РОЗА
Я сижу с тобой рядом. В своих ладонях я держу твои тонкие пальцы. Высохшие кисти, похожи на ладошки маленькой девочки. На исхудалом лице, cлабыми огоньками едва светятся красивые карие глаза. Это все, что осталось в тебе от прежней красавицы Розы – моей старшей сестры. Лютая болезнь день за днем, неумолимо пожирает тебя. Ты смотришь на меня с Верой! Ты хочешь услышать что-то обнадеживающее. В твоих глазах невыразимая мука и невысказанные вопросы.
Вдруг ты понимаешь, что у меня на них нет ответов, и не произносишь их. Ты оставляешь их в себе, внутри себя и взор твой медленно гаснет. Ты безостановочно теребишь край больничного одеяла, но теперь уже не глядишь на меня.
После четырех «химий» ты вся усохла. В твоем крохотном теле едва-едва пульсирует жизнь. Я понимаю, что теряю тебя, теряю! Ты еще рядом со мной, но уже превращаешься в облачко. Впрочем, ты всегда была им – маленьким кучевым облачком, непоколебимым, со своей правдой жизни.
А теперь ты превращаешься в перистое, редкое, рваное… Ты уже местами просвечиваешься, уже расползаешься, и я ничего не могу с этим поделать.
Еще видны контуры твоего неповторимого лика, но он уже распадается, тает…
Не выдерживая мучительных аналогий, я отворачиваюсь.
Мы молчим. Нет слов. Мы два разных человека. Я остающийся в миру, а ты медленно, незримо уплывающая в мир иной. Так бывает на пристани, в момент ожидания. Вдруг не о чем становится говорить. Один думает о том, чем он займется после того как проводит. Другого страшит неотвратимость пути.
Твой билет в одну сторону. И мы оба это понимаем.
Наконец ты переводишь взгляд на окно. Я следом за тобой, точно в гипнозе, впериваюсь в давно не мытое стекло.
За ним, следуя вечному Закону Природы, набирает силу Весна. Ожившие после стылой зимы черные карагачи выпустили первые листочки. Стайка стрижей стремительно пролетела мимо оконной рамы, оставив висеть в воздухе постепенно угасающий гвалт.
- Весна! – тихо шепчешь ты.
- Каждый год я надеюсь застать миг, когда из почки выклюнется росточек, и всякий раз пропускаю этот волшебный момент! – мои слова звучат цинично, я прикусываю себе язык, от опрометчивости сказанного, точно в белоснежном смокинге вошел в зал, где идет панихида. Я в испуге гляжу на тебя, но твои широко распахнутые глаза, будто говорят мне: - Не сетуй! У тебя еще много Весен впереди! Это у меня она… последняя!!!
Я теряюсь и молочу всяческую ерунду. Рассказываю о прошедших сьемках, о сложностях фильма и вновь, ловлю себя на том, что оправдываюсь, за то, что долго не приезжал.
Ты, молча, киваешь головой: - Береги себя, ты так много работаешь. Вон, как похудел.
- Во время сьемок забываешь про еду – отвечаю я.
В воздухе повисает недосказанная фраза: - И про сестру!
Я почти физически ощущаю это невысказанное признанье и втягиваю голову в плечи. Мне кажется, что и ты почувствовала ее.
- Кушать надо кулыным! (жеребенок) Не дай бог, язву желудка заработаешь! Здоровье надо беречь!
- Да-а-а! – протягиваю я, соглашаясь, и сквозь слипшиеся губы произношу:
- А ты верь! Все будет хорошо. Надо обязательно верить!
Ты тихонько вздыхаешь и покорно соглашаешься: - Конечно, верить надо! Я надеюсь, верю! Хочется еще пожить ….
За окном, на сирой дрожащей ветке, нахохлившись сидит одинокий озябший воробышек. Вдали, точно в «расфокусе» проступают контуры серых домов.
- Я хочу попросить у тебя прощения, Роза – вдруг говорю я.
- За что – спрашиваешь ты.
- Помнишь, однажды мы поссорились, и я ушел из дома? Это был вечер, уже темнело… - напоминаю я.
- Да, я помню… - отвечаешь ты тихо, не удивляясь тому, что я затронул давно прошедшее. Настолько давнее, что мне кажется – это было не со мной.
