался с ним один на один, спросил его:
  - Ну, как?
- Чего как?
  - Как девка?
  - Да ничего. Вроде хорошая. Девка, как девка. Как все
  «Ну, что же…это хорошо, что ничем не задела и ничего у тебя с ней не было. Так что Галина моя, железно моя. И никому её не уступлю. Сам бог мне её послал И было бы просто грешно отказаться от неё.  Эта женщина и хозяйство моё вытянет. И  старость мою скрасит», - думал Семён с лёгкой   радостью и  душевным подъёмом.
 
    8
  Как обычно, придя с работы домой поздним вечером, Николай вдруг увидел Софью пьяной. Возбуждённой, с распущенными волосами. Она стояла перед матерью, качалась и громко ей говорила:
  - Да! Да!  А я такая, какая есть и уж ничего с этим не поделаешь. И меня не переделать! Вот такая, какя есть.
  - В чём дело, милая, что с тобой? – спросил Николай с недоумением и тревогой.
  - А ничего особенного. Так. Пустяки. Мне было страшно плохо, и я хлебнула несколько капель, чтобы на душе полегчало, сказала она, слегка ёрничая и кривляясь. Но сквозь нарочитые весёлость и развязанность он увидел на её заплаканном лице грусть и растерянность и с ещё большей тревогой спросил мягко и участливо:
  - Ну, и зачем же ты это сделала? Зачем напилась?
  - Я же сказала тебе мне стало очень тошно на душе, и я  немного хлебнула, чтобы поднять настроение.
  - Так. Всё. Иди проспись. А завтра поговорим,- решительно сказала Галина Ильинична и, подталкивая дочь в спину, увела её.
  Вернувшись из спальни, она проговорила в расстроенных чувствах и глубокой озабоченности:
  - Пойдём, Коля, я покормлю тебя. Приревновала она тебя к Галине Васильевне  и поэтому напилась.
  - Что же вы ей не помешали?
  - Да вот так получилось, что не помешала. Меня не было дома.  А помешать надо было. Ох, как надо было.
  Уж не беременна ли она? – подумал он с робко  шевельнувшейся в душе  радостью и надеждой. Они уже давно хотели ребёнка и вроде бы всё делали для его зачатия. Но день за днём надежда обходила их стороной.
  - Нельзя ей пить. Нисколько нельзя, потому что у неё в этом отношении плохая наследственность.
  Продолжая есть, Николай молча вопросительно посмотрел на тёшу.Он знал, что Дементий – отец Софьи и бывший муж Галины Ильиничны, что в прошлом много пил, что и сейчас не против лопрокинуть в себя рюмку-другую. Но воспринимал это
 
Спокойно и не придавал ему значения. «А кто не пьёт? – думалось ему. – Все пили и пьют».
  - Да. Да, - дорогой зятёк. Я никогда не говорила об этом потому, что вроде бы не было в этом необходимости. Наверное, рюмка по праздникам не вредна. А вот когда она налакалась, как последняя свинья, меня это расстроило. Дело в том, что её отец в молодости пил беспробудно. Был законченным алкоголиком. Не знаю, как он сегодня держится. Пьёт, наверное, втихую. Алкоголик – это неизлечимо и на всю жизнь. А дочки обычно в отцов идут и повторяют их хорошие и плохие качества. Поэтому сегодняшний её срыв может быть очень опасным, потому что может проснуться у неё тяга  к алкоголю. Я поговорю с ней и потребую, чтобы она больше спиртного в рот не брала. То же самое сделай и ты.
  Утром перед тем, как им  разойтись по работам, Николай потребовал от Софьи объяснить причину её вчерашней выпивки. Но сделал это несколько грубовато и неуклюже. Софья расплакалась и, растирая по лицу слёзы, сказала:
  - Ты меня скоро бросишь. Люди расск5азывают, что эта…как её? Галина Васильевна всё время крутится около тебя и и у вас отношения, как у жениха и невесты.
  - Что значит крутится? Она же управляющая у отца, а я на должности агронома. Приходится разговаривать..
  - Вот-вот всё время разговариваете…
  - Ну, а как же не разговаривать?  Ну, конечно, конечно, она хорошенькая, но ты много лучше и ни в какое сравнение с ней не идёшь К тому же я тебя люблю, ты моя жена и не дай бог потерять тебя. Завою волком, уйду в степь и где-нибудь погибну. Без тебя я свою жизнь не представляю.
  - А люди говорят…
  - Милая, давай этот разговор прекратим.  Ну, сколько ещё тебе в любви признаваться? Но у меня к тебе настоятельная просьба, а, пожалуй, даже требование – чтобы больше не пила…ни капли, ни росинки.
  - Не буду. Даю тебе честное слово, что не буду.
  После этого разговора с женой Николай старался общаться с Галиной Васильевной только по крайней необходимости. Но
 
Этой крайней необходимости было так много, что   люди Степного по-прежнему часто видели их вместе и рассказывали об этом Софье. Она, как могла, крепилась, молчала, но в душе продолжала сомневаться в искренности чувств мужа, испытывала душевную тяжесть, муторность и, как говорится, раз за разом позволяла себе принять полстопки или даже меньше водочки. Огненная вода даже в таком маленьком количестве глушила  у неё нехорошие мысли, разгоняла кровь и словно приводила к другой жизни – светлой, лёгкой и приятной.
  В один из осенних дней, когда селяне  свезли с полей хлеб в амбары, забили и сдали на мясокомбинат скот и выполнили многие другие летние работы, совет кооператива пригласил Николая Волкова на своё очередное заседание. Он пришёл к назначенному времени, сел около двери, думая о том, зачем его позвали и что от него хотят услышать? «Прокола вроде бы у меня нигде не было. Ни на кого не кричал, ни с кем не ссорился. Урожай в этом году хороший и, не без моего влияния, без неуклонного, строгого соблюдения передовых технологий и обработки почвы, и борьбы с сорняками, а в результате кооператив  с урожаеи и деньгами»
  - Николай Семёнович, садитесь к нам за стол. И пора уже чувствовать себя  полноправным членом совета кооператива., - сказал Дементий, указывая на свободный стул около себя. -  Вас уже давно избрали, утвердили общим собранием и  хотят видеть на заседаниях.
  - Хорошо. Хорошо. Согласен. Но разрываться на два хозяйств – кооперативное и фермерское неудобно, где-нибудь, что-нибудь обязательно останется недоделанным. А быть членом совета и работать плохо – нехорошо, - говорил Николай, усаживаясь на скрипучий стул около Дементия.
  - Не прибедняйся, Николай Семёнович. Работаешь нормально,  а помощь как агронома  очень большая.Но позвали мы вас ещё и вот по какой причине: мне и моим товарищам не даёт покоя идея, высказанная тобою так сказать не единожды. Это орошения или даже обводнения  наших степных полей. Ты об этом и в газетке нашей писал, и на собраниях её не раз озвучивал. Многим членам кооператива она нравится. Многие, в том числе и я, - говорил Дементий членам совета, - буквально заразились этой идеей. Но в селе есть и её противники, которые считают, что это  не больше, как  всего-навсего прожектёрство. Хотя я  был в институте, в котором ты учился и разговаривал со знающими людьми. Говорят идея  хорошая и правильная.
  - Да. Да, - живо подхватил Николай. – Есть кафедра орошаемого земледелия. Её заведующий доктор наук, профессор Меркулов Павел Наумович тоже захвачен этой идеей. И пишет, и говорит о ней, и с ней стучится в кабинеты разных ответственных чиновников, которые распоряжаются деньгами. Но чиновники на это время становятся и слепыми, и глухонемыми – как говорится, в упор не видят и не слышат его.
  - В чём же причина их немоты и глухоты? – спросил  председатель кооператива Жуков Тимофей Ильич. Он имел диплом выпускника техникума механизации сельского  хозяйства, понимал, почему чиновники не торопились с поддержкой идеи орошения  степи, но ему, как и многим другим хотя бы в качестве первого шага хотелось говорить об этой идеи, обсуждать её а вместе с этим всё больше проникаться ею или  отходить от неё.
  - Причин инертглсти чиновников много, - говорил Николай, в какой-то степени сознавая, что ничего нового не скажет. – Одна из них и, пожалуй, самая главная лежит на поверхности – это очень большая стоимость работ и, как утверждают  чиновники, отсутствие денег в стране.
  - Деньги в стране есть. Нефть, газ, драгметаллы продаются  за рубеж на итллиарды, - говорил внтврач Никита Мамонтов, - только вот деньги идут в основном в частные руки, а государству достаются крохи. Удивляюсь, как русский народ позволил частному капиталу опять сесть ему на шею. Как это можно было крупные, бюджетообразующие предприятия – заводы фабрики, которые строила вся страна, отдать в частные руки. Большинство предприятий стоит, а точнее, лежит, а национадьные богатства растаскиваются.
  - Ну, ладно, хватит. Опять мы о политике. Конечно, тема больная и болит не только у нас, - опять заговорил Тимофей Ильич. – Николай Семёнович, что скажешь по поводу  обводнения или орошения наших степных земель. Нас никак не отпускает эта идея. Очень хочется подумать и поговорить о ней серьёзно.
  - А ничего нового не скажу, кроме того, что уже говорил и говорю. И буду говорить. Я убеждённый сторонник того, что в наши засушливые земли надо пустить воду, ну, хотя бы  как первый шаг   наладить выборочное орошение земель. Ведь  даже в самые засушливые годы она даёт урожай далеко не всегда обильный, но даёт, а если подпоить её водичкой, то  большой и устойчивый урожай  будет гарантирован. Старшее поколение, в том числе и Тимофей Ильич помнят, что в первой половине  прошлого века на многие десятки километров вдоль Волги на небольшом расстоянии от берега работали дождевальные установки и на этих землях  колхозы получали постоянно  хорошие урожаи и бахчевых и зерновых культур. Но началась так называемая горбачёвско-ельциновская перестройка и все эти дождевальные  агрегаты были порушены, словно современный хан Мамай по ним прошёлся. Словно наступило второе издание татаро-монгольского ига. Знаю, что на кафедре  сельхозинститута серьёзно рассматриваются два подхода к решению этой проблемы. Это строительство водоводов, своеобразных  каналов из бетонных монолитов и установка дождевальных машин. Они выпускаются в некоторых странах Европы и их можно приобрести. Они очень и очень дорогие, но надёжные с твёрдой гарантией нормальной работы на многие годы. Есть и другой подход к вопросу, как доставить воду на поля. Над этой проблемой работает доктор наук Владимир Иванович Игнатов. Суть его предложения заключается в том, чтобы во многих местах степи вырыть глубокие колодцы и установить ветряки с насосами. Что касается колодцев, то известно, что  в наших степях местное население  многие столетия пользуется колодезной водой, очень даже чистой и пригодной к употреблению в пищу. С другой стороны, известно, что  ещё при советской власти  были   проведены у нас  геологоразведочные работы, которые доказали наличие  в глубинах нашей земли больших запасов пресной воды. Ветряки, насосы тоже дорогостоящее оборудование. Но всё производится опять же в
 
Европе и всё можно приобрести. Причём в отличие от Европы у нас есть существенное преимущество. Наш степной ветер не  встречает никаких преград, резвится круглосуточно и  круглогодично. Это ведь дармовая энергия. Она сама просится к нам в руки. В Западной Европе уже давно научились её использовать. Получают дешёвую электроэнергию.
  - Ну, хорошо. Хорошо, - опять вступил  в разговор Тимофей Ильич. – Допустим мы тоже не лыком шиты. Разберёмся, изучим, сделаем. Но сможем ли мы осилить это экономически? И вообще какие деньги на это потребуются.  Для начала  неплохо хотя бы приблизительно определиться с суммой.
  - Конечно, это дело очень даже дорогостоящее. В нём задействованы дорогостоящие технологии, передовая техника очень даже дорогая, поэтому без кредита в банке не обойтись. А во-вторых, так сказать на первых порах можно сделать поливным  в качестве эксперимента  два-три поля. Ну, и вообще перед началом работ надо заручиться  экспертизой проекта: обоснованием возможности и перспективы всего дела, проектной документацией. Много ещё чего нужно… Но есть общеизвестные факты: орошаемые участки  поднимают урожай в полтора-два раза. Всё эксперимантально доказано, результаты экспериментов, выводы  опубликованы в научых статьях, монографиях, приводятся даже в студенческих рефератах. Могу пригласить к нам в село кандидата  наук, доцента кафедры мелиорации Климова Петра Ивановича.Он работает над темой орошения  степного Повожья. Выступит на общем собрании, всё в подробностях расскажет.
  - Конечно. Конечно. Пригласим и послушаеи, - подхватил Тимофей Ильич и продолжил мечтательно. – В будущем может быть газ удастся подвести. Тогда весь навоз  можно будет на поля вывозить. А то ведь топим-то кизяками, по сути дела ассигнациями. Чуть ли не весь мир газом отапливаем, а у самих в центре страны  люди кизяками топят.
  - Года полтора назад я прочитал монографию  Турчанинова «Степь и её потенциал». Так вот оказывается в двадцатых-тридцатых годах прощлого века  в шестидесяти километрах от  Реки Ахтубы, недалеко от нашего села был великолепный
 
фруктовый сад. Я разговаривал кое- с кем из стариков. Да, говорят, был. И райцентр, и окрестные сёла снабжал фруктами, - сказа Николай. В отличие от Тимофея Ильича, у которого, по его признанию, нередко эмоции бежали впереди  слов, Николай обычно говорил  спокойно, рассудительно, иногда казалось лениво, через силу, словно показывал, что своего мнения не навязывал, но мягко и корректно предлагал подумать над ним.
  - А где же воду для полива брали? -  спросил Дементий, крайне удивлённый тем, что в засушливой степи  когда-то был большой фруктовый сад.
  - Из колодцев. Два-три полива за сезон деревьям достаточно. А к тому же следует иметь в виду, что баловать их водой не надо. Пусть развивают корневую систему и ищут воду в глубине земли. Почему основная масса деревьев на земле растёт без полива, да потому что их корневая система добирается до грунтовых вод и питается ими. Так и  фруктовые деревья должны сами себя обеспечить водой, а человеку в этом плане  надо всего лишь им немного помочь. С зерновыми культурами, конечно, дело обстоит иначе, их корневая система слабая и краткосрочная. Поэтому единственный выход – полив или орошение, что почти одно и то же.
  - Ну, Николай Семёнович, ну, дорогой,  такую перспективу нарисовал, словно сказку рассказал. Сам-то стал бы участвовать в этом проекте? Поговорил бы с отцом. Может быть и он примкнёт к нам? – спросил Тимофей Ильич. Его глаза были переполнены восторгом и радостью, словно дело, о котором он говорил, уже осуществлено и осталось только по-умному им воспользоваться.
  - Я безоговорочно «за». А вот насчёт отца не знаю, точнее, сомневаюсь. Но обещаю  поговорю с ним. Вместе с тем должен сказать, что я сторонник того, чтобы не торопиться. Надо до мельчайших подробностей всё продумать и подготовить людей. Сказать откровенно, что эта работа не на один год, что, не смотря на трудности, надо настойчиво идти к своей цели.
  Вскоре высказались все члены совета и приняли соответствующее решение. Тимофей поставил гербовую печать и скреплённые степлером листки передал Николаю Волкову
  - Николай Семёнович, вручаю тебе документ огромной.
 
