История одного романа, часть 2

Ольга Авраамс
      Розин путь в Новый Свет, как и у других, проходил через Свет Старый. Но только это раньше он проходил через него быстро и гладко, являясь, скорее, формальностью, а теперь… В Риме вырвавшиеся "на запад" счастливчики, какими сами они себя считали, засели почище бывших "невыездных". Ну, может, не почище, но все равно… Все равно как-то безнадежно. Что там за закулисные игры происходили между Исторической их Родиной и Большим Заокеанским Другом, было неизвестно. Вернее, небольшая их колония просто трещала от разнообразных слухов и домыслов, но все это мало чем помогало.

      И тут в ней заактивизировались народные (или как их там) эмиссары Сохнута, горячо зовущие завязнувших, как в болоте, без пятидесяти пяти минут новых американцев, при… или, точнее, вос… соединиться с собственным своим народом на испокон веков исторически ему принадлежавшей земле. Земле, которая не оставит их своим вниманием и в благодарность потечет для своих свежеприобретенных граждан молоком и медом.

      Мнения в колонии разделились. Часть ее, что побольше, на уговоры не поддавалась, другая часть, что поменьше, заинтересовалась заманчивыми обещаниями, и уж совсем незначительная часть просто чертовски устала от бездействия. К этим последним относилась и Роза. Так в начале нового учебного года они с мужем оказались в Израиле.

      В городе …ске событие произвело эффект самой настоящей сработавшей по назначению бомбы – ну, или ракеты "катюши", увы, не оставлявшей в разные годы без непрошенного своего внимания кое-какие израильские территории. Правда, сейчас как раз уже несколько лет наблюдалось затишье. Но родители не владели достаточной информацией, им хватало и того, что передавало официальное советское телевидение. А оно практически ни дня не пропускало, чтобы не сообщить о буднях - тогда еще без порядкового номера - палестинской интифады. И хотя Роза жила в пригороде Тель-Авива, мама с папой и, конечно же, бабушка, после обязательного просмотра вечерней программы "Время" часами не могли заснуть, поочередно наведываясь в кухню, чтобы попить водички, иногда даже и с валерьяновыми каплями. Роза сама ничего такого не рассказывала - ни в письмах, ни, тем более, в тех куцых, прерывающихся разговорах, большая часть которых состояла из бестолковых "ты меня слышишь?!" Несмотря на дороговизну, эти звонки раздавались в их маленькой квартирке довольно регулярно. По словам Розы, все было отлично: "Какая опасность, может, хватит мне вашего официоза, ну как вы до сих пор не поймете…" Родителей это успокаивало очень слабо.

                ***

      Начался первый семестр первого (и последнего) курса аркашиной учебы в Иерусалимском университете на отделении лингвистики и европейской литературы. Студенческого его запала хватило на этот раз всего на несколько недель. Только профессора (большая их часть) успели выделить его из ученической массы за эрудицию и быструю хватку, а некоторые и проникнуться умиленными чувствами к этому недавно приехавшему в страну, такому способному молодому человеку, как юный талант напрочь перестал посещать их занятия. Очутившись в аудитории и первым делом пытаясь отыскать глазами именно его, благо заметная аркашина фигура сразу же притягивала к себе взгляд входящего, они раз за разом удивлялись все больше его не имевшему объяснения продолжительному отсутствию. Объявившись к концу семестра без какой-либо мотивировки своего поведения, он, однако, очень неплохо сдал все зачеты и экзамены, а поданная им работа по творчеству испанских писателей Средневековья вызвала настоящий фурор и еще не раз цитировалась на лекциях впечатленным преподавателем.

      Второй семестр не заладился у Аркадия с самого начала, и на территории кампуса он практически не появлялся. Довольные результатами сессии родители опять пребывали в полном неведении относительно его прогулов. И только когда летом выяснилось, что Аркадий не выдержал ни одного экзамена, просто потому что не явился на них в назначенный срок ни в первый, ни во второй раз, они все осознали, хотя сделать уже ничего было нельзя.

