СТАЛИНАБАДСКАЯ СИМФОНИЯ
(Продолжение. Начало http://www.proza.ru/2012/07/25/250 http://www.proza.ru/2012/08/01/300 http://www.proza.ru/2012/08/08/316) http://www.proza.ru/2012/09/05/252 http://www.proza.ru/2012/09/12/274)
ЧАСТЬ II: БРАТИНА ГОРЯ И ДОБРА
ЛЕЙТМОТИВ «СТАРОЖИЛЫ»
«Уже месяц идет война… Сводки Совинформбюро все тревожней… А я тут на горкомовской должности инструктора «поди туда – принеси то» отсиживаюсь… Все. Решено!»…
Мира отодвинула в сторону стопу лежащих перед ней папок и торопливо написала на заранее заготовленном листке нелинованной бумаги заявление в военкомат о мобилизации в Красную Армию. Результат оказался непредсказуем – вызвавший ее к себе на следующий день председатель Горкома поручил (естественно, пообещав всестороннюю поддержку)… организацию детдома…
И, надо сказать, слово своё сдержал: уже к концу недели решился вопрос с выделением шедшего под снос, но в целом пригодного для жизни, здания старой школы в длинном дощатом бараке у «Зеленого базара»; его ремонтом с помощью студентов «педа». Остальное было полегче – папу «разжала» на помощь кроватями от его бывшей полковой школы; четыре полуразвалившиеся парты выпросила у восьмой школы; немного кухонной посуды – в мясокомбинатовской столовой…
В конце октября на дощатый помост сталинабадского вокзала из плацкартного вагона вышла группа ребятишек разных возрастов, державших в руках солдатские вещмешки, узелки из платков и маленькие обшарпанные чемоданчики: прибыла первая группа эвакуированных детей из Одессы и Полтавы, где теперь уже хозяйничали немцы.
Один из двух сопровождавших детей взрослых (по виду школьный учитель) - усталый и запыленный от бесконечного пути через полстраны - подошел к встречавшей их Мире и с облегчением произнес:
- Ну, принимай что ли путешественников, коллега.
- Пойдемте, малыши, - устало улыбнулась ребятишкам Мира.
К их приезду она не только баню и парадный обед с пирожками успела организовать, но и места в Госцирке забронировать – завтра же все и пойдут французскую борьбу смотреть…
ЛЕЙТМОТИВ «ДВИЖЕНИЕ»
Выгружаться на товарной станции Солнечногорска дивизия не стала: город, и особенно подъездные пути к нему, немцы бомбили днём и ночью. Зарево уже было видно на горизонте, когда в штабной вагон вестовой доставил приказ командующего фронтов: «…выгружаться и своим ходом выдвигаться на рубеж Медведково-Пристанино-Аксеново, где занять оборону».
В темной и холодной ноябрьской ночи по обе стороны небольшого полустанка (с парой запасных путей и штабелями рельсовых сборок) тут же заклубились тысячи уставших от многодневного пути людей; захрапели кони; зафырчали присланные хозяйственными частями армии грузовые «ЗИСы»… Разгрузка шла споро, и рано утром, когда забрезжил белесый, но ясный рассвет (обещавший скорое появление немецких «юнкерсов»), Ставенков уже докладывал «наверх» об отправке двух первых колонн 124-го Сталинабадского и 22–го Бальджуанского полков. Выгрузившимся в глубокие лощины 103-му Гиссарскому кавалерийскому и 14-му горно-кавалерийскому дивизионам пришлось труднее: на дорогу они выбирались лесом через овраги и размокшие от дождей пашни соседнего колхоза.
Тем не менее, к пяти дня саперы, совместно со спешившимися конниками, уже приступили к обустройству намеченных позиций; роя траншеи, разбирая брошенные крестьянские дома и сараи; выстраивая на опушках, за первой линией деревьев, пулеметные точки, позиции игрушечных «сорокопяток»…
* * *
РАЗВЕДКА ВЕРНУЛАСЬ не вся: в восьми километрах наткнулись на механизированный разъезд немцев и, прежде чем кавалеристы сориентировались, кто перед ними, те успели «полыхнуть» со своего длинного как крокодил полугусеничного бронетранспортера из пулемета по группе всадников. Были убиты боец Мангушев и ранены два коня.
- Вот и началась наша война… – мрачно заключил полковник Ставенков после доклада разведчика.