У тебя есть ксерокс. Сделай четыре  оттиска и поезжай на кафедру  сельхозинститута и поговори с учёными.
  - Ну, зачем же четыре? Хватит и дв экземпляра.
  - Нет. Нет. Надо четыре, а лучше – пять экземпляров. Представьте, что пройдёт  несколько лет, и у нас появятся поливные земли. И степь зацветёт так, как она обычно цветёт только весной. Появится буйное разнотравье, не только на лугах, но и во многих других местах  расцветут ярко-красные, оранжевые тюльпаны. Появятся поливные массивы помидоров, огурцов, кабачков, красного и жёлтого перца. А по нашему  примеру и другие степные хозяйства тоже создадут у к себя систему орошения. Зазеленеет степь и из рыжей, выгоревшей, потрескавшейся превратится в ярко-зелёную, сочную, обильную овощами, фруктами. Высококачественной пшеницей. А вот эти документы, которые держит Николай Семёнович, навсегда останутся первыми и превратятся в историческую реликвию. Честно говоря, у меня какое-то ненормальное состояние души: распирает  радостное чувство гордости, что мы первые здес начнём такое большое и очень важное дело, хочется шутить и петь.
  - Ну, ну, Тимофей Ильич, брось, остынь, а то, глядишь, и стихами заговоришь, -  сказал ветврач, улыбаясь, видно, тоже довольный  затеваемым делом.
  - И заговорю. Запросто заговорю. Мы стоим у истоков поистине великого дела. Вы только представьте себе, что через несколько лет, ну пусть …десятилетий вся заволжская степь так  преобразится, что здесь даже животный мир изменится..
  - Ну, ладно, ладно, Тимофей Ильич, ты прав, но успокойся и спустись с небес на землю. Я, конечно,  «за», - говорил ветврач, - но всё же в голову сами собой  приходят  такие странные мысли»а не впадаем ли мы в детство и не занимаемся ли утопией? Степь – это творение природы и большой вопрос «позволит ли она нам вторгаться в её пределы?»
  -  Всю жизнь человек только и занимается тем, что окультуривает  природу, приспосабливает её под свои нужды, - горячо заговорил Тимофей Ильич. -  Так что все сомнения – в сторону.Поручаем Николаю Семеновичу пообщаться с учёными,
 
пригласить кого-нибудь в Степное и надо поднимать на это дело людей.
  Не откладывая на «потом»,  Николай съездил в институт, встретился с заведующим кафедрой мелиорации, показал ему  решение  правления кооператива, заручился поддержкой, и через несколько дней  профессор Игнатов приехал в  Степное, чтобы выступить перед селянами, послушать и  почувствовать их настроение, рассказать  о перспективах и трудностях орошения степных земель. Встреча проходила в клубе и продолжалась несколько часов. Была крайне оживлённой, но, как отметил про себя Тимофей Ильич. , заинтересованной и деловой. Большинство селян и в первую очередь членов кооператива по-настоящему глубоко и серьёзно загорелись идеей  орошения  их земель. Однако нашлись и скептики Но они, по замечанию Тимофея Ильича, были в глубоком и ничего не значившим меньшинстве, а поэтому ожесточённых споров не было и, как говорится, стенку на стенку не  бросались.
  Разговоры и споры о проблеме орошения земель продолжались в Степном и  после отъезда  Игнатова. Пожалуй, одним из самых непримиримых этой идеи был Семён Семёнович Волков. Чуть ли не каждому встречному и поперечному он говорил в сердцах: «Ну это же бред. Самый настоящий бред. Разве можно нашу степь напоить водой? Да никогда в жизни. Это же бочка без дна. Сколько ни лей – всё равно  впустую. Это  молодые не понимают, а поживут с наше, хлебнут всего по самые ноздри, тогда и поймут, что такие  шутки с природой  просто так не проходят. Сплошная авантюра. И я очень сожалею, что один из этих авантюристов – мой сын».
  Но вот Галина Васильевна, которая  была управляющим  фермерского хозяйства Волкова, легко, ненавязчиво уже не раз говорила своему хозяину:
  - Семён Семёнович, в  этом проекте орошения есть  много очень даже положительного.
  - Много авантюры! – в запальчивости говорил Волков.
  - Да. Да. Дущок авантюризма присутствует, но и много очень даже рационального. Всю степь, конечно, не напоищь, но её отдельные земли можно напоить, сделать их  эксперименталь-
 
ными и посмотреть, во что это дело выльется и сколько будет стоить.. Считаю, что надо поучаствовать в проекте, поддержать его и деньгами, и добрым словом так, чтобы особо не выкладываться, но в то же время быть причастным к нему.
  - Ты, может быть и права и, скорее всего права. Чувствую это нутром. Но  это потребует больших денег. А расставаться с большими деньгами у меня  просто сил нет. Мне бы лучше вот как  идёт караван, так пусть и идёт – ни бегом, ни вприпрыжку, а ровным и спокойным шагом.
  - Дорогой Семён Семёнович, так не бывает. Жизнь не стоит на месте и к её изменениям просто надо быть готовым и быть их участником.
  В последнее время, обращаясь к Волкову, она стала  ещё употреблять и слово «милый». При этом она ласково и преданно смотрела ему в глаза. В такие мгновения сердце Волкова в сладкой истоме сжималось, на мгновения замирало и он полушутя, полусерьёзно говорил:
  - Галочка, сладкая моя, ну я же не железный. Что ты делаешь со мной?
  - То же самое, что и вы со мной. Я постепенно в вас влюбляюсь и чувствую, как теряю себя. Вы меня отругали бы что ли, сделали бы мне больно, чтобы я изменила о вас своё восторженное  мнение, чтобы думала, что вы плохой.
  После таких слов он в сладком оцепенении мгновение-другое смотрел на неё и говорил глухим грудным голосом:
  - Ишь чего захотела, чтобы я такой симпапуле, такой конфеточке сказал, что она  совсем не сладкая. Моя натура мне не позволит это сделать. Пойми я давно уже разговариваю с тобой не умом, а сердцем и ничего с этим поделать не могу, да и, признаться, не хочу.
  Постепенно она стала позволять ему, будучи наедине, обнимать себя, целовать в щёку и шею, держать руку на талии. Однако народное око было ох как острым и бдительным, замечало малейшие изменения в их отношениях и в своём толковании доносило жене Волкова. Она, как могла, терпела, крепилась, не выдавала своих душевных страданий. Но, когда ей донесли, что он  целыми днями  в обниму ездил  с ней в
 
Тарантасе, часами пропадал в поле и вообще, не стесняясь, обнимал и целовал её на людях, Елизавета Петровна решила, что настала необходимость её вмешательства в их отношения. Как разумный и достаточно умный человек, какой она себя считала, прежде всего попыталась поговорить с мужем, пристыдить и даже потребовать от него, как она выразилась, крутить роман со своей управляющей. При этом Семён прикинулся паинькой, мило и невинно улыбался, пожимал плечами и говорил:
  - Ну, что ты, мать, ну зачем же так? Ну, что я тебе плохого сделал? Это всё наговаривают люди. А ты слушаешь и собираешь все эти сплетни. Нехорошо. Стыдно. Ты позоришь меня и всю нашу семью. Не надо так.  Она экономист, хорошая управляющая, поэтому  приходится часто общаться с ней. Ну, а потом она действительно симпатичная, и все мы были в молодости симпатичными. Ну, посмотрел я на неё раз-другой…ну и что из этого?  Я стал к тебе хуже относиться? Так что не надо, не надо все эти разговоры. Ты для меня единственная и на всю жизнь.
  Как ни старался Семён ласковым словом, преданным взглядом успокоить жену, внушить, что он по-прежнему верен ей и чист перед нею, как  промытое стёклышко, Елизавета оставалась с плохим настроением, была постоянно смурной и с тревогой ощущала в себе неудержимо растущую агрессию против Галины Васильевны. Елизавета Петровна  уже давно не верила ни одному слову мужа, догадывалась, что он изменял ей с молодой управляющей. «Молодая и шустрая. Облапошит старика, - думала Елизавета.-  Уговорит, чтобы он ей подписал или часть дома, или даже часть  фермерского хозяйства, нажитого  совместным каторжным трудом. Пришла на всё готовенькое. И останешься ты, Лизка, у разбитого корыта».
  А злые языки тем временем докладывали ей о том, что отношения Семёна и Галины уже были похожи на отношения мужа и жены, что он часто  бывал  дома у Галины Васильевны и нередко уходил от неё поздно ночью. И Елизавета решила, что пришла пора действовать, отлучить мужа от этой молодой шлюхи. «Ишь чего захотела? Приехала на всё готовенькое, - гневно думала Елизавета. – Да я тебя уделаю так, что ты у меня
 
станешь похожа на ведьму и будешь кашлять до конца жизни и больше ни  за что не захочешь  иметь дела со мной и Семёном и будешь ходить только окраиной села. Не долго думая, она прибегла к своему  опробованному и, как ей казалось, достаточно эффективному способу: нашла увесистую палку, подержала её в руке, осмотрела со всех сторон и отправилась поздно вечером к дому, где жила Галина. Остановилась перед полисадником. Через тюлевые гардины в залитых светом окнах она увидела силуеты мужа, Галины и хозяйки дома. Они оживлённо о чём-то разговаривали, размахивали руками, наклонялись друг к другу и ходили по комнате. «Во…нашёл себе друзей. Своих разогнал…родных сыновей  выставил на улицу, а к чужим людям ходит на посиделки, - думала она. Злоба, кипевшая в ней крутым кипятком, подпирала, казалось, под самые ноздри, туманила сознание, подталкивала  к решительным и жёстким действиям.- Ворваться бы сейчас в дом и надавать им по их непутёвым  головам вот этой тяжёлой дубиной, - думала она в нетерпении переминаясь с ноги на ногу. – А Дпниловна тоже хороша: устроила у себя в доме притон для  любовных утех. Сказать вот председателю кооператива или в милицию заявить…Да чего там заявлять? Я сама с ними разберусь!» Она сделала было несколько шагов в сторону двери дома, но благоразумие вовремя остановило её и вернуло  к полисаднику и отодвинуло в темноту. В это время в доме погас свет и на улицу вышли Семён и Галина. Держа его под руку, она сказала негромко:
  - Я провожу тебя немного.
  - Хорошо. Только немного, а то уже поздно и слишком темно.
  Расставаясь, они шептались, обнимались, целовались. Елизавета всё это слыщала, видела и переносила с трудом. В тот момент, когда Галина, возвращаясь, подошла к крыльцу дома, перед нею встала Елизавета со словами:
  - Погоди. Погоди. Разговор есть, шлюха городская. Чего липнешь к моему? Других мужиков тебе мало? Отучу в миг.
  Елизавета размахнулась, занесла палку над головой Галины, но опустить её по назначению не смогла: девушка отпрянула  в сторону, палка пролетела мимо плеча, задело бедро и чуть было
 
Не вырвалась из руки. Елизавета  торопливо замахнулась ещё. Но Галина ловко перехватила палку, вырвала её и бросила в темноту и сказала, как могла, спокойным, неторопливым тоном:
- Елизавета Петровна, не надо. Предупреждаю: у меня третий разряд по самбо. Постоять за себя могу.
  Но это не впечатлило Елизавету, и она, продолжая разъяряться, пошла в наступление, пытаясь ударить Галину  кулаком по лицу. Пятясь и уворачиваясь от неё, Галина говорила торопливо:
  - Ну, не надо. Не надо, Елизавета Петровна, а то ведь я могу и покалечить.
  Но Елизавета продолжала  наступать, размахивая руками и всё пытаясь дотянуться до лица. Тогда Галина схватила её за руки, завернула их за спину и пыталась некоторое время так удерживать. Однако Елизавета пустила в ход ноги, неистово брыкалась ими и несколько раз ударила Галину. Тогда девушка отпустила её, отпрянула в сторону, но ни уходить, ни убегать не собиралась.
  - Я тебя убью! Возьму у мужа двустволку и прикончу. Или ты уедешь из села. Уедешь! – задыхаясь и давясь словами, говорила Елизавета. Вон сколько молодых и хороших парней Что ты к старику-то липнешь?
  - Это не твоё дело, Елизавета Петровна. Это моя жизнь и не вам ею распоряжаться. А Семён Семёнович всё равно будет мой. Я от него жду ребёнка..
  - Что? Что ты сказала? Брешешь! Брешешь! – сказала Елизавета, задохнувшись от злобы и застыв на месте.
  - Вот так, Елизавета Петровна. А вы дерётесь. Нехорошо. Не надо. Глядишь скоро и пелёночки будешь стирать и сушить.
  - Брешешь! Брешешь! Поклянись!
  - Ещё чего. Не верите – не надо. Это ваши проблемы.
  Из Елизаветы вырвался какой-то непонятный гортанный клёкот, словно её стошнило, она повернулась к Галине спиной и вяло, обречённо пошла в сторону своего дома. Через несколько её шагов Галина услышала от неё рыдания в перемежку со звуками, похожими то ли на волчий, то ли на собачий вой.
  Елизавета не пошла в дом. Села около него на лавочку и,
 
