Тане было семь с половиной лет, когда в автокатастрофе погиб отец — единственный человек, которого она по-настоящему любила. Это было непереносимо ужасно и несправедливо. Мать, как Таня думала, никогда особо не занималась ею, часто пилила за малейшую провинность. Они просто не понимали друг друга, и с самого раннего Таниного детства мать казалась девочке холодной и далекой. Иное дело отец. Кто же еще покатает на спине, изображая лошадку или верблюда, кто превратится в самолет с кабинкой на спине для пилота Тани, кто принесет долгожданный подарок (любой, какой захочешь), сходит в зоопарк или цирк, накупит самых лучших конфет и расскажет сказку на ночь, сводит на соседние холмы, которые Тане казались чуть ли не границей мира, посмотреть сверху на городок, или отвезет на машине к пруду с теплой после жарких летних дней водой, поросшему ряской у дальнего берега, купаться? Под его хрипловатый голос и убаюкивающую руку Таня сладко засыпала, а во сне с папой вместе они продолжали путешествовать по окрестностям и всегда уходили куда-то вдаль, за горизонт.
Таня долго не могла смириться с тем, что отца больше нет. Грубила матери, не замечала ее покрасневших глаз, с которых та украдкой смахивала слезу. Да, Елизавета Павловна, как боязливо, но далеко не всегда уважительно называли ее мать ученики, казалась в школе настоящим воплощением строгости. Но ее лишь боялись, за глаза ее, преподававшую химию, называли Серной Кислотой, и между ней и школьниками стояла огромная стена дистанции и непонимания. Не получалось контакта и с собственной дочерью. Принцип аскетичности и строгости, в рамках которого она пыталась воспитывать дочь, совсем не действовал на своевольную и упрямую Таню. Особенно на фоне открытого и добродушного мужа, простого шофера по профессии.
Через год после смерти отца в доме появился отчим, Александр Данилович. Он был под стать матери: сухой, черствый, придирчивый. Таня возненавидела его с первых дней. Хотя бы за то, что он не являлся ее отцом и занял в доме его место, а также за навязчивое, неуемное желание всю жизнь Тани уместить в рамки и раз и навсегда установленные правила: ты не должна так одеваться и поздно возвращаться домой; ты обязана хорошо учиться; с этим одноклассником не вздумай проводить время; Иванова не следует приглашать домой... Даже мать словно подпала под его влияние и выполняла все его указания. Тане отчим казался настоящим узурпатором. И если в десять-двенадцать лет она еще молчала, тихо ночью плача в подушку, то по достижении переломного возраста на его требования она отвечала самыми настоящими вспышками ярости.
- Ты не мой отец! - кричала она ему в бешенстве. - Ты не имеешь никакого права мне приказывать и диктовать, что я должна делать! Я не твоя дочь! Я все равно не буду тебя слушать никогда!
Едва окончив школу, Таня пошла работать на стройку в соседнем городке, лишь бы не оставаться дома с ненавистными матерью и отчимом. Работала много, зарабатывала неплохо для своей специальности. Мечтала о любви. Но, несмотря на то, что внешне она была вполне миловидной, парни не спешили с ней знакомиться. Что-то в ее облике или, скорее, характере, отталкивало их. Таня так и не заимела настоящих подруг, а среди лиц мужского пола приобрела репутацию острой на язык, злой и неуживчивой женщины. Никто из них не задерживался в ее постели дольше трех-четырех раз, неизменно вскорости заводя отношения с другими. Сухая и замкнутая в общении, Таня не могла раскрепоститься и здесь.
Ей было за тридцать и она находилась довольно далеко от родительского дома, когда пришла телеграмма от отчима. «Мать при смерти, хочет повидаться» - писал он в своем привычном сухом стиле. Как всегда, ничего лишнего, никаких эмоций. Таня горько усмехнулась этой мысли, а потом неожиданно для себя бросилась на кровать и разревелась. От злости на себя, на мать, за то, что та умирает, так и не дав ей ощутить по-настоящему, что же это такое — материнская любовь, оставляя одну на целом свете, от ощущения скорой потери последнего хоть чем-то близкого ей человека.
Уже через несколько часов она сидела в поезде, крепко сжав тонкие губы, завернувшись в свой привычный защитный панцирь, похожая как две капли воды на мать в молодости: тот же строгий взгляд запавших глаз, та же вертикальная морщинка на переносице и ровная, невыразительная линия рта, слегка спускавшегося уголками книзу. Уткнувшись в окно, она равнодушно смотрела на проплывавшие за стеклом заснеженные, скованные морозом поля и лесополосы.
