Записки неизвестной женщины.
( Повесть )
Слово о рукописи.
Рукопись этой книжки я купил на так называемом Птичьем рынке, точнее на той его части, которую горожане называют барахолкой. Она лежала на тележке среди огромной кучи старых книг. Моя рука сама потянулась к ней. Я повертел её в руках, не нашёл фамилии автора и спросил продавца: – мужчину глубокого пенсионного возраста:
- Чья рукопись? Кто автор?
- Не знаю. Я же книжки собираю на городской свалке. Там и рукопись подобрал. Жалко, когда книги выбрасывают.
- Сколько же она стоит?
- Не знаю. Сколько не жалко.
Я заплатил за неё, как за нормальную книгу и принёс домой. Фамилию автора так и не встретил ни на одной странице .Около двух лет она пролежала у меня на письменном столе, на виду. Всё это время я искал её автора. По этому поводу даже давал объявления в газетах и по радио. Но все мои усилия не имели успеха. Тогда я решил, не внося никаких изменений в структуру рукописи, опубликовать её под своей фамилией. Решил так в надежде, что когда-нибудь автор прочитает её и узнает в ней свою работу. Записки написаны грамотно, но своеобразно и до некоторой степени представляют собою хаотическое нагромождение эпизодов, а поэтому сюжетные линии поломаны. Но, если внимательно прочитать рукопись до конца, то эпизоды в голове читателя встанут на свои места и таким образом сюжеты выпрямятся, поступки героев станут логически оправданными и понятными.
Иголка в пищеводе.
Мне уже за двадцать. Я окончила институт и живу отдельно от родителей. Люблю читать, разбираюсь в музыке. Но только недавно осознала, как плохо я сделала, что ни в школьные, ни в студенческие годы не вела дневник. И только недавние события, испугавшие меня до потрясения, как-то почти сами собой, непроизвольно остановили мои мысли и желания на том, чтобы записывать хотя бы отдельные, наиболее ценные в моём понимании мысли и эпизоды. А дело в том, что много дней назад у меня разболелся зуб, и я впервые узнала, какая это тягостная, по-настоящему пакостная болезнь, про которую недаром говорят, что её и врагу не пожелал бы. Нет. К врачу я не сразу пошла. Несколько дней терпела и даже думала, что, если так и дальше будет, то, вроде бы, ничего, терпимо и даже пусть лучше будет так, чем позволить стоматологу забраться в мой рот. Но через некоторое время боль усилилась. Я перестала есть, затем – спать, а потом по моим щекам потекли слёзы, а износа – длинные, нескончаемые сопли. Вот тогда-то я не пошла, а почти побежала в стоматологическую клинику. Насколько мне было известно, обычная процедура посещения стоматолога состояла из записи к нему, получения талончика, нудного стояния или сидения в очереди около кабинета врача, когда со страхом и печалью невольно прислушиваешься к стонам и надрывным крикам, доносящимся из-за закрытой двери. Но у меня уже сложилась та необычная ситуация, когда во рту всё ломило и пылало, голова шла кругом, в висках что-то беспощадно молотило и болезненным эхом разносилось по моей чугунной голове. При всём этом в заплаканных глазах, как говорится, ни с того, ни с сего повисал мрак: то ли они сами закрывались, то ли их кто-то закрывал и тогда наступала непроглядная темень.
Наверное, так я и сидела бы не один час растрёпанная, сопливая и страшная, если бы не помогла медсестра
стоматолога. Она часто выглядывала из приоткрытой двери кабинета, помогала выйти тем, с кем врач уже провёл соответствующую экзекуцию, приглашала очередников. В одно из таких выглядываний она увидела меня, взяла за руку и сказала: «Анну, девочка, пойдём, пойдём к врачу. С острой зубной болью у нас – без очереди». Я была уже в таком состоянии, когда ни бояться, ни сопротивляться не могла и поэтому пошла за ней, как за поводырём – слепо и покорно. Она что-то сказала врачу и усадила меня в кресло.
Сейчас, по прошествии немалого времени стыдно всё это вспоминать. Но тогда, как говорится, что было, то было. Помню, как врач подошёл ко мне и занёс над моим раскрытым ртом маленькую ложечку и острый изогнутый крючок. И я заорала, как ненормальная:
- Не надо! Не надо!
- Не буду. Не буду, - вдруг вырвалось у врача, а крючок и ложка вдруг исчезли из поля моего зрения. Но волна страха продолжала прессовать меня. А в глазах, которые я никак не могла открыть, продолжала лежать жуткая темень. И вдруг я услышала от врача:
- Какая хорошенькая девушка. Какая милашка, какая сладушка. Такая симпапуля ещё не сидела в моём кресле. Ну, свой роток-то надо открыть, надо разомкнуть сладкие губки. Иначе как же добраться до больного зубика и как же лечить?
Помнится очень понравились мне его эти мягкие, певучие слова. Мне ещё никто не говорил, что я очень симпатичная и поэтому страшно захотелось посмотреть на человека, которому я так понравилась. И вдруг, сама не зная, как это случилось, но вместо рта я раскрыла глаза и опять увидела над собою ложечку, страшно изогнутый крючок и морщинистое лицо врача. Конечно, глаза сразу закрыла.
- Нет. Нет. Так не пойдёт. Ротик надо открыть. Открывай, открывай, - говорил врач, и в его словах я уже слышала нотки жёсткие, недовольные и даже требовательные. К тому же я уже поняла, что сколько бы я ни вдавливалась в кресло, мне никуда не деться от предстоящей зкзекуции. И я разжала губы. Челюсть отвисла и застыла в напряжении.
- Потерпи, потерпи немного. Потерпи, родная, Вижу. Вижу больной зубик- ворковал доктор. – Он весь почернел. Но не бойся. Я до него пока дотрагиваться не буду. Просто
вокруг него продезинфицирую. Потерпи, золотце.
Так как я сидела с закрытыми глазами, плотно вдавившись в кресло от страха, то я не видела, как врапч залез в мой рот и сделал в воспалившуюся десну укол, кстати показавшийся мне совсем не больным. Более того, уже через несколько минут, которые доктор то ворковал голубком надо мной, то что-то делал около своего стола, то курил около открытого окна. Мне стало легче. Зубная боль хотя и оставалась, но уже была далёкой и слабой.
- Ну, как? – спросил доктор, склонившись надо мной и пахнув на меня табачищем. – Полегче?
- Ага, - хрипло выдавила я из себя.
- Вот и хорошо. А теперь пошире раскрой свой сладкий ротик.
На радостях, что стало легче, я, дурра, такую раззяву перед ним продемонстрировала, что доктор, словно испугавшись, торопливо сказал:
- Нет. Нет. Немножко поменьше. Но хорошо. Хорошо.
Но вот что дальше произошло, повергло меня в такой шок, от воспоминаний которого я не могу освободиться и по сегодняшний день. По инерции что ли, но я продолжала держать рот максимально открытым. И вдруг я увидела, как доктор уронил в него маленькую, тонкую, блестящую иглу. Она упала на самый корень языка. Доктор растерянно ойкнул, а я, испугавшись, что игла попадёт в дыхательные пути, сделала глотательное движение. В это же мгновение я поняла, что произошло страшное, сорвалась с кресла и заорала во весь голос:
- Что мне делать? Что мне делать?
- А врач спокойненько сказал мне:
- Успокойтесь, милочка. Успокойтесь. Ничего страшного не случилось. Естественным путём сама выйдет.
Но, чем больше он говорил мне это, тем глубже я осознавала, что его слова - самая настоящая чушь и надо что-то срочно делать. Меня взял такой страх, что казалось мои волосы на голове поднялись. Страх взял ещё и оттого, что стоматолог, уронивший мне в горло иглу, совсем не торопился доставать её оттуда. И получалось совсем по поговорке: « Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». В общем я рванулась от стоматолога к лору, благо, что эти кабинеты располагались по одному узкому и длинному коридору. В очереди стоять или сидеть я уже не могла. Лор спокойно и обстоятельно осмотрел меня и сказал, что в горле иглы уже нет, что она , наверняка, в желудке, а это уже не его территория, не его специализация. Я прибежала в больницу и предстала перед врачом, который лечил желудок. На моё счастье он ещё работал – последний час своей смены и последний день перед отпуском. Что пережила я в его кабинете, известно мне одной. Хорошо, что с утра ничего не ела, и пищевод мой был пустым и чистым. Вскоре на мониторе компьютера я увидела иголку, которая лежала на дне желудка. Тётя-врач вооружилась эндоскопом с магнитом, подхватила иголку и виртуозно вывела её из пищевода. Медсестра, работавшая с ней, вытерла полотенцем мне лоб, залитый потом, щёки и сказала:
- Успокойся. Всё позади.
Вот с этого времени я стала записывать в основном то, что производило на меня впечатление.
Моя первая попытка выйти замуж.
Странно, но после со всей этой истории с иглой во мне что-то изменилось. Что это, я не сразу поняла. Но оно сделало меня другой - прибавило силы и уверенности в себе и, как показалось, в какой-то степени породило детскую бессмысленную задиристость, желание показать, что я что-то значу и вытирать ноги о себя никому не позволю. Вместе с тем во мне появилось странное чувство, больше похожее на тревожное ожидание того, что вскоре напорюсь на что-то острое и буду переживать долго и болезненно. Ко всему этому душевному неспокойствию добавлялось ноющее, тоскливое чувство, шедшее от того, что у меня не было парня. От этого временами я чувствовала себя ущербной, такой несчастной, что, придя с работы, вечерами сидела дома, читала книги, смотрела телепередачи, скучала и горевала, что я такая горькая и несчастная.
А в последнее время почему-то часто стала вспоминать своих родителей, детство и отрочество. Мы жили в небольшом степном городке, а семья наша, как сегодня иногда говорят с лёгкой руки журналистов, была крайне неблагополучной. Нет, в материальном положении мы были, пожалуй, очень даже благополучны. Отец и мать много трудились, хорошо зарабатывали. Но не только богатства, а и мало-мальски значимого добра не нажили. Деньги утекали, как вода сквозь пальцы, Дело в том, что и отец, и мать много пили и щедро угощали своих многочисленных друганов. Отец чувствовал себя хозяином в семье и вёл себя так, словно все ему были обязаны. Наверное, поэтому у нас были частыми скандалы и драки. Когда отец приходил пьяный, я решала свою главную задачу: хватала одежду, младшего брата и убегала из дома. Бедная моя мама не всегда могла сделать то же самое. Уворачивалась от кулаков разбушевавшегося мужа или подолгу выслушивала его пьяные поучения. И сейчас в глазах у меня стоит обычная картина: пьяный отец в трусах и в майке сидит на столе, сигарета прилипла к губе, готовая вот-вот сорваться и упасть на пол, мать сидит перед ним на старой, скрипучей табуретке, а он допрашивает её:
- Ты почему, когда покупаешь на базаре картошку, не смотришь на весы? Ты думаешь он пять килограммов тебе взвесил? Не больше трёх килограммов. А заплатила ты за пять килограммов. Вот поэтому мы так и живём, что нам всегда не хватает денег. На весы надо смотреть и не только на рынке, но и в магазине, а в магазине – особенно. Там, сплошные воры. Как же? При харчах и не воры? Так не бывает.
Мама обычно убегала из дома, когда ей удавалось отобрать у отца все сигареты, спички и уложить его спать. Дело в том, что он имел привычку ложиться в кровать с дымящейся сигаретой, отчего у нас уже не раз был такой пожар, что мы еле-еле спасали дом. И мне, и братишке, и маме не раз приходилось ночевать в подвалах или сараях. Сколько помню свои детские и отроческие годы, у нас в доме всегда было не прибрано, грязно, неуютно.. Отец, мать и мы, дети, с утра до вечера ходили во дворе и дома в ботинках или сапогах. Разувались только тогда, когда ложились спать. Обувь обычно стояла около койки и чадила густой вонью на весь дом. Мои робкие попытки навести чистоту к положительным результатам не приводили, Одевалась я бедненько и так плохо, что чувство стыда за мою одежду гложет меня и по сегодняшний день. Помню ботинки или сапоги носила даже тогда, когда они, как мы говорили, уже настойчиво начинали просить есть: отваливалась подошва, расходился по швам верх. И одежду, и обувь приходилось ремонтировать самой. На то, чтобы купить что-нибудь новенькое, у родителей практически никогда не было денег, а если и появлялись они, то без колебаний уходил на приобретение спиртного. И всё же своих родителей я вспоминаю с чувством благодарности хотя бы за то, что они меня родили, причём именно в то советское время, когда не было у нас такого глубокого расслоения на бедных и богатых. И я, бедненько одетая, не всегда сытая, не чувствовала себя в классе изгоем, к тому же училась хорошо, участвовала в классных и общешкольных мероприятиях. Учителя меня хвалили, многим одноклассникам ставили в пример. Жилось мне трудно, но интересно и радостно. После окончания школы, техникума, или как стали его называть колледжем, окончила институт, устроилась на работу, сняла квартиру и уехала из дома.
Однажды подруга познакомила меня с парнем. Я стала встречаться с ним. Вскоре он пригласил меня в гости к себе. Жил с родителями. И тут я поняла, что увидела свою давнюю тайную мечту и обомлела: большая, просторная квартира, кругом – ни пылинки, ни соринки и ни одной лишней вещи. Посреди гостиной – большой круглый стол, покрытый белоснежной скатертью, а на ней – тоже белая, фигуристая ваза, разрисованная крупными яблоками. Обалдевшая, затаившая дыхание, я смотрела на всю эту красоту, как на потусторонний мир, и думала, что у меняв семье обязательно будет так же, а Серёжка, которого я и знаю-то всего неделю, обязательно станет моим. Так и получилось. Через месяц интенсивных встреч мы стали жить вместе. Я настаивала, чтобы мы зарегистрировались. Но Серёга категорически отказался это делать. Аргумент самый простой – надо пожить вместе, посмотреть, как это всё будет выглядеть, понравится ли . Уже тогда я почувствовала в этих словах откровенный цинизм. Но, к сожалению, он меня не задел и не остановил наши отношения. Но, если и задел бы, то наверняка не остановил бы меня, потому что Серёга мне сильно нравился и я не смогла бы сама порвать с ним отношения. Он мастер спорта по гимнастике, высокий, худощавый, гибкий, но стройный и статный. Прекрасные физические данные дополнялись смазливым лицом, голубыми, как синичкины яички, глазами и обворожительной улыбкой. От всего обилия этих достопримечательностей я теряла себя и превращалась в пластилин, из которого можно было лепить всё что угодно. Серёга это видел и наглел с каждым днём, видно, в надежде, что никуда я от него не денусь. Стал хамить, грубить мне и поглядывать на девочек. Ссорились часто и круто. Дело ещё в том, что я оказалась девушкой далеко не самой хорошей: стала покуривать, выпивать и тоже ходить налево. Ещё лет пять назад если бы мне кто-нибудь сказал, что я стану такой, ни за что не поверила бы, более того, могла бы и наплевать в лицо. Но сейчас, как ни горько сознавать, появились во мне эти слабости и что также печально у меня не было желания противостоять им, потому что от них ловила кайф, принимала его с желанием и, как мне казалось, отдыхала душой от хамства и грубости своего гражданского мужа, точнее, сожителя. Ссоры наши продолжались и никаких признаков их окончания не виделось. Постепенно стала уставать от них. Но, пожалуй, самое главное и самое тревожное было то, что у меня стала пропадать любовь к Серёжке. В наших скандалах с обеих сторон стали появляться матерные слова. Более того, мы стали драться. Причём первой сорвалась я и…влепила своему бойфренду, когда узнала, что он изменяет мне с моей подругой, которая в свою очередь из-за этого посмеивается надо мной. Меня переполняли тяжёлые, противоречивые чувства: ревность, злость, обида, любовь и ненависть к нему. Мне так всё это надоело, и я так устала от всего этого. А мой Серёга оправдывался, винился, просил у меня прощение, становился передо мной на колени, целовал мне ноги, поднимал на меня руку и по-прежнему ходил налево. Наконец, за ссорами последовал разрыв отношений. Но в результате мне стало ещё тяжелее, потому что я очень любила его и не могла быть без него. Особенно мне нравилось, когда он стоял передо мной на коленях и просил прощение. Моё положение иногда складывалось в настоящий анекдот: посылаю его ко всем чертям и через некоторое время звоню ему и справляюсь, как доехал? В общем расходились и через некоторое время вдруг осознавали, что друг без друга не могли и дня прожить. Однажды не жили вместе несколько месяцев. Он уже другую нашёл и чуть было не женился на ней. Я же за это время сменила двух парней. Но однажды мы с Серёгой нечаянно встретились, обрадовались друг другу и опять стали жить вместе. Но в нашей совместной жизни почти с математической точностью стали повторяться обиды друг на друга и крутые, с мордобоем ссоры. А однажды, когда мы были в очередном раздрае, я оказалась у подруге на дне рождения. Пила виски, коньяк и захмелела так, что превратилась, по выражению подруги, в настоящий хлам. Она позвонила Серёге и попросила его, чтобы он забрал меня. Как потом она объясняла мне, так она хотела свести и помирить нас. Но всё получилось наоборот. Он приехал разъярённым и злым. Вытянул меня из-под стола, задрал сзади юбку и при всех отстегал меня своим ремнём, затем взвалил на спину, отнёс в машину и отвёз домой.
Вот так закончилась моя первая попытка выйти замуж.. Переживала я её страшно тяжело, почти ничего не ела и превратилась почти в щепку. Душа изболелась, извелась, перестала нормально спать, словно подцепила вирус бессонницы. Незаметно пришла к желанию покончить с собой. Но как-то незримо притупилась, угасла, улеглась и успокоилась душевная боль, появились сон и желание опять любить и быть любимой.
Гоша влюбился .
После моей неудачной попытки выйти замуж я испытала на себе наплыв тяжёлой волны самых противоречивых чувств. В них, казалось, было всё и в первую очередь – разочарование и неверие в возможность когда-либо найти порядочного человека. В какие-то моменты стало невмоготу жить одной и захотелось, чтобы рядом была хоть какая-нибудь живая душа. Собак я не люблю. Они мне казались грубыми и злыми и в любую минуту способными укусить и убежать. Кошек я тоже не хотела и боялась, но так сказать особой боязнью, которую иногда даже сама не понимала. В кошке мне виделась какая-то таинственная, магическая сила. Её взгляд казался мне колдовским, ненормальным, идущий откуда-то из глубины преисподней и пугающий своей таинственностью. А утверждение многих женщин о том, что кошки чувствуют, где и что у человека болит и что они обычно ложатся на это место и даже излечивают иногда, повергало меня в глубокий шок и растерянность.. А всякие там хомячки и крысы вообще вызывали у меня отвращение. Вот поэтому я как-то почти неожиданно для себя остановилась на птице. Но видеть птицу в клетке тоже не хотелось, как не хотелось и всё время переживать и думать, что она в неволе по моей причине. Стала перебирать в памяти, какие птицы более всего одомашниваются и остановилась на попугае. Первое, что меня в нём привлекло, так это его оперение – яркое, изящное, радующее глаз, даже мысли вызывающие какие-то необычные, экзотические. Оказалось близким моему сердцу и его молчаливая степенность. В общем я купила на птичьем рынке попугая Гошу. Он показался мне исключительно умным, добрым и очень красивым. Я быстро привязалась к нему и старательно ухаживала за ним. В клетке у него всегда была еда. Клетка не закрывалась, и Гоша свободно перемещался по квартире, но всё же значительную часть своего времени проводил в клетке. Жил в своё удовольствие и не имел никаких забот и хлопот. Сам ел, сам спал, сам песни пел и сам с собою разговаривал. И гулял по квартире в одиночку. Вот и подумала я, что оказывается далеко не каждой животине нужно общество себе подобных. Вот он – пример перед глазами. Живёт Гоша один и ничего ему больше не надо, всем доволен и ничего не просит и никаких планов на будущее не строит. Спокоен, красив, опрятен и чист и никакие любовные страдания его не потрясают и с ума не сводят. Чего ещё надо желать?
Но довольно скоро я убедилась, что относительно Гоши была неправа. Тот параллельный мир, который существовал рядом с нами, во многом копировал нас и даже имел определённую долю интеллекта, чувства и душевные волнения. В этом я вскоре убедилась на примере Гоши. Жил-то он у меня холостяком, но я как-то об этом и не подумала. А напрасно. Подоспел новогодний праздник, и меня одинокую и неприкаянную потянуло назад, в прошлое, в те далёкое детское время, когда на новый год у нас в квартире стояла наряженная ёлочка. Причём устанавливала и наряжала её я сама. Помнится однажды мне так и не удалось найти настоящую ёлочку и тогда я нашла большой куст высохшего бурьяна, отряхнула от снега, принесла домой и украсила его игрушками. Но теперь я взрослый человек, работаю, имею деньги, живу в городе. Так вот под новый год я купила настоящую ёлочку, нарядила её разноцветными игрушками и вдруг заметила, что мой Гоша пропал. В клетке его не было, на люстре, куда он любил садиться, когда лампочки не горели, он тоже отсутствовал.. Не было его и на форточке, на которой он иногда любил кататься. Я не на шутку встревожилась, стала искать его по всей квартире. Нашла в середине ёлочки никак не реагировал на моё вторжение в его личную жизнь и молча наслаждался встречей с любимой и, как показалось, был даже в глубоком трансе. Дрогнуло моё сердце, и горячая волна нежности и ласки к Гоше накрыла меня и унесла в сладкий, сказочный мир любви и надежды. И я на мгновение позавидывала Гоше и его подруге. Стеклянная головка и стеклянные глазки в тот же миг спустили меня с неба на землю, и я опять подумала: «Ну, что хорошего он в ней нашёл?» И в то же время мне было жаль разлучать влюблённую парочку, поэтому стеклянную попугайку я поместила в клетке. Гоша, не медля, рванул за ней, уселся рядом, видно, немного успокоился, а потом такое началось, отчего я подумала, что у Гоши был медовый месяц. Он принялся ухаживать за своей подругой с такой страстью и нежностью, что, с одной стороны, мне стало жаль его, с другой – я вдруг почувствовала в себе зависть и подумала с сожалением, что за мной так никто не ухаживал и вряд ли будет ухаживать. Видно, Гоша истосковался по любви, и его прорвало. Он прижимался к ней, пел любовные песни, вдохновенно и изобретательно, на разные голоса и интонации. В них звучали ласка и нежность, сердечный стон и глубокая боль. Я вслушивалась и иногда не верила своим ушам: неужели эта экзотическая птица способна на такие глубокие и сильные чувства? Но стеклянная попугайчиха никак не реагировала на старания Гоши и глухо и тупо безмолствовала. Тогда он пел громче, изобретательнее, выводил непостижимые рулады, разочарованно осекался и с осуждением смотрел на неё. Иногда отлетал от неё, делал перед ней какие-то замысловатые фигуры, похожие на танец, и ждал того же от своей пассии. Иногда он набирал в клюв воды и предлагал своей избраннице. Он уговаривал её на своём птичьем языке, широко раздвигал крылья, словно хвалился, какой он красивый и большой, складывал их и то опускал, то поднимал перед нею свою красивую головку и замирал на мгновения, ожидая от неё ответа. Но стеклянная кукла со стеклянными глазками упорно продолжала молчать От такой неблагодарности Гоша начал выходить из себя. Все его движения становились резкими, горячими, нервными. И вдруг он позволил себе такое, отчего ужаснулась даже я. Он ударил её лапой, как мне показалось, наотмашь и очень сильно. Но стеклянная кукла даже не нахмурилась. Тогда он ударил её ещё и ещё и пробил ей стеклянную грудь. Я испугалась, что Гоша поранит себе лапу и убрала из клетки игрушку. Чёрной пустотой в боку у неё зияла дырка. «Странно, почему Гоша подумал, что она девочка и влюбился в неё? - постоянно думается мне. – Ну, во-первых, наверное, оттого что она миниатюрная, меньше и слабее его и уже одно это вызывало у него чувства жалости к ней и рождало желание защиты, а во-вторых, она была так разрисована, разодета, что вся блестела и пестрела и это тоже, видно, привлекало его внимание и вызывало любовные чувства. Казалось бы, ну, что тут особенного? Птица есть птица – существо неразумное, не человек. Однако и ей понравилась пёстрая, красивая расцветка. Словом понравилась красота. « А губа не дурра, - как говорила моя бабушка. = Как и людям, нравится красивое. Интереано, а как всё же птицы различают, что красивое, а что некрасивое? Скорее всего различают от пёстрого и яркого. Скорее всего это пёстрое и яркое воздействует на их нервы и вызывает желание видеть это яркое и пёстрое. Видно, птица тоже имеет душу и способна и хочет любить». В связи с этим мне часто вспоминаются слова Лидухи: «Если женщина выходит за пределы своего жилища, где она может ходить хоть в трусах, хоть без них, хоть непричёсанной и неумытой, но, если она выходит, то обязательно должна выглядеть на «Ять». Это я от неё слышала, когда мы были ещё в интернате. И действительно на людях она всегда была опрятной и свежей, конечно, по возможности, если позволяли условия жизни. Тяга к тому, чтобы выглядеть на «Ять», помогала ей оставаться в форме, когда она стояла на рынке в морозную стужу и жила в дачном домике. Конечно, ничего в этом нового и оригинального нет. Женщины всегда стараются выглядеть привлекательными. Но всё же Лидкин принцип за пределами квартиры выглядеть на «Ять» жил во мне и словно следил за мной, чтобы я его строго блюла. А случай с Гошей утвердил и усилил во мне старую, как мир, истину, что женщина всегда должна быть яркой, привлекательной настолько, чтобы взгляд мужчины цеплялся и задерживался на ней, чтобы сердце его учащённо колотилось, а дыхание срывалось и задерживалось.
Попугай Гоша ещё долго и счастливо жил у меня в семье. Был нашим общим любимцем и немым свидетелем нашей семейной жизни. Сын научил его произносить слова «Гоша – умный и красивый». А однажды мы услышали от него «Хочу выпить. Хочу выпить». Больше всех смеялся сын, и я поняла, что это он научил его этим словам. Как-то почти само собой сложилось так, что мы поняли: Гоша слушает нас и поэтому мы свой разговор между собою вели с определённой оглядкой на Гошу.. Удивительно, но далеко не все наши фразы он копировал. Я ни разу не слышала, чтобы он воспроизводил грязные, обидные слова сыном Володькой, сказанные в мой адрес. Видно, понимала птица, что плохо, а что хорошо.
Тарас Акимович – любимый мой человек.
Но, как оказалось, меня уже поджидали новые приключения и испытания…
Бывало прихожу с работы, а дома меня встречают пустая квартира и гробовая тишина. Иногда есть хотела так, что по коже, казалось, голодная судорога валом перекатывалась. Но так как угощать было некого, то и готовить совсем не хотелось. Пожую бутерброд, выпью стакан чаю и – сыта. Вот уж когда я сполна познала, что такое одиночество. Убегая от него, стала ходить по гостям. Но вскоре заметила: мужья подружек откровенно флиртовали со мной, а их жёны косились на меня, молоденькую и симпатичную. Видно, боялись, что отобью мужа. Конечно, это чушь несусветная. Никого отбивать я не собиралась. Но по гостям ходить перестала.
И вот в это время моя разлюбезная подруга Лидка решила познакомить меня с сорокалетним мужчиной. Разница в возрасте у нас была почти в полтора десятка лет. И сделала она это весьма оригинальным способом. Не сказав мне ни слова, дала объявление в газету о том, что молодая и симпатичная девушка хочет познакомиться с мужчиной 30-40 лет. Я чуть было не поругалась с ней, когда узнала о её инициативе. Бесполезное это дело думалось мне: хорошие мужики все давно разобраны женщинами и крепко удерживаются ими.. Каждый хороший мужчина сегодня – на вес золота , на строжайшем учёте и бдительно охраняется. Все схвачены, все приватизированы.
Но мой новый знакомый оказался, как говорится, мужчиной что надо: ростом повыше меня, симпатичный, умный. При знакомстве подарил мне огромный букет цветов. Я так обрадовалась и так была тронута, что первые минуты встречи заикалась на каждом слове и уж, когда поняла, что заика ему не нужна, взяла себя в руки и больше не позволяла себе заикаться. Затем цветы были на каждом свидании. Он буквально завалил меня ими. Сразу поняла, что я ему понравилась и что наши отношения будут иметь продолжение. Меня это окрылило. Иногда мне казалось, что я не ходила, а летала и строила планы на будущее. Тарас Акимович (так звали моего нового бойфренда) работал вахтовым способом. Две недели трудился на нефтяной вышке, две очередные недели был свободным и занимался своим бизнесом: на берегу Волги имел с братом небольшую пилораму. Не скажу, что у нас всё так гладко и быстро пошло. Он в годах, а я тоже уже не совсем молоденькая. Всё же некоторое время присматривались друг к другу. Ну, быть может, он в большей степени это делал. По крайней мере мне так показалось. А я, словно пятнадцатилетняя девчонка, на радостях сразу все тормоза отпустила. И уже в первые две недели между нами произошло всё, что бывает между мужчиной и женщиной, когда они живут вместе. Тарас жил в двухкомнатной квартире с матерью и братом и поэтому часто оставался у меня. Для меня это были такие счастливые дни, что и сейчас, по прошествии многих лет вспоминаю их с благодарностью. У нас часто бывало так, что я весь день находилась на работе, а он оставался у меня дома. Так вот не на диване валялся или с дворовыми мужиками козла забивал, а ходил на рынок и по магазинам, готовил еду, убирал в квартире, ремонтировал, пилил, сверлил, в общем без дела не сидел. А когда я приходила с работы, он надевал на себя фартук, усаживал меня за кухонный стол, и, пока я не наемся, суетился вокруг меня. Спать ложились рано и, как молодые, долго шептались и целовались, обнимали и гладили друг друга. А уж что касается секса, то скажу откровенно, что такого сладкого секса я не имела ни до Тараса, ни после него. Как только наступала ночь, я превращалась в бесстыдную похотливую бабу, которая в постели теряет голову и живёт только своими чувствами и желаниями. И что удивительно, мне не было стыдно ни перед Петром, ни перед собою. А впрочем, чего стыдиться? – спрашивала я себя. – Я никакого преступления не совершала. Тарас давно в разводе с женой, свободный, никому и ничем не обязанный и, как я всё больше и больше убеждалась, любил меня. А все эти чувственные наслаждения, как сон, еда, даже отправление естественных надобностей, преступлением, как я понимаю, не являются. Так устроен человек, а поэтому и ругать, и оправдывать себя за них нет необходимости. Так что признаюсь я жила, как в раю и всё чаще и основательнее стала думать о том, чтобы наши отношения закрепить регистрацией в загсе, узаконить их и не считать себя сожительницей, человеком, временно пребывающим в райском состоянии. Выходит захотелось рая надёжного и до конца жизни. Но то ли сама природа воспротивилась этому, то ли я была такая наивная, только пребывание в раю неожиданно быстро завершилось. Через несколько месяцев стал мой милый задерживаться на работе – приезжать с вахты не через неделю, как обычно, а дней через десять а то и двенадцать, стал ночевать у матери, на мои телефонные звонки не отвечал и на мои вопросы отделывался общими фразами. Я переполошилась и позвонила его брату. Он сказал мне, что у них большие проблемы в их маленьком бизнесе. Точнее говоря, их пилораму отбирают у них за долги. И поэтому, чтобы сохранить бизнес, им нужны немалые деньги. «Мы пытаемся взять кредит, - рассказывал брат, - но так как у нас зарплата небольшая, банк нам отказывает в кредите. Тарас вне себя, ругается матом, психует, бесконечно курит, начал пить водку. Перспективы никакой не видит. Позеленел и почернел лицом. Ночи напролёт не спит.». Ну и что? Разве моя добрая душа не ёкнула, не дрогнула. Разве может она бросить в беде близкого, тем более любимого человека? Не может. Сама будет последнюю корку доедать и помогать человеку. Это же в крови у нас, у русских. Или, простите почти за матерное слово, это в нашем менталитете. В общем я решила взять на себя кредит и помочь любимому человеку. Но вдруг столкнулась с тем, что и меня банк поставил под сомнение, мою способность выплатить кредит, после чего впервые в жизни я пришла в церковь, молилась при свечах перед иконой и просила бога помочь мне. И бог услышал мои молитвы. Чудо свершилось: банк вошёл в моё положение, смилостивился и выдал мне кредит, не смотря на мою небольшую зарплату. Да ещё какой кредит! Мой суженый был вне себя от радости. Была довольна и радостна и я. Действительно, думалось мне тогда, существует божья милость и божья помощь. Как легко и радостно жить, осознавая, что она действительно есть. Я оформила кредит на себя с обязательством выплатить его через пять лет. Скажу откровенно: надеялась, что за это время Тарас станет моим законным мужем. Мы ещё довольно молоды. Будем работать и кредит легко выплатим. В конце концов многие живут с кредитом. Мой суженый написал мне расписку, что получил от меня крупную сумму денег. На радостях зацеловал меня. Целовал руки и всё приговаривал, что я необыкновенная женщина, что такой во всём мире больше нет, что я не просто хорошая, я суперчеловек.
