Заявка на экранизацию романа Приглашение на казнь

ИНТ. – ЗАЛ ЗАСЕДАНИЯ СУДА – ДЕНЬ

Зал суда полон людей. Конвой вводит в зал ЦИНЦИННАТА, подводит его к свежевыкрашенной скамье для подсудимых.

ГОЛОСА СО ВСЕХ СТОРОН
(шепчут)
Цинциннат, Цинциннат...

Цинциннат дотрагивается до скамьи, но не садится, стоит рядом, испачкав в изумрудной краске руки. Журналисты фотографируют отпечатки его пальцев на спинке скамьи.
Цинциннат смотрит в зал, но лица зрителей расплываются перед его взором. Отчетливо он видит только свою жену - МАРФИНЬКУ. Она поворачивает к нему голову, на шее у неё чёрная бархатка.

Адвокат Цинцинната РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ и ПРОКУРОР одеты в одинаковые фраки и парики. Говорят они вперемежку, судья, следит за их репликами, вправо и влево мотая головой, и равномерно мотаются все головы в зале. Цинциннат слышит только обрывки фраз.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
Гносеологическая гнусность...

ПРОКУРОР
Непроницаемость, непрозрачность ...

Марфинька, слегка повернувшись, как удивлённое дитя, смотрит на Цинцинната - он всё также неподвижно стоит рядом с ярко-зелёной садовой скамьёй, и смотрит на неё.

Судебный пристав со шляпой обходит всех присутствующих в зале. Они бросают ему в шляпу бумажки с голосами. Пристав подходит к Марфиньке, она, опустив глаза, не смея больше смотреть на Цинцинната, бросает свою бумажку.

СУДЬЯ встаёт, подходит к Цинциннату и объявляет приговор шёпотом, припав к его уху.

СУДЬЯ
С любезного разрешения публики, вам наденут красный цилиндр.

Все присутствующие встают, аплодируют, улыбаются.
Охранники выводят Цинцинната из зала суда. Выходят на площадь, где их ждёт запряжённая старой клячей коляска.

НАТ. – ПЛОЩАДЬ У ЗДАНИЯ СУДА – ДЕНЬ

На площади полно зевак. Мелькают вспышки фотокамер. Охранники усаживают Цинцинната в коляску.

НАТ. – ДОРОГА В КРЕПОСТЬ – ДЕНЬ

Выезжают из города, дорога обвивается вокруг скалистого подножья и уходит под ворота громадной крепости, стоящей на вершине огромной скалы. Цинциннат кажется спокойным, но излишняя белизна лица выдаёт его волнение.

Повозка останавливается у крепостных ворот. Солдаты в собачьих масках отпирают ворота. Охранники передают Цинцинната солдатам и удаляются. Процессия входит внутрь.

НАТ. – КОРИДОРЫ КРЕПОСТИ – ДЕНЬ

Солдаты поддерживают Цинцинната во время прохода по длинным тюремным коридорам. Он неверно ставит ноги, вроде ребёнка, только что научившегося ходить. Тюремщик РОДИОН долго отпирает дверь камеры, подбирая ключ на связке. Дверь, наконец, со скрипом, уступает.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ДЕНЬ

Стены в камере выкрашены в ярко-жёлтый цвет, из мебели: стол, стул, койка. Под койкой сундук. На стене под самым потолком небольшое зарешёченное окно. На потолке паутина с огромным пауком.

На койке, сидит Роман Виссарионович, уже без фрака. Он нетерпеливо вскакивает, когда вводят узника.

ЦИНЦИННАТ
Я хотел бы остаться один.

Поклонившись, все выходят.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ВЕЧЕР

Цинциннат снимает белую рубашку, шёлковую безрукавку, надевает чёрный халат и, притоптывая, пускается ходить по камере. На столе лежат чистые листы бумаги и изумительно очиненный карандаш. Цинциннат останавливается, садится за стол, пишет.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
И всё-таки я сравнительно... Ведь этот финал, я предчувствовал этот финал.

ИНТ. – ТЮРЕМНЫЙ КОРИДОР, ДВЕРЬ В КАМЕРУ ЦИНЦИННАТА – ВЕЧЕР

Родион стоит у двери, смотрит в глазок камеры Цинцинната.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ВЕЧЕР

Цинциннат сидит за столом. Он вычёркивает только-то написанные слова и начинает тушевать.

Часы бьют четыре, через несколько секунд – пять. С потолка спускается на нитке паук (переход кадра в чёрно-белый).

Входит Родион и предлагает Цинциннату тур вальса. Цинциннат соглашается. Они кружатся. У Родиона бренчат ключи на кожаном поясе, он напевает, пыхтя в рыжую бороду.

ИНТ. – ТЮРЕМНЫЙ КОРИДОР – ВЕЧЕР

Их выносит в коридор. У сгиба коридора стоит другой стражник, под ружьём. Описав около него круг, они плавно возвращаются в камеру.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ВЕЧЕР

Цинциннат лежит на койке без сознания. Часы бьют восемь. На столе, на цинковом подносе стоит остывший обед. В камере совсем темно и тихо. Неожиданно включается электрический свет. Цинциннат открывает глаза, садится на койку.

Дверь открывается, входит РОДРИГ ИВАНОВИЧ – директор тюрьмы. Он в сюртуке, держится прямо, выпятив грудь, одну руку засунув за борт, а другую, заложив за спину. Он шагает между стеной и столом, почти доходит до койки, но через мгновенье исчезает, растворившись в воздухе (переход кадра в цвет). Дверь отворяется снова, со знакомым скрежетанием, и в сюртуке, выпятив грудь, входит он же.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Узнав из достоверного источника, что нонче решилась ваша судьба, я почёл своим долгом, сударь мой...

ЦИНЦИННАТ
Вы очень любезны.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Помилуйте! Долг. Я всегда. А вот почему, смею спросить, вы не притронулись к пище?

Родриг Иванович снимает крышку и подносит к носу миску с застывшим рагу. Двумя пальцами берёт картофелину и жуёт, выбирая бровью что-то на другом блюде.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Не знаю, какие ещё вам нужны кушанья.

Садится за стол, чтобы удобнее было есть.

ЦИНЦИННАТ
Я хотел бы всё-таки знать, долго ли теперь.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Превосходный сабайон! Вы хотели бы всё-таки знать, долго ли теперь. К сожалению, я сам не знаю. Меня извещают всегда в последний момент, я много раз жаловался, могу вам показать всю эту переписку, если вас интересует.

ЦИНЦИННАТ
Так что может быть в ближайшее утро?

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Если вас интересует. Да, просто очень вкусно и сытно, вот что я вам доложу. Позвольте предложить вам папиросу. Не бойтесь, это, в крайнем случае, только предпоследняя.

Цинциннат машинально берёт папиросу, закуривает.

ЦИНЦИННАТ
Я спрашиваю, не из любопытства. Правда, трусы всегда любопытны. Но уверяю вас... Пускай не справляюсь с ознобом – это ничего. Всадник не отвечает за дрожь коня. Я хочу знать когда – вот почему: смертный приговор возмещается точным знанием смертного часа. Роскошь большая, но заслуженная. Меня же оставляют в том неведении, которое могут выносить только живущие на воле. И ещё: в голове у меня множество начатых и в разное время прерванных работ... Заниматься ими я просто не стану, если срок до казни всё равно недостаточен для их стройного завершения.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Ах, пожалуйста, не надо бормотать. Это, во-первых, против правил, а, во-вторых – говорю вам русским языком и повторяю: не знаю. Всё, что могу вам сообщить, это, что со дня на день ожидается приезд вашего суженого, – а он, когда приедет, да отдохнёт, да свыкнется с обстановкой, ещё должен будет испытать инструмент, если, однако, не привезёт своего, что весьма и весьма вероятно. Табачок-то не крепковат?

ЦИНЦИННАТ
(рассеянно смотрит на свою папиросу)
Нет. Но только мне кажется, что по закону – ну не вы, так управляющий городом, обязаны...

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Потолковали, и будет. Я, собственно, здесь не для выслушивания жалоб, а для того...

Лезет в один карман, в другой, наконец, из-за пазухи вытаскивает листок.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Пепельницы тут нет
(поводит папиросой)
Что ж, давайте утопим в остатке этого соуса. Так-с. Свет, пожалуй, чуточку режет... Может быть, если... Ну да уж ничего, сойдёт.
Он разворачивает листок и, не надев очков, а, только держа их перед глазами, читает.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Узник! В этот торжественный час, когда все взоры...
(поднимается со стула)
Я думаю, нам лучше встать.

Цинциннат тоже встаёт.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Узник! В этот торжественный час, когда все взоры направлены на тебя, и судьи твои ликуют, и ты готовишься к тем непроизвольным телодвижениям, которые непосредственно следуют за отсечением головы, я обращаюсь к тебе с напутственным словом. Мне выпало на долю, – и этого я не забуду никогда, – обставить твое житьё в темнице всеми теми многочисленными удобствами, которые дозволяет закон. Посему я счастлив буду уделить всевозможное внимание всякому изъявлению твоей благодарности, но желательно в письменной форме и на одной стороне листа.

Многозначительно смотрит на Цинцинната.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Вот. Это всё. Я вас больше не удерживаю. Известите, если что понадобится.

Садится к столу и начинает быстро писать. Цинциннат выходит из камеры (переход кадра в чёрно-белый).

ИНТ. – ТЮРЕМНЫЕ КОРИДОРЫ – НОЧЬ

В коридоре у стены, сгорбившись на табурете, дремлет Родион, у загиба стены, другой стражник, сняв свою форменную маску, утирает рукавом лицо. Цинциннат спускается по лестнице. Идёт осторожно по скользким узким каменным ступеням. Дойдя донизу, снова идёт по длинным коридорами. Дверь с надписью: «канцелярия» – отпахнута. Луна сверкает на чернильнице, мусорная корзинка под столом клокочет: должно быть, в неё свалилась мышь. Миновав ещё много дверей, Цинциннат спотыкается, подпрыгивает и выходит в небольшой двор, освещённый луной.

НАТ. – ТЮРЕНМНЫЙ ДВОР – НОЧЬ

Солдат у ворот пропускает Цинцинната. Он проходит мимо ещё нескольких ворот, и всюду его пропускают, не останавливая.

НАТ. – ДОРОГА ОТ КРЕПОСТИ - НОЧЬ

Оставив за собой туманную громаду крепости, Цинциннат скользит вниз по крутому, росистому дёрну, попадает на пепельную тропу между скал, пересекает трижды извороты главной дороги, которая, наконец, становится прямее, по узорному мосту через высохшую реку Цинциннат входит в город.

НАТ. – ГОРОД – НОЧЬ

Поднявшись на изволок и повернув по улице налево, он бежит вдоль цветущих кустов. Где-то мелькает освещённое окно, за какой-то оградой собака громыхает цепью, но не лает. Ветерок колышет волосы беглецу, луна серебрит голую шею.

НАТ. – ГОРОДСКОЙ САД - НОЧЬ

Двое мужчин тихо беседуют во мраке сквера на скамейке.

ОДИН
А ведь он ошибается.

Другой отвечает неразборчиво, оба вздыхают, их вздохи смешивается с шелестом листвы.

НАТ. – УЛИЦЫ ГОРОДА – НОЧЬ

Цинциннат вбегает на круглую площадку, где луна освещает статую поэта, похожую на снеговую бабу, – голова кубом, слепившиеся ноги. Пробежав ещё несколько шагов, оказывается на своей улице. На стенах домов, играет лунный рисунок веток. Цинциннат с трудом узнаёт свой дом. В верхнем этаже около Марфинькиной комнаты темно, но окно открыто. Дети, мальчик и девочка мирно спят на балконе. Цинциннат вбегает на крыльцо, толкает дверь и входит в свою освещённую камеру (переход кадра в цвет).

ИНТ.- КАМЕРА ЦИНЦИННАТА - НОЧЬ

Камера освещена ярким электрическим светом. На столе, на белом листе бумаги блестит карандаш. Паук сидит на жёлтой стене. Цинциннат оборачивается, но он уже заперт.
ЦИНЦИННАТ
Потушите!

Свет гаснет. Темнота и тишина соединяются. Часы, бьют одиннадцать, потом ещё один раз. Цинциннат лежит навзничь на койке и смотрит в темноту.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – НОЧЬ, ВОСПОМИНАНИЕ

В темноте появляется, как медальон, лицо Марфиньки: кукольный румянец, блестящий лоб с детской выпуклостью, редкие брови вверх, высоко над круглыми, карими глазами. Она моргает, поворачивает голову, у неё на шее чёрная бархатка, платье, расширяясь книзу, сливается с темнотой.

КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ

ЦИНЦИННАТ
(плачет)
А я ведь сработан так тщательно. Изгиб моего позвоночника высчитан так хорошо, так таинственно. Я чувствую в икрах так много туго накрученных вёрст, которые мог бы в жизни ещё пробежать. Моя голова так удобна.

Часы бьют неизвестно к чему относящуюся половину.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

Родион приносит чашку тёплого шоколада и газеты: «Доброе Утречко» и «Голос Публики», кладёт всё на стол. Цинциннат смотрит газеты: в первой он видит фасад своего дома: дети глядят с балкона, тесть глядит из кухонного окна, фотограф глядит из окна Марфиньки; во второй – вид из этого окна на палисадник с яблоней, отворённой калиткой и фигурой фотографа, снимающего фасад. Он видит и себя на двух снимках, изображающих его в детстве и юности.

ИНТ. – ШКОЛЬНЫЙ КЛАСС – ДЕНЬ, ВОСПОМИНАНИЕ

Цинциннат (ребёнок 8-ми лет) сидит в классе, все дети старательно записывают в тетрадях, то, что диктует учитель. Цинциннат задумчиво смотрит в окно.

УЧИТЕЛЬ
Да что с тобой, Цинциннат?

Цинциннат поспешно начинает писать в своей тетрадке.

КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ
ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИНАТА – УТРО

Цинциннат откладывает газеты и допивает шоколад. Он надевает чёрный халат, слишком для него длинный, чёрные туфли с помпонами, чёрную ермолку и ходит по камере.

НАТ. – ГОРОД – ЗИМА - ВЕЧЕР, ВОСПОМИНАНИЕ

Цинциннат (ребёнок 8-ми лет) мчится с горки вниз на санках. Рядом с ним катаются другие дети. Слышен звонкий детский смех. В морозном мраке жёлтым и красным светом горят окна домов, женщины в лисьих шубках поверх шёлковых платьев перебегают через улицу из дома в дом, электрические вагонетки, проносятся по запорошенным рельсам.

ЧЕЙ-ТО ГОЛОС
Аркадий Ильич, посмотрите на Цинцинната...

КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ДЕНЬ

Цинциннат ходит по камере, читает надписи на стенах, написанные в разных местах, его предшественниками.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Бытие безымянное, существенность беспредметная.

Вечные именинники, мне вас.

Обратите внимание, что когда они с вами говорят...

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(голос за кадром)
Писателей буду штрафовать!

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Смерьте до смерти, – потом будет поздно.

ЦИНЦИННАТ
Меня, во всяком случае, смерили.

Ходит по камере, легонько постукивая костяшками руки по стенам.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Как мне, однако, не хочется умирать! Душа зарылась в подушку. Ох, не хочется! Холодно будет вылезать из тёплого тела. Не хочется, погодите, дайте ещё подремать.

ИНТ. – МАСТЕРСКАЯ ИГРУШЕК - ДЕНЬ, ВОСПОМИНАНИЕ

Цинциннат (подросток 15-ти лет) работает в мастерской, делает кукол. На полках сидят: Пушкин в бекеше, Гоголь в цветастом жилете, старичок Толстой, в зипуне, застёгнутый на все пуговки Добролюбов в очках без стекол и множество других.

ИНТ. - ШВЕЙНАЯ ФАБРИКА – ДЕНЬ, ВОСПОМИНАНИЕ

Цинциннат с нежностью смотрит как Марфинька, приоткрыв губы, целится ниткой в игольное ушко.

МАРФИНЬКА
Здравствуй, Цинциннатик!

НАТ. – ГОРОДСКИЕ САДЫ – ДЕНЬ, ВОСПОМИНАНИЕ

Цинциннат и Марфинька гуляют в городских садах. Они идут, взявшись за руки по аллеям сада, садятся у озера, приживись друг к дружке, смотрят на лебедя, плывущего по озеру. Через мгновенье бегут вдоль озера – Марфинька убегает, Цинциннат догоняет. Забегают в небольшой грот, нежно целуются.

КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ДЕНЬ

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Увидеть бы отсюда - хотя бы древесные макушки, хотя бы гряду отдаленных холмов...

Цинциннат подвязывает потуже халат, сдвигает со скрежетом и тянет стол, по каменному полу. Со стола падает чашка с ложкой, катится карандаш, скользит книга по книге. Цинциннат ставит стул на стол. Сам забирается сверху, встаёт на цыпочки, пытаясь заглянуть в крошечное окошко под самым потолком камеры.

Видит надпись на стене, рядом с окном: «Ничего не видать, я пробовал тоже».
Цинциннат стоит на цыпочках, держась руками за железные прутья, половина его лица в солнечную решётку.

РОДИОН
Того и гляди свалитесь.

Родион уже с полминуты стоит подле и теперь крепко сжимает ножку дрогнувшего стула.

РОДИОН
(продолжая)
Ничего, ничего, держу. Можете слезать.

Цинциннат сходит со стула на стол. Родион, обняв его как младенца, бережно снимает. Потом со скрипичным звуком отодвигает стол на прежнее место и садится на него с краю, болтая ногой. Цинциннат ковыряет шнурок халата, стараясь не заплакать.

Родион баритонным басом поёт, размахивая пустой кружкой. Цинциннат плачет. На какой-то предельной ноте Родион грохочет кружкой об стол и соскакивает со стола. Дальше он уже поёт с хором. Поднимает вверх обе руки и выходит.

Цинциннат, сидит на полу, сквозь слёзы смотрит ввысь, где отражение решётки уже переменило место. Встаёт и снова пробует подвинуть стол, но, ножки стола крепко привинчены.

ИНТ. – ДЕТСКИЙ САД - ЛЕТО, ВОСПОМИНАНИЕ

Цинциннат работает в детском саду с больными детьми. Он водит их гулять парами, играет им на маленьком портативном музыкальном ящичке, качается с ними на качелях, некоторых он учит читать.

ИНТ. – ДВОРЕЦ БРАКОСОЧЕТАНИЯ – ЛЕТО - ДЕНЬ, ВОСПОМИНАНИЕ

Свадьба Цинцинната и Марфиньки. Присутствует многочисленная родня Марфиньки, со стороны Цинцинната родственники отсутствуют.

НАТ. – ГОРОДСКИЕ УЛИЦЫ – ЛЕТО - ДЕНЬ, ВОСПОМИНАНИЕ

Марфинька прогуливается по улицам в сопровождении то одного, то другого кавалера. Она любезничает с ними, целуется в закоулках и подворотнях.

ИНТ. - КОММУНАЛЬНАЯ КВАРТИРА – ВЕЧЕР, ВОСПОМИНАНИЕ

Цинциннат возвращается с работы домой. Марфинька с улыбочкой прижимая к шее подбородок, глядя исподлобья, говорит низким голубиным голоском.
МАРФИНЬКА
А Марфинька нынче опять это делала. Я же, ты знаешь, добренькая: это такая маленькая вещь, а мужчине такое облегчение.

Цинциннат несколько секунд смотрит на неё, приложив, ладонь к щеке, и потом, беззвучно воя, уходит через все комнаты, полные её родственников, и запирается в уборной, где топает, шумит водой, кашляет, маскируя рыдания.

НАТ. – ГОРОДСКОЙ ПАРК - ЛЕТО, ВОСПОМИНАНИЕ

Цинциннат сидит на лавочке в саду. Здесь проходит открытое собрание, неожиданно кто-то произносит громким голосом.

ГОЛОС
Горожане, между нами находится ...

Цинциннат встаёт и удаляется, рассеянно срывая листики с придорожных кустов.

КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ДЕНЬ

ЦИНЦИННАТ
Вероятно, завтра.

Говорит, медленно шагая по камере.

ЦИНЦИННАТ
Вероятно, завтра.

Повторяет, сев на койку, уминая ладонью лоб.

ЦИНЦИННАТ
Вероятно, завтра. Слишком тихо было сегодня, а уже завтра, спозаранку.

ЦИНЦИННАТ
(смеётся)
Какое недоразумение!

Гремит железный засов. Входит Родион, он несёт в круглой корзиночке, выложенной виноградными листьями, сливы.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

Цинциннат просыпается от рокота голосов, нарастающего в коридоре. Прикрыв рукой сердце, и слегка привстав, он прислушивается.
Слышно шарканье многих шагов, звуки многих голосов. Спеша из глубины, кто-то несётся и скользит по камню, как по льду. Бас Родрига Ивановича произносит среди гомона несколько слов – невнятных, но повелительных. Сквозь эту возню пробивается детский голос ЭММОЧКИ – дочки Родрига Ивановича. Слышен и голос адвоката Романа Виссарионовича, и бормотание Родиона... Кряхтение, треск, стукотня, - точно шарят палкой под лавкой.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(голос за кадром)
Не нашли?

Пробегают шаги. Пробегают шаги. Пробегают, возвращаются.
Цинциннат, спускает ноги с койки на пол.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Начать одеваться, или придут меня наряжать?

ЦИНЦИННАТ
Ах, довольно, войдите...

Резко отворяется дверь и, скользя, влетает Роман Виссарионович. Он взлохмачен и теребит левую манжету.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
(тяжело дыша)
Запонку потерял. Задел обо что-то... должно быть... когда с милой Эммочкой... шалунья всегда... за фалды... всякий раз как зайду... я, главное, слышал, как кто-то... но не обратил... смотрите, цепочка очевидно... очень дорожил... ну, ничего не поделаешь... может быть ещё... я обещал всем сторожам... а досадно...

ЦИНЦИННАТ
(тихо сам себе)
Глупая, сонная ошибка. Я превратно истолковал суету. Это вредно для сердца.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
Да нет, спасибо, пустяки.

Говорит рассеянно, глазами рыская по углам камеры.

Цинциннат с легким стоном ложится обратно в постель. Роман Виссарионович садится у него в ногах.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
Я к вам шёл, такой бодрый, весёлый... Но теперь меня расстроил этот пустяк, – ибо, в конце концов, это же пустяк, согласитесь, – есть вещи поважнее. Ну, как вы себя чувствуете?

ЦИНЦИННАТ
(прикрыв глаза)
Склонным к откровенной беседе. Хочу поделиться с вами некоторыми своими умозаключениями. Я окружён какими-то убогими призраками, а не людьми. Меня они терзают, как могут терзать только бессмысленные видения, дурные сны, отбросы бреда, шваль кошмаров – и всё то, что сходит у нас за жизнь. В теории – хотелось бы проснуться. Но проснуться я не могу без посторонней помощи, а этой помощи безумно боюсь, да и душа моя обленилась, привыкла к своим тесным пеленам. Из всех призраков, окружающих меня, вы, Роман Виссарионович, самый, кажется, убогий, но, с другой стороны, – по вашему логическому положению в нашем выдуманном быту, – вы являетесь в некотором роде советником, заступником.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
(радостно)
К вашим услугам!

ЦИНЦИННАТ
Вот я и хочу вас спросить: на чём основан отказ, сообщить мне точный день казни? Погодите, – я ещё не кончил. Так называемый Родриг Иванович отлынивает от прямого ответа, ссылается на то, что... – Погодите же! Я хочу знать, во-первых: от кого зависит назначение дня. Я хочу знать, во-вторых: как добиться толку от этого учреждения, или лица, или собрания лиц...

Роман Виссарионович молча, теребит манжету.

ЦИНЦИННАТ
Оставьте манжету и попробуйте сосредоточиться.

Роман Виссарионович порывисто меняет положение тела и сцепляет беспокойные пальцы.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
Вот за этот тон...

ЦИНЦИННАТ
Меня и казнят. Знаю. Дальше!

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
Давайте переменим разговор, умоляю вас! Почему вы не можете остаться хоть теперь в рамках дозволенного? Право же, это ужасно, это свыше моих сил. Я к вам зашёл, просто чтобы спросить вас, нет ли у вас каких-либо законных желаний... например, вы, может, желали бы иметь в печатном виде речи, произнесенные на суде? В случае такового желания, вы обязаны в кратчайший срок подать соответствующее прошение, которое мы оба с вами сейчас вместе и составили бы, – с подробно мотивированным указанием, сколько именно экземпляров речей требуется вам, и для какой цели. У меня есть как раз свободный часок, давайте, ах, давайте этим займемся, прошу вас! Я даже специальный конверт заготовил.

ЦИНЦИННАТ
Курьёза ради, но прежде... Неужто же и вправду нельзя добиться ответа?

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
(дразня)
Специальный конверт.

ЦИНЦИННАТ
Хорошо, дайте его сюда.