* * *
НЕМЦЫ, НЕ НАДЕЯСЬ на серьезное сопротивление потрепанных, деморализованных, десятки раз переформированных с момента долгого и скорбного пути от границы частей, а также новичков-ополченцев, лишь вчера впервые взявших в руки винтовки, выкатились к позициям 20-й почти походным порядком. Небольшой головной дозор из длинного полугусеничного «мовага», все еще разрисованного летним угловатым камуфляжем, да чешского легкого танка, остановился «высунувшись» из-за леска километрах в четырех напротив полусожженной деревни Филатово. Видно было, как офицеры обеих машин «ощупывают» цейсовской оптикой открывшуюся перед ними местность, а затем, повернувшись друг к другу, совещаются, указывая руками на какие-то ориентиры. Минут через пять танк и «мовага» продолжили движение…
- Разведку пропустить! Себя не демаскировать! – вполголоса отдал команду ротный Семенчук.
Тем временем солдаты головного дозора, поравнявшись с развалинами, начали методично их прочёсывать. Не найдя ничего кроме головёшек (население деревни, после того как десять дней назад немцы активно утюжили здесь остатки выходившего из по Смоленска пехотного полка, попряталось на опушке соседнего леса в наскоро вырытых землянках), они вернулись под «броню» и доложили об отсутствии опасности.
«Моваги» вновь заурчали моторами. Вслед за ними к соседней околице с запада выехал десяток тупорылых «опелей» с покрытыми брезентом крышами, пара легковых автомобилей и «санитарка» с красным крестом на бортах и крыше.
Несколько юрких мотоциклов с укрепленными на колясках ручными пулеметами, фырча и вихляясь на подмороженных за ночь кочках, обогнали колонну и бросились догонять разведку.
- Ну, кто не спрятался, я не виноват… - продолжая следить в бинокль за втягивающимися под удар его гаубиц и миномётов самонадеянными фрицами, удовлетворенно пробормотал командир конноартиллерийского дивизиона Петровский. – Танки, говоришь, в арьергарде застряли?
- Да у них они каждое утро из-за замерзшей грязи стоят, пока не отдерут катки от гусениц…- ворчит смотрящий в ту же сторону в бинокль заместитель…
«Самое главное сейчас не поторопиться, - лихорадочно молоточками стучит кровь в висках командира. – Ну вот… А теперь в самый раз»…
- Огонь! – резко оборачивается Петровский к уже полчаса жадно поедающим его глазами телефонистам с батарей…
Через минуту вся лента вытянувшейся из-за леса немецкой колонны исчезает в грязно-снежном смерче артиллерийского и минометного огня, слитном треске четырех «максимов» и беспорядочном «лае» сотен винтовочных стволов полнокровной, месяцами ждавшей этого момента мести дивизии из самых глубин Азии.
Еще через пять минут мечущиеся фигурки в серых шинелях, черных танковых куртках и грязном, изорванном белом камуфляже, в панике ищут спасения от свистящей и воющей смерти, кто под горящими машинами, кто в чистом поле…
А через это поле с нарастающим, распадающимся вблизи на дробный топот гулом черным «девятым валом» уже несётся конная лава в папахах и развевающихся бурках… в высверке уральских клинков… с диким кочевым «УРА!», известным любому врагу в Европе и Азии со времен гуннов Атиллы - оно сейчас символизирует последние минуты полуторатысячной сборной колонны немецкого мотопехотного полка, усиленного танковой ротой и группой мотоциклистов. Вскоре от него останется лишь четырнадцать израненных и обожжённых пленных…
Вытирая о сукно окровавленную шашку, Арсен смотрит на них без сочувствия, но и без злобы: «мы вас сюда не звали»…
ЛЕЙТМОТИВ «СТАРОЖИЛЫ»
Повторной встречи с «человеком оттуда» Хамза-ака ждал и боялся. Прошлое, основательно подзабытое за последние двадцать лет, вдруг всколыхнулось и начало расплываться по сегодняшним дням воспоминаниями, ощущениями, болью бурной молодости.
Особенно тягостны были ночи, безжалостно прокручивающие в его полусонном мозгу бесконечную «киноленту памяти»: Хамза-ака вставал после них не просто невыспавшимся, а разбитым. Одного, однако, не оставалось в «послевкусии» сна – чувства потери. Принадлежа к небедной и знатной бухарской семье, состоя при этом на службе в привилегированных эмирских войсках, он, тем не менее, никогда не испытывал восторга к ханской власти - предмету постоянных шуток и анекдотов «золотой молодёжи». И даже то, что оказался в сентябре двадцатого в числе уходящего с боями к афганской границе конвоя эмира, было скорее делом случая, чем плодом его личных убеждений. Ясно, обидно столько лет скрывать свое происхождение… Однако и то правда: не борись столь отчаянно новая власть со старой, ничего бы не вышло - здесь по-иному было не справиться! Положительные же результаты ее деятельности – налицо. Алим-хан всего этого для своих подданных попросту делать не стал бы! Конечно, теоретически хотелось бы жить в большем достатке, но стоит ли овчинка выделки?