      И тут же остро встал вопрос об армии. Первоначально призыв Аркадию, к радости мамы с папой, назначили по окончании обучения на первую степень, то есть, еще через пару лет. Но теперь, сразу же вслед за предстоящим ему в конце лета укороченным курсом молодого бойца, четко обозначилась срочная трехгодичная служба. По старой советской привычке родители боялись ее и, несмотря на все увещевания родственников, считали, что интеллигентному мальчику в армии не место. Да и буквально только что начавшаяся операция "Мир Галилее" оптимизма не добавляла. Они, конечно, как и подавляющее большинство израильтян, поддерживали операцию, были уверенны в ее необходимости - ведь сколько можно терпеть непрекращающиеся нападения на северной границе... Но Аркаша, их когда-то такой домашний ребенок, не должен иметь к этому отношения.

                ***

      В восьмом классе маечкина подруга, спасительный тросик, связывающий ее и с другими одноклассницами, понемногу стала от нее отдаляться. Не выдерживала Маечка ее темпа. Ведь девочкам теперь положено было и на дискотеку пробраться, хотя на входе заведения, где эти мероприятия проводились, висела табличка "вход с шестнадцати лет"; и, если повезет, после дискотеки… ну, у каждой имелись свои фантазии на этот счет...

      Маечке туда не хотелось. Не хотелось самой, а не потому, что родители все равно бы ее туда не пустили. Она еще могла ощущать свою лишь очень иллюзорную принадлежность к классу, в котором проучилась целых семь лет. Но незнакомое помещение, наполненное незнакомыми ей людьми (все равно какого возраста), да, вдобавок, в высокой концентрации человеко-единиц на квадратный метр, способны были породить у нее только одно единственное чувство – паники.

      А у мамы с бабушкой, как раз кстати, вырисовался новый, так необходимый им предмет для гордости. Если раньше в любом разговоре лейтмотивом фанфар выступали розины успехи, то теперь в нем чистым прозрачным голосом когда-то принадлежавшей Маечке блокфлейты вилась мелодия, повествующая о редчайшей для нашего времени маечкиной скромности. Или нравственности – это слово нравилось им даже больше.
Ведь сразу же после уроков Маечка возвращалась домой, устраивалась на своем диванчике и читала, читала… с восторженно-неподдельным замиранием в груди обнаруживая у классиков (особенно, у русских) до боли знакомые ей переживания, размышления, терзания.   
 
      Внешне Маечка продолжала оставаться весьма инфантильной. Ее отношения с доставлявшими ей в детстве столько неприятностей кудрищами претерпели изменения, но не выправились. Когда за прическу еще отвечала бабушка, то после обязательного ритуала распутывания, сопровождаемого многообразным режущим слух аккомпанементом, на маечкину голову победно водружался широкий обруч, призванный помешать этим самым волосьям лезть ребенку в лицо. Теперь же по утрам Маечка посвящала чуть ли не половину отведенного на все про все времени тому, чтобы как раз напротив, заставить свою непослушную гриву закрыть ей если и не всю, то насколько можно бОльшую часть физиономии. Желание стать невидимой в последнее время приобрело у нее какой-то чрезмерный навязчивый характер. Сокращая себе обзор, подсознательно она надеялась, что и самой ей хоть отчасти удастся скрыться от нежелательных (то есть, практически всех, по случайности или преднамеренно, обращенных на нее) взоров. Она здорово заблуждалась на этот счет – для того, чтобы слиться с окружающим ландшафтом, ее волосы обладали уж слишком кричащими для города …ска фактурой и оттенком. 

                ***

      Курс молодого бойца пехотных войск Аркадию понравился. Нашлось применение тем недюжинным физическим данным, которыми его каким-то непонятным образом наделили родители. Он бы, может, и сам не отказался поучаствовать в военных действиях в окрестностях Бейрута, но подготовки ему и его сослуживцам еще явно не хватало, и их подразделение бригады Нахаль расположили в секторе Газа для участия в рутинной армейской деятельности, что тоже, кстати, было увлекательным.  Его ужасно смешило "сокол, сокол, я – филин, прием", напоминая какие-то приключенческие советские фильмы. Довольно скоро командиры начали замечать странности в поведении Аркадия. Он, как и раньше, продолжал оставаться бесконфликтным, беспрекословно соглашался выполнить любое поручение, но могло случиться так, что он просто-напросто исчезал – поступок в условиях армейской службы вообще, а тем более, на территории сектора, в окружении почти миллионного не слишком дружелюбно настроенного населения, из ряда вон выходящий.