Берёт у Романа Виссарионовича конверт и рвёт его, вместе с начинкой, не читая.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
Это вы напрасно. Это – очень напрасно. Вы даже не понимаете, что вы сделали. Может, там находился приказ о помиловании. Второго не достать!

Цинциннат поднимает горсть клочков, пробует составить хотя бы одно связное предложение, ничего не выходит.

Роман Виссарионович, взявшись за виски, шагает по камере.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
Вот вы всегда так! Может, спасение ваше было в ваших же руках, а вы его... Ужасно! Ну, что мне с вами делать? Теперь пиши, пропало... А я-то – такой довольный... Так подготовлял вас...

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(приоткрыв дверь)
Можно? Я вам не помешаю?

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
Просим, Родриг Иванович, просим Родриг Иванович, дорогой. Только не очень-то у нас весело...

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Ну, а нонче как наш симпатичный смертник
(пожимает руку Цинциннату)
Всё хорошо? Ничего не болит? Всё болтаете с нашим неутомимым Романом Виссарионовичем? Да, кстати, голубчик Роман Виссарионович... могу вас порадовать, – озорница моя, только что нашла на лестнице вашу запонку. Это ведь французское золото, не правда ли? Весьма изящно. Комплиментов я обычно не делаю, но должен сказать...

Оба отходят в угол, разглядывая запонку.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Да, большой вкус, большой вкус!

Возвращаются из угла, держа под руку, друг друга.
Цинциннат пытается залезть обратно в постель.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(к Цинциннату)
Вы, значит, здоровы, молодой человек. Но капризничать, всё-таки не следует. Публика и все мы, как представители, публики, хотим вашего блага, это, кажется, ясно. Мы даже готовы пойти навстречу вам в смысле облегчения одиночества. На днях в одной из наших литерных камер поселится новый арестант. Познакомитесь, это вас развлечёт.

ЦИНЦИННАТ
На днях? Значит, дней-то будет ещё несколько?

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(смеётся)
Нет, каков, всё ему нужно знать. А, Роман Виссарионович?

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
(вздыхает)
Ох, друг мой, и не говорите.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Да-с, вы должны быть покладистее, сударик. А то всё: гордость, гнев, глум. Я им вечор слив этих, значит, нёс – так что же вы думаете? – не изволили кушать, погнушались. Да-с. Вот я вам про нового арестантика-то начал. Ужо накалякаетесь с ним, а то вишь нос повесили. Что, не так говорю, Роман Виссарионович?

Вместо Родрига Ивановича в камере стоит Родион.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
(улыбаясь)
Так, Родион, так.

Родион поглаживает рыжую бороду.

РОДИОН
Оченно жалко стало их мне, – вхожу, гляжу, – на столе-стуле стоят, к решетке рученьки-ноженьки тянут, ровно мартышка кволая. А небо-то синехонько, касаточки летают, опять же облачка – благодать, радость! Сымаю их это, как дите малое, со стола-то, – а сам реву, – вот истинное слово – реву... Оченно, значит, меня эта жалость разобрала.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
(нерешительно)
Повести его, что ли, наверх?

РОДИОН
Это, что же, можно, – это всегда можно.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
(к Цинциннату)
Облачитесь в халат.

ЦИНЦИННАТ
Я покоряюсь вам, – призраки, оборотни, пародии. Я покоряюсь вам. Но всё-таки я требую, – вы слышите, требую – чтобы мне сказали, сколько мне осталось жить... и дадут ли мне свидание с женой.

Роман Виссарионович переглядывается с Родионом.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
Вероятно, дадут. Вы только не говорите так много. Ну-с, пошли.

Родион толкает плечом отпёртую дверь.

РОДИОН
Пожалуйте.

Все трое выходят: впереди – Родион, в старых выцветших шароварах. За ним – Роман Виссарионович, во фраке, с нечистой тенью на воротничке. Последний Цинциннат, теряющий туфли, запахивающий на ходу полы халата.

ИНТ. – ТЮРЕМНЫЕ КОРИДОРЫ – ПОЛДЕНЬ

Идут по коридору, у загиба коридора стражник отдаёт им честь. Бледный каменный свет сменяется областями сумрака. Несколько раз проходят мимо одного и того же узора сырости на стене, кое-где Родион включает электричество – загорается пыльная лампочка, вверху или сбоку. В некоторых местах, лампочка не загорается, идут в потёмках.

Выходят на небольшую площадку, освещённую сверху солнечным лучом. Дочка Родрига Ивановича Эммочка, в клетчатом платье и клетчатых носках - играет в мяч. Мяч равномерно стукается об стену. Эммочка оборачивается, смахнув со щеки белокурую прядь, и проводит глазами коротенькое шествие. Родион, проходя мимо, звенит ключами; Роман Виссарионович вскользь гладит её по волосам; но она глядит только на Цинцинната, который испуганно улыбается ей. Дойдя до следующего колена коридора, все трое оглядываются. Эммочка смотрит им вслед, подбрасывая красно-синий мяч.
Опять долго идут в темноте, попадают в тупик, освещённый красной лампочкой. Родион отпирает низкую, кованую дверь; за ней круто заворачивают вверх ступени каменной лестницы. Он пропускает вперёд сперва Романа Виссарионовича, затем Цинцинната, сам замыкает шествие. Долго поднимаются по крутой лестнице, Цинциннат считает ступени.

НАТ. – БАШЕННАЯ ТЕРРАСА – ПОЛДЕНЬ

Ещё один заворот и перед путешественниками распахивается летнее небо, пронзительно звучат крики ласточек. Друг за другом выходят на широкую башенную террасу, откуда открывается вид на расстояние, захватывающее дух.

Большим полукругом на солнцепёке расположен город, разноцветные дома то идут ровными рядами, то криво сползают по скатам. Дальше, по направлению к холмам, замыкающим горизонт, тянется тёмная рябь дубовых рощ, там и сям сверкает озерцо, и другие яркие овалы воды собираются, в месте, где берёт начало излучистая река.

Цинциннат, прикладывает ладонь к щеке, в неподвижном, блаженном отчаянии, глядит на блеск и туман городских садов, на холмы за ними, долго не может оторвать взгляда.

В нескольких шагах от Цинцинната, Роман Виссарионович, положил локти на широкий каменный парапет, поросший поверху какой-то травой. Его спина запачкана в известку. Он задумчиво смотрит в пространство, левым башмаком наступив на правый, и оттягивая пальцами щёки. Родион берёт где-то метлу и молча, метёт плиты террасы.

ЦИНЦИННАТ
Как это всё обаятельно!

Говорит, обращаясь к садам, к холмам.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Неужели в этих садах, в их складках, в их тенистых долинах, нельзя было бы мне. Нет, лучше об этом не думать.

Он несколько раз обходит террасу кругом.

Вместо Родиона на террасе стоит Родриг Иванович. Он бросает метлу в угол и надевает свой сюртук.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Будет с вас. Айда по домам.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
(смотрит на часы)
Да, пора.

Идут обратно. Впереди Родриг Иванович, за ним Роман Виссарионович, за ними Цинциннат, позёвывая от свежести. Сюртук у Родрига Ивановича сзади запачкан в известку.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

Цинциннат лежит в койке, читает книгу. Входит Родион, неся поднос с завтраком. Проскользнув под его руками, в камеру вбегает Эммочка и прячется за столом, присев на корточки.
Родион ногой прикрывает за собой дверь, ворча в усы.
РОДИОН
Вот проказница...

РОДИОН
(к Цинциннату)
Книжку читаете? Дело хорошее.
ЦИНЦИННАТ
М-м.

Родион тряпкой обтирает пыль, кормит паука и удалился, не замечая Эммочку. Она, сидя на корточках и покачиваясь, как на рессорах, смотрит поверх стола на дверь. Быстро отводит волосы с виска, кинув искоса взгляд на Цинцинната, который отложив книжку, ждёт, что будет дальше.

ЦИНЦИННАТ
Ушёл.

Эммочка встаёт с корточек, но не разгибаясь, смотрит на дверь. Вдруг, скалясь, бросается к двери. Дверь заперта.

ЦИНЦИННАТ
Как тебя зовут.

ЭММОЧКА
Эммочка.

ЦИНЦИННАТ
А сколько тебе лет?

ЭММОЧКА
Двенадцать.

ЦИНЦИННАТ
А меня тебе жалко?

Она не отвечает. Берёт глиняный кувшин, стоящий в углу - гукает в его глубину. Отпрыгивает, прислоняется к стене, опираясь одними лопатками и локтями, скользит вперёд и опять выравнивается. Улыбается сама себе, но через секунду хмуро смотрит на Цинцинната, продолжая сползать.

ЦИНЦИННАТ
Неужели тебе не жалко меня? Невозможно, не допускаю. Ну, поди сюда, глупая лань, и поведай мне, в какой день я умру.

Эммочка ничего не отвечает, съезжает на пол и там смирно сидит, прижав подбородок к поднятым сжатым коленкам, на которые натягивает подол.

ЦИНЦИННАТ
Скажи мне, Эммочка. Ты ведь всё знаешь, – я чувствую, что знаешь... Отец говорил за столом, мать говорила на кухне... Все, все говорят. Вчера в газете было аккуратное оконце, – значит, толкуют об этом, и только я один...

Она вскакивает с пола и, кинувшись к двери, стучит в неё.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Будь ты взрослой, будь твоя душа хоть слегка с моей поволокой, ты, как в поэтической древности, напоила бы сторожей, выбрав ночь потемней.

ЦИНЦИННАТ
Эммочка! Умоляю тебя, скажи мне, я не отстану, скажи мне, когда я умру?

Грызя палец, она подходит к столу, где громоздятся книги. Распахивает одну, перелистывает с треском, чуть не вырывая страницы, захлопывает, берёт другую.

Лязгает дверь, входит Родион, он очень сердит.

РОДИОН
Брысь, барышня! Мне же за это достанется.

Она визгливо хохочет, увёртывается от его руки и бросается к открытой двери. На пороге, останавливается и посылает воздушный поцелуй, взглянув через плечо на Цинцинната, после чего срывается и убегает. Родион, бурча, бренча, тяжело за нею следует.

ЦИНЦИННАТ
Постойте! Я кончил все книги. Принесите мне опять каталог.

РОДИОН
Книги...

Он сердито усмехается и с подчёркнутой звучностью запирает за собой дверь.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Какая тоска. Цинциннат, какая тоска! Какая каменная тоска!

Похрустев всеми суставами, он встаёт с койки, надевает халат, начинает бродить. Забирается на стул, долго неподвижно глядит вверх на нищенский кусок неба. Слезает опять ходит. Подходит к дверям камеры и читает, вывешенные на ней правила для заключенных.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(голос за кадром)
Безусловно, воспрещается покидать здание тюрьмы.

Кротость узника есть украшение темницы.

Убедительно просят соблюдать тишину между часом и тремя ежедневно.

Воспрещается приводить женщин.

Петь, плясать и шутить со стражниками дозволяется только по общему соглашению и в известные дни.

Желательно, чтобы заключенный не видел вовсе, а в противном случае тотчас сам пресекал, ночные сны, могущие быть по содержимому своему несовместимыми с положением и званием узника, каковы: роскошные пейзажи, прогулки со знакомыми, семейные обеды, а также половое общение с особами, в виде реальном и состоянии бодрствования не подпускающими данного лица, которое посему будет рассматриваться законом, как насильник.

Пользуясь гостеприимством темницы, узник, в свою очередь, не должен уклоняться от участия в уборке и других работах тюремного персонала постольку, поскольку таковое участие будет предложено ему.

Дирекция ни в коем случае не отвечает за пропажу вещей, равно как и самого заключенного.

ЦИНЦИННАТ
Тоска, тоска, Цинциннат...

Ходит по камере, задевая халатом то стены, то стул.
На столе навалены книги, журналы. Садится за стол, листает журнал с глянцевыми страницами. Смотрит на виды шикарных вил, красивых женщин в купальниках.

ЦИНЦИННАТ
А может быть я неверно толкую эти картинки. Эпохе придаю свойства её фотографии. Это богатство теней, и потоки света, и лоск загорелого плеча, и редкостное отражение, и плавные переходы из одной стихии в другую – всё это, быть может, относится только к снимку, и мир на самом деле вовсе не был столь изгибист, влажен и скор.

Садится за стол, берёт чистый лист бумаги, карандаш быстро пишет.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Да разве могут домыслы эти помочь моей тоске? Тоска, – что мне делать с тобой, с собой? Как смеют держать от меня в тайне... Я, который должен пройти через мучительное испытание, я, который для сохранения достоинства хотя бы наружного, должен во время этого испытания владеть всеми своими способностями. Неизвестность ужасна, – ну, скажите мне, наконец... Так нет, замирай каждое утро... Между тем, знай я, сколько осталось времени, я бы кое-что... Небольшой труд... запись проверенных мыслей... Кто-нибудь когда-нибудь прочтёт и станет весь как первое утро в незнакомой стране. Я бы его заставил вдруг залиться слезами счастья, растаяли бы глаза, – и, когда он пройдёт через это, мир будет чище, омыт, освежён... Но вместо этого, невольно предаёшься банальной, безумной мечте о бегстве, – увы, о бегстве...

Закрывает глаза, вспоминает Эммочку.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Когда она примчалась сегодня, топая и хохоча. Нет, надобно всё-таки что-нибудь запечатлеть, оставить. Я не простой... я тот, который жив среди вас... Нет, тайна ещё не раскрыта, – даже это – только огниво, – и я не заикнулся ещё о зарождении огня, о нём самом.

НАТ. – ЗНОЙНЫЙ ГОРОД – ПОЛДЕНЬ, ВОСПОМИНАНИЕ

Цинциннат (ребёнок 8-ми лет) бредёт по сонному городку. Солнце палит. На улицах не видно людей. Человек дремлет на завалинке под яркой беленой стеной, он нехотя встаёт, берёт Цинцинната за руку и провожает его до околицы.

КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Когда она сегодня примчалась, – ещё ребёнок, с лазейками для моей мысли, – напоила бы сторожей... спасла бы меня. Кабы вот таким ребёнком осталась, а вместе повзрослела, поняла, – и вот удалось бы: горящие щеки, чёрная ветреная ночь, спасение, спасение... Напрасно я повторяю, что в мире нет мне приюта... Есть! Найду я! В пустыне цветущая балка! Немного снегу в тени горной скалы!
А ведь это вредно, – то, что делаю, – я и так слаб, а разжигаю себя, уничтожаю последние свои силы. Какая тоска, ах, какая... А я ведь ещё не снял самой последней пленки со своего страха.

Думает, вертит карандаш в руках. Встаёт, ходит. Слышен бой часов. Отворяется со скрежетом дверь. В камеру входят Родион с супом и БИБЛИОТЕКАРЬ с каталогом.

Библиотекарь держит руки в карманах узких, штанов, сжав под мышкой большую, переплетённую в чёрную кожу книгу.

БИБЛИОТЕКАРЬ
Каталог.

ЦИНЦИННАТ
Оставьте у меня, я выберу. Если хотите подождать, присесть, пожалуйста. А если хотите уйти...

БИБЛИОТЕКАРЬ
Уйти.

ЦИНЦИННАТ
Тогда я потом передам каталог Родиону. Вот, можете забрать... Эти журналы древних – прекрасны, трогательны... С этим тяжёлым томом я, знаете, как с грузом, пошёл на дно времён. Пленительное ощущение.

БИБЛИОТЕКАРЬ
Нет.

ЦИНЦИННАТ
Принесите мне ещё, я выпишу, какие годы. И роман какой-нибудь, поновее. Вы уже уходите? Вы взяли всё?

Цинциннат остаётся один, принявшись за суп и одновременно перелистывая каталог.
ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

В камеру торжественно входит Родриг Иванович в парике, в парадном сюртуке с орденом, в петлице цветок. Он ненадолго задерживается на пороге. Из-за его спины выглядывают с любопытством, тоже празднично одетые, служащие тюрьмы.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Позвольте вас от души поздравить!

ЦИНЦИННАТ
Я готов. Я сейчас оденусь. Я знал, что сегодня.

Родриг Иванович не обращает внимания на суетливые движения Цинцинната.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Поздравляю! Честь имею доложить, что у вас есть отныне сосед, – да, да, только что въехал. Заждались, небось? Ничего, – теперь, с наперсником, с товарищем по играм и занятиям, вам не будет так скучно. Кроме того, – но это, конечно, должно остаться строго между нами, могу сообщить, что пришло вам разрешение на свидание с супругой.

Цинциннат садится обратно на койку.

ЦИНЦИННАТ
Да, это хорошо. Благодарю вас, кукла, кучер, крашенная сволочь... Простите, я немножко...

(Переход кадра в чёрно-белый). Стены камеры выгибаются и вдавливаются, как отражения в поколебленной воде. Койка превращается в лодку.

Цинциннат хватается за край, чтобы не свалиться, но уключина остаётся у него в руке и он по горло среди тысячи крапчатых цветов, плывёт, путается и начинает тонуть.

Шестами, баграми, засучив рукава, в него тыкают, поддевают и вытаскивают на берег (переход кадра в цвет).

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Мы нервозны, как маленькая женщина. Дышите свободно. Есть можете всё? Ночные поты бывают? Продолжайте в том же духе, и, если будете очень послушны, то может быть, может быть, мы вам позволим одним глазком на новичка... но чур, только одним глазком...

ЦИНЦИННАТ
(с трудом выговаривая слова)
Как долго... это свидание... сколько мне дадут...

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Сейчас, сейчас. Не торопитесь так, не волнуйтесь. Раз обещано показать, то покажем. Наденьте туфли, пригладьте волосы. Я думаю, что...

Вопросительно смотрит на Родиона, стоящего у двери, тот кивает.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(к Цинциннату)
Только, пожалуйста, соблюдайте абсолютную тишину и ничего не хватайте руками. Ну, вставайте, вставайте. Вы не заслужили этого, вы, батюшка мой, ведёте себя дурно, но всё же разрешается вам... Теперь – ни слова, тихонько...

ИНТ. – ТЮРЕМНЫЙ КОРИДОР – УТРО

На цыпочках, балансируя руками, Родриг Иванович выходит из камеры за ним Цинциннат в своих больших шепелявых туфлях. В глубине коридора, у двери уже стоит, согнувшись, Родион и, отодвинув заслонку, смотрит в глазок. Не отрываясь, он делает рукой жест, требующий ещё большей тишины, и незаметно меняет его на другой – приглашающий. Родриг Иванович ещё выше поднимается на цыпочках, оборачивается, грозно гримасничая, но Цинциннат всё равно немного пошаркивает.

Там и сям, в полутьме переходов, собираются, горбясь, прикладывают козырьком ладонь, словно стараясь что-то вдали разглядеть, смутные фигуры тюремных служащих. Родион пропускает Родрига Ивановича к наставленному окуляру. Родриг Иванович прилипает к глазку. Между тем, в серых потёмках, смутные фигуры беззвучно перебегают, беззвучно подзывают друг друга, строятся в шеренги. Родриг Иванович, наконец, медленно отодвигается и легонько тянет Цинцинната за рукав, приглашая его посмотреть. Цинциннат кротко припадает к светлому кружку.

ИНТ. – КАМЕРА СОСЕДА – УТРО

В камере койка, такая же, как и у Цинцинната, около неё сложены два добротных чемодана и большой продолговатый футляр вроде как для тромбона...

ИНТ. – ТЮРЕМНЫЙ КОРИДОР – УТРО

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(шепчет на ухо Цинциннату)
Ну что, видите что-нибудь.

Цинциннат кивает, продолжая смотреть в глазок.

ИНТ. – КАМЕРА СОСЕДА – УТРО

На стуле, бочком к столу, неподвижно сидит заключенный, в полосатой арестантской пижаме, в полосатых носках, в сафьяновых туфлях, перекинув одну ногу через другую и держась за голень руками. На столе ничего нет, кроме щегольских дорожных часов в кожаной раме.

ИНТ. – ТЮРЕМНЫЙ КОРИДОР – УТРО

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Будет, я тозе хоцу.

Отодвигает Цинцинната, опять смотрит в глазок.
Родион знаками показывает Цинциннату, что пора восвояси. Смутные фигуры служащих почтительно приближаются гуськом: позади Родрига Ивановича уже стоит целый хвост желающих взглянуть. Родион ведёт Цинцинната обратно в камеру.

РОДИОН
Балуем мы вас.

Долго не может отпереть дверь камеры.

РОДИОН
(на дверь)
Сволочь...

Дверь, наконец, поддается. Цинциннат входит в камеру, за ним с лязгом захлопывается дверь. Всё стихает.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ДЕНЬ

ЦИНЦИННАТ
Нет, не всё, – завтра ты придёшь.

Ходит по камере.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Что я тебе скажу? Что ты мне скажешь? Наперекор всему я любил тебя, и буду любить – на коленях, со сведёнными назад плечами, напрягая гусиную шею, – всё равно, даже тогда. И после, – может быть, больше всего именно после, – буду тебя любить, – и когда-нибудь состоится между нами истинное объяснение, – и тогда уж как-нибудь мы сложимся с тобой, приставим себя друг к дружке, решим головоломку и получится из меня и тебя тот единственный наш узор, по которому я тоскую.

Слёзы текут по щекам Цинцинната. Он садится за стол, берёт чистый лист, пишет.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Свидание, свидание, означает, по всей вероятности, что мое ужасное утро уже близко. Послезавтра, вот в это время, моя камера будет пуста. Но я счастлив, что тебя увижу.

НАТ. – ЗАВОДСКИЕ МАСТЕРСКИЕ – ДЕНЬ, ВОСПОМИНАНИЯ

Цинциннат и Марфинька поднимаются к мастерским по разным лестницам, Цинциннат с мужчинами по одной, Марфинька с женщинами по другой, - все сходятся на последней площадке. Марфинька задорно смеётся. Цинциннат нежно обнимает её. Она кокетливо улыбается проходящему мимо них молодому человеку.
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК
(ехидно улыбаясь)
Жёнка у вас - тишь да гладь, а кусачая ...

Цинциннат бледнеет, вспоминая, как Марфинька действительно в известную минуту...

МАРФИНЬКА
(голос за кадром)
Марфинька сегодня опять...

КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ДЕНЬ

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
И всё-таки я тебя люблю. Я тебя безысходно, гибельно, непоправимо... Покуда в тех садах будут дубы, я буду тебя... Когда тебе наглядно доказали, что меня не хотят, от меня сторонятся, - ты удивилась, как это ты ничего не заметила сама, - а ведь от тебя было так легко скрывать! Я помню, как ты умоляла меня исправиться, совершенно не понимая, в сущности, что именно следовало мне в себе исправить, и до сих пор ты ничего не понимаешь, не задумываясь над тем, понимаешь ли или нет, а когда удивляешься, то удивляешься почти уютно. Но когда судебный пристав стал обходить со шляпой публику, ты всё-таки свою бумажку бросила в неё.

ИНТ. - КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ВЕЧЕР

Цинциннат пишет за столом. Родион со стражником вносят в камеру лохань с горячей водой, второй стражник несёт ведро. Уходят. Над лоханью поднимается заманчивый пар. Цинциннат вздыхает, откладывает исписанные листы, достаёт из сундучка чистое полотенце. Раздевается и залезает в лохань. Он закрывает глаза (переход кадра в чёрно-белый). Ему кажется, что он плывёт по реке. Доплыв до берега, он встаёт и выходит на сушу (переход кадра в цвет).
Цинциннат вылезает из лохани, обтирается, разглядывая все свои жилки. Вздыхает и надевает ночную рубашку. Он лежит, но ему кажется, что он продолжает плыть. В камере совсем темно.

Зажигается яркий электрический свет, входит Родион со стражниками, они убирают ведро и лохань. Паук спускается к Родиону на ниточке и садится на палец. Дверь в коридор остаётся чуть приоткрытой, - там мелькают концы бледных локонов. Паук уползает к потолку. Родион медлительно двигается по камере, часы бьют одиннадцать. Родион сверяет свои часы. Полагая, что Цинциннат спит, долго смотрит на него, опираясь на метлу. В приоткрытую дверь беззвучно вкатывается красно-синий резиновый мяч, катится по катету прямо под койку, на миг скрывается, там и выкатывается по другому катету, по направлению к Родиону, который, так и не заметив мяча, случайно его пинает. По гипотенузе, мяч уходит обратно в дверь. Родион, взяв метлу на плечо, уходит. Гаснет свет.

Цинциннат не спит, ему мерещится, Марфинька, плаха, бархат - всё сливается. На миг зажигается свет, на носках входит Родион, забирает со стола чёрный каталог, выходит. Свет снова гаснет.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

Цинциннат лежит в постели, проснувшись и улыбаясь.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Марфинька нынче придёт!

Открывается дверь в камеру и на подносе, как в театре, Родион несёт лиловую записку. Цинциннат, садится и читает.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(голос за кадром)
Миллион извинений! Непростительная оплошность! Сверившись со статьей закона, обнаружилось, что свидание даётся лишь по истечении недели после суда. Итак, отложим на завтра. Будьте здоровеньки, кланяйтесь, у нас всё то же, хлопот полон рот, краска, присланная для будок, оказалась никуда не годной, о чём я уже писал, но безрезультатно.