Но на этом дифирамбы в мой адрес и прекратились. За ними последовало сухое, вязкое и длительное молчание. Сам не звонил. На мои телефонные звонки не отвечал. Через два месяца прислал СМС-ку: «Скоро встретимся и поговорим серьёзно». Но время шло, а встречи так и не получалось. Наконец, получила коротенькое письмо, что-то вроде записочки, где говорилось, что он выставил свою квартиру на продажу. А когда продаст квартиру, расплатится с банком, сохранит и приумножит свой бизнес и начнёт зарабатывать хорошие деньги. Затем получила от него второе письмо-записку, в которой сообщал, что лежит в больнице и, по всей вероятности, скоро будет прооперирован. Я глубоко опечалилась, накупила сумку фруктов и различных деликатесов и чуть было не поехала к нему в больницу, но остановилась чуть ли не у порога. Обзвонила все больницы города и ни в одной не обнаружила своего любимого. Так постепенно я осознала, что Пётр меня обману по-крупному, предал, растоптал, унизил и посмеялся над моей бабьей доверчивостью. Но удивительно, что где-то глубоко в душе, в самых тайных и тёмных её закоулках, притаившись смирёхонько лежала надежда на то, что всё случившееся не более приснилось или пригрезилось в лёгкой полудрёме или просто придумалось в качестве мифа и, как ни странно, чувствовала в то же время, что появись он сейчас передо мною, всё простила бы ему, всё начала бы сначала и, наверное, всё повторила бы с кредитом. Но оказалось, что ни природа, ни всевышний, ни я на такие чудеса не способны и поэтому вот уже многие годы я живу одна. И что самое страшное для меня было осознавать, что такого, как Тарас, я никогда не найду. Душа болит, сердце щемит, бессонница и тоска, кажется, скоро окончательно доканают меня. Порою кажется, что жизнь окончательно потеряла свою привлекательность и ценность. Только сейчас я по-настоящему поняла, что жизнь имела смысл тогда, когда можно было о ком-то заботиться, быть востребованной и полезной, дарить свои чувства, видеть счастливые, любящие тебя глаза.
Как я вышла замуж
А вчера я опять познакомилась с мужчиной. Ему под сорок, он одного со мной роста и такой худой, что, кажется, он – это одни кости, туго обтянутые кожей. У него большой, немного с горбатинкой нос, большие навыкат глаза. В этой части лица у него было что-то от хищной птицы. Взгляд обычно плотный, продолжительный и в то же время где-то на заднем его плане просматривалось спокойствие, похожее на дебильность и туповатость. Я обычно не выдерживала его взгляда и не отворачивалась, а опускала лицо с лёгким внутренним смятением. Поначалу именно этот задний план его взгляда задевал и напрягал меня. Мне всё казалось, что он забирался мне в душу и придирчиво рассматривал её изнутри. Но постепенно заметила и осознала, что делал он это как-то механически, без цели и поэтому постепенно смирилась с его проникающим взглядом, привыкла к нему и не втягивала от него голову в плечи. Антон, так звали моего нового знакомого, около двадцати лет назад окончил среднюю школу и всё это время работал подкрановым рабочим. В горячем цеху. Книжек не читал, по театрам и кино не ходил, увлекался рыбалкой или во дворе дома часами «забивал» козла с местными мужиками. Антон был мягким, покладистым, совсем неконфликтным человеком и совсем неинициативным. Всё, что его окружало и чем он занимался, его устраивало и большего он не желал. Антон жил с матерью и двумя сёстрами в большой трёхкомнатной квартире. Меня это как-то сразу и основательно задело и напрягло. Неужели он девственник? Тогда здесь, как говорится, что-то не так: то ли больной, то ли гомик.. Опять же как-то само собой получилось, что в наших отношениях я взяла инициативу в свои руки. По моей инициативе мы ходили в кино и театр, гуляли по центру города и по набережной, бродили по паркам. Так же постепенно проявилось, что Антон оказался довольно прижимистым, настоящим жмотом. За билеты в театр и кино деньги мне не отдавал, хотя я у него их и не просила. Но мог бы и сам догадаться. Живём-то на одну зарплату. В кафе, не говоря уже о ресторане, не приглашал. А ведь иногда очень хотелось посидеть, особенно на набережной, посмаковать мороженое, поглазеть на проходившие теплоходы. Конечно, я могла бы всё это и сама организовать. Но признаюсь хотелось, чтобы всё это исходило от мужчины. Но Антон к этому был, как говорится, нем и глух.: то ли жадность раньше его родилась, то ли не понимал и не чувствовал, что хотелось мне. Да ладно, думалось мне. В конце концов это не самое главное. А то, что мужик прижимистый, это для семьи, пожалуй, даже хорошо. Будет тянуть не из семьи, а в семью, что для семейной жизни самый раз. Так я постепенно стала думать об Антоне, как о будущем муже, хотя не только любви, но и мало мальской симпатии к нему не было. Пожалуй, единственное, что мне нравилось в нём – это его спокойствие, покладистость, готовность соглашаться со мной во всём. Это качество, вроде, и тешило моё сердце, и в то же время вносило в наши отношения какую-то преснятину, скучную и неприятную. И всё же день ото дня во мне крепла мысль о тои, что Антон мог бы стать моим мужем. Пусть он не яркая личность, пусть в нём нет той изюминки, которая заставляла бы постоянно думать о нём. Но он такой человечный, такой обыденный. С ним легко и просто, не нахамит, не обругает. Что ещё надо для семейной жизни? Любви? Да. Любви, хоть немного, хоть щепотку. Но ничего. Как говорили в старину: «Стерпится – слюбится». Привыкнится и всё будет путём.
Постепенно в моей непутёвой голове созрела идея подтолкнуть Антона к браку со мной. А что? Хватит и так мы с ним уже полгода ходим, как жених и невеста. Но, прежде чем это сделать, я решилась проверить его как мужчину, После очередного посещения последнего сеанса кино я пригласила его к себе и предложила остаться и переночевать. Он охотно согласился. Хорошо поел. Выпил водки. Посмотрели телевизор и легли спать по разным постелям. Но через некоторое время он перебрался ко мне. Что произошло дальше подробно расписывать не буду, а произошло то, что и должно было произойти, что я запланировала и по чему давно истосковалась. Но увы…Произошло как-то всё не так, как хотелось, думалось, представлялось. Ни хороших слов от него не услышала, ни ласки. Не погладил, не обнял, не поцеловал. Как только оказался рядом, сразу принялся снимать с меня грубо и быстро остатки одежды. Я непроизвольно ужалась, даже попыталась сопротивляться, но он вдруг заорал на меня: «Что я тебе не мужик что ли? Или тебе другого подавай? Я молча, покорно отдалась ему, замкнулась и ушла в себя с чувством горечи, стыда и обиды. Антон сделал своё дело, удовлетворив себя, сходил на кухню, попил воды, лёг в свою постель и уже через пару-тройку минут заснул крепко и до утра. А я ещё долго переворачивалась с боку на бок и думала: «Неужели и дальше секс для меня будет таким противным? А если так, то как же быть, зачем нужна такая семейная жизнь, только для того, чтобы родить детей? А всё остальное вычеркнуть?» Заснула я уже глубокой ночью. Спала хорошо. А, проснувшись, как ни странно, чувствовала себя отдохнувшей. Грязного ледыша на душе не было – видно растаял. Я торопливо сделала Антону завтрак. Он хорошо поел, даже поблагодарил и поцеловал в щёку, а когда направился к выходу, в этот момент меня словно кто-то кулаком в лоб ткнул, и я сказала: «Вот что, милый, после работы приходи ко мне. Оставайся у меня, и мы будем жить, как муж с женой…если ты, конечно, хочешь. А попозже даст бог зарегистрируемся».
Он словно ждал такого поворота в наших отношениях и, Не задумываясь, сказал «приду» и посмотрел на меня хищным, колючим взглядом, словно спросил, насколько твёрдо моё решение. Я почувствовала, как побежал холодок по спине и опустила голову.
Через месяц я сказала ему, что надо зарегистрироваться, на что он ответил всё так же спокойно и, не задумываясь:
- Ну, что же, если хочешь, давай зарегистрируемся.
Да, признаться, я очень хотела и через месяц стала, так сказать, нормальной замужней женщиной, которой теперь можно подумать и о ребёнке. Как и положено ему было природой, он родился через девять месяцев здоровенький, крепенький, горластый и жадный до еды. Антон по-прежнему работал на заводе, в свободное время, а у него его было немало, забивал козла с мужиками. Я смирилась с этим, потому что Антон работал в сильно загазованном отжигательном цехе и своё длительное пребывание на улице он объяснял тем, что ему хотелось и требовалось побольше подышать свежим воздухом. Я соглашалась с ним, мирилась с тем, что он мне практически ни в чём не помогал дома. Мирилась, пожалуй, ещё и потому, что Антон не пил, не курил, был мягким, покладистым, не придирался ко мне по пустякам, не выговаривал мне за какие-нибудь мои оплошности. В еде был неприхотлив, ел всё, что ни приготовлю. Носки занашивал до дыр, пока сама с него не сниму и не дам ему новые или наскоро зашитые. Что ещё надо для счастливой семейной жизни? Но ощущение счастья не приходило, а вместо него появилось и осталось, как потом оказалось, устойчивое отвращение к интимной жизни с Антоном. Я превратилась в женщину из анекдота: занимается женщина любовью, смотрит вверх и озабоченно думает: «Надо бы потолок побелить, обои на стенах сменить». Всё чаще интим с Антонов превращался для меня в пытку. На это время хоть убегай из квартиры. Дошло до того, что мне было неприятно, если он дотрагивался до меня. Я всячески увиливала от секса, ссылаясь на плохое настроение, а самой частой отговоркой у меня была ссылка на то, что, якобы, у меня болит голова. Однажды перед сном Антон протянул мне стакан воды и таблетку и сказал:
- Выпей.
- Зачем? – недовольно спросила я.
- Чтобы голова не болела.
- С чего ты взял, что она у меня болит?
- А…а. Значит не болит, тогда я лягу с тобой.
На этот раз он меня так отделал, что я с отвращением вспоминаю этот интим и сегодня. Он-то, как только с меня свалился, сразу и захрапел. А я ещё некоторое время лежала, с отвращением вспоминая и переживая всё то, что только что было. Затем ушла в ванную, тщательно подмылась и долго рыгала, опрокинувшись над унитазом. Однажды, отчаявшись, я сказала в сердцах: «Нашёл бы себе женщину и занимался бы с ней любовью.» Антон пристально посмотрел на меня хищным, свирепым взглядом и спросил:
_ Ты что? Чёкнулась или напилась? Всё? Нажилась семейной жизнью? Моего Вовку хочешь без отца оставить? Или уже нашла ему другого? Что с тобой?
В этот вечер после работы он пришёл к своей матери и жил у неё неделю, пока я не притащила его домой, встала перед ним на колени, попросила прощение и заверила его, что развала семьи не хочу и больше не буду говорить подобных слов. Да. Действительно я взяла себя в руки и всякий раз, когда случался у нас интим, я делала вид, что испытывала удовольствие, была во всём покорной и услужливой. Только вот Антон, к сожалению, ничего не понял и ни в чём не извинился. Я крепилась изо всех сил и успокаивала себя осознанием того, что я не хуже других, что у меня есть семья, что муж не пьёт, не курит и налево, вроде бы не ходит и даже любит меня. Именно это обстоятельство придавало мне силы и помогало держаться на плаву. А то обстоятельство, что из-за плохого секса я могла оставить сына без отца, меня как-то не напрягало и не терзало.
Лидка, минты и Василий Егорович.
Лидка Егорова – моя лучшая подруга. Когда и при каких обстоятельствах мы познакомились, я уже и не помню. У неё двое детей, муж пьяница, драчун и матерщинник. Вчера жду на остановке троллейбуса, а она торопливо проходит мимо с полными сумками в обеих руках.
- Ты куда это, подруга, так спешишь? – спрашиваю, глядя на её тяжёлые, раздутые сумки.
- Да сигареты своему купить забыла, - отвечает она и приостанавливается.
- В нашем магазине и возьмёшь, - проговорила я.
- Таких нет. Он курит только ростовские.
Да, да, вспомнила я. Он курит только ростовские. Однажды в поисках этой марки сигарет она изъездила весь город, забралась на его окраину и, когда, наконец, нашла, со злости набрала около трёх десятков пачек. Но зато, когда укладывала их на видном месте в шифоньере, не без гордости говорила мужу, что накупила их так много из-за большой любви к нему. Где тут правда, а где ложь и сколько того и другого, как говорится, без бутылки не разобраться. Лидка всегда была для меня загадкой. Любила она своего мужа или не любила, я так до конца и не поняла. Может быть, что-то в нём любила, может быть, за что-то уважала. А главное, пожалуй, было в том, что она хотела иметь мужа, быть, как все, иметь семью. При этом, говоря о своём муже, нередко употребляла бранное, в её понимании, бранное слово «паразит». А мой-то паразит, говорила она и при этом непременно ударение делала на слове паразит и произносила его с негативным оттенком. Однако негатив, который она в него вкладывала, был легковесным, почти воздушным, на нервы не давил, но в памяти оставался, потому что звучал часто и с лёгким оттенком брани. Вот я порою и думаю, как мы все по-разному устроены. Ведь Антон мой не курит и не пьёт и очень редко, когда приходит домой навеселе, а если и случается такое, молча садится у телевизора зимою, а летом уходит к мужикам в домино играть, но главное ко мне не цепляется, скандал не устраивает. Уже не первый год он такой…покорный и услужливый и это навсегда. И недаром многие знакомые женщины говорили, что повезло мне с мужем. А я, дура, даже спать с ним не хочу. А ведь никто не знает, что у меня в душе творится. И Антон не знает. Думает, что всё хорошо у нас. А может быть, и вправду у нас всё хорошо? Дело осталось только за маленьким – полюбить мужа. Но как это сделать? Пробовала. Заставляла себя полюбить его. Понимаем друг друга. Иногда налицо единение наших душ, не ссоримся. А вот единение тел не получается. Отлыниваю от секса, придумываю себе какие-нибудь занятия на вечер или брожу полночи по квартире, пока не заснёт. Когда же, наконец, удостоверюсь, что спит, мышкой юркну под одеяло с краешку, притаюсь и засыпаю, не касаясь Антона. Кровать у нас большая. Ещё пятерых таких, как я, можно уложить и будет просторно. А у Лидки с пьяницей мужем всё есть: и секс, и оргазм, и желание секса, и мужик, хотя и называет она его паразитом и ругает, на чём свет стоит, при ней. У неё семья, она полноценная женщина. А то, что она мне рассказала три дня назад, так совсем и понятно, непонятно. Её муженёк возвратился домой поздно ночью пьяный, как хлам. Лифт уже был отключён, и он добирался до своего шестого этажа половину пути в вертикальном положении, а его оставшуюся часть – на карачках, т.е. на четырёх точках опоры. А так как пьян был сильно, часто клевал носом. Наконец, добрался до своей квартиры, с трудом отыскал в карманах ключи. Но в замочную скважину, как ни пытался, попасть ими не смог. И тогда принялся кулаком барабанить в дверь. Но Лидка, намаявшись за день, крепко спала в дальней комнате и ничего этого не слышала. В результате проснулся сосед, вышел и помог ему открыть дверь и войти в квартиру. Но к этому моменту Лидкиного мужа уже распирала обида за то, что жена так долго не пускала его домой.
- Почему меня, законного мужа, ты не пускаешь домой? Почему я должен стоять под дверью и ждать, когда ты выспишься и соизволишь впустить меня в мою квартиру? – выговаривал он ещё сонной жене. Вслед за этими словами последовала отборная матерщина, и пошли в ход кулаки. В мгновение он разукрасил её лицо ссадинами. Она не шумела, не плакала в голос, только увёртывалась от ударов и говорила почти шёпотом, опасаясь разбудить детей:
- Ну, что ты, милый, ну, зачем же так? Ну, хватит. Ну, не надо. Я крепко спала и ничего не слышала. Перестань. Успокойся. Пойдём я тебя покормлю, а то всё остыло.
То ли её непробивная невозмутимость, то ли интонацию она допустила неприятную для мужа, только он взорвался с ещё большей силой, метнулся на кухню, куда и она отправилась с надеждой покормить и успокоить его. Василий схватил кухонный нож, лежавший на столе, прижал жену к стенке и заорал:
- Да я тебя сейчас вот пырну, кольну и тебя – нет!
Лидка испугалась, закричала и стала звать на помощь детей. Но муж ладонью закрыл ей рот и потребовал:
- Прекрати, сука, а то на кусочки порежу и собакам скормлю.
Последние его слова произвели на неё такое ошеломляющее впечатление, что её словно что-то взорвало изнутри. Она отбросила от себя мужа так, что он оказался на полу, рванулась в коридор, где стоял телефон, и, пока муж поднимался и занимал устойчивое вертикальное положение, она быстро набрала номер районного отделения милиции и попросила помощи. Через две-три минуты у её дома остановилась милицейская машина (видно, проезжавшая мимо), прозвучал требовательный дверной звонок, и Лидка, не спрашивая «кто там?» распахнула дверь. Вошли два парня в милицейской форме, представились, строго спросили:
- В чём дело? Какова причина вызова?
Но вопрос о причине вызова оказался поспешным и практически ненужным. Она была видна на её лице, обезображенном ссадинами, кровоподтёками,тяжёлыми сливовыми синяками, размазанной по щекам кровью.
- Дерётся. Угрожает зарезать меня и детей, - сказала Лидка, еле шевеля разбитыми, распухшими губами. К этому моменту муж вышел из кухни. В одной руке он сжимал нож, другой – держался за стену. Вызывая милицию, Лидка имела целью попугать, урезонить мужа.
- Ясно, - сказал милиционер. – Доставим в участок, там и составим протокол. И передадим в суд. Лет несколько посидит, глядишь и ума наберётся. И присмиреет. Пошли.
На мгновение-другое в коридоре повисла плотная, тяжёлая, напряжённая тишина. Лидка не ожидала такого поворота, а муж, напрягая пьяные мозги, думал: «С чего бы это? И откуда они взялись и вообще зачем всё это? Жили, жили мирно. Никому не мешали, сами своими делами управлялись и вдруг – минты появились, как с неба свалились. Да кто же их позвал? Лидка что ли? Или они сами приехал?
- Ты долго будешь стоять и раздумывать? Пошли с нами. Вперёд. А то сейчас наручники оденем.
Другой милиционер, стоявший всё время молча, зашёл за спину мужу и стал подталкивать его к двери.. Василий, видно, осознал сквозь пьяный туман, в какую яму и как глубоко он проваливается, вдруг подал голос, совсем отличавшийся от того, каким только что разговаривал с женой.
- Зачем в участок? Мне и здесь хорошо и здесь можно поговорить и договориться.
Но милиционеры были непреклонны и уже стали было открывать дверь, как вдруг заговорила Лидка голосом хозяйки положения:
- Эй! Эй! Подождите. Подождите. Чего это сразу, вдруг? И зачем? Чего, так что ли нельзя?
- Он вас бил? – спросил милиционер.
- Ну?
- Чего ну? Я вас спрашиваю бил?
- Ну?
- Чего нукаете? Он бил вас? Вы вызывали милицию? Он угрожал вам ножом, грозился зарезать вас и детей?
- В общем-то да. Ну…
- Хватит нукать. Вот посидит в обезьяннике…А потом, как суд решит.
Эти слова сильно опечалили Лидку. О суде она, как говорится, и думать не думала. «Приедут минты, - дкмалось ей, - постращают своими фуражками с кокардой и золотистыми погонами на плечах и уедут…до следующего вызова. А в тюрьму нет, не надо. Это слишком хорошо ему там будет. А я здесь – и работай, и с двумя его детьми управляйся. А потом какой мой заработок? На еду еле-еле хватает. Да и все будут говорить, что я родного мужа в тюрьму упрятала. Это как же тогда среди людей жить?»
Когда милиционер уже вывел мужа на лестничную клетку, Лидка метнулась к нему и, приговаривая негромко (соседи ещё спали), но зло и решительно «пошёл, пошёл назад» затолкала мужа обратно в квартиру. Причём проделала она это как-то по-особому быстро и ловко. Милиционер опешил и с заметной долей возмущения проговорил:
- Гражданочка, вы что позволяете себе? Его ждёт суд.
- Ребята, миленькие, родные, не надо. Не надо. Давайте будем считать, что мой вызов – это недоразумение. Я сама с ним разберусь, - говорила Лидка, и голос у неё был уже другой – просящий, по-матерински мягкий и добрый.
- Ну, ладно, - сказал один из милиционеров. – Мы отдаём его вам. Но если опять будет буянить, драться и угрожать ножом, звоните нам. Приедем, заберём и устроим ему проминаж по мордовским лагерям, чтобы подышал свежим лесным воздухом на лесоповале и сравнил жизнь в тюрьме и на воле.
Минты уехали. Лидка закрыла за ними дверь мягко, без нервов. В это время муж снял с себя рубашку и направился в спальню.
- Куда? – закричала на него Лидка. – В ванную! Пошёл в ванную!
Василий то ли испуганный милицией, то ли уставший от бессонной ночи послушно пошёл в ванную. Лидка сняла с него всю одежду, сделала ему горячий душ, помогла забраться в ванную и, как ребёнка, принялась мыть его молча и сердито. Он тоже молчал и только сопел и кряхтел. До него, видно, наконец, дошло, что он в очередной раз в своей грубости зашёл слишком далеко. Но купание ему нравилось. Он с удовольствием подставлял себя жене, наслаждался горячей водой и отходил, мягчал душой и телом, украдкой посматривал на жену и думал, что она уже в который раз отвела его от карающей руки правосудия. Наконец, она вымыла его, вытерла большим банным полотенцем, свернула его и ударила им мужа вдоль спины и при этом хмыкнула и шаловливо сказала:
- Всё. Чистенький. Можешь ложиться спать. Иль поесть что собрать?
- Не хочу. Пойду спать.
- Хорошо. Спи спокойно. На работу разбужу.
Какие мы все бабы разные.. Если бы мой Антон такое со мною сотворил, главное, поднял бы руку на меня, я, конечно, развелась бы с ним. Это однозначно. Это даже обсуждению не подлежит, а если бы просто напился и устроил бы скандал, я бы с ним полгода не разговаривала бы. А уж спать постелила бы ему отдельно и скорее всего около порога, как последней собачонке. И мыть не стала бы и при возможности отходила бы половой тряпкой. Конечно, плохо получилось бы. Рассорилась бы со своим Антоном вдрызг. Такое у меня уже было. Антон уходил. Жили врозь, еле-еле склеили свою семью. И сейчас нехороший осадок лежит на душе, не растворяется и не улетучивается. А у Лидки – всё только нормально, всё хорошо и не только на словах, но и, видать, и на деле. Вчера прохожу мимо магазина, а она опять бежит с полными сумками.
- И куда ты торопишься? – спрашиваю её.
- Да скоро Вася с работы придёт. Надо успеть кое-что сварить, разогреть, покормить. А там и мне скоро на работу в ночную смену.
Я что-то удивлённо проговорила, улыбнулась и покачала головой, а Лидка, попрощавшись, побежала дальше. Она всегда ходила так быстро, торопливо, что мне почему-то казалось, что она бегала или даже летала. Однажды я её спросила, а как у неё обстоит дело с этим…как его, с интимом, не тяготится ли она им? На что она на полном серьёзе, несколько даже удивлённо ответила, что с интимом у неё всё хорошо и было бы лучше, если бы он был чаще. Но и так хорошо, не бедствую, не страдаю. Довольна. Вася хоть и не очень ласковый в постели, сказала она, но мне его хватает, как говорится, за глаза.
Хлам.
Я много думала и думаю о Лидке. От семьи в целом, от мужа, в частности, она получает и шишки, и удовольствие. Живёт и ни о чём другом и не думает. И мне иногда кажется она великая женщина. Я вот так не могу, а иногда кажется и не хочу. А надо бы…Я никогда не считала себя фригидной. Ранее, до Антона получала в интиме разрядку, удовольствие. Но вот с Антоном в этом плане ничего не получается и, кажется, уже никогда не получится. Как ни горько осознавать, но я заметила за собой, что почти невольно поглядываю на мужчин, отмечаю у некоторых хорошую мужскую стать, от некоторых меня бросает в пот и жар. И о ужас! Чувствую в себе растущую потребность познакомиться с кем-нибудь из сексуально привлекательных мужчин. Иногда во мне такой жар, такая я вся горячая и взвинченная бываю. Иногда закрою глаза и вижу, а главное, чувствую, как какой-нибудь мужчина, больше похожий на мужлана, жмёт и крутит меня, целует и так давит, что трещат мои косточки, и выходит из меня жар, и становлюсь я какая-то не своя, вроде бы, опустошённая и облегчённая и в то же время какая-то вялая и тяжёлая. Боже мой, уже сколько раз я в мечтах отдавалась высокому и статному, обаятельному и нежному. Ну, почему, почему с кем-то другим мне хочется заниматься интимом, а с мужем, родным и близким человеком не хочется. Многие подруги и знакомые мне твердят «а ты заставь себя полюбить своего мужа, полюбить таким, какой он есть. Он же полюбил тебя, какая ты есть со всеми твоими достоинствами и недостатками. Вот и ты это сделай хотя бы в благодарность за то, что он тебя выбрал из миллионов женщин и именно на тебе женился».
Но как это сделать? Как ни пытаюсь, не получается. А разводиться не хочется. А тут ещё Антон стал настаивать, чтобы я родила ему ещё и девочку. А я не хочу. Даже девочку с ним не хочу. А может быть родить и заставить себя смириться со всем? В конце концов не я одна такая. Да и нужен ли оргазм женщине? Жила она тысячелетия без него и ещё столько проживёт. И мы с Антоном на зависть многим будем жить мирно и долго и, если смотреть со стороны, счастливо. Только вот всё равно это как-то, не по-настоящему, не по-человечески.
Смотрю я на Лидку и удивляюсь. И опять она вчера нагруженная сумками до зубов, торопилась домой, а были бы крылья, наверное, и полетела бы. Озабоченная, но лицом светится, хотя и измотанная двумя работами, долгами, в которые залезла по уши, и бесконечными заботами о семье .Опять спрашиваю её:
- Куда, подружка, так торопишься?
- Домой. Куда же ещё? – ответила она тоже торопливо. – У меня радость-то какая – муж работу нашёл с более высокой зарплатой. Сейчас приду и стол праздничный накрою. Бутылку хорошего вина поставлю. Сексуальное бельё купила. Устрою настоящий праздник.
Вот так. Она счастлива. А мужу её уже пятый десяток. А он еле-еле десятилетку окончил, затем – шофёрские курсы. Нигде толком не работал.. Только вся и ценность, что мужчина. Постояли мы с ней, поговорили и разошлись. Лидка ускоренным шагом подалась по своему пути, словно полетело. Впереди её ждало счастье. А я пришла домой и ощущение у меня вдруг появилось такое, словно стены у нас ледяные и везде в комнатах какая-то холодная отчуждённость, неприкаянность и неустроенность, хотя и обстановка у нас современная, и сын, выучив уроки, сидит за компьютером, не собак на улице гоняет, а сидит дома. Чего ещё надо желать? Вожусь на кухне и думаю, кому из нас больше повезло и повезло ли? Лидке с её мужем-выпивохой, скандалистом и драчуном, лентяем и паразитом или мне с таким правильным во всех отношениях, серьёзным и ответственным, сдержанным и холодным, как ледыш в душе. Видно, больше повезло Лидке. Жизнь у ней куда труднее моей, но она счастливее, у неё тепло на душе, счастье и радость, как говорится, из глаз выпирает. И что лучше, приятнее и желаннее пойди разберись. Вот что значит выбирала себе мужа не по любви м даже не по влюблённости, а по его положительным качествам. У меня перед глазами постоянно висит картина вечно пьяного отца, часто пьяной матери и голодного брата.. И я тоже немало голодала, а в лучшем случае перебивалась хлебом и водой.
Нет, нет. Антон хороший человек, но с каждым днём какой-то всё больше и больше чужой и чужой.. Через силу, но может быть и рожу ему ещё маленького. Может быть, может быть…И будем мы жить долго, счастливо и правильно, если опять же смотреть со стороны. Но жизнь будет пресной и холодной, сумрачной и долгой и, скорее всего, надоест и опротивеет.
Весна в этом году случилась небывалая. Снегу-то за зиму навалило вон сколько. Легковушки увязали по самый верх, стояли долго, крикливо визжали лысыми шинами, надрывно орали моторами, кляня зиму и весь белый свет. А вот теперь припекаемый горячим мартовским солнцем, снег стал быстро таять, оседать и превращаться в стремительные говорливые ручьи. Не знаю, как на других, а на меня всё это действовало так, словно с весной я рождалась каждый раз заново. Радовалась теплу, терпкому душистому воздуху, была переполнена желаниями и надеждами
А вчера со мной случилось такое, словно в меня ударил ослепительный разряд молнии. В ушах зазвенело, в глазах заиграли, забегали, как шальные, чёртики, огоньки, а на сердце стало радостно и почему-то так тревожно, словно оно остановилось перед чем-то ответственным и важным. Дело в том, что я в очередной раз залезла в интернет и почти нечаянно попала на какой-то форум. Его участники оживлённо общались друг с другом. Я вдруг обратила внимание на мужчину, который подписывал свои тексты словом «Хлам». Уже в самом содержании подписи меня что-то опечалило и задело. Я спросила, как ему живётся-можется, почему такое уничижительное имя он себе выбрал, устал ли от жизни или в ней для него просто мало тепла? Он ответил, как мне показалось, охотно и торопливо, и у нас завязалась переписка. Оказалось, что он немного старше меня, с высшим образованием, женат, имеет двух детей и, как он выразился, жену занозистую и сварливую, прозвавшую его «Хламом», что в её понимании он не представлял из себя ничего хорошего, а был всего лишь хламом, о которого все, кому не лень вытирают ноги.. Кстати, уже первые дни перениски у меня сложилось мнение, что он совсем не тот, о котором можно вытирать ноги. Скорее всего наоборот, и он сам о ком хочешь автрет ноги. И кстати говоря, эта подозреваемая мною его черта характера, мне нравилась. А если так, то тогда какая же его жена? Или она просто неблагодарная врунья? Эти вопросы разогревали мой интерес к незнакомцу, находившемуся по ту сторону компьютера., и я с живостью продолжала переписку с ним. Он оказался интересным собеседником, так как много знал и интересно рассказывал. У меня появилось желание встретиться с ним. Но это желание было отклонено мною как-то сразу, без размышлений, потому что общение в интернете – это общение, думалось мне, по сути дела со всем миром и где этот таинственный «Хлам» находится я и представить не могла: то ли в Сибири, то ли в Австралии, то ли где-нибудь дальше. Как бы то ни было, но общаться с ним мне хотелось. С помощью компьютера я это охотно делала и с каждым разом ловила себя на мысли, что это желание становилось всё более и более настоятельным и стремительно растущим. Стыдно признаться, но я ложилась спать с думой об этом человеке и с желанием скорее дождаться утра, добраться до работы, включить компьютер и найти «Хлама», почитать, что он в очередной раз написал мне. Я чувствовала, что ему тоже было интересно общаться со мной и это всё больше и больше подогревало моё любопытство к нему. Через некоторое время я узнала, что он по образованию инженер, работает в крупной компании, что семейные отношения у него не сложились. А недавно ко мне словно приклеилась странная догадка или просто мысль. Не знаю, как её и назвать. В общении с «Хламом» на меня вдруг повеяло чем-то отдалённо знакомым, вызывающее одновременно чувства приятные и какие-то ну право же непончтно какие-то смурные, холодные и неудобные, заставлявшие непроизвольно ёжиться и глубоко втягивать голову в шею.. Уже несколько раз с чувством горечи он сказал, что на ниве бизнеса он потерпел сокрушительное поражение. Я, наконец, решила узнать, кто он, где работает и живёт. С помощью друзей и знакомых, хорошо разбиравшихся в компьютере, узнала, что мой абонент оказывается живёт в нашем городе и работает в фирме, которая находится в центре города. Первое, что мне пришло в голову - предложить ему встретиться. Но «Хлам» обошёл молчанием мою инициативу. Это ещё больше разогрело моё желание увидеть его и поговорить с ним. Дело дошло до того, что я села на трамвай и подалась разыскивать офис его строительной компании - одной из многих в нашем большем городе. Но через несколько остановок я вышла из трамвая и пришла к себе на работу. Объяснение этому самое простое: не хотела быть навязчивой. Я села за компьютер и нашла своего «Хлама» и не без удивления прочитала его ласковые, приятные моему сердцу слова, где он называл меня умной, милой сладушкой. Конечно, до меня доходило, что слова эти шли скорее всего не от сердца, а от ума его, то есть просто сочинённые то ли позабавить меня, то ли на самом деле сделать приятное, приятное, но холодное, типа вкусного холодца. Но всё равно читать их было приятно, потому что они создавали праздник души, поднимали настроение, и я хоть и на короткое время, но становилась счастливой, хоть на немного, хоть на самую малость. Желание общаться с «Охламоном», читать его ласковые слова, думать о них и представлять себя такой, какой он меня называл, полностью поглотило меня, отвлекло от дел насущных и в результате в моих квартальных отчётах появились ошибки. Меня вызвал начальник отдела, сказал, что я переутомилась и предложил мне недельный отпуск. Но от отпуска я отказалась, взяла себя в руки и продолжала работать уже без замечаний и нареканий со стороны начальства. Но чувствую, что влюбилась и, кажется, с ума схожу, как девчонка. Влюбилась в человека, как сегодня модно говорить, виртуального. Понимаю также, что я интересую его всего лишь как абонент в интернете и тоже далёкий и виртуальный и больше ничего, а я, как дурра, всё думаю и думаю только о нём, жду общение с ним и впадаю в самое настоящее безумие. Меня всё раздражает и бесит. С мужем поговорить не о чем. Он уже работает мастером, и у него на уме одно: большой конвейер, сборка, детали… Я запустила все домашние дела, почти не готовлю еду, не стираю, не убираю в квартире. Знаю, что так долго продолжаться не может. Но ничего с собою сделать не могу. А вчера я вдруг прочитала его текст, адресованный другу, где он признаётся, что предпочитает женщин с короткой стрижкой и не любит женщин, которые ходят в брюках. Нет, не могу сказать, что это меня заинтересовало или сильно задело, но всё же произвело достаточно заметное впечатление. Уже на следующий день я посетила парикмахерскую и сделала себе короткую стрижку. А джинсы, из которых последнее время, как говорится, не вылезала, повесила в шифоньер и решила, что больше одевать их, по крайней мере в ближайшее время не буду. Чувствую, что потребность в общение с «Хламом» стало для меня настоящим наркотиком, и я в такой зависимости от него, что засыпаю и просыпаюсь с мыслью о нём. А уж поговорить с ним по компьютеру, как говорится, жду не дождусь, порою только и думаю об этом. Теперь мне понятна реакция алкоголика, смотрящего горящими глазами на бутылку водки. Что делать? Что делать? Признаться, боюсь, что меня это затянет так основательно, что я сойду с ума. Понимаю, чтобы избежать сумасшествия, надо немедленно прекратить общение с этим человеком, но я не в силах это сделать. У меня просто не хватит на всё это ни характера, ни желания, ни всей моей сути. Но и с мужем я разводиться не хочу, хотя по-прежнему к нему не просто равнодушна, а совсем холодна, а иногда даже полна неприязни. Когда по субботам и воскресеньям он уезжает на рыбалку, то это время для меня становится настоящим праздником. Скучаю, верю ему, когда он говорит, что любит свою жену. Он уважительный, интеллигентный и честный, и я завидую его жене.