      В первый раз, когда это произошло, по подразделению объявили тревогу. Все не занятые на заданиях военнослужащие были брошены на поиски. С дрожью думая о предстоящем докладе вышестоящему начальству и одновременно гоня от себя назойливую мысль, что вертолет здесь не поможет, непосредственный его командир обнаружил спящего Аркашу между валунами на расстоянии всего каких-то трехсот метров от базы. Двухнедельная гауптвахта стала первым, но отнюдь не последним его наказанием за время армейской службы.

      Эти полмесяца Аркадий провел совсем неплохо. В его обязанности входило охранять задержанных на короткий срок арабских нарушителей порядка. Расположившись при входе в импровизированную кутузку и закинув ноги на стол перед собой, Аркадий читал, читал взахлеб одолженные у одного из сослуживцев книги. На его счастье, через неделю запас этот снова пополнился свежим, привезенным из дома богатством.  Лишь изредка Аркаша оказывался вырванным из открытых им обворожительных миров А. Б. Йегошуа или Ханоха Левина неожиданным падением винтовки с коленей на пол. Не торопясь водворив личное оружие на место, Аркадий возвращался к чтению.

      Следующие несколько месяцев поделились у Аркадия между наказаниями и непосредственно службой приблизительно в равной пропорции. Охрану заключенных ему уже не доверяли, винтовку тоже. Пришлось знакомиться и с настоящей армейской тюрьмой. Для матери с отцом это, конечно, стало безумным ударом. Но Аркаша с равнодушием отнесся и к своему пребыванию в "келе арба*"  или "четверке". Благо, что бОльшую часть времени он опять-таки читал; на этот раз книги, привезенные из дома и обновляемые при каждом родительском посещении.

      К концу второй отсидки Аркадию назначили встречу с "кабаном**"  – армейским психологом. Неадекватность восприятия Аркадием действительности удивила даже его, навидавшегося немало за годы службы. Создавалось ощущение, что рядовой просто не понимает, в чем заключаются его провинности перед армией, но при этом роль арестанта его абсолютно не задевает, как будто порог его душевной чувствительности ни для кого и ни при каких обстоятельствах не досягаем.

      Аркадия демобилизовали после третьего срока, полученного им все за те же прегрешения. Военное командование, основываясь на совместных выводах штатных психолога и психиатра, решило освободить его из рядов вооруженных сил с довольно унизительным двадцать первым профилем в связи с душевными проблемами.

      Из-за профиля как раз родители расстроились в меньшей степени. В силу той же, упомянутой выше, привычки получение "белого билета по психу" для избавления от армии, тем более, от службы, протекающей так, как она протекала у их сына, вовсе не казалось им чем-то чрезмерным. Хотя, вероятно, и в самом деле, в аркашином случае это не могло иметь слишком уж большого значения.

                ***

      Постепенно родители свыклись с тем, что Роза теперь жила в Израиле. Война в Заливе, конечно же, основательно выбила их из равновесия, и полтора зимних месяца растянулись для них в невыносимую изматывающую бесконечность; но и они в положенный срок все-таки истекли. Роза, кстати, сменившая свое имя на игривое Рози, уже начала расцветать и на новом месте. Первым пробным ее камешком на недолго остававшейся для нее чужой ниве израильского бизнеса стало небольшое кафе в центре Тель-Авива. И это притом, что она отродясь не славилась своими кулинарными способностями. Скорее, даже наоборот. Открывшееся кафе быстро приобрело статус одного из любимых тусовочных мест у еще не забывших русский язык жителей мегаполиса.

      Помимо никогда не лишних успехов в области самореализации, в жизни Розы произошло кое-что еще, приведшее ее …ских родственников, особенно женскую их часть, в состояние перманентной щенячьей экзальтации. Включая и Маечку, хотя она, в общем, и стеснялась такого рода проявления чувств. Уж кого надо было за это благодарить – израильский климат или израильских врачей (атеистическое розино мышление иных вариантов не признавало) – но после стольких лет и, на любой взгляд, достаточного для подобного дела количества браков, Розе предстояло скоро родить. Девочку.

