5
Заметил, что мама в дневника, когда говорила обо мне, часто путала, писала «мы» вместо «я» или «он». А может и не путала. Просто воспринимала иногда меня и себя, как одно целое, пишет «наш папка», «наши ножки», «мы сидим, мы ходим». То есть, мама меня воспринимала двояко: как отдельное существо, своего ребёнка, и, одновременно, как часть себя. Наверное, так воспринимают своих детей все мамы.
А вот я не чувствовал такой связи между мной и мамой. Нет, конечно, в детстве тяжело было без неё остаться хотя бы на день, да что там, хотя бы на несколько часов. А, став взрослым, в определённый момент я посчитал, что мы совершенно чужие друг другу.
Но когда умерла мама, я очень даже почувствовал, что нет больше какой-то части меня. И части совсем не малой, но такой о которой я знаю немного. Представьте, что исчез на Земле континент. И оказалось, что вы про этот континент знали очень мало. Почти ничего. Исчезла целая бесконечность. Её не восстановить, не воскресить, не сохранить, не посмотреть даже, как фильм. Но что-то из этой исчезнувшей бесконечности всё же живёт в тебе.
Внезапно ты понимаешь, что откуда-то знаешь языки народов того исчезнувшего континента, всплывают незнакомые-знакомые названия. А ещё хуже становиться, когда ты вспоминаешь, что исчезнувшая земля была твоей родиной. И ты её больше никогда не увидишь. Просто никогда-никогда. Но в тебе жива её часть. И эта часть ощущает безумную боль потери, судорожно пытаясь сохранить себя, вернее сохранить в себе видение того, что исчезло. Так безрассудно и безнадёжно зеркало, будь оно живым, возможно, пыталось бы сохранить в себе отражение того, что ему дорого, после того, как это дорогое исчезло, заменилось полной темнотой, и даже отсутствием всего, даже тьмы.
Пока я и моя жена жили с мамой, всё было ещё более-менее благополучно. Мы ходили в магазин, готовили. Мама была рада, что дом полон жизни. Конечно, давление «скакало», боли мучили, но она терпела, как-то приноравливалась к такой жизни. Иногда, правда, плакала по ночам, в особенно острые приступы. Вызывали скорую. Прибывшая бригада ставила укол, снимала кардиограмму, и всё снова продолжалось: без точного диагноза, с экспериментами с разными препаратами. Не проходила месяца, чтобы участковый врач не назначала что-нибудь новое.
Но потом, моя жена продала полдома в деревне, и мы купили однокомнатную квартирку. Переехали.
Не хотелось оставаться в сыром холодном доме, куда в любой момент могли нагрянуть многочисленные родственники, общение с которыми выбивала из колеи. Да и жена очень уж хотела своё хозяйство, своё жильё.
Маме я предложил обменять двухкомнатную квартиру на однокомнатную с доплатой, чтобы меньше платить за коммунальные услуги, но и отыскать что-нибудь потеплее нашего панельного «родового гнезда».
Поиски обмена-размена, это отдельная история. Около лет десяти мы хотели обменять-продать-разменять квартиру. Но мама каждый раз останавливалась в последний момент, что-то её не устраивало: то - район, то - этаж, то - люди, которые совершали сделку, а то и вовсе - наличие газовой плиты в доме вместо электрической. Она панически боялась газа. И как я не убеждал её перебороть этот страх, рассказывая, что скоро все дома в городе будут газифицированы, она стояла на своём: ей нужна электроплита, да и в доме, где проходят газовые трубы она жить не будет, мол, сколько случаев известно, когда…
Ещё мама боялась находиться в закрытой комнате. Между залом, где жили мы с женой и её комнатой целых три двери. Две из них обязательно должны были быть открыты ночью, а третья, желательно, и днём. Иначе она чувствовала удушье и дискомфорт. По этой же причине она не могла пользоваться лифтом, долго находится в помещениях с решетками на окнах (у нас, хотя мы и жили на первом этаже, никогда решёток не было).
Она боялась новых вещей: компьютера, электрическую овощерезку (даже когда руками натирать на овощи на тёрке ей стало тяжело, она ею не пользовалась). Для неё трудно было подобрать подарок. По началу, я уже писал, она с подозрением относилась к электрическому тонометру, а ртутный градусник предпочитала электронному.
А может она боялась, что слишком мало дадут за нашу квартиру. Панельный дом, первый этаж, простые окна, холод. Мы 16 лет стояли в очереди на эту квартиру. Ожидание для мамы превратилось в навязчивую идею, и теперь, даже после стольких лет, расстаться со столь трудно полученной квартирой, было для неё болезненным событием. Она и не расставалась. Насколько бессознательно, насколько намерено – теперь уже неизвестно.