А вчера в моей семье случилось настоящее большое ЧП. Антон, придя вечером с работы, достал из почтового ящика вместе с газетой извещение из банка, в котором несколько лет назад я брала кредит и который продолжаю выплачивать, о чём Антон не знал, потому что выплачивала я из своей зарплаты. Как человек спокойный и медлительный, он поужинал, как обычно молча и насуплено, походил по квартире, покряхтел озабоченно, остановился, пронзил меня своим тяжёлым хищным взглядом, от которого у меня по спине побежали мурашки и сердце заметалось в тревоге.
- Ты мне ничего не хочешь сказать? – спросил он так, что я растерянно пожала плечами и ничего не смогла проговорить.
- А напрасно. Мы вместе живём уже несколько лет, пора бы уже доверять друг другу даже самые неприятные тайны.
Признаться, про кредит в этот момент я не помнила. За текущий месяц уже заплатила, успокоилась и на время забыла про него.
- А ты подумай. Может быть, что и вспомнишь.
В его интонации, в содержании слов я услышала неприятную, унизительную интонацию надменности и холодного презрения. «Боже мой, о чём же он?- спросила я тогда себя, пребывая в большой растерянности. – Неужели узнал о моей переписке с «Хламом»? Но в ней нет ничего порочащего меня». Но Антон продолжал меня спрашивать и, как мне показалось, со злорадством следил за моей растерянностью, которая проявилась в том, как потускнел и упал мой взгляд, как местами подрагивал голос, а лицо мне казалось вытянулось, словно к подбородку подцепили тяжеленные гири.
- Ну, что? Может быть, всё же что-нибудь скажешь мне? – продолжал Антон, явно наслаждаясь моей растерянностью и виноватостью, не сходившей с лица.
Может быть, рассказать ему о моей переписке с Хламом? В конце концов ничего преступного в ней нет. Расскажу и отстанет со своими подозрениями и придирками. Но в тот момент, когда я открыла было рот, чтобы это сделать, Антон вытянул из кармана брюк надорванный конверт, извлёк из него небольшой листок, протянул его мне и всё так же с заметной долей холодной надменности сказал почти приказным тоном:
- Читай.
Я прочитала. Банк уведомлял меня, что через два месяца повысит процентную ставку и что я должна быть готова к этому и выплачивать кредит без задержки.
- Что на это скажешь? – продолжал Антон, нахмурившись и, кажется, даже приготовившись к чему-то нехорошему и решительному. Я не ожидала того, что было написано в письме, не знала, что ответить мужу, поэтому несколько растерялась, некоторое время молчала и напряжённо думала, что ответить мужу. – Выходит, что все эти годы я работал на твой кредит?
- Ну, почему же на мой кредит? Ты жил, ел, пил, одевался. На это ты и зарабатывал деньги.
Я быстро пришла в себя и заговорила, как мне показалось, достаточно чётко и обдуманно:
- Я тоже работала и работаю и какая у меня зарплата, надеюсь, знаешь.
- Знаю. Ну, и что?
- Ну, какая? Какая?
- Ну, десять штук. Ну, и что из этого?
- А то, что все до рубля я приношу домой. Так что тебя в этом не обманываю. А ты получаешь одиннадцать тысяч. Так что я получаю всего на одну тысячу меньше. А я женщина.
- Ну, и какой же кредит? Десятки, сотни тысяч или миллион? – продолжал любопытствовать муж, заметно изменив тон. Нет. Мягких и благожелательных оттенков в нём не услышала, скорее было что-то сдержанно примирительное. Это сразу подтолкнуло меня к тому, что я решила рассказать ему всю правду, потому что, с одной стороны, осознавала, что поступила всё же скверно, непорядочно, когда скрыла от мужа, что выплачиваю кредит, а деньги эти могли бы лечь в семейный бюджет и в результате, быть может, и ели бы сытнее, и одевались лучше. С другой стороны, в меня вдруг влилось настроение, при котором, как модно сейчас говорить, стало вдруг всё по фигу, то есть всё равно, до лампочки, по барабану. Разведётся? Уйдёт к другой женщине? Ну и пусть. Всё равно равнодушна, как кусок холодного дерева. Всё равно любви нет, чувств нет.
- Ну, так всё же какой кредит? Какая сумма? Чего молчишь? И для кого?
- Полтора миллиона, - сказала я обречённо и на всякий случай отошла от него. Он никогда не дрался и даже не замахивался на меня. Но сейчас что-то мне подсказало лучше отойти. Состояние его было нехорошим, он виделся мне воинственным и решительным.
- Ну, и где же эти деньги? Где они? Дай хоть одним глазком взглянуть на них. Это же целое состояние. Так где они? На свою сберкнижку положила? Своей отдельной, тайной жизнью живёшь? Поздравляю.
- Никакой сберкнижки у меня нет. И счёта отдельного нет. А уж если так хочется знать об этих деньгах, то слушай. Расскажу. Только предупреждаю разводом не грози. Если захочешь уйти, уходи. Я тебя не держу. В любое время дня и ночи можешь уйти. Я, конечно, виновата и рада бы всё испра-вить, да поздно уже. Так вот слушай.
И я рассказала ему всё, как получился у меня кредит, и добавила упавшим голосом:
- Я, конечно, виновата. Очень виновата и перед тобою, и перед сыном. Но предупреждаю, если ты поднимешь на меня руку, в этот же час я уйду навсегда. Подохну в каком-нибудь подвале, но уйду.
- Как его звать? Где он работает? Чем занимается?
- Тарасом назывался. Сейчас ему, наверное, за сорок и больше о нём ничего не знаю.
- Много ещё платить? – продолжал спрашивать Антон.
- Много. Ещё года два-три с учётом процентов.
- С банком я разберусь, - сказал Антон хмуро и решительно.
- Не разберёшься. Власть на его стороне. Они вместе. Они заодно. Всё делают только бы высосать из людей как можно больше денег. И суд на стороне банков. И договорные документы составляют так, что могут толковать их в свою пользу, а судьи и власть это поддерживают.
- Ты же грамотный человек. Имеешь высшее образование…как же ты могла?
- Видно, недостаточно грамотная, а точнее, знающая
На этом разговор наш относительно моего кредита и окончился. Антон посопел, покряхтел недовольно, но даже голос на меня не повысил. И я, с одной стороны, была благодарна ему за это, с другой – ощущала в себе какое-то непонятное состояние то ли неудовлетворённости, то ли какой-то незавершённости и недосказанности. Моментами мне казалось, что было бы лучше, если бы он меня громко и зычно отругал, пускай даже отматюкал, а может быть даже и ударил бы. А без этого осталось в душе чувство незавершённости, недооценённости и даже, как ни странно, недоделанности, только вот чего – непонятно. Может быть, это обстоятельство, да, скорее всего оно подтолкнуло меня к следующему очень важному для меня шагу. Я решила всё же разыскать этого таинственного Хлама. К этому времени я вела бухгалтерские дела трёх фирм: составляла поквартальную и годовую отчётность, часто приходилось ходить в налоговую инспекцию, следила за отчислениями денег в пенсионный фонд, Но и довольно часто ходила и ездила по городу, что давало мне возможность выкроить время для поиска места работы Хлама. Через несколько дней язык и мои ноги привели меня в офис крупной страховой компании. Я даже заранее придумала причину своего визита: познакомиться с методикой корреляции доходов в условиях фактора риска и повышенной активности клиентов среднего звена. Такую словесную хренотень я придумала специально, и девочки офиса, к которым я обратилась с ней, удивлённо подняли брови, пожали плечами и сказали неуверенно, что об этом слышат впервые.
- Да?! – с искусственным недоумением проговорила я.
- А я слышала, что у вас есть такая методика. Ну, ладно…что же, как говорится, на нет и суда нет.
В это время прозвенел звонок на всех этажах здания, народ повалил в столовую.
- Отобедать у вас можно? – спросила я. – Не прогонят?
- Можно. Можно. К нам иногда приходят из других компаний.
Так я оказалась за столом в кругу таких же молодых женщин, как и я. Лениво хлебала щи, неторопливо жевала котлету и посматривала по сторонам, выискивая взглядом сама не зная кого. Нет. Знать-то я знала кого высматривала. Конечно, высматривала Хлама. Но ведь я его никогда не видела и не знала, какой он и как его звать. Ну, просто - какое-то безумство с моей стороны.
Обед закончился. Люди разошлись по отделам. Ушла из здания и я. Но глубоким вечером этого же дня, когда муж и сын спали, я уселась за компьютер и по некоторым косвенным показателям выявила, что Хлам работал не в строительной, а в страховой компании. Искать его продолжала. Через два дня я опять оказалась во время обеденного перерыва в той же столовой. И опять лениво хлебала щи, жевала котлету и цедила из стакана грушёвый компот и смотрела по сторонам с подкравшимся ко мне чувством, что я делаю что-то не так и не то. И опять, как говорится, не солоно хлебавши, после перерыва пошла на выход и вдруг перед собою со спины увидела мужчину, от коренастой фигуры которого пахнуло на меня чем-то отдалённо знакомым. Я торопливо обошла его и искоса скользнувшим угловым зрением посмотрела на него и поняла, что это был он – Тарас Акимович. Меня это так поразило, что я споткнулась о приступку и вдруг заметила, что вместе с незнакомыми мне людьми зачем-то направилась на второй этаж, но, словно опомнившись, сделала шаг в сторону и подалась на выход.
По городу шла, как пьяная. Ко мне вдруг сразу, скопом вернулось и то, как я с ним встречалась, и то, как интересно и любопытно было с ним переписываться с помощью компьютера. Удивительно, но то обстоятельство, что он взял у меня полтора миллиона и скрылся, пришло ко мне последним и даже с некоторым запозданием. Пришло и не принесло ни злости к нему или недовольства, ни желания разобраться, почему так поступил. Мои мысли, как стая хищников метались из одной стороны в другую, от желания немедленно сесть за компьютер, связаться с Хламом и сказать ему, что я вычислила его.. В то же время я совсем не знала, как поведу себя и что буду делать, если опять его встречу. Только чувствовала, что меня тянуло туда, где он работад. И я в третий раз появилась в столовой страховой компании. Наша встреча произошла как-то очень уж просто и обыденно. Со звонком на обед столовая быстро заполнилась людьми и негромким, степенным их разговором. Я увидела Тараса сидящим за столом. По его строгому, напряжённому выражению лица я поняла, что он уже видел и узнал меня. И опять передо мной встал вопрос: «Подойти и сказать здрасьте, Тарас Акимыч, я вас узнала. Вы мне не вернёте ли полтора миллиона рублей?» А если он скажет, что не знает и не желает меня знать и быстренько уйдёт в какой-нибудь из многочисленных отделов? Тогда как поступить? За ним бежать? Или ухватить за руку, идти рядом и твердить я вас узнала. Такая перспектива что-то не вдохновила меня. В то же время сознавала, что моё время таяло, как снежный ком в горячих ладошах. Скоро прозвенит звонок об окончании обеда, и Тарас уйдёт. И все мои попытки узнать Хлама останутся всего лишь попытками или просто намерениями. Так я сидела перед пустыми тарелками придавленная к стулу сомнениями и нерешительностью. Вскоре действительно обед закончился, и служащие дружно встали и подались на выход. Вместе с ними пошла и я, потеряв из виду Тараса, но вдруг почувствовала, как кто-то ухватил меня за локоть и слегка потянул к себе. Я оглянулась и увидела перед собою Тараса.
- Не торопись, подружка. Не торопись. У меня ещё минут десять есть, а ты всё равно пойдёшь в город. Мне, кажется, мы знакомы. Давай минут несколько постоим, поговорим.
- Я тебя сразу узнал, - говорил Тарас, виновато улыбаясь. – Ну, как не узнать и не приметить такую яркую, такую симпатичную женщину? Понимаю, что я должен объясниться. Полтора миллиона рублей, которые ты мне дала, остаются за мной, моим долгом тебе. Конечно, я должен был давно отдать их. Но увы, все эти годы обстоятельства складывались не в мою пользу, даже более того, против меня. Активизировались криминальные организации, стали наезжать на наш бизнес. Мой брат погиб. Нашу лесопилку сожгли.. Я долго валялся в больнице, был безработным и уж, пожалуйста, поверь мне не только долг отдавать, но и на питание денег не было. Но я всё равно долг верну. Вы компьютером пользуетесь?
Я молча кивнула. Говорить не могла – подбородок знобило и мелко трясло, язык одеревенел и слова мои, лежавшие на нём, не в силах были свалиться или спрыгнуть с него.
- Вот и хорошо, - продолжал говорить Тарас. – На форуме найдёте меня. Правда, я там зарегистрировался под таким плохим именем, как Хлам.
- А ведь мне что-то подсказывало, что я переписываюсь со знакомым человеком, - сказала я почему-то робко и неуверенно.
- И меня такое чувство преследует, - проговорил Тарас и добавил с заметной долей сожаления. – Мне пора идти. Обещайте мне, что мы будем поддерживать отношения. Не хочу потерять вас. Мало того, что вы мне очень симпатичны, но я ведь вам ещё и кучу денег должен.
Я уже было приготовилась сказать: «Да не беспокойтесь насчёт денег. Ничего страшного. У меня сейчас это не горит».
Но не сказала, оттого что вовремя себя одёрнула и прикусила язык. А когда возвращалась домой, я уже чувствовала, что в ближайшее время требовать денег от него не буду. Для меня достаточно было и того, что он чувствовал себя должником, в какой-то степени обязанным мне. Так опять порохом вспыхнул, зашумел и задымился мой роман с Тарасом. Прямо как по Пушкину: «И для меня воскресли вновь и торжество, и вдохновенье, и смех, и слёзы, и любовь». Мне кажется я опять расцвела и преобразилась. Даже на Антона стала меньше орать, с сыном – ласковее разговаривать. Еда в семье появилась разнообразная и вкусная, потому что на кухне я работала с хорошим настроением, а когда была в квартире одна, то иногда пела вслух. Со мной творилось что-то невероятное, запредельное. В таком состоянии я ещё никогда не была. Правда, порою внезапно накрывали какие-то безотчётные необъяснимые печаль и навязчивое ожидание опасности, неверие в то, что вот так хорошо на самом деле может быть бесконечно. Антон работал посменно: ходил на работу и с утра, и с середины дня, и на всю ночь. Как только я оставалась одна, созванивалась с Тарасом и спешила к нему на свидание. Он тоже был женат, любил жену и не собирался с ней расставаться. Как мне казалось, мы старались не злоупотреблять нашим свободным временем, но, но бывали вместе подолгу. Помимо походов в театр, кафе, гуляний по паркам почти с первых дней мы стали заниматься сексом. Стыдно признаться, но инициатором в этом была я. Постоянно безумно хотела Тараса. Ему достаточно было положить свою руку мне на плечё или на талию, как у меня всё внутри загоралось, я становилась безвольной, вся, казалось, плыла, страстно хотела секса и мучилась, когда его не было. Обычно Тарас находил возможность нам уединиться: снимали номер в гостинице, ходили в баню, часок –другой куролесили у Лидки или у кого-нибудь из знакомых Тараса, иногда приходили ко мне и занимались и занимались сексом жарко, жадно и много, как совсем-совсем молодые. Казалось, мне было всё равно, где и как этим заниматься. А я, словно с цепи сорвалась и торопилась наверстать упущенное, получить то, что недополучила в молодости. Я испытывала какое-то непонятное, но острое и приятное чувство, когда мы проделывали это на диване, на полу, на столе и даже стоя у окна. Конечно, в некоторой степени я испытывала некоторую виноватость перед мужем, хотя была уверена, что ему, как говорится, это всё было до лампочки. И всё же сознавала, что, изменяя ему, делала плохо. Но это так сказать с одной стороны. Эти стыдливые чувства были приглушенными, душу не терзали, хотя и не давали забыть о них. Зато другая сторона этого дела выглядела совсем иначе. После каждой встречи с Тарасом, особенно после хорошего секса с ним я чувствовала в себе необычную лёгкость, приподнятость, желание что-нибудь делать хорошее.
Встречаясь с Тарасом, про деньги, которые он был должен мне, я не напоминала ему.
Как моя Лидуха вышла замуж.
Лидка – моя давняя хорошая подруга. Мы выросли в одном селе, учились в одном интернате. Она никаких записок не вела и отношение к учёбе у не1 было более, чем прохладное. Науки усваивала плохо и насиловать ими себя не хотела и не любила, зато была хорошим практичным человеком. И руки у неё росли именно оттуда, откуда надо было им расти, и всякое дело у неё спорилось, получалось на удивление быстро и хорошо. Вместе с этим, как она выражалась, у неё в голове было ясно и светло и основные житейские истины она хорошо видела, понимала их и знала им причину и цену. Мы встречались всю жизнь и много делились личными секретами. Поэтому мои записки не только обо мне, но и о ней. Конечно, далеко не всё удалось мне записать, что она пережила и рассказала. Но основное, думается, я удержала в памяти и положила на бумагу. Она болела душой не только о себе, но и о тысячах таких же девчонок, живших в глухих российских деревушках. Жизнь их трудная и убогая, в беспросветной нищете с пьянью и повсеместной матерной бранью. В детстве и юности практически все они мечтают о жизни достойной – сытной, с красивыми шмотками, с посещением кино и дискотек. А поэтому, как только представлялась возможность, спешили уехать в город, надеясь там зацепиться и остаться навсегда.
У Лидки была обычная деревенская семья, много работавшая, в меру пьющая и довольно большая – две сестры, два брата, мать и отец. Хорошо, что отец её пил мало, так сказать, с устатку, как он любил говорить для замирения с жизнью. Но вот Россия шагнула в девяностые годы, и на шею трудовому народу опять уселись господа. Первое, что они сделали, растащили государственную, то есть народную собственность. Казалось, в стране опять установилось татаро-монгольское иго, так сказать его второе издание, ещё более тягостное, лукавое и хитрое. Работы на селе было не найти. Лидкины старики жили в основном за счёт своего натурального хозяйства. Ежегодно сажали картошку. Хорошо, что в наших местах земля чернозёмная. Лидка, её братья и сёстры обычно набирали картошку в вёдра и выходили на трассу продавать. Это дело выпадало на позднюю осень. Часами стояли на пронизывающем ледяном ветре, ожидая, что кто-нибудь из проезжавших мимо купит их товар. Порою отдавали за бесценок, лишь бы купили. Так сильно нужны были деньги. Пришедшие на смену советской власти так называемые господа-либералисты ликвидировали в деревне единственную школу. В результате Лидка и многие наши подруги уже с семи лет вынуждены были учиться в районной школе и жить в интернате. Сильно скучали по родителям и на выходные дни уезжали домой. Старались как можно больше сделать домашней работы, чтобы помочь родителям. Либералисты ликвидировали не только школу, но и деревенскую амбулаторию и сократили ставку фельдшера. Так остались люди без медицинской помощи. Одной из первых жертв этих людоедских мероприятий стал отец Лидки. Он умер только от того, что некому было оказать ему своевременную медпомощь. Семье совсем стало трудно. Старший брат, которому едва исполнилось шестнадцать, подался в город на заработки. Но там своих безработных было выше ноздрей. Долго перебивался редкими случайными заработками. Часто голодный и оборванный приезжал домой, чтобы поесть вдоволь картошки и отогреться около такой родной, тёплой и желанной печи. Сейчас брат вырос, возмужал и окреп. Живёт в городе, снимает комнату, работает на хозяина, выполняет самую чёрную работу и получает за неё гроши, ниже официально установленного прожиточного минимума и это всё – без записи в трудовой книжке, без отчисления хозяина в пенсионный фонд, без отпускных и оплаченных больничных. Он не женат и не собирается жениться, потому что семью содержать не на что и жить негде.
Окончив девять классов, Лидка тоже подалась в город: надо было зарабатывать деньги, чтобы жить самой и помогать матери, сестре и младшему брату, который ещё учился. В городе она встретила своего интернатовского дружка Василия Егоровича. Он уже был женат и имел дочь. Василий занимался так называемым картошечным бизнесом и поэтому предложил ей место продавца картошки Василий позволил ей жить в его дачном домике, где были печка, запас дров, стол, кровать, старый матрас, одеяло. Василий ездил по ближним сёлам на своём стареньком жигулёнке, скупал по дешёвке картошку, а Лидка продавала её на рынке целыми днями с утра до вечера в мороз и зной, с температурой и здоровая, грустная и весёлая. А вечерами уставшая и продрогшая возвращалась в дачный домик. Но и за такое жильё она была благодарна, потому что снимать комнату или даже угол она не могла, так как из тех денег, которые Василий платил ей, она больше половины отсылала больной матери, сестре и брату. Я знаю, что Лидка - честная и порядочная женщина. Да у нас все деревенские выросли из чистоты и порядочности. Привыкла честно жить и работать и по-другому не то что не могла, а просто и представить не могла, как это можно было жить по-другому.
В интернатовскую бытность Василий хорошо знал Лидку. Но сейчас, мысленно оглядываясь на жену и детей, старался общаться с ней по возможности меньше. Но однажды он всё же задержался около неё и сказал ей с явным чувством сожаления и с какой-то робкой и тихой просьбой:
- Вот что, Лидуха, хорошенькая ты, конечно, бабёнка, необкатанная, необъезженная, не заплёванная, не замордованная ещё и очень даже симпатичная. Страшно жалею, что у нас с тобою тогда ничего не получилось Женился я как-то по-дурацки, а теперь уже поздно. Дети. Таких, как ты хорошеньких очередь ко мне аж, как до Москвы. Но в тебе есть что-то такое, не знаю, что это, но такое, что подсказывает к тебе уважение и заставляет сердце тянуться к тебе. Так что по возможности я всегда тебе помогу, как могу и чем могу. Но, знаешь, милая, это пока всего лишь присказка, а сказка сама – впереди. В отличие от русских народных сказок она, к сожалению, правдивая. Я должен тебе сказать следующее: если ты будешь и впредь работать так, как работаешь, я через пару-тройку месяцев прогорю. Ты знаешь, какие выплаты я делаю ежемесячно? Не знаешь? Так вот знай: налоги – это железно, минты приходят по два-три раза в неделю. Им отстёгиваю, далее…представительница санэпидстанции регулярно появляется. И ей отстёгиваю хоть и небольшую сумму, но отстёгиваю, иначе загнобит и не даст работать. В пенсионный фонд перечисляю за тебя и за себя, а за аренду торговой точки и контейнера, где храним картошку…а подарки директору рынка… И остаётся мне с гулькин нос.
Я поняла, говорила мне Лидка, что оставалось ему мало, по крайней мере такая сумма, которой он был недоволен.. А она слушала и не понимала, к чему он клонил и зачем всё это рассказывал, потому что в общих чертах она всё это знала
- Молчишь? – продолжал Василий Егорович обвинительным тоном, от которого Лидке стало не по себе и даже пришли мысли, что она в чём-то на самом деле виновата.
- Молчишь? Ну, что же молчи. Молчи, - с укоризной говорил Василий. – Тебе –то что? Стой да продавай. Вот и вся забота. А я кручусь, как белка в колесе. Ни днём, ни ночью покоя нету. Только и думы, где купить картохи подешевле и побольше и как продать подороже. Но на всех рынках цена одна и та же.
Лидка знала, что Василий держал ещё две торговые точки на других рынках города. Там тоже работали девушки такие же, как и она.
- Так вот, милая, надо работать хоть немного, но иначе, а не так, как ты работаешь, - продолжал Василий с заметным холодком и металлом в голосе.
- Вывешиваешь всё до граммульки. Это же картошка. Не резать же её, чтобы взвешивать точно. Всё равно будет или недовес, или перевес. Так уж пусть лучше будет недовес…в нашу пользу.
- А если покупатель возмутится? - осторожно, почему-то с чувством вины рискнула спросить Лидка.
- Ну, и пусть возмущается. Извинись пять раз и брось ему сверх веса пару картошек в сумку. Вот увидишь довольным останется.
- А если к милиционеру обратится? - всё так же робко продолжала Лидка.
- Чепуха. Ничего не будет. Вся милиция, которая ошивается на рынке, давно прикормлена. Конечно, по-крупному нарушать не надо. А на мелочёвку она не клюнет и обязательно выручит.
Лидка чувствовала, что Василий Егорович толкал её на нечестный путь. Не хотелось ей по нему идти. Но другого пути, на котором можно было бы заработать хоть небольшую деньгу, она не имела.. Конечно, на рынке можно было устроиться грузчиком и ежедневно таскать мешки по 60-80 килограмм. Но Лидка была женщиной, хотя и деревенской, крепкой, привычной к тяжёлому физическому труду. К тому же грузчиком работать ей не хотелось, чтобы не повредить в себе всё то женское, на которое она рассчитывала, мечтая завести мужа и детей. Предложение Василия Егоровича она встретила хмурым, недовольным молчанием. Всё её существо бунтовало против него. Не привыкла она обманывать, тем более обвешивать и не хотела этого делать. И в то же время знала, что без него ей не работать здесь, а это значит, что жить будет не на что и тогда она не сможет помогать матери. «Ладно, - подумала Лидка. – Соглашусь, а там, как получится. Действительно не резать же картошку на кусочки, чтобы вывешивать до грамма. А оно и так получается, что точно никогда не удаётся взвешивать. Будем считать, что я согласна, тем более что это даёт возможность положить в свой карман лишку в двадцать-тридцать рублей. И мне хорошо, и маме побольше достанется». Она посветлела лицом и сказала:
- Ладно. Пусть будет так.
- Ну, вот и хорошо, - проговорил Василий.
Работая на рынке, Лидка познакомилась со многими девчатами, выходцами с окрестных деревень, с судьбами, похожими друг на друга. Как могли, они помогали Как моя Лидуха вышла взгляд. Разговаривая между собою, они матерятся и нередко не замечают этого. Так свыклись с нецензурщиной, что она стала почти неотъемлема от них. А знаешь почему так? Спрашивала меня Лидка и, не дожидаясь, что я скажу, отвечала сама. А потому, что в России опять появились господа. Вот они прибирают к своим рукам всё, что слабо лежит, жиреют, а нам оставляют крохи. Далеко не все люди по своему характеру могут хапать. Для этого надо иметь особый, хапужий характер. Моя бы воля так я родившегося ребёнка обязательно пропускала бы через жёсткий тест и анализы. И, если бы заметила у него ген хапуги, страсти к наживе, так сразу бы его – в отхожее место. Такие – раковая опухоль нашего общества. Им не место на земле.
Против такого заявления Лидки я не возражала и иногда добавляла к нему свои слова:
- А я бы ещё проверяла новорождённых на наличие у них гена политика. При его наличии ребёнка надо сразу или уничтожать, или навсегда изолировать от общества. Пожалуй, никто так много вреда людям не сделал, как эти болтуны и врали, эгоисты и пройдохи.
- Многие девчонки, приезжавшие в город на заработки, - продолжала просвещать меня Лидка, - спились и превратились в заматерелых алкоголиков с ворохом болезней и многих других проблем. Иные в надежде выйти замуж родили замуж.
Лидка – моя давняя хорошая подруга. Мы выросли в одном селе, учились в одном интернате. Она никаких записок не вела и отношение к учёбе у не1 было более, чем прохладное. Науки усваивала плохо и насиловать ими себя не хотела и не любила, зато была хорошим практичным человеком. И руки у неё росли именно оттуда, откуда надо было им расти, и всякое дело у неё спорилось, получалось на удивление быстро и хорошо. Вместе с этим, как она выражалась, у неё в голове было ясно и светло и основные житейские истины она хорошо видела, понимала их и знала им причину и цену. Мы встречались всю жизнь и много делились личными секретами. Поэтому мои записки не только обо мне, но и о ней. Конечно, далеко не всё удалось мне записать, что она пережила и рассказала. Но основное, думается, я удержала в памяти и положила на бумагу. Она болела душой не только о себе, но и о тысячах таких же девчонок, живших в глухих российских деревушках. Жизнь их трудная и убогая, в беспросветной нищете с пьянью и повсеместной матерной бранью. В детстве и юности практически все они мечтают о жизни достойной – сытной, с красивыми шмотками, с посещением кино и дискотек. А поэтому, как только представлялась возможность, спешили уехать в город, надеясь там зацепиться и остаться навсегда.
У Лидки была обычная деревенская семья, много работавшая, в меру пьющая и довольно большая – две сестры, два брата, мать и отец. Хорошо, что отец её пил мало, так сказать, с устатку, как он любил говорить для замирения с жизнью. Но вот Россия шагнула в девяностые годы, и на шею трудовому народу опять уселись господа. Первое, что они сделали, растащили государственную, то есть народную собственность. Казалось, в стране опять установилось татаро-монгольское иго, так сказать его второе издание, ещё более тягостное, лукавое и хитрое. Работы на селе было не найти. Лидкины старики жили в основном за счёт своего натурального хозяйства. Ежегодно сажали картошку. Хорошо, что в наших местах земля чернозёмная. Лидка, её братья и сёстры обычно набирали картошку в вёдра и выходили на трассу продавать. Это дело выпадало на позднюю осень. Часами стояли на пронизывающем ледяном ветре, ожидая, что кто-нибудь из проезжавших мимо купит их товар. Порою отдавали за бесценок, лишь бы купили. Так сильно нужны были деньги. Пришедшие на смену советской власти так называемые господа-либералисты ликвидировали в деревне единственную школу. В результате Лидка и многие наши подруги уже с семи лет вынуждены были учиться в районной школе и жить в интернате. Сильно скучали по родителям и на выходные дни уезжали домой. Старались как можно больше сделать домашней работы, чтобы помочь родителям. Либералисты ликвидировали не только школу, но и деревенскую амбулаторию и сократили ставку фельдшера. Так остались люди без медицинской помощи. Одной из первых жертв этих людоедских мероприятий стал отец Лидки. Он умер только от того, что некому было оказать ему своевременную медпомощь. Семье совсем стало трудно. Старший брат, которому едва исполнилось шестнадцать, подался в город на заработки. Но там своих безработных было выше ноздрей. Долго перебивался редкими случайными заработками. Часто голодный и оборванный приезжал домой, чтобы поесть вдоволь картошки и отогреться около такой родной, тёплой и желанной печи. Сейчас брат вырос, возмужал и окреп. Живёт в городе, снимает комнату, работает на хозяина, выполняет самую чёрную работу и получает за неё гроши, ниже официально установленного прожиточного минимума и это всё – без записи в трудовой книжке, без отчисления хозяина в пенсионный фонд, без отпускных и оплаченных больничных. Он не женат и не собирается жениться, потому что семью содержать не на что и жить негде.
Окончив девять классов, Лидка тоже подалась в город: надо было зарабатывать деньги, чтобы жить самой и помогать матери, сестре и младшему брату, который ещё учился. В городе она встретила своего интернатовского дружка Василия Егоровича. Он уже был женат и имел дочь. Василий занимался так называемым картошечным бизнесом и поэтому предложил ей место продавца картошки Василий позволил ей жить в его дачном домике, где были печка, запас дров, стол, кровать, старый матрас, одеяло. Василий ездил по ближним сёлам на своём стареньком жигулёнке, скупал по дешёвке картошку, а Лидка продавала её на рынке целыми днями с утра до вечера в мороз и зной, с температурой и здоровая, грустная и весёлая. А вечерами уставшая и продрогшая возвращалась в дачный домик. Но и за такое жильё она была благодарна, потому что снимать комнату или даже угол она не могла, так как из тех денег, которые Василий платил ей, она больше половины отсылала больной матери, сестре и брату. Я знаю, что Лидка - честная и порядочная женщина. Да у нас все деревенские выросли из чистоты и порядочности. Привыкла честно жить и работать и по-другому не то что не могла, а просто и представить не могла, как это можно было жить по-другому.
В интернатовскую бытность Василий хорошо знал Лидку. Но сейчас, мысленно оглядываясь на жену и детей, старался общаться с ней по возможности меньше. Но однажды он всё же задержался около неё и сказал ей с явным чувством сожаления и с какой-то робкой и тихой просьбой:
- Вот что, Лидуха, хорошенькая ты, конечно, бабёнка, необкатанная, необъезженная, не заплёванная, не замордованная ещё и очень даже симпатичная. Страшно жалею, что у нас с тобою тогда ничего не получилось Женился я как-то по-дурацки, а теперь уже поздно. Дети. Таких, как ты хорошеньких очередь ко мне аж, как до Москвы. Но в тебе есть что-то такое, не знаю, что это, но такое, что подсказывает к тебе уважение и заставляет сердце тянуться к тебе. Так что по возможности я всегда тебе помогу, как могу и чем могу. Но, знаешь, милая, это пока всего лишь присказка, а сказка сама – впереди. В отличие от русских народных сказок она, к сожалению, правдивая. Я должен тебе сказать следующее: если ты будешь и впредь работать так, как работаешь, я через пару-тройку месяцев прогорю. Ты знаешь, какие выплаты я делаю ежемесячно? Не знаешь? Так вот знай: налоги – это железно, минты приходят по два-три раза в неделю. Им отстёгиваю, далее…представительница санэпидстанции регулярно появляется. И ей отстёгиваю хоть и небольшую сумму, но отстёгиваю, иначе загнобит и не даст работать. В пенсионный фонд перечисляю за тебя и за себя, а за аренду торговой точки и контейнера, где храним картошку…а подарки директору рынка… И остаётся мне с гулькин нос.