уронив голову на руки, отпустила внутренние тормоза и разразилась обильными слезами и глухими грудными рыданиями, переходящими в тихий и протяжный скулёж. Ей было так жалко себя обманутую и отверженную. Хотелось, чтобы кто-нибудь пожалел и посочувствовал, но одновременно не желала, чтобы её видели такой  раздавленной и растерянной. Казалось, ночь  сочувствовала и помогала ей тем, что была безлюдной и заполненной густой, вязкой теменью. «Увидел бы сейчас Фёдор, наверняка, пожалел бы и посочувствовал бы, - думала она в те мгновения, когда  рыдания, выворачившие ей душу, отступали. – Да и Николай  не остался бы равнодушеым. Нет рядом ни того, ни другого. Разлетелись из родного гнезда. Ну, а кто будет жить с таким отцом-деспотом, променявшим детей на  молоденькую шлюшку?»
  Под утро со степи потянуло прохладой, терпким, насыщенным  ароматом горькой полыни, родной и понятной с детства. Но сейчас к её душевному состоянию он добавил ей горечи и напряжения. Стало зябко. Руки и ноги налились усталостью, и Елизавета подумала о том, что  можно было бы лечь спать.
  Она тихо вошла в дом. Из спальни Семёна  по всем  опустевшим комнатам растекался спокойный, рокочущий храп. Мнновение-другое Елизавета постояла около спящего мужа и, ведомая  злобной внутренней силой, подалась в сторону своей комнаты, но вдруг обнаружила, что остановилась около чулана, включила в нём свет и когда увидела висевшую на стене двустволку вдруг поняла, что оказалась она здесь из-за неё. Рядом висел патронташ с готовыми  патронами. В молодости она ходила с Сменном на охоту и даже имела на своём счету подбитую дичь.»Вот сейчас пойти жахнуть его и разом все душевные муки исчезнут…все душевные, самые тяжкие и непроходящие, а всё остальное – не в счёт, - подумалось ей с тревогой глухой, глубоко сидящей, слегка слышимой сердцем и совсем не воспринимаемой  разумом. Она взяла ружьё, переломила его, обнажив пустые отверстия стволов, принялась неторопливо, словно нехотя вставлять патроны и вдруг обнаружила, что  её пальцы тряслись да так сильно, что зарядить
 
ружьё она никак не могла. В это время ей словно кто-то говорил со стороны: «Уж если убивать, так лучше  шлюшку, чтобы и духу её здесь не было. А его? Ну что его, если баба сама стелится и ложится под него, да он просто не мужик, если не воспользуется. М всё же, Елизавета, он тебя предал, променял тебя на  на эту городскую  поганку». Наконец, она вставила патрон, закрыла стволы и вдруг увидела протянувшуюся из-за спины жилистую руку мужа.  В это же мгновение он выхватил у неё ружбё, резким, сильным движением развернул к себе жену и, дыхнув на неё смрадом водочного перегара, спросил грозно и требовательно:
  - Это ты чего? Чего это ты задумала? Кого собралась убивать?
  - Да никого я не собралась убивать.Просто смотрю. А вообще надо бы жахнуть твою шлюху.
  - Я тебе жахну. Так жахну, что будет больно до конца жизни. Тебе жить надоело? В тюрьму захотела? Иди спать.
  До конца ночи ни Елизавета, ни Семён так и не заснули. Каждый пролежал или просидел в своей спальне наедине со своими мыслями. Елизавета с горечью думала о том, как неблагодарно повернулась к ней судьба, перебирала в памяти, где, когда и кому она сделала зло, искала, за что её так  наказал бог. «Изо всех сил  старалась ко всем относиться уважительно, не обманывала и не воровала чужого. Правда, вот Софью палкой отходила…ну так это же справедливо, за дело. Пусть не лезет в чужую семью. А Семён – мой крест, мне его и нести, каким бы он ни был тяжёлым. Такая моя судьба. Ты сама его  выбрала, сама Сама вышла за него замуж, сама, по своей инициативе родила ему  и себе детей», - думала Елизавета, кряхтя и ворочаясь на  скрипучей койке. И не замечая её протяжного и жалобного скрипа. Семён тоже иучительно думал, почему  Елизавета взялась за ружьё и что могло бы из этого получиться: «Неужели застрелить собиралась? Неужели я так достал её? А ведь могла бы, глаза-то горели, как у сумасшедшей. А те дробины, которыми заправлены патроны, попади они в голову или в грудь, кроме смерти не оставили бы мне другого выбора. Всё может быть. Ты знаешь её – она на всё способна. Надо подальше спрятать и ружьё, и охотничий нож».
 
  Утром, как обычно, побрившись и умывшись, он пришёл в столовую и сел на своё место. Из кухни вышла Елизавета, поставила перед ним тарелку с отварной картошкой и разогретой картошкой, затем принесла яйца, очищенные от кожуры, сметану, разогретые пампушки с творогом, кружку кваса и попыталась уйти. Семён окликнул её, сказал, чтобы села рядом.
  - Ты зачем вчера брала ружьё?
  Она промолчала. Он повторил вопрос.
  - Ты, Сеня, совсем обнаглел. Гуляешь в открытую с этой городской шлюхой. Все видят и говорят об этом. И осуждают, а с тебя, как с гуся вода.
  - Ну, так ты хотела меня пристрелить? Так? Да?
  - Нет.
  - Не ври. А тогда что же ты брала ружьё? Нехорошо, мать. Нехорошо. Я от тебя этого не ожидал.  Вот ты оказывается какая.
  Елизавета молчала. Понимала, что надо было что-нибудь сказать  в своё оправдание. Но молчала, потому что к горечи, вызванной изменой мужа, добавилась горечь  стыда и не столько оттого что он пожурил её, сколько от осознания того, что она действительно почти готова была  его застрелить.  И она опять подумала о том, что, если уж стрелять, то стрелять надо было её, потому что мужик всегда и везде остаётся мужиком».
  - Она сказала, что  ждёт от тебя ребёнка.
  - Кто это она?
  - Твоя шлюшка.
  - У меня нет шлюшки.
  - Не прикидывайся шлангом. Твоя…это…как её, как ты её называешь управляющая что ли? Кем управляет? Тобою?
  - Не может быть. Тебя дурят, а ты и веришь всему. Вобщем так, Елизавета, дай мне спокойно поесть да по делам надо идти. И вообще хватит за мной следить.
  В этот день с раннего утра в амбары фермерского хозяйства засыпали зерно нового урожая. Здесь же была и Галина Васильевна. Она следила за работами, вела учёт количества засыпанного на хранение зерна. Её конь стоял неподалёку.
         Было прохладное осеннее утро. И члены кооператива, и рабочие  Волкова торопились поскорее  управиться с полевыми работами, отсортировать, просушить на току зерно, упрятать его в хранилища от непогоды.
  Семён подъехал к своим амбарам, громко со всеми, кто работал, поздоровался, покряхтывая и превозмогая боль в коленках, слез  с тарантаса. Подошёл к Галине, спросил с лёгкой приветливой улыбкой:
  - Как дела? Проблемы есть?
  - проблем нет. Всё идёт по плану, как говорят космонавты, в штатном режиме.
  - Урожай в этом году хороший, только вот опять вопрос, где  и как сбыть зерно. Посредники дают слишком  низкую цену.
  - Нет, нет, Семён Семёнович, со сбытом не торопитесь и не беспокойтесь. Мы же с вами договорились по этому вопросу. Амбары утеплены. Вентиляция хорошая. Немного подождём. Я уже обзваниваю некоторых клиентов. Думаю со сбытом не будет проблем.
  Все эти слова он уже не раз и сам говорил, и слышал от Галины, но сейчас они были для него своеобразным подступом к ней. Проверкой того, каково  её настроение, чтобы спросить о том главном, что сообщила ему Елизавета – беременна ли она и если да, то как  к этому относится. Он кивнул в сторону коня:
  - Всё верхом ездишь?
  - Да. А что? Был бы автомобиль, на автомобиле с удовольствием ездила бы. Но я всего-навсего управляющая. Мне можно и на коне и это даже как-то романтично. Меня уже кто-то степной амазонкой назвал. А вот вам, Семён Семёнович, как преуспевающему фермеру для солидности и для  удобства  пора бы уже ездить на  автомобиле – снедорожники, конечно, на иномарке. Это будет своеобразным показателем вашего успеха, устойчивости и солидности вашего хозяйства, а также то, что вы успешный предприниматель, надёжный партнёр и с вами можно заключать серьёзные сделки.
  - Про  автомобиль ты, конечно, права. Но это потом, потом. А сейчас скажи мне вот что. Ты вчера с Елизаветой общалась?
  - Было немного.
  - А подробнее.
  Галина развела руками, несколько недоумённо спросила:
  - А что вас интересует?
  Ей не хотелось рассказывать, как Елизавета бросалась на неё, норовя достать кулаками до лица. Потаённый внутренний голос её подсказывал ей, что не надо это делать, потому что Семён устроит вселенский скандал, а то и выгонит Елизавету из дома и причиной этого будет она – Галина Васильевна. Конечно, после такого погрома, думалось кй, Семён может позвать её к себе и сказать «живи у меня и будь моей». Но счастье на чужой беде Галине не хотелось и поэтому она промолчала о попытке Елизаветы поколотить её.
  - Меня вот что интересует: ты говорила Елизавете, что ждёшь от меня ребёнка? Это правда?
  Она стыдливо опустила взгляд. Лёгкая улыбка светлым бликом  коснулась её  симпатичное личико. Семён увидел её, сердце его ёкнуло, на мгновение, казалось, замерло и забилось в таком радостном возбуждении, от которого и лицо его, изрезанное морщинами, задубелое под степным солнцем, засветилось, а голос задрожал сочно и звучно, как у молодого человека, полного сил и жизненного задора.
  - Хочу девочку и такую же симпапулю, как и ты
  - Пока ещё точно неизвестно. Пока только задкржка.
  - Какая ещё задержка? Чего задержка?
  - Семён Семёнович, ну ты прямо, как  тринадцатилетний мальчик. Все знают, какая и почему бывает у женщин задержка.
  - Футы-нуты, ну, конечно же, конечно. Извини. Извини. На коне верхом больше не езди. Беременной женщине не положено трястись на коне. Сегодня же дам распоряжение, чтобы  оборудовали пролётку, поставили дополнительные рессоры. И будешь ездить, как на пуховой перине. А на коня больше не садись. С сегодняшнего дня – только в пролётке.
  - А мне  нравится верхом на коне, - с улыбкой сказала она.
  - Потерпишь, Галина Васильевна. Потерпишь. Теперь тебе надо заботиться не только о себе. И нервничать тебе нельзя. С Елизаветой больше не связывайся. Постарайся её обходить стороной. Живи так, как будто её нет. Я сейчас поеду на пятый стан. Звонили оттуда. Какие-то проблемы возникли. А ты занимайся загрузкой амбаров.
 
  - Хорошо, Семен Семёнович, но прежде я всё же ещё и ещё хочу сказать, что  кооператив продаёт акции на устройство орошения степи…и довольно недорого, пока недорого. Считаю, что надо взять, хотя бы немного. Мы всё равно не сможем жить и работать изолированно.
  - Знаю я это всё. Знаю, только вот не верю, что из нашей степи, похожей на выжженную пустыню, можно сделать оазис. Если бы это можно было сделать, люди – не дураки, давно сделали бы. И всё же совсем отстраняться, конечно же, не стоит. Ты права. Но отдать немалую сумму денег на сомнительное дело у меня никак не находится сил.
  - И всё же, Семён Семёнович…
  - Ну, хорошо. Хорошо.  Надо подумать. Подумаем. А в седло больше не садись. Не женское это дело.. И помни мне нужна здоровенькая и хорошенькая, как и ты, девочка. Озолочу.
  Семён уехал.  К середине дня Галина завершила загрузку  амбаров зерном, взяла под уздцы коня и пошла в контору, где её ждали бумаги, компьютер, телефонные переговоры. Текущие дела  давно стали для неё обычными ,  привычными и она старалась решать их в первую очередь. Но сейчас её мысли были заняты собою. Она не только не знала беременна ли, но и ещё не решила для себя нужна ли ей беременность. «Конечно, перспектива весьма заманчивая соединить судьбу с Семёном. – думалось ей, - Ему пятьдесят, мне двадцать пять. Нормально. Мужчина и должен быть старше. Так принято во всём цивилизованном мире. К тому же, откровенно говоря, он мне  нравится. Такого мужчину, как говорится, днём с огнём поискать и не всегда найдёшь. И лицом приятен, и крепко стоит на ногах, и ко мне неравнодушен, может быть даже и любит. Так что золотая рыбка сама ко мне в руки идёт и прогонять её  не  вижу в себе ни желания, ни сил». Думая так, она ощущала в себе проснувшийся и , независимо от её желаний нарастающий азарт хищника. В иные  минуты  внутренней мечтательной расслабухи она  давала волю своим фантазиям и видела себя не просто супругой Семёна Семёновича, но и, пожалуй, главное,  полной хозяйкой   всего его богатства. Вот тогда уж точно ездила бы по степи не в пролётке с вожжами в руках, а на автомобиле обязательно  заграничного
 
Производства, на внедорожнике, которому ни по чём  ни распутица, ни глубокие  сугробы.  А верховая езда на  горячем скакуне останется занятием для души.
  Она сидела за компьютером, когда Семён вернулся с пятого стана. Он достал из холодильника бутылку с минеральной водой, один за одним выпил два стакана и, отдышавшись, сказал:
  - Беда, Галина Васильевна. Беда подошла к нашему хозяйству.
  - Что-нибудь со скотом? Заболел?
  - Нет. Хуже. Земли пятого стана отбирают. Самым настоящим рейдерским захватом действуют. Просто захватывают и всё. А почему же не захватить, если центр попустительствует, а по сути дела потакает потом действиям. И прокуратура помалкивает, делает вид, что ничего не видит и не знает. Нет, ну, конечно же, всё обложили, обставили документами с гербовыми документами и утверждают, что вроде бы  это их земли. Да только не мне это говорить и не мне под нос совать свои липовые бумажки. Я с детства эти земли знаю. Я по ним мальчишкой бегал. И всегда они принадлежали нашему колхозу, апотом, когда стали делить паи и  распределять их по бывшим колхозникам, эти земли отошли ко мне. Это все знают. Сегодня утром показывают мне какую-то бумажку на право владения моими землями,  с гербовой печатью и подписями,  план, паспорт участка. Сегодня же во второй половине дня поставили щитовой дом и начали пахать землю. Меня это так расстроило…просто место не нахожу. Вот так, Галина Хорошая. В городах предприятия захватывают и отбирают друг у друга, у нас  земли стали отбирать. Что за время такое бандитское?
  - Всё правильно. Всё правильно. Всё так и должно быть. Наоборот, было бы ненормально, если бы этого не было.
  - Футы-нуты, пирожки с картошкой. Скажешь тоже…нормально. Какая же это нормальность? Это сколько же теперь придётся истратить пота, крови и днег, чтобы отстоять  своё право на земли и вернуть их? Ведь все прокуроры, судьи, адвокаты, менты куплены м перекуплены. Ну, чего ты молчишь, Галина Васильевна_ Скажи, хоть слово. Что делать-то будем? Так всё имущество могут отобрать.
 