* * *
УТРО ТОГО дня, когда «гость» должен был придти за кумганчиком, дало четкое осознание своей позиции. В целом ее можно было охарактеризовать так: «отстаньте от меня подобру-поздорову»! Не в лоб, конечно, без резких движений - с рябым такого делать нельзя (и он сам, и люди за ним стоят серьезные - угроз не потерпят), но провести ее надо. Может, немного поактерствовать придется, дураком прикинуться, для их дела бесполезным…
Часы идут за часами... Хамза-ака нервничает, глядя на дверь… И вот, наконец…
- Ассалом аллейкум, - появляется на пороге лавки опасный клиент. - Ну, как моя посуда, уважаемый? – после положенных приветствий и славословий говорит он, подходя к лудильщику вплотную.
Хамза-ака вздрагивает, но от выбранной линии поведения не отступает:
- Ну, новым Ваш кумган уже никогда назвать будет нельзя, уважаемый…
- Мустафа–ака! – услужливо подсказывает клиент.
- Мустафа–ака, - повторяет лудильщик. - Однако, при аккуратном обращении, он Вам еще послужит! Правда, задаток Вы за него оставили несоразмерный… Хочу Вам его вернуть…
С этими словами Хамза–ака лезет под старенький поднос на одной из полок у верстака. Однако клиент его опережает:
- Какой задаток, усто?! – таращит глаза он. – Я ничего не оставлял! Вот моя плата, как договорились… - и, осклабившись, глядя в упор в глаза лудильщика, кладет на грязный верстачок три мятых советских рубля… - Я Вас, усто, - уже стоя у двери, добавляет он холодным, не терпящим возражений тоном, - рекомендовал одному своему знакомому русскому: у него там что-то распаялось… - Мустафа усмехается. - Он на днях зайдет… Так Вы уж его примите…
Выбора у Хамзы-ака не осталось…
2.
Шнырь Ахтуба - тощий астраханский татарин лет пятнадцати - был вертляв и подобострастен. Шутка ли?! Не к кому-нибудь, а к самому Леве Марсаку обратиться поручено. Зачем нужен он Мустафе? Бог весть…
- Разговор, говоришь, до меня имеет? – задумчиво переспросил Лева, после доклада заикающегося и воняющего от волнения потом шныря. – «Мусор»? «Гэбэшник»?
- Не похож, не похож! - затараторил шнырь, склабясь желтой фиксой из малокалиберной гильзы. – Говорит, по старому, известному тебе делу…
Марсак наморщил лоб: за почти сорок лет его бурной жизни, лучшие годы которой прошли в родной Одессе, «дел» было много и разных…
* * *
СТРЕЛКУ МАРСАК забил на пустыре за клубом текстильщиков - месте традиционных свиданий, а, одновременно, и крутых молодежных разборок типа «выйдем - поговорим» из-за тех же самых свиданий. Сам Лева там никогда не появлялся – не по рангу. Однако в качестве места, откуда можно уйти в случае шухера, «Хлопушка» вполне годилась.
…Негромкий пересвист… едва заметное движение сквозь жидкую акацию, и перед вором появился невысокий человек…
- Николай, – кратко представился он.
Лева молча похлопал по скамейке, приглашая пришедшего присесть: разговор – так разговор! Впрочем, такого… коронованный вор не ожидал. На этот раз в предъяве самарских не фигурировали ни деньги, ни сферы влияния: им нужно было, чтобы он дал «крышу» двум-трем людям для «большого шухера» на железной дороге и военных складах.
«Это куда ж они влезли, если за немцев просить стали»?! – выслушав предложение, сплюнул сквозь зубы он.
Ему было совершенно ясно, что для братвы это, скорее всего, кончится очень плохо.
- Ты не напрягайся, Лева! Эту помощь не только самарские воры оценят, но и я сам хорошо оплачу… Золотом… Да, и будь уверен: когда новая власть придет – она твои заслуги вспомнит…
- Послушай, как тебя там… Мне Советская власть – не мать родная, конечно, но энкавэдешники нас с говном съедят, если что!
- Только не тебя, Лева! Только не тебя! – жестко усмехнулся Николай Петрович. – Так что подумай-ка над предложением. Не прогадаешь. И поторопись - время-то поджимает: мы ведь у Москвы уже... Впрочем, не хочешь – дело твое…
Гость неспешно встал. Марсак остался сидеть - ему было над чем подумать…
* * *
НАЧАВШЕЕСЯ С ИЮНЯ движение в агентурных сетях привлекло внимание советских контрразведчиков десятками мелких подергиваний-передвижений; странными и на удивление квалифицированными нарушениями границы с Афганистаном; нарастающим потоком приезжавших «по казенным надобностям», которые до заявленных контор и трестов так и не доезжали, и слыхом о которых никто не слыхивал в командируемых организациях. Садовник и Иванов, однозначно связавшие сотни подобных фактов с ожидаемой активизацией немецких СД и Абвера, готовили ответный удар.