Я поняла, говорила мне Лидка, что оставалось ему мало, по крайней мере такая сумма, которой он был недоволен.. А она слушала и не понимала, к чему он клонил и зачем всё это рассказывал, потому что в общих чертах она всё это знала
- Молчишь? – продолжал Василий Егорович обвинительным тоном, от которого Лидке стало не по себе и даже пришли мысли, что она в чём-то на самом деле виновата.
- Молчишь? Ну, что же молчи. Молчи, - с укоризной говорил Василий. – Тебе –то что? Стой да продавай. Вот и вся забота. А я кручусь, как белка в колесе. Ни днём, ни ночью покоя нету. Только и думы, где купить картохи подешевле и побольше и как продать подороже. Но на всех рынках цена одна и та же.
Лидка знала, что Василий держал ещё две торговые точки на других рынках города. Там тоже работали девушки такие же, как и она.
- Так вот, милая, надо работать хоть немного, но иначе, а не так, как ты работаешь, - продолжал Василий с заметным холодком и металлом в голосе.
- Вывешиваешь всё до граммульки. Это же картошка. Не резать же её, чтобы взвешивать точно. Всё равно будет или недовес, или перевес. Так уж пусть лучше будет недовес…в нашу пользу.
- А если покупатель возмутится? - осторожно, почему-то с чувством вины рискнула спросить Лидка.
- Ну, и пусть возмущается. Извинись пять раз и брось ему сверх веса пару картошек в сумку. Вот увидишь довольным останется.
- А если к милиционеру обратится? - всё так же робко продолжала Лидка.
- Чепуха. Ничего не будет. Вся милиция, которая ошивается на рынке, давно прикормлена. Конечно, по-крупному нарушать не надо. А на мелочёвку она не клюнет и обязательно выручит.
Лидка чувствовала, что Василий Егорович толкал её на нечестный путь. Не хотелось ей по нему идти. Но другого пути, на котором можно было бы заработать хоть небольшую деньгу, она не имела.. Конечно, на рынке можно было устроиться грузчиком и ежедневно таскать мешки по 60-80 килограмм. Но Лидка была женщиной, хотя и деревенской, крепкой, привычной к тяжёлому физическому труду. К тому же грузчиком работать ей не хотелось, чтобы не повредить в себе всё то женское, на которое она рассчитывала, мечтая завести мужа и детей. Предложение Василия Егоровича она встретила хмурым, недовольным молчанием. Всё её существо бунтовало против него. Не привыкла она обманывать, тем более обвешивать и не хотела этого делать. И в то же время знала, что без него ей не работать здесь, а это значит, что жить будет не на что и тогда она не сможет помогать матери. «Ладно, - подумала Лидка. – Соглашусь, а там, как получится. Действительно не резать же картошку на кусочки, чтобы вывешивать до грамма. А оно и так получается, что точно никогда не удаётся взвешивать. Будем считать, что я согласна, тем более что это даёт возможность положить в свой карман лишку в двадцать-тридцать рублей. И мне хорошо, и маме побольше достанется». Она посветлела лицом и сказала:
- Ладно. Пусть будет так.
- Ну, вот и хорошо, - проговорил Василий.
Работая на рынке, Лидка познакомилась со многими девчатами, выходцами с окрестных деревень, с судьбами, друг другу и материально, и морально. Через некоторое время Лидка познакомилась и стала дружить с парнем. Он тоже был из окрестной деревеньки, работал грузчиком и получал за свой труд чуть больше минимальной зарплаты и тоже часть денег отсылал домой, Замуж Лидку не звал, и она его хорошо понимала и не обижалась: жить негде, заработок такой низкий, что прожить на него практически невозможно, а с появлением детей накроет такая нищета, что свет белый померкнет. Вскоре в поисках более высокого заработка парень ушёл на стройку, упал с высоты и погиб.
Особенно трудно Лидке приходилось зимой В морозную стужу на пронизывающем ветре стояла она целый день за весами. К концу дня лицо было чернее чёрного, пальцы скрючивались, обмораживались, не слушались. Она и её подруги грелись обычно водкой, которую покупали вскладчину. Много курили, почему-то считая, что и от сигареты грелись. А после работы нередко шли в столовую, опять выпивали, расслаблялись, ели горячий борщ и много говорили и говорили, вспоминая родные края и ругая весь белый свет. В отношении к алкоголю Лидка оказалась счастливой: в зависимость от него не впала, всю жизнь была к нему равнодушна и употребляла разве только по необходимости. Но не эта, так другая напасть всё же подкралась к ней. Однажды зимой прямо на работе у неё в животе появилась острая боль. Скорая отвезла её в больницу, где доктор сказал ей, что она отморозила свой родильный аппарат. У неё начался сильнейший воспалительный процесс, и моя подруга оказалась между жинью и смертью. Конечно, если бы были деньги – на самолёт и в какую-нибудь заграничную клинику, где и лекарства необходимые есть, и специалисты не родня нашим с купленными дипломами. Но денег у неё не было. И всё же операция, которую сделали местные хирурги, спасла жизнь Лидке. Но при выписке из больницы, врач, виновато разведя руками, сказал ей, что, возможно, она уже не будет родить . Лидуха, как она утверждала, нисколько этому не огорчилась. Но Лидка, сохраняя на лице оптимизм, говорила, что не желает, чтобы и её дети мучились так же, как и она мучается и влачит жалкое существование. Понять её и согласиться с ней было нетрудно. В обществе, с одной стороны, как грибы после дождя множились миллиардеры, с другой – нищета, как злокачественная опухоль, захватывала всё новые и новые слои населения.
Как известно, беда в России не приходит одна. Пока Лидка лежала в больнице, садовый домик, в котором она жила, ограбили: вытащили спальные и носильные вещи, посуду, даже унесли часть дров. Это обстоятельство её сильно огорчило. Но другое обстоятельство удивило и даже немного обрадовало. Узнав об ограблении, Василий Егорович молча покачал головой и, махнув рукой, сказал:
- А…а. Ладно. Не горюй.
Вскоре он привёз ей старый матрас, старенькое одеяло, даже чистые простыни, которые выделила ему жена.
Но нежданно, негаданно случилась беда с Василием Егоровичем. Возвращаясь с картошкой в город, он то ли от усталости, то ли от обычного невнимания выехал на встречную полосу движения и почти лоб в лоб столкнулся с легковушкой. Его машина – всмятку, а он сам на несколько месяцев оказался на больничной койке. Пока лежал в больнице, его жена вышла замуж и переписала весь его бизнес на себя. К нему в больницу она не приходила и никак и ничем ему не помогала. Зато Лидка, памятуя всё то, что сделал он ей хорошего, с первых дней стала регулярно навещать его в больнице. Приносила ему разные деликатесы, покупала дорогостоящее лекарство, бывало, часами сидела около его койки. К этому времени подруги помогли ей устроиться работать в тепле – уборщицей в административном корпусе рынка. Садовый домик отняла у неё бывшая жена Василия Егоровича.. Теперь Лидка оставалась на ночёвку в хозкомнате административного корпуса, спала на пустых ящиках, укрывалась стареньким одеялом. Постепенно решила, что подкопит немного денег и в зиму уедет в деревню к матери. Но к этому времени Василий вышел из больницы и отсудил у бывшей жены половину квартиры, продал её, доложил денег из своих потайных сбережений и на вторичном рынке жилья купил двухкомнатную квартиру. Затем приобрёл тоже бывшие в употреблении стулья, стол, койку, кое-какую посуду, разыскал Лидку на рынке и предстал перед нею с букетом цветов.
- Ой, Василий Егорович, какой вы нарядный! – всплеснув руками, сказала Лидка, искренне и доброжелательно улыбаясь. – Рада видеть вас. Поправились. Посвежели.
- Ну, как ты здесь? Не притесняют? – спросил он с заметной робостью и неуверенностью, протянул ей цветы и добавил. – Это тебе.
- Ой, Василий Егорович, ну зачем же так? Зачем такие траты? Сейчас такие цветы дорогие. А мне даже поставить их не во что.
- А не торопись ставить. Не торопись и послушай, что я тебе скажу, - проговорил он, не торопясь, обстоятельно вытер свою большую светлую лысину скомканным носовым платком и продолжил говорить. – Я чего пришёл-то к тебе? Ты одна, я один. Оба ушибленные жизнью, Маемся, как неприкаянные. Давай жить вместе…иначе говоря, давай поженимся. Мы же с тобой давние друзья и ты мне всегда нравилась. Конечно, я много старше тебя, но я чувствую в себе силы….иль ты против?
Она застыла на мгновение, глаза набрякли и отяжелели, и по щекам скатились слезинки мелким горячим бисером. Она быстро смахнула их и скороговоркой сказала:
- Не обращай внимание. Ну, почему же против? Совсем не против. Ты мне всегда нравился. Такой видный и крепкий…Только вот где жить-то? Одной негде, а вдвоём – тем более.
- Найдём где жить. А точнее есть где.
Он молча развернул большой полиэтиленовый пакет и принялся без разбору собирать и складывать в него вещи Лидки. Собрав, взял её за руку и решительно сказал:
- Всё. Пойдём.
- Куда?
- Как куда? Я же сказал – ко мне. С сегодняшнего дня ты моя жена. А завтра или после завтра зарегистрируемся. Пойдём.
- Подожди, Вася.
- Ну, что ещё?
- Я должна сказать тебе, что я хоть и молода, но после операции…я перенесла тяжёлую операцию и врач сказал, что скорее всего я никогда не буду иметь детей.
- А мне и не надо. У меня уже есть два оболтуса, которые вместе с матерью предали меня. Всё. Пойдём.
И Василий Егорович увёл Лидку к себе. Через месяц они зарегистрировались и стали законными мужем и женой.
В записках о Лидке, вроде, можно было бы поставить точку. Но что-то это не получается. Это только частичка её трудной жизни. Мы дружим семьями и часто бываем друг у друга. Лидкина жизнь стала для меня духовной поддержкой. Практически всегда, когда мне становилось тяжело, я вспоминаю её и говорю себе: «А ведь Лидухе ещё тяжелее, так что хватит кваситься. Ты окончила вуз, сидишь в тепле и уюте, у тебя отдельный стол, а в нём – и зеркальце, и косметика. И электрочайник в твоём распоряжении, и растворимый кофе с сахаром и печеньем. Захотела кофий погонять? Пожалуйста. Такой аромат поплывёт по отделам, что многие тоже потянутся за своими чайниками и чашками. Только благодаря Лидухе я стала замечать и обращать внимание на бывших деревенских девчат, приехавших в город на заработки.
- Вон, вон смотри, - иногда говорила она мне, - стоит у торговой точки и лихорадочно курит, почерневшая от холода, уставшая, проклятая и брошенная жизнью. У этих молодых женщин, одетых, как правило, в китайский ширпотреб, хмурые, задубелые на морозе лица, потухший, неулыбчивый взгляд. Многие из них навсегда остались матерями одиночками и теперь тянут эту лямку одни или в лучшем случае сплавили своих отпрысков родителям в деревню. А есть и другие. И их немало, какие уехали по вербовке за работой или за любовью за рубеж. И сейчас от них, как говорится, ни слуху, ни духу. Знаем, что многие из них попали в самое настоящее рабство и никак не могут уехать домой.
Война в моей семье.
У меня в семье началась большая война. Возмутителями спокойствия стали я и мой сын Володька. Понимаю, что веду себя плохо, пожалуй, даже отвратительно, но ничего сделать с собою не могу. Сыну уже почти четырнадцать лет и учится он в седьмом классе. Учится, как говорится, из-под палки. Помню, сама когда-то была такая в седьмом, восьмом и девятом классах. Съехала на сплошные тройки, которые учителя иногда ставили по принципу «три пишем – два в уме». Но в десятом что-то стукнуло меня, я взялась за ум и неплохо окончила десятилетку и даже поступила в вуз. Придёт время, и сын одумается, считала я, и, как показала жизнь, напрасно так считала. В нашей семье у каждого был свой компьютер. Сын просиживал за ним многие часы. Оброс двойками. Учителя били тревогу, требовали, чтобы я сократила время его пребывания за компьютером. Поняла, что они правы и установила для него жёсткий, ограниченный временной режим. Сын встретил это в штыки. Возмущался, требовал бесконтрольного доступа к компьютеру. Были моменты, когда мы, ссорясь, орали друг на друга, как ненормальные. Он рыдал, размазывал по щекам слёзы и в пылу гнева называл меня дуррой и идиоткой. Порою я была готова схватить компьютер и грохнуть о пол. И только осознание того, что компьютер не виноват и к тому же по нашим меркам стоит немалые деньги, удержало меня от этого рокового и, конечно, бессмысленного шага. А сама-то я в любую свободную минуту, даже в ущерб семье, забыв обо всём, усаживалась за него и пыталась связаться с Тарасом. Как бы то ни было, но с сыном я поссорилась вдрызг, испортила отношения, наверное, на несколько лет вперёд. Хорошо, что Антон в это дело не вникал, да ему и некогда было вникать: приходил поздно страшно уставший, измотанный и издёрганный. Принимал душ, ел и ложился спать.
Но с некоторых пор мои отношения с сыном ещё больше испортились. Летом, как известно, дни большие и светлые. Тарас в очередной раз предложил мне сходить в баню. Для того снял номер в городской бане с горячей и холодной водой, с парилкой и маленьким бассейном, с лежаками, полочками и шкафчиками, где стояли шампуни, мази, лежали презервативы, полотенцы, простыни. Что мы там только не делали. Как говорится, оторвались по полной программе. Здесь я ещё и ещё раз поняла и прочувствовала, что главным было, пожалуй, не получение оргазма. Главное – в другом: в условиях полнейшего раскрепощения иметь возможность целовать, гладить и обнимать любимого человека, чувствовать его тепло и дыхание, предупреждать каждое его желание. В эти мгновения мы были веселы и беззаботны. Мы видели только друг друга и для нас никто другой не существовал. Мы вышли из бани облегчённые, словно опустошённые, но довольные и весёлые. Не знаю, как Тарасу, но мне было очень хорошо. Я получила такое удовольствие, такую полноту приятных ощущений, что они останутся со мною на всю последующую жизнь. Мы не без труда открыли большую, массивную дверь бани. Спускаясь по ступенькам парадного подъезда, я почувствовала , как подрагивали и срывались мои коленки, как трусилось от усталости моё тело. Я держалась за Тараса, прижималась к нему и опять чувствовала его крепкое, словно литое тело. С трудом удерживая не совсем ровную поступь, я смотрела в основном под ноги, чтобы не споткнуться и не упасть. Когда мы проходили мимо лавочки, где обычно отдыхали искупавшиеся, я вдруг услышала громкий голос сына:
- Здравствуй, мамочка. С лёгким паром. Хорошо покупались?
Я посмотрела в сторону лавочки и увидела своего сынулю. Он сидел, развалившись, а когда наши взгляды встретились, с ехидной ухмылкой повторил громко:
- Здравствуй, мамуля! С лёгким паром. Хорошо искупались? Помылись? Потрахались?
У меня глаза расширились и, наверное, стали, как тарелки, а челюсть потяжелела и отвисла. Что ответить ему, я не знала. Попыталась было остановиться. Но Тарас сказал, чтобы я шла, прижал мою руку к своему боку и повёл, почти потянул меня дальше. Но я уже потеряла самообладание, вошла, как говорится, в ступор, ничего не видя и не слыша, шла только потому, что меня вёл Тарас. «Что он делает здесь? Почему он здесь?– спрашивала я себя и не находила ответа. Неужели следит за мной? Неужели всё это время, пока мы были в номере, он поджидал нас? Это же подло. Кто, где и когда его выучил этой подлости? А, может быть, ты сама во всём виновата? Или ты думаешь он не знает, что мужчина и женщина в постели делают, кроме того, что спят, и зачем ходят в баню в отдельный номер. К своему возрасту он всё это знает, как знает, отчего родятся дети..»
Пока я добиралась домой, немного успокоилась, у меня созрел план того, чего и как я буду говорить сыну. Но он меня не спрашивал, почему я вдруг вышла из бани с мужчиной под руку. Почувствовала, что он затаился до поры до времени и в какой-то подходящий для себя момент спросит…выдаст этот убийственный аргумент, может быть , даже при отце. «Способен мой сын на это?» – не раз я спрашивала себя и, к сожалению, получала удовлетворительный ответ. Убедительных доказательств этому у меня не было, но, как многие матери, желала видеть в своём сыне только хорошее. Однако в глубине души что-то подсказывало мне, что мой сын - ненадёжный мне друг, что в какой-то ответственный момент предаст меня, пойдёт против меня или, как часто говорила Лидка, вывернет мне такую шубу, что не обрадуешься. Своеобразным подтверждением этому были часто приходившие мне на слух слова сына, когда я с ним воевала из-за компьютера. Размазывая слёзы и сопли по лицу, он орал на меня: «Дура! Идиотка! Чтобы ты сдохла и чтобы я тебя никогда не видел! Дура! Навязалась на мою шею! Ты ничего не понимаешь в компьютере. Чтобы ты сдохла раз и навсегда!»
От этих слов мне хотелось реветь. Как могла, брала себя в руки, заставляла себя думать о сыне только хорошо. Антон ничего этого во мне не замечал, словно меня и не было в семье. А если бы и на самом деле не было бы, наверное, тоже не заметил бы. Как-то я пришла домой очень поздно. Антон, придя с работы раньше меня, разогрел борщ, второе, поел и завалился спать. А утром – ни слова, ни полслова «где была и что делала?» Как будто меня нет и никому я не нужна. Вот только Тарас и выручал: только при нём я чувствовала себя женщиной. У него всегда припасены такие хорошие, приятные сердцу слова, такие ласки, такое уважение. От них у меня перехватывает дыхание, голова от счастья идёт кругом, и вся я плыву…плыву. Я с настороженностью ждала, что этим же днём, когда сынуля видел меня выходящей из бани, он выкинет на меня какой-нибудь фортель. Но этого так и не случилось. Зато вечером следующего дня он одел белую рубашку и сказал мне хмуро и требовательно:
- Я в кино хочу. Дай мне на билет и ещё на что-нибудь.
- Это ещё на что что-нибудь?
- Ну, хотя бы на бутылку пива.
- Чего? Чего? – поперхнувшись, переспросила я.
- Все мои одноклассники давно пьют пиво. Только я один не пью и всё потому, что у меня родители такие жмоты.
- Это ты напрасно. Мы тебя обуваем, одеваем, кормим и по-моему ни в чём не отказываем. А пиво пить тебе ещё рано.
- Я безалкогольное…
- Всё равно рано.
- Я так и знал. Я так и знал, что ты не пустишь меня в кино. Я у отца деньги спрошу.
Стараясь быть ровной и спокойной, я сказала ему:
- В кино…пожалуйста. Вот тебе деньги на кино и на мороженое. Здесь хватит на двоих. И, если у тебя есть девочка, можешь и её пригласить. Но пиво я тебе не советую. В твои годы, твой молодой организм легко и быстро становится зависимым от алкоголя, и через несколько лет человек превращается в хронического алкоголика. Алкоголизм – болезнь неизлечимая..
Сын молча взял деньги, недовольно и торопливо сунул их в карман и, не сказав спасибо, ущёл.. Я осталась в комнате одна с тяжёлым смешанным чувством. С одной стороны, у меня на душе, казалось, кошки скребли оттого что я проявила слабость и дала сыну деньги на него и на девочку. Нет. Нет. Мне не жалко этих денег. Но ему всего лишь четырнадцать лет и ему ещё рано дружить с девочкой, как и пиво пить. У меня это получилось экспромтом, спонтанно, точнее, под давлением измаявшейся, уставшей совести.. Получилось, как задабривание, как заглаживание своей вины. С другой стороны, мне было страшно неприятно, что сын, получив от меня деньги, не сказал мне спасибо. Казалось бы малость…Ну, что ткт такого, особенного? Не преступление же совершил. Но ведь я Чувствовала, как год от года он становился всё черствее и черствее. Меня это беспокоило, расстраивало и настораживало. Такие слова, как «спасибо, извините, простите, пожалуйста» он, казалось, не знал и не ведал об их существовании. Сколько я ни билась над тем, чтобы сын и муж выучили эти слова и говорили их людям, с которыми им приходилось общаться. Однако все мои усилия оказывались напрасными, и слова вежливости, как я их называла, так и не привились в моей семье.
Василий в беде.
Муж Лидки оказался человеком противоречивым, трудным и исповедовал перед женой принцип «живу, как хочу», а ты, жена, если хочешь быть со мной, приспосабливайся ко мне и делай, что скажу Лидка, хлебнувшая в молодости горя по самые уши, по сути дела отказалась от себя, как от личности и сделалась тенью Васчилия Еноровича. Но, видно, быть только тенью мужа её не нравилось, и она постепенно, как говорится, стала брать своё. И заставила мужа считаться с собой, стала человеком, о котором ноги не вытрешь и просто так не перешагнёшь
. Иногда мы брали бутылку коньяка «для замирения с жизнью» и у неё или у меня долго сидели, вспоминали деревенскую жизнь, как говорится, перемывали и перекладывали косточки знакомым, обсуждали мужей своих и чужих. Как-то так складывалось у нас, что больше говорила Лидка, а я всё больше слушала её и то удивлялась, то восторгалась, а то и просто качала головой и говорила: «Ну, как же так, ну, почему же?». Я всё принимала близко к сердцу, сопереживала и многое из того, как вела себя Лидка, брала на вооружение и думала: «Нет. Нет. А мой Антон хотя и бука и нередко грубый такой же, как Василий Егорович, но с ним можно и нужно жить. Живёт же Лидка. Надо и мне жить. Большое впечатление на меня произвёл её рассказ о том, как она вызволяла мужа из колючих лап правосудия. Особенно трудно Лидкиной семье было, когда Василий терял работу.
- Опять пустые щи наливаешь, - орал он на неё и при этом зачастую гнул и ломал алюминиевую ложку. - Скоро ноги носить не будут от этой пустоты.
- Пить надо меньше, - строго выговаривала Лидка. - Тогда, может быть, и на мясо оставалось бы. А то, как получка, так запой.
- Ладно, Лидуха, не ори и не кипятись. Деньги будут. Работу нашёл. Старые колхозные коровники будем перебирать, утеплять, крышу заново крыть. На всё лето работа. Тысяч по десять ежемесячно будем зарабатывать. А зимою будем мастерские восстанавливать. Какую-то производственную линию будем монтировать. Так что на ближайшие год-два работой и деньгами обеспечены. Лидка украдкой перекрестилась и прошептала: «Слава тебе, господи», но по-прежнему недовольно и сурово сказала:
- Была бы она у тебя первой, я бы ещё может быть поверила, а то и счёт потеряла. То вся срывается, то всего лишь наполовину. А то и в запой пошёл.
Но Василий Егорович клятвенно заверил, что теперь этого не будет, ну, разве только одну бутылочку и то в день зарплаты. А так все деньги только – домой. Понимаю, что у нас детвора, что её надо кормить, поить, одевать и что с такой жизнью надо завязывать. Она до добра не доведёт.
Работы на старом обветшалом коровнике было, как говорил Василий, непочатый край. Снимали худую крышу, разбирали кирпичные стены, сортировали и чистили кирпичи: четвертинки, половинки, целые – всё складывали отдельно и аккуратно. Затем были привезены целые кирпичи, которые тоже с величайшей аккуратностью и осторожностью сложили высокой грудой и укрыли от дождя, пыли и жгучего солнца. Работали не шибко ретиво, но аккуратно, добросовестно. Однако бригадир из местных, деревенских мужиков вдруг, неожиданно для всех сказал:
- К зиме надо закончить работы.
- Ну, как же так? Времени осталось мало. Не успеем. Это почти заново коровник построить. Не успеем.
- Успеете. Я дам вам в подмогу три таджика. Они ребята хорошие. Работящие.
Таджики по-русски почти не говорили. Но в работе действительно были прилежными и на редкость упорными. Местные мужики, а их в бригаде было около десятка обычно с девяти до пяти вечера потопчутся на стройке и – отработали, баста, надо уходить домой или садились недалеко от стройки и оттягивались тем, кто что приносил из дома или из магазина и самогоном, вином, водкой. Травили анекдоты, смеялись, балагурили, подтрунивали над таджиками. Бригадир каждый день бывал на стройке, видел, как работали и пили местные мужики. Они пили и дома и на утро далеко не все были в состоянии работать или даже добраться до стройки. Работники из них были никудышние. Бригадиру надоело каждый день видеть охмелевшие, распухшие их хари и однажды он сказал:
- Как хотите, мужики, вы хоть и свои, местные, но наряд закрою так, как работаете, и укажу, кто сколько сделал.
Первая же получка крайне удивила и расстроила местных работников. Вместо обещанных пятнадцати-двадцати тысяч они получили по девять, семь, а то и по шесть тысяч рублей.
- Ты что же это, бригадир, делаешь? Почему так обидел нас. Разве мы не работали? Разве мы не горбатились? Разве мы ничего не делали? Почему таджикам заплатил аж в два и даже в три раза больше. А мы что? Почему нам – меньше? Не любишь своих? А надо бы наоборот.
- Я предупреждал вас, что ваши пьянки мне надоели. Предупреждал, что платить буду за сделанную работу. Так что как работали, так и получили.
Получив деньги, вечером этого же дня мужики набрали водки, закуски и расположились в рощице недалеко строившегося коровника. Рядом текла речка тихая и спокойная. Мужики пили, закусывали, вели шумный разговор - возмущались, искали виновного, почему им заплатили меньше, а таджикам больше. Утром после дикой головной боли они с трудом притащились на работу. Оказалось, что из таджиков остался один Курманбек. Двое других временно переехали на другую работу. Местным же рабочим бригадир предложил с неделю отдохнуть, так как не было необходимого стройматериала. Ну, что же отдых так отдых. А какой отдых без бутылки?, -решили они, опять набрали водки, закуски и уселись на берегу речки. К ним подошёл Курманбек, достал из сумки бутылку белой, хлеб, сыр, колбасу, сказал:
- А я завтра уезжаю домой. Давайте выпьем, чтобы не поминали друг друга недобрым словом.
Он поставил бутылку на ящик, выложил закуску, улыбаясь, сказал доброжелательно:
- Пододвигайтесь. Давай, давайте веселее…Завтра уезжаю домой. У меня семья большая, а у нас так тяжело жить. Работы нет. Денег нет.
Один из местных мужиков нервно поднялся с земли, заговорил с обидой и вызывающе:
- У них трудно! А у нас ты думаешь легко? Гастарбайтеры проклятые понаехали тут. И нашу работу у нас уводят. Да пошёл ты отседова и больше никогда не приезжай .
Больше не говоря ни слова, этот рабочий с силой ударил таджика кулаком в висок. У Курманбека подогнулись колени, и он замертво рухнул на землю. После этого мужики спокойно разлили по стаканам водку, принесённую таджиком, и принялись жевать сыр и колбасу. А когда нагнулись над упавшим, к своему удивлению, обнаружили, что он уже был мёртвым. Тихоня (кликуха ударившего) понял, что наделал, потребовал, чтобы все ещё выпили, и сказал:
- Кто пикнет, отправлю вслед за таджиком. А этого – в бочку и в воду.
Василию, сидевшему в стороне, всё случившееся, а также требование не пикать не понравилось, Тихоня вдвое моложе его, почти мальчишка, хотя и прошёл тюрьму, чем очень гордился. Скривившись и нахмурившись, Василий промолчал с чувством недовольным. Понял, что свершилось преступление и он косвенно к нему причастен., что этот мальчишка Тихоня по сути дела втянул его в это преступление.. Когда по инициативе Тихони тело таджика упаковывали в бочку и бросали в воду, Василий не принимал в этом участия.
Милиция сделала своё дело быстро и профессионально.
Вся бригада горе строителей была арестована и посажена в камеру предварительного заключения, которую минты и местное население называли обезьянником. Она была рассчитана максимум на три, четыре человека, а впихнули в неё всю бригаду. Первое, что сделала Лидка – это добилась свидания с мужем и обстоятельно, в мельчайших подробностях узнала от него, где, на каком расстоянии он был в момент убийства.
. Сразу после ареста Лидка начала борьбу за освобождение мужа. Василий Егорович часто ершистый и не всегда дававший жене слово лишнее сказать, сейчас понял, что попал в нехорошую историю, присмирел и на вопросы супруги отвечал покорно, стараясь не упустить даже те мелочи, которые на его взгляд не имели существенного значения.
- Так ты где всё же сидел-то? – не уставала спрашивать Лидка.
- Я же тебе говорю далеко от места убийства, на окраине всей группы
- Ну, ты же всё же что-то говорил этому подонку Тихоне, чтобы он оставил таджика в покое?
- Вроде говорил, да я и не успел по-настоящему это сказать, как он его поспешно треснул в висок.
- Вот видишь пытался же остановить это смертоубийство, пытался, но не успел, потому что далеко сидел.
- Ну, Лидка., ну, ты даёшь. Я понял твой замысел, полностью его разделяю и на суде учту. Только это немного несправедливо.
- А кому нужна твоя справедливость, тем более, что её так мало? Кому? Твоим друзьям алкашам, многие из которых домой на карачках добираются? Ты пил с ними?
- Ну, конечно, пил. Правда, немного.
- Правильно. Капель двадцать, а больше тебе и нельзя. У тебя гастрит.
- Какой ещё гастрит? Чего ты плетёшь и вообще что это такое? Это когда много водки что ли нельзя?
- Гастрит. Гастрит. И не хорохорься. Давно желудком страдаешь. Я же знаю. Он почти у всех есть.
- Ну, что ты мелешь?
- И не оправдывайся. Я лучше тебя знаю.
- Ладно. Ладно, - сдался Василий. Идти в тюрьму ему не хотелось. «Только вот жизнь, вроде, стала налаживаться, - думалось ему. – Бабёнку хорошую нашёл – молодую, симпатичную, душою тёплую, слово резкого поперёк не скажет, работящую, старательную для семьи. И вдруг на тебе – убийство. Да знал бы я, что этим закончится разговор Тихони с таджиком, так встал бы между ними. А этому сопляку Тихоне и руку не дал бы поднять».
Так Лидка помогла Василию определить линию своего поведения и перед следователем, и на суде. Лидка также нашла хорошего адвоката. Для этого она обратилась за помощью к хозяину рынка цыгану Павлу Ермолаевичу. Войдя к нему в кабинет, она напустила на своё лицо столько мрачной чёрной хмари, что, казалось, её горючие слёзы вот-вот стремительно покатятся по щекам.
- Павел Ермолаевич, уважаемый наш человек, наверное, ещё помните меня…
Она взяла его тяжёлую, жирную ладонь, поцеловала её сверху и изнутри и, глядя в упор в чёрные цыганские глаза, заговорила плачущим, просящим тоном:
- Павел Ермолаевич, помоги, помоги, пожалуйста, Очень прошу тебя.
- Что случилось? – спросил цыган, встревоженный поведением Лидки, которую знал и ценил как хорошую, безотказную работницу, которая не раз убирала в его кабинете, где он с целью проверки её честности и порядочности вроде как бы забывал на столе деньги, иногда специально бросал под стол купюру другую опять же, чтобы проверить возьмёт ли она их, утаит ли безхозную находку или вернёт на стол. Такие деньги Лидка аккуратно, почему-то с лёгким душевным трепетом ложила на стол, причём обязательно на видном месте и тщательно протирала мокрой тряпкой полы везде, куда доставала её рука или швабра.
- Садись. Рассказывай, что стряслось, - сказал он ей дружелюбно и спокойно. Секретарша принесла ему и ей на тарелочках кофе, пирожное, кусочки сахара.
- Рассказывай, что случилось. Не тяни. У меня через десять минут деловая встреча, - проговорил цыган всё тем же доброжелательным тоном, который помогал Лидке успокоиться и собраться с мыслями. Цыган сам сел за стол, пригласил это же сделать Лидку и подал ей тарелку с кофе. Отпивая маленькими глотками, обжигаясь, она рассказала об убийстве таджика и попросила цыгана найти ей хорошего адвоката.
- Есть. Есть на примете такой человек. Он по сути дела наш адвокат, с нами дружит, нам помогает. Мы ему платим за это. Много раз нас выручал Я попрошу его, чтобы он и тебе помог…бесплатно.
- Павел Ермолаевич, может быть, я всё же заплачу. Сухая ложка рот дерёт.
- Если у тебя деньги лишние и тебе очень хочется отдать их, то тебе никто это не запрещает. А что касается добросовестности и искренности адвоката, то ты здесь напрасно так думаешь. Я скажу ему, и он всё сделает по высшему классу, потому что придёт время и мы его отблагодарим. Так что не советую платить.
Цыган при Лидке снял с телефонного аппарата трубку, набрал номер. Послышались короткие гудки.
- Занят, - сказал цыган и посмотрел на часы.
- Ну, я, наверное, пойду. Не буду вам мешать, - робко сказала Лидка.
-Не мешаешь. Сиди. Важное дело надо делать сразу, в первую очередь. К тому же у меня очень много дел. И все на мне сидят, и все меня погоняют. Про тебя могу забыть. Так что давай сразу решим этот вопрос.
Он ещё и ещё набрал номер, и, наконец, трубка, как говорится, подала голос.
- Здравствуй, Эдуард Николаевич, здравствуй, дорогой наш человек, - заговорил цыган тоном мягким, почти вкрадчивым и спокойным. – Как живётся можется? Чувствую работой загружен. Телефон занят и занят.
- Павел Ермолаевич, это разговор с клиентом был. А сейчас я свободен и весь к вашим услугам.
- Эдуард Николаевич, ваша помощь нужна. Как со временем у вас?
- Для вас оно всегда есть. А что за дело?
- Про убийство на ремонте коровника местного фермера
слвшал? Это здесь, на окраине города.
- Слышал. Знаю. Но, если говорить о непосредственном исполнителе убийства, то скажу откровенно и сразу надежды на оправдание совсем нет.
- Не. Нет. Речь идёт о человеке, который был в составе бригады и которого минты замели только потому, что он был вместе со всеми. Его жена сидит у меня. Хороший человек. Думаю ей помочь надо. В долгу не останемся.