- А что тут говорить? Всё и так ясно. Это и есть рыночные отношения, и  в их основе лежит принцип «кто-кого». Людоедский принцип.  Власть так живёт и другим разрешает так жить. Ладно, Семен Семёнович, не расстраивайтесь. Успокойтесь. Землю  мы  не отдадим.
  - Как это не отдадим? Они уже захватили её и распахивают. Причём, торопятся.
  - Вышвырним и больше не пустим.
  Галина набрала номер в сотовом телефоне, спросила:
  - Михаил? Как себя чувствуешь? Жив-здоров?
  - Да. Всё в норме. Что-нибудь надо?
  - Миша, пришла пора действовать  Позвони своим ребятам и скажи, что собираемся завтра в шесть у конторы Семёна Семёновича, на конях и с оружием.
  - Хорошо. Давно пора. Что- нибудь серьёзное?
  - Не думаю, но кое-что надо сделать.
  - Это что такое? Что за сборы на конях да ещё при оружии? – удивлённо и озабоченно спросил Волков.
  - Семён Семёнович, я же вам говорила, что при нашем …при вашем хозяйстве я организовала небольшой отряд, всего пять человек. Это отряд самообороны. На всякий случай. Я обучила их приёмам самбо, боксу.
  - Ты боксировала с ними и они тебя тискали и хватали за всякие места
  - Нет. Нет. Меня не хватали. Хватали они друг друга. А я только показывала, как хватать. К тому же дала им небольшую методичку, по которой можно самим  научиться  разным приёмам.
  - Ну, и Галина Васильевна. Да ты одна  стоишь десятка самых опытных мужиков. Надо же додуматься, чтобы создать отряд самообороны. А почему ты мне об этом не сказала?
  - Говорила и не раз, но вы всё мимо ушей пропустили и не придали значения.
  Всего час назад он чувствовал себя человеком, у которого воры из  кармана вытянули  увесистую пачку денег, отчего почувствовал глубоко уязвлённым и с плохим настроением.
 
  - Ну, и что ты намерена делать? – спросил Семён повеселевший, готовый к решительным действиям.
  - Во-первых, вышвырним с поле, а во-вторых, сделаем так, чтобы больше не захотелось подобное делать.  Напомню вам английскую поговорку «льва возбуждает слабое, беззащитное блеяние  ягнёнка»». Так и с имуществом: почему бы не прибрать к рукам, если возможно. Так поступали ещё князья Древней Руси: друг у друга отбирали земли и присоединяли к своим. Обычная практика. Надо научиться ей противостоять.
  - Я – с вами завтра, - бодро сказал Семён.
  - Думаю мы сами справимся. Отдыхайте.
  - Нет. Нет. Как это отдыхайте? Мои земли начинают растаскивать, а я буду отдыхать? Я не мужчина что ли?
 Весть о том, что объявились Потрошители земель Волкова, что не только присмотрели  большой клин, но и начали на нём работы, обдетело село со скоростью птицы. А поэтому, когда ранним утром у конторки Семёнова собрался небольшой отряд всадников с ружьями за спинами и когда он лёгкой рысью проскакал по селу, поднимая пыль и вызывая удивление селян, , среди них пошёл оживлённый разговор о том, что  бы это всё значмло? «У нас гражданская война  что ли началась?? – спрашивали друг друга.. «Давно пора», - отвечали другие.
  Примерно через полчаса отряд, состоявший из Семёна, Галины и пятерых юношей, работников Волкова,  остановился и спешился на  земле пятого стана. Здесь уже стояла отечественная легковушка далеко не первой свежести. Около большого культиватора с навесным плугом склонились трое молодых мужчин. Подъехавшие всадники  явно были для них большой неожиданностью.
  - Михаил. Захар, в машине  могут быть стволы. Надо быстро забрать их, - торопливо сказал Семён. Михаил и Захар вмиг оказались около  легковушки, проворно осмотрели её внутри и извлекли два автомата. Показывая их, громко, по-детски  радостно кричали:
  - Во! Калаши! Смотрите! Совсем новенькие.
  - Э…э! Куда? Куда? А ну положи на место, - крикнул кто-то из находившихся около культиватора. Другие бросились было
 
отнимать. Но  Волков и его люди  сумели сделать   несколько выстрелов  в воздух и окружили   непрошенных гостей. Перед наведёнными на них стволами они опешили и в растерянности остановились.
  - Галина Васильевна, пожалуйста,  отойди  подальше в сторонку минут на двадцать, - сказал Семён с победно сияющим лицом и  трудно сдерживаемой улыбкой. Галина молча выполнила просьбу, подошла к щитовому домику, принялась рассматривать его. А в это время Семён, продолжая  держать  наперевес ружбё, сказал  непрошенным гостям:
  - А ну-ка, раздевайтесь.
  - Чево? Зачем?
  - Живо раздевайтесь! Глухой? Дать по ушам. Раздевайтесь, - потребовал Семён и, направив  двустволку на ноги,  выстрелил..  Дробь. Дробь вошла в землю рядом, подняв пыль и сухие комья земли.. Парни испугались, заволновались и, бормоча «Ну, чего? Ну, сейчас», начали нехотя, медленно раздеваться. Семён заставил снять с себя всю одежду, вплоть до трусов и положить её на культиватор.
  - Поджигай, - сказал он Михаилу
  Полыхнуло пламя.  Рванул бензобак культиватора.
  - Этот щитовой домишко, который они здесь прилепили, тоже сжигаем. Поджигайте его, - командовал Семён.
  Вскоре горел и дом. Гонимый прохладным утренним ветерком, по степи тянулся  едкий  дым, пугая сусликов, тушканчиков, юрких ящериц и настороженных змей.
  - Давайте и машину спалим, - предложил Михаил
  - Нет. Нет. Машину не будем трогать. Это немалые деньги, суд, волокита. А этим залётным архаровцам я сейчас пару тёплых слов скажу.
  Семён подошёл к ним поближе, заговорил с воодушевлением, как победитель:
  - Я понимаю, что вы  всего- навсего наёмные пешки. Что вам хозяин сказал, то вы и делаете и поэтому сейчас вас не тронем. Но, если хоть раз застанем вас здесь, на этой моей земле, пеняйте на себя. Предупреждаю – положим на землю голыми и будем сечь кнутами до кровяных рубцов, пока кожа  ваша на
 
спине и на заднице не превратилась в лоскуты.
  Он замолчал, выдержал небольшую паузу, грозно спросид:
  - Все слышали? Все поняли, что это значит?
  Парни торопливо закивали головами, негромко, стыдливо проговорили, прикрывая руками  свой стыд:
  - Да. Да. Ага. Ага.
  - Это первое, что я хотел вам сказать. Теперь слушайте дальше, слушайте и запоминайте и передайте своему хозяину, что с сегодняшнего дня я формирую роту из жителей Степного…
  - Лучше батальон, - подсказал Михаил
  - Нет. Батальон не получится, а роту  сформирую. Каждоу, кто будет служить, буду платить хорошие деньги.. У меня есть калаши, огнемёты. У меня  хорошие связи с воинской  частью. Надо будет – позову на помощь БТР.
  Семён фантазировал легко, с большим желанием, всматривался в лица голых парней, скрестивших руки ниже пупка, и с удовлетворением отмечал, что их лица чернели, а челюсти  отвисали так, словно к ним были подвязаны многокилограмовые гири. Семён подошёл к одному из них, брезгливо спросил:
  - Вот ты, гавнюк, ты с кем живёшь? Конечно, с родителями, а там ещё есть брвтья и сёстры? Так вот, если я тебя хоть раз ещё увижу на своей земле, я пришлю своих парней к твоему дому, они ночью обольют его бензином и подожгут. Сгорите живьём вместе с домом.
  Семён подошёл к следующему парню и сказал ему то же самое. Затем обратился к своим ребятам:
  - Ну, что будем с ними делать?
  - Да пострелять их. И всё. Что с ними канитель разводить? – предложил Михаил.
  - Нет. Надо заставить вырыть себе яму. Постреляем, туда их побросаем и закопаем., - проговорил Захар.
  - Ещё чего закапывать?. Ночью здесь появится такая свора волков. Всё растащат, - сказал Михаил обыденно и просто.
  - А ну-ка, становитесь в шеренгу. Хватит друг за друга   прятаться. А вы проверьте ружья, чтобы  бить наверняка, сразу насмерть.
Парни Волкова, державшие ружья  за плечами, взяли их наперевес, принялись  деловито проверять, вставлены ли патроны, работают ли курки, перекладывали их из руки в руку, при этом сдержанно улыбались, понимая, что стрелять не придётся, тем более видели, как Семён подмигнул им, дескать, попугаем... К этому моменту послышались  сдавленные, нечёткие звуки, похожие на  тихое грудное рыдание и жалобные, как блеяние ягнёнка, слова:
  - Дяденька, не стреляйте. Отпустите нас. Больше не будем.
- На колени, сволота! На колени! – крикнул Михаил.
  Парни тихо выли, бормотали «дяденька, мы больше не будем», но продолжали стоять, ссутулившись и прикрыв срамные места. Тогда Захар вскинул ружьё, выстрелил вверх и сказал с  напускным возмущением:
  - Второй залп будет по вашим яйцам.
  Первым упал на колени парень, стоявший в середине. За ним рухнули и остальные.
  - Хорошо. Очень хорошо, - говорил Семён довольный и возбуждённый, потирая ладони и не сдерживая улыбки. – То, что надо. А теперь вот так же, на карачках жмите к машине. Кто будет отставать, последнему пущу дробину в задницу.
  Согнувшись колесом, неуклюже переступая, они подались в сторону машины. Кто-то встал в полный рост. Захар грозно крикнул:
  - На карачки, сволочь! На карачки! Стреляю!
  Он действительно выстрелил. Вздёрнув голые задницы, парни добрались до машины, торопливо, мешая друг другу, забрались в  неё. Семён был доволен расправой, но улыбался скупо, сдержанно. Его беспокоила мысль о том, что всё случившееся может быть или концом попытки захвата его  собственности, или началом ожесточённой и длительной схватки с непредсказуемыми последствиями. Михаил, Захар и их друзья чувствовали себя  победителями и смеялись  и радовались от души. Подошедшая к ним Галина тоже улыбалась., но мягко и сдержанно,
  - Унизили парней и радуетесь, - сказала она.
  - Ничего. Ничего. Зато наука им будет и в следующий раз
 
крепко подумают, прежде чем идти на чужие земли.
  - Ну, всё. А теперь домой. По – когям, скомандовал Семён, первым взобрался на коня, взмахнул рукой и крикнул:
  - За мной!
  Ранней осенью, когда на землю пали ранние заморозки, Галина прошла в больнице обследование и узнала точно, что она беременна. Незамедлительно сказала об этом Семёну. И с печалью в голосе добавила:
  - Девочка. Вот так. Доигралась. И что мне теперь делать? Опозорила и себя, и тебя, Семён Семёнович. Наверное, сделаю аборт и уеду куда-нибудь от позора подальше.
  Она замолчала в ожидании, что скажет Семён.
  - Это мой ребёнок и убивать его я тебе не разрешаю. И уезжать никуда не надо. Если ты не против, поженимся. Конечно, у нас большая разница в возрасте. По годам я тебе отец. Но я, вроде, ещё крепкий мужик. Правда, иногда и печень болит, и позвоночник крючит, и коленки скрипят, и голова вся седая. Но я со своей стороны сделаю всё, чтобы тебе со мной было хорошо. Слова грубого не скажу. А так как ты умная, хваткая женщина, будешь хозяйкой  Так что соглашайся стать моей женой.
  - Семён Семёнович, женившись на мне, восстановишь против себя и Елизавету, и сыновей.
  - Все уже и так восстановлены. Сыновья меня предали, по сути дела  бросили меня и не приходят ко мне, не общаются со мной. И знать не хотят живой ли я.
  - Ох, Семён Семёнович, как говорится, разрешите с вами не согласиться. Сыновья у вас хорошие. И Фёдор, и Николай спокойные, порядочные, не пьют и не курят. Живут семьями.
  - А к отцу с матерью совсем не ходят.
- Они же знают и видят, что вы живы-здоровы. На ногах. В работе. Что ещё надо?
  - Надо общение…душевное тепло. А…да ладно, если у них этого ко мне нет, что же поделаешь? Бог им судья.
  Вскоре всё село знало, что Галина беременна от Семёна, что он женится на ней и забирает её в свой дом.