Был ещё один вариант: мы с Катей продаём свою однокомнатную квартиру, мама – нашу двухкомнатную, и покупаем на эти деньги большой дом, где всем хватает места. Но и эта идея не слишком вдохновляла маму. Она чувствовала себя в безопасности, когда у неё был её квартира.
А поздней осенью маме стало хуже. Госпитализировали её с высоким давлением в терапию. Из терапии перевели в неврологию, из неврологии обратно в терапию. Мотив один: «Это не наша больная». То есть, «у неё высокое давление», говорили терапевты, «мы его сбили, теперь надо выяснять причины таких скачков давления», и передавали маму эндокринологу, эндокринолог, говорил «что вы хотите, милая, у вас диабет, а это не лечится».
Ну а боли в спине, остеопороз? «А этим пусть занимаются неврологи». Обследование в неврологии показало, что у мамы, возможно опухоль надпочечника. Кортикостерома. Это такая штука, которая заставляет надпочечник вырабатывать в большом количестве гормоны, которые способствуют разрушению костной ткани. Отсюда, предположительно, и остеопороз.
Естественно, мама была в панике. Со мной беседовала врач-невролог, она сделала очень серьёзное лицо: «У больной опухоль. Возможно раковая, а возможно и нет. Это должен выяснить гематолог». Я никак не мог сообразить, почему это должен был выяснять гематолог? Ведь гематолог, вроде бы, занимается болезнями крови. Врач продолжила: «Мы переводим больную обратно в терапию. Через неделю приедет гематолог из Барнаула и назначит лечение».
«А у нас нет гематолога?» - спросил я. «Нет, что вы, у нас такого врача нет»
Нет такого узкого специалиста. У нас вообще проблемы с врачами редких специальностей. Да что там. У нас последнему эндокринологу уже далеко за 60. А вот его дочери, тоже эндокринологу места в штате больницы вообще не нашлось. Она теперь работает простым терапевтом в пригороде.
Не хватает хороших врачей, не то что специалистов редких. Ну, естественно, если правительство региона и городское начальство лечатся в соседнем регионе, в Краевом центре (если не в Новосибирске или Москве). Зачем им решать проблему нехватки хороших молодых врачей? Зачем строить для них жильё, создавать привлекательные условия для жизни и работы? Своих хватает. Вот и лечат нас начальственные отпрыски, которые вернулись в нашу республиканскую столицу с надеждами, но без знаний. Лечат пенсионеры, лечат недоучки, которые поступали в мединституты по целевым направлением и чью учёбу оплачивала республика. А это опять же блатные кадры. Зачем они пошли в эту профессию? Ведь они не любят ни своё дело, ни людей, которые идут к ним со своими проблемами. Они имеют дело с диагнозами, болезнями, отчётами, статистикой, но не с реальными людьми. Их термин – койкоместо, а не человек. Вся их система от очередей в поликлиниках, где во время эпидемий выздоравливающие заражают гриппом пришедших за справкой, до больниц, где в выходные и праздники невозможно дождаться врача, а по ночам докричаться до медсестры, где доходя до абсурда заявляют: «У нас это лекарство кончилось, а своё вы не имеете право приносить, потому что у нас это запрещено».
Мамочка попала в эти жернова. Ну, терапия, так терапия. Снова обследования, ожидание врача-гематолога. И никакого результата.
Я говорю эндокринологу Родину: «Ну, если вы не в состоянии поставить правильный диагноз. Не можете определить, есть ли у мамы опухоль или нет. Не знаете как её лечить. Ну, отправьте на обследование в соседний регион в Краевой центр».
А он мне: «Толку-то. Если у неё есть опухоль, её все равно никто не станет оперировать из-за диабета».
«Ну, хотя бы определить, какая это опухоль можно?»
Родин сдаётся и пишет направление в краевой диагностический центр. Но прежде чем поехать туда, нужно ещё получить направление от республиканской поликлиники. Выстаиваю трёхчасовую очередь в кабинет главного врача, чтобы получить маленькую бумажку – А5 – с печатью. Звоню в центр, мне назначают день и время приёма у эндокринолога. Делаю три копии всех направлений, документов, выписок, диагнозов, результатов анализов.
А на работе завал. Вернее на трёх работах. В университете готовится новогодний концерт и сказка для детей. Идут репетиции. В лицее тоже ставим с ребятами новогоднее представление для старшеклассников. В колледже культуры веду трёх заочников к защите дипломных работ, а с очниками, не считая чтения лекций по режиссуре массовых представлений, опять же готовим со студентами новогодние спектакли.
Вся эта работа приостанавливается, переноситься, ужимается, перекладывается на других. Отказываюсь от проекта на местном телевиденье.