- Мы тогда с Деменем спустились в уличный погреб, зажгли лампу и сидели, глядя на звезды – признаюсь я спустя сорок с лишним лет.
- В нем же сыро и холодно! – укоряешь ты, будто теперь возможно что-либо изменить.
- Мы набросали на дно соломы.
- Все равно, вы могли простудить почки – шепчешь ты.
- Ночью ты вышла на улицу и долго, долго звала меня, а я не отозвался.
Память, словно в прозрачном барабане прокрутила шары тех давних событий и вытащила нужный: Долговязый Демень разложил пахнущую мышами солому и запалил керосиновую лампу. Кривые уродливые тени метнулись по заплесневелым стенам. От этой жути я рванулся наверх, к квадратному проему и услышал разрезающий тишину ночи твой звонкий голос:
- Марат! Марат!
Вытянув голову из погреба, я видел сестру, одинокую, прямую в квадрате света, выпавшего из подьезда.
- «Спускайся!» – шипел Демень, дергая меня за ногу. Я спрыгнул вниз.
- Марат!
Крупные голубые звезды укоризненно глядели сверху.
- Ты прости меня, что я не отозвался тогда и заставил тебя страдать – выдохнул я запоздалое прощение – Эта вина не дает мне покоя! Как сейчас я вижу тебя, кричащую в темноту, в пустоту…
Я склоняюсь и обнимаю хрупкое тельце сестры.
- Ну что ты братик! Хорошо, что ты не простыл в ту ночь – твой взгляд по-прежнему устремлен в неведомую мне точку.
- Перебирая нашу жизнь в деревне, я точно переношусь в другое измерение – признаюсь я.
Зрачки твои на доли секунды вспыхивают. Но тут – же вновь затуманиваются.
- Помнишь, рыжую корову Марту?
- Да помню. – отвечаешь ты, радуя меня. Раз ты помнишь такие подробности, значит не все потеряно, ты еще борешься с проклятой болезнью.
- Это было хорошее время – вздыхаешь ты. Я чувствую, что память уносит тебя в давно канувшие дни. Ты раненной птицей улетаешь в них.
Картина прошлого отбрасывает меня к мутноводной деревенской речке, куда пастухи пригоняли деревенское стадо.
Твоя тонкая фигурка скользит впереди меня. Мне кажется, что ты не касаешься ногами земли. У тебя всегда была легкая походка, точно ты плыла по воздуху.
Я же спотыкаюсь и все время отстаю.
Остывающее летнее солнце клонится к дальним холмам за речкой. А к ней, мелкой, извилистой, со всех концов торопятся люди.
Босоногие пацаны, здоровенные деревенские мужики едут на скрипучих велосипедах, крепкие широкозадые бабы спешат пешком, помахивая ивовыми прутиками. Другие тянутся, словно на праздничную гулянку, пропуская мимо себя торопыг, разглядывая их со спины, на ходу перемалывая им косточки. С крутояра вздымая пыль, спускается огромное стадо. Подгоняя его, щелкают бичами пастухи.
- Марта, Марта – кричишь ты. Все смешалось: топот копыт, мычанье, многоголосье зовущих свою скотину людей.
Я различаю ее среди сотен других коров по кривому рогу. Расслышав голос хозяйки, она, склонив голову набок, летит на крик.
Мы идем позади нее. Ты не сводишь взгляда с полного вымени и любуешься им. Это значит, что в семье будет молоко, сметана и масло.
- Кормилица наша – восхищенно приговариваешь ты с любовью в голосе.
Жили мы бедно. Денег что зарабатывал твой муж, не хватало. Трое малых детей, да вы двое, да еще и я, поселившийся у вас со смертью отца. Ты подрабатывала, мыла полы в конторе. Иногда я ходил с тобой и наблюдал за тем, как ты тонкими руками выжимала огромную тряпку.
Жизнь в деревне текла похожей на деревенскую речку. Была мутной, мелкой и извилистой. Мужики пили самогон, горланили песни, иногда беззлобно дрались до крови. По деревне оглушая улицы пролетали «газики», рокотали комбайны.
- Я помню, как ты работала на тракторе.
