13. Ножик.
Закадычные друзья Лёнька и Валерка лежали в высокой траве у «котенкиного пруда», отдыхали, как солдаты после боя, и разговаривали. Следы растревоженных и рассерженных ос постепенно приходили и мысли мальчишек перестраивались на мирный лад и в детских душах начинала звучать радостная музыка.
- Ну пацан, расскажи про ножик ! – кусая былинку попросил Валерка.- У кого ты его стащил?
- Да, было дело зимой! У дяди Кузи из деревни, у сапожника, – вспоминал Лёнька.
Для него эта история всегда была неприятна и теперь вспоминать о ней не хотелось. Но коль обещал другу, значит «железно» придётся. Да, придётся поведать о своей тайне, ставшей позорной страницей его «пацанского» существования.
Лёнька, переехав жить в Задвинье города Полоцка, с Верхнего Замка, увидел как красиво работает отец Павлика и познакомился с ним. Тот был бондарем – столяром, изготавливающим деревянные бочки, и держал столярную мастерскую у себя дома, в сарае.Когда он был здоров, а он был инвалид войны, он делал осиновые клёпки и донца для своих бочек, натягивал на них железные обручи и даже однажды дал Лёньке и Валерке клинья из железа и молотки - набить обруч на бочку, что они с трудом, но сделали, с его помощью, конечно, и гордились собой.
Лёнька, сидя рядом на чурбане, строгал ножом Ивана Егоровича разные дощечки и наконец понял, что хочет сделать самолёт: большой «кукукрузник» с двумя крыльями - биплан.
Он понимал, что самолёт будет большой, так как «физеляш» или корпус был из большого о полена для клёпок. «Осина!» - уважительно сказал мастер , отец Павлика. Лёнька уже вырезал нос, где сидят лётчики и приступил к хвостовому оперению, как говорил Валерка. Его отец погиб на фронте и был лётчиком. Килевой руль он вырезал в полене, а крылья и рули высоты, передние и задние «лонжероны» он думал сделать набивные. Правда у него не было молотка и гвоздей, но он собирался попросить у папы Феди. Из-за этого работа отложилась на осень, а потом и на зиму, но это было не страшно, потому что у Лёньки была мечта. У него не было такого хорошего острого ножа, как у Ивана Егоровича и поэтому строительство простаивало. Иногда ему удавалось тайком стащить из медицинского шкафа папы скальпель. Он успевал что-то построгать тайком, но когда раскрывался его воровской проступок он терял время, отстаивая целый час ареста в углу детской. Это всё нарушало ритм строительства самолёта, «ставило палки в колёса», как говорил Иван Егорович, когда у него кончались железные обручи для бочек. Однажды Лёнька был с мамой в соседней деревне Бельчица, у сапожника Дяди Кузи или Кузьмы Лукича. Мама всегда подшивала у него валенки на всю семью. Лёнька рассматривал чучела тетеревов и глухарей, лосиные рога и клыкастые морды вепрей, развешенные на бревенчатых стенах избы дяди Кузи, который был не только хорошим сапожником, но и заядлым охотником. Лёнька слышал, что он по первой пороше ходил с Нил Ильичём даже на куропаток с собакой Джеком.
На кухне Лёнька, любуясь чучелом зайца, увидел блестящий ножик. Он был большой с железной ручкой, остро заточенный и, наверное, «магнитный», потому что Лёнька не мог оторвать от него глаз. Он, не отрываясь от предмета своей мечты, взял в руки ножик и попробовал заточить карандаш, лежащий на столе.
Ножик был волшебный, потому что стружки были длинные и курчавые. Остро наточенная сталь так легко резала дерево, что карандаш неожиданно кончился, весь без остатка. Лёнька воровато оглянулся и спрятал «мечту» в карман шубки.
Ножик вылезал почти наполовину и Лёнька прикрыл его варежкой и рукавом. Мама у порога, договариваясь о сроках и оплате, прощалась с Лукичём, как она называла дядю Кузю и Лёнька, красный как рак, тоже пятился к двери другим боком, где не было ножика. Наконец они вышли на морозный воздух и пошли по узкой тропинке вдоль оврага внизу которого протекала речка Бельчанка. Лёнька облегчённо вздохнул. Теперь у него есть мечта, есть чем работать и он закончит строить свой аэроплан, начатый ещё летом.
Дома он уединился на кухне, перед горящей плитой, и строгал-строгал, пока на пальце не появился водяной мозоль. Он лопнул, из него вытекла вода и он начал обжигающе болеть.
Всё потому, что ножик дяди Кузи и в самом деле был замечательный. Он делал большие красивые стружки, падающие под ноги кольцами и разлетающиеся по всей кухне и даже на подоконник. Подошёл папа Федя:
- Опять взял мой скальпель, сын? – спросил он.
- Нет, у меня свой ножик!
- Покажи-ка! О-о-о! «Золинген!» Где ты его взял? Знаменитая немецкая марка стали – «Золинген!» - сказал он, пробуя лезвие пальцем, - хорош!
Подошла мама: - Идите кушать! А это что за знакомый ножик, уж не Лукича-ли!?
Как он к тебе попал?
Лёнька понял, что выкручиваться бесполезно и ему пришлось признаться, что он его взял на кухне у дяди Кузи.
- Он тебе его разрешил взять? – допытывалась мама.
Лёнька стоял около тёплой печки, среди красивых стружек весь пунцовый от стыда. Полыхавшее пламя скрывала его красные пылающие уши.