  9
  В течение прошедшей зимы и наступившего лета проблема орошения степных земель захватила  жителей Степного с новой силой. Практически во всех семьях о ней мечтательно говорили, как о светлом будущем, когда даже в самые засушливые годы они будут иметь хороший урожай. По-прежнему было немало сторонников этой идеи, но и противников было тоже немало. А так как предполагалось, что оросительная система будет создаваться на деньги кооператива, то его бессменный и весьма авторитетный председатель Тимофей Ильич поставил задачу перед собою и  правлением кооператива добиться полного согласия и поддержки всеми. По этой причине Николай Волков опять отправился в  город, чтобы встретиться с учёными научно-исследовательского института  проблем сельского хозяйства. Нашёл здание, в котором он помещался ещё в свою бытность учёбы в вузе. Но на большой парадной двери  висела  доска, на которой  золотистыми буквами было написано  «Офис торгово-закупочной компании Прометей».Пока Николай стоял, думая. Что ему делать дальше, куда идти, из здания вышел охранник – мужчина лет пятидесяти, с туповатым выражением сытого, довольного лица.  Разминая сигарету, он спросил:
  - Молодой человек  что-то ищет?
  - Да. Вы не подскажете, куда переехал НИИ?
  - Переехал? Да ну что вы? Кому он сейчас нужен? Перестройка. Везде перестройка: от социализма – опять к капитализму. Колхозы и совхозы ликвидировали, а фермерам – не до науки.Не до жиру – быть бы живу. Так что ваш НИИ  просто разогнали за  ненадобностью. А что? И правильно сделали. А то годами штаны протирали и пальцы сосали, чтобы высосать какую-нибудь мыслишку. Бездельники. Только деньги получали. А вы сходите в сельхозинститут.  Многие отсюда туда подались. Только кресла поменяли.
  У Николая было много чего сказать этому человеку в защиту учёных научно-исследовательского института. Но не сказал, потому что  опять взгляд его наткнулся на туповатое лицо охранника и на то, как он жадно и глубоко затягивался сигаретой и заглатывал плотные  куски сизого дыма. Понял, что такому
 
человеку  бесполезно что-либо говорить о важности науки. Вскоре он переступил порог  сельхозинститута и встретился с  заведующим кафедрой орошения земель  Каримом Ивановичевым Толубеевым.
  - Ну, как там наши степи  поживают? Что новенького у вас? – спросил он весело, обрадовавшисб встрече  с  бывшим своим студентом.
  - Карим Иванович, разговор есть. Найдётся несколько минут? Или попозже зайти?
  - Время есть. Выкладывай сейчас.
  Николай рассказал об идее орошения  земель  Степного. Попросил высказать свои соображения, 
  - Ну, что я могу сказать? Конечно,  идея стара, как мир, но
исключительно ценная и интересная. Потребует больших денег и огромных усилий.
  - К нам уже приезжал доцент Н. Выступал в клубе. Но на этом  пока всё дело и стоит. Нет единодушия.
  - Я это всё знаю. Доцент Н. выступал у нас на заседании кафедры, рассказывал о своей поездке к вам. А насчёт единодушия, сдаётся мне, ничего не выйдет. Обязательно найдутся люди, которые будут против, которым  лучше ничего не делать. Надо ориентироваться на большинство. Давайте сделаем так: я приеду к вам в село, вы  соберёте коллектив кооператива в клубе, а я выступлю. Поговорим, посоветуемся, с чего и как начать и какие трудности следует ожидать.
  Через некоторое время, как и доцент Н, Карим Иванович, будучи горячим  сторонником орошения  засушливых земель,  выступил перед  членами кооператива, рассказал о своём видении решении проблемы, также рассказал селянам о том, что лет пятьдесят-щестьдесят назад  всего в десятках километров от Степного был великолепный фруктовый сад, раскинувшийся на нескольких десятках  гектаров. А вокруг – выжженная солнцем степь и ни озерца и ни речки. Воду для полива деревьев брали из колодцев. Правда, в военные и послевоенные годы, не получив должного  ухода, он  пршёл в запустение и затем совсем  пропал. В качестве первого шага  решения проблемы учёный предложил селянам посмотреть, насколько земли, принадлежащие
 
Кооперативу богаты или бедны  подземными водами. Сказал также, что для этого пока можно использовать старый дедовский способ: там, где водяная жила  близко подходит к поверхности земли, там обычно богатая растительность. На собрании было принято решение   найти такие места и сделать несколько пробных раскопов. Места нашли без труда, потому что многие селяне  знали их с детства, арендовали небольшой экскаватор и приступили к работе. Вода стала  сочиться уже после того, как  был снят слой земли в полтора-два метра глубиной.  Было сделано несколько таких раскопов. Вода в них то набиралась, то уходила, то опять набиралась. В течение лета раскопы почистили, укрепили стены досками и стали использовать, как места водопоя для скота.
  - А главное, - говорил Николаю  Карим Иванович, - мы получили неопровержимое доказательство, что  наша заволжская степь богата  водой, хотя это старожилам  и так известно. Колодцы разбросаны по всей степи и вода в них  хорошая.
  Медленно и трудно, ощупью и с недоверием, с оглядкой и сомнением селяне вплотную подошли  к решению задачи орошения своих земель. Зимой кооператив взял кредит в банке и заключил договор на проведение  работ с компанией, которая занималась  бурением скважин. Николай, Дементий, Софья, Тимофей Ильич после неоднократных поездок в областную администрацию  договорились о её безвозмездной помощи в деле орошения земель. Ранней весной, как только сошёл снег и земля  подсохла и запестрела  разнотравьем и ярко-красными тюльпанами, компания  завезла необходимы машины, оборудование и развернула работы.
  Прошедшая зима оказалась для Николая  временем трудных испытаний в его личной жизни, полной душевных переживаний, сомнений и разочарований. Уже почти два года он жил с Софьей, как муж с женой. Но с регистрацией брака у них как-то всё не складывалось и не получалось: то откладывали на «потом», то не было времени, то не позволяли природные условия (распутица и снежные бураны, то Софья, скривившись в улыбке, говорила: «Да ладно…куда торопиться? Живём и так. Ты рядом, ты мой и больше мне никто не нужен. Проверим свои чувства, чтобы
 
потом не было стыдно». «За что стыдно? – Спрашивал он себя, Живём мирно, спокойно, без ссор и с уважением друг к другу».
  Но в то же время и Николай, и Софья чувствовали, что была меж ними какая-то тихая и вязкая грусть-тоска, ровная и серая обыденность наполняла их, когда они были вместе. Эти перемены Николай заметил в Софье в последние год-полтора. Иногда ему казалось, что она говорила одно, а думала в это же время о другом и находилась в лёгком печальном наваждении. Он пытался узнать, что её беспокоило, но она неизменно твердила «всё нормально, всё хорошо», называла его милым, любимым и по-прежнему относилась к нему, как в первые дни их совместной жизни. Но вместе с этим она, всё чаше и чаще, как говорится, стала прикладываться к бутылке. Сначала пила только вечером по стопке-другой под предлогом необходимости снять стресс, беспокойство, заботу, накопившиеся за день. Затем стала пить и по воскресеньям, когда оставалась наедине, или, найдя укромное местечко тайком опрокидывала в себя рюмочку. А в последнее время к ним стал наведываться Дементий под предлогом пообщаться с дочкой. Его посиделки, как правило заканчивались  выпивкой. Мать Софьи, Николай пытались было противодействовать этому, но безуспешно, потому что их попытки  заканчивались обидами друг на друга и затяжными ссорами, которые тяжелее всех переживал Николай.
  Наконец, в селе стало известно, что любовница Семёна Галина Васильевна, будучи  беременной на  последнем месяце. Перешла жить в дом к Волкову и вскоре родила девочку. Это была новость, которая наравне с началом работ по орошению  земель кооператива, активно обсуждалась всеми селянами. Николай обратил внимание на то, что именно в это время Софья ушла в длительный запой, что с нею ещё не было, и несколько дней не выходила на работу, без дела слонялась по дому, валялась на койке, иногда в отсутствии Николая плакала, уткнувшись в подушку. Разгадка пришла сама собой. Однажды ночью Николай вдруг услышал, как Софья во сне довольно отчётливо шептала: «Семён. Семён. Сеня, Сеня, не надо…не надо». Николай насторожился, прислушался и ещё несколько раз услышал имя своего отца. На следующий день он ничего не
 
Сказал об этом Софье. «Мало ли чего  может присниться», - думал он, убеждая себя в том, что это всего –навсего случайность. Но стал прислушиваться и присматриваться к Софье с большим вниманием и  вдруг появившимися внутренней придирчивостью и настороженностью и оказалось, что имя его отца не раз слетало с её языка и более того также не раз она невзначай называла Николая Семёном. «Э…э, Софьюшка, да тут оказывается далеко не всё так просто, как представляется», - подумал он и решил  поговорить с ней. Выбрал момент, когда они оказались наедине, а Софья была трезвой, и сказал ей:
  - Софья, я хочу в очередной раз сказать, что очень люблю  тебя, и каждый раз, когда ты рядом, когда разговариваю с тобой, когда целую и обнимаю тебя,  у меня  бывает такое состояние, словно я пью нектар любви, пью и, кажется, никогда не напьюсь его. Но у меня к тебе есть вопросы.
  - Задавай, милый. Задавай свои вопросы, - говорила она с обычной своей улыбкой всегда такой мягкой и доброжелательной, от которой становилось теплее на душе и поднималось настроение. – Итак, - первый вопрос? Какой бы он ни был, отвечаю, как на духу, как на исповеди перед богом., и обязуюсь говорить правду и только правду.
  Она слегка ёрничала. Улыбалась. Но улыбка была   тихой и мягкой, глаза светились хорошим расположением духа.
  - Вот какое дело: меня несколько смущает и вызывает  вопросы, что ты в последнее время ночами во сне  часто произносишь имя  моего отца. Несколько раз меня называла Семёном, - сказал он и на мгновение  устыдился, как ему показалось, мелочности и даже глупости своих слов. И всё же Софья заметно изменилась в лице, сказала так, словно давно знала, что сказать:
  - В селе живём. Иногда по несколько раз на день видимся и разговариваем. Успокойся: он уже давно ко мне не пристаёт. Я ему не нужна. У него есть другая пассия. Кстати, твоя мачеха. Ты её мамой ещё не называешь? Вот и сестрёнка у тебя уже появилась. Поздравляю, - сказала она мягко и доброжелательно. Но он принял это, как  выпад против себя, незначительный, что-то  наподобие лёгкого укола, но всё же… И промолчал. не  желая
 
обострять отношения.
  - А какой другой вопрос? – спросила она, уже не ёрничая, с лёгкой печальной тенью на лице.
  - А другой вопрос связан с тем, что ты стала пить…увлекаешься водочкой. Так можно  спиться.
  - Ты прав. Можно. Можно. Всё может быть Можно завтра оступиться и поломать ноги. Я же понемногу пью…так для аппетита и общего тонуса. Иногда бывает так тощно на душе, что кажется не знаешь, куда себя деть. А грамулька-другая разгоняет  грусть-тоску.
  - Половину прошлой недели на работу не выходила.
  - Но всё, что мне надо было сделать, я сделала. Долгов по работе за мной нет. Так что ничего страшного. Некоторые бухгалтера  домой берут работу и дома её делают.
  - А всё же постарайся больше не пить.
  - Постараюсь.
         Разговор оказался для  Николая  сухим, неприятным и породил в его душе ещё больше сомнений и переживаний. В голову всё чаще приходили мысли о том, что и сонное бормотание Софби имени его отца, и увлечение водочкой  пали на то время, когда стало известно, что Галина Васильевна беременна от Семёна, родила ему дочку и перешла жить в в его дом. «Неужели она его любит? Неужели у них была  такая  тесная связь до моего возвращения из института, что она никак не может забыть его? -  думал Николай мучительно и больно. – Тогда  выходит, что всё её отношение ко мне – сплошное притворство? Но зачем? Чтобы выйти замуж и приобрести тихую  и спокойную жизнь? Или быть может всему причина та, что моя мать отходила её палкой за связь с отцом?» Эти вопросы были для Николая мучительными, частыми и требовали  ясности. А поэтому он решил ещё поговорить с Софьей.
  - Сдаётся мне, что ты продолжаешь любить Семёна Семёновича. Я ошибаюсь?  - спросил он её.
  Её ответу предшествовала небольшая, но как показалось Николаю довольно ёмкая и многозначительная пауза.
  - Коленька, милый мой, ни лукавить, ни врать не буду. Семён Семёнович для меня был и остаётся очень сильной
 
личностью, что освободиться от его влияния просто так, как говорится, за один раз, в один день у меня никак не получается. Он хорошо знает сельское хозяйство, его экономику. У него высоко развита интуиция. Он мог бы сам вести бухгалтерию своего хозяйства, но у него на это просто нет времени. Я его просто уважаю, как  личность. Только и всего.  Ты уж меня, пожалуйста, за это не ругай. С этим я ничего не могу поделать. Да, наверное, и нет необходимости что-либо делать. А люблю я тебя. И всегда любила. Ещё когда подростком босиком бегала по селу, как у нас девки говорят, положила на тебя глаз. Так что я тебя одного люблю. Ты, мой милый, самый надёжный и самый хороший человек. И жить хочу только с тобой.
  - А вот скажи откровенно ты ведь очень расстроилась, когда узнала, что у него родится ребёнок?
  - Ну, как тебе сказать? Расстроилась – не расстроилась я даже и не поняла, а меня это немного  повлияло. Я же всё же живой человек.
  «Вот так, - подумал Николай с удивлением, но без злобы. – Значит всё же есть к нему чувства и скорее всего не такие уж слабенькие, если никак не может от них избавиться. А я – то думал, что  только я один любим ею. Вот так, Коля Николай, сиди дома, не гуляй.. Проглотил пилюлю? Горькая? Да. Горькая. Но всё равно люблю я и нектар любви пью я».
  Рассуждая так, он, казалось не только чувствовал, но и видел у себя комочек желчи уже немного осевший, готовый лопнуть и растечься жгучей зловонной  жидкостью. «Ну, что поделаешь? Пусть. Пусть будет так. Не выскребать же его оттуда. Нет. Нет. Лучше не трогать. Иначе лопнет и растечётся по всем  внутренностям и тогда уж будет по-настоящему горько и тошно.. Лучше пусть остаётся всё так, как есть. Ко мне относится очень хорошо, уважительно. А любишь ты, приятные чувства испытываешь ты. Что тебе ещё надо? А своё самолюбие задвинь куда-нибудь подальше, чтобы оно не мешало тебе любить эту замечательную женщину. А что если, условно говоря, завтра отец бросит Галину и позовёт к себе  Софью? Как она поведёт себя? Оставит тебя и уйдёт к нему? Так? А до Галины он разве не звал её к себе.  Звал и, говорят, очень даже настойчиво. Мать
 
помешала тем, что отходила её дрыном? Так?» Может быть, может быть. Так что, Коля Николай, сиди дома – не гуляй. Т.е. оставь всё так, как есть. Лучше Софьи тебе не найти и не надо искать. Вот она у тебя есть…и береги её, и живи с ней и не копайся в частностях и не отравляй жизнь себе и ей. И пей нектар любви   всю жизнь. Что можно ещё лучшего желать?»