В молодости Роза была единственной девушкой - механизатором. Она поднимала целину. Про нее писали в газете. Фото ее было помещено на целых пол страницы.
- В нашей районке была целая статья – вспоминаешь ты.
- Как сейчас помню черно-белое фото, с которого ты улыбалась. Тебе так шла твоя улыбка.
- Когда это было!.. – неожиданно смущаешься ты.
- Но ведь было!!! Ты тогда пела комсомольские песни.
В ту пору ты любила петь про героиню войны, Зою Космодемьянскую. Иногда ты пела ее вполголоса, в доме, на кухне. Ты всегда была жизнерадостной. А помнишь, приезжая из города, ты привозила вкусные мятные пряники и раздавала их детям.
Зрачки твои расширились. Я понял, что воспоминания мощным потоком поплыли в твоей разбуженной памяти.
- … Да, пряники, облитые сверху чем-то сладким – из твоих губ вылетают не слова, то дыхание Жизни - Будто все было вчера, а уже жизнь пролетела. Как же она несправедливо коротка! – произносишь ты огорченно – Больше половины ее, мы с мужем боролись с нуждой… - в твоем голосе глухой медью звучит застарелая обида. Вначале дети были маленькие, надо было всех обуть, одеть. Подросли они, новые проблемы выросли.
Я чувствовал, что сейчас ты заговоришь о нем, об ушедшем в мир иной единственном сыне. Келес был твоей незаживающей раной.
Он вырос на моих глазах. Рос хорошим, честным мальчиком. Я водил их в походы на окрестные сопки. Его и его сверстников. Мне нравилась роль атамана. Затем наступил другой период моей жизни. Я уехал из Розиной семьи и меня, безотцовщину, закрутило и понесло вихрем беспризорной жизни.
Келес к тому времени превратился в красивого высокого юношу и ушел служить в армию.
К тому времени семья Розы переехала жить в небольшой шахтерский городок и муж Розы, стал работать на шахте.
Дочери тоже повзрослели. Роза похорошела, денег в семье стало больше.
- Роза, расскажи, как ты познакомилась с Шаяхметом. Я ведь был маленьким, когда ты вышла замуж, поэтому ничего об этом не знаю, а ты, никогда не рассказывала.
Я настойчиво пытаюсь окунуть тебя глубже в воспоминания. Мне кажется, что они и есть, та самая спасительная нить, пусть тонкая, но все же, за которую ты могла бы держаться, чтобы выплыть.
Ты долго молчишь, не отвечаешь. По изможденному лицу пробегают тени, чувствуется, что нелегко тебе дается вспомнить время, когда ты была молода, красива собой и полна здоровья.
Густые брови то - сердито хмурятся, собираясь у переносицы, то вдруг расправляются и становятся похожими на крылья парящей чайки. Вдруг зрачки твои расширились и потеплели, в уголках губ проскользнула улыбка. Тонкие пальцы взволнованно заскользили по серому одеялу:
- Так давно это было… - ты прерываешься, точно запинаешься об порог канувшего в лету времени и потом, точно перешагнув его, говоришь, уже не останавливаясь:
- Я пришла в магазин за продуктами. У прилавка двое мужчин делали покупки, и я встала в очередь за ними. Один из них, обернулся на меня, затем отошел в сторону и глядел не отрываясь. Я заметила его взгляд. Я тогда была красива и знала это, потому даже не вскинула на него глаз.
Когда я вышла из магазина, этот парень направился за мной и так, настырно шел до самого дома.
Любопытство взяло вверх, и я рассмотрела его. Он был молодой парень, в телогрейке, резиновых сапогах, нескладный такой.
На дворе как теперь была весна. Небо над деревней чудилось голубым бездонным куполом. Казалось, в нем можно было раствориться. От растаявших сугробов повсюду змеились ручьи. Огороды после холодной зимы парили, оживая. Было так хорошо идти, чувствуя на себе его взгляд, обходить лужицы, трогать веточки с набухшими почками. Мне в тот год исполнилось только восемнадцать. Хотелось петь, смеяться, работать, дерзать! Вся жизнь была впереди! Позади себя я слышала его шаги. Он упорно шел за мной на расстоянии. Он был упрямый парень! – впервые за день ты открыто улыбаешься мне.