Но у мамы поднимаются давление и температура, поездка в Барнаул откладывается. Мама в панике. Звоню в диагностический центр, прошу перенести прием на другой день.
Наконец, всё складывается. Мама полна решимости. Купили ей теплые бурки, чтобы вошли опухшие ноги. Надевает их без носков, говорит, что носки царапают, сдавливают и жгут ей кожу.
Возвращаясь как-то поздно домой на такси, познакомился с водителем. «Зови меня просто Ерохой». Странное имя для казаха-мусульманина. Но я не спорил, только взял номер телефона. Вот ему и позвонил. За 270 км до Барнаула Ероха попросил 3500. Ехать надо было после обеда в воскресенье, чтобы отдохнуть у тети моей жены – Веры Сафроновны, а потом со свежими силами попасть на приём в понедельник утром в 9:15.
Три больших пакета – вот и все вещи мамы в этом путешествии. Она не признавала сумок – «зачем тратить деньги». Причём один пакет занимали бумаги (диагнозы, результаты анализов, документы), второй – лекарства: таблетки, склянки, пузырьки, мази, тонометр.
Безразмерная куртка (в последнее время мама пополнела), спортивные штаны (опухшие ноги) и вязаная шапочка. В руках трость. Маленькими шажками с охами и причитанием передвигаемся от квартиры (слава богу - на первом этаже) до машины. Потом осторожная погрузка на заднее сиденье, непременно с правой стороны, так как правая нога хуже слушалась. Непременно под спину скатанный в валик плед. Закрыть окна, не курить, не слушать музыку – непременные требования мамы.
Для снятия отёков и нормализации давления, как вы знаете, пьют мочегонные таблетки. Ну да, мы останавливались больше десяти раз. И каждый раз нужно было, по очереди, вытащить из салона мамины ноги, потом болезненное вставание (как и не менее болезненное опускание на заднее сиденье), передвижение мелкими шажками до туалета (как уж там мама справлялась – не знаю) и обратно.
А ещё ухабы разбитых российских дорог. Повезло только в одном, Ероха оказался разговорчивым добродушным парнем. А мама очень любила поговорить, она стосковалась по человеческой речи в своём домашнем заточении, когда вчерашние друзья перестали её навещать, не выдерживая бесчисленных жалоб, стонов и просто вида бесконечно страдающего человека.
Мама рассказала Ерохе всё о своей болезни, выспросила всё про семью таксиста, спросила Ероху, что он думает о том, что она собралась покреститься. Ероха оказался мусульманином. Но и это не остановило беседы. Постанывая, принимая лекарство за лекарством (обезболивающее, кстати, мы поставили ещё дома), измеряя себе температуру и давление, мама жаловалась на бога (ни на какого конкретно, а так вообще на бога), что он послал ей такие муки, и выслушивала Ерохины слова, о том, что жаловаться на бога нельзя, он посылает нам испытания, а наша задача понять за что он прослывает их и исправить что-то не так сделанное и самим исправиться. Ероха приводил многочисленные примеры, когда почти столетние старики после болезней и практически неподвижного образа жизни благодаря молитвам и добрым помыслам вставали в одр, постелей и топчанов, и начинали вести активный образ жизни, ибо Аллах велик. Мама вступалась и за христианского бога, утверждая, что и тот помогает страждущим и болезным. И так же приводила примеры внезапного исцеления в результате молитв и правильного лечения травами. Они сходились на том, что Бог един, и он милостив.
6
Из маминого дневника
25 января 1976 г.
Позади пять месяцев (с 30 мая по 23 сентября) больницы и санатория в Лебяжем. Плюс месяц с лишком в больнице на краешке жизни. Маму с папой телеграммой вызывали, оказывается, уже попрощаться. Такие дела. Нервы мои теперь никуда не годятся.
А сыночку моему два годика и третий месяц.
Увидел зелёный горошек в банке:
-Мама, шарики. Много шариков.
Спрашиваю:
-Будешь есть?
Кивок головой – буду. Вечером: увидел пустую банку и поставил на плитку:
-Варить надо.
1 января 1977 г.
Сына 30-го был на ёлке в садике. А вечером у меня на работе – водил со всеми хоровод. Спел деду Морозу песенку про крокодила Гену – получил конфетку. А за пляску – линейку. Утром дома увидел ёлку (отец занёс и нарядил вечером, когда Серёжа спал), и выговорил: «Ёлка нарядная, множество огней».
4 января 1977 г.
Саша уехал в Барнаул с учениками. Не могу привыкнуть к разлукам.
7 января 1977 г.
Сын заскучал по отцу. Вчера после садика ушёл к бабе с дедом. Я пришла за ним. А он:
-А дома пап сидит?