  10
  Беда пришла к Николаю, но не с той стороны, с которой он всё же поджтдал её потаённо и тихо. В последнее время Софья жила в условиях постоянного и неодолимого желания  принять во внутрь  рюмку-друю водочки. Вместе с тем, как говорится, стала срываться и принимать на грудь такую дозу, от которой валилась со стула и оказывалась под столом. Николай и просил её, и уговаривал, и даже требовал, чтобы она прекратила свои попойки. Она обещала, даже клялась, размазывая слёзы и пуская пузыри носом, что никогда не притронится к рюмке. Но через день-другой срывалась. Но через день – другой  нарушала свои обещания и  уходила в запой.
  А сегодня воскресным утром после завтрака Софья ушла в магазин, находившийся в центре села. Прошли час, второй, потом и третий, а Софья всё не возвращалась. Николай, охваченный беспокойством уже несколько раз выходил за калитку, смотрел вдоль улицы в надежде увидеть жену. Стояла зима снежная и морозная. По укатанной дороге одиноко стелилась позёмка. Николай оделся потеплее и, подгоняемый тревогой, подался в центр села. Походил около клуба, обычно закрытого с утра, прошёлся мимо конторки отца, тоже  с замком на двери. Зашёл в магазин, Софьи в нём не увидел и спрашивать бы ла ли она здесь не стал. Побродил ещё некоторое время по селу и пришёл домой. Жены и здесь не было. Лишь только ближе к вечеру, когда по селу поползли сумерки и стала нависать предвечерняя мгла, а мороз одичал и был злым и кусачим, Дементий, тяжело волоча ноги, принёс Софью на себе, положил её, как была в валенках и шубе на койку и сказал:
  - Фу…у. Еле-еле допёр. Тяжёлая. Грузная. Вся в меня.
  - Где же она была? – удручённо спросил Николай.
  - У Полины Лебёдкиной.. У них же сын родился. Вот и отмечают. С утра квасят. Месяца два готовились к этому дню. Самогона несколько вёдер нагнали. Одни люди уходят – лругие приходят. Два барана зарезали, картошка, квашеная капуста, пироги всё есть. Гуляй – не хочу. Ну, вот и дочка моя там задержалась. Еле-еле увёл. А они ей наливают и наливают. И под столом валялась и на  диване лежала и опять за столом сидела. И пила. Что же это вы, Семён Семёнович, отпустили её одну?
  - Не держать же её под замком? Она взрослый человек. Искал её, не нашёл и о рождении сына у Лебёдкиных ничего не знал. Боюсь, что здесь виною совсем другая ситуация. У неё уже обозначилась и действует прочная и глубокая зависимость от алкоголя. А это уже  болезнь практически неизлечимая.
  - Да ну…- протянул  Дементий, - Всё излечимо. В молодости я тоже квасил. А вот попал  за изгородь на несколько месяцев, и тяга к бутылке  так ослабла, что сейчас могу пить, могу и не пить.
  В это время в комнату, где сидели Николай и Дементий и лежала в полной невменяемости Софья, вошла  её мать, тяжело опираясь на костыль и припадая на  больную распухшую ногу.
  - Это ты во всём виноват, - заговорила она, указывая костылём на Дементия.
  - Тю…у. Придумала. Я её поил что ли? Силой открывал рот и заливал его? Да? Так что ли? Придумала.
  - Ты всю жизнь пьёшь. Особенно в молодости пил так, что неделями на работу не выходил. Вот твои гены, твоя предрасположенность к алкоголю и передались  дочери.
  - Ага…а. А ты здесь ни причём?. Да? Кто родил её? Ты же родила её. Вот твоя натура и проявляется в ней.
  - Я не пила и не пью и никогда эту дрянь в рот не брала.. А девочки – всегда в отца и наследуют его физиологию, конструкцию тела и характер. Так что  ты виноват во всём. Ты её и в молодости спаивал. Уж кто-кто, а я-то знаю.
  - Ну, хватит. Хватит молодость  ворошить. -  заговорил Дементий, повысив голос и подпустив в него металл. – Тут вот надо о сегодняшнем дне думать. Тимофей собрался её увольнять. Оказывается она потеряла кое-какие бумаги по бухгалтерии.  А
 
Тимофей ко всякой безалаберщине  очень жесток. К тому же надо что-то  делать, пока она совсенм не спилась.
  - А что делать? – вы недоумении спросил Николай. – Конечно, в городе есть клиники, в которых лечат от алкоголизма. Я разговаривал с Софьей на эту тему. Но она и слушать не хочет.
  - Выпороть бы её, как следует, отодрать до кровяных рубцов, - сказал Дементий, глядя на дочь, спящую на кровати в валенках и шубе.
  - Я вот тебе отдеру. Так отдеру, что до конца жизни будешь помнить. Ишь чего придумал.. И так всю жизнь ей испортил.
  - Но есть и третий вариант, - продолжал Дементий, не обращая внимания на мать Софьи.
  - Да. Да. Это известно – у тебя могут быть и  четвёртый, и десятый варианты. На идеи ты богат, только вот кто бы твои идеи в жизнь претворял?
  - Ну, ладно, ладно. Разошлась, - беззлобно говорил Дементий. – Идеи – тоже дело хорошее. А хорошие идеи вообше цены не имеют.
  - Ну, а какой же третий вариант? – спросил Николай с печалью и озабоченностью, сознавая, что  алкоголизм -  очень  серьёзная и практически неизлечимая болезнь.
  - А третий – это так называемая трудотерапия. Пьющего надо так нагружать работой, чтобы ему думалось не о выпивке, а о том, чтобы как бы поскорее добраться до койки.
  - Идея вроде бы неплохая. Но спорная. По крайней мере я не встречал публикаций, где бы приводились примеры, когда трудотерапия помогала излечиться от алкоголизма. Что же она у нас на койке одетая и в валенках лежит. Надо её раздеть, - сказал Николай и принялся было растстёгивать шубу. Но его опередила мать. Она оттеснила Николая и принялась сама  раздевать, негромко бормоча:
  - Доченька моя. Кровинушка  моя сгорает на глазах, а он о какой-то трудотерапии разглагольствует. Нанрадил погаными генами алкоголизма и болтает всякую чепуху. Идите в прихожую. Я сама её раздену и уложу в спальне.

  - Однако я всё же завершу свою мысль о трудотерапии, - сказал Дементий, когда они перешли в прихожую. – В советское время были у нас так называемые ЛТП – лечебно-трудовые профилактории, куда по  постановлению суда ссылались законченные  алкоголики. Ты, Николай, был ещё маленьким и не застал их. А я-то хорошо помню и в одном ришлось побывать. Полувоенная дисциплина, а работа такая. Что к вечеру и разговаривать сил нету. Дежурство врачей. Медосмотр регулярный. Лечение. Ну, и кормёжка, не скажу, что очень  сытная, но  в норме, терпимая. Строгий сухой закон. Представь себе, что у многих, особенно молодых так перестраивался организм, что тяга к спиртному так ослабевала, что при желании её можно было перетерпеть, преодолеть. Многие действительно становились трезвенниками или употребляли спиртное в малых дозах. А материалы по результатам этой работы, очевидно, где-нибудь хранятся, скорее всего в так называемых спецфондах, куда доступ крайне ограничен.
  - И вы излечились? – спросил Николай с лёгким удивлением и заинтересованностью
  - В какой-то степени «да». Но в основном мне помогло другое обстоятельство. Когда-то меня в  стельку пьяного, совсем невменяемого подобрали какие-то ухари, сунули в самолёт и отправили в таёжную глухомань. Вот там за колючей проволокой и  произошла настоящая трудотерапия.  Работал с утра до вечера. Землю копал, за коровами ухаживал, строительством занимался. Да много  чего делал, а потом всё же сумел сбежать. Вот с того времени держусь. Конечно, всегда имеется желание выпить. Но небольшое желание. Преодолимое и сильно не беспокоит. К тому же всегда помнится тот кошмар тяжкого, зачастую просто непосильного труда, который пришлось пережить. Вот так. Как говорится, хотите верьте, хотите нет, но что было то было. А если не остановить этот процесс алкоголизации, то Софья погибнет Ещё три-четыре года и наступит полная  её деградация. Начнут трястись руки,  появятся провалы в памяти и она не сможет работать не только бухгалтером, но и  простой работницей.
  - Всё это и сейчас уже имеется, но пока лишь на начальной стадии, - сказал Николай с печалью в голосе и во взгляде. Его не
 
покидало гнетущее чувство стыда и вины за Софью. Ему навязчиво казалось, что  во всём происходящем с ней виноват он., что это результат его недостаточного внимания к ней, мягкости характера, уступчивости, нежелания испортить отношения. Иногда думалось, что надо было настоятельно и твёрдо потребовать от неё прекратить пить, быть может даже при этом треснуть кулаком об стол и топнуть ногой, как это делали многие мужчины в селе по отношению к своим женам. Но ничего этого он не только не сделал, но и представить не мог, как бы это могло быть, потому что просто не укладывалось ни в голове, ни в сердце, что он вот так просто повысит голос на женщину, которую боготворит, готов носить на руках и без которой он уже не мыслит свою дальнейшую жизнь.
  Вскоре с Срфьей приключился очередной казус. При составлении годового отчёта о деятельности кооператива обнаружилось, что она потеряла два очень важных документа. Тимофей Ильич был вне себя. Он созвал внеочередное совещание правления кооператива и потребовал  принять решение об отстранении Софьи от работы и перевода её на вакантную. должность доярки. Дементий, мысленно разводя руками, говорил себе «увы, против правды не попрёшь». Не только промолчал при обсуждении этого вопроса, но и проголосовал за него, втайне надеясь, что быть может тяжёлый труд доярки поможет ей преодолеть тягу к алкоголю.
  Так Софья стала дояркой.. Как шутили некоторые злые языки на селе, проделала обратный путь – из князи – в грязи. Теперь она поднималась в  половине четёртого утра. В четыре уже приходила  на коровью ферму, переодевалась в комбинезон, одевала резиновые сапоги, перчатки, вооружалась лопатой и принималась чистить места, где стояли и лежали коровы. Выгребала лепёшки, наложенные ими за ночь, соломенную подстилку, смоченную мочёй, вывозила всё это на тележке на окраину фермы, приносила и раскладывала сухую солому. Затем приносила коровам сена, специально приготовленные комбикорма, воду и принималась за лойку. Эта часть её утренней работы была  весьма щепетильной и тонкой. Коровы не сразу привыкли к ней. Приходилось и ласковые слова им говорить, и
 
гладить их, и тёплой водой  обтирать вымя, и легко, нежно массировать его. Но со временем эти процедуры стали привычными, а Софья для её коров – своим человеком. В середине дня она обычно приходила домой, на коротке отдыхала, помогала матери по хозяйству и  уходила на ферму. После  вечерней дойки. После вечерней дойки она только и могла что  еле-еле добраться до своей постели, занять горизонтальное положение и отключиться до утра. Николай по возможности приходил с работы пораньше, помогал тёше готовить еду, иногда встречал Софью, когда она задерживалась на ферме и ей приходилось возвращаться домой вечером. Вместе с тем он попросил знакомых, чтобы  они ни под каким предлогом не угощали Софью и не продавали ей спиртного. Но неожиданно проблема возникла с продавцом сельского магазина армянином Вовой Акоповичем. Он отказался выполнять просьбу Николая.
  - Ну, как я  смогу отказать такой  хорошей дэвушке? А потом это же бизнес. Покупают, значит надо продавать, продавать и продавать, иначе я разорюсб.
  - Ты хочешь погубить мою жену? Ты строишь свой бизнес на страданиях людей? Это преступный бизнес, - пошёл в наступление Николай.
  - Да какая разница? Бизнес есть бизнес, говорил Вовп, иображая на лице искреннее удивление.
  - Нет. Бизнес на крови, на страданиях людей хто антигуманный, преступный бизнес. Это признано и осуждено всем человечеством.
  Вова, когда-то с трудом окончивший восемь классов сельской школы, а сейчас вдруг услышавший, как ему показалось, такие умные и сильные слова, раскрыл от изумления рот, похлопал пушистыми бархатными ресницами и сказал с некоторой категоричностью:
  - Нет. Так не надо. Так я не  не буду иметь прибыль.. Продавал и буду продавать и вы не имеете право мне запретить.
  - Я сожгу твою лавку, - сказал Николай, сдерживая закипавшую  в себе горячность.
  - У меня есть друзья, и они отомстят вам, - проговорил Вова тихо, спокойно. Невозмутимо глядя в глаза Николаю.
 