Родион, стараясь не глядеть на Цинцинната, собирает со стола вчерашнюю посуду.

ЦИНЦИННАТ
Ну что ж, пожалуйста, пожалуйста... Я всё равно бессилен.

Другой Цинциннат, плачет, свернувшись калачиком (чёрно-белый кадр).

ЦИНЦИННАТ
(продолжая)
Завтра так завтра. Но я прошу вас позвать...

РОДИОН
Сию минуту!

Бежит к двери, в дверях сталкивается с Родригом Ивановичем, который входит слишком поспешно. Родриг Иванович держит в руках стенной календарь.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Миллион извинений, непростительная оплошность! Сверившись со статьей закона...
(садится в ногах у Цинцинната)
Во всяком случае, можете подать жалобу, но считаю долгом вас предупредить, что ближайший съезд состоится осенью, а к тому времени много чего утечёт. Ясно?

Обмахивает себя картонной частью календаря, как веером.

ЦИНЦИННАТ
Я жаловаться не собираюсь, но хочу вас спросить: существует ли в мнимой природе мнимых вещей, из которых сбит этот мнимый мир, хоть одна такая вещь, которая могла бы служить ручательством, что вы обещание свое выполните?

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(удивлённо)
Обещание? Какое обещание?

ЦИНЦИННАТ
Насчёт завтрашнего прихода моей жены. Пускай в данном случае вы не согласитесь мне дать гарантию, но я ставлю вопрос шире: существует ли вообще, может ли существовать в этом мире хоть какое-нибудь обеспечение, хоть в чем-нибудь порука, или даже самая идея гарантии неизвестна тут?

Родриг Иванович не отвечает, минуту длится неловкая пауза.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
А бедный-то наш Роман Виссарионович, слыхали? Слёг, простудился и, кажется, довольно серьёзно...

ЦИНЦИННАТ
Я чувствую, что вы ни за что не ответите мне; это логично, – ибо и безответственность вырабатывает, в конце концов, свою логику. Я тридцать лет прожил среди плотных на ощупь привидений, скрывая, что жив и действителен, – но теперь, когда я попался, мне с вами стесняться нечего. По крайней мере, проверю на опыте всю несостоятельность данного мира.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(не отвечая Цинциннату)
Настолько серьезно, что я, как врач, не уверен, сможет ли он присутствовать, – то есть выздоровеет ли он к тому времени, удастся ли ему быть на вашем бенефисе...

ЦИНЦИННАТ
(сквозь зубы)
Уйдите.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Не падайте духом. Завтра, завтра осуществится то, о чём вы мечтаете... А миленький календарь, правда? Художественная работа. Нет, это я не вам принёс.

Цинциннат закрывает глаза. Когда он их открывает опять, Родриг Иванович стоит к нему спиной посредине камеры. На стуле лежат кожаный фартук и рыжая борода.

РОДИОН
(не оборачиваясь)
Нонче придётся особенно хорошо убрать вашу обитель, привести всё в порядок по случаю завтрашней встречи... Покамест будем тут мыть пол, я вас попрошу...

Цинциннат снова крепко зажмуривает глаза, чтобы избавиться от наваждения. Родион поворачивается к нему.

РОДИОН
Вас попрошу выйти в коридор. Это продлится недолго. Приложим все усилия, дабы завтра должным образом, чисто, нарядно, торжественно...

ЦИНЦИННАТ
Уйдите!

РОДИОН
(завязывая фартук)
Никак не могим. Придётся тут того – поработать. Вишь, пыли-то... Сами спасибочко скажете.

Он смотрится в карманное зеркальце, взбивает на щеках бороду, и, подойдя к койке, подаёт Цинциннату одежду. Цинциннат, покачиваясь, одевается и, слегка опираясь на руку Родиона, выходит в коридор.

ИНТ. – ТЮРЕМНЫЙ КОРИДОР – УТРО

Цинциннат садится на табурет, заложив руки в рукава, как больной. Родион, оставив дверь камеры широко открытой, принимается за уборку. Ставит стул на стол; с койки срывает простыню; звенит ведёрная дужка; сквозняк перебирает бумаги на столе, и один лист планирует на пол.
РОДИОН
(выглядывая в коридор)
Что же вы это раскисли? Пошли бы прогуляться маленько, по колидорам-то... Да не бойтесь, я тут как тут в случае чего, только кликнете.

ИНТ. – ТЮРЕМНЫЕ КОРИДОРЫ – УТРО

Цинциннат послушно встаёт с табурета и двигается вдоль холодной стены слабыми невесомыми шагами. Он заворачивает за угол. Голые стены покрыты разводами и трещинами. Он останавливается, озираясь. Стоя в тюремном коридоре и слушая звон часов, Цинциннат представляет себе жизнь города такой, какой она обычно бывает в этот свежий утренний час.

НАТ. – ГОРОД – УТРО, ВОСПОМИНАНИЕ

Марфинька опустив глаза, идёт с корзинкой из дому, за ней в трёх шагах чёрноусый хват. Плывут по бульвару сделанные в виде лебедей и лодок электрические вагонетки; из мебельных складов выносят для проветривания диваны, кресла, и мимоходом на них присаживаются отдохнуть школьники, и маленький дежурный с тачкой, полной общих тетрадок и книг, утирает лоб.

По освежённой, влажной мостовой стрекочут заводные двухместные машины. Марфинька на рынке выбирает фрукты. Дряхлые лошади, развозят с фабрик товар по городским выдачам; уличные продавцы хлеба, в белых рубахах, орут, жонглируя булками: подбрасывая их высоко, ловя и снова крутя их. У окна, обросшего глициниями, четверо весёлых телеграфистов пьют, чокаются и поднимают бокалы за здоровье прохожих. Играет духовой оркестр. Фонтан широко орошает, ниспадая. Марфинька, опустив глаза, идёт домой с полной корзиной фруктов, за ней в двух шагах плетётся белокурый франт.

КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ

ИНТ. – ТЮРЕМНЫЕ КОРИДОРЫ – УТРО

Цинциннат затаив дыхание, идёт дальше, останавливается, прислушиваясь. Где-то впереди раздаётся мерный токающий стук. Он идёт дальше, снова заворачивает за угол. Стук прекращается, возобновляется снова – совсем рядом. Ток, ток, ток. Цинциннат ускоряет шаг, и опять заворачивает за угол. Становится светлее. Цинциннат видит в конце коридора бледно освещённую Эммочку. Она бросает об стену мяч.

Проход в этом месте значительно шире, и Цинциннату кажется, что в левой стене находится большое глубокое окно, откуда льётся странный добавочный свет.

Эммочка, нагибается, поднимает мяч, заодно подтягивает носок, хитро оглядывается, выпрямляется, откидывая с лица льняные локоны той же рукой, которой держит мяч.

ЭММОЧКА
Тут нельзя ходить.

Что-то щёлкает у неё за щекой, ударяясь о зубы.

ЦИНЦИННАТ
Что это у тебя?

Эммочка высовывает язык – на его кончике яркий леденец.

ЭММОЧКА
У меня ещё есть, хотите?

Цинциннат качает головой.

ЭММОЧКА
Тут нельзя ходить.

ЦИНЦИННАТ
Почему?

Она пожимает плечом и, ломаясь, выгибая руку с мячом, подходит к тому месту, где ему показалось – углубление с окном, и там, ёрзая, устраивается на каменном выступе вроде подоконника.

Цинциннат подходит к ней. Разочарованно смотрит на подобие окна. Это скорее - витрина, а за ней - вид на городские сады - намалёванный в нескольких планах, выдержанный в мутно-зелёных тонах и освещённый скрытыми лампочками, ландшафт. Цинциннат садится рядом с Эммочкой на каменном выступе, и оба всматриваются в искусственную даль за витриной, она загадочно водит пальцем по вьющимся тропам.

ЦИНЦИННАТ
(шепчет, склонившись к Эммочке)
А всё-таки выведи меня туда – я тебя умоляю.

ЭММОЧКА
Тятька идёт.

Оглядывается, соскакивает на пол и убегает.

Со стороны, противоположной той, с которой пришёл Цинциннат приближается Родион, позванивая ключами.

РОДИОН
Пожалте домой.

Свет тухнет в витрине, и Цинциннат делает шаг, намереваясь вернуться тем же путём, которым сюда добрался.

РОДИОН
Куды, куды, – подите прямо, так ближе.

Цинциннат, поворачивает за угол и видит в глубине дверь в свою камеру, не доходя до неё, идёт мимо камеры, где содержится новый арестант. Дверь этой камеры настежь открыта, и там, в своей полосатой пижаме, стоит на стуле новый арестант и прибивает к стене календарь.

РОДИОН
Не заглядывайтесь, девица красная. Домой, домой. Убрано-то как у вас, а? Таперича и гостей принять не стыдно.

Цинциннат заходит в свою камеру.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

В камере все идеально прибрано. Паук сидит на чистой, безукоризненно правильной паутине, на столе свежая скатерть.

Цинциннат надевает лучшее, что у него есть: белую рубашку, шёлковую безрукавку, брюки. Пока он переодевается, Родион вносит мокрую хрустальную вазу с пионами и ставит её на стол, не совсем посередине. Выходит, пятясь, через минуту возвращается с табуретом и добавочным стулом, суетливо входит и выходит несколько раз, проверяя всё ли в порядке.

Часы бьют десять. Входит Родриг Иванович, в лучшем, своем сюртуке. Он ставит массивную пепельницу на стол, внимательно всё осматривает, не обращая внимания только на Цинцинната. Выходит, возвращается, неся зелёный флакон, снабженный резиновой грушей, и с мощным шумом выдувает благовоние, бесцеремонно оттолкнув Цинцинната, когда тот попадается ему под ноги. Родриг Иванович переставляет стулья и долго смотрит на спинки: они разнородны - одна лирой, другая покоем. Наконец, надув щёки и выпустив со свистом воздух, поворачивается к Цинциннату.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
А вы-то готовы? Всё у вас нашлось? Пряжки целы? Почему у вас тут как-то смято? Эх вы... Покажите ладошки. Теперь постарайтесь не замараться. Я думаю, что уже не долго.

Выходит. Родион отворяет дверь камеры, закрепив её в таком положении, и на пороге разворачивает полосатый половичок.

РОДИОН
Идут-с...

Подмигивает Цинциннату и снова скрывается за дверью.
Где-то в коридорах трижды щёлкает ключ в замке, раздаются смешанные голоса. Цинциннат пытается улыбаться.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(голос за кадром)
Сюда, вот мы уже и пришли.

Родриг Иванович появляется на пороге, галантно, под локоток, вводя соседа арестанта, который, прежде чем войти, останавливается на половичке и кланяется.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Позвольте вам представить  М-СЬЕ ПЬЕРА! Пожалуйте, пожалуйте, м-сье Пьер, вы не можете вообразить, как вас тут ждали... Знакомьтесь, господа... Долгожданная встреча... Поучительное зрелище... Не побрезгайте, м-сье Пьер, не взыщите...

М-сье Пьер спокойно и собранно, подходит, кланяясь снова. Цинциннат машинально обменивается с ним рукопожатием.

М-СЬЕ ПЬЕР
Я тоже чрезвычайно рад с вами, наконец, познакомиться. Смею надеяться, что мы сойдемся короче.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Именно, именно, ах, садитесь... Будьте, как дома... Коллега так счастлив вас видеть у себя, что не находит слов.
М-сье Пьер садится за стол, вежливо глядя на Цинцинната. Родриг Иванович, садится к столу, и переводит взгляд с одного на другого, жадно следя после каждого слова гостя за впечатлением, производимым им на Цинцинната.

М-СЬЕ ПЬЕР
Вы необыкновенно похожи на свою матушку. Мне лично никогда не довелось видеть её, но Родриг Иванович любезно обещал показать мне её карточку.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Слушаю-с, – достанем.

М-СЬЕ ПЬЕР
(к Цинциннату)
Я и вообще, помимо этого, увлекаюсь фотографией смолоду, мне теперь тридцать лет, а вам?

Цинциннат не отвечает.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Ему ровно тридцать.

М-СЬЕ ПЬЕР
Ну, вот видите, я, значит, правильно угадал. Раз вы тоже этим интересуетесь, я вам сейчас покажу...

Он вынимает из грудного кармана пижамной куртки разбухший бумажник, а из него – толстую стопочку любительских снимков самого мелкого размера. Кладёт по одной штучке на стол, а Родриг Иванович хватает, вскрикивает от восхищения, долго рассматривает, берёт следующий, передаёт дальше, в пустоту. На снимках м-сье Пьер.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Превосходно, замечательно!

Качает головой, разглядывая каждый снимок.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(продолжая)
Ух, какие у вас тут бицепсы! Кто бы мог подумать – при вашей-то изящной комплекции. Сногсшибательно! Ах ты прелесть, какая, – с птичкой разговариваете!
М-СЬЕ ПЬЕР
Ручная.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Презабавно! Ишь как... А это что же такое – никак, арбуз кушаете!

М-СЬЕ ПЬЕР
Так точно, те вы уже просмотрели. Вот – пожалуйте.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Очаровательно, доложу я вам. Давайте-ка эту порцию сюда, он ещё её не видел...

М-СЬЕ ПЬЕР
Жонглирую тремя яблоками.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Здорово!

М-СЬЕ ПЬЕР
За утренним чаем, – это – я, а это – мой покойный батюшка.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Как же, как же, узнаю... Благороднейшие морщины!

М-СЬЕ ПЬЕР
(к Цинциннату)
На берегу Стропи, Вы там бывали?

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Кажется, нет. А это где же? Какое элегантное пальтецо! Знаете что, а ведь вы тут выглядите старше своих лет. Погодите, я хочу ещё раз ту, где с лейкой.

М-СЬЕ ПЬЕР
(к Цинциннату)
Ну вот... Это всё, что у меня с собой. Если бы я знал, что вы так этим интересуетесь, я бы захватил ещё, у меня альбомов с десяток наберётся.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Чудесно, поразительно!

Вытирает платком глаза. М-сье Пьер складывает бумажник. Теперь у него в руках колода карт.

М-СЬЕ ПЬЕР
(к Родригу Ивановичу)
Задумайте, пожалуйста, любую.

Он раскладывает карты на столе, локтем отодвигает пепельницу, продолжает раскладывать.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Мы задумали.

М-сье Пьер, дурачась, приставляет перст к челу; быстро собирает карты, трещит колодой и выбрасывает тройку треф.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Это удивительно! Просто удивительно!

М-сье Пьер с невозмутимым лицом прячет колоду.

М-СЬЕ ПЬЕР
Приходит к доктору старушка: у меня, говорит, господин доктор, очень сурьёзная болесть, страсть боюсь, что от неё помру... – Какие же у вас симптомы? – Голова трясётся, господин доктор.

Шамкая и трясясь, изображает старушку. Родриг Иванович дико хохочет, бьёт кулаком по столу, едва не упав со стула, кашляет, стонет, с трудом успокаивается.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Да вы, м-сье Пьер, душа общества, сущая душа! Такого уморительного анекдотца я отроду не слыхал!

М-СЬЕ ПЬЕР
(к Цинциннату)
Какие мы печальные, какие нежные.

Вытягивает губы, как если бы хотел рассмешить надувшегося ребенка.
М-СЬЕ ПЬЕР
Всё молчим да молчим, а усики у нас трепещут, а жилка на шейке бьётся, а глазки мутные...

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Всё от радости.

М-СЬЕ ПЬЕР
Да, в самом деле, радостный день – у меня самого душа так и кипит... Не хочу хвастаться, но во мне, коллега, вы найдёте редкое сочетание внешней общительности и внутренней деликатности, разговорчивости и умения молчать, игривости и серьёзности... Кто утешит рыдающего младенца, кто подклеит его игрушку? М-сье Пьер. Кто заступится за вдовицу? М-сье Пьер. Кто снабдит трезвым советом, кто укажет лекарство, кто принесёт отрадную весть? Кто? М-сье Пьер. Всё - м-сье Пьер.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Замечательно! Талант!

Искоса глядит на Цинцинната.

М-СЬЕ ПЬЕР
(к Цинциннату)
Вот и мне так кажется, Да, кстати, вы довольны помещением? По ночам не холодно? Кормят вас досыта?

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Он получает то же, что и я – стол прекрасный.

М-СЬЕ ПЬЕР
Прекрасный стол под орех.

Родриг Иванович смеётся. Открывается дверь камеры и входит мрачный библиотекарь с кипой книг под мышкой. Горло у него обмотано шерстяным шарфом. Ни с кем, не поздоровавшись, он сваливает книги на койку, поднимая облачко пыли.
РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Постойте, вы, кажется, незнакомы.

Библиотекарь не глядя, кивает, а м-сье Пьер приподнимается со стула.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
М-сье Пьер, пожалуйста!

Умоляюще, прикладывает ладонь к манишке.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(продолжая)
Пожалуйста, – покажите, покажите ему ваш фокус!

М-СЬЕ ПЬЕР
Ах, стоит ли... Это так, пустое ...

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Чудо! Красная магия! Мы вас все умоляем! Ну, сделайте милость... Постойте, постойте же.

Кричит библиотекарю, который собирается выйти.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(продолжая)
Сейчас м-сье Пьер кое-что покажет. Просим, просим! Да не уходите вы...

М-СЬЕ ПЬЕР
(к библиотекарю)
Задумайте одну из этих карт.

Выбрасывает пятерку пик.

БИБЛИОТЕКАРЬ
Нет.

Библиотекарь выходит. М-сье Пьер пожимает плечом.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Я сейчас вернусь.

Бормочет и выходит вслед за библиотекарем. Цинциннат и его гость остаются одни. Цинциннат раскрывает книгу и читает. М-сье Пьер с доброй улыбкой смотрит на него, положив руку на стол ладошкой кверху, точно предлагает Цинциннату мир.

Родриг Иванович возвращается, держа в кулаке шерстяной шарф, который только что был на шее у библиотекаря.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Может быть, вам, м-сье Пьер, пригодится.

Подаёт шарф М-сье Пьеру, шумно садится, рассматривая свои пальцы.

М-СЬЕ ПЬЕР
О чем, бишь, мы говорили?
Да – мы говорили о фотографиях. Как-нибудь я принесу свой аппарат и сниму вас. Это будет весело. Что вы читаете, можно взглянуть?

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(срывающимся голосом)
Книжку бы отложили. Ведь у вас гость сидит.

М-СЬЕ ПЬЕР
(улыбается)
Оставьте его.

Минуту длится неловкое молчание.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(смотрит на часы)
Становится поздно.

М-СЬЕ ПЬЕР
Да, сейчас пойдём... Фу, какой бука... Смотрите, смотрите – губки вздрагивают... солнышко, кажись, вот-вот выглянет... Бука, бука!

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(встаёт)
Пошли.

М-СЬЕ ПЬЕР
Сейчас... Мне здесь так приятно, что прямо не оторваться... Во всяком случае, милый мой сосед, буду пользоваться разрешением приходить к вам часто, часто, если, конечно, вы мне разрешение даёте, а ведь вы мне даёте его, правда?.. Итак, до свидания. До свидания! До свидания!

Смешно кланяясь, м-сье Пьер ретируется, Родриг Иванович опять берёт его под локоток, и они уходят. Захлопывается дверь камеры. Цинциннат остается один в полной тишине.

ИНТ. – ТЮРЕМНЫЙ КОРИДОР – ДЕНЬ

Родриг Иванович и м-сье Пьер под ручку направляются в камеру м-сье Пьера.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Виноват, кое-что забыл, сейчас догоню вас.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ДЕНЬ

Родриг Иванович врывается в камеру к Цинциннату, близко подходит к нему, улыбка на мгновение сходит с его лица.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(говорит сквозь зубы)
Мне стыдно, стыдно за вас. Вы себя вели как...

Снова улыбаясь, кричит, выглядывая из камеры в коридор.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Иду, иду!

Хватает со стола вазу с пионами, расплескивая воду, выходит. Цинциннат продолжает глядеть в книгу.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

Цинциннат лежит в постели. Входит Родион, берёт со стола уменьшившийся карандаш, чинит его небольшим складным ножом, как палку, стругая от себя. Закончив, внимательно оглядывает свою работу со всех сторон, кладёт карандаш на прежнее место и довольный собой выходит из камеры. Цинциннат встаёт, подходит к столу, садится, берёт чистый лист бумаги, карандаш, пишет.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Нынче восьмой день, и я ещё не только жив, но, как и всякий смертный, смертного своего предела не ведаю. На меня этой ночью, – и случается это не впервые, – нашло особенное: я снимаю с себя оболочку за оболочкой, и наконец, я дохожу до последней, неделимой, твёрдой, сияющей точки, и эта точка говорит: я ЕСМЬ!
И мне довольно этой точки, – больше ничего не надо. Я прожил мучительную жизнь, и это мучение, и это мучение хочу изложить, – но всё боюсь, что не успею.

Встаёт, ходит по камере.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
С тех пор как помню себя, – а помню себя с беззаконной зоркостью, – собственный сообщник, который слишком много знает о себе, а потому опасен. Да, я кое-что знаю, да... но даже теперь, когда всё равно кончено, даже теперь – боюсь ли кого соблазнить? Или ничего не получится из того, что хочу рассказать...

Останавливается, смотрит на оконную решётку.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Мне кажется, что я бы предпочел верёвку, оттого что достоверно и неотвратимо знаю, что будет топор; выигрыш времени, которое сейчас настолько мне дорого, что я ценю всякую передышку, отсрочку... Я кое-что знаю. Я кое-что знаю. Но оно так трудно выразимо! О нет, – я не облизываюсь над своей личностью, не затеваю со своей душой жаркой возни в тёмной комнате; никаких желаний, кроме желания высказаться – всей мировой немоте назло.

Снова садится за стол, продолжая быстро писать.
ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Как мне страшно. Как мне тошно. Но меня у меня не отнимет никто – я теряю какую-то нить, которую только что так ощутимо держал. Где она? Выскользнула! Дрожу над бумагой, догрызаюсь до графита, горбом стараюсь закрыться от двери, через которую сквозной взгляд колёт меня в затылок...

Перестаёт писать, задумчиво смотрит прямо перед собой.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
с раннего детства мне снились сны... В моих снах мир оживал, становясь таким пленительно важным, вольным и воздушным, что потом мне было тесно дышать прахом нарисованной жизни. Я свыкся с мыслью, что сны – лишь обещание действительности, её преддверие и дуновение. Но как я боюсь проснуться!

Встаёт и беспокойно ходит по камере туда-сюда.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Как боюсь того мгновения... А чего же бояться? Ведь для меня это уже будет лишь тень топора, и низвергающееся «ать» не этим слухом услышу. И всё-таки боюсь! Так просто не отпишешься. Хочу я о другом, другое хочу пояснить...
Он есть, мой сонный мир, его не может не быть - должен существовать образец, если существует корявая копия. Это как в пасмурный день лежишь на спине с закрытыми глазами, и вдруг трогается темнота под веками, переходит в томную улыбку, в горячее ощущение счастья, и знаешь: это выплыло из-за облаков солнце. С этого начинается мой мир! Постепенно яснеет дымчатый воздух, - и такая разлита в нём лучащаяся, дрожащая доброта, так расплавляется моя душа в родимой области.

НАТ. – ШКОЛНЫЙ САД – ДЕНЬ, ВОСПОМИНАНИЕ

Цинциннат (ребёнок 8-ми лет) в розовой рубашке сидит, свесив ноги, на низком подоконнике и смотрит с высоты второго этажа, как на газоне сада его сверстники, в таких же длинных розовых рубашках, взявшись за руки, кружатся около столба с лентами. До него доносятся повелительно-звонкий голос учительницы. Он видит, как самых маленьких она подталкивает, чтобы они вертелись шибче.
В конце каменной галереи, где сидит Цинциннат, появляется воспитатель. Он быстро приближается к Цинциннату.

ВОСПИТАТЕЛЬ
(кричит)
Что ты тут делаешь? Быстро иди в сад.

Воспитатель подходит и замахивается на Цинцинната полотенцем. Цинциннат прямо с подоконника делает шаг и видит внизу поднятые к нему бледные лица оцепеневших детей, упавшую в обморок учительницу, кругло остриженные кусты, и не долетевшее до газона полотенце.
Стоящие внизу дети видят мальчика в розовой рубашке, застывшего стоймя среди воздуха.

КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ

Цинциннат сидит на койке. В камере гаснет свет.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

Цинциннат сидит за столом. Из коридора доносится гул голосов. Дверь в камеру отворяется, на пороге появляется Родион, за ним вваливается вся семья Марфиньки, с мебелью. Старый, отец Марфиньки, братья Марфиньки - близнецы, совершенно схожие, но один с золотыми усами, а другой со смоляными. Дед и бабка Марфиньки, Марфинькины дети – хромой ДИОМЕДОН и болезненно полненькая ПОЛИНА, наконец, сама Марфинька, в своем выходном чёрном платье, с бархаткой вокруг шеи и зеркалом в руке, её сопровождает молодой человек с безукоризненным профилем.