      Родители начали задумываться о переезде в Израиль. Даже в их захолустном городишке такое явление давно уже стало обыденным. Пусть только Маечка закончит школу…

      И тут случилось несчастье. Бабушка, никогда ни на что не жаловавшаяся бабушка просто упала. Без сознания. По дороге за покупками. На удивление  быстро приехавшая скорая отвезла ее в больницу. Обширный двусторонний инсульт, похоже, не оставил ей никаких шансов на восстановление двигательных и речевых функций. Через месяц ее забрали домой. О переезде поближе к Розочке и очаровательной малышке Мишельке (какое чудное имя!..) говорить, естественно, уже не приходилось.

                ***

      Аркадию очень повезло с родственниками. У них всегда находились возможности куда-то его пристроить, в смысле приработка. На постоянной работе, конечно же, он был не в состоянии удержаться, но переводы с использованием в разных комбинациях четырех языков ему обеспечивались запросто. Его знали и ценили студенты-гуманитарии Еврейского университета. За более чем скромную плату Аркаша кропал для них курсовые и дипломные сочинения, научные трактаты, да что угодно. Главное было обратиться к нему заблаговременно, не оставлять на самый последний момент, ведь систематически повторяющиеся его выпадения из жизни случались с ним с совершенно не завидной регулярностью.

      С началом нового исхода, когда в страну ломанул неукротимый подобно водопаду (с той лишь разницей, что направление этого движения обозначалось как восхождение), грозящий наводнением, людской поток, аркашина востребованность возросла непередаваемо. Его заваливали письменными переводами – однообразными свидетельствами, дипломами, но уж если возникала необходимость в чем-то более заковыристом, он, безусловно, был первым, кому такое обращение переадресовывалось. Приходилось Аркаше подхалтуривать и устным переводчиком. Ему не составляло труда находить общий язык и со старожилами, и с новоприбывшими, и с все чаще и чаще наведывавшимися в их края, на фоне постепенного восстановления межгосударственных связей, советскими, а позже российскими и всякими прочими гражданами. Он с одинаковой легкостью вписывался и в антураж выставки сельскохозяйственных достижений, и пианистического мастер-класса, проводимого известным тель-авивским профессором для смешанной русско-израильской аудитории.

      Режим его работы оставался прежним – с возможными исчезновениями различной частоты и продолжительности. К ужасу родителей, среди нагрянувшей лавины зеленых переселенцев компанию для такого (совершенно непонятно почему) необходимого Аркадию времяпрепровождения можно было найти несравненно проще, чем раньше. Но ни новые неожиданные действующие лица, ни что другое, на самом деле, не оказывало на их мальчика никакого влияния. Его, как ни отвратительно звучало это слово, запои не зависели ни от чего.

      Держатели неимоверно, казалось, почкованием размножившихся переводческих агентств со временем начинали утрачивать свою к Аркадию терпимость. Количество переводчиков росло, требования к качеству перевода – не особо, и Аркаше доставались уже лишь плачевные остатки той необъятной, нуждающейся в лингвистическом преобразовании, информационной массы.

                ***

      После школы Маечку отправили учиться на библиотекаря. По мнению мамы, это была не просто очень достойная, но и наиболее подходящая специальность для хорошей, целыми днями читающей девочки. О том, что в условиях новоявленных, по образцу Дикого Запада, рыночных отношений, профессия книжного ангела-хранителя крайне, как теперь любили говорить, малоперспективна, с какой стороны к ней не подступись, маме думать не хотелось. 

      Грустное зрелище, но маечкина небольшая группа напоминала собой довольно трафаретное наглядное пособие для студентов, приступивших к изучению тревожных состояний. Маечкины сокурсницы, так же как и она сама, не могли похвастаться ни мало-мальски удовлетворительной самооценкой, ни, следовательно, элементарной уверенностью в себе, позволяющей людям беспрепятственно общаться не только со знакомыми, но и с незнакомыми индивидами и их различными совокупностями. Вообще библиотечное направление уже пару лет планировали закрыть, но каждый раз в самый последний момент возникало необходимое минимальное количество претенденток, и учебное заведение без особого желания приступало к подготовке новых, не слишком нужных городу специалистов.