  - У меня тоже кое-кто есть. Ты знаешь, что у моего отца есть  вооружённый отряд самообороны. У них не только автоматы есть, но и пулемёт имеется. Не знаешь? Так вот узнаешь. Если продашь  Софье или её  подругам или  даже знакомым, пеняй на себя. Лавку твою спалим, а тебя и твоих дружков прогоним  отсюда навсегда.
  - О, уж и знакомым нельзя продавать. А я знаю что ли, кто у неё знакомые?
  - Ты продавец и должен всё знать, - проговорил Николай с мрачным выражением лица, сознавая, что слова его несправедливые.  Но  в то же время он чувствовал, что  в данный момент они необходимы, потому что могут помочь делу, - Ты всё понял, Владимир Акопович. И запомни: я здесь родился и вырос. Это моя родина. Здесь обширные земли моего отца, и мы здесь хозяева. И если ты будешь поперёк нас идти, продавать свою отраву и спаивать наших людей, выщвырним, как поганого щенка.
  Николай преднамеренно сгустил краски и позволил себе, как он считал, некий националистический выпад и хвастливое заявление, что он и его отец здесь  хозяева. В обычной повседневной жизни он уважительно относился к продавцу, охотно с ним здоровался, мило улыбался. Но сейчас его так сказать занесло немного влево. Уже около  порога магазина он вернулся, подошёл к продавцу почти вплотную и сердито спросил:
  - Ну, как, Володимир, понял, что от тебя требуется?
  - Понял. Понял.
          -А то санкции будут  по-степному  широкими и жгучими.
  Словно в подтверждении своих слов Николай схватил козырёк его большой и плоской фуражки напоминавшей мини аэродром, дёрнул его вниз, зацепил за подбородок, закрыв глаза парню, и вышел из магазина, громко хлопнув дверью. Он унёс в себе глубокое  щемящее чувство стыда за своё поведение в магазине. «Конечно, лишку дал. Конечно, парень в целом хороший и не заслуживает  такого к себе отношения. А ты, Николай, вёл себя, как распоясовавшийся барчук. Откуда у тебя это  гнусное  и мерзкое качество?  Вырос в обычной крестьянской
 
семье, никогда вроде бы не был заносчивым. А тут вдруг показал себя таким …ну, в общем  даже трудно подобрать слово. Но ничего, ничего, пусть, пусть будет так. Зато может быть действительно не  посмеет продавать водку или вино Софье и её знакомым. Пусть в его глазах я буду плохим, но зато в конечном итоге это поможет Софье», - думал Николай и с  чувством успокоенности отмечал, что уже много дней Софья не брала в рот спиртного. Но сегодня он пришёл с работы поздно вечером и застал Софью лежащей в одежде на койке и в полудрёме что-то бормочащей, как говорится, себе под нос. Он растолкал её, спросил сердито и требовательно:
  - Проснись. Проснись. Ты пьяная? Да? Почему пьяная?
  - Милый, отпусти меня. Я так устала…ни сидеть, ни стоять не могу. Могу только лежать.
  - Ты почему опять пьяная?
  - Милый, ну, побей или убей меня. Я всё равно тебя буду любить. Но я так устала…так устала, что у меня всё болит. Я только грамульку, совсем немного позволила себе.
  После её слов «милый и люблю», сказанных тихо, через силу, ему стало жалко его, он потеплел сердцем и уже в мягком, примирительном тоне спросил:
  - Кто тебе дал выпить?
  - Я больше не буду. Это в последний раз. Так получилось.
  Позже, когда Софья отдохнула и протрезвела, Николай выяснил, что она напилась самогону. Который продала ей молодая, незамужняя женщина Нина Фёдоровна, жившая на окраине села.  Ранним утром следующего дня взяв несколько кусочков сырого мяса, Николай отпраился к ней и уже на подходе к её дому почувствовал запах самогона., резко контрастирующего со свежим степным воздуом. Николай открыл калитку и вошёл на территорию двора. Большой угрюмый волкодав, гремя тяжёлой цепью, лениво рыча, направился навстречу Николаю. Николай бросил ему один, затем второй и третий кусочки мяса. Пёс перестал рычать, завилял куцым хвостом и охотно занялся ими. Николай торопливо взбежал по ступенькам крыльцаЮ распахнул дверь коридора и увидел самогонный аппарат в действии, состоявший из  плотно 
 
Закрытой  кастрюли скороварки и змеевика, из которого  тонкой, ленивой струйкой стекала  вонючая жидкость – так называемый самогон-первач, неочищенный и потому самый вредный. Торопливо скрипнула дверь, и в коридоре появилась хозяйка ещё неумытая, непричёсанная, в ночной рубашке далеко не первой свежести и густо отдающей потом. Она встала между самогонным аппаратом и Николаем и грубо спросила:
  - Чево надо? Без разрешения не имеешь право ко мне вламываться.
  - Имею. Имею. Ты занимаешься преступным бизнесом. Спаиваешь мужиков и женщин.
  Он выдернул вилку из  электророзетки, потянулся к змеевику. В это время она ударила его по руке и оттолкнула со словами:
  - Убирайся из моего дома, а то я сейчас позову кого-нибудь на помощь и тебя вытолкают в шею. Убирайся.
  - Позови. Позови, - сказал Николай, достал из кармана сотовый телефон, включил его и протянул хозяйке. – Вот, пожалуйста.  Зови. Набирай  службу 02 – милицию. Вызывай. Ну, давай. Давай. Смелее.
  Пока хозяйка растерянно смотрела на телефон, Николай, Николай достал  свой студенческий билет, давно просроченный и отслуживший своё, , но относительно  свежий, потому что держал его в основном в целлофановой обёртке,  не спеша, демонстративно развернул его, поднёс близко к глазам хозяйки и строго сказал:
  - Я внештатный член федеральной службы безопасности. Представитель власти. Подчёркиваю – службы безопасности.. А ты что делаешь? Ты спаиваешь  наших людей и тем самым подрываешь государственную безопасность
  - Да уж, конечно. нашёл крайнюю. Они сами спиваются.
  - А ты им помогаешь. В уголовном кодексе есть статья сто шесть бис три. Она предусматривает три года лишения свободы за самогоноварение и распространение его. А если учесть, что ты оказала  сопротивление должностному лицу, а точнее оттолкнула, т.е. ударила его – суд добавит ещё пару-тройку лет. Завтра же отвезу заявление на тебя в прокуратуру.
 
  Он поставил на стол бадью, положил в неё  кастрюлю-скороварку, змеевик, литровую банку, наполненную самогоном и плотно закрытую и сказал:
  - Это я с собой возьму и завтра отвезу в районную прокуратуру в качестве  компромата.
  Хозяйка, опомнившись и  сообразив, что дело, как говорится, густо запахло керосином, заговорила просящим, жалобным тоном:
  - Николай Семёнович, не надо. Зачем же вы так? Ну, да. Конечно, немного продаю, подрабатываю к пенсии. Ну, а как же иначе жить? Пенсия такая маленькая, что только на хлеб и соль и хватает. Я прошу вас не надо. Ну, зачем же так?
  - Ты  продала  самогон моей жене. Знаешь. что ей пить нельзя. А продала.
  - Не знала, Николай Семёнович. Клянусь не знала. Вот тебе крест. Не знала. Не губи. Прошу, умоляю тебя.
  - А ну-ка, неси сюда весь самогон, какой есть. Неси. Неси. Иначе сейчас по телефону вызову милицию, и тебя в наручниках отвезут в раонное отделение. А там – допросы, суд и тюрьма.
 Она принесла из дома две трёхлитровые стеклянные банки и поставила их перед Николаем.
  - Остальной неси, - продолжал он давить на хозяйку.
  - Нетути. Вот те крест нетути.
  - Не ври. Сейчас сам пойду в дом и буду искать так, что всё перерою. Но найду и уж тогда тебе, как минимум, десятка гарантирована. Тебе сейчас сколько лет-то? Сорок?
  - Нет Всено  тридцать пять.
  - А выглядишь на сорок пять. Так вот, когда выйдешь из тюряги, будет  под пятьдесят. Будешь без зубов, сморщенная, как мочёное яблоко, с  полным набором болезней и никому ненужная.
  - Ну, осталась одна баночка. Ну, для себя это. Ранки протереть или на праздник  выпить.
  - Неси. Живо, - потребовал Николай.
  Вскоре перед ним появилась и, как утверждала хозяйка, последняя  литровая банка.
  Николай вылил из банок весь самогон, кирпичём разбил
 
змеевик, покорёжил  кастрюлю-скороварку и, уходя, сказал:
  -  Сегодня ограничимся, как я понял, лёгким испугом, а завтра, если узнаю, что  опять спаиваешь селян, пеняй на себя.   Поставдю в известность районную милицию,  нагрянем с обыском и тогда пеняй на себя. Тюрьма на сто процентов тебе будет обеспечена. И никакие  просьбы тебе не помогут.
  С тяжёлым сердцем возвращался Николай от самогонщицы. «Конечно, я не имел права этого делать и выдавать за  внештатного члена  добровольной народной дружины.  А, кстати, есть ли такой статус   внештатного члена добровольной дружины.? Накрутил, ты, Николай Семёнович, насочинял, - корил он себя и в то же время  находил оправдание своему поступку и на душе становилось вроде бы легче и комфортнее. – А всё же здорово у тебя получилось. И ведь поверила».
  Дни шли за днями. Софья держалась без спиртного, и это радовало Николая. Он пристально следил за ней и каждый прожитый день без алкоголя считал   её и своей победой. Она по-прежнему работала дояркой. Её день начинался в половине четвёртого утра и заканчивался поздним вечером. От фермы до села было около двух километров. Иногда доярок  привозили и увозили машиной. Но в основном  это расстояние, как они шутили, преодолевали пёхом и утром, и вечером, и в любую погоду.   Добравшись до постели, Софья обычно засыпала сразу каменной твердью. Желание выпить водочки или вина глушилось изматывающей усталостью или  с трудом, но преодолевалось ей самой. Постепенно пришла зима – снежная и суровая.
  В тот вечер, когда Софья подверглась  ещё более тяжкому испытанию, был январь и свирепствовали крещенские морозы. Она задержалась на ферме и шла домой одна. Николай, нередко встречавший её, был на заседании правления кооператива. На заснеженном поле уже лежала густая вечерняя мгла, растворившая очертания дороги, слегка укатанную санями и редкими машинами. Софья шла на огни, горевшие в посёлке. На ней были валенки, ватные штаны, справный полушубок, пуховая шаль. Обгоняя её ноги, мела колючая, злая позёмка. Степной ветер, беснуясь и завывая, подталкивал её в спину, словно напоминал ей, что со степью шутки плохи и что надо поторапливаться. Примерно на середине пути она вдруг заметила сбоку от себя сгусток тьмы, плывущий параллельно с ней. Присмотрелась и разглядела два   крохотных зелёных светлячка. «Неужели волк? – с ужасом подумала она и прибавила шагу. Ноги увязали в сугробах, время от времени становились тяжелее и непослушнее. Вскоре почувствовала, что на спине и подмышками выступила испарина. И вскоре с цепеняшим  страхом она увидела, как в нескольких шагах от неё, почти рядом с ней шёл огромный волк, показавшийся ей величиною с телёнка. Зелёные огоньки его глаз то буравили и жгли её, то суетливо бегали по снегу. Опустив морду и поджав хвост, волк шёл мягко, тихо, словно под нгами у него была вата. Через некоторое время она вдруг обнаружила, что матёрый  шёл рядом  с ней, на расстоянии вытянутой руки. В какие-то мгновения она заметила, что стала терять сознание, проваливаясь в прострацию и теряя контроль над собою. Но, поддаваясь какому-то внутреннему устойчивому импульсу, продолжала идти. По всему телу выступил холодный пот. Казалось, даже коленкам было  мокро и зябко. Кося взглядом на мат1рого, она шла ни жива, ни мертва и не чувствуя себя. «Ну, что ему надо? Неужели бросится на меня? Ну, что я ему плохого сделала?» - спрашивала она себя  и вдруг в это время заметила, что рядом с ней уже шли два волка. Она машинально оглянулась и в нескольких шагах от себя увидела третьего матёрого. Ей показалось, что они окружили её и только выбпрали момент, когда удобнее наброситься на неё. Она боялась сделать малейшее резкое движение, только механически переставляла ноги и в напряжении косила на идущих рядом хищников. Вдруг она почувствовала, как у неё в паху появилось что-то  горячее и мокрое. Потеплело и в ногах. Софья почувствовала запах мочи  и поняла, что описилась. Моча текла и текла и остановить её, как ни старалась, Софья не могла. Мокрые  ватные штаны  потяжелели, а  валенки неприятно хлюпали. И вдруг она услышала, а затем и увидела, как волки сердито  рычали, крутили мордами, опускали носы в снег, опять поднимали их и сердито отфыркивались. И вдруг она заметила, что хищники стали постепенно отставать от неё и растворяться во тьме. По посёлку она уже не шла, а, как могла, бежала.
 
Спотыкалась, боролась с сугробами, задыхалась от усталости.. В это время Николай, только что рубивший  дрова в сарае, стоял у  открытой калитки и смотрел по сторонам. Увидел бегущую по улице жену, поспешил ей навстречу и подхватил на руки. Она что-то бормотала, заикаясь и плача. Держалась за мужа и с трудом передвигала ногами. Он помог ей войти в дом, принялся раздевать её и вдруг ощутил острый запах мочи и услышал:
  - Всё. Всё, милый. Не надо. Здесь я сама. Сама.
  Пришла её мать.
  - Что случилось. Доченьеп?
  - Волки! Волки! – сквозь слёзы глворила Софья. – Целая стая. Думала всё. Коленька, милый, иди. Иди в спальню. Мы сами  здесь управимся. Мне надо помыться и сменить бельё.
  Наконец, она привела себя в пордок, села напротив  муж. Сказала сквозб  кислую улыбку:
  - Всё. Кажется, я прищла в себя. Волки…матёрые шли за мной до самого села. Я так испугалась, что думала всё, пришёл  мне конец. Казалось секунда-другая и они бросятся на меня и разорвут. И я описилась, и, кажется, не раз. Наверное, вонь от меня была жуткая. Побрезговали матёрые…конечно, благородные хищники. А может быть и пожадеди.
  Она вдруг заметила, что муж смотрел на неё как-то необычно. Его глаза были полны недоумения и  полурастерянного удивления.
  - Ты чего, Коленька, ты что на меня так смотрищь?
  - Ты поседела, - с трудом проговорил он. Встал, веером растопырил пальцы обеих рук, поддел ими волосы жены и и сказал, задыхаясь от  горького  удивления
  -Седая! Ты вся седая! Это какие же страхи тебе пришлось пережить, родная моя!
  Он целовал её волосы, лоб, глаза, вылизывал слёзы, катившиеся по её щекам. Опустился на колени и принялся целовать её руки.
  - Почему ты не позвонила мне? Я встретил бы тебя.
  - Я себя не  чувствовала и боялась сделать  лишнее движение
  После этого случая доярок стали возить на  работу и с
 
Работы  на санях, а кучера обязали иметь при себе ружьё.
  Николай ожидал, что после такого стресса Софья сломается и начнёт пить. «Впрочем, почему начнёт? – рассуждал он про себя. – Если даже захочет выпить, где она найдёт водку или вино? А впрочем, чепуха это. Если захочет найдёт. В селе многие гонят самогон.».
  Но шли дни за днями. Для Николая они были полны напряжённого ожидания, что вот-вот Софья так сказать сорвётся и опять начнёт пить.  О к приятному, скорее радостному удивлению Николая этого не было.
  В середине марта в селе случились похороны дальней родственницы Семёновых,  а сразу после них и – поминки, на которых присутствовали Николай и Софья. По традиции полагалось усопшую помянуть стопочкой, а затем и поесть.
  - Коленька, успокойся и расслабься. Ты весь в напряжении. Расслабься, -  сказала Софья, отодвигая от себя  стопку. – Я пить не буду. Пусть  твои родные на меня не обижаются. Совсем не хочется. Ни малейшего желания нет. Даже чувствую некоторое отвращение. А ты выпей. Выпей. Не обращай на меня внимания.
  Он посмотрел на седую голову жены, выпил полстопки и, слегка закусив, сказал:
  - Это я за себя.
  Затем выпил оставшуюся часть и проговорил:
  - А это за тебя
  «Ну, зачем же я так?  Чего доброго ещё решит, что в долгу осталась?, - подумал он с сожалением. – Неужели действительно ей не хочется пить? Неужели перелом наступил? Представить боязно. Неужели…неужели». Он всячески сдкрживал подступавшую к сердцу радость, боясь, что она преждевременная или ошиблась  адресом.
 