Тесть, опираясь на трость, садится в прибывшее вместе с ним кресло, ставит с усилием ногу на скамеечку и, качая головой, из-под тяжелых век смотрит на Цинцинната.
Дед и бабка располагаются рядышком на двух одинаковых стульях с высокими спинками; дед держит в руках громоздкий, в золоченой раме, портрет своей матери, держащей в свою очередь какой-то портрет.

В камеру продолжают вносить мебель, утварь, даже отдельные части стен. Вносят широкий зеркальный шкаф, в отражении которого виден уголок супружеской спальни, полоса солнца на полу, обронённая перчатка и открытая в глубине дверь. Вносят столик с инкрустациями, на котором лежит плоский гранатовый флакон и шпилька. Марфинька садится на свою чёрную, вытканную розами, кушетку.

ТЕСТЬ
(стучит тростью об пол)
Горе, горе!

Старички испуганно улыбаются.

МАРФИНЬКА
(поведя плечом)
Папенька, оставьте, ведь тысячу раз пересказано.

Её молодой человек подаёт ей бахромчатую шаль, но она, нежно отводит его чуткую руку.

ТЕСТЬ
Горе!

Цинциннат смотрит на зелёное, в белую горошинку, платье Полины. Полина рыженькая, в очках, неуклюже, передвигает ножки в коричневых шерстяных чулках и сапожках на пуговках, на шее у неё повязана салфетка. Она по очереди подходит ко всем присутствующим, серьёзно и молчаливо смотрит на них.

Тесть снова стучит тростью.

ЦИНЦИННАТ
Да, я вас слушаю.

ТЕСТЬ
(гневно)
Молчать, грубиян! Я вправе ждать от тебя, – хотя бы сегодня, когда ты стоишь на пороге смерти, – немножко почтительности. Ухитриться угодить на плаху... Изволь мне объяснить, как ты мог, как смел...

Марфинька что-то тихо спрашивает у своего молодого человека, который осторожно возится, шаря вкруг себя и под собой на кушетке.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК
Нет, нет, ничего, я, должно быть, её по дороге. Ничего, найдётся... А скажите, вам, наверное, не холодно?

Марфинька, отрицательно качает головой, опускает ладонь к нему на кисть, и, тотчас отняв руку, поправляет на коленях платье и шипящим шёпотом зовет сына, который пристаёт к Марфенькиным братьям, те отталкивают его.

МАРФИНЬКА
Диомедон!

Диомедон, в серой блузе с резинкой на бедрах, весь искривляясь с ритмическим выкрутом, проворно проходит расстояние от них до матери.

МАРФИНЬКА
(вполголоса)
Садись сюда.

Быстрым хлопком задерживает стекающее с кушетки ручное зеркало.

ТЕСТЬ
Ты мне ответь, как ты смел, ты, счастливый семьянин, – прекрасная обстановка, чудные детишки, любящая жена, – как ты смел не принять во внимание, как не одумался, злодей? Мне сдается иногда, что я просто-напросто старый болван и ничего не понимаю, потому что иначе надобно допустить такую бездну мерзости... Молчать!

Чёрная кошка трётся о ногу Цинцинната, потом прыгает на буфет, и оттуда беззвучно прыгает на плечо к Роману Виссарионовичу, который, только что на цыпочках войдя, садится на плюшевом пуфе. Он простужен в руках вертит носовой платок. Кошка пугает его, он скидывает её на пол.

Тесть клокочет, множит проклятия и начинает хрипеть. Марфинька прикрывает рукой глаза, её молодой человек с нежностью смотрит на неё.

На диванчике сидят братья Марфиньки - брюнет, весь в жёлтом. Он держит трубку нотной бумаги ещё без нот. Его брат, в лазоревых шароварах, держит - вазу с яркими, сделанными из воска фруктами. На рукаве у него чёрная траурная повязка. Поймав взгляд Цинцинната, он указывает на неё пальцем.

Тесть, продолжая сыпать проклятия, начинает задыхаться. Он с треском открывает папиросную коробку. Все молчат.

Старичок, дрожа, встаёт со стула, передаёт портрет старушке и, подойдя к тестю, подносит дрожащее пламя зажигалки.

ТЕСТЬ
Надоели, право, со своей дурацкой зажигалкой.

Диомедон, изловчившись, хватает и начинает душить кошку, которая извиваясь, жалобно мяукает.

МАРФИНЬКА
Диомедон, оставь моментально кошку, позавчера ты уже одну задушил, нельзя же каждый день. Отнимите, пожалуйста, у него, Виктор, милый.

Роман Виссарионович подходит к тестю Цинцинната и даёт ему огня.

ШУРИН 1
(к Цинциннату)
Возьми-ка слово «ропот» и прочти обратно. А? Смешно получается? Да, брат, вляпался ты в историю. В самом деле, как это тебя угораздило?

Дверь в камеру незаметно отворяется. На пороге, одинаково держа руки за спиной, стоят м-сье Пьер и Родриг Иванович. Они тихо, осматривают общество и, молча, удаляются.

ШУРИН 2
(к Цинциннату)
Знаешь что, послушайся друга муругого. Покайся, Цинциннатик. Ну, сделай одолжение. Авось ещё простят? А? Подумай, как это неприятно, когда башку рубят. Что тебе стоит? Ну, покайся, не будь остолопом.
РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
Моё почтение, моё почтение, моё почтение. Не целуйте меня, я ещё сильно простужен. О чём разговор? Чем могу быть полезен?

ЦИНЦИННАТ
(почти шёпотом)
Дайте мне пройти – я должен два слова жене...

ТЕСТЬ
Теперь, милейший, обсудим вопрос материальный.

Он протягивает перед Цинциннатом трость, Цинциннат спотыкается, уходит прочь от тестя, не слушая его.

ТЕСТЬ
(продолжая)
Постой, постой же, я с тобою говорю!

Цинциннат идёт дальше, огибает большой стол, накрытый на десять персон, и затем протискивается между ширмой и шкафом для того, чтобы добраться до Марфиньки, лежащей на кушетке. Молодой человек шалью прикрывает ей ноги.

Цинциннат уже почти добирается до цели, но вдруг раздается злобный взвизг Диомедона, который со злостью смотрит на Эммочку, неизвестно как попавшую сюда. Она дразнит мальчика: подражая его хромоте - припадает на одну ногу со сложными ужимками. Цинциннат хватает её за голое предплечье, но она вырывается, бежит, за ней спешит, переваливаясь, Полина. Марфинька поворачивается к Цинциннату. Молодой человек очень корректно встает.

ЦИНЦИННАТ
Марфинька, на два слова, умоляю тебя!

Говорит скороговоркой, спотыкается о подушку на полу и неловко садится на край кушетки, запахиваясь в халат.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК
Легкая мигрень. Оно и понятно. Ей вредны такие волнения.

ЦИНЦИННАТ
Вы правы. Да, вы правы. Я хочу вас попросить... мне нужно наедине...
К ним подходит Родион.

РОДИОН
Позвольте, сударь.

Цинциннат встаёт, Родион и другой служитель берутся, глядя друг другу в глаза, за кушетку, на которой полулежит Марфинька, поднимают и несут к выходу.

МАРФИНЬКА
До свиданья, до свиданья!

Она покачивается в лад с шагом носильщиков, зажмуривается и закрывает лицо. Её кавалер идёт сзади, по пути поднимает с полу: чёрную шаль, букет, свою фуражку, единственную перчатку. Кругом суета. Братья убирают посуду в сундук. Их отец, астматически дыша, собирает ширму. Служители с трудом выносят шкаф. Все подходят к Цинциннату прощаться.

ТЕСТЬ
Ну-с, не поминай лихом.

С холодной учтивостью целует Цинциннату руку. Белокурый брат садит чернявого к себе на плечи, и в таком положении они с Цинциннатом прощаются и уходят. Дед с бабкой, вздрагивая, кланяются и поддерживают туманный портрет. Служители продолжают выносить мебель. Подходят дети: Полина, серьёзная, поднимает лицо, а Диомедон, напротив, смотрит в пол. Их ведёт, держа обоих за руки, Роман Виссарионович.

Последней подлетает Эммочка: бледная, заплаканная - она поднимается на носках, обвивает руки вокруг шеи Цинцинната, - неразборчиво шепчет что-то и громко всхлипывает. Родион хватает её за кисть и решительно тащит к выходу. Она изгибается, повернув к Цинциннату голову со струящимися волосами, протягивает к нему руку ладонью кверху. Выставив её в коридор, всё ещё бормоча, Родион, возвращается с совком, чтобы подобрать труп кошки, плоско лежащий под стулом. Дверь с грохотом захлопывается.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

М-сье Пьер сидит бочком к столу, беря одной рукой беззвучные аккорды на столе, покрытом клеёнкой. Цинциннат, подпирая голову, лежит на койке.

М-СЬЕ ПЬЕР
Когда волчонок ближе познакомится с моими взглядами, он перестанет меня дичиться. Кое-что, впрочем, уже достигнуто, и я сердечно этому рад.
М-СЬЕ ПЬЕР
(продолжая)
Мы сейчас одни, а на дворе дождь. Такая погода благоприятствует задушевным шушуканиям. Давайте раз и навсегда выясним... У меня создалось впечатление, что вас удивляет, даже коробит, отношение нашего начальства ко мне; выходит так, будто я на положении особом, нет, нет, не возражайте, – давайте уж начистоту, коли на то пошло. Позвольте же мне сказать вам две вещи. Вы знаете нашего милого Родрига Ивановича, кстати: волчонок к нему не совсем справедлив, но об этом после, вы знаете, как он впечатлителен, как пылок, как увлекается всякой новинкой, - думаю, что и вами он увлекался в первые дни, - так что пассия, которой он теперь ко мне воспылал, не должна вас смущать. Не будем так ревнивы, друг мой. Во-первых, как это ни странно, но, по-видимому, вам до сих пор неизвестно, за что я угодил сюда, - а вот, когда я вам скажу, вы многое поймете. Простите, - что это у вас на шее, - вот тут, тут, - да, тут.

ЦИНЦИННАТ
Где?

Машинально, ощупывает себе шейные позвонки. М-сье Пьер подходит к нему и садится на край койки.

М-СЬЕ ПЬЕР
Вот тут, но я теперь вижу – это просто тень так падала. Мне показалось – какая-то маленькая опухоль. Вы что-то неловко двигаете головой. Болит? Простудили?

ЦИНЦИННАТ
Не приставайте ко мне, прошу вас.

М-СЬЕ ПЬЕР
Нет, постойте. У меня руки чистые, позвольте мне тут прощупать. Как будто всё-таки... Вот тут не болит? А тут?

Он трогает Цинцинната за шею, внимательно осматривая её.

М-СЬЕ ПЬЕР
Нет, ничего. Всё у вас в исправности.

Отодвигаясь, хлопает Цинцинната по загривку.

М-СЬЕ ПЬЕР
Только ужасно она у вас тоненькая, но так всё нормально, а то, знаете, иногда случается... Покажите язык. Язык – зеркало желудка. Накройтесь, тут прохладно. О чём мы беседовали? Напомните мне?

ЦИНЦИННАТ
Если вы бы действительно желали мне блага, то оставили бы меня в покое. Уйдите, прошу вас.

М-СЬЕ ПЬЕР
Неужели вы не хотите меня выслушать, неужели вы так упрямо верите в непогрешимость своих выводов, – неизвестных мне вдобавок, – заметьте это, неизвестных.

Цинциннат молчит, пригорюнившись.

М-СЬЕ ПЬЕР
Так позвольте рассказать – какого рода совершено мною преступление. Меня обвинили, – справедливо или нет, это другой вопрос, – меня обвинили... В чём же, как вы полагаете?

ЦИНЦИННАТ
Да уж скажите.

М-СЬЕ ПЬЕР
Вы будете потрясены. Меня обвинили в попытке... Ах, неблагодарный, недоверчивый друг... Меня обвинили в попытке помочь вам бежать отсюда.

ЦИНЦИННАТ
Это правда?

М-СЬЕ ПЬЕР
Я никогда не лгу! Может быть, нужно иногда лгать – это другое дело, – и, может быть, такая щепетильная правдивость глупа и не приносит, в конце концов, никакой пользы, – допустим. Но факт остается фактом: я никогда не лгу. Сюда, голубчик мой, я попал из-за вас. Меня взяли ночью... Где? Скажем, в Вышнеграде. Да, – я вышнеградец. Если вы когда-нибудь пожелали бы приехать меня навестить, угощу вас нашими вышнями, – не отвечаю за каламбур, – так у нас в городском гербе. Там – не в гербе, а в остроге – ваш покорный слуга просидел трое суток. Затем экстренный суд. Затем – перевели сюда.

ЦИНЦИННАТ
Вы, значит, хотели меня спасти...

М-СЬЕ ПЬЕР
Хотел я или не хотел – моё дело, друг сердечный, таракан запечный. Во всяком случае, меня в этом обвинили, – доносчики, знаете, всё публика молодая, горячая, и вот: «я здесь перед вами стою в упоенье...» – помните романс? Главной уликой, послужил, какой-то план сей крепости с моими будто бы пометками. Я, видите ли, будто бы продумал в мельчайших деталях идею вашего бегства, таракаша.

ЦИНЦИННАТ
Будто бы или?

М-СЬЕ ПЬЕР
Какое это наивное, прелестное существо! У него всё так просто, – как, увы, не бывает в жизни!

ЦИНЦИННАТ
Но хотелось бы знать.

М-СЬЕ ПЬЕР
Что? Правы ли были мои судьи? Действительно ли я собирался вас спасать? Эх вы...
(встаёт, ходит по камере)
Оставим это – решайте сами, недоверчивый друг. Так ли, иначе ли, но сюда я попал из-за вас. Более того: мы и на эшафот взойдём вместе.

ЦИНЦИННАТ
Смеха ради, поверю, что из этого получится. Вы слышите, – я вам верю. И даже, для вящей правдоподобности, вас благодарю.

М-СЬЕ ПЬЕР
Ах, зачем, это уже лишнее... Просто мне хотелось, чтобы вы были в курсе... Вот и прекрасно. Теперь нам обоим легче, правда? Не знаю, как вам, но мне хочется плакать. И это – хорошее чувство. Плачьте, не удерживайте этих здоровых слёз.

ЦИНЦИННАТ
Как тут ужасно...

М-СЬЕ ПЬЕР
Ничего не ужасно. Кстати, я давно хотел вас пожурить за ваше отношение к здешней жизни. Нет, нет, не отмахивайтесь, разрешите мне на правах дружбы... Вы несправедливы ни к доброму нашему Родиону, ни тем более к господину Родригу Ивановичу. Пускай он человек не очень умный, несколько напыщенный, любит поговорить, – всё так, мне самому бывает не до него, и я, разумеется, не могу с ним делиться сокровенными думами, как с вами делюсь, – особенно когда на душе кошки, простите за выражение, скребутся. Но каковы бы ни были его недостатки, – он человек прямой, честный и добрый. Да, редкой доброты, – не спорьте, – я не говорил бы, кабы не знал, я опытнее, лучше знаю жизнь и людей, чем вы. Вот мне и больно бывает смотреть, с какой жестокой холодностью, с каким надменным презрением вы отталкиваете Родрига Ивановича. Я у него в глазах иногда читаю такую муку... Что же касается Родиона, то как это вы, такой умный, не умеете разглядеть сквозь его напускную грубоватость всю умилительную благость этого взрослого ребенка. Ах, я понимаю, что вы нервны, что вам трудно без женщины, – а всё-таки, Цинциннат, – вы меня простите, но нехорошо, нехорошо... И, вообще, вы людей обижаете... Едва притрагиваетесь к замечательным обедам, которые мы тут получаем. Пускай они вам не нравятся, – поверьте, что я тоже кое-что смыслю в гастрономии, – но вы издеваетесь над ними, – а ведь кто-то их стряпал, кто-то старался... Я понимаю, что тут иногда бывает скучно, что хочется и погулять и пошалить, – но почему думать только о себе, о своих хотениях, почему вы, ни разу даже не улыбнулись на старательные шуточки милого, трогательного Родрига Ивановича? Может быть, он потом плачет, ночей не спит, вспоминая, как вы реагировали...

ЦИНЦИННАТ
Защита, во всяком случае, остроумная, но я в куклах знаю толк. Не уступлю.

М-СЬЕ ПЬЕР
Напрасно. Это вы ещё по молодости лет. Нет, нет, нельзя быть таким несправедливым...

ЦИНЦИННАТ
А, скажите, вы тоже пребываете в неизвестности? Роковой мужик ещё не приехал? Рубка ещё не завтра?

М-СЬЕ ПЬЕР
Вы бы таких слов лучше не употребляли... Особенно с такой интонацией... В этом есть что-то вульгарное, недостойное порядочного человека. Как это можно выговорить, – удивляюсь вам...

ЦИНЦИННАТ
А всё-таки – когда?

М-СЬЕ ПЬЕР
Своевременно, что за глупое любопытство? И вообще... Нет, вам ещё многому надобно научиться, так нельзя. Эта заносчивость, эта предвзятость...

ЦИНЦИННАТ
Но как они тянут... Привыкаешь, конечно... Изо дня в день держишь душу наготове, – а ведь возьмут врасплох. Так прошло десять дней, и я не свихнулся. Ну и надежда какая-то... Неясная, как в воде, – но тем привлекательнее. Вы говорите о бегстве... Я думаю, я догадываюсь, что ещё кто-то об этом печётся... Какие-то намёки... Но что, если это обман, складка материи, кажущаяся человеческим лицом...

М-СЬЕ ПЬЕР
Нет, это любопытно, какие же это надежды, и кто этот спаситель?

ЦИНЦИННАТ
Воображение... А вам бежать хочется?

М-СЬЕ ПЬЕР
Как так – бежать? Куда?

ЦИНЦИННАТ
Да не всё ли равно – куда. Мы бы с вами вместе... Но я знаю, можете ли вы при вашем телосложении быстро бегать? Ваши ноги...

М-СЬЕ ПЬЕР
Ну, это вы того, заврались. Это в детских сказках бегут из темницы. А замечания насчет моей фигуры можете оставить при себе.

ЦИНЦИННАТ
Спать хочется.

М-сье Пьер закатывает правый рукав. Мелькает женская татуировка. Он встаёт, хватает одной рукой стул, переворачивает его и медленно поднимает. Качаясь от напряжения, он держит его высоко над головой и медленно опускает. Долго, тщательно вытирает руки платком, потом встаёт на руки. Из коридора доносится гул рукоплесканий.

М-СЬЕ ПЬЕР
Ну что? Силушка есть? Ловкость налицо? Али вам этого ещё недостаточно?

Он одним прыжком вскакивает на стол, встаёт на руки и зубами хватается за спинку стула. Музыка замирает. М-сье Пьер поднимает крепко закушенный стул.

Тихо распахивается дверь, и в ботфортах, с бичом, напудренный и ярко освещённый, входит директор цирка.

ДИРЕКТОР ЦИРКА
Сенсация! Мировой номер!

Он снимает цилиндр и садится подле Цинцинната.

Что-то хрустит, м-сье Пьер, выпустив изо рта стул, опускается на пол. Он тотчас прикрывает рот платком, быстро смотрит под стол, потом на стул, видит и с глухим проклятием пытается сорвать со спинки стула впившуюся в неё вставную челюсть на шарнирах. Челюсть держится мёртвой хваткой, м-сье Пьер обнимает стул и уходит вместе с ним.

Ничего не заметивший Родриг Иванович, аплодирует. М-сье Пьер не возвращается. Родриг Иванович подозрительно смотрит на Цинцинната, продолжая хлопать, но без прежнего жара, вздрагивает и с расстроенным видом покидает камеру.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

Родион входит в камеру, неся стул, ставит его на место, на спинке стула отчетливо видны отпечатки зубов. Цинциннат лежит на койке, отвернувшись к стене. Родион подходит к нему и отдает ему записку. Цинциннат безразлично читает, не вставая с койки.

М-СЬЕ ПЬЕР
(голос за кадром)
Позвольте вас заверить, что физически я очень, очень силен, и если вы в этом ещё не убедились, буду иметь честь как-нибудь показать вам ещё некоторые интересные примеры ловкости и поразительного мускульного развития.

Цинциннат комкает записку и кидает на пол. Затем встаёт и ходит по камере. Останавливается, смотрит вверх, на впадину окна, на паутину с пауком. Снова ходит по камере, разглядывая стены – надписи замазаны, свежей жёлтой краской. На двери больше нет расписания правил.
На столе, покрытом клетчатой клеёнкой, лежат библиотечные тома. Карандаш, сильно искусанный, лежит на сложенных мельницей, исписанных листах. Тут же лежит письмо к Марфиньке.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ВЕЧЕР

Свет меняет место на стене. Отворяется дверь, в камеру входит Родион. Идёт к пауку и кормит его крылом бабочки.

ЦИНЦИННАТ
(к Родиону)
Неужели он все ещё не приехал?

Родион не отвечает.

ЦИНЦИННАТ
А свидания больше не дадут?

Он ложится на койку, и, повернувшись к стене, долго-долго смотрит перед собой, наконец, переворачивается, ложится навзничь и с тем же вниманием рассматривает тени и трещины на потолке.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
А, в общем, они, кажется, доконали меня. Я так размяк, что это можно будет сделать фруктовым ножом.

Он садится, и некоторое время сидит на краю койки, зажав руки между коленями, сутулясь. Вздохнув, встаёт и снова бродит по камере. Часы бьют семь, появляется Родион с подносом.

ЦИНЦИННАТ
Он, наверное, ещё не приехал?

Родион ставит поднос и быстро уходит, но на пороге оборачивается к Цинциннату.

РОДИОН
Стыд и срам, – денно-нощно груши околачиваете... кормишь вас тут, холишь, сам на ногах не стоишь, а вы только и знаете, что с неумными вопросами лезть. Тьфу, бессовестный...

Цинциннат раздевается и ложится и с книгой в постель.
ЦИНЦИННАТ
Неужели никто не спасёт?

Садится на постели и глядит на свои ладони.

ЦИНЦИННАТ
Неужто никто?

Глядит на желтизну стен, всё так же держа пустые ладони.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – НОЧЬ

Цинциннат просыпается от глухого постукивания, что-то где-то осыпается. Лежит, не смея шевельнуться, прислушиваясь к звуку. Он приподнимается на локтях.

За решёткой окна - серый полусвет, звуки идут то снизу, то сверху. Сдерживая дыхание, он, с легкостью, соскальзывает с койки и на цыпочках подходит к тому углу, откуда, как будто идёт стук. В следующую секунду стук уже правее и выше; Цинциннат идёт туда – стук опять меняет место.

Неловко переступив, Цинциннат задевает поднос, стоящий у стены на полу. Стук за стеной прекращается с резкой внезапностью. Цинциннат застывает, стоя у стены, склонив голову и большим пальцем ноги придавливая ложечку на подносе. Звуки за стеной возобновляются. Поворачиваясь и медленно убирая ногу с подноса, Цинциннат пытается снова определить их положение. Идёт к койке, за туфлями, натыкается на стул. Звуки обрываются окончательно.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

За окном слышен шум грозы. В камере темно, как вечером. Гремит гром, молния на стене печатает отражение решётки. Часы бьют полдень, в камеру входит Родриг Иванович.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
К вам пришли, но я сперва хотел узнать...

ЦИНЦИННАТ
Кто?

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Видите ли, какая штукенция, я не уверен, желаете ли вы... Дело в том, что это ваша мать.

ЦИНЦИННАТ
Мать?

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Ну да, - мать, мамаша, мамахен, – словом, женщина, родившая вас. Принять? Решайте скорее.

ЦИНЦИННАТ
Видал всего раз в жизни, и, право, никаких чувств... Нет, нет, не стоит, не надо, это ни к чему.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Как хотите.

Выходит и через минуту, любезно воркуя, вводит в камеру маленькую, в чёрном макинтоше, ЦЕЦИЛИЮ ЦИНЦИННАТ.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(пятясь)
Я вас оставлю вдвоем, хотя это против наших правил, но бывают положения... исключения... мать и сын... преклоняюсь...

В блестящем, чёрном макинтоше и в непромокаемой шляпе с опущенными полями Цецилия Цинциннат остаётся стоять посреди камеры, ясным взором глядя на сына.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Грозища, грязища, думала, никогда не долезу, навстречу по дороге потоки, потопы...

ЦИНЦИННАТ
Садитесь, не стойте так.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Что-что, а у вас тут тихо.

Потягивает носом и крепко, проводит пальцем под ним.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Одно можно сказать, – тихо и довольно чисто. У нас, между прочим, в приюте нету отдельных палат такого размера. Ах, постель, – миленький мой, – в каком у вас виде постель!