- Нет, не разрешил!
- Значит, ты его украл?
- Нет, мама, не украл, а взял!, - сказал Лёнька и заплакал. Ему исполнилось только пять лет и он не знал, как объяснить свой поступок. Просто ему до зарезу нужен был этот ножик, этот волшебный инструмент, чтобы закончить свой самолёт.
- Одевайся! Сейчас же пойдём к Лукичу просить прощение.
- Уже поздно, Анечка! – неуверенно сказал папа.
- Ничего Лукич ещё не спит, а мы не заслужили! – возразила мама сурово.
- Одевайся, Лёничек, - грозно сказала она, вытаскивая из метлы длиннющую розгу, - иначе «лутиной» погоню! За воровство!
«Лутина – это по-местному розга Это хуже, чем ремень отца. Ленька знал это и страшно боялся этой «лутины» и поэтому начал быстро одеваться.
Мама завязала ему шарфик, проверила валенки и они вышли на улицу. Было темно, мела позёмка. Луна мелькала сквозь морозные тучи. Она вылезла из-за туч наполовину и неуверенно освещала знакомую тропинку вдоль оврага.
Лёнька шёл впереди, спотыкаясь под конвоем из мамы с «лутиной» и нёс в вязаных рукавичках своего нового друга – ножик «Золинген». Оказывается у него, как и у Лёньки, было тоже красивое имя.
Мама шла сзади всё причитала, мол, как нехорошо воровать чужие вещи, что вор должен сидеть в тюрьме и его поймает милиционер обязательно, если он не исправится и не раскается, то им займутся специальные какие-то органы. Лёнька представил эти «какие-то органы» и ему стало жутко. Он вспомнил, как во дворе местные жители резали свинью. Дымящиеся органы лежали в оцинкованной ванне и тошнотворно пахли чем-то пресным. Лёньке даже жарко стало от этих воспоминаний, но «лутина» мамы была «ускорителем» и «напоминателем» идти быстрее вперёд по тропинке.
Было восемь часов вечера. Лёнька утирал слёзы позора и обиды одной рукавицей в которой держал ножик и сопли другой. Показались дома деревни. Мама постучала.
- Ты, что-ль, Евменьевна? – раздался голос и засов оттворился. В проеме показался Кузьма Лукич.
- Добрый вечер, Кузьма Лукич!
-Добрый вечер! А ваши валенки ещё не готовы, только одна пара, - сказал он.
- Нет! Мы по другому делу!
- Тогда проходите в дом, - сказал Лукич.
Они вошли в знакомую горницу. Им навстречу поднялся огромный кот Тимофей и, как старого знакомого, лизнул Лёньку в щёку. Он был с ним почти одного роста, ну, тогда быть может по пояс.
- Лёничек, говори! – грозно приказала мама.
- Дядя Кузя, простите, я украл у Вас ножик! Вот этот! – протянул он Кузьмичу злополучный ножик.
- Украл? Как же это получилось? – спросил Лукич, поднимая очки с переносицы, – да, действительно мой лучший охотничий нож «Золинген!» Немецкая сталь, отборная.
- Дядя Кузя! Простите! Я больше не буду! – попросил Лёнька и заплакал.
- Ну, ничего-ничего, успокойся. Не плачь, командир, с кем не бывает! Всё образуется!
А зачем, позволь узнать, он тебе понадобился, - спросил Лукич.
- Так мне надо достроить самолёт «кукурузник». Там надо много строгать!
- Вот как!? Благородное дело! Но всё равно, воровать не хорошо!
- Понимаю, - упавшим голосом, грустно сказал Лёнька.
- Так-то, - сказал Кузьмич и вышел с матерью в другую комнату, где они о чём-то переговорили вполголоса, что Лёнька ничего не разобрал.
- Ты, хороший, честный мальчик! Я подарю тебе на память настоящий инструмент! Молоток! У тебя ведь нет молотка!?
- Нет!
- Ну, вот! Принимай молоток! - и Лукич взял с полки небольшой молоточек с блестящей лаковой ручкой и вручил его Лёньке.
Лёнька задохнулся от счастья и просиял. Это была его вторая мечта. Ещё ему нужны были гвозди. Это тоже была мечта.
Лукич, как будто догадался о его сокровенных мыслях: Вот тебе, мастер, коробочка гвоздей разных: больших и маленьких. Я попрошу твоего папу, чтобы он купил тебе перочинный ножик. По-меньше, а то этим, боевым, и заколоться можно.
- Спасибо, но большой лучше строгает!
Хорошо! Он купит тебе перочинный ножик по-больше! Но складной, не опасный!
- Спасибо, Кузьма Лукич! – сказала мама Аня, - ну, пошли, герой!
Лёнька, подпрыгивая бежал по тропинке. В одной руке он размахивал молотком, мысленно прибивая крылья своему аэроплану, во второй держал коробку с гвоздями. Снег заговорщицки подскрипывал в такт его мыслей. Луна и вечерние звёзды старались во всю: и снег, и сугробы, и крутые откосы оврага сверкали всеми цветами радуги. Елки вдалеке скрывали сказки и, конечно, серых волков, которых Лёнька совсем не боялся с молотком и с мамой.
А тропинка быстро змеилась к их дому, где их ждал папа Федя, сестричка Валька и огонь в плите, который нетерпеливо метался следи берёзовых поленьев и с ним Лёнькин мир, который широко улыбался ему.