В полувоенной обстановке Таджикистана, в которой республика не переставала жить с момента своего появления на карте СССР, контроль за деятельностью западных разведок был почти равноценен борьбе только с английским спецслужбами – «чужие здесь ходили редко»! Однако война с Германией внесла свои коррективы: в Таджикистане, как и во всей Средней Азии, начали формироваться (хоть пока и слабые…лишь с информационными функциями) немецкие и японские сети. От НКВД не ускользнуло, что немцы стали проявлять все больший интерес к европейскому населению, проживающему в городе, ища среди него притаившихся «бывших» и пронемецких «симпатиков».
В этой связи их сильно заинтересовал сбивчивый рассказ взятого на грошовой краже в магазине «Таджиксельпо» Ахтубы о рябом Мустафе, Леве и встрече на «Хлопушке».
Разговор с ним, быть может, так и не состоялся, не изыми милиция у задержанного два новеньких, хрустящих червонца. Это решило все…
* * *
С НАЧАЛА ВОЙНЫ город, да и весь Таджикистан начало раздувать, как на дрожжах, от «дикой» и плановой эвакуации с Украины, Белоруссии и западных районов России; и найти среди этого «броуновского движения» двух человек становилось всё сложнее. Оставалось ждать.
Однако, как это часто бывает в жизни, в дело вмешался «его величество случай»: в одну из ночей дежурному по управлению НКВД по городу позвонил человек и, путаясь в словах и извинениях, сообщил, что «знает шпиона». Этим человеком был Хамза-ака.
…Со встречи лудильщик уходил решительной, твердой походкой – он вновь почувствовал себя воином и уверенным в себе человеком. Чекистская операция по разгрому сети Абвера в столице Таджикистана обретала конкретные очертания…
* * *
НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ любил полнолуния с детства, с тех пор, как отец подарил ему, двенадцатилетнему гимназисту, маленький школьный телескоп. В его окуляр нужно было смотреть сбоку, после того как трубу отрегулируешь на треноге. Любознательный мальчик, вооружившись университетским учебником астрономии, все летние ночи проводил на веранде, очень досадуя, когда небо над Балтикой затягивали облака!
Здесь, в глубинах Азии, небо было высоким, и звезды почти не мигали. Резидент Абвера подолгу любовался ими при каждом удобном случае. Вот и сейчас, давно докурив, он никак не мог оторвать взор от небесного великолепия.
А на столе в комнате его уже ждал ужин. В том числе, и полюбившийся ему здесь тандыри-кабоб с дымным можжевеловым ароматом.
У стола суетился Мустафа; нетерпеливо поглядывал на дверь в предвкушении обильного застолья приехавший позавчера с московским поездом диверсант-подрывник Тимофей. «Сталинабадская» группа почти собралась.
Загряжный в последний раз глубоко вдохнул холодный чистый горный воздух и шагнул к двери… Однако… ужин не состоялся…
Боковым зрением абверовец заметил, как нечто массивное и продолговатое бесшумно перевалилось через забор из пустого двора, и одновременно две темные фигуры съехали на «пятой точке» с крыши, отрезая ему путь в дом, к его людям, к «вальтеру» в кармане пиджака, к свободе, к жизни.
Страшный удар под колени заставил его упасть плашмя лицом в пыль. Голову и ноги намертво прижали к земле. Навалившиеся, сопя, шарили вокруг тела в поисках его рук. «Урки, суки, заложили!» - мелькнуло в сознании…
В доме один за другим гулко грохнули два пистолетных выстрела, раздался крик боли, надсадный стон. Двор наполнился людьми. Команды… мат… топот сапог… шум подъезжающих автомобилей...
Взлохмаченного и грязного, задержанного подхватили под мышки и усадили, привалив к стене. Оттуда, от стены, ему было хорошо видно, как во двор из темного проема двери за руки вытащили мертвого Мустафу, оставив лежать посреди двора, словно кучу тряпья; затем вывели хромавшего Тимофея…
Что с тем было дальше, абверовец не видел – к нему молча подошел врач. Так же молча разорвал мокрую от крови штанину и принялся споро накладывать на бедро жгут.
В этот момент милую его сердцу луну напрочь закрыла нависшая над ним неподвижная фигура: на абверовца безмолвно смотрел подошедший русский коллега.
- Не загораживай солнца, приятель… - усмехнулся разбитыми губами Загряжный, вспомнив притчу о Диогене и Александре Великом.
- Грузите, – не оценив юмора, скомандовал Садовник.
Резидентура Абвера в Сталинабаде перестала существовать…
Ирина и Виктор ДУБОВИЦКИЕ
(Публикуется в сокращении. Интернет-вариант текста, размещенного 19 сентября 2012г.
на страницах столичной таджикской газеты «Вечёрка» в рубрике «Книга в газете»).
(Продолжение http://www.proza.ru/2012/09/26/281)