- Однажды ночью, когда я жила в ауле у дедушки, мне довелось увидеть двух влюбленных. Молодая луна заливала улицы голубоватым светом. Из – за дувала я услышала какие – то шорохи и чей-то сдавленный стон. Тихонько ступая босыми ногами, я пошла на звуки и увидела как молодой, статный джигит целует девушку. Ее длинные распущенные волосы касались земли. Меня так поразило увиденное, что я стояла, боясь шелохнуться.
От этого признанья, от воспоминанья той затертой в памяти ночи, у тебя учащенно забилось сердце в груди, так, что на лбу выступила испарина, а кончики пальцев побелели.
- Вспомнив ту историю с влюбленными, я невольно прислушалась к шагам за спиной и не расслышала их. Тогда я резко обернулась. Он все также не отводил от меня взгляда и я поняла, что пришло мое Время!
С того дня он стал караулить меня повсюду. Мы познакомились. Он был сирота, воспитывался у дальних родственников.
- «Отслужил в армии, теперь работаю на стройке, хорошо зарабатываю» - рассказал он о себе. Мы любили гулять вдоль берега реки. Там можно было укрыться от посторонних любопытных глаз. Однажды он заявился нарядный, смущенный
и предложил мне выйти за него замуж.
- «Я хочу послать сватов к твоим родителям» - сказал он.
Но я была не готова к такому повороту событий. Я сильно растерялась и ничего ему не ответила. Потом мы еще несколько раз встречались, и он все просил моего согласия.
- Меня тянуло к нему, хоть он был неуклюжим и ухаживать толком не умел.
- «Наверное, он и есть моя половинка» – подумала я и разрешила прислать сватов.
- «Пусть приходят!»
И вот, в один из дней, в наш дом пришли сваты. Когда папа спросил меня, хочу ли я выйти за него замуж, я ответила утвердительно.
- Он тебе нравился? – спрашиваю я. Словно бы ответ твой мог что-то теперь изменить! Целая жизнь пролетела, кукушкой откуковав все отжитое.
- Да, он был простой… – отвечаешь ты, со свойственной тебе прямотой.
– Всякое было: и хорошее и плохое...
Сестричка в белом халате приносит на подносе обед. В глубокой чашке вермишелевый суп и на блюдечке жареный картофель.
- Поешьте апа, пока горячее – бодро произносит медсестра.
- Рахмет балам. (Спасибо доченька) Аппетита нет совсем.
- И все - таки кушать надо – заключает медсестра удаляясь.
- Тебе надо поесть Роза – произношу я.
- Не хочется.
- Откуда же возьмутся силы, чтобы сопротивляться болезни? Поешь, пожалуйста, ну хоть немного...
Я беру блюдечко и начинаю кормить тебя. Ты послушно, словно маленький ребенок принимаешь ложечку, затем еще одну. Тебе трудно глотать.
- Вот так, молодчина. Давай еще немного.
Я радуюсь, отмечая, что половина уже съедена и тревожусь, что ты отстранишься.
- Запей компотом – я подношу стакан к твоим губам, ты отхлебываешь и киваешь головой.
- Больше не хочу.
- Ты хорошо поела. Надо чаще кушать. Скажи, чего бы ты хотела отведать вкусненького?
- Ничего не нужно, братик мой.
Ты поворачиваешься к тумбочке и пытаешься достать из нее соки, фрукты.
- Надо передать это Шаяхмету в больницу, пусть он ест, он бедный, наверное, там голоден – переживаешь ты за мужа.
Я вспомнил, что он тоже лежит в больнице. Ты настояла на том, хотя он этого так не хотел.
- Сдай анализы, а когда ты выйдешь, я встречу тебя дома – уговорила ты его. И он, как всегда было в вашей жизни, уступил тебе.
- Трудно ему. Я уже, который месяц в больнице. Ему приходится за собой ухаживать – голос твой совсем тихий. Маленькая, высохшая, словно египетская мумия, в тебе столько любви к мужу, столько нежности и привязанности. Ты похожа на раненую лебедь. Нет сил, чтобы подняться в воздух, вздохнуть полной грудью воздушного потока, потянуться вслед за любимым, единственным и полететь рядом – крыло в крыло.