      Вопреки прогнозу врачей, бабушка отказывалась капитулировать перед обстоятельствами. Очень медленно и трудно, как выпрастываться из зыбучих песков, но все-таки что-то происходило – и с движением, и с речью. Да и как же иначе, когда рядом с ней находились любящие и самоотверженные родные. Все в доме было, естественно, ужасно не приспособлено. Единственная отрада - малюсенький балкон, по размеру, скорее, напоминающий скворечник, открывал перед бабушкой какую-никакую возможность подышать хоть каплей плюс-минус свежего воздуха.

      А летом к ним приехали Роза с Мишелькой, которой к тому времени пошел уже второй годик. Никто кроме Розы, во всяком случае, среди их окружения, в жизни бы не отважился на такое: прилететь за тридевять земель – с пересадкой, с ребенком, с багажом, каким-то бесспорно магическим способом вместившим в себя абсолютно все. От поражающих временной немотой подарков до инвалидного кресла, какого не только в городе …ске, но и в Москве было не сыскать, от детских игрушек, с тем чтобы сретушировать для Мишельки перемену декораций, до никогда не виданных в России южных экзотических фруктов.

      Поселились они, правда (но даже родители, наступив себе на горло, согласились, что так будет уместнее), в городской гостинице, где раньше с большой помпой привечали лишь заезжих знаменитостей или партийных авторитетов. То есть, нет – авторитеты появились позже и то, все больше, криминальные. Хотя какая разница. Новым хозяевам не удалось (а может, они и не пытались) причесать ни убожество когда-то претендовавшей на великолепие обстановки, ни совершенно бездарно маскируемое, но неукротимо, подобно прорвавшимся после длительного воздержания продуктам жизнедеятельности, прущее изо всех пор хамлюжество обслуживающего персонала.

      Большую часть времени, проводимого с родителями, Роза пыталась убедить их перебираться в Израиль, и поскорее. Доводы о неосуществимости такого предприятия из-за бабушки бесили ее до невозможности. Ее же жаркие уверения, что там бабушку как раз поднимут на ноги, не достигали искомого. Что бы там не рассказывали об израильской медицине, а такого быть не может. С головой у нее что ли не в порядке? Кстати, это подтверждалось еще и огненно-медным, абсолютно чудовищным цветом остриженных под мальчишку волос, которым она теперь щеголяла.

      В …ске Роза с Мишелькой пробыли неделю и неделю с хвостом в Москве. В городе своего детства Розе не терпелось исполнить еще кое-какой небольшой, но уже давно жгущий ей потроха замысел, а именно поговорить по душам с сестрой – как со взрослой. Очень уж ее пугали мамины хвастливые реляции по поводу маечкиного высоконравственного облика.

      Маечка выслушала Розу с ужасом. С ужасом оттого, что ей просто никакими силами не удавалось вообразить себя в ситуации хотя бы чуточку схожей с так смущающе-смачно описываемыми сестрой. Роза даже предприняла попытку организовать для Маечки дэйт, как она теперь это называла – найти парня среди детей или братьев бывших подружек или же внуков бывших наставниц не представляло для нее ни малейшего труда. Но Маечка отказалась наотрез – нет, ни за что, скорее бы уже она решилась прыгнуть с парашютом; и не с 25-метровой бабушкиной вышки, а прямо-таки с орбитальной космической станции.

      И лишь в одном сходились все без исключения – в неподражаемом и неоспоримом мишелькином обаянии. Вдобавок к черным кудряшкам, у нее еще имелось довольно смуглое, удивительно экзотическое личико с горящими темненькими глазками – такое чудо смело можно было брать на главную роль в фильме-продолжении по заявкам феминисток от кинематографа Маугли-2.

                ***

      Как-то в конце девяностых Аркадий попался на глаза одному доктору, из не так давно прибывших. Попался в лучшем своем проявлении, разумеется - на международной конференции по нейрохирургии. Доктор рассказал Аркаше о пока новом, во всяком случае, в отношении стран бывшего Союза, но многообещающем направлении израильского бизнеса – медицинском туризме. Речь шла о приезде в Израиль на лечение российских, свежей выпечки, олигархов. Доктор уже успел организовать пару-тройку подобных турне, и Аркадий со своим блистательным медицинским ивритом был для него просто находкой. (Про себя доктор еще подумал, что после недавнего случая, когда напившийся олигарх прилюдно полез под юбку к его, доктора, весьма привлекательной помощнице, правая рука мужского пола, тем более, аркашиных габаритов, обеспечит защиту хотя бы от таких неожиданностей).