- Хорошо, Павел Ермолаевич. Хорошо. Ваше слово для меня закон. Дай-ка ей трубку.
Цыган протянул Лидухе трубку и сказал:
- Договаривайтесь.
Лидка договорилась с адвокатом о времени и месте встречи с ним и в назначенное время явилась к нему в кабинет. У порога растерялась, пробормотала себе под нос: «Ой, наверное, надо было цветы купить. Ваза пустая стоит».
- Проходите. Проходите, - любезно сказал адвокат. Он был в костюме, белой рубашке и при галстуке. Из рукавов пиджака выглядывали тяжёлые дорогие запонки. Он выглядел элегантным, сдержанным, культурным, что сразу понравилось Лидке и вселило в неё уверенность и надежду. «Не какой-нибудь халам балам, а, видно, образованный и опытный», - подумалось ей, когда она мысленно сравнила его со своим мужем и другими мужчинами, с которыми ей приходилось общаться.
- Ой, ну я тогда вот парочку шоколадок принесла. Неудобно с пустыми руками, - проговорила она с лёгким замешательством, протягивая адвокату две плитки шоколада. Он молча взял их, бросил в Лидкину сумку и сказал:
- Я не беру ни цветы, ни шоколадки. Мой гонорар обычно – деньги. Но это не ваша забота. Мы уже договорились с Ермолаевичем. Он человек надёжный. Лидкино ухо резануло слово «гонорар». Она не знала его содержание, никогда не слышала про него и подумала, что оно похоже на такое нехорошее слово, как гонорея, и на мгновение-другое нахмурилась. Но в этот момент вошла секретарша адвоката и поставила перед ним две чашечки кофе и два пирожных на блюдцах
- Садитесь. Угощайтесь, - сказал адвокат и пододвинул Лидке стул. Сел сам. Лидуха приготовилась рассказывать, как её муж оказался арестованным. Но адвокат, отхлебнув кофе, заговорил первым:
- Я окончил юридический факультет Саратовского университета. Наш вуз, конечно, не МГУ, но после него первый и весьма значимый. У него сложились многолетние устойчивые традиции известные на всю страну. Я окончил вуз с красным дипломом. Вам это говорит о чём-нибудь?
- Не знаю, что это значит. Красивее что ли? - с лёгким замешательством проговорила Лидка и покачала головой.
- Это значит, что окончил с отличием. По всем показателям я был на курсе первым студентом, активно занимался научной работой, выступал на научных конференциях. Со стороны факультетского руководства мне было предложено после окончания учёбы остаться на кафедре и готовить диссертацию. Но я предпочёл практическую работу. Сейчас я известный человек в городе. Ко мне очередь желающих пригласить меня в качестве защитника. Я участвовал в двадцати трёх процессах. Из них девятнадцать процессов окончились в мою пользу, то есть моей победой. Это достаточно высоко оценено нашим адвокатским сообществом. Я отмечен многочисленными грамотами и наградными знаками. Так что у Ермолаевича, как говорится, губа не дурра. Знает, с кем имеет дело.
- Ну, вы допивайте, допивайте кофе и доедайте пирожное, - сказал он погрустневшей Лидке. Она опять принялась за кофе и подумала: «Зачем он мне это всё рассказывает? Зачем хвалится, какой он хороший? И так видно, что хороший. А…а…цену набивает. Но зачем? Ермолаич же платить будет».
- Я работаю по системе Плевако, - сказал адвокат. – Вы слышали что-нибудь о Плевако? «Ой, боже ты мой, опять нехорошее слово, - подумала Лидка. – Это кто же? Наверное, адвокат…Часто плевался что ли?»
Тем временем адвокат продолжал:
- Фёдор Никифорович Плевако – известный адвокат России девятнадцатого века. Златоуст. Природой был награждён страстным характером, проникновенным умом. Его речи переписывались и многими интеллигентными людьми цитировались. К каждому процессу он готовился всесторонне и основательно. Так вот это всё, присущее лучшему адвокату России я взял на вооружение. А поэтому сейчас вы мне всё, всё, связанное с арестом вашего мужа, расскажите. А я ещё задам вам вопросы, а, вспоминая и рассказывая, постарайтесь найти такие обстоятельства, которые смягчали бы его вину.
- Да не виноват он ни в чём, - не выдержала Лтдка. – Он вообще-то и сидел далеко от места убийства и, если бы даже и захотел помешать, ничего не смог бы сделать.
- Вот, вот…Говорите, говорите об этом, - вдруг оживился адвокат. – Вот это, это надо.
Лидка, напугавшаяся было, что перебила такого важного человека, вдруг обрадовалась, что, как она подумала, попала в нужную точку, тоже оживилась и пустилась с утроенной энергией объяснять, какой её Василий Егорович хороший человек. Бойко привирала. Даже заявила, что её муж попытался было предотвратить ссору с таджиком, но Тихоня его не послушал и внезапно ударил таджика в висок. Говорила о том, что её муж – самый работящий в бригаде, что за сделанную работу получил больше всех денег и что бригадир не раз хвалил и ставил его в пример другим рабочим.
Адвокат задал ей много вопросов, как ей показалось, некоторые из них мелкие, ничего не значащие, не относящиеся к делу и на которые она уже не раз отвечала. Он вытянул из неё всё, что можно было вытянуть. И даже спросил не бьёт ли её муж? На что Лидка, слегка покраснев, категорически сказала: «Нет. Нет. Что вы? Он примерный семьянин».
- Ну, хорошо, всё. Мне ясна картина. А возникнут вопросы, я вам позвоню, и мы ещё побеседуем, - сказал он и щелкнул каким-то выключателем. Только после этого Лидка увидела на столе микрофон и сообразила, что всё сказанное ей, записывалось.
- Вы всё записали? Да? – спросила она с лёгкими нотками удивления.
- Конечно. А что?
- Я бы говорила лучше…и причёску подправила бы.
При этих словах она потянулась рукой к голове, чтобы поправить волосы. Но адвокат сухо, сквозь лёгкую улыбку сказал:
- Мне это не надо. Лучше не надо. Вы и так говорили хорошо, спокойно и, надеюсь, искренне. А, если знали, что говорите в микрофон и всё записывается, стали бы волноваться, сбиваться, придумывать что-нибудь особенное. Это уже проверено. Так устроен человек. В общении друг с другом человек один – простой, скромный, лишённый показушной фальши. Но стоит ему войти на трибуну и заговорить перед собравшимися или в микрофон, сразу становится другим - старается говорить умно и красиво. Так что у вас получилось всё хорошо, всё нормально. Конечно, нельзя заранее сказать, как пойдёт процесс. Но аргументов в пользу вашего мужа много.
Судебный процесс, как говорится, не заставил себя долго ждать. Прокурор, судья, секретариат потрудились оперативно, без сомнений и затруднений. В деле было всё ясно, доказано, согласовано, практически заранее определено. Василия Егоровича защищал адвокат, нанятый цыганом. Все остальные отказались от частного адвоката и им был назначен государственный защитник – человек вялый и равнодушный к своим подзащитным и заинтересованный только в том, чтобы быстрее закончился этот процесс, где и без защиты всё было ясно и защита ничего нового не принесёт. И поэтому некоторое время процесс шёл легко, мягко, как-то даже немного скучно и неинтересно. Но вот возможность выступить получил Эдуард Николаевич. В первых же фразах своей речи он неоднократно, твёрдо и членораздельно заявил, что Василий Егорович не виноват, и он сейчас это докажет.
- В момент совершения преступления где мой подзащитный находился? - задавал вопросы адвокат и сам же на них отвечал. – Он находился за несколько метров, я бы сказал и не покривил душой – за несколько десятков метров от места преступления.
Лидка сидела в зале заседания, как говорится, ни живой, ни мёртвой, с душевным напряжением слушала всех, особенно защитника и осознавала, что он говорил по сути дела её словами и в качестве защиты её мужа выдвигал все те соображения, которые она сама ему неоднократно выкладывала. Адвокат не только стоял за трибуной, но, пожалуй, больше ходил по залу заседания, часто останавливался перед присяжными заседателями, говорил непосредственно им и часто называл их гражданами, товарищами, друзьями и преднамеренно избегал употреблять слово «господа». В составе присяжных заседателей были в основном люди преклонного возраста, пенсионеры, жили бедненько и слово «господин», если адресовалось им, звучало для них открытой циничной насмешкой. Адвокат это знал и к тому, что говорил, относился в высшей степени щепетильно и требовательно. Прения сторон, выступления свидетелей закончились, присяжные заседатели посовещались и вынесли свой вердикт, на основе которого судья объявил приговор. Тихоня, как непосредственный убийца получил высшую меру наказания – пожизненное заключение. Василий Егорович тоже был признан виновным. Но с учётом разных смягчающих вину обстоятельств получил условное наказание, зато другие члены бригады схлопотали разные сроки лишения свободы и сразу из зала суда были отправлены в тюрьму.
.Как сын отодрал меня ремнём.
Вчера моему сыну стукнуло пятнадцать лет. Мы с отцом устроили ему праздничный ужин. Предложили, чтобы он позвал кого-нибудь из своих друзей, знакомую девочку. Но он отказался от приглашений и сидел за столом хмурый и неразговорчивый. А на кухне, когда мы были с ним один на один, он надерзил мне и не извинился. Подобный выпад в мою сторону у него уже далеко не первый. Порою дерзит откровенно и зло, словно мстит за что-то. При Антоне он этого не допускает: и боится, и уважает его, и относится к нему явно лучше, чем ко мне. Я давно догадываюсь, что является этому причиной. Дело в том, что я продолжаю встречаться с Тарасом и сын об этом знает. Но молчит и ни мне, ни отцу не говорит. Я благодарна ему за это. Но чувствую, что неприязнь между мною и сыном растёт и, как говорится, рано или поздно что-то нехорошее должно произойти. С Тарасом мои отношения зашли так далеко, что разорвать их, кажется, я уже никогда не смогу. Я люблю его. Мне с ним очень хорошо. С ним – у меня настоящий праздник на душе. А два месяца назад он сказал мне:
- Давай будем считать, что ты моя жена, вторая или, так сказать, параллельная жена, а я твой второй муж, тоже параллельный
- Ну, ведь это только так называться, а ведь на самом деле мы давно, как муж и жена. Только всякий раз расходимся по своим квартирам. Да ладно. Пусть будет так, - покорно cказала я. – Только не бросай меня. Я не переживу.
Тем временем агрессия со стороны сына нарастала. Неделю назад, когда Тарас возвращался домой с работы и шёл глухим переулком, небольшая группа мальчишек забросала его камнями. Попали по спине, голове, плечу и даже по ногам. Тарас попытался было догнать кого-нибудь из них, но они, как воробьи, бросились врассыпную. Никого не догнал, но увидел знакомую фигуру моего сына. Тарас сказал мне об этом. Я выслушала его молча и хмуро, словно проглотила горькую таблетку. Но с сыном так и не поговорила: боялась дотрагиваться до этой темы. И всё же то, чего я так боялась и с большим опасением ожидала, всё же произошло.
Был жаркий июльский день. Антон парился на работе, а я с Тарасом валялась на песке на берегу нашей местной речки. Жаркое солнце разморило меня так, что я, слегка прикрыв голову соломенной шляпой, впала в лёгкую дремоту, разомлела, расслабилась. Тарас, только что вышедший из воды, лежал рядом. И вдруг я заметила, как мимо нас, прошуршав горячим песком, прошла стая пацанов, и в этот же миг последний из них, поддев ступнёй, как лопаткой песок, бросил мне его на голову и лицо. Пока я отфыркивалась, отряхивалась и прочищала глаза, мальчишки ушли далеко. Последним шёл паренёк, в котором я без труда и сомнения узнала своего сына. Самое тяжёлое наступило несколько мгновений позже, когда я поняла, что песок бросил на меня он и сделал это осознанно, преднамеренно и целенаправленно. У меня испортилось настроение, и мне расхотелось валяться на берегу. Сев и обняв поставленные углом колени, я некоторое время тупо смотрела на спокойную водную гладь и, казалось, чувствовала, как мои мысли волочились за сыном, забегали ему наперёд и пытались по выражению лица узнать, почему он это сделал. Впрочем почему я догадывалась…признаться хотелось большего – знать и видеть насколько глубока и сильна его ненависть ко мне, а то, что в его сердце свила себе гнездо и поселилась ядовитой змеёй ненависть к матери, я уже не сомневалась.
- Тарас, пойдём домой, - предложила я.
- Домой. Пойдём. Пойдём, - охотно согласился он. Ему, видно, давно надоело париться на солнце, и он только не находил предлога уйти с берега.
Когда мы проходили мимо небольшого открытого павильона, где продавались мороженое и газированная вода, я вдруг увидела сына. Он был в нескольких шагах от меня. Скривившись в ехидной, неприятной ухмылке он сказал так громко, что шедшие и стоявшие рядом люди всё чётко слышали:
- Ну, что, мамуля, искупались? Водичка хорошая? Купи мороженое, мамуля.
Я растерялась, языка у меня не оказалось, словно проглотила его. Молча купила вафельный стаканчик, наполненный мороженым, и протянула его сыну.. Но он, мерзавец, продолжая ехидно улыбаться, проговорил:
- А моим друзьям? Вот они рядом, шесть гавриков и тоже хотят мороженого
И тут я вдруг увидела мальчишек лет двенадцати-тринадцати, жадно смотревших на меня и явно ждавших от меня мороженое. Я удовлетворила их желание, получила в ответ нестройное хоровое «спасибо», повернулась к сыну и строго сказала:
- Иди домой. Хватит по городу болтаться.
- У…у! Чего болтаться? Да не болтаюсь я, - сказал он, продолжая ехидно улыбаться.
- Когда приду домой, чтобы ты был уже дома, - сказала я строго и недовольно. Чувствовала – во мне назревал бунт против сына, но, кажется, и у сына зрел взрыв против меня, и я жила в ожидании почти неминуемого и очень даже серьёзного, с большими последствиями конфликта. Меня это очень напрягало, я была, как говорится, сама не своя. Антон хотя и не обращал на меня внимание и относился ко мне, как к пустому месту, всё же заметил во мне перемены и спросил меня:
- Мать, что-то с тобой неладное творится, в чём дело?
- Нет. Нет, Антон. Никаких проблем, всё нормально.
Конечно, мне не хотелось, чтобы он узнал о моих связях с Тарасом. Довольно и того, что я выплатила за него такой большой кредит. Конечно, Антона я не любила, точнее, не испытывала к нему любовной страсти, но он мой муж, отец моего сына, я привыкла к нему, он приносит домой неплохие деньги, и моя семья обеспечена. А что касается Тараса…не знаю, не знаю. Мне с ним очень комфортно встречаться и про-водить время. Но жить вместе что-то в последнее время у меня поубавилось желание. К тому же он любит свою жену и не думает с ней разводиться, никогда об этом даже и не заикался
Подошёл день, когда прямо на работе Антона скрючил аппендицит. В этот же день его прооперировали. А к вечеру он отошёл от наркоза и был переведён в общую палату. Вечером у нас в квартире зазвонил телефон. Рядом с ним был сын и поэтому он схватил трубку.
- Позови мать, - послышалось в трубке.
Сын понял, что это был мой любовник, вскипел и дрожащим голосом спросил в трубку:
- А тебе…тебе что тебе надо?
- Ну – ка, прекращай, прекращай хамить. Нехорошо. Я много старше тебя. Позови, позови мать, а то сейчас приду и тебе уши надеру. Позови.
- Ма…а, иди! Твой любовник по тебе соскучился Иди. Иди! Хахаль твой. Жд1т тебя.
Я торопливо подошла, почти подбежала и протянула руку к трубке. Но сын небрежно бросил её на стол.
- Шалава! Ты шалава! Ты потаскуха!. Ты проститутка! Я ненавижу тебя! - кричал сын, растирая по лицу слёзы и сопли и давясь словами.
- Ну, что ты, сынок? Ну, о чём ты? Ну, зачем же так? Я люблю тебя. Тарас Акимыч просто мой знакомый.
- Врёшь! Врёшь! Врёшь! Я всё знаю. Я давно слежу за вами. Ты его подстилка! Ты предала нас. Ты предала меня и папу! Я ненавижу тебя!
Я взяла носовой платок и попыталась было подойти к сыну, чтобы вытереть его лицо. Но он закричал ещё громче, истерично, визгливо:
- Не подходи! Сучка! Убью!
Он схватил стул и запустил его в меня. Я увернулась, но он всё же ударил меня по ногам. Через мгновение в его руках оказался отцовский ремень. Он намотал его на руку и принялся со всей силой стегать им меня по спине, по ягодицам, по голове и даже по лицу. Бил без разбору, зло, с остервенением и приговаривал:
- Дура! Дура! Чтобы ты сдохла! Ненавижу тебя! Ненавижу! Чтобы ты сдохла!
Я почти не защищалась и не увёртывалась, только закрывала лицо руками, чтобы не было кровоподтёков, ссадин, припухлостей. Наконец, он бросил ремень, упал на койку и зарыдал громко и надрывно, комкая руками подушку, катаясь в истерике по постели.
Я ушла в другую комнату, тоже уткнулась в подушку и заскулила, как собачонка униженная, раздавленная и опозоренная.
Так передо мною встал вопрос «как жить дальше?» Рвать отношения с Тарасом я уже не смогу. Просто не переживу этого. И это пока ещё Антон ничего не знает. А когда узнает, трудно представить, как он поведёт себя. А что тут представлять? Потребует развода и всё и тебе предложит убраться из квартиры, потому что квартиру ему завод дал. Она его и записана на него. Он в ней полноправный хозяин. А то, что он узнает о моих связях с Тарасом – это стопроцентный верняк.
Сын рано или поздно скажет ему. А, может быть, уже и знает или догадывается. Надо поговорить с Тарасом. Если любит, если я хоть немного дорога ему, может быть, разведётся со своей половинкой, разделит квартиру. Часть – ей, часть – себе, и будем с ним вместе жить. Это был бы идеальный вариант, это было бы настоящее счастье для меня.. Но увы…житейская мудрость утверждает, что счастье на чужом горе не бывает. Что делать? Что делать?
На пикнике.
После ссоры с сыном, когда он так больно, а главное, унизительно отстегал меня ремнём, а главное, поднял на меня руку, я проплакала несколько дней, но потом всё же взяла себя в руки, несколько успокоилась, купила бутылку хорошего коньяка и пришла к Лидке – соей давней и самой хорошей подруге. Я уже знала, что её усилиями Василий Егорович избежал тюрьмы.. Стал меньше пить и не поднимает руки на Лидку. Работал на стройке. Домой приходил трезвым, чем Лидка гордилась и нередко ставила себе в заслугу. Она быстро накрыла стол и пока у неё дома не было ни детей, ни мужа, посидели за бутылкой и всласть наговорились и даже поплакали. Как-то так получилось, что весь наш разговор был немного обо мне и в основном – о Тарасе. Оказалось многие годы его знала её хорошая знакомая и много ей рассказывала о нём.
- Так что это, конечно, очень хорошо, что у тебя есть дружок, - говорила Лидка. - Он мужчина видный, деловой и умный.
- Да, в этом отношении он очень хороший. Да и во всех других отношениях неплохой.
- Кредит, который ему брала, он тебе отдал?
Я усмехнулась и с грустной улыбкой сказала:
- Да бог с ними, с деньгами. Главное, что я с ним дружу. А он такой ласковый, такой обходительный. Мне так хорошо с ним. Только с ним я и почувствовала себя по-настоящему женщиной, любимой женщиной.
- Это хорошо. Но рассказывали мне о нём ой как много плохого.
- Ну, расскажи, расскажи, - проговорила я несколько настороженно.
- Мож не надо, чтобы не портить общую картину?
- А всё равно не испортишь. Я дружу с ним давно и, если уж простила полтора миллиона, то всё остальное и подавно прощу, тем более проходившее не со мной.
- На всю деревню был знаменит тем, что не пропускал без внимания ни одной симпатичной девочки.
- Ну, и что? Обычное дело. А кто из парней не грешил этим? То же самое делали и девки.
- Да. Ты права. Но всякая, на кого глаз положит, обязательно побывает у него в постели. Орогатил по сути дела всех деревенских мужей. И они это дело просто так не оставили. Во-первых, сильно поколотили его, во-вторых, сделали так, что о его похождениях стало известно секретарю парткома предприятия, на котором он работал помощником начальника участка, где большинство коллектива составляли молоденькие женщины и секретарь парткома была женщина. Разбирательство со стороны парткома и администрации было долгим, скрупулёзным и громким. Ему приписали не только аморалку, но и мошенничество. Дело в том, что он оказался большим любителем занимать деньги, а отдавать их не любил. Многие женщины мирились с этим и даже сами по собственному желанию совали ему деньги. И были рады, когда он их брал, потому что ждали от него, что он осчастливит их своими галантными ухаживаниями с цветами и подарками и непременной постелью. В то время, когда партком занимался его делом, жена подала на развод с ним и рассказала об этом на заседании парткома. Что было, что было там…трудно передать словами. Особенно сильно свирепствовала секретарь парткома. В общем коммунисты прошлись по нему, как многотонный каток, которым обычно при строительстве дорог утрамбовывают и песок, и щебёнку и разглаживают горячий гудрон. По рекомендации парткома директор снял его с должности замначальника и уволил с предприятия. Жена развелась с ним и через суд добилась того, что он выписался из её квартиры, а затем и совсем уехал из посёлка.
Рассказ подружки не произвёл на меня впечатление. Я уже давно относилась к Тарасу в высшей степени двойственно, а может быть, точнее сказать, множественно. И в этой множественности было немало такого, что я и сама не в состоянии объяснить. С одной стороны, он, конечно же, сильно нравится мне, пожалуй, даже я люблю его: он хорош внешностью, знает, кажется, всё, о чём только не спросишь его. Более того, в нём есть какая-то изюминка, которая тянет к себе, о которой только и думаешь. С другой стороны, я, к сожалению, поняла, что Тарас может быть нечестным и непорядочным, что в нём немало намешано такого, за что кто-нибудь иной с категоричностью назвал бы его законченным подонком. Но я (удивительное дело) прощала ему всё. И даже те полтора миллиона, с потерей которых свыклась и согласилась и даже где-то глубоко в душе, потаённо, ибо даже самой стыдно признаться, я была довольна, что он задолжал мне такую внушительную сумму. Он чувствовал себя должником, шёл мне на уступки, прощал мне мои капризы, которые я иногда позволяла себе.
Что касается Антона, то, чувствую, он уже был настроен совсем иначе по отношению к Тарасу. После больницы он уже в который раз спросил меня:
- Как должок? Отдаёт?
- Отдаст. У него сейчас с деньгами туго, - ответила я.
- Хочу сказать тебе, что с деньгами всегда и у всех напряжёнка. Это такая сфера жизни, в которой всегда имеет место быть напряжение, - продолжал Антон с лёгким нравоучением.
- Утверждает, что отдаст и просит подождать.
- Оно, конечно, можно и подождать, да только сдаётся мне, что у него нет желания возвращать деньги. И не возвратит, если его к тому не подтолкнуть.
- Ну, мне что? Поссориться с ним? – рассуждала я, сидя перед Лидкой. - Тогда и вовсе неизвестно, что будет. Но ссориться не хотелось бы. Однако поговорить, по-моему, можно было бы по-серьёзному, но я на это как-то всё не решусь. Боюсь. Боюсь потерять его совсем.
- Поговорить надо, - решительно проговорила Лидка. – Как же так? Как же так можно присвоить такие деньги и помалкивать.
- Нет. Нет. Не надо. Пусть лучше остаётся так, как есть Меня это больше устраивает.
- Ну, уж нет. Это не по мне, -проговорила Лидка.
Вскоре она позвонила мне и сказала загадочно, что ей надоело сидеть дома и у неё созрел план вылазки на природу. Как всегда, в трубку она говорила громко и напористо. В это время Антон сидел рядом со мной и все её слова слышал.
- Я не против, - сказал Антон. – Пожалуй, даже с большой охотой. Очень хочется подышать свежим воздухом, а то этот больничный запах, по-моему, и сейчас у меня в ноздрях стоит и никак не освобожусь от него.
Я сказала Лидке о нашем согласии, и мы энергично взялись за подготовку этой вылазки.
В середине дня, когда я была на работе, Лидка позвонила мне на сотовый и заговорщически, тихо сказала:
- Я пригласила вместе с нами на природу свою знакомую Райку и попросила, чтобы она пригласила в поездку с нами и Тараса Акимыча. Он охотно согласился. Так что имей в виду.
- Ты что? С ума сошла? Зачем ты это сделала? Хочешь меня раскрыть перед Антоном и опозорить?
- Нет. Нет, подружка. Наши мужчины должны быть на виду у нас и под контролем. А там, глядишь, может быть удастся поговорить с Тарасом насчёт денег твоих. Зачем же такую большую сумму отдавать за просто так. Слишком круто в туалете будет ходить. Не тушуйся. Прорвёмся.
Мы наделали бутербродов, сварганили неплохой салат «оливье», отварили говядину и куриные ножки. Старались. Хотелось понравиться: я – в первую очередь Тарасу, а потом уже и – Антону, Лидка – своему Васе, которого она часто уважительно называла по имени и отчеству даже тогда, когда ставила перед ним тарелки с едой.
Встретились мы в воскресенье утром на пристани, подождали речной трамвайчик и уже через несколько десятков минут были на противоположном берегу. Когда я и Антон, поотстав от компании, неторопливо шли вдоль берега, Антон спросил меня:
- Что это за мужчина, который Тарасом представился? Уж не твой ли должник? Что-то он так любезен с тобой.
- Он самый, - сухо ответила я, не желая, чтобы он дальше расспрашивал меня. – Я тебя очень прошу не устраивай разборки, не порти всем отдых.
На мою просьбу Антон промолчал, и меня это насторожило. Более того, скоро он оказался около Тараса, который нёс большую спортивную сумку. Шёл молча, думал о чём-то своём. На меня почти не обращал внимания и почти не говорил со мной и не суетился около меня. Я догадывалась, почему и была благодарна ему за это. В то же время так сказать краем уха прислушивалась к Антону, , опасаясь не наговорит ли чего лишнего. Наконец, наша компания облюбовала местечко около воды на зелёной лужайке и даже в тени под деревом. Лидка быстро оценила обстановку и заявила, что лучшего места нам не найти и что надо располагаться, что мы и принялись делать. Быстро расстелили большую белую простыню, выложили на неё принесённые продукты, пиво, вино и водку.
- Так, мужики, слушайте меня, - весело сказала Лидка. – Мы вот тут женщины (она кивнула в мою сторону) посоветовались и решили, что мы приехали на природу отдохнуть, подышать свежим воздухом, отвлечься от домашних забот, а поэтому и напиваться до поросячего визга не будем. И вообще много пить не надо. Мы все уже не молодые. К тому же рядом - вода. Как говорится, чем чёрт не шутит. В общем речь моя сводится к следующему: главное – не напиваться, а отдыхать и разговаривать.
Я посмотрела на мужчин и увидела, как помрачнели и потускнели их лица. Пропал их голос, потому что они разом замолчали и, кто больше, кто меньше, криво ухмылялись, но молчали. И Лидка громко сказала, что их молчание она принимает за одобрение её предложения.. Мужчины закряхтели, недовольно заговорили, покачивая головами. В это время я заметила, как Тарас выложил на простыню ветчину, сыр, колбасу, хлеб, поставил свою сумку, показавшуюся мне тяжёлой подальше в кусты, в тень. «Интересно, что он прячет в холодок?» – подумала я с лёгким, ничего не значащим подозрением.
- Ну, что, друзья, давайте выпьем и пожуём, - предложила Лидка и принялась откупоривать бутылку с вином.
Выпили. Принялись жевать. Но жевали и разговаривали вяло и скучно. Веселили себя тем, что рассказывали анекдоты, шутки и прибаутки, смеялись, правда, несколько натянуто и сухо. Выпили ещё. Но теперь мужчины налили себе уже по полному стакану и с большим аппетитом и интересом принялись уничтожать бутерброды. Заметно повеселели. Лидка достала из своей сумки волейбольный мяч, и я стала играть с ней в него. Мужчины остались одни, выпили остатки вина, по-прежнему жевали и разговаривали. И вдруг Тарас решительно поднялся, принёс из кустов свою сумку и сказал:
- Женщины нас, конечно, накололи, но я думаю и мы в долгу не останемся. У меня вот небольшая канистра хорошего вина.
- Да ну их…сейчас начнут ругаться, такой хай поднимут, что и хорошего вина не захочется, - вяло проговорил Антон.
- Давайте уж не будем с ними связываться, - поддержал его Василий Егорович, у которого после операции ещё болело в боку и ему было не до большой выпивке, да и с Лидкой не хотелось ссориться.
Тарас почувствовал себя несколько уязвлённым: дескать тащил, тащил целую канистру для них, а они своих баб побоялись и отказываются от дармовой выпивки. И поэтому он предложил:
- А давайте и мы баб наколим.
- Да. Их наколишь. Наши бабы такие ушлые, что сами кого хочешь наколят, - сказал Василий Егорович с едва заметной грустинкой на лице и в голосе.
- Да ладно вам, что мы хуже баб что ли? У меня идея есть. Сейчас отойду с канистрой вверх по реке, брошу её в оду и прибегу сюда. А вы следите. А как появится, громко кричите, так громко, чтобы и женщины слышали и прибежали на крик. При них выловим эту канистру, откроем её и ахнем: вино само к нам приплыло и грех им не воспользоваться.
- О……у, - неопределённо протянул Василий Егорович, нарисовав на своём лице удивлённую улыбку. – Конечно, конечно. Давайте спробуем.
Как рассказывал потом мне Тарас, он не понял, что Василий собирался спробовать: то ли идею его, то ли вино. Но в то же время понял главное: он готов поддержать его. Антон же промолчал, что Тарас тоже принял за согласие. Он закрутил, затянул крепко-накрепко крышку канистры, убедился, что женщины были заняты мячом и, подхватив канистру, резво юркнул в кусты. Василий и Антон подошли к воде, насторожились. Речка в этом месте была узкой и спокойной. Вскоре, запыхавшись, прибежал Тарас, встал рядом с Василием и спросил::
- Ну, как? Не плывёт?
- Что-то не видно, - проговорил Василий, напряжённо всматриваясь в водную гладь.
И вдруг Антон, как мальчишка, закричал:
- Во…он она! Плывёт! Плывёт!
Вск5оре верхушку контейнера, утоленного в воде по самое горло, увидели Василий и Тарас и тоже, как мальчишки, радостно и громко закричали на весь берег:
- Во…он она! Плывёт. Плывёт! Надо доставать, доставать, а то уплывёт мимо и далеко. Потом не достанешь.
Первым бросился в воду Тарас. Он доплыл до канистры легко и быстро и, толкая её грудью, поплыл в обратную сторону. В это время к воде подошли Лидка и я. Тарас вышел из воды, гордо держа в руке канистру, и притворно сказал:
- Во…о. Что-то выловил. Сейчас посмотрим.
- Да вода, наверное, проговорил Василий тоже притворно и с лёгкой лукавой улыбкой, поддерживая настроение нечаянности и неожиданности. Тарас открыл крышку, побултыхал ёмкость, понюхал её, окрасился довольной улыбкой, сделал несколько глотков и сказал:
- Вино! Братцы! Вино! Да какое хорошее!
- Ану, дай попробовать, - вмешался Антон.
- Точно! Вино! Во дела!
Он нагнулся к «столу», схватил свой стакан и сказал весело и требовательно:
- Наливай. На халяву-то почему бы и не выпить? Сам бог нам подбросил это лакомство. А против бога нельзя идти. Большой грех. Накажет. Хотя бы попробовать надо.
Тарас побыстрому налил Василию полстакана, тот опрокинул его в себя, крякнул и сказал тоном, который и не предполагал возражение.
- Ну, всё, всё. Садимся за стол и продолжаем пировать. Опять послышались шутки, смех, веселье. Все уселись вокруг простыни, разобрали свои стаканы.
- Каждый наливает себе сколько хочет, - громко распорядилсяТарас. Руки потянулись к канистре, и вино полилось по стаканам. Оно действительно оказалось приятным на вкус и запах, а поэтому выпить стакан –другой оказалось для всех таким же обычным явлением, как пожевать бутерброды. Лидка забыла о своём совете не напиваться. Я же, хотя и помнила о нём, решила, что сейчас он совсем ни к чему. В общем мы, как говорится,отдуши ели, пили, веселились, громко смеялись и шумно разговаривали. Через некоторое время основательно захмелели. Василия потянуло к воде, но между ним и рекой встала Лидка и твёрдо заявила:
- Не пущу.
Но в тот момент, когда она всё же отвлеклась на Тараса, который рассказывал какую-то байку, Василий всё же оказался по колено в воде и принялся умываться. Однако хмельная голова повела его вперёд и в сторону, и он грудью плюхнулся в воду. Лидка в момент схватила его в охапку и вынесла на берег. Она не ругалась. Только слегка улыбалась и говорила:
- Ну, вот, наклюкался. Ну, теперь надо отдохнуть, поспать.
В это время я вдруг увидела, что Антон сидел около Тараса и заплетающимся языком, с трудом соображая и выговаривая слова, что-то бормотал ему. Я подсела поближе, прислушалась. Признаться очень боялась, что Тарас сболтнёт чего-нибудь лишнего о наших отношениях.
Но Тарас молчал, кривился и слушал.
- Ты хороший человек – приволок такое хорошее вино. Где ты его взял? - неторопливо и тяжело говорил Антон. - Это же надо такое вкусное. Нет, ты нехороший человек. Ты решил нас споить и потопить в речке. Вон Василий уже чуть было не утонул. Если бы зашёл на середину, обязательно утонул бы. Там глубоко, а ты знал, что там глубоко и всё же это самое, ну, как это…
Тарасу, видно, надоело слушать упрёки в свой адрес. Он отбивался от них как-то слабо, лениво, явно не придавал им значения.
- Никто тебя не заставляет пить. Не пил бы.