Она ставит свой саквояж, снимает чёрные перчатки с рук – и, низко наклонившись над койкой, стелет постель наново.
ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Вот так-то лучше.

На мгновение подбоченилась, смотрит на загроможденный книгами стол.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Ай-я-яй, тут следовало бы...

Быстро, берётся за книги, складывая их кучками. Мимоходом смотрит в раскрытый журнал, достаёт из кармана макинтоша бобовидный футляр, и надевает пенсне.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Двадцать шестой год, какая старина, просто не верится.

Она вздыхает, отодвигает книжку, сталкивает карандаш, пытается, но не успевает его поймать.

ЦИНЦИННАТ
Оставьте, тут не может быть беспорядка, тут может быть только перемещение.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Вот – я вам принесла. Вот. Конфеток. Кушайте на здоровьице.

Вытягивает вместе с подкладкой пакетик из кармана пальто.
Садится на койку.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Лезла, долезла и устала.

Застыла, глядя со смутным вожделением на паутину вверху.

ЦИНЦИННАТ
(шагая по камере)
Зачем вы пришли? Ни вам этого не нужно, ни мне. Зачем? Ведь это дурно и неинтересно. Я же отлично вижу, что вы такая же пародия, как все. И если меня угощают такой ловкой пародией на мать... Но представьте себе, например, что я возложил надежду на какой-нибудь далекий звук, как же мне верить в него, если даже вы обман. Вы бы ещё сказали: гостинцев. И почему у вас макинтош мокрый, а башмачки сухие, – ведь это небрежность. Передайте бутафору.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Да я же была в калошах, внизу в канцелярии оставила, честное слово.

ЦИНЦИННАТ
Ах, полно, полно. Только не пускайтесь в объяснения. Играйте свою роль, – побольше лепета, побольше беспечности, – и ничего, – сойдёт.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Я пришла, потому что я ваша мать.

Цинциннат нервно, смеётся.

ЦИНЦИННАТ
Нет, нет, не сбивайтесь на фарс. Помните, что тут драма. Смешное смешным – но всё-таки не следует слишком удаляться от вокзала: драма может уйти. Вы бы лучше... да, вот что, повторите мне, пожалуй, предание о моём отце. Неужели он так-таки исчез в темноте ночи, и вы никогда не узнали, ни кто он, ни откуда – это странно.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Только голос, – лица я не видела...

ЦИНЦИННАТ
Во, во, подыгрывайте мне, я думаю, мы его сделаем странником, беглым матросом.
(прищёлкивая пальцами и шагая)
Или лесным разбойником, гастролирующем в парке. Или загулявшим ремесленником, плотником. Ну, скорей, придумайте что-нибудь.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Вы не понимаете...

В волнении встаёт и тотчас садится опять.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
(продолжая)
Да, я не знаю, кто он был, – бродяга, беглец, да, всё возможно... Но как это вы не понимаете... да, – был праздник, было в парке темно, и я была девчонкой, – но ведь не в том дело. Ведь обмануться нельзя! Человек, который сжигается живьем, знает небось, что он не купается у нас в Стропи. То есть я хочу сказать: нельзя, нельзя ошибиться... Ах, как же вы не понимаете!

ЦИНЦИННАТ
Чего не понимаю?

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Ах, Цинциннат, он – тоже...

ЦИНЦИННАТ
Что – тоже?

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Он тоже, как вы, Цинциннат.

Она совсем опускает лицо, уронив пенсне в горсточку. Минуту длится молчание.

ЦИНЦИННАТ
(хмуро)
Откуда вам это известно, как это можно так сразу заметить...

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
(не поднимая глаз)
Больше вам ничего не скажу.

Цинциннат в задумчивости садится на койку. Цецилия Цинциннат, громко сморкается, смотрит наверх на впадину окна. Небо за оком проясняется, светит солнце

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Сейчас васильки во ржи, и всё так чудно, облака бегут, всё так беспокойно и светло. Я живу далеко отсюда – и когда приезжаю к вам в город, когда еду полями, в старом шарабанчике, и вижу, как блестит Стропь, и вижу этот холм с крепостью и всё, - мне всегда кажется, что повторяется, повторяется какая-то замечательная история, которую всё не успеваю или не умею понять, – и всё ж таки кто-то мне её повторяет – с таким терпением! Я работаю целый день в нашем приюте, мне всё трын-трава. У меня любовники, я обожаю ледяной лимонад, но бросила курить, потому что расширение аорты, – и вот я сижу у вас, – я сижу у вас и не знаю, почему сижу, и почему реву, и почему это рассказываю, и мне теперь будет жарко переть вниз в этом пальто и шерстяном платье, солнце будет совершенно бешеное после такой грозы...

ЦИНЦИННАТ
(шёпотом)
Нет, вы всё-таки только пародия...

Она вопросительно улыбается.

ЦИНЦИННАТ
(шёпотом)
Как этот паук, как эта решётка, как этот бой часов.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Вот как.

Она снова сморкается.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Да, вот, значит, как...

Оба молчат, не глядя друг на друга. Гулко бьют часы.
ЦИНЦИННАТ
Вы обратите внимание, когда выйдете, на часы в коридоре. Это – пустой циферблат, но зато каждые полчаса сторож смывает старую стрелку и малюет новую, – вот так и живёшь по крашенному времени, а звон производит часовой, почему он так и зовётся.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
А вы не шутите, – бывают, знаете, удивительные уловки. Вот я помню: когда была ребёнком, в моде были,– такие штуки, назывались «нетки», – и к ним полагалось, особое зеркало, мало что кривое – абсолютно искаженное, ничего нельзя понять, провалы, путаница, всё скользит в глазах, но его кривизна была неспроста, а как раз так пригнана... Или, скорее, к его кривизне были так подобраны... Нет, постойте, я плохо объясняю. Одним словом, у вас было такое вот дикое зеркало и целая коллекция разных «неток», то есть абсолютно нелепых предметов: всякие такие бесформенные, пёстрые, в дырках, в пятнах, рябые, шишковатые штуки, вроде каких-то ископаемых, – но зеркало, которое обыкновенные предметы абсолютно искажало, теперь, значит, получало настоящую пищу, то есть, когда вы такой непонятный и уродливый предмет ставили так, что он отражался в непонятном и уродливом зеркале, получалось замечательно; нет на нет давало да, всё восстанавливалось, всё было хорошо, – и вот из бесформенной пестряди получался в зеркале чудный стройный образ: цветы, корабль, фигура, какой-нибудь пейзаж. Можно было – на заказ – даже собственный портрет, то есть вам давали какую-то кошмарную кашу, а это и были вы, но ключ от вас был у зеркала. Ах, я помню, как было весело и немного жутко – вдруг ничего не получится! – брать в руку вот такую новую непонятную «нетку» и приближать к зеркалу, и видеть в нём, как твоя рука совершенно разлагается, но зато как бессмысленная «нетка» складывается в прелестную картину, ясную, ясную...

ЦИНЦИННАТ
Зачем вы всё это мне рассказываете?

Она молчит.

ЦИНЦИННАТ
Зачем всё это? Неужели вам неизвестно, что на днях, завтра, может быть...

Они обмениваются долгим искренним взглядом.

Цецилия Цинциннат встаёт, делая маленький жест, расставляя руки с протянутыми указательными пальцами, как бы показывая размер. Суетится, поднимает саквояж, поправляет клапан кармана.

ЦЕЦИЛИЯ ЦИНЦИННАТ
Ну вот, посидела и пойду. Кушайте мои конфетки. Засиделась. Пойду, мне пора.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(широко открывая дверь)
О да, пора!

Наклонив голову, она выходит вон. Цинциннат, дрожа, шагает вперёд...
РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Не беспокойтесь – эта акушерочка совершенно нам не опасна. Назад!

ЦИНЦИННАТ
Но я всё-таки...

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Арьер!

Из глубины коридора, появляется полосатая фигурка м-сье Пьера. Он идет, улыбаясь, чуть сдерживая шаг, чуть бегая глазами. Он несёт шашечницу перед собой, полишинеля под мышкой. Родриг Иванович, выходит, закрыв за собою дверь. М-сье Пьер и Цинциннат остаются наедине.

М-СЬЕ ПЬЕР
Гости были? Матушка ваша? Так-с, так-с. А теперь я, бедненький, слабенький м-сье Пьер, пришёл вас поразвлечь и сам поразвлечься. Смотрите, как он на вас смотрит. Поклонись дяде
(изображает поклон Полишинеля)
Правда, уморительный? Ну, сиди прямо, тёзка. А я принёс вам ещё много забавного. Хотите сперва в шахматы? Али в картишки? В якорёк умеете? Знатная игра! Давайте, я вас научу!

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – НОЧЬ

Снова слышны звуки, ещё тверже и точнее, чем прошлой ночью. Цинциннат лежа на койке, улыбается.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Я вполне готов допустить, что и они – обман, но так в них верю сейчас, что их заражаю истиной.

Слабый отблеск луны, делясь на клетки, ложится по внутренней стенке оконной пади.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Или это старые, романтические бредни, Цинциннат?

Цинциннат встаёт, берёт стул и покрепче ударяет им в пол, потом несколько раз в стену, стараясь, посредством ритма, придать стуку смысл. Звук, пробивающийся сквозь стену, на мгновенье затихает, но через секунду возобновляет свою работу с такой ликующей живостью, которая доказывает Цинциннату, что его отклик понят. Узники продолжают перестукиваться, попадая в ритм.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

Цинциннат, через дремоту видит, как входит Родион, ставит на стол завтрак, кормит паука.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ДЕНЬ

Цинциннат ходит вокруг стола. На столе лежит письмо, садится за стол, перечитывает письмо.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Я пишу и это – последняя попытка объяснить тебе, что происходит, Марфинька, сделай необычайное усилие и пойми, пускай сквозь туман, пускай уголком мозга, но пойми, что происходит, Марфинька, пойми, что меня будут убивать, неужели так трудно, я у тебя не прошу долгих вдовьих воздыханий, траурных лилий, но молю тебя, мне так нужно – сейчас, сегодня, – чтобы ты, как дитя, испугалась, что вот со мной хотят делать страшное, мерзкое, от чего тошнит, и так орёшь посреди ночи, что даже когда уже слышишь нянино приближение, – «тише, тише», – всё ещё продолжаешь орать, вот как тебе должно страшно стать, Марфинька, даром что мало любишь меня, но ты должна понять хотя бы на мгновение, а потом можешь опять заснуть.

Цинциннат встаёт из-за стола и начинает ходить по камере.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Как мне расшевелить тебя? Вероятно, я всё-таки принимаю тебя за кого-то другого, – думая, что ты поймёшь меня, – как сумасшедший принимает зашедших родственников за звёзды, за логарифмы, да, ещё есть безумцы – те неуязвимы! – которые принимают сами себя за безумцев, – и тут замыкается круг. Марфинька, в каком-то таком кругу мы с тобой вращаемся, – и если бы ты могла вырваться на миг, – потом вернёшься в него, обещаю тебе, многого от тебя не требуется, но на миг вырвись и пойми, что меня убивают, что мы окружены куклами и что ты кукла сама. И хотя нет этих слов в том малом размере, который ты употребляешь для своих ежедневных нужд. Но все-таки я опять попытаюсь: «меня убивают» ... «УБИВАЮТ» – я хочу это так написать, чтобы ты зажала уши!

На мгновенье замирает, смотрит в одну точку, садится за стол пишет.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Марфинька, я хочу, чтобы ты настояла на новом свидании, и уж разумеется: приди одна, приди одна! Так называемая жизнь кончена, передо мною только скользкая плаха, меня изловчились мои тюремщики довести до такого состояния, что почерк мой – как пьяный, – но, ничего, у меня хватит, Марфинька, силы на такой с тобой разговор, какого мы ещё никогда не вели, потому-то так необходимо, чтобы ты ещё раз пришла, и не думай, что это письмо – подлог, это я пишу, Цинциннат, это плачу я, Цинциннат…

По его щекам текут слёзы. Часы бьют полдень. Родион приносит обед, забирает со стола не съеденный завтрак.

ЦИНЦИННАТ
Вот это письмо. Вот это письмо я вас попрошу... Тут адрес...

РОДИОН
Вы бы лучше научились, как другие, вязать, и связали бы мне шарфик. Писатель! Ведь только что видались – с жёнкой-то.

ЦИНЦИННАТ
Попробую всё-таки спросить. Есть ли тут, кроме меня и этого довольно навязчивого м-сье Пьера, какие-нибудь ещё заключенные?

Родион молчит.

ЦИНЦИННАТ
А мужик ещё не приехал?

Родион собирается свирепо захлопнуть дверь, но в этот самый момент, липко шлёпая туфлями, держа в руках шахматы, карты и бильбокэ на пороге появляется м-сье Пьер.

М-СЬЕ ПЬЕР
Симпатичному Родиону моё нижайшее.

Шлёпая, м-сье Пьер входит в камеру.

М-СЬЕ ПЬЕР
Я вижу, что симпатяга понёс от вас письмо. Верно, то, которое вчера лежало тут на столе? К супруге? Нет, нет – простая дедукция, я не читаю чужих писем, хотя, правда, оно лежало весьма на виду, пока мы в якорёк резались. Хотите нынче в шахматы?

Он раскладывает шерстяную шашечницу и расставляет фигуры.

Играют в шахматы, м-сье Пьер во время игры говорит, не умолкая, постоянно путаясь, возвращая ходы. Цинциннат, напротив, за всю партию, не произносит ни слова.

М-СЬЕ ПЬЕР
Сам я холост, но я понимаю, конечно... Вперёд. Я это быстро... Хорошие игроки никогда много не думают. Вперёд. Вашу супругу я мельком видал – ядрёная бабёнка, что и говорить, – шея больно хороша, люблю... Э, стойте. Это я маху дал, разрешите переиграть. Так-то будет правильнее. Я большой любитель женщин, а уж меня как они любят, подлые, прямо не поверите. Вот вы писали вашей супруге о её там глазках, губках. Недавно, знаете, я имел – почему же я не могу съесть? Ах, вот что. Прытко, прытко. Ну, ладно, – ушёл. Недавно я имел половое общение с исключительно здоровой и роскошной особой. Какое получаешь удовольствие, когда крупная брюнетка... Это что же? Вот тебе раз. Вы должны предупреждать, так не годится. Давайте, сыграю иначе. Так-с. Да, роскошная, страстная – а я, знаете, сам с усам, обладаю такой пружиной, что – ух! Вообще из многочисленных соблазнов жизни, которые собираюсь постепенно представить вашему вниманию, соблазн любви... – Нет, погодите, я ещё не решил, пойду ли так. Да, пойду. Как – мат? Почему – мат? Сюда – не могу, сюда – не могу, сюда... Тоже не могу. Позвольте, как же раньше стояло? Нет, ещё раньше. Ну, вот другое дело
(зевает)
Пошёл так. Да, – красная роза в зубах, чёрные ажурные чулки по сии места и больше ничего, – это я понимаю, это высшее... а теперь вместо восторгов любви – сырой камень, ржавое железо, а впереди... сами знаете, что впереди. Не заметил. А если так? Так лучше. Партия всё равно – моя, вы делаете ошибку за ошибкой. Пускай она изменяла вам, но ведь и вы держали её в своих объятиях. Когда ко мне обращаются за советами, я всегда говорю: господа, побольше изобретательности. Ничего нет приятнее, например, чем окружиться зеркалами и смотреть, как там кипит работа – замечательно! А вот это вовсе не замечательно. Я, честное слово, думал, что пошёл не сюда, а сюда. Так что вы не могли... Назад, пожалуйста. Я люблю при этом курить сигару и говорить о незначительных вещах, и чтобы она тоже говорила – ничего не поделаешь, известная развратность... Да, – тяжко, страшно и обидно сказать всему этому «прости» – и думать, что другие, такие же молодые и сочные, будут продолжать работать, работать... эх! не знаю, как вы, но я в смысле ласок обожаю то, что у нас, у борцов, зовется макароны: шлёп её по шее, и чем плотнее мяса... Во-первых, могу съесть, во-вторых, могу просто уйти; ну, так. Постойте, постойте, я все-таки ещё подумаю. Какой был последний ход? Поставьте обратно и дайте подумать. Вздор, никакого мата нет. Вы, по-моему, тут что-то, извините, смошенничали, вот это стояло тут или тут, а не тут, я абсолютно уверен. Ну, поставьте, поставьте...

М-сье Пьер как бы нечаянно сбивает несколько фигур и, не удержавшись, со стоном, смешивает остальные. Цинциннат сидит, облокотившись на одну руку, задумчиво копая шахматного коня.

М-СЬЕ ПЬЕР
В другую игру, в другую игру, в шахматы вы не умеете.

Разворачивает ярко раскрашенную доску для игры в гуся.

ЦИНЦИННАТ
(вздыхает)
Почему от вас так пахнет?

Лицо м-сье Пьера искажается принуждённой улыбкой.

М-СЬЕ ПЬЕР
Это у нас в семье, ноги немножко потеют. Пробовал квасцами, но ничего не берёт. Должен сказать, что, хотя страдаю этим с детства и, хотя ко всякому страданию принято относиться с уважением, ещё никто никогда так бестактно...

ЦИНЦИННАТ
Я дышать не могу.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – НОЧЬ

Звуки раздаются уже совсем близко и торопливо. Цинциннат ничком лежит на каменных плитах, раскинув руки крестом.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

В камеру входит Родион. Цинциннат едва успевает сесть на койку. За Родионом, в балетных туфлях на босу ногу, в шерстяном платьице в шотландскую клетку, прошмыгивает Эммочка и, снова прячется под стол, скрючившись, на корточках, так что её волосы, покрывают ей и лицо, и колени, и даже лодыжки. Как только Родион удаляется, она бросается прямо к Цинциннату, сидящему на койке. Опрокинув его, она начинает по нему карабкаться.

ЦИНЦИННАТ
Садись смирно, я устал, всю ночь сомей не очкнул,  садись смирно и расскажи мне...

Эммочка, возясь, тыкается лбом ему в грудь. Цинциннат гладит её по голове, стараясь приподнять. Эммочка хватает его за пальцы и начинает их тискать и прижимать к губам.

ЦИНЦИННАТ
(сонно)
Вот ластушка – ну, будет, будет. Расскажи мне...

Она валяет Цинцинната, как щенка.

ЦИНЦИННАТ
Перестань! Как тебе не стыдно!

ЭММОЧКА
Завтра.

Сжимает его и смотрит ему в переносицу.

ЦИНЦИННАТ
Завтра умру?

ЭММОЧКА
Нет, спасу.

Сидит на нём верхом.

ЦИНЦИННАТ
Вот это славно, спасители отовсюду! Давно бы так, а то с ума сойду. Пожалуйста, слезь, мне тяжело, жарко.

ЭММОЧКА
Мы убежим, и вы на мне женитесь.

ЦИНЦИННАТ
Может быть, но только жена у меня уже есть.

ЭММОЧКА
Толстая, старая.

Она соскакивает с постели и бежит по кругу, как бегают танцовщицы, крупной рысью, тряся волосами, прыгает, будто летя, и, наконец, кружится на месте, раскинув руки.

ЭММОЧКА
Скоро опять школа.

Залезает к Цинциннату на колени и колупает чёрную продольную корку на ноге. Цинциннат, щурясь, глядит на её склоненный, обведенный каемкой света профиль.

ЦИНЦИННАТ
Ах, Эммочка, помни, помни, помни, что ты обещала. Завтра! Скажи мне, как ты устроишь?

ЭММОЧКА
Дайте ухо.

Обняв его за шею одной рукой, она жарко и совершенно невнятно гудит ему в ухо.

ЦИНЦИННАТ
Ничего не слышу.

ЭММОЧКА
Бу... бу... бу...

Отскакивает к стене, искоса смотрит на Цинцинната.

ЦИНЦИННАТ
(засыпая)
Я все же очень на это рассчитываю.

Сквозь сон, он чувствует, как она перелезает через него, ему неясно мерещится, что она без конца складывает какую-то блестящую ткань, берёт за углы, и складывает, поглаживает ладонью, и складывает опять. На минуту он просыпается от визга Эммочки, которую выволакивает из камеры Родион. Сквозь сон слышит звуки за стеной...

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Как рискованно! Ведь середина дня...

Звуки становятся всё ближе. Цинциннат, испугавшись, что сторожа услышат, встаёт и начинает ходить, топать, кашлять, напевать. Вскоре звуки умолкают.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ВЕЧЕР

Цинциннат сидит за столом, ест свой ужин. Появляется м-сье Пьер в парчовой тюбетейке и непринуждённо, по-домашнему, ложится на койку Цинцинната.

М-СЬЕ ПЬЕР
Я их сегодня припудрил, так что прошу без жалоб и без замечаний. Давайте продолжим наш вчерашний разговор. Мы говорили о наслаждениях.

М-СЬЕ ПЬЕР
(продолжая)
Наслаждение любовное, – достигается путем одного из самых красивых и полезных физических упражнений, какие вообще известны. Я сказал – достигается, но, может быть, слово «добывается» или «добыча» было бы ещё уместнее, ибо речь идёт именно о планомерной и упорной добыче наслаждения, заложенного в самых недрах обрабатываемого существа. В часы досуга работник любви сразу поражает наблюдателя соколиным выражением глаз, веселостью нрава и свежим цветом лица. Обратите также внимание на плавность моей походки. Итак, мы имеем перед собой некое явление или ряд явлений, которые можно объединить под общим термином любовного или эротического наслаждения.

На цыпочках, показывая жестами, чтобы его не замечали, входит Родриг Иванович и садится на табурет, который сам принёс. М-сье Пьер смотрит на него с дружелюбной улыбкой.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(шепчет)
Продолжайте, продолжайте, я пришёл послушать. Пардон, одну минуточку, – только поставлю так, чтобы можно было к стене прислониться. Умаялся всё-таки, – а вы?

М-СЬЕ ПЬЕР
Это у вас с непривычки. Так разрешите продолжать. Мы тут беседовали, Родриг Иванович, о наслаждениях жизни и разобрали в общих чертах эрос.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Понимаю.

М-СЬЕ ПЬЕР
Я следующие отметил пункты... вы извините, коллега, что повторю, но мне хочется, чтобы Родригу Ивановичу тоже было интересно. Я отметил, Родриг Иванович, что мужчине, осужденному на смерть, труднее всего забыть женщину, вкусное женское тело.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
И лирику лунных ночей.

Строго смотрит на Цинцинната.

М-СЬЕ ПЬЕР
Нет, вы уж не мешайте мне развивать тему, захотите – после скажете. Итак, я продолжаю. Кроме наслаждений любовных имеется целый ряд других, и к ним мы теперь перейдём. Вы, вероятно, не раз чувствовали, как расширяется грудь в чудный весенний день, когда наливаются почки, и пернатые певцы оглашают рощи, одетые первой клейкой листвой. Первые скромные цветики кокетливо выглядывают из-под травы и как будто хотят завлечь страстного любителя природы, боязливо шепча: «ах, не надо, не рви нас, наша жизнь коротка». Расширяется и широко дышит грудь в такой день, когда поют птицы, и на первых деревьях появляются первые скромные листочки. Всё радуется, и всё ликует.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Мастерское описание апреля.

М-СЬЕ ПЬЕР
Я думаю, что каждый испытал это, и теперь, когда не сегодня-завтра мы все взойдём на плаху, незабвенное воспоминание такого весеннего дня заставляет крикнуть: «о, вернись, вернись; дай мне ещё раз пережить тебя». – Пережить тебя.

Заглядывает в мелко исписанный свиток, который держит в кулаке. Многозначительно смотрит на своих слушателей.

М-СЬЕ ПЬЕР
Далее, переходим к наслаждениям духовного порядка. Вспомните, как, бывало, в грандиозной картинной галерее или музее, вы останавливались вдруг и не могли оторвать глаз от какого-нибудь пикантного торса, – увы, из бронзы или мрамора. Это мы можем назвать: наслаждение искусством, – оно занимает в жизни немалое место.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Ещё бы!

Смотрит на Цинцинната.

М-СЬЕ ПЬЕР
Гастрономические наслаждения. Смотрите: вот – лучшие сорта фруктов свисают с древесных ветвей; вот – мясник и его помощники влекут свинью, кричащую так, как будто её режут; вот – на красивой тарелке солидный кусок белого сала; вот – столовое вино, вишневка; вот – рыбка, – не знаю, как остальные, но я большой охотник до леща.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Одобряю!

М-СЬЕ ПЬЕР
Этот чудный пир приходится покинуть. И ещё многое приходится покинуть: праздничную музыку; любимые вещички, вроде фотоаппарата или трубки; дружеские беседы; блаженство отправления естественных надобностей, которое некоторые ставят наравне с блаженством любви; сон после обеда; курение... Что ещё? Любимые вещицы, – да, это уже было... Блаженство... и это было. Ну, всякие ещё мелочи...