- Ничего, ты скоро выпишешься и вернешься домой.
- Ой, кулыным! Хотелось бы надеяться – ты замолкаешь, и вдруг перебарывая в себе неловкость, повторяешь: - Ты знаешь, братик, как хочется еще пожить!
У меня вздрагивают колени. Так остра вероятность твоего ухода.
Я инстинктивно оглядываюсь, будто Кривая с отточенной косой притаилась где-то рядом. Я порывисто обнимаю хрупкие плечики, чтобы прикрыть тебя собой. Внутри клокочут несказанные тебе ранее признанья.
О том, что я безмерно тебя люблю! И что я ощутил это с той поры, как ты заболела.
О том, что мне хочется взять тебя на руки и побежать в край, где щебечут птицы, неспешно расхаживают павлины, а воздух пропитан счастьем и покоем!
Я вспомнил тебя, на торжестве, по случаю юбилея брата. Среди грохочущей музыки, танцующих пар, скользила ты – смирная, тоненькая, почти невесомая, перебарывая страшную боль, разрывающую тебя изнутри. Ты бесшумно возникала и присев, на краешек стула, молча любовалась панорамой веселья. Всю жизнь ты садилась на самый краешек стула. Почему? Я этого не знаю. Может быть, в этой привычке заключалась твоя готовность уступить место близкому.
О чем же, ты думала в тот момент?
Я глядел на тебя со стороны и задыхался от обиды, бессилия, невозможности помочь…
Перебирая события, я вспоминаю, что ничего не дал тебе. Ничтожно мало подарил тепла. Приезжая в гости, торопился на встречу с друзьями, потому что они уже ждали за порогом. Ан, нет - бы любоваться, смеяться над чем - нибудь веселым! Так вот всегда: недосказанные слова, неодаренные ласки… не укутанные шалью плечи - чтоб отогрелись, когда зябко.
- Что-то мне становится нехорошо, я прилягу.
- Тебе снова плохо? – беспокоюсь я, сетуя. Так я надеялся, что боль оставит тебя в покое, хотя бы в этот день, даст нам возможность пообщаться, чувствовать энергию твоих рук. Хотелось видеть тебя красивой, как прежде, так хотелось…
Ты обхватываешь руками живот и протяжно стонешь. На лбу бусинками выступают капли.
- Внутри будто огонь горит, все сжигает дотла – ты плачешь.
- Сладкая моя, как же тебе помочь? Господи! – взываю я к Богу – Передай ее боль мне!
- Ну что ты братик, нельзя так говорить – твои губы Розы синеют, из них вылетает хрипящий сип. Ты обессилено тянешься ко мне, точно за помощью.
Я принимаю тебя в свои объятья, в надежде растворить эту боль. Лицо твое перекашивается, морщится, точно запеченное в духовке яблочко, огромные слезы застывают, дрожа на ресницах.
Вдруг ты ясно, без надрыва произносишь:
- Мой сокол, мой Келес, как же ему было больно, когда он умирал. Сыночек мой ненаглядный! Не успел пожить, полюбить, жениться… детей родить, ах Келес, Келес! Я засыпаю, думаю о нем, просыпаюсь с мыслями: как он там, в том мире? Иногда ловлю себя на том, что переживаю: Келес не позавтракал, не пообедал… Я бы ему модные наряды… - горькая обида душит тебя, не дает говорить - его детей воспитывала бы, следы его целовала…
- Успокойся родная, что же это ты, нельзя так, пора уже смириться с этим! У каждого своя судьба, каждому… - я чуть было не сказал - отмерян свой срок.
Понемногу ты успокаиваешься, и я продолжаю гладить тебе руки: то я дышу на них, будто пытаюсь отогреть, то изучаю едва заметные линии на ладонях.
- Ты сильная Роза, ты поправишься, а летом я повезу тебя в сосновый лес, там целебный запах хвои, под каждым деревом грибы, молодой кумыс… и зацветешь ты у меня словно цветочек.
- Шаяхмета надо туда повезти, у него совсем здоровья нет –беспокоишься ты о муже.
- Повезем, главное ты сейчас подлечись. Обещай мне, сопротивляться болезни и верить в победу!