- Ага…хитрый, хитрый какой…хитрый митрий. Это как же можно на халяву и не пить да ещё такую вкуснятину? Да где ты найдёшь человека, чтобы отказался на халяву выпить? Да такого ни в жизнь нигде нету и не было и вообще так в жизни не бывает. Ты что, ты хочешь сказать, что ты лучше знаешь…нехороший ты человек.
Как говорится, до поры до времени эта пьяная болтовня меня не беспокоила. Но вот я услышала, что Антон изменил тему:
- Ты нехороший человек. Ты почему всё ещё не отдал деньги, которые тебе давно дала моя баба? Знаешь такую?
- Ну, знаю. Ну, и что?
- Что ну? А что? – наступал Антон.
Я сидела, как говорится, ни живая, ни мёртвая, готовая оборвать разговор Антона и увести его от Тараса.
- Чего что? Что ты меня замутил? Замутил? Я спрашиваю. Я спрашиваю про деньги, - продолжал Антон вяло и, как мне показалось, без желания и внутренней агрессии.
- Ну, и что?
- Как что? Отдавать думаешь?
- Думаю. Конечно, думаю. Обязательно отдам. А как же иначе? На Руси говорят «долг платежом красен»
Антон задумался, потом словно очнулся и спросил:
Это что же такое? Как это понимать «платежом красен?» Взял одну сумму, а отдал другую? То есть больше? Так что ли?
- Знаю. Знаю. Всё отдам, - вяло и без желания сказал Тарас, думая о том, когда, наконец, Антон отстанет от него с этими деньгами Он, конечно, помнил про этот давний кредит. Да и как не помнить, когда я сидела рядом и своим присутствием напоминала ему об этом. Но он был на отдыхе, любовался зеленью, речкой, дышал свежим воздухом, только что провернул хорошую шутку с вином, и ему совсем не хотелось думать о долге, тем более о том, что его надо отдавать. Поэтому он морщился, по возможности отмалчивался и думал, что и как сделать, чтобы Антон отцепился от него. Но Антон не отцеплялся. Более того, пододвинулся к нему ближе и, дыша винным перегаром прямо в ноздри ему, продолжал допрашивать его о долге. Тогда Тарас встал, потоптался на месте, разбежался и бултыхнулся в воду. Все сидевшие за «столом» тихо ахнули, повернули головы в сторону Тараса. Он вынырнул далеко от берега.
- Я тоже хочу купаться, - сказал вдруг Василий и, покачиваясь, направился к воде.
- Так, всё. Василий Егорович, остановись- твёрдо сказал Лидуа.
Он остановился, а Лидка продолжала:
- Так. Всё! В воду – ни ногой. А то начнём спасать друг друга и поутопнем. Сидим и отдыхаем или валяемся. Я вот постелила байковое одеяло. Ложитесь отдыхайте. Через час-другой пора уже и домой собираться.
Да через полтора часа мы пошли в сторону переправы. Протрезвели, немного загорели, немного устали. Когда на речном трамвайчике пересекали водную гладь реки, к Тарасу подсел Антон и негромко, но строго и требовательно сказал:
- Вот что, мил человек, деньги надо отдать. Охмурил молодую бабу. Повесил ей хомут на шею и думаешь тебе это всё с рук сойдёт? Не получится.
- Да я что? Против что ли? Отдам. Конечно, отдам. Но я сейчас без работы. Как найду хорошую работу, так и отдам. Просто надо немного подождать.
- Срок - две недели. Если не отдашь, напишу в прокуратуру.
- Ну, может быть не через две недели, а попозже, но отдам обязательно, - говорил Тарас терпеливо и спокойно. И по его тону я чувствовала, что о возврате долга можно забыть и никогда не вспоминать. Меня так и подмывало вмешаться в разговор и остановить его. Дело в том, что Антон перешёл к угрозам, дёргал Тараса за руку и даже пытался толкать его. От большой ссоры, а может быть, и от мордобоя спасло нас то, что трамвайчик причалил к берегу, мы сошли и разбрелись по своим направлениям. Я пыталась успокоить Антона, убеждала его, что всё будет нормально, и Тарас вернёт деньги.
- Ты чего его защищаешь? Он любовник твой? Да?
В общем в этот день я крепко поссорилась с мужем. Утром я ушла на работу и даже не приготовила завтрак ни ему, ни сыну. Антон же ушёл на завод во вторую смену – с четырёх часов дня и до двенадцати ночи. Так что весь вечер был в моём распоряжении, и я воспользовалась этим. Встретилась с Тарасом. Мы сняли на два часа номер в гостинице и весь вечер провели в нём. Из гостиничного ресторана нам привезли на тележке ужин, бутылку хорошего коньяка, различные фрукты. У меня было хорошее настроение. Мне хотелось напиться, и я локала коньяк, не отставая от Тараса. Пила, дурачилась, много смеялась. Вообще-то я заметила, когда Тарас рядом, я становилась другой: настроение зашкаливало, меня словно выворачивало наизнанку, и я позволяла себе такие шалости, от которых Тарас морщился, стыдливо улыбался и покачивал головой. К сожалению, в последнее время стала замечать, что Тарас не всегда был искренен со мной. В обиходе у нас сложились отношения мужа и жены, давно знавшие друг друга и немало наскучившие друг другу. Но, если быть точнее, такое отношение было в основном с его стороны. Я же, находясь рядом с ним, балдела от него и была на всё готова, чтобы это состояние продолжалось и продолжалось. Откровенно говоря, я не задумывалась, что будет со мной, если Тарас прервёт наши отношения. Просто не могла представить такое. А главное, наверное, просто не хотела и думать об этом.. Последние полчаса или минут сорок пребывания в номере я неплохо поспала.. Не знаю, как Тарас, но я точно моментально отрубилась и глубоко и плотно ушла в сон, словно куда-то провалилась вся такая беззаботная и счастливая. Но пришло время, и Тарас разбудил, растормошил меня, мы привели себя в порядок и покинули номер гостиницы и разошлись по своим квартирам и семьям.
Так я стала бомжем.
Утро следующего дня было субботним. Вся семья моя была дома. Я хлопотала на кухне: готовила завтрак. Антон только что побрился, умылся и сидел за кухонным столом в ожидании, когда я поставлю перед ним тарелку с отварной картошкой и большой распаренной котлетой. Сын всё ещё нежился в постели. И вдруг раздался громкий телефонный звонок из аппарата здесь же, на холодильнике.. У меня были заняты обе руки и поэтому телефонную трубку снял Антон. И представился.
- Понятно, - сказала трубка. – Значит Антон. А я Тарас. Тарас Акимович.
Я стояла рядом. Всё слышала и попыталась было перехватить трубку. Но Антон отстранил мою руку и оставил трубку у своего уха.
- Помнишь пикник три дня назад? Канистра вина…
- Конечно, помню. Ну, что дальше? – спрашивал Антон, и я слышала в его голосе нотки тревоги и удивления.
- А дальше…что дальше…я хочу тебе сказать…
Антон перебил его вопросом:
- Хочешь деньги вернуть?
- Да брось ты, не впадай в детство. Те деньги мы давно я имею в виду себя и твою бабу проели, пропили и протрахаи. Несколько раз на них ездили в санатории, в том числе и заграничные. Разобраться сколько на неё ушло, а сколько – на меня, теперь очень трудно да и надо ли? Так что не надо, не надо впадать в детство и, если уж и хочешь что-то получить, то спрашивай со своей бабы, где и что она творила на эти деньги. А то, что твоя жена – распутная, похотливая бабёнка, так в этом не надо сомневаться. В этом ты можешь убедиться сегодня, сейчас же, а, убедившись, думаю не будешь больше требовать с меня деньги. Так вот сейчас же, сразу, как только положишь трубку, сними с неё трусы, а не будет даваться, сдери силой и ты увидишь на её ягодицах две гербовые печати, два орла в короне. Так вот эти печати ей поставил я, когда мы кувыркались с ней два дня назад в гостиничном номере. А ты в это время парился в заводе на её по****ушки. Кстати, деньги за гостиничный номер платила твоя баба. Так что спасибо. Это и твоя деньга, тобою заработанная. Спасибо. Благодарю. И больше, пожалуйста, не приставай ко мне с возвратом долга. Был долг, да растворился давно. И прокуратурой не грози мне, а то расскажу такое, что на твоей голове последние волосы выпадут от стыда. Всё. Аминь.
До конца разговора я стояла рядом и всё, что сказал Тарас, слышала. Мне хотелось кричать, топать ногами, говорить, что всё это враньё, что основную сумму денег он забрал и что на них делал, я не знаю. Но я увидела мертвенно бледное лицо Антона и поняла: что ни говори – всё бесполезно, тем более, что большая доля правды в его словах была – с Тарасом я позволяла себе всё мыслимое и немыслимое. И вдруг Антон грубо схватил меня за руку, дёрнул на себя и сказал:
- Ану, повернись ко мне спиной. Он задрал мне платье, спустил трусы, на мгновение-другое застыл и сказал тихо и тяжело, словно простонал:
- Так оно и есть. Печать на обеих ягодицах. Сука ты. Дворняжка. Тебя оказывается имеют все кобели нашей окруи. Я с тобою жить больше не хочу. Всё. Конец.
Я вошла в ванную, дрожащими руками разделась и в зеркале увидела на своих выпуклостях две гербовые чёрные печати. Поняла, тем более слышала, хотя и не придала услышанному значения, что это дело рук Тараса. Когда я вышла из ванной и направилась в кухню, там уже, кроме Антона, был и мой сын.
- Ну, что, мать, опять хахаль твой звонил? – не столько спросил, сколько сказал он зло и непримиримо.
- Не твоё дело. Не лезь в дела взрослых, - в сердцах сказал Антон.
- Да чего не лезь? Чего не лезь? Я всё знаю. Она давно встречается со своим хахалем. В баню с ним ходит, - говорил сын. Я слышала, как хлюпали его слова и поняла, что он плакал …без слёз, пока без слёз. Это рыдала и разрывалась его душа. И от осознания этого мне было так тяжело, что ни оправдываться, ни говорить что-нибудь в свою защиту я не могла и не хотела. Конечно, виновата и пред мужем, и пред сыном. Но что делать дальше? Уходить? Но куда? Где и как жить? К Лидке на квартиру? Там Василий Егорович чего стоит…Начнёт ещё стыдить и упрекать.
Сын ушёл в свою комнату. Антон, угрюмо стоявший у окна, повернулся ко мне и тихим, зловещим голосом сказал:
- Эту квартиру я получил от завода. Я её хозяин. Я не хочу здесь видеть тебя. Я не хочу, чтобы ты здесь жила. Ты предала меня и сына. Ты грязная потаскуха. Я не хочу видеть тебя…грязная и подлая.
Он повертел перед собою кулак, словно специально показал его мне. Я же раздавленная и убитая тем, что случилось, пролепетала через силу:
- Побей меня. Отлупи на всю силу. Я виновата.
- Если бы стало легче, измолотил бы. А вообще – тебя мало совсем убить. Даже сын не хочет, чтобы ты жила с нами.
В этот день завтрак у нас так и не получился. Сын закрылся в своей комнате и не вышел из нё. Антон сидел на балконе и курил сигарету за сигаретой. Я же собрала в свою дорожную сумку крайне необходимые вещи, взяла деньги, которые лежали у меня в кошельке, ключи от квартиры, пожалуй, больше по привычке и на всякий случай и ушла из квартиры.
Был тихий субботний лень. На дворе ещё лежало лето. Но кое-где на деревьях уже появились первые жёлтые листья. Я отошла дальше от подъезда своего дома, облюбовала пустую скамейку, где по вечерам обычно сидели старушки или пучковались парни и девчата, и села, чтобы, как говорится, перевести дух и подумать, что делать дальше. Позвонить Тарасу и сказать, что ушла из семьи? Но зачем? Что это даст? Он в очередной раз тебя кинул и опозорил. А ты всё тянешься к нему. Он негодяй. Он просто использует тебя….но всё равно я ему нравлюсь, и он ко мне хорошо относится. Конечно, ещё бы за полтора миллиона хорошо не относиться?
Так я просидела до обеда. Устала. Хотелось прилечь, расслабиться, помыть руки, умыться. Во второй половине дня я проголодалась. Забрела в кафе, немного поела и посидела. Наступил вечер, а за ним – в очередь уже стояла ночь - неуютная, тёмная и непроглядная. Я понимала, что мне, одетой в летнюю кофточку, выдержать её будет нелегко. Я пошла в сторону Лидкиного дома с тайной надеждой встретить её где-нибудь на улице. Но Лидка по вечерам на лавочке не сидела: у неё всегда было очень много дел. Я это знала и всё же меня тянуло к её дому. Конечно, ни у подъезда, ни поблизости я её не увидела. Опять села на лавочку и после некоторых колебаний позвонила ей и, как говорится, в двух словах объяснила, что произошло со мной.
- Круто, - проговорила Лидка. – Поднимайся лифтом.
- А как твой на это дело посмотрит?
- Сначала приходи, а потом поглядим, как он посмотрит.
Но Василий Егорович почти не посмотрел на меня. Только сухо буркнул «здравствуйте» и ушёл в спальню.
Лидка увела меня на кухню, поставила передо мной тарелку борща, затем второе, села рядом и заговорщеским тоном проговорила:
- Ну, давай. Давай рассказывай, что же это такое, как же это так?
- Что рассказывать? Я практически всё рассказала.
- Куда же теперь?
- Не знаю.
- Ну, ешь. Ешь. Ну, как же так «не знаю»? Позвони ему, этому Тарасу. Скольких женщин он охмурил! Может быть, поможет? Да по идеи он должен со своей развестись и с тобой сойтись. Я сейчас позвоню ему.
Она набрала его номер. Дождалась, когда трубка заговорила.
- Тарас Акимыч, здравствуйте. Это Лидия Ивановна, можно и просто Лидка. – подруга вашей пассии. Помните пикник недавний? Вы знаете, что она ушла из семьи?. У неё разлад с мужем и сыном.
- Я здесь ни при чём. Она сама виновата. Лидия Ивановна, извини. Я занят. У меня гости.
- Вот так, - с укоризной проговорила Лидка.
- Ну, а что ты хотела услышать? Всё правильно. Сама виновата. Мне и нести этот крест.
- Будешь пока у меня ночевать. Вот здесь, на кухне поставлю раскладушку. Здесь и будешь спать пока. А там посмотрим.
Но, как говорится, смотреть не пришлось. Я подслушала разговор Лидухи со своим мужеv.
- Нашла кого приютить. Это же потаскуха. Тарас на пикнике мне рассказывал, что её имеет всякий, кто пожелает. Очень слабенькая на передок. И ты брось с ней дружбу водить. Помни поговорку «с кем поведёшься, от того и наберёшься». А мне этого не надо. Я этого не хочу.
- Ну, она мне подружка. Я должна ей помочь. Ты отказал бы что ли своему другу?
- Смотря какому. И потом что же это такое, что же ты из квартиры вокзал устроила? На кухню в трусах войти нельзя. Ну, в общем это самое…подыщи ей ночлег в другом месте.
Этот разговор подействовал на меня так плохо, словно меня кипятком окатило. Мне стало на душе ещё тяжелее и неприкаяннее. Утром я отказалась от завтрака и почти в слезах расцеловалась с Лидкой, поблагодарила её за ночлег и тихо, молча ушла..
Весь день я бродила по посёлку, сидела на троллейбусной и трамвайной остановках, делая вид, что жду транспорт. Вечером купила три больших яблока, пожевала их без аппетита и опять принялась бродить по посёлку. Бродила до двенадцати ночи, потом – до часу, а когда ночь подошла к рассвету, мои ноги стали отказываться идти: то и дело за что-то задевали, спотыкались, коленки трусились и подгибались. Наконец, я увидела понравившуюся мне лавочку, плюхнулась на неё, повалилась на бок, положила под голову сумку и подобрала ноги. Мне кажется сон наступил мгновенно. Но спала я недолго. Может быть, час, может быть ,полтора или два. Ранним утром мне стало холодно. Я проснулась. Меня била дрожь, словно по всему телу лупили крупные градины. Но ни дождя, ни града не было. Была свежесть раннего утра. Я вжималась в кофточку, тянула её на себя. Заснуть уже больше не могла. Что делать, что дальше делать? Но сегодня понедельник, и я должна быть на работе. Но какая работа? Голова, как чугунная. Лицо заспанное, неумытое и вообще вся словно избитая и помятая. Начальник отдела увидит и убежит со страха, думалось мне с такой горечью, что к горлу подступала тошнота. О настроении и говорить нечего. В том месте, где оно обычно находится, зияла дыра, чёрная, как копоть, и тянуло от неё тошнотворной удушливой вонью. Конечно, поступила я опрометчиво, необдуманно. Надо было взять хоть какие-нибудь тёплые вещи. Через месяц-другой будет совсем холодно, можно простудиться, схватить воспаление лёгких и тогда – всё, кердык жизни. Ну и пусть. Туда мне и дорога. Всё равно так долго не протяну.
С восходом солнца воздух несколько прогрелся, мне стало теплее, потянуло в сон, и я продремала до середины дня. Стала думать, что мне делать дальше. С работой прояснилось. С ней покончено. Приходить на работу в таком виде я, конечно, не могу. Во второй половине дня мне сильно захотелось есть. Так сильно, что , казалось, если не положу крошку-другую в рот, я не переживу приближавшуюся ночь. Против души, но прошлась по местам, куда местные хозяйки обычно выносят мусор. Но ничего съедобного не нашла. Собаки, видно, опередили меня. И я пошла в сторону свалки, находившуюся за городом. На неё свозили не только бытовые хозяйственные отходы, но и просроченные продукты из магазинов города. Там вечером мне удалось съесть несколько кусочков сала с засохшим куском белого хлеба. Нашла даже шматок колбасы. Выбрала и выбросила из него позеленевшие места, остальное съела, а после ждала, что вот-вот начнётся тошнота и откроется рвота. Но обошлось. Не отравилась. Уже поздно вечером я нашла большую картонную коробку и в ней переночевала. Правда, было очень страшно. Лаяли и грызлись собаки. Порою казалось, если они обнаружат меня, то непременно разорвут на части. Так, к своему стыду, я стала бомжем ( человеком без определённого места жительства) и на некоторое время обосновалась на городской свалке, где, как оказалось, кормились многие бомжи, собаки, крысы.
Лидуха, спасибо тебе…
Как мне потом, много позже стало известно, мой уход из семьи очень сильно переживала Лидка. Несколько раз звонила Антону и моему сыну и всякий раз слышала одни и те же слова: «Не знаю, не приходила». Но, когда она поняла, увидела и почувствовала, что настроение Антона и сына поменялось в мою пользу, пришла к ним полная воинствующего, клокочущего духа, раздираемая желанием или поссориться с ними вдрызг и навсегда, или сделать так, чтобы всё в моей семье вернулось на своё место и чтобы её подружка, то есть я, перестала быть бомжем. Это было сказано мне много позже. Так вот после некоторых душевных сомнений и переживаний она пришла к Антону и моему сыну вечерней порою в конце ноября, когда дул ледяной ветер и готовились лечь на землю первые заморозки. Лидуха неузнаваемо преобразилась. От тихой и относительно скромной женщины, в своё время много натерпевшейся всего плохого, как говорится, не осталось и следа. Она превратилась то ли в боевого мужчину, то ли в стервозную, хищную бабу, то ли во что-то среднее между ними и врага своего могла таскать за волосы или молотить кулаками не менее сильно и больно, чем среднестатистический мужчина.
Вот и сейчас, когда Антон открыл ей дверь и, несколько удивившись, предложил войти, она смело и решительно перешагнула порог, мрачно, насуплено поздоровалась, прошла в комнату, молча села за стол. Какие-то мгновения сидела застывшая в напряжении, потому что всё в душе её смешалось – не знала , с чего начать разговор, не решалась его начинать, не находила для него необходимых слов, а всякие грубые слова, которые в наглую лезли к ней на язык, она решительно отбрасывала, потому что ссориться с Антоном не хотелось.
Её молчание затянулось. Антон с сыном уже недоумённо пересматривались и ждали, что скажет и вообще зачем она пришла
- Ну, что, мужики, тепло у вас…отопление что ли уже включили?
- Да. Да, - оживившись, проговорил Антон. – На улице холодно. Стали понемногу протапливать.
- Тепло у вас, хорошо. А на улице холодно, - проговорила Лидка. Лицо её вмиг посуровело, взгляд стал колючим и жёстким. В то же время чувствовалось, что она не торопилась выкладывать, зачем пришла. Но и Антон не торопил её. Какое-то внутреннее, глубоко скрытое чутьё подсказывало ему, что Лидка пришла по поводу его жены, по которой он уже давно соскучился, злоба и ненависть к которой давно улетучились, не оставив и следа. И ему давно хотелось, чтобы она была рядом. Здесь же, около отца, сидел и сын и тоже ждал, что скажет Лидка. Но чего можно ждать от подруги его матери? Конечно, какую-нибудь весточку о ней, по которой тоже соскучился, хотел видеть и слышать её и даже подзатыльники, которые не раз получал, сейчас казались необидными, пустячными и даже думалось ему: «Зачем обижаться? Это же мамка шлёпала…совсем не больно. Она и ударит, и пожалеет, и похвалит. Где она сейчас и что с ней?»
- О жене что-нибудь слышно? – спросила Лидуха.
- Нет. Ничего, - виновато пожав плечами, ответил Антон. – Я с утра до вечера на работе. Приду, поем и ложусь спать. Очень устаю. Даже в квартире убрать некогда.
- Да. Это видно, - проговорила Лидка. Захламили квартиру. В конюшню превратили. И питаетесь, небось, в сухомятку.
- В основном. Варить некогда – на работе и на работе.
- Ну, женился бв, - осторожно сказала Лидка, тем самым она бросила пробный камень и от ответа на него уже была готова вести себя легко, кратко, уступчиво или дерзко и вызывающе.
- Жениться? – вяло переспросил Антон. – Да ну…у…Зачем? Мать родную сыну никто не сможет заменить. Плохая или хорошая она, но всё же она нам родная.. И я скучаю по ней, и в особенности – сын.
- Скучаете?! – как говорится, с полуоборота завелась Лидка, она уже стояла у этой черты, была переполнена этим взрывом, беременна была им на самой последней черте.- Вот так вот скучаете и ждёте у моря хорошей погоды? Она же женщина. Она же чувствует себя виноватой и поэтому сама никогда не придёт и не попросится обратно. А вы, как безмозглые, бесчувственные дундуки. Набычились. Упёрлись и ждёте…Чего ждёте? Если вы её не простили, она к вам не придёт. Прощать надо и словами, и делами.
- А мы что? Да мы готовы простить, - сказал Антон, сидевший рядом. Сын закивал головой, торопливо приговаривая:
- Да. Да. Конечно.
- Ну, а что значит на деле? – переспросил Антон.И Лидка услышала в его голосе лёгкую, светлую живинку.
- Ну, что значит? То и значит. Я бы на вашем месте нашла её, привела бы домой и сказала бы, что всё прощаем ей и предложила бы жить вместе, так сказать, с чистого листа.
Как показалось Лидухе, в комнате повисла густая, вязкая тишина и только слышно было через закрытые окна, как на улице с кем-то ругалась дворничиха.
Первой взорвала эту тишину Лидуха:
- Какие же вы к чёрту мужики, какие же вы к чёрту сильный пол, когда не можете переступить через свою гордыню, когда выгнали на улицу женщину и наслаждаетесь теплом и уютом. Лидуха, как она иногда говорила, «пошла во банк», хотя у неё часто, особенно когда волновалась, получалось «пшла в банк». Да мне кажется она далеко не всегда понимала значение «пойти во банк». Ей просто нравилась красиво звучащая фраза и поэтому она её часто употребляла.
- Я её не выгонял, - оправдываясь, заговорил Антон с откровенным замешательством и сожалением.
- Ну, и тем более, ну, и если даже так, ну, и чего ждёте и ждёте? Нашли бы, привели бы домой и сказали бы:
- Сиди и не рыпайся. Будь дома. Ты наша. К иной женщине и силу надо применить, силой её взять. Иногда она, как львица, любит сильную руку, властную личность и покоряется ей.
- Пап, а, может быть, действительно давай найдём маму и приведём её домой и скажем ей «ты наша и никуда больше не уходи».
В комнате опять повисла тишина. И вдруг Лидуха и Антон услышали, как сын буквально разразился рыданиями громкими, клокочущими, сотрясавшими всё его тело. Через мгновение-другое они перешли в истерику. Он упал перед кроватью на колени, уткнулся в подушку, обхватил её руками и заголосил, размазывая слёзы и сопли по лицу и наволочке. Лидка перевела взгляд на Антона и увидела, что и у него глаза тонули в слезах, а щёки были красными и мокрыми.
- Не могу, когда дети так плачут, - проговорил он скорее для себя, чем для неё.
- Ну, так в чём же дело? Найдите и приведите свою ма-
тушку и живите с ней. Конь на четырёх ногах и тот спотыкается, а уж человеку-то где не споткнуться? Ну, сделала ошибку. А кто их не делает? Главное всё же в том, чтобы её осознать, осудить и больше никогда не повторять.,
Она вдруг метнулась к кровати, подняла Володьку с колен, прижала к себе и по-матерински мягко и ласково стала успокаивать его:
- Не надо. Не надо Успокойся.. Но надо найти её и привести домой. Вернётся ваша мамка. И всё у вас будет хорошо. И нормально.
- Так, сына, хватит, хватит плакать. Тётя Лида, по-моему, правильно говорит. Надо найти маму и вернуть её домой и всё ей простить и никогда не напоминать. И жить нам надо вместе. Как ты на это дело смотришь? Найдём маму и вернём? Правда? Так сделаем?
- Да. Да, - торопливо проговорил сын.
Отец сходил в ванную, принёс банное полотенце, как младенцу, тщательно вытер лицо сына и сказал:
- Всё. Решено. Находим мать и возвращаем её домой.
И с лёгкой иронией, которую уловила только Лидка, Антон добавил:
- Хватит. Отдохнула. Пора и за работу браться. Но в таком случае смотри не ссорься с ней. Иначе уйдёт и где-нибудь пропадёт, погибнет и тогда уже ты никогда её не увидишь. А тебе, Лидия Ивановна, большое спасибо. Правильную подсказку ты нам дала.
С этого дня отец и сын принялись искать меня. Я ничего не знала об их решении и жила своей жизнью недалеко от городской свалки в подвале старого дома. У меня здесь даже появилось своё местечко у трубы, по которой подавалась горячая вода в ещё оставшиеся несколько квартир. Здесь я проводила ночи и дни. Еду добывала на свалке. Удивительное дело, но мне ничего не хотелось. Я давно не мылась. Провоняла, как говорится, насквозь. Но в городскую баню идти не хотелось. Далеко не каждый день умывалась. Не ходила по городу, не бродила по рынку: боялась встретить знакомых, не хотела, чтобы кто-нибудь видел меня такой запущенной. Днями валялась около своей трубы. Иногда плакала, потому что соскучилась по сыну. То, что он поднял на меня руку, грубил и обзывал меня, я не только простила ему, но и давно забыла. Но удивительное дело – стала вспоминать Антона. Раньше он для меня как бы и не существовал: что есть он, что нет его рядом и за целый день на работе я, бывало, и ни разу о нём не вспоминала. А сейчас стал появляться в памяти моей чуть ли не каждый день. И оставался со мной длительное время. Я разговаривала с ним, даже иногда спорила. Но, пожалуй, главным для меня было то, что я впервые пристально всмотрелась в его лицо, всмотрелась мысленно и отметила про себя, что оно не такое уж заурядное, а в его хищном и остром взгляде была какая-то изюминка, а большой острый нос с горбинкой чем-то напоминал нос горного орла и, как ни странно, вызывал горделивые чувства и мысли. А то, что Антон всегда был спокойным и выдержанным и никогда не поднимал на меня руку, хотя, наверное, надо было давно отдубасить меня по полной программе, чтобы перестала путаться с этим законченным идиотом Тарасом.
Они нашли меня….
В подвале я познакомилась с Екатериной Ивановной – живой и бодрой старушкой семидесяти лет. Она ушла от дочки, потому что в её отсутствии над ней в буквальном смысле издевался внук. Екатерина получала неплохую пенсию, иногда подкармливалась тем, что привозили на свалку и это позволяло ей частью пенсии помогать дочери. Боже мой, как мне хотелось получать пенсию. Дома ты или в подвале, больная или здоровая, а тебе каждый месяц несут и несут деньги. Но мне до пенсии ещё далеко и поэтому я вынуждена питаться тем, что привезут на городскую свалку. Что меня ждёт впереди? Трудно представить. А впрочем почему трудно? Совсем даже не трудно. Впереди – ослабленное здоровье, простуда или инфекционная болезнь, смерть и общая могила в виде длинной траншеи, вырытой экскаватором и засыпанной им же. И опять я опрометчиво поступила. Можно было снять квартиру и продолжать работать и жить нормальной жизнью. Не сообразила вовремя и сломалась. Ну, а теперь уже поздно. Никто меня такую даже в дворники не возьмёт. Вот уж действительно правду говорят, что женщина по наклонной плоскости катится быстрее, чем мужчина и остановиться ей труднее, чем ему.
Тем временем, как мне стало позже известно, Антон и сын развернули поиски меня. По предложению Антона они разбили весь наш район на квадраты и принялись их прочёсывать. Несколько дней упорных поисков прошли впустую. Тогда Антон обратился за помощью в милицию. С её помощью к зиме обследовали десятки подвалов, опросили многих бомжей. Один из милиционеров предложил Антону подежурить на городской свалке, представлявшую собою гору мусора и занимавшую несколько гектаров земли. Антон дежурил на свалке по субботам и воскресеньям. Сын приходил на свой объект по будням. Ходил по окраинам свалки, забирался в её необъятную середину. Возвращался домой продрогший, уставший и голодный. Но на следующий день после школы опять шёл на свалку и, как ненормальный, бродил по её окраинам и всматривался в фигуры людей, копошившихся в мусоре. В одно из воскресений декабря Антон и сын пришли на свалку вдвоём.. Местные собаки уже принимали их за своих, виляли хвостами и ждали от них ласковых слов и поглаживаний по холке. Рвал и бесновался холодный, пронизывающий ветер. Тянуло густой вонью от пропавшей капусты и тухлых яиц, чеснока и лука, когда Володька дёрнул отца за руку и сказал:
- Посмотри во…он женщина или мужчина, не знаю, но так похожа фигурой на маму.
Антон посмотрел, сказал неуверенно:
- Да. Что-то есть похожее. А ну, давай подойдём поближе.
В этот момент я перебирала куски пропавшей колбасы. Хотела подобрать себе что-нибудь на ужин. Но угловым зрением увидела, как незнакомые мужчина и парень направились в мою сторону. В мгновение я узнала в них мужа и сына. Что-то хлёстко и больно внутри ударило меня, и я, даже не выпрямившись, побежала вдоль свалки. Мне страшно не хотелось, чтобы они увидели меня вот такую – немытую, в лохмотьях, похожую на привидение. Где-то в середине свалки, оступившись, я упала. Антон и сын подбежали ко мне, помогли встать.
- Что вам надо от меня? Что вы выслеживаете меня?
Антон и сын растерянно молчали и пялили взгляд на мои лохмотья и почерневшие от грязи руки. Я повторила вопрос, но уже с меньшей категоричностью и злобой:
- Что вам надо от меня. Идите к чёрту, оставьте меня.
После этих слов Володька упал на колени, обнял меня руками и заплакал, приговаривая:
- Мама, родная, мы хотим, чтобы ты была с нами. Прости нас. Мы любим тебя. Пойдём домой.
Я подняла сына с колен, посмотрела на мужа и спросила:
- Зачем вы устроили этот спектакль?
- Нет, нет. Это не спектакль. Мы давно ищем тебя, потому что хотим, чтобы ты жила с нами. И сын тоскует по тебе, и я тоскую. Пойдём, моя родная, пойдём домой. Мы должны быть вместе. Мы одна семья.
Антон потянул меня за руку. Мы молча вышли на окраину свалки. Антон набрал на мобильном телефоне номер и сказал:
- Алло, девушка, это я опять. Антон. Как договаривались, давай такси. Мы ждём.
Я молчала. Меня душили тяжёлые, обильные слёзы. Я смахивала их украдкой и шмыгала носом не в силах остановить нахлынувшие на меня чувства.
Подкатило такси. Сын открыл дверцу, сказал:
- Садись, мамуля.
- Подожди. В машине тепло, - сказал Антон, снял с меня лохмотья, отдалённо напоминавшие то ли пиджак, то ли видавшее виды пальто, и помог мне сесть на заднее сиденье.
Машина рванулась с места. Собаки некоторое время бежали за ней, провожая меня громким, нестройным лаем.
Так я опять оказалась дома в своей семье и теперь уже никакой Тарас или подобный ему бой-френд не запудрят мне мозги, и я никогда и ни за что не изменю своему мужу и своему сыну.
Вася.
Я, наверное, уже повторяюсь, но мне хочется сказать, по крайней мере, оставить запись в своей тетради. Когда-нибудь в глубокой старости почитаю, вспомню, словно всё заново переживу. Лидка для меня всегда была больше, чем подруга. Мы делились самым сокровенным, выкладывали друг перед другом самые потаённые, самые стыдливые мысли. Мы же с ней интернатские, а это почти деддомовские. Кто вырастал в этих учреждениях, тот поймёт меня и Лидку и, даст бог, не осудит. Увы, какая в них жизнь есть, такая она уж есть и другой там не было давно. Однажды, когда Лидка уже была замужем за Василием Егоровичем, я засиделась у неё более, чем на два часа, и она рассказала мне частичку истории своей молодой жизни, которую я, придя домой, и записала в тетради.