Снова смотрит в шпаргалку.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Можно кое-что добавить?

М-сье Пьер качает головой.

М-СЬЕ ПЬЕР
Развернул перед умственным взором коллеги такие дали чувственных царств...

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(вполголоса)
Я только хотел насчёт съедобного. Тут, по-моему, можно некоторые подробности. Молчу, молчу.

М-СЬЕ ПЬЕР
(к Цинциннату)
Ну, что ж, что вы на это скажете?

ЦИНЦИННАТ
В самом деле, что мне сказать? – Сонный, навязчивый вздор.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Неисправим!

М-СЬЕ ПЬЕР
(улыбаясь)
Это он так нарочно. Поверьте мне, он в достаточной мере чувствует всю прелесть описанных мною явлений.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Но кое-чего не понимает. Он не понимает, что если бы сейчас честно признал свою блажь, честно признал, что любит то же самое, что любим мы с вами, например, на первое черепаховый суп, говорят, что стихийно вкусно, то есть я хочу только заметить, что если бы он честно признал и раскаялся, – да, раскаялся бы, – вот моя мысль, – тогда была бы для него некоторая отдаленная – не хочу сказать надежда, но во всяком случае...

М-сье Пьер снова заглядывает в шпаргалку.

М-СЬЕ ПЬЕР
Пропустил насчет гимнастики, экая досада!

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Нет, нет, прекрасно сказали, прекрасно! Лучше нельзя было. Во мне встрепенулись желания, которые дремали десятки лет. Вы что – ещё посидите? Или со мной?

М-СЬЕ ПЬЕР
С вами. Он сегодня просто злюка. Даже не смотрит. Царства ему предлагаешь, а он дуется. Мне ведь нужно так мало – одно словцо, кивок. Ну, ничего не поделаешь. Пошли, Родриго.

Сразу после их ухода гаснет свет, и Цинциннат в полной темноте перебирается на койку.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Может быть: просто каменщики. Чинят. Обман слуха: может быть, все это происходит далеко, далеко.

Цинциннат лежит на спине, шевеля торчавшими из-под одеяла пальцами ног и поворачивая лицо то к стене, то к двери. Загорается свет. Почесывая грудь под рубашкой, является Родион за табуретом. Увидев искомый предмет, он, недолго думая, садится на него. Тяжело крякнув, ладонью мнёт опущенное лицо, и, по-видимому, собирается всхрапнуть.

ЦИНЦИННАТ
Ещё не приехал?

Родион встаёт и выходит с табуретом. В камере гаснет свет.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – НОЧЬ

Цинциннат задумчиво лежит в постели, глядя в темноту широко открытыми глазами. На фоне каменной темноты появляются освещённые образы его обычных посетителей. Первым появляется докучливый сосед-арестант, за ним появляется адвокат, высвобождающий из рукавов фрака манжеты; появляется мрачный библиотекарь, и в чёрном, парике Родриг Иванович, и Эммочка, и вся Марфинькина семья, и Родион, и другие, смутные сторожа и солдаты.

За стеной слышны уже знакомые, пробивающие путь к свободе звуки. Где-то вдали слышен бой часов.

Выходя из мрака, подавая друг другу руки, освещённые фигуры смыкаются в круг, и, кружатся в хороводе, который всё ускоряется. По стенам плывут чудовищные тени от плеч и голов. Перед взором Цинцинната всё кружится в бешеном ритме. Он теряет сознание.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ДЕНЬ

За стеной слышен сокрушительный грохот, внезапно рушится какая-то внутренняя преграда, теперь звуки слышны с такой силой, что вот-вот прорвутся. Цинциннат решает, что пора действовать. Страшно спеша, он достаёт и надевает резиновые башмаки, полотняные панталоны и крутку. Находит носовой платок, два носовых платка, три носовых платка, суёт их в карман. Бросается к постели, затем к столу, но на полпути меняет направление.

Бешеный стук за стеной заставляет его замереть на месте. Он стоит, вытянувшись, как стрела, держа руки по швам. Жёлтая стена на аршин от пола даёт трещину, толкаемая изнутри, и внезапно с грохотом разверзается. Из чёрной дыры в облаке мелких обломков вылезает, с киркой в руке, весь осыпанный белым, смеющийся, м-сье Пьер. Сразу за ним, но раком, с прорехой, из которой торчит клок серой ваты, без сюртука, тоже осыпанный пылью, помирающий со смеху, Родриг Иванович. Выкатившись из дыры, они оба садятся на пол и трясутся от смеха, толкая друг друга, друг на друга наваливаясь.
М-СЬЕ ПЬЕР
Мы, мы, это мы!

Его лицо испачкано мелом.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Это мы!

М-сье Пьер встаёт с пола и, обивая ладонь о ладонь, оглядывается на дыру.

М-СЬЕ ПЬЕР
Ну и поработали же мы, Родриг Иванович! Вставайте, голубчик, довольно. Какая работа! Что же, теперь можно и воспользоваться этим превосходным туннелем... Позвольте вас пригласить, милый сосед, ко мне на стакан чаю.

ЦИНЦИННАТ
(пятясь, шёпотом)
Если вы только меня коснётесь...

С одной стороны от Цинцинната, готовый его обнять стоит  м-сье Пьер, а с другой, – тоже раскрыв объятия, – Родриг Иванович, и оба медленно раскачиваются, собираясь навалиться на него. Цинциннат покоряется. М-сье Пьер легонько подталкивает его сзади, помогая ему вползать в отверстие.

М-СЬЕ ПЬЕР
(к Родригу Ивановичу)
Присоединяйтесь.

Родриг Иванович жестами отказывается.

ИНТ. – ПОДЗЕМНЫЙ ТОННЕЛЬ – ДЕНЬ

Цинциннат скрючившись, ползёт по узкому тоннелю. Сзади ползёт м-сье Пьер, несколько раз Цинциннат утыкается в тупик, и тогда м-сье Пьер тянет его за икры, заставляя из тупика пятиться. В одном месте, сбоку, красный фонарик тускло обдаёт лоском чёрноту. Вдали виден округляющийся бледный свет. Там поворот, а за ним – выход. Неловко Цинциннат выпадает на каменный пол, в пронзенную солнцем камеру м-сье Пьера.

ИНТ. – КАМЕРА М-СЬЕ ПЬЕРА – ДЕНЬ

М-СЬЕ ПЬЕР
(вылезая за ним)
Милости просим.

М-сье Пьер достаёт платяную щётку и очищает Цинцинната. При этом он, сгибается, будто опутывая его. Он ходит вокруг Цинцинната, который стоит совершенно неподвижно.

М-СЬЕ ПЬЕР
А я, разрешите, сделаю так.

Снимает с себя пыльную фуфайку, как бы невзначай напрягая бицепс. Надевает халат в ярких разводах.

М-СЬЕ ПЬЕР
Присаживайтесь, прошу – чем богат, тем и рад. Мой номер, как видите, почти не отличается от вашего. Я только держу его в чистоте и украшаю... украшаю, чем могу.

Он аккуратно выставляет малиновую цифру на стенном календаре с акварельным изображением крепости при заходящем солнце. Одеяло, сшитое из разноцветных ромбов, прикрывает койку. Над койкой кнопками прикреплены снимки игрового жанра, висит фотография м-сье Пьера; из-за края рамы торчит бумажный веерок. На столе лежит крокодиловый альбом, дорожные часы, в фарфоровом стакане букетик анютиных глазок. В углу камеры прислонен к стене большой футляр, как для музыкального инструмента.

М-СЬЕ ПЬЕР
Я чрезвычайно счастлив вас видеть у себя
(ходит взад-вперёд)
мне кажется, что за эту неделю мы с вами так подружились, как-то так хорошо, тепло сошлись, как редко бывает.

Цинциннат оцепенев, смотрит на закрытый футляр.

М-СЬЕ ПЬЕР
(продолжая)
Вас, я вижу, интересует, что внутри? Вот дайте дайте договорить, и тогда покажу вам...
М-СЬЕ ПЬЕР
(продолжая)
Наша дружба -
(слегка задыхаясь)
наша дружба расцвела в тепличной атмосфере темницы, где питалась одинаковыми тревогами и надеждами. Думаю, что я вас знаю теперь лучше, чем кто-либо на свете – и, уж конечно, интимнее, чем вас знала жена. Мне поэтому особенно больно, когда вы поддаётесь чувству злобы или бываете, невнимательны к людям... Вот сейчас, когда мы к вам так весело явились, вы опять Родрига Ивановича оскорбили напускным равнодушием к сюрпризу, в котором он принимал такое милое, энергичное участие, а ведь он уже далеко не молод и немало у него собственных забот. Нет, об этом сейчас не хочу. Мне только важно установить, что ни один ваш душевный оттенок не ускользает от меня, и потому мне лично кажется не совсем справедливым известное обвинение... Для меня вы прозрачны, как – извините изысканность сравнения – как краснеющая невеста прозрачна для взгляда опытного жениха. Не знаю, у меня что-то с дыханием, простите, сейчас пройдет. Но, если я вас так близко изучил и – что таить – полюбил, крепко полюбил, – то и вы, стало быть, узнали меня, привыкли ко мне, – более того, привязались ко мне, как я к вам. Добиться такой дружбы, – вот в чём заключалась первая моя задача, и, по-видимому, я разрешил её успешно. Успешно. Сейчас будем пить чай. Не понимаю, почему не несут.

Он садится, хватаясь за грудь, к столу против Цинцинната, но сразу вскакивает опять; вынимает из-под подушки кожаный кошелёк, из кошелька – замшевый чехольчик, из чехольчика – ключ и подходит к большому футляру, стоящему в углу.

М-СЬЕ ПЬЕР
Я вижу, вы потрясены моей аккуратностью.

Бережно опускает на пол футляр, оказавшийся увесистым и неповоротливым.

М-СЬЕ ПЬЕР
Но, видите ли, аккуратность украшает жизнь одинокого человека, который этим доказывает самому себе...

Футляр падает и раскрывается, на чёрном бархате, лежит широкий, светлый топор.

М-СЬЕ ПЬЕР
(продолжая)
Самому себе доказывает, что у него есть гнёздышко...

Снова запирает футляр, прислоняя его к стене и сам, прислоняясь.

М-СЬЕ ПЬЕР
(продолжая)
Гнёздышко, которое он заслужил, свил, наполнил своим теплом... Тут вообще большая философская тема, но по некоторым признакам мне кажется, что вам, как и мне, сейчас не до тем. Знаете что? Вот мой совет: чайку мы с вами попьём после, – а сейчас пойдите к себе и прилягте, идите. Мы оба молоды, вам не следует оставаться здесь дольше. Завтра вам объяснят, а теперь идите. Я тоже возбужден, я тоже не владею собой, вы должны это понять...

Цинциннат тихо теребит запертую дверь.

М-СЬЕ ПЬЕР
Нет, нет, вы – по нашему туннелю. Недаром же трудились. Ползком, ползком. Я дыру занавешиваю, а то некрасиво. Пожалуйте...

ЦИНЦИННАТ
Сам.

ИНТ. – ПОДЗЕМНЫЙ ТОННЕЛЬ – ВЕЧЕР

Цинциннат влезает в чёрное отверстие и, шурша, ползёт на четвереньках, проникая все глубже в тесную темноту. М-сье Пьер, вдогонку кричит ему что-то насчёт чая, закрывает шторку, и Цинциннат остаётся в полной темноте. С трудом дыша, Цинциннат вслепую пробирается по извилистому ходу, попадая в каменные мешки, пятится назад, нащупав продолжение хода, ползёт дальше.

На мгновенье он замирает - дно, по которому он ползёт, идёт вниз, под уклон, мелькает впереди блестящая щель, щель раздвигается и Цинциннат вылезает из трещины в скале на волю.

НАТ. – У КРЕПОСТНЫХ СТЕН – ВЕЧЕР

Цинциннат оказывается на одном из многих откосов, которые круто взметаются на разных высотах промеж скал у стен крепости. У него кружится голова. Он, вцепляется руками в сырой дёрн, ничего не замечая. Над ним громко кричат ласточки, закатное зарево охватывает полнеба, над его затылком поднимается со страшной быстротой слепая каменная крутизна крепости, а под ногами – обрывы, покрытые клевером и туманом.

Отдышавшись, он прилепляется спиной к скале и обводит глазами дымящуюся окрестность. Далеко внизу, едва виднеется в тумане узорчатый горб моста, а по другую сторону, дымчатый, синий город, с окнами, как раскаленные угольки. Постепенно нанизываясь, зажигаются бусы фонарей вдоль городских улиц. Скользя по жесткому дёрну и балансируя, он двигается вниз, к нему сразу из-за выступа стены, выскакивает Эммочка, и, крепко схватив его за руку, влечёт за собой.

ЦИНЦИННАТ
(возбужденно)
Куда мы? Вниз?

Она быстро ведёт его вдоль стены. В стене отворяется небольшая дверь. Вниз ведут ступени. Опять скрипит дверь, за ней тёмный проход, где стоят сундуки, платяной шкаф, прислоненная к стене лесенка.
ИНТ. – ДИРЕКТОРСКАЯ КВАРТИРА – ВЕЧЕР

Они входят в директорскую квартиру. Эммочка ведёт его в столовую, где, за освещённым овальным столом, всё сидят и пьют чай. У Родрига Ивановича салфетка широко покрывает грудь; его жена – передаёт бублики м-сье Пьеру, который наряжен в косоворотку с петушками; около самовара лежат в корзинке клубки цветной шерсти и блестят спицы. Увидев Цинцинната, Родриг Иванович от удивления открывает рот.

ЖЕНА РОДРИГА ИВАНОВИЧА
Фуй, озорница!

М-сье Пьер, помешивает чай, застенчиво опустив глаза.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
В самом деле, что за шалости? Не говоря о том, что это против всяких правил!

М-СЬЕ ПЬЕР
(не поднимая глаз)
Оставьте. Ведь они оба дети.

ЖЕНА РОДРИГА ИВАНОВИЧА
Каникулам конец, вот и хочется ей пошалить.

Эммочка, нарочито стуча стулом, егозя и облизываясь, садится за стол и принимается посыпать сахаром, большой ломоть дыни, в который затем впивается зубами, она локтем задевает м-сье Пьера. М-сье Пьер продолжает хлебать свой чай, придерживая между вторым и третьим пальцем торчавшую ложечку, незаметно опускает левую руку под стол.

ЭММОЧКА
Ай!

Щекотливо дёргается, но не отрывается от дыни.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Садитесь-ка покамест там.

Фруктовым ножом указывает Цинциннату на кресло, стоящее особняком около складок портьер.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Когда мы кончим, я вас отведу восвояси. Да садитесь, говорят вам. Что с вами? Что с ним? Вот непонятливый!

М-сье Пьер наклоняется к Родригу Ивановичу и, слегка покраснев, что-то ему сообщает.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Ну, поздравляю вас, поздравляю!
(с трудом сдерживая порывы голоса)
Радостно!.. Давно пора было... Мы все...

М-СЬЕ ПЬЕР
(шёпотом)
Нет, ещё рано, друг мой, не смущайте меня.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Во всяком случае, вы не откажетесь от второго стаканчика чаю.

Поворачивается и говорит Цинциннату.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Эй вы, там. Можете пока посмотреть альбом. Дитя, дай ему альбом. Это к её
(жест ножом)
возвращению в школу наш дорогой гость сделал ей... сделал ей... Виноват, Пётр Петрович, я забыл, как вы это назвали?

М-СЬЕ ПЬЕР
Фотогороскоп.

ЖЕНА РОДРИГА ИВАНОВИЧА
Лимончик оставить?

Висячая керосиновая лампа, оставляя в темноте глубину столовой, освещает уютную сервировку стола. Цинциннат смотрит альбом с фотографиями взрослеющей и стареющей Эммочки. На фото - Эммочка сейчас, Эммочка по окончании школы, Эммочка в балетной школе, свадьба Эммочки с м-сье Пьером, на последнем снимке Эммочка в гробу.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИНАТА – НОЧЬ

Дыра в стене замазана, на стене следы свежей краски. Цинциннат с тоской смотрит на стену. Бросается ничком на кровать.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИНАТА – УТРО

Входит Родион.

РОДИОН
(со вздохом)
Уехали!
(К пауку.)
Будет с тебя...
(показывает ладони)
Нет у меня ничего
(снова к Цинциннату)
Скучно, ой скучно будет нам без дочки, ведь как летала, да песни играла, баловница наша, золотой наш цветок
(другим тоном)
Чтой-то вы нынче, сударь мой, никаких таких вопросов с закавыкой не задаёте? А?

Цинциннат молчит.

РОДИОН
То-то.

Родион с достоинством удаляется.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИНАТА – ДЕНЬ

Цинциннат ходит по камере. Входит Родион со стражниками. Они вносят плетёные кресла. Молча, удаляются. Входит м-сье Пьер, за ним, почтительно уступая ему первенство во всём - Родриг Иванович, замыкает шествие Роман Виссарионович. Все трое размещаются в креслах, Цинциннат тоже садится.

Роман Виссарионович извлекает из портфеля большой блокнот, портфель кладёт на стол, передумав, отпускает на пол, прислонив его к ножке своего кресла, быстро вынимает карандаш, наотмашь открывает блокнот и, ни на кого не обращая внимания, начинает ровно исписывать отрывные страницы.

Родриг Иванович сидит в кресле, слегка откинувшись, положив одну руку на подлокотник, а другую, заложив за борт сюртука. М-сье Пьер сидит посередине, наливает себе воды из графина, затем бережно-бережно кладёт на стол кисти рук со сплетенными пальцами, опустив ресницы, секунд десять обдумывает, как начать свою речь.

М-СЬЕ ПЬЕР
(не поднимая глаз)
Милостивые государи, прежде всего, и раньше всего позвольте мне обрисовать двумя-тремя удачными штрихами то, что мною уже выполнено.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Просим!

М-СЬЕ ПЬЕР
Вам, конечно, известны, господа, причины той забавной мистификации, которая требуется традицией нашего искусства. В самом деле. Каково было бы, если бы я, с бухты-барахты открывшись, предложил бы Цинциннату свою дружбу? Ведь это значило бы, господа, заведомо его оттолкнуть, испугать, восстановить против себя – совершить, словом, роковую ошибку.

Отпивает из стакана и осторожно отставляет его.

М-СЬЕ ПЬЕР
(продолжая)
Не стану говорить о том – как драгоценна для успеха общего дела атмосфера тёплой товарищеской близости, которая постепенно, с помощью терпения и ласки, создаётся между приговорённым и исполнителем приговора. Трудно, или даже невозможно, без содрогания вспомнить варварство давно минувших времён, когда эти двое, друг друга не зная вовсе, чужие друг другу, но связанные неумолимым законом, встречались лицом к лицу только в последний миг перед самим таинством. Всё это изменилось, точно так же, как изменилось с течением веков древнее, дикое заключение браков, похожее скорее на заклание, – когда покорная девственница швырялась родителями в шатёр к незнакомцу.

Цинциннат находит у себя в кармане серебряную бумажку от шоколада и начинает её мять.

М-СЬЕ ПЬЕР
(продолжая)
И вот, господа, для того, чтобы наладить самые дружеские отношения с приговорённым, я поселился в такой же мрачной камере, как он, в образе такого же, чтобы не сказать более, узника. Мой невинный обман не мог не удаться, и поэтому, странно было бы мне чувствовать какие-либо угрызения; но я не хочу, ни малейшей капли горечи на дне нашей дружбы. Несмотря на присутствие очевидцев и на сознание своей конкретной правоты, я у вас
(протягивает Цинциннату руку)
прошу прощения.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Да, это – настоящий такт.

Он достаёт платок, подносит к глазам, в следующую минуту сердито смотрит на Цинцинната. Роман Виссарионович тоже смотрит, но мельком, при этом беззвучно двигая губами.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(с надрывом)
Руку!

Со всей силы стучит по столу.

М-СЬЕ ПЬЕР
Нет, не заставляйте его, если не хочет. Это ведь только проформа. Будем продолжать.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Кроткий!

М-СЬЕ ПЬЕР
Будем продолжать. За это время мне удалось близко сойтись с соседом. Мы проводили...

Цинциннат смотрит под стол. М-сье Пьер ёрзает на стуле и косится вниз. Родриг Иванович, приподняв угол клеёнки, смотрит туда же и затем подозрительно смотрит на Цинцинната. Роман Виссарионович в свою очередь ныряет под стол, после чего всех обводит взглядом и опять пишет. Цинциннат выпрямляется. Под столом лежит серебряный комочек смятой фольги от шоколада.

М-СЬЕ ПЬЕР
(обиженно)
Мы проводили, долгие вечера вместе в непрерывных беседах, играх и всяческих развлечениях. Мы, как дети, состязались в силе. Я, слабенький, бедненький м-сье Пьер, разумеется, о, разумеется, пасовал перед могучим ровесником. Мы толковали обо всём – об эротике и других возвышенных материях, и часы пролетали, как минуты, минуты, как часы. Иногда, в тихом молчании...

Родриг Иванович смеётся.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(шёпотом)
Разумеется.

М-СЬЕ ПЬЕР
Иногда, в тихом молчании, мы сидели рядом, почти обнявшись, каждый думая свою думу, и оба сливались как реки, лишь только мы открывали уста. Я делился с ним сердечным опытом, учил искусству шахматной игры, веселил своевременным анекдотом. Так протекали дни. Результат налицо. Мы полюбили друг друга, и строение души Цинцинната так же известно мне, как строение его шеи. Таким образом, не чужой, страшный дядя, а ласковый друг поможет ему взойти на красные ступени, и без боязни предастся он мне, – навсегда, на всю смерть. Да будет исполнена воля публики!

Он встаёт, встаёт и Родриг Иванович, Роман Виссарионович, поглощенный писанием, только слегка приподнимается.

М-СЬЕ ПЬЕР
Так. Я попрошу вас теперь, Родриг Иванович, официально объявить моё звание, представить меня.

Родриг Иванович поспешно надевает очки, разглаживает какую-то бумажку и поворачивается к Цинциннату.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Вот... Это – м-сье Пьер... Руководитель казнью... Благодарю за честь.

Снова садится в кресло.

М-СЬЕ ПЬЕР
Ну, это вы не очень. Существуют же некоторые официальные формы, которые надобно соблюдать. Я вовсе не педант, но в такую важную минуту... Нечего прижимать руку к груди, сплоховали, батенька. Нет, нет, сидите, довольно. Теперь перейдём... Роман Виссарионович, где программка?

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
А я вам её дал, но впрочем.

Лезет в портфель.

М-СЬЕ ПЬЕР
Нашёл, не беспокойтесь, итак... Представление назначено на послезавтра... на Интересной площади. Не могли лучше выбрать... Удивительно!
(бормочет под нос)
Совершеннолетние допускаются... Талоны циркового абонемента действительны... Так, так, так... Руководитель казнью – в красных лосинах... ну, это, положим, дудки, переборщили, как всегда...
(к Цинциннату)
Значит – послезавтра. Вы поняли? А завтра, – как велит прекрасный обычай, – мы должны вместе с вами отправиться с визитом к отцам города – у вас, кажется, списочек, Родриг Иванович.

Родриг Иванович встаёт, бьёт по себя бокам, выпучив глаза. Наконец, листок отыскивается.

М-СЬЕ ПЬЕР
Хорошо-с, приобщите это к делу, Роман Виссарионович. Кажется, всё. Теперь по закону предоставляется слово...

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Ах, нет. Это ведь очень устарелый закон.

М-СЬЕ ПЬЕР
(к Цинциннату)
По закону, предоставляется слово вам.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Честный!

Все молчат. Роман Виссарионович быстро пишет.

М-СЬЕ ПЬЕР
Я подожду одну полную минуту.

Кладёт перед собой на стол часики.

Роман Виссарионович порывисто вздыхает, начинает складывать густо исписанные листики.

Цинциннат не произносит ни слова. Минута проходит.

М-СЬЕ ПЬЕР
Заседание окончено, идёмте, господа. Вы мне дайте, Роман Виссарионович, просмотреть протокол, прежде чем гектографировать. Нет – погодя, у меня сейчас глаза устали.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Признаться, я иногда невольно сожалею, что вышла из употребления сис...

В дверях нагибается к уху м-сье Пьера.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
О чём вы, Родриг Иванович?

Родриг Иванович шепчет и ему.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
Да, действительно, впрочем, закончик можно обойти. Скажем, если растянуть на несколько разиков...

М-СЬЕ ПЬЕР
Но, но, полегче, шуты. Я зарубок не делаю.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Нет, мы просто так, теоретически, а то раньше, когда можно было применять...

Дверь захлопывается, голоса удаляются. Но почти тотчас дверь отворяется снова и входит библиотекарь.

ЦИНЦИННАТ
Вы, верно, слышали, послезавтра – мое истребление. Больше не буду брать книг.

БИБЛИОТЕКАРЬ
Больше не будете.

