Эй, кто там во мраке ночи? Щас как жахну из двустволки Калашникова крупнокалиберным фугасом с ядерной картечью – заголосишь тенористым поросячьим голосом. А ну отвечай как следовано, по форме и без запинки: кто и по что припёрся?
А, это ты, Мишка. Чего не отвечаш-то? А если б я противотанковской миной шандарахнул из гранатомёту тридцать второго калибру? Сколь радости-то Шарику привалило бы. Центнер-то в тебе кило этак на сто двадцать – сто сорок наберётся, поди? Если все кусочки собрать. Да больше, больше, конечно! С кишками-то, с огузком и ещё с кое-чем, из ненужного.
Ты, московский подданный, на крыльцо-то обожди взбираться. Полез, понимаш! Прежде таможенный досмотр полагается. С ощупом и ногами врастопырку. Есть? Из магазину? Ну ладно, заходь в таком разе. А я пока сарай запру. Моя там корову доит. Как бы не вышла раньше времени, не додоивши.
Мы ведь тут у себя свой ринитет установить собираемся. Да, свернитет. С таможней и погранцами вдоль околицы. Зачем? Ну, ты сказанул!
Да ты разливай, разливай. Вон же стакашек твой. Ты же его и поставил тут в прошлый раз. Поставил и отвалил отсель, в Москву свою. А я тут мух от его отгоняй. Так и гонял, пока не скумекал тараканов на их натравить. Тараканы-то местные, дрессированные. Ты им команду дай – они и уберутся. Да рукой! Ну, смахни их на пол.
А ты не слыхивал про свой ринитет, что ли? Я и говорю: свернитет. Как же без его теперь можно? Ты вон давеча привёз свою Регину со свитой ейной, а чем оно обернулось? Да до сей поры расхлебать не можем. Вы погуляли да и умотали. А отстрельные-то тела осталися. Те, которых не все видят. Только колдуны и остросенсы. Ну да, асральные. Они самые.
Я ещё тогда смикитил, что беды не миновать. Ещё когда Регина твоя обещанье на прощанье выдала. Помнишь али забыл? «Мы, говорит, дорогие мои, уезжаем, но частичку души оставляем здеся, у вас, в живописаных ваших окрестностях».
Я-то смикитил, да значения не придал, дурак старый. И по грибы наладился. В живописаные окрестностя. Налегке. Своей ядрёной, с мышиным, прихватил чуток, правда. В канистрочке. Отошёл километров на пяток, чтоб моя не углядела, да и приложился. В третий раз. И в четвёртый с пятым заодно.
И зачал грибы выглядать. И что? А ни единого – веришь, Мишка? - на всей горизонте земли – ни единого гриба. Я даже глазам своим не поверил. Чтоб у нас да грибов ни единого на всю окружность. В ноябре. Я даже на ноги встал для лучшего обзору прилегающих зарослев пеньков.
Грибов нету, а этот стоит и улыбатся. Радовается чего-то. Да ты знаш его. Евнук, которого из самой заграницы Регина привозила. С тонким таким голосочком. Иди, грит, за мной, я тебя, грит, со своими подпечными познакомлю. Ну, с бабами с этими, которые сорок на одного евонного хозяина. Лёва, кажись, хозяина зовут. Я, конечно, забоялся, как бы моя не проведала да не взревновала. Рука у ей тяжёлая. Но пошёл. Неохотно, честно, Мишка, скажу. Будто нутром али чем из наружности своей чувствовал.
Бегу, значит. И вдруг – никого и никогошеньки. Кроме деревьев в зарослях. Да, поначалу-то спина евнука мелькала промеж стволов, а потом – бац и сгинула. Я как в стену невидимую влетел башкой. Только сбрякнула. Пустотой жалобной пятилитровой. Канистра-то.
Стал окрест оглядываться. Смотрю: негр стоит. Голый. Да ты знаш его. Русскоязыкий такой, по-нашенски матюгается. Ну, ты понял уже? Тоже отстрельное тело. Я бежать. «Мужик, ты куда, на фиг, блин, до свидания?» - орёт эта образина. И за мной гонится, с дерева на дерево прыгая. И при этом кокосами почём зря бомбашит. Только успевай через воронки прыгать.
Было чуть не пропал едва. Хорошо, мимо трамвай проезжал. И откуль он взялся-то из болота? Из трамвая – дед с авоськой и парнишка в наушниках. Дед увидал жильца заафриканского на дереве сосне и говорит: «Надо снять, снять его, голого». «Скальп снять с его головы? - вытаращил глаза пацан. - Ну, ты даёшь, дед! Ну, ты, дед, вааще отмороженный! Ну а чо, мне по приколу». Негр перепугался и сбежал. Так со скальпом на голове и унёсся верхами. Пацан – за ним, улюлюкая.
Тут дед ко мне. «Это какая остановка?» - спрашивает. А я-то откуль могу знать? Не я же на этом трамвае по лесам раскатываю. Без рельсов. Так и сказал ему: «Не знаю я». «Незнайкина? Улица Незнайкина? Того самого?» - наморщил лоб дедок. «Да, - говорю, - Незнайкина и Потеряйкина. А ты, - спрашиваю, - тоже отстрельное тело?» «Да, - говорит, - семейное дело». У его, видать, в ухе пуля с войны осталася. Али вата – с зимы. Ничо не слышит, пня бородатая.
В общем, пошли с дедом улицу Незнайкина искать. Весь день искали её, скрозь кусты лесов и разливы болотины промеж зарослев пеньков продираясь. Терпение у меня, конечно, лопнуло. Ну и, конечно, просветлело в мозгу-то. «Да у тебя, хрыч, фамилия Сусанин, никак?!» - ору, осерчав. «Не Сусанна я, а Соня. Тётей Соней Новиковой меня все кличут», - слышу женским голосом ответ в ухе. Глядь, - баба. Заместо деда с улицы Незнайкина - баба. Я к ней с вопросом недоумения хотел обратиться, да не успел. Сама заговорила.
Когда умолкла - это уж опять ночь была, да холодная, понимаш, декабрьская, - я уж и позабыл, что канистрочка у меня давно пустая. Верчу, верчу её – никакого толку. А эти-то окружили – ждут. Ну, отстрельные-то тела. Кого только тут нету. Даже все подлитики и певцы сбежалися. По пять, в среднем, голов на одном тулове.
Я и докумекал. Дома, говорю, у меня чуток осталося. Налью, говорю. Чего уж! Так веришь, в миг дома оказался. На сеновале, если уж кардинат ринтира с круполёзностью указывать. На своём сеновале, на вид незнакомом, потому как всё сено чего-то всё изперерытое и в труху чихательно-курительную перемолотое. Как будто тут стадо бегемотов цельный месяц за мышкой-спортсменкой гонялося.
Слез с сеновала и пошёл своей мозгопромывон устраивать. За домом-то кто должон присматривать, пока мужик грибы запасат?
А отстрельные тела наших мужиков до сих пор беспокоят. Правда, всё больше в виде бесов с рожками и хвостом посерёдке. Сзади. Да ещё в виде планетян на тарелках с мигалками.