По давнему нашему обычаю она накрыла небольшой стол на кухне, поставила бутылку коньяка, которую обычно держала в потаённом месте, как заначку для мужа на всякий случай. Мы выпивали обычно понемногу, по двадцать-тридцать капель, но и эти дозы быстро развязывали нам языки, поднимали настроение, а то и бросали в такое уныние, при котором дрожал голос и навёртывались слёзы. Мы хоть и выпивали не просто так, а так сказать для замирения с жизнью. Но увы, это замирение не всегда получалось.. Как бы то ни было, но я услышала от Лидухи следующую историю:
Я же молодая тогда была, интересная, как и ты, и знала, как случаются дети. А к своим пятнадцати годам мы эту ягодку-малинку давно попробовали и оценили её вкус. А он был такой, что его всё хотелось и хотелось. Ну, ты знаешь. Много об этом не буду распространяться. Я была такая же сорви голова, как и многие наши. На месте и минуту усидеть не могла, будто задницу кто-то горчицей намазывал. А пацаны у нас бойкие были. От них – никуда не спрятаться. Так и норовят залезть тебе в трусы. Засидеться в девственницах было невозможно. Помнишь у нас была повариха тётя Дуся? Хорошая такая тётечка, добрая, участливая. Так вот после интерната она познакомила меня с одним хорошим мужичком.. Счетоводом работал в леспромхозе. Ему – сорок, а мне – семнадцать. Представляешь разницу. У него - глубокие залысины, большой пивной живот и тонкие кривые ноги. Не приглянулся он мне сразу, и я замкнулась в себе. Но тётя Дуся, добрая душа, принялась уговаривать меня. Грри…т:
- Ну, что ты? Ну, чего тебе? Прынца что ли на белом коне хошь? Да где он этот прынц? А этот, хоть и всего-то счетовод, а рядом. Глядишь и замуж за него выскочишь. Хозяйкой дома будешь. У него хозяйство большое: корова, овцы, куры, сад и легковая машина в гараже.
- На меня это так подействовало, - рассказывала Лидка. – С голодухи что ли? Короче говоря, согласилась. Свадьбу сыграли. Всё, как говорится, было чин-чинарём. Стали жить.
- А ты мне про это своё замужество никогда не рассказывала, = вставила я. – Скрывала что ли?
- Да понимаешь…как тебе сказать? Хвалиться нечем, потому и рассказывать как-то всё не хотелось. Нет. Ничего плохого о муже сказать не могу. Как человек он был хороший, в очках, соломенной шляпе, книжки любил читать. Телик смотрел, особенно любил бразильские сериалы, хорошо разбирался в них. Спокойный, точнее, молчаливый. За весь вечер скажет два-три слова и опять молчит. Не пил, не курил, не матюкался и мне не грубил. Меня уважал и любил. Это точно. Я это чувствовала. Ну, а про всякий там интим вообще не знал, что и говорить. Ну, конечно же, конечно, интим у нас был. Помусолит, помусолит три-четыре минуты и всё. И больше ничего ему не хочется. Да и нечем ему было этим делом заниматься. У него в штанах-то был этот, как его…ну, этот самый…не как у нормальных мужиков, а всего лишь сарделичка махонькая, обмылочек такой крохотный, что я и не чувствовала его и сильно страдала от этого. Вот в такое несчастье я по молодости вляпалась. А ведь была такой горячей, что этого самого интима только давай и давай. Казалось, никогда насытиться и не удасться. В общем одно слово – вляпалась.
И вот однажды в поселковом магазине я вдруг встретила своего интернатовского дружка Васю. А сейчас он мой муж Василий Егорович. Тогда он не был женат. Работал на фабрике и жил в общежитии. Мы поговорили с ним, и он стал приезжать ко мне на велосипеде. Встречались у нас за виноградником и кустами смородины, где стоял ещё крепкий топчан. Вася пробирался тыльной глухой стороной сада к топчану и поджидал меня. Пока мой муженёк смотрел по телевизору футбол или кино про войнушку, мы занимались с Васей любовью. Ох и горячим он был. Ему только подставляй…только поддавай и поддавай.. Тоже ненасытный был. Отутюживал меня так, что я не вставала, а сползала с топчана. А потом я сладко дрыхла до утра под боком мужа. В телесах и на душе у меня всё успокаивалось и замолкало. Мне становилось легко, хорошо на душе. Как говорится, жила в своё удовольствие, хотя и украдкой, немного даже по-воровски. Конечно, душа всё же немного ныла, всё же муж мой был хорошим человеком, но вот наградила его судьба коротышкой. Конечно, он не виноват. Но что поделаешь? Я тоже человек и хочу жить нормальной человеческой жизнью. Видно, такова она жизнь-то. Соткана вперемежку из плохого и хорошего и только одного хорошего и правильного не бывает. А если так, то и горевать не следует и надо довольствоваться тем, что есть. Но всё же беспокоило меня одно обстоятельство. Заметила я, что посматривал на меня, да не просто посматривал – буравил меня, просвечивал всю насквозь своими зелёными кошачьими глазками тесть – отец моего мужа. А морду свою делал кукишем. И была она, как мне казалось, переполнена подозрением. Ему было за восемьдесят, но он, как живчик, всё видел и везде успевал. Я сразу заметила, что он стал приглядывать за мной. А главное – жил рядом, за забором, которым перегородили участок, когда моему дом построили. Но недаром говорят, сколько верёвочке не виться… Беда чуть не случилась. Недаром тесть всю жизнь в органах проработал – выследил всё же нас. Однажды Василий приехал с вином. Мы выпили. Позанимались любовью. Затем разомлели и задремали. Майская ночь была такая тёплая и душистая, что не задремать было нельзя. Тесть выследил нас совсем тёпленькими и голенькими. Чтобы доказать своему сыну, что я ему неверна, он осторожно снял с меня цепочку, которую сам же и подарил мне на свадьбе и кустами ушёл к себе в дом. А я-то, я всё слышала. Только притворялась спящей. С перепугу зашустрила. Растолкала Васю, выпроводила его, а сама пришла в дом к мужу и стала громко скулить, дескать, духота в доме страшная, и я никак не могу заснуть. Муж проснулся и проговорил:
- Ну, может, в сад пойдём? И там доспим.
Я обрадовалась, схватила простыни, подушки и подалась в сад к топчану. Муж заснул сразу, а я долго лежала с закрытыми глазами и думала, как мне выпутаться из этой ситуации, явно провальной и скандальной. Часа через полтора я всё же разбудила его и завопила, что было мочи:
- Ой! Ой! Какое несчастье, какое горе! Видно, цыганята перелезли через забор и сняли с меня золотую цепочку, которую подарил мне на свадьбе твой отец.
Муж встревожился. По-моему, даже озаботился, побродил рядом с топчаном, словно поискал следы цыганят и, ничего мне не сказав, лёг спать Ох и вопила я, ох и скулила, ох и старалась, пока муженёк не заснул. А утром явился тесть и потребовал разговора с сыном один на один и всё зыркал и зыркал на меня, как на преступницу. Но, прежде чем уединиться и поговорить с глазу на глаз, он вдруг бросил на стол перед моим носом золотую цепочку и, обзывая сына всякими мерзкими словами, рассказал, как снял с меня голенькой эту цепочку, как я занималась любовью с Василием. Я была, как говорится, ни жива, ни мертва, и душа моя трепыхалась, как грязная тряпка на ветру. Думала мне – всё, пришёл самый настоящий кердык. Но вдруг увидела, как муж мой хихикал, качал головой и говорил своему отцу, что он, законный муж, лежал рядом с ней в саду на топчане. Свёкор аж позеленел и слюну изо рта пустил, когда доказывал, что на топчане я была с любовником. А муж мой не верил, с хитрецой посматривал на отца и чуть ли не вертел пальцем у виска. Отец его не выдержал, выбежал из дома, за порогом остановился и крикнул сыну:
- Дурень ты рогатый! Дурень! Баба тебя дурит, а ты ей веришь. Дурнем ты был, дурнеем и остался.
Решающая ночь.
Лидка очень сильно хотела иметь мужа, детей, семью, быть востребованной и любимой, была глубоко религиозна, верила во всемогущую силу бога и в то же время практически ничего не знала о христианстве, как о мировой религии. Супружеской жизнью с Василием Егоровичем она прожила много лет и всё это время вопреки утверждениям врачей с надеждой ждала своей беременности. Но она не приходила и не приходила. Причину этого она видела не только в том, что когда-то напрочь отморозила все свои детородные органы. Она вдруг вспомнила, что выходила за Василия в субботу перед пасхой, перед так называемой великой субботой, или на Красную горку. А это означало, как говорили ей верующие, означало не что иное, как вызов самому богу. Причём застолье у них (у Лидки и ВЫаси) было маленькое, скромненькое. Посидели с друзьями, выпили, поговорили о жизни и всё. В то же время она хорошо помнила, что её свадьба со счетоводом была большая и богатая, отчаянно пела, плясала и гудела целую неделю. И за это она тоже считала себя наказанной богом, новая жизнь в ней не завязывалась и не завязывалась. Она прочитала Евангелие, выучила некоторые молитвы, стала посещать церковь, надеясь, что так она приблизится к богу, и он её простит, пожалеет и даст ей детей.
И вот однажды у неё в животе начались такие страшные боли, что было трудно дышать. Она не могла ни сидеть, ни стоять, несколько раз падала, теряла сознание. Примчавшаяся скорая медпомощь отвезла её в больницу, где врачи выявили у неё беременность и угрозу выкидыша и сильный токсикоз. Но вскоре врачи сошлись на новом диагнозе, и Лидуху перевели в хирургическое отделение, где и началась настоящая борьба врачей за её жизнь. Как показывало узи, ребёнок в Лидухе был, но развитие его шло с некоторыми отклонениями от нормы, поэтому врачи предложили ей сделать аборт.
- Ну, подумайте, подумайте хорошенько, кого вы родите? Какого-нибудь нежизнеспособного калеку. Мы в вас столько лекарств влили и все лошадиными дозами. Это чревато…это просто несовместимо с нормальной жизнью. «Я столько годов ждала его, ходила в церковь, молилась, просила его у бога, а они предлагают убить его, - думала она о врачах. – Как у них языки поворачиваются такое мне говорить? И душе, наверное, не болит, и совесть не мучает».
Лидка категорически отказалась от аборта. Теперь врачи боролись и за неё, и за её ребёнка. Но боли усиливались и становились всё нестерпимее. От них моя Лидуха, как говорится, чуть ли не на стенку лезла. И вот в один из дней врач сказал ей:
- Эта ночь будет для тебя решающей. Или ты выживешь и будешь жить, или вы оба, с ребёнком умрёте. Так что последний раз предлагаю вам сделать аборт. И тогда будет спасение. Решайте.
Всю ночь Лида молилась богу, с глубокой внутренней страстью, со слезами на глазах и в душе. Десятки раз повторяла различные молитвы. Под утро в мучительном бреду она имела странное и непонятное видение. Лидуха утверждала, что это был не сон, а было самое настоящее пророческое видение. Вдруг как на экране большого телевизора перед нею появился старец с окладистой бородой и спросил мягким, певучим голосом:
-Что, девка, больно тебе?
- Лидка кивнула тяжёлой головой и промямлила:
- Да. Очень.
- Ну, ничего. Ничего. Потерпи, милая. Ждать осталось недолго, - сказал старец и исчез с экрана телевизора. А Лидка, превозмогая боль, думала, что означали его слова «ждать осталось недолго?» Умру я, наверное, скоро. Плохо. Ребёночек остался бы живым»- думала она. Лидка потеряла сознание и почти не подавала признаков жизни и не знала, что врачи и медсёстры суетились вокруг неё, применяя самые последние технологии и лекарства, чтобы спасти ей жизнь. К утру она открыла глаза и опять скорчилась от боли. У неё произошёл выкидыш. Когда она узнала об этом, впала в шок. Её душа, казалось, умерла вместе с мёртво рождённым ребёнком. Через несколько дней её подлечили и выписали из больницы. Физически она вроде бы пришла в норму, всё делала по хозяйству. Но душа её, как говорила Лидуха, вошла в какой-т дикий штупор и то ли неслась к своей гибели, то ли где-то зависла в невменяемом состоянии. Только теперь, как ей казалось, она поняла истинный смысл фразы «господь дал, господь взял» а на вопрос «почему именно ей выпали такие испытания?» она опять услышала в себе всё тот же ответ: «Выйдя замуж в Великую субботу, ты бросила вызов богу и за это им наказана. Кто ты, Лидка, на этой земле? Всего лишь ничтожная козявка. А весь мир - это божье творение, божий храм. А ты вторглась в него и попыталась богу навязать свою волю в его доме и жить по своим понятиям? И на вопрос «что же ей теперь делать?» она нашла в себе следующий ответ: «надо быть ближе к богу и жить по его законам». Так моя Лидуха с головою ушла в религию. Она купила церковный календарь, Библию, долгими зимними вечерами с душевным трепетом читала их и регулярно соблюдала посты. Нет, Лидуху, как подругу, я не потеряла, хотя она и потянулась к богу. Зато она стала несколько иной: мягче характером, пропали её угловатость и резкость в характере, она стала податливее и сговорчивее. Эти её изменения, признаться пришлись мне по душе, и я даже порадовалась за свою подругу, за то, что всё в её душе, если не успокоилось, то в какой-то степени упорядочилось, приобрело некоторую стройность и ясность. По крайней мере она знала, что ей делать и как жить дальше. Но было во всём этом, как говорится, и другая сторона медали, которая была мне не совсем понятной и даже неприятной точнее, неприемлемой. Лидка перестала верить врачам и прекратила ходить к ним. А дело ещё в том, что в наше время расплодилось множество школ, семинаров, где люди далёкие от науки за плату дают всякие, зачастую убедительные советы избавиться от тех или иных болезней и продлить свою жизнь. При этом, как правило, предлагают опираться на естественные силы своего организма и верить в чудеса. Я всё больше убеждалась, что она со слов руководителей этих школ и семинаров ругала врачей, называла их неучами, обвиняла в том, что они, якобы, травят нас лекарствами, которые не улучшают наше здоровье, а убивают его. Убеждённо утверждала, что, если умело использовать энергетику солнца, космоса, живой природы, то можно и без врачей справиться с любыми болезнями. Меня это крайне удивляло, и я старалась переубедить подругу. Но она твёрдо стояла на своём. Более того, рассказала мне историю мужчины, которого наблюдала несколько лет. С её слов я привожу этот рассказ.
Мужчина выглядел обворожительно, рассказывала Лидка. – Высокий, поджарый, из-под его вязаной шапочки выглядывали завитушки сильно поседевших волос. У него взгляд умный, вдумчивый, человека много повидавшего и познавшего. Он появлялся в скверике перед окнами нашего дома каждый день с восходом солнца. Я обычно наблюдала за ним из кухонного окна. Готовила завтрак мужу и детям и поглядывала на него. А он изо дня в день проделывал одно и то же: сначала неторопливо подходил к толстой, кряжистой берёзе. Некоторое время в глубокой задумчивости стоял перед нею, затем припадал лицом к стволу, кажется, шептал пятнистой коре о прожитом дне и своих болезнях, которых, как потом мне стало известно, у него их было предостаточно. Затем минут двадцать он стоял слегка приподнятом лицом навстречу солнечным лучам, зажмурившись и глубоко уйдя в себя. И лишь только после этого следовали гимнастические упражнения. Он энергично тряс руками и ногами, словно выгонял из себя свои болячки.
Лидуха не удержалась и всё же познакомилась с этим человеком – уж больно сильно заинтересовал её его утренний проминаж. Оказалось старик несколько десятилетий служил в десантных войсках на северном полюсе и в промозглой тундре. Сотни километров исходил и излазил на брюхе по мягкой травке и стылым сугробам. Поиздержался здоровьем и пришло время, когда врачи настоятельно предложили оставить армейскую службу. Умные люди подсказали мне, - рассказывал старик, - ритуал, по которому можно впитать в себя энергию солнца, деревьев.
- Помогает? – заинтересованно спросила Лидка.
- Помогает. С тех пор, как стал заниматься этим, чувствую себя лучше. И силы прибавились, и настроение улучшилось, жить хочется. А то бывало два шага сделаю и дух – вон, и сердце колотится, словно сто килограммов на себя взвалил. Ходил с палочкой. А недавно поставил её в угол коридора. Каждый день её вижу, каждый день она напоминает мне о бывших моих болячках. Вот и занимаюсь каждый день. Понимаете…здесь главное не столько гимнастика, сколько то обстоятельство, что человек каждый день впитывает в себя энергию солнца и космоса.
В последнее время, как я потом узнала, Лидка жадно собирала и впитывала примеры чудесного выздоровления людей с помощью энергии солнца и космоса. А вскоре в печати, по радио и телевидению прошла информация, что учёные откопали монаха, который уже более семидесяти лет сидит в земле в позе лотоса, все жизненные процессы у него находились в заторможенном состоянии. Конечно, это просто невероятно, но многие учёные утверждали, что сами видели этого монаха и подтверждали, что он живой.
- Вот так, - говорила мне Лидка, и в тоне её, и во взгляде играли победные искорки. – А ты говоришь чудес нет. Есть они. Есть. И их немало. Но, чтобы к ним приобщиться, надо правильно жить..
- Это как? – вырвалось у меня. – Что значит правильно жить?
- Ну, как? Правильно жить. Порядочно, по справедливости жить. В бога верить. Молиться ему.
- Тебе хорошо. Ты нашла своего Василия. Любишь его.
- Да где любишь. Так…он устраивает меня во всех отношениях. Ну, а вообще-то он мне нравится. Хороший
Я вдруг почувствовала и далеко не в первый раз, что Лидка стеснялась произносить слово «люблю». А ведь она любила своего Василия. Я не раз видела её глубоко счастливое лицо, когда она что-нибудь, как правило хорошее, говорила о муже. Всю эту её философию о потустороннем мире, о чудесах, о вере в бога я по сути дела разделяла, но так сказать пассивно, просто соглашалась с её взглядами. Но на такие подвиги, как соблюдение постов, ритуалов, хождение в церковь, чтение религиозной литературы, тем более заучивание и чтение молитв меня не хватало. Или я была ленива, или всё это меня не задевало. Особые мысли недоверия вызывала у меня религиозная литература, которая по форме и по содержанию напоминала мне сказки. В самом деле, думалось мне, какой-то Иосиф сказал или сделал то-то и то-то. Но где это он сказал или сделал? Где и какие подтверждения этому факту? Меня, человека с высшим образованием эта неточность, неконкретность, взятая неизвестно откуда, напрягала, вызывала недоверие и отбивала даже самый маленький интерес к себе. Я же помню, как писала рефераты по истории, социологии, политологии, как преподаватель настоятельно требовал, откуда, из какого источника взяты та или иная цифра или цитата, какие-нибудь оригинальные мысли. Ничего не должно быть голословного, не подтверждённого достоверными, научными выкладками. Но моя Лидуха не имела высшее образование и не писала рефераты и, быть может, поэтому легко поддавалась сказкам религиозной литературы.
Таксистки.
Уже полгода, как я опять живу в семье. Но свалка и подвал, точнее их люди, меня никак не отпускают от себя. Я пыталась было о них рассказывать сыну и Антону. Но они слушали рассеянно и кривились так, что у меня пропало желание говорить с ними на эту тему. И поэтому о некоторых людях и историях, связанных с ними, я написала в своей тетради.
Нина Соломоновна оборудовала в подвале место для себя недалеко от меня. Она всегда любезно разговаривала со мной. Что-то её тянуло ко мне. А я всегда старалась поддерживать с ней отношения: иногда делилась находками на свалке, ходила для неё в ближайшую аптеку за лекарством. Порою вечерами мы рассказывали друг другу о своей жизни и своих болячках. Нина Соломоновна родилась в полуеврейской семье, была слегка чернявой, точнее, смуглой, похожей больше на цыганку, в молодости считалась очень симпатичной, многие мужчины теряли из-за неё голову и содержимое своего кошелька.
- Кстати, а ты, сударыня,(так она обращалась ко мне и мне это очень нравилось) знаешь второй половой признак любого мужчины? – как-то спросила она меня с улыбкой и лёгкой, лукавой хитринкой. – Если знаешь и учитываешь его, будешь жить долго и безбедно.
Меня заинтриговала сказанное, и я спросила:
- Какой же?
- Его тугой кошелёк. Именно тугой кошелёк – второй половой признак настоящего мужчины.
Вслед за этим откровением она рассказала, как в молодости выходила замуж:
- Были влюблены в меня трое мужчин. Высокие, статные, красивые, умные, с образованием. Сердце моё разрывалось на три части. Некоторое время я встречалась со всеми по очереди. Но вскоре и они, и я поняли, что так дальше нельзя. Потребовали выбрать кого-нибудь одного и дать согласие выйти замуж. Я согласилась, но перед этим провела эксперимент. Объявила дату и время званого ужина и каждого по отдельности пригласила на него. При этом сказала, что приносить ничего не надо. Ну, что же…мои соколы охотно приняли приглашение и в назначенное время стали активно сходиться. Первый пришёл со скромным букетом цветов и бутылкой шампанского, второй – с огромным букетом цветов, бутылкой шампанского и кольцом, украшенном драгоценным камнем. Третий немного задержался, извинился, что он без цветов и шампанского. Сказал, что у него было всего минут сорок, чтобы забежать в магазин и кое-что купить. При этом он поставил на стол и в холодильник три огромных пакета с едой и сказал, что после ужина сам соберёт со стола и помоет посуду. Как ты думаешь, за кого я вышла?
Нина Соломоновна работала в столовой поваром и пакеты с продуктами вроде бы не должны были привлечь её внимание. Но я ошиблась. Она вышла за третьего, того самого, который опоздал, и счастливо прожила с ним почти двадцать лет. А потом он умер, и его родители, чтобы освободить место для её дочери, а их – внучки, выгналиеё из дома. Вот почему свои преклонные годы она коротала в подвале и питалась со свалки.
А в дальнем углу подвала обосновались женщины, которым было примерно от шестидесяти до семидесяти лет. Значительную часть жизни они проработали на такси. Бывало на колёсах и за рулём проводили по десять-двенадцать часов в сутки.. По-моему, иногда они себя увереннее чувствовали на колёсах, чем на ногах. Из их многочисленных рассказов я поняла, что таксовать далеко не так просто, как иногда казалось со стороны. Это в основном была работа с людьми, и она требовала большого напряжения не столько физических, сколько духовных и морально-нравственных сил. Женщины-таксистки, а их было несколько человек, обычно собирались в кружок в осенние или зимние вечера и рассказывали истории, которые случались с ними или с их пассажирами.
- Подвозила я однажды папу с сыном лет десяти, - рассказывала Лилия Павловна, которую здесь иногда сокращённо называли Лильпал, а то и просто – Лиипал.. – Довезла до места. Смотрю малыш неохотно покидает машину. А я возьми да и спроси его:
- Что? Ещё покататься хочешь?
Папа принял эти слова на свой счёт и говорит мне.
- Как-нибудь в другой раз. Сегодня жена из больницы выписывается.. А однажды ко мне подошли два парня с коробкой и сказали:
- Нам – на Спартановку. Подбросите?
- Ну, а почему же нет? Конечно, - охотно согласилась я.
- А коробку нельзя ли в багажник положить аккуратненько?
- Почему же нельзя? Можно.
Я открыла багажник машины, мы поставили коробку и поехали в сторону Спартановки. Проехали больше, чем полпути. Ребята так скромно, любезно попросили остановиться у большого продуктового магазина: хлеба с сыром надо было купить. Я остановилась. Они быстро слиняли в магазин. Я долго ждала их, а потом сообразила: здесь что-то не чисто. Осмотрела их коробку и обнаружила в ней обыкновенный мусор: старую грязную бумагу, рваные целофановые пакеты, разбитую, не пригодную к носке обувь, грязные бутылки.. Я подождала ещё немного. Но парни так и не вернулись. Мусор выбросила и уехала. Вот так. Не оскудела земля русская умельцами по отъёму денег у таких простофиль, как я. А однажды дамочка лет тридцати мне и говорит на полном серьёзе:
- Женщина, откройте свой зад я туда багаж свой поставлю.
Я с большим интересом слушала эти байки и удивлялась какой-то неиссякаемой способности этих людей рассказывать забавные истории, использовать при этом оригинальные выражения. От них мне даже на душе становилось легче, светлее, иногда даже вставляла какие-нибудь свои реплики и улыбалась, потому что казалось вдруг, что жизнь поворачивалась ко мне светлой стороной. А иногда она мне даже говорила: «Хватит кукситься. Всё не так уж плохо, как тебе представляется».
- Подобных историй у меня было так много, - заговорила Нина Соловьёва, попыхивая сигаретой, - что и не пересказать. Как-то поздним вечером ко мне подходит дамочка лет тридцати и говорит как хорошо, что женщина за рулём. Мне бы по быстрому в Ерзовку на дачи смотаться собаку покормить. А с мужчиной, на ночь глядя, боюсь ехать.
- Это же далеко и вам будет стоить немалых денег, - говорю ей участливо.
- Не беспокойтесь. Деньги есть. У меня муж бизнесмен. Мне не не нужно их самой добывать. Сколько надо, столько и имею.
Последние её слова явно адресовались мне. Но, видно, в этот момент во мне проснулись черти, и я спросила, заставляя себя быть как можно мягче и доброжелательнее:
- Так вы нигде не работаете?
- Ну, как же так? Ну, почему же? Официально я домохозяйка. Но я работаю и моя работа не менее хлопотная, чем любая другая. Моя работа - это мой муж, забота о том, чтобы он был накормлен, чисто, опрятно одет и чтобы в квартире был порядок.
- Конечно. Конечно, - согласилась я, и мы поехали вЕрзовку на дачу. Долго там петляли по глухим, безлюдным и тёмным улочкам и, наконец, остановились у двухэтажного коттеджа. Женщина расплатилась и попросила, чтобы я её подождала. Желание клиента для нас – закон. Жду, поджидаю. А её всё нет и нет. Что-то долго собаку кормит. Но, наконец, вижу идёт. Но что-то в её облике изменилось, какая-то она опущенная и хромает. А когда села в машину, увидела я, как под глазом у неё наливался тяжёлый чёрный фингал. Лицо – в кровоподтёках, одежда в грязи. Вся спесь с дамочки слетела, выглядела жалко. Оказалось она застала мужа с какой-то девкой. Причём вошла в комнату в тот самый момент, когда муж испытывал самые сильные наслаждения. Конечно, своим появлением она потоптала ему всю малину и отбило либидо. Но муж не нашёл ничего лучшего, как избил её и выгнал. А и вправду, чего желать человеку, который живёт не на свои деньги? И ещё мешает тебе кайф испытывать. Но что-то, подруги, мы всё о плохом, да о плохом… Были и светлые истории.
Однажды приехала ко мне подруга из села всего на один день. А я, как на зло, на смену должна была идти. Мобильных, сотовых телефонов тогда ещё не было, и мы не согласовали время встречи. А она редко в город выбиралась и ей было всё интересно в городе. Но не сидеть же ей одной в моей квартире за телевизором?. И я предложила ей поехать со мной, так сказать покататься. А в дороге наболтаемся. Время будет. Посадила я Наташку на заднее сиденье. Едем, разговариваем, вспоминаем знакомых и вдруг на перекрёстке проспекта Металлургов и улицы Вторая продольная останавливает меня мужчина лет тридцати с большим букетом цветов.
- Мне бы до Руднева, - сказал он. – Подбросите?
- Конечно. Конечно, - обрадовалась я дальнему и прямому маршруту.
- А пассажирка не будет возражать? Ей по пути?
- По пути. По пути. Она у меня в гостях и ездит просто так. Натальей Павловной звать.
До его остановки ехали около часа. Да я собственно и не гнала машину, потому что заметила, что Наташка и молодой мужчина разговорились. Более того, как мне показалось, между ними искра пробежала. Их лица посветлели, подобрели и было в их отношениях что-то такое, что порадовало и взволновало меня. Но всякий маршрут где-нибудь кончается. Доехали и мы до Руднева. Выбираясь из машины, погрустнел мой пассажир. Вижу и Наташкино лицо погрустнело. Но, как говорится, деваться некуда. Мы поехали своей дорогой, молодой человек – пошёл своей. Вскоре я взяла пассажирку, отвезла её на автостанцию и мы с Наташкой, продолжая болтать, стали возвращаться всё по той же Второй продольной. И вдруг вижу, нет глазам своим не верю на обочине дороги стоит всё тот же молодой мужчина, но уже без цветов и машет, чтобы я остановилась. Он узнал меня и Натку и торопливо нырнул в машину. Он был грустный, подавленный и несколько минут молчал и тупо смотрел перед собою.
- Куда едем? – спросила я
- Мне всё равно…с вами…по пути, - ответил он и рассказал, что с ним произошло. Оказывается он ехал к своей любимой девушке. Он её предупредил, что направляется к ней. Но та посчитала, что ехать на такси дорого, а на автобусе – долго, больше часа, за это время она успеет позаниматься любовью со своим знакомым, а потом и жениха встретит. Короче говоря, наш молодой человек застал её в постели с любовником. Пока мы ехали, Наташа целый час утешала парня, как могла. На проспекте Металлургов Наташа и наш попутчик вышли вдвоём. Вот так. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Вот уже четверть века они муж и жена, счастливы и у них трое взрослых детей. А я порою с гордостью вспоминаю, что познакомились они при моём непосредственном участии. Так что далеко не всё в жизни плохо. Это радует и вселяет надежду на лучшее.
Эльвира - первая жена Василия.
О своём муже Василии Егоровиче и о его первой жене и дочке Лидка рассказывала мне не раз. Причём я не просила её это делать. Рассказывала порою так сказать мимоходом или когда сидела за столом с бутылочкой коньяка, употребляемой нами, как известно, для замирения с жизнью. Пили обычно грамм по двадцать-тридцать и бутылку растягивали на несколько таких встреч. Я заметила, что у Лидухи в разговоре о муже никогда не было его осуждения или негодования по поводу его поведения в семье или на работе. Гордости большой за него тоже не было. Но слова о нём были наполнены теплом и согласием. До Лидки у Василия была жена Эльвира Владимировна и дочь Лена, которую мать не без гордости называла Лионеллой. Эльвира окончила вуз и работала преподавателем черчения в строительном техникуме, чем очень гордилась и считала себя исключительно умной, в интеллектуальном развитии выше, чем её муж Василий, который, как она говорила, с трудом пополам окончил десятилетку, ни в какое учебное заведение поступить не смог и довольствовался тем, что сначала работал разнорабочим на стройке, потом подкрановым рабочим, окончил шофёрские курсы и занялся бизнесом, который Эльвира с презрением называла «купи-продай», хотя Василий приносил домой деньги, на которые можно было жить. Эльвира называла его не иначе, как только Васькой, относилась к нему с почти нескрываемым пренебрежением и твердила дочери: «Когда знакомишься с парнем, смотри в оба глаза, а то попадёт в мужья вот такой недотёпа и рохля, как наш отец – глубокая прореха на здоровом теле человечества. Иначе наплачешься.
Но что-то не было заметно, чтобы она плакала от поведения Василия. А чего, собственно, ей было лить слезу, если в семье были достаток и средневековый матриархат, от которого Василий всё больше и больше уставал. В семье только и слышно было: « Ты ба, Васёк, в магазин сходил, ты ба за квартиру заплатил, ты ба на рынок сгонял, картошка у нас заканчивается, да сумку побольше возьми». Или нередко Эльвира с ненавистью говорила: «Васька, выключи телевизор. Надоел твой футбол.». А порою добавляла: «И ты вместе с ним, недотёпа».
В связи с этим однажды Лена спросила мать:
- А почему ты папу называешь Васькой или Васьком? А вот мама Вовчика его отца называе Коленькой.
- Ну, а как его ещё называть? Васька он и есть Васька, - с довольной улыбкой обычно отвечала Эльвира. – Вот видишь, как ему с именем не повезло. У нас в семье, когда я ещё была маленькой, жил кот Васька ленивый и тупой, совсем, как твой отец.. Когда я выходила за него, думала изменить ему имя. Но не получилось, а надо бы…Когда произношу его имя, почему-то всегда вижу перед собою нашего облезлого и тупого кота Ваську.. Так что, доча, смотри, когда будешь выходить замуж, чтобы у него, кроме всего прочего, было ещё и имя достойное., какое-нибудь возвышенное, романтическое, типа того что…Григорий, Георгий или Валерий. Или что-нибудь наподобие, чтобы было приятно произносить. Постепенно Василий смирился со своим положением в семье и терпел, пока терпелось. Деньги домой приносил исправно, всю мужскую работу выполнял, ссор избегал и со временем превратился в блёклую тень жены, хотя внутри его росло несогласие с тем, как к нему относились домашние. А потом случилось то, что рано или поздно должно было случиться. После автомобильной аварии и долгого лежания в больнице в одно из воскресений он собрал свои вещи, как-то тихо, почти задумчиво сказал «я ухожу» и ушёл…навсегда. Мать и дочь не сразу поняли, что произошло. Им показалось, что Василий вышел во двор посидеть с мужиками. Посидит и вернётся. Не вернулся на второй и третий дни. Тогда Эльвира позвонила ему по сотовому телефону, потребовала объяснить, где он и почему не идёт домой. Пригрозила, что если через день-другой не явится домой, то может совсем не приходить.
Вскоре Эльвира выяснила, что он купил квартиру живёт со своей давней знакомой – с Лидухой.. Эльвира выследила её и поговорила с ней корректно, но, но с претензией и заносчиво, а потом много раз говорила детям: «Белая баба, похожая на моль. Без детей. Одевается безвкусно. Без образования. Торговка с рынка. А впрочем, кого он себе в жёны может взять? Конечно, торговку с рынка, базарную бабу подстать себе, каков сам, такая и подруга, подстать его интеллекту, которого у него, как ни ищи, нету и не было. На что этот базарный планктон рассчитывает? Поживёт, поживёт он с ней неотёсанной дурой и всё равно вернётся ко мне – красивой, ухоженной, умной, с образованием, кандидатом наук, умеющей и поговорить с людьми.. Но время шло, а Василий не возвращался. Дочка откровенно скучала по отцу и просила мать сделать так, чтобы он вернулся в семью.