      Среди олигархов попадались разные люди – чаще у Аркадия складывались с ними самые дружеские отношения. Почувствовав некую шаткость своего не финансового, а гораздо более значимого в этой жизни положения, они обычно (не всегда) держали себя скромнее, чем ожидалось по представленным рекомендациям.
     - Эт мы щас к h'астроинтринолаh'у? – спрашивал очередной олигарх в ожидании лифта в иерусалимской Адассе.
     - Да, у нас сейчас консультация с зав. отделением гастроэнтерологии, - спокойно отвечал Аркадий.

      Этот виток аркашиной карьеры закончился большим скандалом. Он уже неделю пас одного московского банкира, прилетевшего для аортокоронарного шунтирования. Операция прошла удачно, и через несколько дней пациента должны были выписать. Сначала их исчезновение не привлекло к себе особого внимания – возможно, они решили капельку пройтись. Но когда сестра обнаружила рядом с койкой осиротевшую стойку с инфузией с перевязанной трубкой, она подняла тревогу. На свои мобильники они оба не отвечали. Примчавшийся в больницу шеф Аркадия буквально рвал на себе волосы. Собирались обратиться за помощью в полицию.

      К вечеру они вернулись. Довольно хорошо державшийся на ногах переводчик практически нес ослабленного после операции, пьяного вдребезину банкира. Всем, замешанным в этом деле, несказанно повезло – пациент остался жив. Но цена, которую Аркаше пришлось заплатить за отнятые у медицинского персонала и, главное, у его босса годы жизни, оказалась высокой. Многие, слишком многие были поставлены в известность о его граничащей с преступной ненадежности.

                ***

      Роза с Мишелькой вернулись в Израиль. Маечка продолжила учиться библиотечному делу. Изменений в ее житье-бытье не предвиделось, но и нельзя сказать, чтобы жизнь ее протекала размеренно – очень уж муторно она себя ощущала, находясь в социуме.

      После получения диплома библиотекаря Маечку по розиной протекции пристроили в главное городское книгохранилище (хотя сохранять-то там почти ничего и не осталось) на должность младшего книгохранителя. В смысле заработка – розины ежемесячные переводы существенно превышали маечкину зарплату, но все равно родители гордились своей маленькой, уже ставшей самостоятельной девочкой. Хотя в чем проявлялась ее самостоятельность? Лишь в том, что теперь утром она уходила не на учебу, а на службу, как говорил папа, или на работу, как говорила мама, и потом, по истечении восьми часов (плюс полчаса на дорогу туда и обратно) возвращалась домой, устраивалась все на том же диванчике и читала? Или выходила погулять с бабушкой?

      Должность младшего библиотекаря Маечку совсем устраивала. Безусловным преимуществом для нее являлось, конечно же, сведенное к минимуму общение с посторонними и вообще какими бы то ни было людьми, с которыми, в отличие от книг, контактировать не хотелось.

      Кстати, Роза к тому времени уже оставила ресторанный бизнес (во всяком случае, оставила его продолжать плодоносить в надежных руках без своего непосредственного участия), а сама переключилась на бизнес куда более возвышенный, а именно – обеспечение масс бывших-нынешних соотечественников продуктами культуры, производимыми и поставляемыми их общей, бывшей, видоизменившейся родиной. Причем продуктами весьма разнообразными по свойству и качеству: от литературных до музыкальных, от изобразительных до театральных, от отвечающих более или менее пристойному уровню до самого чудовищного ширпотреба.
Да, с третьим своим мужем она тоже пока успела развестись, хотя позволить себе такое удовольствие в Израиле – легче уж одолеть вплавь Мертвое море.

      Мама с папой даже не успели расстроиться. Новый поклонник, в мгновение ока возникший на розином горизонте и где-то там безвозвратно потерявший голову, имел такие анкетные данные, что от сглаза долой родители решили сведение приберечь и не хвалиться им до поры до времени ни перед кем.