  11
  За неделю до предстоящих родов  у Галины Васильевны Семён вызвал такси и отвёз её в районную больницу. За  довольно немалые деньги положил в отдельную палату и договорился с двумя медсёстрами (тоже за отдельную плату), что они будут круглосуточно ухаживать за Галиной.
 
  - Как только пройдут роды, обязательно позвоните мне в любое время суток, - сказал он медсёстрам
  - Конечно. Конечно. Мы всё сделаем. Не беспокойтесь. У нас хорошие врачи. Опытный медперсонал.
  Возвращаясь домой, полулёжа в тарантасе, легко покачиваясь на его мягких рессорах, он думал о том, что скоро будет  опять отцом и что очень даже желательно ему, чтобы  предварительное обследование подтвердилось и действительно родилась девочка. Такая  же симпатичная и умная, как и  её мать. Думал также и о том, как разрешить  бытовую проблему. «Галину надо забирать  к себе в дом. Но Елизавета ведёт себя полновластной хозяйкой и не потерпит  рядо Галину. Значит надо  оформлять отношения  в заксе., т.е. официально стать  мужем и женой. Но для этого надо развестись с Елизаветой. Тогда она  уйдёт из дома. А куда? По чужим углам скитаться? Не хотелось бы этого. Жалко. Столько лет вместе прожили. К тому же надо ещё и уладить отношения с сыновьями. Дожились! Даже на улице избегают встречаться. А если и встретятся, то здороваются сквозь зубы и  - никакого разговора, не говоря уж о душевности. Что же произошло? Где разбежались наши дорожки? А куда смотрит их совесть, почему она молчит? Или её у них совсем нет? А раньше были совсем другими».
  За ужином Елизавета поставила перед мужем всё необходимое, попыталась уйти в свою комнату. Он взял её за руку, мягко сказал:
  - Посиди со мной. Пожалуйста, посиди. Прошу тебя.
  - Не хочется, Сеня. Даже разговаривать с тобой не хочется. Ты опозорил всю нашу семью. И Фёдор, И Николай живут с клеймом распутного, развратного отца. Кажется и всё село от нас отвернулось. Некоторые знакомые уже не здороваются.
  - Не надо, Лиза. Не надо. Это уж слишком. Что тут поделаешь? Жизнь есть жизнь. Какая есть, такая и есть. И не такая уж она, как ты думаешь, развратная.
  - Да, конечно, не такая уж…Всех девок, какие есть в селе перещупал. А уж про Софью-то и говорить нечего. У всех на глазах с ней шастал.
  - Она у меня работала, и я должен был с ней общаться
 
  - Ну, допустим, я-то знаю, как ты  с ней обшался. Только не успел ей ребёнка заделать. А наверняка заделал бы.
  - Лиза, не надо глупости говорить У меня к тебе сегодня очень серьёзный, чрезвычайно серьёзный.
  - О чём же? О том, что ты в третий раз отцом станешь? Так об этом всё село знает и оживлённо это обсуждает. Знает также, что сегодня ты отвёз свою гражданскую жену в  районную больницу и поместил в отдельную палату. И даже знает село, что нанял двух медсестёр, чтобы они круглосуточно за ней ухаживали. Так что, как видишь, разговаривать не о чём
  - Пусть знают. Мне это как-то по барабану. Людям, как животным, только дай что-нибудь пожевать., иначе скучно и пресно жить. А разговор всё же есть. Ну, во-первых, хочу в тысячный раз признаться  к тебе в любви. Любил и люблю не меньше, чем в молодости. Ты умная и порядочная женщина и до сегодняшнего дня сохранила своё женское обаяние.
  - Ох, Сеня. Сеня. Не верю я тебе давно и надёжно. Опять ты мне готовишь какую-нибудь пакость.
  - Напрасно. Напрасно. Ну, хочешь я на колени встану перед тобой и прощение попрошу за все свои прогрешения.
  - Нет. Не хочу. Ты уже стоял на коленях и просил прощения. И обещал и обещал… А я, как дура, всем твоим словам верила. Надеялась. А ты, как гулял налево, так и гуляешь.
  - И тем не менее я тебя люблю. Ну что поделаешь, если я вот такой. Люблю. Всех женщин люблю.
  - Хватит  кривляться и ёрничать. Говори, что надо, какую пакость ещё приготовил мне, да я спать пойду.
  - Напрасно ты так. Я же за помошью к бете обращаюсь. Ну, в общем дело в том, что Галина скоро родит. А я не хочу оставлять её у Матрёны. Ну, что там у неё ? Прихожая и небольшая спальня. А малыша надо и искупать, и накормить, и спать уложить. К тому же у неё очень грязно. Столько раз я ей об этом говорил, всё равно грязно.
  - Что-то ты раньше о грязи и тесноте не говорил.
  - Не говорил. Ты права. Но это было раньше.
  - Ну, так к кому-нибудь другому её посели.
  - Нет, Лизанька. Нет. Это ты напрасно. Я уже думал об этом.
 
Считаю  будет лучше и надёжнее, если она с ребёнком к нам в дом перейдёт.
  - Додумался. Ни стыда у тебя, ни совести. Ну, конечно. на молодятину потянуло. Да где там потянуло. Тебя всегда тянуло. Откуда же ей совести-то быть? А мне что прикажешь делать? Уходить?
  - Ну, почему уходить? Конечно, нет. Живи здесь.
  - Да ты в своём уме? Ты гарем что ли создаёшь?
  - Придумала! Чего сочиняешь? Живи и всё. И не думай ни о чём. Ни о каком гареме. Тоже мне придумала.
  - Да я немедленно, слышишь меня, немедленно, как только она появится здесь, немедленно уйду.
  - Не горячись. Это ничего не изменит. Что есть. То есть.
  - Ты всю жизнь меня за дурочку держал и измывался надо мной, как хотел. Я завтра же перейду к сестре. Она давно приглашает меня к себе. И буду с ней жить.
  - Придумала – к сестре. Да ты с ней и двух дней не проживёшь, да ещё в такой тесноте. Нет, моя дорогая, никуда ты не пойдёшь. Ты мне нужна. Ты моя надёжная подруга. Мы с тобой всю жизнь прожили. Ты мне всегда и во всём помогала.  Помоги и сейчас. Ну что же поделаешь, если всё так сложилось. Ты останешься здесь, и мы будем жить все вместе.
  - Ты думаешь, что говоришь. Я же не железная.
  Семён тяжело вздохнул, взял жену за руку и, мило заглядывая ей в глаза, с нежностью в голосе проговорил:
  _ Милая, я всё это понимаю. Но я тебя очень прошу наступи на свою гордыню и помоги мне. Если ты уйдёшь, не будет мне нормальной жизни. Твой дом здесь и я не хочу, чтобы ты по чужим квартирам скиталась.  Я, конечно. очень виноват перед тобой. Но ты по-прежнему у меня в сердце и на самом почётном месте, как и в молодости, как и всегда.
  Галина Васильевна находилась в больнице в предродовом состоянии. Елизавета по-прежнему жила в доме и выполняла обязанности жены Семёна. Но почти не разговаривала с ним. Как и всегда, готовила еду, убирала в доме, стирала, управлялась с хозяйством. Всё свободное время проводила в основном в своей комнате, на улицу  выходить старалась меньше, чтобы не
 
попадать на глаза знакомым, не видеть их сочувственные взгляды и не отвечать на вопросы, которые обычно касались её семейной жизни.
  Но подошло время, и Галина успешно разродилась девочкой, полежала ещё несколько дней в больнице. За это время  Семён накупил всевозможных распашонок, ползунков, салфеток, пелёнок, простыней, детского мыла и Галину с дочкой привёз на такси в село и поместил их в самой просторной комнате своего дома, где раньше жил  Фёдор с женой и дочкой. В это же самое время он вдруг обнаружил, что жены  дома не было, и сразу  обозначились первые  трудности: надо было греть воду для младенца, стирать пелёнки и многое-многое другое. И Семён пустился на поиски жены и нашёл её у Фёдора.
  - Заходи, отец, заходи, - сухо сказал  сын, открывая ему дверь
  - Мать у тебя?
  - У меня. Проходи. Располагайся.
  Увидев жену, Семён сказал ей  просящим, заискивающим  проговорил:
- Лиза, ну ты напрасно ушла. Честное слово напрасно. Столько дел сразу надо делать.
  - Вот пусть твоя городская жена и делает. Что? Не хочет или не умеет?
  - Но она же с ребёнком. Не отойти.
  - А ты для чего? Помогай.
  - У меня страшно много дел в поле.
  - А как же я в своё время управлялась с детьми и со всем хозяйством?
  - Лиза, давай оставим этот разговор.  Пойдём.  Помоги мне. Я тебя очень прошу. Помоги. Я в долгу не останусь. Твой дом остаётся твоим домом и ты в нём хозяйка.
  - Настоящую хозяйку ты привёз и нечего лукавить.. Я не девочка. Жизнь прожила и знаю, что к чему.
  - И тем не менее я прошу тебе помоги мне, хотя бы первое время. У меня в поле очень много дел. Я не смогу оставаться дома. Помоги хотя бы первые месяцы, а там поступай, как знаешь, хотя просил тебя и прошу не уходи. Живи в доме. Я тебя ни в коем случае не обижу. Я тебя по-прежнему сильно люблю сердцем, душою, всем своим существом. Я, конечно, виноват перед тобою. Но ты меня прости.
  Она не помнила, когда он в последнее время признавался ей в любви. Казалось этого никогда и не было. А тут вдруг случился настоящий обвал таких нежных и сладких слов. Понимала, что не во всех словах его была правда. Но всё равно слушать их было приятно и желательно.
  - Ладно, - сказала Елизавета снисходительно и сухо. – Я приду. Уж так и быть. Помогу, но не тебе, а твоей девочке, которая не виновата в том, что родилась по сути дела в грехе.
  - Спасибо, Лизанька. Спасибо, родная. Пойдём. Пойдём. Одевайся. Где твоё пальто? Я тебе помогу.
  - Я с тобою по селу не пойду. Иди. Я пойду позже.
  - Ну, хватит. Не надо так.. Пойдём вместе, - уговаривал он жену, обрадовавшись, как мальчишка.
  - Иди, пока я не раздумала. Мне надо ещё с Фёдором поговорить.
  Семён ушёл. Через несколько минут  стала одеваться и Лиза.
  - О чём ты хотела  поговорить со мной? – спросил Фёдор, помогая матери одеться.
  - Да так…ни о чём. Всё уже переговорили. Это отговорка. Просто действительно не хотелось идти с ним по селу.
  - Ну, что же, мама, как знаешь, как знаешь. Ну, а помочь, наверное, надо. Всё же он свой человек. Мы родные люди и должны быть вместе. Конечно, нелегко тебе. Понимаю. Накуралесил наш отец за свою жизнь. Накуралесил по самые ноздри. Но что же поделаешь…он всё же наш, родной человек. А ко мне, мама, приходи в любое время…приходи и живи постоянно. И жена, и внучка только рады, а уж я – и говорить нечего.

   ========/=====/============/===========/======

  Прошло много лет. Совместными усилиями  кооператива и фермерского хозяйств Волкова удалось проложить трубы от реки на земли  Степного, во многих местах вырыть колодцы, пробурить водяные скважины, поставить ветряки, закупленные за границей и постепенно, год от года выйти на устойчивые и довольно высокие  урожаи зерновых. Были построены также крупные животноводческие комплексы максимально механизированные и автоматизированные с использованием компьютерной техники и программного обеспечения к ней.
  Николай Семёнов  работал директором кооператива и жил с Софьей, которая успешно трудилась  бухгалтером, небольшую тягу к спиртному  контролировала и позволяла себе  выпить рюмку-другую  в основном по праздникам.
  Семён Семёнович развёлся с Елизаветой, которая по-прежнему жила в своей комнате и занималась всем домашним хозяйством, принял брак с Галиной Васильевной, но от фермерских дел совсем отошёл, так как много и тяжело болел. Обширным фермерским хозяйством  занималась Галина Васильевна. Её дочка училась в университете на агрофаке и после его окончания собиралась вернуться в родное село.. Фёдор продолжал скупать молоко у селян и отвозить его на молокозавод. Его дочка после окончания школы  работала в кооперативе на свиноферме и готовилась к замужеству.


    7 мая   2010 г.