В живых мать она не застала. Разделила с отчимом, соседями заботы по организации похорон, все делала машинально, не испытывая особых эмоций, кроме глухой, спрятанной где-то глубоко тоски. «Одна, без роду и племени, никому не нужная», - не раз и не два за эти дни она возвращалась к мысли о своем полном одиночестве.
За воротами кладбища отчим вытащил из кармана запечатанный конверт, сложенный вдвое.
- Мать просила, чтобы ты прочитала после ее смерти, - его тихий надтреснутый голос совсем не был похож на тот уверенный, назидательный или командный, которым он всегда обращался к Тане. Странно и непривычно было слышать таким голос отчима. В душе у Тани на миг шевельнулось что-то вроде сочувствия и жалости к нему, но очень ненадолго. Она взяла себя в руки и забрала конверт.
- Спасибо. Вечером я уеду, - сухо сказала она.
В доме, когда-то бывшем ее родным, Таня закрылась в комнате – в той, в которой прошло ее детство. Давно забытые воспоминания охватили Таню с новой силой. Вот здесь, в центре, папа изображал лошадку. Тут, в углу, где раньше стоял маленький столик, они вместе рисовали красками дома, реки, горы. А вон там…
Она вспомнила о письме, лежащем в кармане пальто. Мать что-то хотела ей сказать. Скорее всего, попрощаться на случай, если не доживет до Таниного приезда. Что же именно в письме? Таня подошла к старенькому, рассохшемуся от времени платяному шкафчику, сняла пальто, поискала по карманам письмо. Ага, вот оно. Она поспешно вскрыла конверт и развернула небольшой листочек.
«Моя милая доченька! – писала мать. – Я прошу простить меня за то, что не уделяла тебе столько времени, сколько должна была как мама, а вместо этого больше занималась своей личной жизнью и работой. Я знаю, что ты окончательно возненавидишь меня за то, что я сейчас тебе расскажу. Я виновата не только перед тобой, но эту тайну я не могу унести с собой в могилу. Хотя бы ради того, кого всегда любила больше жизни.
Твой папа, которого ты так любила и боготворила, на самом деле не твой отец. Я очень уважала этого человека, который в критический момент моей жизни, по сути, спас меня от смерти. Без него не было бы на свете и тебя. Что, как и почему - об этом моменте моей молодости я не хотела бы говорить подробнее. Случилось так, как случилось. Мы решили, что ты не должна знать об этом. Может быть, мы ошиблись.
Я старалась ответить ему тем же и быть благодарной за то, что он сделал для нас. Но всегда, всегда я любила только одного человека – твоего настоящего отца, Александра Даниловича, того, которого ты считала до этой минуты своим отчимом. Он сложный человек, но он твой отец, и, что бы ты ни думала – он любит тебя, любит искренне. Я думаю, что и ко мне он вернулся только ради того, чтобы быть рядом с тобой и видеть тебя постоянно. При моем условии, что и он будет молчать, как молчала я с покойным мужем. Может, какой-то частью своего существа, по-своему любил он и меня…
Прошу тебя, не оставляй его в одиночестве. Ведь он твой отец. Он лучше, чем тебе кажется. И прости меня за все. Я всего лишь человек.
Прощай. С любовью, твоя мама».
Таня не верила своим глазам. Вмиг ослабевшие ноги еле удержали ее. Она присела на старенький, покосившийся стул. Этот сухарь, не терпевший ни малейших возражений, казавшийся ей деспотом, на самом деле оказался ее отцом! И какой же силой воли, выдержкой он обладал, если за все эти годы и ранее, во время ее девичьих вспышек ярости, когда она упрекала его, что не он ее отец и поэтому не имеет права поучать ее, ни словом, ни полунамеком ни разу не выдал, что она – его дочь! Всю свою жизнь, не зная того, она отвергала собственного отца!
Таня тихонько приоткрыла дверь. Отчим… – отец! сидел спиной к ней, сгорбившись, перед большим пустым столом. Его лица она не видела.
Таня неслышными шагами подошла к нему сзади. Она смотрела на жесткий ежик седых волос на его голове, на большие, натруженные руки, лежавшие на столе. Смотрела по-новому. Вся былая враждебность куда-то испарилась. Они – два родных человека, оставшихся только вдвоем на этом свете. И им надо держаться друг друга.
Татьяна робко положила руки ему на плечи. Он вздрогнул, а потом, не оборачиваясь, медленно положил теплую шершавую ладонь, легонько сжал и погладил. И от этого скупого, первого за многие годы жеста отцовской любви у нее буквально захолонуло в груди.
- Прости меня, - с трудом выдавила она, изо всех сил сдерживая подступавшие рыдания. И добавила: - …папа.
Седой ежик задрожал. Краем глаза Таня увидела, как на стол капнула слеза. Не ее. Отца.
2012 г.