ЦИНЦИННАТ
Мне хочется выполоть несколько сорных истин. У вас есть время? Я хочу сказать, что теперь, когда знаю в точности... Какая была прелесть в том самом неведении, которое так меня удручало... Книг больше не буду...

БИБЛИОТЕКАРЬ
Что-нибудь мифологическое?

ЦИНЦИННАТ
Нет, не стоит. Мне как-то не до чтения.

БИБЛИОТЕКАРЬ
Некоторые берут.

ЦИНЦИННАТ
Да, я знаю, но, право – не стоит.

БИБЛИОТЕКАРЬ
На последнюю ночь.

ЦИНЦИННАТ
(усмехнувшись)
Вы сегодня страшно разговорчивы. Нет, унесите это. Да, кстати: тут мне ошибкой... эти томики... по-арабски, что ли... я, увы, не успел изучить восточные языки.

БИБЛИОТЕКАРЬ
Досадно.

ЦИНЦИННАТ
Ничего, душа наверстает. Постойте, не уходите ещё. Я хоть и знаю, что вы только так – переплетены в человечью кожу, всё же... довольствуюсь малым... Послезавтра...

Дрожа всем телом, библиотекарь быстро уходит.

НАТ. – УЛИЦЫ ГОРОДА - НОЧЬ

Цинциннат и м-сье Пьер в одинаковых плащах, сопровождаемые шестью солдатами с алебардами и фонарями, идут по мосту в спящий город, минуя главные улицы, между шумящих садов поднимаются в гору.

Цинциннат оборачивается, высвободив голову из капюшона. Громада крепости поднимается в небо. Луну закрывает туча.

М-СЬЕ ПЬЕР
(шепчет)
Вы обещали...

М-сье Пьер, слегка сжимает Цинциннату локоть и Цинциннат снова надвигает капюшон. Идут по узкой мрачной аллее, хрустит гравий. В конце аллеи открывается театрально освещённый подъезд с белёсыми колоннами, фризами на фронтоне, лаврами в кадках.

ИНТ. – ДОМ ЗАМЕСТИТЕЛЯ УПРАВЛЯЮЩЕГО ГОРОДОМ – НОЧЬ

Цинциннат и м-сье Пьер заходят в вестибюль, они отдают свои плащи лакеям, снующим туда-сюда и идут в зал, гудящий многочисленным собранием.

Среди гостей заведующий городскими фонтанами, шеф телеграфистов, начальник снабжения, укротитель львов, судья, управляющий садами, множество других именитых, седовласых особ. Кроме попечительницы учебного округа, очень полной, в сером сюртуке мужского покроя, пожилой женщины, другие дамы отсутствуют.

Кто-то при общем смехе поскальзывается на паркете. Люстра роняет одну из своих свечей. На небольшой, для осмотра выставленный гроб, кто-то кладёт букет. Стоя с Цинциннатом в стороне, м-сье Пьер указывает ему на эти явления.
Хозяин хлопает в ладоши, распахиваются двери, и все переходят в столовую. М-сье Пьера и Цинцинната усаживают во главе стола рядышком.

Слуги, резво разносят кушанья, м-сье Пьер ухаживает за Цинциннатом, который, не притрагивается ни к какой еде, а тихо, внимательно и усердно переставляет ножик.

М-СЬЕ ПЬЕР
(к начальнику городского движения)
Ваше замечание – ваше замечание напоминает мне известный анекдот о врачебной тайне.

ГОЛОСА СО ВСЕХ СТОРОН
Расскажите, мы не знаем, ах, расскажите.

М-СЬЕ ПЬЕР
Извольте. Приходит к гинекологу...
УКРОТИТЕЛЬ ЛЬВОВ 
Звините за перебивку, но утверждён ли господин, что та анекдота вцельно для ушей...

Выразительно показывает глазами на Цинцинната.

М-СЬЕ ПЬЕР
Полноте, полноте, я бы никогда не разрешил себе ни малейшей скабрёзности в присутствии... Значит, приходит к гинекологу старенькая дама
(слегка выпячивает нижнюю губу)
У меня, говорит, довольно серьёзная болезнь, и боюсь, что от нея помру. Симптомы? – спрашивает тот. – Голова, доктор, трясётся...

Шамкая и трясясь, изображает старушку.

Гости громко смеются. В другом конце стола глухой судья, страдальчески кривясь, лезет ухом в лицо к хохочущему соседу и, теребя его за рукав, умоляет сообщить, что рассказал м-сье Пьер, который, через всю длину стола, ревниво следит за судьбой своего анекдота.

ЗАВЕДУЮЩИЙ ФОНТАНАМИ
Ваш удивительный афоризм, что жизнь есть врачебная тайна, может быть отлично применён к странному случаю, происшедшему на днях в семье моего секретаря. Представьте себе...

ОДИН ИЗ СЛУГ
(наклонившись к Цинциннату)
Ну что, Цинциннатик, боязно?

Наливает вино Цинциннату. Цинциннат поднимает на него глаза и видит своего шурина-остряка.

ШУРИН
Боязно, поди? Вот хлебни винца до венца...

М-СЬЕ ПЬЕР
(осаждает болтуна)
Это что такое?

Шурин, горбатясь, проворно отступает и продолжает разливать гостям вино.

ХОЗЯИН
(встает, держа бокал с напитком)
Господа! – Предлагаю тост за...

КТО-ТО ИЗ ГОСТЕЙ
Горько!

ХОР ГОЛОСОВ
Горько!

М-СЬЕ ПЬЕР
На брудершафт, заклинаю... Не откажите мне в этом, заклинаю, это всегда, всегда так делается...

Цинциннат безучастно теребит края мокрой белой розы, которую машинально вытянул из упавшей вазы.

М-СЬЕ ПЬЕР
(судорожно шепчет)
Я, наконец, вправе требовать.

В следующую минуту с принуждённым смехом, м-сье Пьер выливает из своего бокала каплю вина Цинциннату на темя, а затем окропляет и себя.

ГОЛОСА СО ВСЕХ СТОРОН
(аплодируют)
Браво, браво!

Сосед поворачивается к соседу, выражая патетической мимикой изумление, восхищение. Звякают, чокаясь, небьющиеся бокалы. Огромные яблоки ярко громоздятся среди пыльно-синих гроздей винограда на серебряном подносе.

М-СЬЕ ПЬЕР
Я тронут, тронут.

К нему по очереди подходят, поздравляют его. Некоторые оступаются, кто-то поёт. Отец городских пожарных неприлично пьян; двое слуг под шумок пытаются утащить его, но он вырывается. Почтенная попечительница, защищается от начальника снабжения, который целится в неё пальцем.
НАЧАЛЬНИК СНАБЖЕНИЯ
Ти-ти-ти-ти!

ХОЗЯИН
Перейдём, господа, на террасу.

Два шурина Цинцинната раздвигают занавес: в свете расписных фонарей, открывается каменная площадка, ограниченная в глубине столбиками балюстрады.

Гости располагаются в низких креслах. Некоторые стоят около колонн, другие у балюстрады. Тут же стоит Цинциннат, вертя в пальцах мумию сигары, рядом с ним, к нему не поворачиваясь, но касаясь его, то спиной, то боком, м-сье Пьер говорит при одобрительных возгласах слушателей.

М-СЬЕ ПЬЕР
Фотография и рыбная ловля – вот главные мои увлечения. Как это вам ни покажется странным, но для меня слава, почести – ничто по сравнению с сельской тишиной. Вот вы недоверчиво улыбаетесь, милостивый государь...

Мельком обращается к одному из гостей, который немедленно перестаёт улыбаться.

М-СЬЕ ПЬЕР
Но клянусь вам, что это так, я зря не клянусь. Любовь к природе завещал мне отец, который тоже не умел лгать. Многие из вас, конечно, его помнят и могут подтвердить – даже письменно, если бы потребовалось.

Стоя у балюстрады, Цинциннат всматривается в темноту, темнота бледнеет, чистая и высокая луна появляется из-за облаков.

НАТ. – ГОРОДСКОЙ САД – НОЧЬ, ВОСПОМИНАНИЕ

Цинциннат прогуливается с Марфинькой в гуще городских садов, они идут мимо белой виллы, опускаются в траву на лужайке. Марфинька смеётся, их кружит вихрем. Они летят. Перед его взором мелькают рощи, тропинки, ручьи... Но тут его взгляд, упирается в металлическое небо, где застыли холмы в синеватом блеске и складках мрака.

КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ.
М-СЬЕ ПЬЕР
(улыбаясь Цинциннату)
Луна, балкон, она и он...

Цинциннат, видит, что все смотрят на него с ласковым, выжидательным участием.

УПРАВЛЯЮЩИЙ САДАМИ
Вы любуетесь ландшафтом?  Вы...

Осекается, и, смущаясь, поворачивается к м-сье Пьеру.

УПРАВЛЯЮЩИЙ САДАМИ
(к м-сье Пьеру)
Простите... вы разрешаете? Я, собственно, не был представлен...

М-СЬЕ ПЬЕР
Ах, помилуйте, моего разрешения не требуется,
(к Цинциннату)
Этот господин хочет с тобой побеседовать.

УПРАВЛЯЮЩИЙ САДАМИ
Ландшафт... Любуетесь ландшафтом? Но сейчас мало что видно. Вот погодите, ровно в полночь, – это мне обещал наш главный инженер... Никита Лукич! А, Никита Лукич!

НИКИТА ЛУКИЧ
Я за него!

Подаётся вперёд, услужливо, вопросительно и радостно поворачиваясь то к одному, то к другому и удобно положа руки на плечи управляющему садами и м-сье Пьеру, между которыми он, высовываясь, стоит.

УПРАВЛЯЮЩИЙ САДАМИ 
Я рассказывал, Никита Лукич, что вы обещали ровно в полночь, в честь...

НИКИТА ЛУКИЧ
А как же! – Беспременно сюрприз будет. Это уже будьте покойны. А который-то час, ребята?
Он освобождает чужие плечи от напора своих широких рук и озабоченно уходит в комнаты.

М-СЬЕ ПЬЕР
Что же, через каких-нибудь восемь часов будем уже на площади
(прикрывает крышку своих часиков)
Спать придётся немного. Тебе, милый, не холодно? Господин сказал, что будет сюрприз. Нас, право, очень балуют. Эта рыбка за ужином была бесподобна.

ПОПЕЧИТЕЛЬНИЦА
Оставьте, бросьте.

Она надвигается спиной прямо на м-сье Пьера, отступая перед указательным пальцем начальника снабжения.

НАЧАЛЬНИК СНАБЖЕНИЯ
Ти-ти-ти, ти-ти-ти.

М-СЬЕ ПЬЕР
Полегче, мадам, мозоли у меня не казённые.

НАЧАЛЬНИК СНАБЖЕНИЯ
Обворожительная женщина.

Пританцовывая, он направляется к группе мужчин, стоящих у колонн. Ветер качает бумажные фонари.

ХОЗЯИН
Внимание!

Он вихрем несётся между гостей.

Сначала в саду, потом за ним, потом вдоль дорожек, в дубравах, на прогалинах и лугах, поодиночке и пачками, зажигаются рубиновые, сапфирные, топазовые огоньки. Гости ахают. М-сье Пьер хватает Цинцинната за кисть. Огоньки занимают всё большую площадь: они тянутся вдоль отдаленной долины, перекидываются на другую сторону, появляются на первых склонах и идут по холмам, добираясь до вершин.

М-СЬЕ ПЬЕР
Ах, как славно!

М-сье Пьер прижимается щекой к щеке Цинцинната. Гости аплодируют. В течение трех минут горит разноцветным светом добрый миллион лампочек, искусно рассаженных в траве, на ветках, на скалах - размещённых таким образом, чтобы составить по всему ночному ландшафту растянутый вензель из букв П. и Ц.. Затем все разом тухнут, и сплошная темнота подступает к террасе.

Когда опять появляется инженер Никита Лукич, его окружают и начинают качать. Перед уходом гостей хозяин предлагает сфотографироваться м-сье Пьеру и Цинциннату у балюстрады. М-сье Пьер пытается руководить этой операцией. Световой взрыв озаряет бледный профиль Цинцинната. Хозяин подаёт им плащи и выходит их проводить. В вестибюле, спросонья гремя, разбирают алебарды солдаты.

ХОЗЯИН
(к Цинциннату)
Несказанно польщён визитом. Завтра, – вернее, сегодня утром – я там буду, конечно, и не только как официальное лицо, но и как частное. Племянник мне говорил, что ожидается большое скопление публики.

ХОЗЯИН
(к м-сье Пьеру)
Ну-с, ни пера, ни пуха!

В промежутках фразы трижды целует м-сье Пьера.

Цинциннат и м-сье Пьер в сопровождении солдат углубляются в аллею.

М-СЬЕ ПЬЕР
Ты в общем хороший, только почему ты всегда как-то... Твоя застенчивость производит на свежих людей самое тягостное впечатление. Не знаю, как ты, но хотя я, конечно, в восторге от этой иллюминации и все такое, но у меня изжога и подозрение, что далеко не все было на сливочном масле.

Молча, идут по аллее. Очень тихо и туманно. Процессия спускается с горки.

НАТ. - УЛИЦЫ ГОРОДА - НОЧЬ

ГЛУХОЙ ЗВУК
Ток-ток-ток. Ток-ток-ток.

М-СЬЕ ПЬЕР
(бормочет)
Подлецы! Ведь клялись, что уже готово...

Процессия переходит через мост и поднимается в гору. Башни крепости сливаются с тучами. Наверху, в шлафроке и ночном колпаке, ждёт Родриг Иванович.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(нетерпеливо)
Ну, что, как было?

М-СЬЕ ПЬЕР
Вас недоставало.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

Сквозь решётку окна пробиваются первые лучи солнца. Цинциннат сидит за столом в халате и пишет огрызком карандаша.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Сейчас за мною придут. Мне совестно, что я боюсь, а боюсь я дико, – страх, не останавливаясь ни на минуту, несётся с грозным шумом сквозь меня, как поток, и тело дрожит, как мост над водопадом, и нужно очень громко говорить, чтобы за шумом себя услышать. Ведь я знаю, что ужас смерти это только так, безвредное, – может быть даже здоровое для души, – содрогание. И всё-таки смотрите, куклы, как я боюсь, как всё во мне дрожит, и гудит, и мчится, - и сейчас придут за мной, и я не готов, мне совестно...

Цинциннат встаёт, разбегается и – головой об стену (чёрно-белый кадр).

Настоящий Цинциннат сидит в халате за столом и глядит на стену, грызя карандаш, слегка шаркая ногами под столом, продолжает писать – чуть менее быстро.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Сохраните эти листы, – не знаю, кого прошу, – но: сохраните эти листы, – уверяю вас, что есть такой закон, что это по закону, справьтесь, увидите! – пускай полежат, – что вам от этого сделается? – а я так, так прошу, – последнее желание, – нельзя не исполнить. Мне необходима хотя бы теоретическая возможность иметь читателя, а то, право, лучше разорвать. Вот это нужно было высказать. Теперь пора собираться.

Цинциннат останавливается. В камере уже совсем светло, бьёт половина шестого. Цинциннат продолжает писать – теперь уже совсем медленно и прерывисто.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Слова у меня топчутся на месте. – Зависть к поэтам. Как хорошо, должно быть, пронестись по странице и прямо со страницы, где остаётся бежать только тень – сняться – и в синеву. Неопрятность экзекуции, всех манипуляций, до и после. Какое холодное лезвие, какое гладкое топорище. Наждачной бумажкой. Я полагаю, что боль расставания будет красная, громкая. Написанная мысль меньше давит, хотя иная – как раковая опухоль: выразишь, вырежешь, и опять нарастает хуже прежнего. Трудно представить себе, что сегодня утром, через час или два.

В камеру входит Родион. Он несет завтрак, ставит на стол, прибирает камеру, чинит карандаш, кормит паука. Цинциннат ничего не спрашивает. Родион, молча, уходит.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – ДЕНЬ

Часы бьют три, через секунду – четыре. Отворяется дверь и входит Марфинька. Она румяна, выбился сзади гребень, вздымается тёмный лиф чёрного бархатного платья, – при этом что-то не так сидит, и это делает её кривобокой, и она всё поправляет, одергивает и быстро-быстро поводит бёдрами, как будто что-то под низом неладно, неловко.

МАРФИНЬКА
Васильки тебе.

Бросает на стол синий букет и, почти одновременно, проворно откинув с колена подол, ставит на стул ногу в белом чулке, натягивая его.

МАРФИНЬКА
И трудно же было добиться разрешения! Пришлось, конечно, пойти на маленькую уступку, – одним словом, обычная история. Ну, как ты поживаешь, мой бедный Цинциннатик?

ЦИНЦИННАТ
Признаться, не ждал тебя. – Садись куда-нибудь.

МАРФИНЬКА
Я уже вчера добивалась, – а сегодня сказала себе: лопну, а пройду. Он час меня держал, твой Родриг Иванович, – страшно, между прочим, тебя хвалил. Ах, как я сегодня торопилась, как я боялась, что не успею. Утречком на Интересной ужас что делалось.

ЦИНЦИННАТ
Почему отменили?

МАРФИНЬКА
А говорят, все были, уставши, плохо выспались. Знаешь, публика не хотела расходиться. Ты должен быть горд.

У Марфиньки по щекам катятся слёзы.

МАРФИНЬКА
Некоторые уверяют, что теперь отложено надолго, да и ни от кого по-настоящему нельзя узнать. Ты вообще не можешь себе представить, сколько слухов, какая бестолочь...

ЦИНЦИННАТ
(усмехнувшись)
Что ж ты плачешь?

МАРФИНЬКА
Сама не знаю, измоталась... Надоели вы мне все. Цинциннат, Цинциннат, – ну и наделал же ты делов!.. Что о тебе говорят, – это ужас! Ах, слушай
(заулыбавшись)
на днях – когда это было? да, позавчера, – приходит ко мне, как ни в чём не бывало, такая мадамочка, вроде докторши, что ли, совершенно незнакомая, в ужасном ватерпруфе, и начинает: так и так... дело в том... вы понимаете... Я ей говорю: нет, пока ничего не понимаю. – Она – ах, нет, я вас знаю, вы меня не знаете... Одним словом, она стала уверять меня, что она твоя мать, хотя, по-моему, она даже с возрастом не выходит, но всё равно, и что она безумно боится преследований, будто, значит, её допрашивали и всячески подвергали. Я ей говорю: причём же тут я, и отчего, собственно, вы желаете меня видеть? Она – ах, нет, так и так, я знаю, что вы страшно добрая, что вы всё сделаете... Я ей тогда говорю: отчего, собственно, вы думаете, что я добрая? Она – так и так, ах, нет, ах, да, – и вот, просит, нельзя ли ей дать такую бумажку, чтобы я, значит, руками и ногами подписала, что она никогда не бывала у нас и с тобой не видалась... Тут, знаешь, так смешно стало Марфиньке, так смешно! Я думаю, что это какая-то ненормальная, помешанная, правда? Во всяком случае, я ей, конечно, ничего не дала, Виктор и другие говорили, что было бы слишком компрометантно, – что, значит, я вообще знаю каждый твой шаг, если знаю, что ты с ней незнаком, – и она ушла, очень, кажется, сконфуженная.

ЦИНЦИННАТ
Но это была действительно моя мать.

МАРФИНЬКА
Может быть, может быть. В конце концов, это не так важно. А вот почему ты такой скучный, кислый, Цин-Цин? Я думала, ты будешь так рад мне, а ты...

Она смотрит на койку, потом на дверь.

МАРФИНЬКА
(вполголоса)
Не знаю, какие тут правила, но, если тебе нужно, Цинциннатик, пожалуйста, только скоро.

ЦИНЦИННАТ
Оставь. Что за вздор.

МАРФИНЬКА
Ну, как желаете. Я только хотела тебе доставить удовольствие, раз это моё последнее свидание и всё такое. Ах, знаешь, на мне предлагает жениться – ну, угадай кто? никогда не угадаешь, – помнишь, такой старый хрыч, одно время рядом с нами жил, всё трубкой смердел через забор да подглядывал, когда я на яблоню лазила. Каков? И главное – совершенно серьёзно! Так я за него и пошла, за пугало рваное, фу! Я вообще чувствую, что мне нужно хорошенько, хорошенько отдохнуть, – зажмуриться, знаешь, вытянуться, ни о чём не думать, – отдохнуть, отдохнуть, – и, конечно, совершенно одной или с человеком, который действительно бы заботился, всё понимал, всё...

У Марфиньки опять блестят ресницы, и по щекам поползут слёзы (переход кадра в чёрно-белый). Цинциннат подходит к жене берёт одну из этих слёз и пробует на вкус (переход кадра в цвет). Цинциннат неподвижно сидит на койке.

Дверь отворяется на вершок, Марфиньку манит чей-то палец. Она быстро подходит к двери.

МАРФИНЬКА
Ну что вам, ведь ещё не пора, мне обещали целый час.

Ей что-то возражают.

МАРФИНЬКА
(с негодованием)
Ни за что! Так и передайте. Уговор был, только что с дирек...

Её перебивают, она вслушивается в настойчивое бормотание, хмурясь и скребя туфелькой пол.

МАРФИНЬКА
Да уж ладно.

С невинной живостью поворачивается к мужу.

МАРФИНЬКА
Я через пять минуточек вернусь, Цинциннатик.

Марфинька уходит, Цинциннат молча, в задумчивости ходит по камере. Марфинька возвращается презрительно, в нос, усмехаясь, ставит ногу на стул, щёлкает подвязкой и, сердито одёрнув складки около талии, садится к столу, точь-в-точь как сидела давеча.

МАРФИНЬКА
(с усмешкой)
Зря.

Перебирает синие цветы на столе.

МАРФИНЬКА
Ну, скажи мне что-нибудь, Цинциннатик, петушок мой, ведь... Я, знаешь, их сама собирала, маков не люблю, а вот эти – прелесть...
(другим тоном, прищурившись)
Не лезь, если не можешь!
(переменив тон)
Нет, Цин-Цин, это я не тебе
(вздыхает)
Ну, скажи мне что-нибудь, утешь меня.

ЦИНЦИННАТ
Ты моё письмо...
(кашляет)
ты моё письмо прочла внимательно, – как следует?

МАРФИНЬКА
Прошу тебя, только не будем о письме!

ЦИНЦИННАТ
Нет, будем.

Она вскакивает, судорожно оправляясь.

МАРФИНЬКА
Это ужасное письмо, это бред какой-то, я всё равно не поняла, можно подумать, что ты здесь один сидел с бутылкой и писал. Не хотела я об этом письме, но раз уже ты... Ведь его, поди, прочли передатчики, списали, сказали: ага! она с ним заодно, коли он ей так пишет. Пойми, я не хочу ничего знать о твоих делах, ты не смеешь мне такие письма, преступления свои навязывать мне...

ЦИНЦИННАТ
Я не писал тебе ничего преступного.

МАРФИНЬКА
Это ты так думаешь, – но все были в ужасе от твоего письма, – просто в ужасе! Я – дура, может быть, и ничего не смыслю в законах, но и я чутьём поняла, что каждое твоё слово невозможно, недопустимо... Ах, Цинциннат, в какое ты меня ставишь положение, – и детей, подумай о детях... Послушай, – ну послушай меня минуточку, – откажись от всего, от всего. Скажи им, что ты невиновен, а что просто куражился, скажи им, покайся, сделай это, – пускай это не спасёт твоей головы, но подумай обо мне, на меня ведь уже пальцем показывают: от она, вдова, от!

ЦИНЦИННАТ
Постой, Марфинька! Я никак не пойму. В чём покаяться?

МАРФИНЬКА
Так! Впутывай меня, задавай каверзные... Да кабы я знала в чём, то, значит, я и была бы твоей соучастницей. Это ясно. Нет, довольно, довольно. Я безумно боюсь всего этого. – Скажи мне в последний раз, – неужели ты не хочешь, ради меня, ради всех нас...

ЦИНЦИННАТ
Прощай, Марфинька...

Она, задумавшись, садится, облокотившись на правую руку, а левой чертя свой мир на столе.

МАРФИНЬКА
Как нехорошо, как скучно.

Хмурится и проводит ногтем реку.
МАРФИНЬКА
Я думала, что свидимся мы совсем иначе. Я была готова всё тебе дать. Стоило стараться! Ну, ничего не поделаешь
(река впадает в море с края стола)
Я ухожу, знаешь, с тяжёлым сердцем. Да, но как же мне вылезти? – Не так скоро придут за мной, я выговорила себе бездну времени.

ЦИНЦИННАТ
Не беспокойся, каждое наше слово... Сейчас отопрут.

В ту же минуту отворяется дверь камеры и входит Родион.

МАРФИНЬКА
Плящай, плящай! Постойте, не лапайтесь, дайте проститься с мужем. Плящай. Если тебе что нужно в смысле рубашечек или там... Да, дети просили тебя крепко, крепко поцеловать. Что-то ещё... Ах, чуть не забыла: папаша забрал себе ковшик, который я подарила тебе, и говорит, что ты ему будто...