- Я обещаю тебе братик мой! Завтра меня выпишут, мама сказала, что заберет меня.
- Ну, вот видишь! С мамой тебе не будет страшно! С мамой всегда надежно! Она за тобой поухаживает. Ты отлежишься и придешь в себя…
С улицы доносится протяжный сигнал машины, звонит мобильный телефон. Мне тревожно оставлять тебя одну, но надо ехать.
- Это за тобой приехали? Езжай спокойно братик, не беспокойся. Скоро мои девочки придут.
Я глянул в окно. Багровое, словно вырезанное из картона плоское солнце догорало, разрезанное напополам высокой, грязной трубой котельной. День еще спорил с сумерками, но они уже заполоняли округу серостью и мраком.
По коже бежит дрожь - точно ледяное железо прижали к обнаженному телу.
Я обнимаю тебя с любовью, целую и глажу щеки.
- Помни, моя сладкая, о чем мы договорились! Весной мы будем набираться сил в лесу.
- Хорошо! – послушно, точно ребенок, соглашаешься ты.
- Я поеду?
- Езжай братик.
- Ты будешь держаться?
- Да.
- Мы выиграем схватку с проклятой болезнью?
- Да.
- Я буду звонить.
- Ладно.
Не прерывая молитв, я выхожу из палаты.
* * *
Назавтра ты выписалась из больницы. Тебя повезли к маме.
Я надеялся, что ты отлежишься под наблюдением многочисленной родни, а главное мама будет с тобой.
Ведь когда рядом мама, то ничего в жизни не страшно! Она убережет от всех ненастий, обласкает вниманием, согреет материнским теплом.
Я уезжал со спокойной душой, веря в твою стойкость.
Но все произошло стремительно.
Дома мама взбила подушки, напоила тебя чаем. Вы долго говорите, она кладет руку тебе на лоб, и ты спокойно засыпаешь.
Среди ночи ты просыпаешься вся мокрая от пота. Тебе заново перестилают. Сон твой тревожный и рваный. В бреду ты зовешь маму, Шаяхмета, давно ушедшего Келеса.
К утру у тебя падает давление, за край, за черту. Я собираюсь вылетать. Тебя увозят в реанимацию и колют уколы. Давление выравнивается. В 17.00 мне звонят и успокаивают: ты спишь, дыхание стабильное, рядом дежурит медицинская сестра. Я все же намереваюсь лететь, но родственники отговаривают меня. Обещают наутро позвонить, сообщить о твоем самочувствии. Я успокаиваюсь – в худое не верится!
Ночью звонок. Мобильный телефон разрывает тишину черным вестником!
Я вскрикиваю: НЕТ! НЕТ! НЕТ! Только не Это! Так не должно быть!
Точно сквозь вату, в трубку, проникают слова, что ты покинула нас и ушла туда, откуда никогда не возвращаются. Я каменею. Мое сердце превращается в кристалл холодного льда. Полторы тысячи километров, разделяющих нас с тобой, я размываю слезами.
Теперь ты упокоилась рядом с Келесом - твоим любимым сыном.
* * *
Я вернулся в Алматы. Внутри отдающая эхом пустота. Из глаз сочится горькая влага.
У ворот меня встречает рыжая сука Кира. Она едва передвигает ноги из-за непомерно раздувшегося брюха. Ждет приплода. Кира заглядывает мне в глаза и опускает голову. Не ластится как обычно, не трется о ноги. Лишь тихонько скулит, выражая свою скорбь. Идет дождь. Я замечаю обвалившийся угол стены. Перекрытие над двором течет словно решето. Со стены пристройки сыплется штукатурка.
Ночью Кира приносит шестерых крупных щенят.
Я все время думаю о тебе Роза. В падающих снежинках я вижу тебя. Ночами подолгу всматриваюсь в маленькую яркую звездочку. Это ты, светишь мне с гулкой высоты, словно подбадриваешь.
Сквозь время я слышу из темноты твой зовущий голос: Ма - рат!
Я снова как в детстве, в яме! И так хочу отозваться! И я отзываюсь! Я кричу Ро-о-о-за! В пустоту!
28. 01.2012 г. ночь. Балхаш.