Объяснила, где папа, и он успокоился тем, что тот привезёт слона и барабан (а сам, чудак, и не заказывал – как папа узнает?!).
А сейчас пристал (9 часов вечера): «Пойдём на твою работу и позвоним папе. Мы ему скажем: «Приезжай», а то мы его ждём же». Пришлось слово дать, что как только будем у меня на работе, то позвоним папе. Успокоился, отстал.
28 февраля 1977 г.
Утром увидел небритого отца: «Мама, откуда у него колючки появились?»
Сейчас играет с машинкой. Про желтую машинку с мишкой за рулём у него особый рассказ: «Когда я был маленький, мама уехала далеко-далеко и купила мне машину (Это я ездила в санаторий).
19 марта 1977 г.
Вышли из автобуса, идём в садик. Говорит:
-Мама, которые с ребятишками – это мамы, а другие – тётеньки.
24 апреля 1977 г.
Сынок уже три дня в больнице. Не нахожу себе места. Вчера нас пустили к нему (карантин был!). Какой же он вышел к нам! – гольфики только на одной ноге, рубашка криво застёгнута… Пожаловался, что ему ставят уколы, показал, где ему больно.
15 июня 1977 г.
Поступаю в институт (!) заочно. Сдала последний экзамен.
25 июня 1977 г.
Хожу на лекции (установочная сессия).
Сын пристал:
-Давай играть «в книжку про картинки» (его выражение). Это у нас азбука разрезная. Серёжа показывает на картинку (как воспитательница в детском саду), а я должна называть предметы. Если я называю неправильно, то он вроде как ворчит, а мордаха довольная, хохочет.
Я ему говорю:
-Подожди, я дочитаю, и будем играть.
Читаю. И замечаю, что он что-то уж очень внимательно разглядывает меня. Спрашивает:
-А почему у тебя глаза вертятся?
Объяснила, что глазами я читаю.
26 июня 1977 г.
Воскресенье. Утром за столом ест.
-Мама, это какая рука?
-Правая.
-А это?
-Левая.
-А можно ложку взять в левую руку?
-Нет, нельзя.
-А почему? Ведь левая говорит: «Ты много носила, теперь я буду».
Поехали в Майму. Шли мимо малинника на берегу речки. Спросил, чья это малина.
-Шумовых.
-Наташи?
-Да, сынок.
-А почему она Шумова, она - шумит?
Объяснила, что это фамилия у неё такая, и что у него тоже есть своя фамилия.
Соскучился по отцу:
-Что он к нам всё приходил-приходил, а теперь не пришёл.
Сейчас Саша в трудовом лагере на Каясе. Первые дни часто приходил домой, а вот уже 4 дня не было.
Уснул мой сладкощёкий (ели клубнику, баба Оля угостила).
18 августа 1977 г.
Курмач-Байгол. Осталось неделю здесь отдыхать. Сын гуляет на улице. Саша в Вовой ушли за щуками. Кормит нас щуками.
21 августа 1977 г.
Воскресенье. Погода плохая. Больше сидим дома. Съездили с Сашей на лошади на озёра. Две щуки. Пескарей для наживки ловили. У меня больше, чем у Саши, на его удивление.
24 августа 1977 г.
Была вчера на покосе. Сметали один стог. А сегодня снова ненастье.
28 августа 1977 г.
Пришли завтракать в столовую. Сестра Васеня, Саша, Серёжик уже сидели за столом. Я принесла поесть, села. Сын:
-А папа огорчился.
Смотрю на Сашу, а он ест себе спокойненько. Спрашиваю сына:
-Почему же ты огорчаешь папу?
Он – хлоп-хлоп глазами. Оказалось: «папа огорчился» - это значит, съел хлеб с горчицей.
Ночевали у дальней родственницы Вали К.
Сын утром нашёл во дворе червяка. Говорит:
-Я его засушу, зимой рыбачить будем.
Положил в какой-то стаканчик и поставил на печку. Утром завернул червяка в бумажку, взял с собой.
Отвлекусь. Сегодня 11 апреля 2008 г. Мне – 56 лет. На прошлом юбилейном дне рождении хотелось ото всех скрыться. Не удалось. Приехала сестра Людмила с роскошным подарком… А нынче я так устала от побелки и оттого, что стены без обоев «рейхстаговские», да давление скачет, сердечко «тахикардит», гостей не хотелось. Но пришлось принимать. И вот уже 23:00, а я только убралась. Да здравствует жизнь! Ура-ура-ура!
А теперь вот восстанавливаю старые записи. Зачем я это делаю? – не знаю, честно.
(продолжение следует)
На фото мама и папа в период знакомства, где-то за год до моего рождения.