Родион коленкой подталкивает Марфиньку к выходу.

РОДИОН
Поторапливайтесь, барынька.

ИНТ. – КАМЕРА ЦИНЦИННАТА – УТРО

Цинциннат сидит за столом и листает утренние газеты. Он смотрит на цветной снимок: под синим небом – площадь, заполненная публикой, и виден лишь самый край темно-красного помоста. В столбце под заглавием «КАЗНЬ» половина строк замазана.

Входит Родион. Он несёт в обеих руках, бережно, но брезгливо ухваченное комом полотенце, в котором что-то большое копошится и шуршит.

РОДИОН
(говорит пауку)
Ну и гостинец тебе нонче.

РОДИОН
(к Цинциннату)
На окне в башне пымал. Чудище! Ишь как шастает, не удержишь...

Он пытается пододвинуть стул, чтобы, став на него, подать жертву на паутину пауку. Но нечаянно выпускает складку полотенца и сразу кричит, весь топорщась. Из полотенца вылетает огромная ночная бабочка. Родион орёт во всю глотку, топчась на месте. Полотенце падает, бабочка повисает у Родиона на рукаве. Родион совсем обезумевший, отбрасывает от себя, свою руку.

РОДИОН
Сыми, сыми!

Бабочка ползёт по рукаву, беззвучно хлопая крыльями.

РОДИОН
Ох, убери её!

Родион поднимает полотенце и, дико замахиваясь, норовит сбить бабочку, но внезапно она пропадает. Родион ищет, не находит и встаёт посреди камеры, обернувшись к Цинциннату и упёрши руки в боки.
РОДИОН.
А? Какова шельма!

Сплевывает, качает головой и достает туго тукающую спичечную коробку с мухами, идёт и кормит паука. Цинциннат не отрываясь, смотрит на железную ножку койки, туда, где сидит бабочка. Родион уходит, сердито снимая на ходу бороду вместе с лохматой шапкой волос. Цинциннат встаёт с койки, идёт к столу. Садится за стол и пишет.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Всё сошлось, то есть всё обмануло, всё это театральное, жалкое, посулы ветреницы, влажный взгляд матери, стук за стеной, доброхотство соседа, наконец – холмы, подернувшиеся смертельной сыпью... Всё обмануло, сойдясь, всё.

Встаёт из-за стола, ходит по камере.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Вот тупик тутошней жизни, – и не в её тесных пределах надо было искать спасения. Странно, что я искал спасения. Совсем – как человек, который сетовал бы, что недавно во сне потерял вещь, которой у него на самом деле никогда не было, или надеялся бы, что завтра ему приснится её местонахождение.

Снова садится за стол. Продолжая быстро писать.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Я обнаружил дырочку в жизни, – там, где она отломилась, где была спаяна некогда с чем-то другим, по-настоящему живым, значительным и огромным. Мне кажется, что я всё-таки выскажу всё – о сновидении, соединении, распаде, – нет, опять соскользнуло, – у меня лучшая часть слов в бегах и не откликается на трубу, а другие – калеки. Ах, знай я, что так долго ещё останусь тут, я бы начал с азов и, постепенно, столбовой дорогой связных понятий, дошёл бы, довершил бы, душа бы обстроилась словами... Всё, что я тут написал, – только пена моего волнения, пустой порыв, – именно потому, что я так торопился. Но теперь, когда я закалён, когда меня почти не пугает...

У Цинцинната кончается страница, и он судорожно ищет чистый лист. Среди исписанных бумаг, кипой лежащих на столе, находит последний чистый лист.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Смерть!

Пишет большими буквами на листе и сразу вычеркивает слово.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Иначе, точнее: казнь, что ли, боль, разлука – как-нибудь так.

Вертит карликовый карандаш. Встаёт, на столе остается лежать белый лист с единственным, зачеркнутым словом и останки карандаша. Цинциннат опускается на корточки около койки, на железной ножке которой, совсем внизу, сидит огромная ночная бабочка. Цинциннат кончиком пальца проводит по седому ребру правого крыла у его основания, потом по ребру левого, но бабочка не просыпается. Он вздыхает и отходит, собираясь опять сесть за стол, но в эту минуту скрежещет ключ в замке и, отворяется дверь.

Сначала заглядывает, потом входит в камеру красиво подрумяненный м-сье Пьер, в охотничьем костюмчике горохового цвета. За ним входят Родриг Иванович и Роман Виссарионович - осунувшиеся, помертвевшие, одетые оба в серые рубахи, обутые в опорки, – без всякого грима, без париков, со слезящимися глазами.
М-сье Пьер кланяется, сдвинув лакированные голенища.

М-СЬЕ ПЬЕР
Экипаж подан, пожалте.

ЦИНЦИННАТ
Куда?

М-СЬЕ ПЬЕР
Куда, куда... известно куда. Чик-чик делать.

ЦИНЦИННАТ
Но ведь не сию, же минуту, я не совсем подготовился...

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Цинциннат, ты ли это?

М-СЬЕ ПЬЕР
Нет, именно сию минуту. Помилуй, дружок, у тебя было почти три недели, чтобы подготовиться. Кажись, довольно. Вот это мои помощники, Родя и Рома, прошу любить и жаловать. Молодцы с виду плюгавые, но зато усердные.
РОМАН ВССАРИОНОВИЧ,
РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(в один голос)
Рады стараться.

М-СЬЕ ПЬЕР
Чуть было не запамятовал, – тебе можно ещё по закону – Роман, голубчик, дай-ка мне перечень.

Роман Виссарионович, преувеличенно торопясь, достаёт из-за подкладки картуза сложенный вдвое картонный листок с траурным кантом; пока он достаёт, Родриг Иванович механически потрагивает себя за бока, вроде как бы лезет за пазуху, не спуская взгляда с товарища.

М-СЬЕ ПЬЕР
Вот тут для простоты дела, – готовое меню последних желаний. Можешь выбрать одно и только одно. Я прочту вслух. Итак: стакан вина; или краткое пребывание в уборной; или беглый просмотр тюремной коллекции открыток особого рода; или... это что тут такое... составление обращения к дирекции с выражением... выражением благодарности за внимательное... Ну это извините, – это ты, Родриг, подлец, вписал! Я не понимаю, кто тебя просил? Официальный документ! Это же по отношению ко мне более чем возмутительно, – когда я как раз так щепетилен в смысле законов, так стараюсь...

М-сье Пьер в сердцах бросает картон об пол, Родриг Иванович тотчас поднимает его и разглаживает.

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
Да вы не беспокойтесь... это не я, это Ромка шут... я порядки знаю. Тут всё правильно... дежурные желания... а то можно по заказу...

М-СЬЕ ПЬЕР
(кричит, шагая по камере)
Возмутительно! Нестерпимо! Я нездоров, – однако исполняю свои обязанности. Меня потчуют тухлой рыбой, мне подсовывают какую-то шлюху, со мной обращаются просто нагло, – а потом требуют от меня чистой работы! Нет-с! Баста! Чаша долготерпения выпита! Я просто отказываюсь, – делайте сами, рубите, кромсайте, справляйтесь, как знаете, ломайте мой инструмент...

РОМАН ВИССРИОНОВИЧ
Публика бредит вами, мы умоляем вас, успокойтесь, маэстро. Если что было не так, то как результат недомыслия, глупости, чересчур ревностной глупости – и только! Простите же нас. Баловень женщин, всеобщий любимец да сменит гневное выражение лица на ту улыбку, которой он привык с ума...

М-СЬЕ ПЬЕР
Буде, буде, говорун, я, во всяком случае, добросовестнее свой долг исполняю, чем некоторые другие. Ладно, прощаю. А всё-таки ещё нужно решить насчет этого проклятого желания.

М-СЬЕ ПЬЕР
(к Цинциннату)
Ну, что же ты выбрал?

Цинциннат тихо садится на койку.

М-СЬЕ ПЬЕР
Живее, живее. Я хочу, наконец, отделаться, а нервные пускай не смотрят.

ЦИНЦИННАТ
(шепчет)
Кое-что дописать.

М-СЬЕ ПЬЕР
Я не понимаю, что он говорит. Может, кто понимает, но я не понимаю.

Цинциннат поднимает голову.

ЦИНЦИННАТ
Вот что, я прошу три минуты, – уйдите на это время или хотя бы замолчите, – да, три минуты антракта, – после чего, так и быть, доиграю с вами эту вздорную пьесу.

М-СЬЕ ПЬЕР
Сойдемся на двух с половиной
(вынимает из кармана часы)
уступи-ка, брат, половинку? Не желаешь? Ну, грабь, – согласен.

Он в непринужденной позе прислоняется к стене. Роман Виссарионович и Родриг Иванович следуют его примеру, но у Родрига Ивановича подворачивается нога, и он чуть не падает, – панически при этом взглянув на маэстро.

М-СЬЕ ПЬЕР
Ш-ш, сукин кот. И вообще, что это вы расположились? Руки из карманов! Смотреть у меня...
(садится на стул)
Есть для тебя, Родька, работа, – можешь помаленьку начать тут убирать; только не шуми слишком.

Родригу Ивановичу в дверь подают метлу. Концом метлы он выбивает целиком в глубине окна решётку; снаружи доносится далекое, слабое «ура», порыв ветра смахивает, листы со стола и Родриг Иванович заметает их в угол. Затем, метлой он снимает серую толстую паутину и с нею паука. Отдаёт паука Роману Виссарионовичу. Паук состоит из круглого плюшевого тела, с дрыгающими пружинными ножками, и длинной, тянущейся из середины спины, резинки, за конец которой его держит на весу Роман Виссарионович, поводя рукой вверх и вниз, так что резинка то сокращается, то вытягивается, отчего паук ездит вверх и вниз.
М-сье Пьер искоса смотрит на игрушку, и Роман Виссарионович, подняв брови, поспешно пихает её в карман.

Родриг Иванович пытается выдвинуть ящик стола, приналегает, двигает – и стол трещит поперёк. Одновременно стул, на котором сидит м-сье Пьер, издаёт жалобный звук, в руках у м-сье Пьера часы, которые он едва не роняет. С потолка сыпется извёстка. Трещина извилисто идёт по стене. Камера разрушается.

М-СЬЕ ПЬЕР
(считает)
Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят – всё. Пожалуйста, вставай. На дворе погода чудная, поездка будет из приятнейших, другой на твоём месте сам бы торопил.

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Ещё мгновение. Мне самому смешно, что у меня так позорно дрожат руки, – но остановить это или скрыть не могу, – да, они дрожат, и всё тут. Мои бумаги вы уничтожите, сор выметете, бабочка ночью улетит в выбитое окно, – так что ничего не останется от меня в этих четырёх стенах, уже сейчас готовых завалиться. Но теперь прах и забвение мне нипочём, я только одно чувствую – страх, страх, постыдный, напрасный...

Цинциннат молча, снимает чёрный халат, одевает белоснежную рубашку, брюки, переобувается.

М-СЬЕ ПЬЕР
Идём же!

Цинциннат, старается ничего и никого не задеть, выбирается из камеры, которой, собственно, уже нет.

ИНТ. – ТЮРЕМНЫЕ КОРИДОРЫ – ДЕНЬ

Цинцинната ведут по каменным переходам. То спереди, то сзади выскакивает эхо – это рушатся крепостные стены. В коридорах перегорают лампочки, и процессия периодически оказывается в полной темноте.
М-СЬЕ ПЬЕР
Будьте любезны идите в ногу, господа!

К процессии присоединяются несколько солдат, в собачьих масках, Родриг Иванович и Роман Виссарионович идут вперёд – большими шагами, деловито размахивая руками, перегоняя друг друга, и с криком скрываются за углом.

У Цинцинната подкашиваются ноги, его поддерживают с двух сторон м-сье Пьер и солдат в собачьей маске. Очень долго карабкаются по лестницам, которые ведут то вниз, то вверх. Снова выходят в коридоры, но более обитаемого вида, с линолеумом на полу и обоями на стенах. Проходят мимо стеклянной двери, на которой написано: «анцелярия», снова попадают во тьму, наконец, выходят в залитый солнцем двор.

НАТ. – ТЮРЕМНЫЙ ДВОР – ДЕНЬ

Идут по двору, за воротами ждёт экипаж. Солдаты дальше не идут, садятся на брёвна, наваленные у стены, снимают свои собачьи маски. У ворот пугливо жмётся тюремная прислуга, – босые дети выбегают, с любопытством смотрят на происходящее, и сразу бросаются обратно, на них цыкают матери в косынках, солнце золотит рассыпанную кругом солому, в стороне толпится дюжина гагакающих гусей.

М-СЬЕ ПЬЕР
Ну-с, поехали!

Надевает гороховую с фазаньим перышком шляпу, залезает на подножку старой, облупившейся коляски, которая со скрипом круто накреняется. В коляску впряжена тощая гнедая кляча. У неё красная лента в гриве. М-сье Пьер подвигается, чтобы дать место Цинциннату, кто-то из толпы подаёт ему громоздкий футляр, который он кладёт в ноги.

М-СЬЕ ПЬЕР
Не мешает?

Цинциннат не отвечает, безучастно, смотря перед собой.

М-СЬЕ ПЬЕР
Постарайся, дружок, не наступать.

На козлы влезают Родриг Иванович и Роман Виссарионович. Родриг Иванович – за кучера, он хлопает длинным бичом, лошадь дёргается, и оседает. Раздаётся нестройное «ура» служащих. Приподнявшись и наклонившись вперёд, Родриг Иванович снова стегает лошадь, коляска судорожно трогается, от толчка он падает почти навзничь на козлы, затягивает вожжи и тпрукает.

М-СЬЕ ПЬЕР
Тише, тише.

Хлопает Родрига Ивановича по спине.

НАТ. – ДОРОГА – ДЕНЬ

Коляска выезжает на дорогу, едут прочь от крепости. М-сье Пьер, сидит, положив руки на набалдашник трости, весело оглядывает скалы, зелёные скаты между ними, клевер и виноград, коловращение белой пыли и заодно ласкает взглядом бледный профиль Цинцинната. Цинциннат тщетно пытается сдержать дрожь. Серые, согнутые спины сидящих на козлах – совершенно одинаковы. Хлопают копыта. Экипаж обгоняют спешащие к месту казни паломники, которые останавливаются, заслоняясь от солнца и пыли, а затем ускоряют шаг. Дорога поворачивает, к мосту.

М-СЬЕ ПЬЕР
Жалею, что так вспылил. Не сердись, цыпунька, на меня. Ты сам понимаешь, как обидно чужое разгильдяйство, когда всю душу вкладываешь в работу.

ИНТ. – УЛИЦЫ ГОРОДА – ДЕНЬ

Едут по мосту. Весть о казни начинает распространяться в городе только сейчас. Бегут красные и синие мальчишки за экипажем. Старичок, удивший рыбу в безводной реке, складывает свои манатки, торопясь присоединиться к первой же кучке горожан, бегущих на Интересную площадь.

М-СЬЕ ПЬЕР
Но не стоит об этом вспоминать – люди моего нрава вспыльчивы, но и отходчивы. Обратим лучше внимание на поведение прекрасного пола.

Несколько девушек, без шляп, бегут и, визжа, скупают все цветы у толстой загорелой цветочницы, наиболее шустрая из них бросает букет в экипаж, едва не сбив картуза с головы Романа Виссарионовича. М-сье Пьер грозит ей пальчиком.

Лошадь, с трудом везёт коляску вверх по улице, экипаж догоняет толпа, в кузов ударяет ещё один букет. Едут мимо огромных развалин древней фабрики. Невдалеке уже слышны звуки настраиваемых оркестровых инструментов. Едут мимо сквера, со скамейки поднимаются двое мужчин, увидев коляску, они, сильно жестикулируя, бегут, туда же, куда и все. Проезжают мимо статуи поэта расколотой надвое.
М-СЬЕ ПЬЕР
(на ухо Цинциннату)
Сейчас проедем мимо твоего дома.

Роман Виссарионович поворачивается на козлах.

РОМАН ВИССАРИОНОВИЧ
(кричит)
Сейчас проедем мимо вашего дома.

Довольный собой, сразу отворачивается, ехидно улыбаясь.

Цинциннат смотрит, не поднимая головы. Марфинька, сидит в ветвях бесплодной яблони и машет платочком, а в соседнем саду, среди подсолнухов и мальв, машет рукавом пугало в продавленном цилиндре. Стена дома, облупилась, часть крыши разрушена. Проезжают... Цинциннат не оборачивается.

М-СЬЕ ПЬЕР
(вздохнув)
Ты всё-таки какой-то бессердечный.

Нетерпеливо тычет тростью в спину вознице, который привстаёт и бешено хлещет лошадь, кляча пускается галопом.

Едут по бульвару. Волнение в городе нарастает. Фасады домов, поспешно украшают приветственными плакатами. Один домишко особенно наряден: там дверь быстро отворяется, выходит юноша, вся семья провожает его, мать смеётся сквозь слёзы, бабка суёт свёрток ему в мешок, младший брат подает ему посох. На старинных каменных мостиках теснятся фотографы. М-сье Пьер приподнимает шляпу. Франты обгоняют коляску и заглядывают в неё. Из кофейни выбегает некто в красных шароварах с ведром конфетти, пытается догнать коляску и осыпать пассажиров конфетти, но, промахивается и обдаёт цветной метелью остриженного молодца с хлебом-солью на блюде.

Где-то впереди духовой оркестр играет марш. Цинциннат смотрит на небо, по которому быстро плывут тяжелые облака. У него кружится голова.

М-СЬЕ ПЬЕР
Но, но, пожалуйста, без глупостей. Не сметь падать в обморок. Это недостойно мужчины.

НАТ. – ГОРОДСКАЯ ПЛОЩАДЬ – ДЕНЬ

Приезжают на площадь. Публики пока немного, но беспрерывно длится её приток. Почти в центре (но не точно в центре) квадратной площади, возвышается ярко красный помост эшафота. Отряд из телеграфистов и пожарных поддерживает порядок. Музыка марша стихает, но одноногий инвалид дирижер, продолжает размахивать дирижерской палочкой.

М-сье Пьер, подняв плечи, грациозно выходит из коляски и тотчас поворачивается, желая помочь Цинциннату, но Цинциннат выходит с другой стороны. В толпе шикают.

Родриг Иванович и Роман Виссарионович соскакивают с козел; все трое теснят Цинцинната. До эшафота примерно двадцать шагов, и, чтобы никто его не коснулся, Цинциннат вынужден их пробежать. В толпе лает собака. Достигнув ярко-красных ступеней, Цинциннат останавливается. М-сье Пьер берёт его под локоть.
ЦИНЦИННАТ
 Сам.

Он поднимается на помост, где находится плаха – гладкая дубовая колода, таких размеров, что на ней можно свободно улечься, раскинув руки. М-сье Пьер поднимается тоже. Публика гудит.

Ассистенты хлопочут с вёдрами и насыпают опилок, Цинциннат прислоняется к деревянным перилам - перила ходят мелкой дрожью, какие-то люди снизу трогают его щиколотки. Цинциннат отходит, задыхаясь, облизывая губы, неловко складывает на груди руки и глядит по сторонам. Солнце затягивают тучи. Поднимается ветер. Падает тополь.

В толпе опять идет гул: Родриг Иванович и Роман Виссарионович, спотыкаясь, пихая друг друга, пыхтя и кряхтя, неуклюже вносят по ступеням и бухают на доски тяжёлый футляр.

М-сье Пьер скидывает куртку и оказывается в нательной фуфайке без рукавов. На его бицепсе татуировка женщины, а в одном из первых рядов толпы, у самого эшафота, стоит эта женщина во плоти и две её сестры, а также старичок с удочкой, и загорелая цветочница, и юноша с посохом, и один из шурьев Цинцинната, и библиотекарь, читающий газету, и здоровяк инженер Никита Лукич. Цинциннат рассеянно смотрит в толпу, которая продолжает расти, стекаясь на площадь со всех сторон. Лица людей сливаются перед взором Цинцинната, у него подкашиваются ноги, он едва не теряет сознание. Валится ещё один тополь.

На помост, ловко и энергично вскакивает заместитель управляющего городом, небрежно поставив одну ногу на плаху. Цинциннат невольно отодвигается.
ЗАМЕСТИТЕЛЬ УПРАВЛЯЮЩЕГО ГОРОДОМ
Горожане! Маленькое замечание. За последнее время на наших улицах наблюдается стремление некоторых лиц молодого поколения шагать так скоро, что нам, старикам, приходится сторониться и попадать в лужи. Я ещё хочу сказать, что послезавтра на углу Первого бульвара и Бригадирной открывается выставка мебели, и я весьма надеюсь, что всех вас увижу там. Напоминаю также, что сегодня вечером идет с громадным успехом злободневности опера-фарс «Сократись, Сократик». Меня ещё просят вам сообщить, что на Киферский Склад доставлен большой выбор дамских кушаков и предложение может не повториться. Теперь уступаю место другим исполнителям и надеюсь, горожане, что вы все в добром здравии и ни в чём не нуждаетесь.

Ловко проскользнув промеж перекладин перил, он прыгает с помоста под одобрительный гул. М-сье Пьер, надевает белый фартук, из-под которого торчат голенища сапог, тщательно вытирает руки полотенцем, спокойно и благожелательно поглядывая по сторонам. Как только заместитель управляющего заканчивает речь, он бросает полотенце ассистентам и шагает к Цинциннату.

Фотографы со всех сторон приготовили свои объективы.

М-СЬЕ ПЬЕР
Никакого волнения, никаких капризов, пожалуйста. Прежде всего, нам нужно снять рубашечку.

ЦИНЦИННАТ
Сам.

Цинциннат снимает рубашку и отдаёт своему палачу.

М-СЬЕ ПЬЕР
Вот так. Примите рубашечку
(отдает Родригу Ивановичу)
Теперь я покажу, как нужно лечь.

М-сье Пьер падает на плаху. По рядам в публике проходит гул.

М-СЬЕ ПЬЕР
(вскочив и оправляя фартук)
Понятно?

фартук расходится, Родриг Иванович помогает завязать.

М-СЬЕ ПЬЕР
Хорошо-с. Приступим. Свет немножко яркий... Если бы можно...
(свет приглушается)
Вот так, спасибо. Ещё, может быть, капельку... Превосходно! Теперь я попрошу тебя лечь.

ЦИНЦИННАТ
Сам, сам.

Ложится ничком, как ему показали, но тотчас закрывает руками затылок.

М-СЬЕ ПЬЕР
Вот глупыш, как же я так могу...

М-СЬЕ ПЬЕР
(к ассистентам)
Да, давайте. Потом сразу ведро.
(к Цинциннату)
И вообще – почему такое сжатие мускулов, не нужно никакого напряжения. Совсем свободно. Руки, пожалуйста, убери...
(к ассистентам)
Давайте.
(к Цинциннату)
Совсем свободно и считай вслух.

ЦИНЦИННАТ
До десяти?

М-СЬЕ ПЬЕР
(переспрашивая)
Не понимаю, дружок?
(тихо со стоном к публике)
Отступите, господа, маленько.

ЦИНЦИННАТ
(раскидывает руки)
До десяти.

М-СЬЕ ПЬЕР
Я ещё ничего не делаю.

Занесенное лезвие топора блестит на солнце. Цинциннат считает громко и твёрдо (переход кадра в чёрно-белый).

ЦИНЦИННАТ
(голос за кадром)
Зачем я тут? Отчего так лежу?

Цинциннат встаёт и осматривается. Кругом странное замешательство. Сквозь поясницу ещё вращающегося палача просвечивают перила. На ступеньке скрючившись и трясясь всем телом, сидит бледный библиотекарь, его судорожно рвёт. Зрители на площади становятся совсем прозрачными, подаются куда-то, шарахаясь, только задние нарисованные ряды остаются на месте. Цинциннат медленно спускается с помоста и идёт по зыбкому сору. Его догоняет Родриг Иванович. Цинциннат забирает у него свою рубашку и надевает её (переход кадр в цвет).

РОДРИГ ИВАНОВИЧ
(хрипит, подпрыгивая)
Что вы делаете! Нельзя, нельзя! Это нечестно по отношению к нему, ко всем... Вернитесь, ложитесь, – ведь вы лежали, всё было готово, всё было кончено!

Цинциннат отталкивает его и тот, уныло крикнув, отбегает. За спиной у Цинцинната в облаке красноватой пыли рушится помост. Люди на площади разбегаются во все стороны, последней бежит женщина в чёрной шали. Свалившиеся деревья лежат плашмя, без всякого рельефа, а ещё оставшиеся стоять, тоже плоские, едва держатся ветвями за рвущиеся сетки неба. Всё расползается. Всё падает. Винтовой вихрь забирает и крутит пыль, тряпки, крашеные щепки, мелкие обломки позолоченного гипса, картонные кирпичи, афиши. Цинциннат идёт среди пыли, падающих вещей, и трепещущих полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стоят существа, подобные ему.