      Маечке исполнился уже двадцать один год; у нее, как считалось в семье, были хорошее образование и неплохая работа (правда, оплачиваемая несколько хуже, чем следует). Родители стали задумываться о замужестве. Найти хорошего, именно хорошего, подходящего Маечке мальчика представлялось делом не очень-то простым. Но даже когда через каких-то, восьмая вода на киселе, знакомых возникал соответствующий определению претендент, которого тоже надо было познакомить с хорошей девочкой, ничего путного из этого все равно не получалось. Маечка теперь уже не отказывалась и, послушно приведя волосы в порядок, то есть, соорудив из них нечто, наподобие вуали, отправлялась на свидание, если, конечно, согласиться так его именовать. За все время, проводимое с очередным соискателем, в ее голове бушевало, грохотало такое, что даже расслышать, какой же вопрос был задан – о любимом цвете или любимой книге – ей удавалось с большим трудом. Доминировал там, безусловно, страх – как накануне экзамена, как на медкомиссии в школе – не особо успешно компенсируемый чувством долга, причем как перед родителями, так и перед самой собой. Ну, а уж ответить… Или поднять взгляд… Нет, не то, чтобы она вообще не произносила ни одного слова. Но в лучшем случае, у нее получалось лаконично, в худшем – невпопад. После чего уже и лаконично не получалось.
Хорошие мальчики, тоже не отличающиеся раскованностью, в продолжении знакомства оказывались не заинтересованы.

      Время шло. Может, еще и не уходило, но шло. Как бы папе с мамой хотелось, чтобы хоть капелька розиной раскрепощенности перекочевала к Маечке, а частичка маечкиного… целомудрия, что ли - к Розе. Ведь от того согревающего родительское сердце, сенсационно завидного ухажера, давно не осталось даже остатков воспоминаний. Теперь около Розы отирался какой-то молоденький, без гроша за душой то ли художник, то ли музыкант, которого она (виданное ли это дело) решила взять под свою опеку. И им они тоже не могли похвастаться ни перед кем, но уже совсем по другой причине.

                ***

      Теперь переводы (и то лишь письменные) перепадали Аркадию настолько редко, что в качестве переводчика при знакомстве он мог представляться, скорее, по старой памяти. Родители его вышли на пенсию – и неплохую, к слову сказать, пенсию. Двоюродные дедушка с бабушкой, оба, дожив почти до ста лет… в общем, обрели покой…  Тети, дяди, их дети и внуки, все, в той или иной степени, относились к Аркаше, как к человеку со странностями, но ведь любой человек имеет право на свои странности.

      Матери с отцом давно уже пришлось смириться с таким непохожим на их собственный образом жизни сына – единственным, что мешало им существовать, была мысль об аркашином будущем после их… в общем, после обретения ими покоя. Да и мечты о внуках еще нет-нет, а подавали свой ослабевший с годами голос. За почти три десятка лет в Израиле на аркашином пути случались и очень интеллигентные Аллочки, Беллочки и Машеньки, и менее интеллигентные, но весьма приличные Танечки, Яночки и Юлечки и совсем убогие и опустившиеся, о которых родители, естественно, и не знали, носительницы все тех же имен, и израильтянки, подпадавшие под выше упомянутые категории, даже одна японка – наверное, интеллигентная – одним словом, девиц у него было без числа. Но отношения эти оказывались на редкость кратковременными, в особенности, с очень интеллигентными девочками, что Аркашу абсолютно не задевало – он не ощущал влюбленности и не страдал, расставшись с очередной невозлюбленной. 

      В новом тысячелетии, подобно работе, количество девиц тоже пошло на убыль. Отяжелевший, но все еще величественно смотрящийся Аркадий делил в избытке свободное свое время между родителями, с которыми, как прежде, обсуждал порой литературные новинки, но чаще – тех самых никогда не надоедавших ему классиков, и приятелями, собиравшимися в определенные часы у русского магазина. Но и оттуда регулярно слышалось нечто вроде:   
    - There are more things in heaven and earth, Horatio,
      Than are dreamt of in your philosophy***, - эти его излияния присутствующей публикой обычно пропускались мимо ушей.

                Продолжение следует...

_______________

*    Армейская тюрьма в центре Израиля.
**   Кабан – Кцин Бриют аНефеш (аббревиатура ивр.) - офицер душевного
     здоровья.
***  В. Шекспир. "Гамлет" - в переводе М. Лозинского. Акт 1, сцена 5.
      И в небе и в земле сокрыто больше,
      Чем снится вашей мудрости, Горацио.