- Ну, и зачем это тебе? – с высокомерием выговаривала она дочери. – Пусть живёт с базарной бабой. Они нашли друг другу, как говорится, два сапога пара. Что его тянуть сюда? Опять будет пустым местом.
Прошло два года. Эльвира поняла, что Василий ушёл от неё, так сказать, окончательно и навсегда. Настроение её плюхнулось ниже плинтуса, растеклось, попряталось по щелям, и его теперь не собрать и не поднять. Одновременно в сознании угнездилось неприятное осознание того, что она, Эльвира такая умная и симпатичная женщина оказалась отвергнутой, в прямом смысле брошенной человеком, который и мизинца её не стоит. Причём он не просто бросил её, а поменял как модные, дорогие ботинки на старые, стоптанные тапочки. Ну, ладно, может быть, и неудачное сравнение, но поменял на другую женщину, совсем не достойную её, Эльвиру, женщину с таким оригинальным и красивым именем. Неожиданно и словно ниоткуда у неё вынырнула гипертония - повышенное кровяное давление, за ней последовал гипертонический криз а вместе с ним и – инсульт, уложивший Эльвиру в постель. Ленка, казалось, попала в глубокий и жёсткий цейтнот: у неё началась экзаменационная сессия в вузе, что потребовало от неё многочасовой упорной подготовки, переживаний, а вместе с этим у неё на руках оказалась больная и капризная мать, с трудом передвигавшаяся по квартире. Об этом узнал Василий и в расстроенных чувствах рассказал Лидке.
- Возьми за свой счёт отпуск на работе и поезжай к дочке. И помоги ей.
- Вместо тебя могла бы я съездить. Но не знаю, как Ленка посмотрит на это. Не устроит ли скандал? Да и Эльвира сама ещё неизвестно, как поведёт себя. И не повредит ли ей это. А ты обязательно езжай. Ссора ссорой, а помогать надо.
Василий почти каждый день стал приезжать к своей бывшей семье. Ходил за продуктами, готовил еду, убирал в квартире, покупал лекарства на свои деньги, привозил врача к Эльвире, которая постепенно шла на поправку.
Вскоре Ленка заметила, что у них стали появляться разные вкусные блюда, которые приносил отец. Догадывалась, что их готовила его супруга. Хотела было их игнорировать, даже позволила себе несколько колкостей в их адрес. Но Василий промолчал, словно и не слышал их. Постепенно Эльвире становилось всё лучше и лучше. Возвращались к жизни ноги и руки. Но говорить она ещё не могла. Когда Василий молча хлопотал по хозяйству, она с интересом наблюдала за ним.. Управившись по хозяйству, он иногда выводил её на прогулку. Правда, от подъезда уходили недалеко. Гуляли здесь же, недолго, и, так сказать, на глазах у всех, сидевших на лавочках стариков и старушек. Не знаю, что при этом думала Эльвира и какие чувства наполняли её. Но Василия, и я это знаю, потому что мне Лидуха рассказывала, переполняли крайне противоречивые, порою даже непонятно какие чувства, словно тугой клубок сладких и горьких нитей. Когда он, не спеша водил её по тротуару, она покорно выполняла все его рекомендации и советы, опиралась на его плечо, прижималась к нему. В такие минуты ему вспоминалась его молодость, когда она такая молоденькая и покорная буквально смотрела ему в рот и, как говорится, на лету ловила его слова и одобрительно покачивала красивой, ухоженной головкой. Тогда он чувствовал себя счастливым и радовался каждой встрече с ней.
Когда Василий, управившись с приготовлением еды и уборкой, уезжал к Лидухе, Эльвира тускнела взглядом, опять становилась раздражительной и капризной, замыкалась в себе и теряла интерес ко всему окружающему.
В хлопотах и заботах подошёл день рождения Эльвиры. Василий помнил о нём и намеревался приехать к бывшей и поздравить её. Но за три дня до этого подхватил гриппозную инфекцию, затемпературил и свалился в постель. Он позвонил дочке, сказал о своей болезни, извинился, что не сможет приехать, посоветовал всё сделать так, чтобы матери её в этот день было особенно приятно.
Вечером этого же дня в квартире Эльвиры вдруг лениво протарахтел дверной звонок. Ленка открыла и увидела перед собою Лидуху. Как она мне рассказала позже, ей очень трудно дался этот визит. Идти не хотелось, потому что боялась выгонят с позором и руганью. Но для неё давно просьба Василия стала больше, чем приказом. И она, прогнав все свои сомнения и волнения, отправилась в бывшую семью мужа. К тому же, откровенно говоря, ей всё же хотелось посмотреть на дочь и бывшую жену Василия, узнать, в каком окружении он жил.
- Я Лидия Ивановна, - сказала Лидуха, в последний момент решив не говорить, что она нынешняя жена Василия. – Василий Егорович болен и я вместо него и по его поручению пришла поздравить Эльвиру Николаевну и передать ей скромный наш подарок.
Она вручила Ленке свёрток с подарком: бутылкой шампанского и большой, шикарной коробкой конфет и торопливо повернулась, чтобы уйти. Но Ленка спешно и твёрдо проговорила:
- Э…э так нельзя. Проходите. Проходите.
Ленка, ухватив Лидуху за руку, втянула её, слабо упирающуюся, в квартиру, предложила разуться, раздеться и пройти в зал.
Через некоторое время Ленка, Эльвира, Лидка сидели за столом, пили чай, ели торт и разговаривали, правда, сначала натянуто, словно прощупывали друг друга, потом незаметно для себя разговорились, повеселели, улыбались и даже смеялись. Лидуха ушла домой в хорошем настроении, осталась довольна её посещением и Ленка.
- Мам, а она ничего, клеевая дамочка. Правда, старенькая уже, но ничего, - сказала дочь, не думая плохо или хорошо делает матери.
- Какая же старенькая? Ей всего-то, наверное, около сорока. Правда, выглядит заезженной лошадкой. Но по годам молодая. Мне-то вот уже скоро сорок.
- Кстати, и недурна собою. В ней какая-то изюминка есть, - продолжала дочь в прежнем духе. - Так что у нашего отца губа не дура. И фигуристая, и поговорить умеет.
Эльвира с неприязнью слушала дочь и удручённо молчала, опустив тяжёлый взгляд на стол.
На следующий день Лидуха опять пришла к ним и сказала виновато:
- Вы уж извините меня. Вчера я так растерялась, что даже не предложила свою помощь. Василий Егорович меня за это отругал и потребовал ликвидировать как её…оплошность что ли. Не знаю, как правильно сказать.
Она слукавила. Василий не ругал её и ничего подобного не требовал, но выражением лица и тоном разговора дал понять, что она поступила далеко не лучшим образом, когда не предложила им свои услуги. Ленка, несколько ёрничая, с заметным ехидством пригласила Лидуху войти и сказала, подкрепив свои слова лёгким жестом руки:
- Входите. Входите. Уж чего, чего, а работы у нас всегда много
Почти две недели челноком металась Лидуха между двумя больными: своим мужем и Эльвирой, угождая им, ублажая их в меру своих сил и способностей. При этом Эльвира всё больше приходила к выводу, что от такой женщины Василий не только не уйдёт – за уши никто не оттащит его от неё. Да она, эта Лидия Николаевна, и не позволит ему это сделать – уйти от неё. Как говорится, наизнанку вывернется, пластом ляжет, по тридцать часов в сутки будет работать и суетиться перед ним и всё, всё сделает, чтобы он даже не подумал уйти от неё. А поэтому Эльвира всё больше сниукла, замыкалась в себе, внутренне ожесточалась, но от каприз старалась уходить, быть спокойной и выдержанной. Даже дочь это заметила и оценила по-своему: «Перевоспитывается мамуля. Давно пора».
Наконец, Василий выздоровел и вместе с Лидухой приехал навестить Эльвиру и дочку. Общими усилиями они накрыли хороший стол. Ели. Пили чай с тортом, который сделала и принесла Лидка, рассказывали разные истории, преимущественно весёлые и забавные, улыбались, смеялись, как давние хорошие друзья.
Но пришло время, и Василий с Лидухой уехали к себе. Ленка помыла посуду, убрала на кухне и села за конспекты лекций и за учебники и продолжила подготовку к очередному экзамену. Но вскоре до её уха дошли глухие, отдалённые рыдания. Она оторвалась от книги, вслушалась и поняла, что это плакала мать. Подошла к двери её комнаты, попыталась было открыть её. Но дверь оказалась запертой изнутри. Дочь постояла около неё, хотела даже постучать, но рыдания притихли и через некоторое время вроде бы даже совсем прекратились. Дочь постояла ещё некоторое время и ушла в свою комнату, но заниматься не смогла: прислушивалась к звукам, шедшим из комнаты матери. Она продолжала плакать. Правда, не рыдала – скулила тихо, тонко и протяжно. Вскоре и дочь накрыл густой и горячий плач. Сдерживая себя, она уткнулась в подушку, мочила её обильными слезами и слюной, жевала и грызла наволочку. Она поняла, что потеряла отца навсегда. Одновременно пришло осознание, что он совсем не недотёпа, как его всегда называла мать, и не пустое место, а очень даже хороший, умный и сильный мужчина. Даже внешность его: глубокие залысины, седеющие волосы, невыразительное, будничное лицо и маленькие глазки, смотревшие на мир с лёгким прищуром, казались ей нормальными, такими, какими и должны были быть.
Катарина.
С Катариной Львовной я познакомилась тоже в подвале. Она была женщиной особой масти, красивой, гордой стати. Симпатичная и броская, средней полноты и всё то женское, на что засматриваются мужчины, у неё было выпукло, округло, играло на чувствах и желаниях. Она это знала. Одевала тугие, обтягивающие брюки или полупрозрачную кофточку с глубоким вырезом на груди. «Ну, и хорошо. Ну, и пусть, - думала она о мужчинах, которые жадно пялили на неё глаза. – Ну, и хорошо, ну, и пусть пялют. На то я и женщина, чтобы мною любоваться и на меня засматриваться». При всём этом она была публичным человеком по духу и настроению: часто выступала на собраниях, вносила дельные предложения, умно и толково рассуждала. В своё время её заметили партийные и советские руководители. Сначала пригласили работать в райком партии, затем – в горком, а потом и – в обком. Должности давали самые низкие и, казалось бы, незначительные – референта, консультанта, инструктора. Она выполняла свои обязанности безукоризненно и всегда была востребована. Начальники брали её с собою в командировки, где обязательно имели место застолья с обильными возлияниями за воротник по вечерам в гостиницах или на природе. Она, как говорится, пошла по рукам и среди мужчин приобрела своеобразную славу, известность, как женщина слабая на передок, на то самое место, от которого мужчины нередко теряют голову. Постепенно, незаметно для себя пристрастилась к хорошему вину, коньяку, виски, водке. Но при их отсутствии не брезговала и неочищенным самогоном. Тем временем глубинные изменения произошли не только в ней, но и в стране в целом. Грянула так называемая перестройка, когда компартия была отстранена от власти, в стране началось насильственное насаждение рыночных отношений и строительство капитализма. Катарина потеряла работу и жила на деньги, какие зарабатывал на стройке муж. Но муж умер, иона занялась устройством своей личной жизни.
В течение нескольких лет трое мужчин поочерёдно занимали у неё место первого мужа. Не ужилась ни с одним.. Наконец, познакомилась с мужчиной много старше себя, степенным и обстоятельным, тоже хотя и небольшим, но любителем выпить. Он отремонтировал её квартиру, приобрёл новую мебель, взял участок под дачу, построил на нём дом, даже её дочка была довольна отчимом и собиралась назвать его папой. Но в деревне заболела его мать И он под предлогом того, что некому было ухаживать и за матерью, и за домом, и за большим хозяйством, в том числе за садом и огородом, уехал в родные места. Звал с собою и Катарину. Но она, привыкшая к городской жизни, категорически отказалась, как она говорила, ехать в глухомань, чтобы месить грязь, кормить мух и убирать за коровой, козами и овцами. Так налаженная было жизнь опять пошла наперекосяк. Но вскоре Катарина познакомилась с драматическим артистом, уволенным из театра за пьянку. Это был высокий, поджарый мужчина, симпатичный, с обворожительной улыбкой. Одевался модно, с подчёркнутой изысканностью. Иногда специально надевал на себя что-нибудь такое оригинальное, что выбивалось за рамки привычного, шокировало людей, заставляло их говорить о нём долго и оживлённо. Обычно же он ходил в белой рубашке, тёмно-синем вельветовом пиджаке, а на груди вместо галстука у него обычно болтался яркий большой платок. Эдуард (так звали её нового мужа) знал многих маститых столичных артистов, утверждал, что знаком с ними и много и увлечённо рассказывал о них. Особой гордостью Эдуарда были его пальцы, длинные, холёные, такие худые, что, казалось, ещё немного и сквозь них можно будет смотреть, как сквозь стекло. Часто он любовался ими, причём напоказ, пожалуй, даже с вызовом, словно говорил вот смотрите, какой я холёный, белый и пушистый и не ровня вам. Он то вытягивал их перед носом собеседника, вертел и рассматривал их, то сжимал в кулак и опускал его. Катрина смотрела на него, как на бога, словно завороженная. Она даже затруднялась сказать любила ли она его, затруднялась понять, что это за чувство, которое испытывала к нему. Она ежедневно и ежечасно думала о нём, разговаривала с ним, советовалась с ним, жаловалась ему. Это было что-то совсем другое, нежели любовь, - говорила мне Катарина. – Это была душевная болезнь. Иногда она накрывала так, что, казалось, душа становилась тяжёлым камнем, тянула вниз, отбивала интерес ко всему окружающему. Когда он приходил к ней, она его поила и кормила, ставила перед ним бутылку коньяка. Артист доставал из куртки свою бутылку хорошего вина или водки, и пир продолжался далеко за полночь. Нередко на следующий день дочь видела артиста в постели матери, на кухне - разбросанные по полу окурки, на столе – пустые стаканы, остатки еды. Как говорила её дочь, мать съехала с катушек. Катарина катилась по наклонной плоскости, наверное, со скоростью звука. Катилась к своей катастрофе. Артист без труда уговорил её прописать его в её квартире. Дочь вышла замуж, и уехала с мужем.
Через некоторое время артист с помошью денег, связей и продажных чиновников выписал Катрину из квартиры, стал владельцем всей её жилплощади и круто изменил отношение к Катрине: устраивал скандалы, стал поколачивать её и в конце концов добился, что она сама ушла из квартиры и поселилась в подвале около городской свалки. Затем артист сменил замок в квартру и таким образом окончательно отрезал ей путь на бывшую свою жилплощадь.
Всё рассказанное Катариной поразило меня так, словно пронизало моё тело тысячами иголок, от которых ни встать, ни повернуться. Наверное, около недели я лежала пластом в подвале. Болело всё. Казалось, пылала душа. В голове бесновались чёрные мысли. Но глаза у меня были сухими и горячими. Я вдруг ощутила себя такой бесправной, уязвимой, беззащитной, что, если сегодня или кто нибудь завтра долбанёт меня кирпичом по голове, я упаду и буду валяться на дороге или около свалки, а люди будут обходить меня стороной или в лучшем случае возьмут за руки и ноги и бросят в общую кучу свалки, где или собаки разорвут и съедят, или ковш зкскаватора забросит подальше от окраны и завалит зловонными отходами. Конечно, я может быть не права и сама сотворила кучу неприятных ошибок, близким людям принесла страдания и разочарования. Но судьба Катарины произвела во мне такой обвал, устроила во мне такое сотрясение, что, казалось, зашатался весь мир., а его обломки обрушились на мою голову и придавили меня так, что не только дышать, смотреть было тяжело и горестно. А вместе со всем этим во мне произошла своеобразная переоценка ценностей. И Антон с его лысиной, горбатым носом, хищным взглядом и безразличием ко всему, и сын вдруг стали видеться мне с какой-то хорошей, мягкой, благодатной стороны, казались мне милыми и хорошими людьми. В душе я уже не раз просила у них прощения и даже не просто просила, а стояла перед ними на коленях и сквозь обильные слёзы вымаливала его. Но в то же время гордыня у меня была высокая, может быть, не такая крепкая, как прежде, но всё ещё была и оказывала существенное влияние на моё поведение.
Палата №13.
Уже несколько месяцев Лидуха работала в больнице. Начинала с уборщицы. Через короткое время повысили до санитарки, что в общем-то мало отличалось от обязанностей уборщицы. Затем больничное начальство сделало её сестрой-хозяйкой. Она заведовала хозяйственной частью терапевтического отделения, следила за дисциплиной медперсонала и больных, следила, чтобы в палатах были чистота и порядок, чтобы не нарушался распорядок дня, а больные вели себя тихо и спокойно. Обычно после рабочего дня, зачастую глубоким вечером переговаривалась с ней по телефону, делились новостями. В один из таких сеансов связи она мне сказала, что у них в палате №13 лежит Тарас Акимович. Меня взволновал её рассказ о нём, и я подробно записала его у себя в тетрадке.
Вот он. Это было далеко не самое лучшее время для страны. Миллиардеры росли, как грибы после дождя, медицина, просвещение, экономика в целом становились всё более нищими и ущербными. Палата №13 – это в больнице небольшой закуток в конце коридора. В ней с трудом помещались четыре человека с койками, четыре тумбочки, кран холодной воды с раковиной. По обшарпанным стенам тянулись трещины. Форточка единственного окна висела на скрипучей петле. Стараниями Лидухи в последнее время в палате было исключительно чисто. Но в целом в оставалось как-то неприглядно, серо, тоскливо. Да и номер-то её был тринадцатым .Лидуха, верившая в бога, чёрта и раскалённую кочергу, как сестра хозяйка, пыталась было заменить цифру тринадцать на одиннадцать или двенадцать, но всякий раз встречала категорический отказ у заведующего терапевтическим отделением и поэтому всё оставила, как было.. В палате лежали старик, двое относительно молодые мужчины и Тарас Акимович, которому, если не ошибаюсь, в это время заканчивался пятый десяток лет. Старик ходил на процедуры и целыми днями молча лежал на койке. Он жил с внуком, его женой и их сынишкой. Как старый и больной человек, он особо нуждался в тишине, покое и немалом уходе за собой. Это напрягало молодых и поэтому они время от времени вызывали «скорую» и отправляли деда в больницу, чтобы и они от него отдохнули, и он подлечился. Трое других лежали уже более двух недель, неплохо знали друг друга, даже подружились, позволяли себе некоторые вольности и даже иногда нарушали больничный режим. Как известно, жизнь в больнице тянется монотонно и скучно. Первую половину дня обычно скрашивали обход врачей, различные процедуры в палате или за её пределами, а во второй половине обычно после так называемого тихого или сонного часа больные не знали, куда себя деть и чем заняться, книги, газеты и журналы надоели, шахматы тоже приелись, лежать не хотелось, от яблок и апельсин, которые обычно приносили родные и знакомые, сводило скулы. Тарасу казалось, что у него уже всё давно эажило и можно было хоть сейчас рвануть домой в тапочках и больничном халате. Но суровый доктор день за днём откладывал его выписку.
Скучную, дремотную жизнь обитателей тринадцатой палаты скрашивал Тарас Акимович. В этом плане он оказался душой компании. Впрочем здесь я не точна. Я же его хорошо знаю. Всегда и везде для него обстановка складывалась так, что он становился душой компании в меру весёлым и разговорчивым, рассказывал какие-нибудь байки, смешные истории. Так коротал время сам и другим не давал скучать. Обычно всех больных младший медперсонал называл официально по фамилии. Тараса же, вопреки его солидному возрасту, все медсёстры звали по имени. И объяснялось это просто. Его многие и давно знали, потому что по два-три раза в году он проходил курс лечения и считался в больнице чуть ли не своим, постоянным больным. Лидуха же по старой памяти и из-за уважения не столько к нему, сколько ко мне, так по крайней мере она утверждала, называла его по имени и отчеству. Причём в её устах его имя и отчество звучали как-то по-особому, сухо, официально. Так у неё получалось независимо от её желания. Особенно чётко и с некоторым выпадом это у неё получалось, когда она делала замечание ему:
- Тарас Акимович, не нарушайте распорядок дня. Сейчас идёт тихий час. Во всех палатах уже спят и только вы один вы один г…р…ти. Ваш голос слышен по всему коридору.
Лидке давно с трудом давалось слово «говорить или говорю» Вместо него у неё часто получалось - «грю». Она понимала, что это слово не красило её и поэтому старалась по возможности его не произносить. Но иногда забывалась, особенно когда чувствовала себя ответственной за порядок и просила больных не разговаривать. Тогда вылетало у её это трудное слово «грю» вместо «говорю», Лидка слегка краснела, тушевалась, но быстро брала себя в руки и становилась прежней – немного строгой и неподступной.
Так вот вдоль завода тянулся довольно густой и широкий сквер, - полушёпотом продолжал рассказывать Тарас, когда Лидка уходила из палаты. - Наши мужики регулярно два раза в месяц, получив аванец или зарплату, там оттягивались по полной программе: пили водку, пиво, закусывали, травили всякие байки и анекдоты. Однажды, крепко выпив, посидели в кустах до темноты, чтобы люди добрые не видели, как будем идти, и минтам на глаза не попасться. Ну, в общем подались домой. А одного сильно сморило и идти он не хотел. Улёгся в кустах и всё твердил: «Мне и здесь хорошо». Ясно. Встреча с женой ему ничего хорошего не сулила. Но идти домой надо. Завтра с утра – опять на работу. Двое из нас, кто ещё крепко стоял на ногах, взялись отвести его домой. Своих не бросаем. Но довести до дома – это не проблема. А вот передать его жене, так сказать с рук на руки, было и трудно, и опасно. Вмиг можно было схлопотать фингал под глазом. Она такого крутого и скандалистого нрава, что сначала бьёт, а рука у неё тяжёлая, а потом думает и разбирается. Но что интересно – муж у неё никогда не виноват, а виноваты его друзья, дескать, они его совращают и спаивают. Ну, в общем мы довели его, а кое-где и дотащили до дома, лифтом поднялись на его шестой этаж, нашли квартиру, прислонили к двери, нашли в его кармане ключи, потихоньку открыли замок, втолкнули его и торопливо закрыли за ним дверь и с чувством выполненного долга счастливые подались вниз на выход. А утром чуть свет звонит его жена мне и вперемежку с матерными словами грозно спрашивает, куда мужа дели? К этому моменту она уже обзвонила всех его друзей и узнала, кто его отводил домой.
«Как это куда дели?» - рассуждал я, торопясь к дому товарища. – Мы же видели, как он переступил порог родной квартиры. Более того, мы закрыли за ним дверь. Поднимаюсь на шестой этаж, что есть силы, давлю кнопку квартирного звонка. Хозяйка открывает дверь со своей стороны, и её муж, всё ещё спящий и, видно, пьяный, комом падает к её ногам.
- Как это? – вдруг оживившись, спросил старик.
«Старый. Старый. Молчит, а слушает», - подумал Тарас о старике и пояснил:
- У них при входе – две двери с метровым расстоянием друг от друга. Это для того, чтобы не было слышно шума или разговора с лестничной площадки. Люди ходят, ботинками, каблучками стучат, иногда громко разговаривают.
Последние слова Тараса уже не были слышны, потому что все обитатели палаты, включая и старика, ухватившись за животы, смеясь, катались по койкам. Тарас помолчал, подождал, пока все успокоятся, и как-то так нехотя, словно вопреки своему желанию, сказал:
А хотите расскажу, как я тогда ещё сорокалетний мужик за чужой счёт напился хорошего вина? Правда, мне стыдно и сегодня за тот поступок. Но что поделаешь? Он случился стихийно, так сказать незапланированно и была бы возможность его обойти обязательно обошёл бы дальней стороной. Не люблю пить и есть за чужой счёт, но, к сожалении, иногда приходится.
Ох, лукавил Акимыч. А мои полтора миллиона так и не отдал мне.
- Акимыч, ну ты рассказывай, рассказывай. Пояснения – потом, - опять подал голос старик. – Интересно же…
В этот момент вошла в палату Лидуха. То ли спросила, то ли сказала просто и обыденно:
- Опять тринадцатая веселится…нехорошо, ребята, нехорошо…Нарушаете распорядок дня.
- Да пусть рассказывает. Всё веселее лежать, а то все бока уже отваливаются, - сказал старик. – А то, когда помирать буду, и вспомнить будет нечего.
Лидуха ушла. Тарас продолжал:
- Ну, ладно…я покороче, только самое главное. Я вообще-то постоянно не пью. Не алкаш. Но иногда такое желание появляется. Так вот и тогда…появилось. Зашёл в магазин, взял бутылку хорошего вина и вдруг на выходе встретил знакомую женщину, с которой давно у меня была короткая, но приятная любовь. Обрадовались друг другу, чуть ли не поцеловались. Слово – за слово, разговорились. И вдруг она предложила мне по случаю встречи зайти к ней и посидеть за бутылочкой вина. Зашли. Посидели, уговорили бутылку. А у меня – ни в одном глазу и большое желание ещё выпить. И подруга этому не против.
- Ну, что же…я сгоняю сейчас в магазин. Одна нога здесь, другая – там и обратно так же. Но у самой двери я вдруг вспомнил, что у меня нет денег.
- Какие проблемы? = проговорила подруга, порылась в своей сумочке и сунула мне пятитысячную купюру.
- Хорошо, - сконфуженно сказал я и, словно оправдываясь, проговорил. – Обязательно всё верну – и сдачи, и за бутылку. Ну, а затем пошло-поехало, как в анекдоте. Вышел из магазина с хорошей бутылочкой и, как говорится, остолбенел. Куда идти, какая улица, какой дом, какая квартира, какой этаж? Ничего этого не знаю и не помню. Дело в том, что за ней я шёл, как на автомате, на автопилоте: ничего не видел и ничего не слышал.
- Такая хорошенькая? – спросил кто-то из больных.
- Не скажу…просто выпить хотелось да и надеялся повозиться с ней. В общем я постоял, постоял около магазина, походил, походил взад-вперёд. Идти наугад не решился, так и через час или полтора пошёл домой.
- А сотовый телефон? Позвонил бы, - подсказал кто-то из больных.
- Был. Был. Но номера-то я не знал. И она не позвонила мне, наверное, по этой же причине. Пришёл домой и с горя напился. Оторвался по полной программе. Всю бутылку высосал. Слишком уж хорошее вино было. Но стыдно и сейчас.
Хохота не было. Все в палате лежали тихо, словно чем-то придавленные.
- Бывает огорченье, когда вместо хлеба ешь печенье, - сказал старик и добавил так тихо и невнятно, что ни Тарас, никто другой не слышали, - особенно когда хочешь этого.
Тарас Акимович, казалось, был неистощим на байки, анекдоты, различные смешные истории.
Дорогой мой Тарас Акимович, незабвенный мой друг. Сколько горя и страданий ты мне принёс! Хватит вспоминать и переживать всю оставшуюся жизнь. Но всё же хорошего в наших отношениях было значительно больше, точнее, так много такого приятного, хорошего во всех отношениях, яркого и глубокого, что только из-за него стоило дружить с тобой. И поэтому, когда Лидуха рассказывала мне о нём, я замолкала, жадно слушала её, сердце моё замирало, я уходила в себя и в сладостной истоме всё, что было у меня с ним, переживала заново, опять и опять наслаждалась общением с ним. Порою казалось, что чувства, возникавшие при воспоминаниях о нём, были ещё более яркие и глубокие, захватывающие глубоко, сильно и цельно. И поэтому я записала всё, что Лидуха рассказала мне о Тарасе, когда он находился в палате №13 и когда ему, по сути дела, оставалось жить совсем недолго.
- Давно. Ещё в молодости был у меня знакомый студент с естественно-географического факультета, - начал очередной рассказ Тарас, и вдруг старик, лежавший у входа в палату, сказал:
- Акимыч, говори громче. Ну, что ты бормочешь себе под нос? Всё равно все уже давно спят, а Лидия Ивановна – дома.
- Хорошо, - охотно согласился Тарас, которому тоже спать не хотелось, а язык, казалось, сам поднимался для разговора. - Так вот не помню, как он учился, но что родился бродягой, это точно. Изучал флору и фауну пустынь и полупустынь. Исходил все заволжские степи. Ловил и изучал сусликов, тушканчиков, хомячков, степных крыс, змей, писал о них научные отчёты, выступал на студенческих научно-практических конференциях. Я тогда тоже учился на этом факультете и бывал в научных экспедициях в основном для того, чтобы написать реферат или курсовую работу. Конечно, можно было это сделать и за библиотечным столом. Но меня, как и его, тянуло в степи. Молодыми были. Всё было ни по чём. В каких только передрягах не приходилось бывать. Помню однажды забрались в казахстанские степи. Полдня ходили. Устали. Надо было возвращаться в гостиницу. Вышли на большую дорогу.
- Пойдём. Пёхом к вечеру доплетёмся, - сказал я.
- Не дойдём, - возразил он. – Надо попутку ловить. Только вот кто нас таких подберёт? Гряэные, небритые, оборванные.
Но на наше счастье вскоре нас подхватил грузовичок. За рулём – молодой казах, по-русски – ни бум-бум. Еле-еле на руках объяснили, что нам нужно. Он махнул рукой, и мы уселись в кузове. В дороге нас разморило, и мы уснули. Спали и ехали долго. Наконец, куда-то приехали. Место было совсем незнакомое. Оказалось казах тоже ехал в город, только в другой, не в тот, где мы остановились. Подошли к местной автозаправочной станции, объяснили ситуацию. Нам посоветовали идти до железнодорожной станции. Благо она недалеко была. Стучимся в окошко кассы, чтобы купить билет до нашего городка, где мы в гостинице остановились.
- Билеты? Пожалуйста. Но давайте ваши паспорта, - сказало окошко на чистом русском.
- Паспорта? Да какие же паспорта…в степи? В гостинице остались, - промямлили мы и безрезультатно похлопали по карманам. Обратились к дежурному по станции, объяснили ситуацию, взмолились:
- Помоги, друг.
- Конечно. Конечно, - охотно ответил он, хитро щуря узкие щелки глаз. – Идите вон по той дороге, дойдёте до перекрёстка, а там попутки часто снуют. Какая-нибудь подберёт.
- Не такой помощи мы от него ждали. Но, как говорится, делать было нечего. Пошли. А там нас уже поджидали минты из патрульно-дорожной службы. Видно, этот дежурный по станции им уже позвонил. Подходим, а один из них на чистом русском и говорит:
- Ваши документы.
- Ну, что делать? Мы растерялись, как нашкодившие школьники. Что-то мямлили, разводили руками, заискивающе улыбались. Объясняли, что забыли документы в гостинице. Но минты были непреклонными и ждали от нас эти казённые бумаги, а, может быть, и деньги в качестве взятки. Но документов у нас не было, а взятки мы ещё не научились давать да и не очень хотелось…и мы всё глубже, как сказал бы химик, уходили в осадок. Но в этот момент мой друг в очередной раз лихорадочно прощупывая карманы, вдруг наткнулся на твёрдые углы корочек, где красивым, но не очень разборчивым почерком было написано, что их обладатель является активным защитником флоры и фауны степной зоны. Казалось, его пальцы сами, автоматически ухватили этот документ, извлекли из кармана и протянули минтам. Корочки были оформлены исключительно красочно, расписаны позолоченными буквами с кудрявыми завитушками и какими-то печатями. Позолота, казалось, разливалась по всему документу и придавала ему какой-то строгий, неземной вид. Всё это великолепие само просилось в руки и ждало удивлённых вздохов и комплиментов. Минты некоторое время крутили и вертели их в руках, с большим интересом рассматривали, качали головами и приговаривали:
- Алтын, алтын бахча. Надо же…настоящее золото.
Мой друг осторожно кашлянул и, подпустив металла в голос, спросил:
- Ну, что, товарищи стражи порядка, мы можем идти?
Минты ещё некоторое время рассматривали корочки, вздыхали над ними и чмокали губами, видно, сожалея, что им в своё время не такие красивые выдали документы, но потом всё же нехотя вернули их нам и сказали:
- Идите, уважаемые. Вы свободны. Скоро пойдёт рейсовый автобус. Он подбросит вас.
Мы обрадовались, осмелели и бодрым шагом двинули подальше от минтов. Но вдруг один из них окликнул нас и спросил:
- Вы случайно не видели здесь двух подозрительных типов…без документов…
Мы, как заведённые, закрутили головами, выпалили «нет» и торопливо пошли дальше. Вечером уже были в гостинице
После длительной паузы первым хмыкнул старик и сказал:
- Ну, что вы хотите от них? Минты есть минты. Какие-нибудь курсы окончили. Стараются. Но, как говорится, на том и молодцы.
Потихоньку смеялись и другие обитатели тринадцатой палаты. Вполголоса переговаривались, обсуждали, хихикали.. Благодаря Лидухе, я всё знала, как вёл себя Тарас в больнице. Нет. Нет. Меня не интересовало приставал ли он к молодым медсёстрам. Я чувствовала лежал он с чем-то серьёзным. Это вызывало чувство жалости и сострадания к нему. В то же время я с удовлетворением слышала от Лидухи, что Тарас по-прежнему был жизнерадостным, весёлым и такими байками, которые рассказывал каждый день, поддерживал в душевном равновесии и себя, и больных.
Во время очередного так называемого тихого часа он рассказал следующее:
- У меня был знакомый электрик Сашка Иванов. А в бригаде с ним работал мужик средних лет – высокий, грузный, здоровый, как бык и, главное, всегда молчаливый. Постоянно молчал и делал своё дело молча.Звали его Григорием. Со здоровьем у него было всё в порядке. Он мог и выпить, и поболтать, и даже морду расквасить тому, кто обижал его. На работе говорил только по необходимости. Ну, что-то наподобие «подай провод, кусачки, проверь напряжение» или что-то подобное. И так целыми днями. Слова не то что лишнего – по делу не вытащишь. Друзья по работе уже дали ему кличку – «Немой» и сошлись на том, что это у него какой-то вид болезни. Но вот однажды его вместе с небольшой группой электриков вызвали на дальний строительный объект. Надо было проверить распределительный щиток. В нём что-то искрило и никак не хотело распределять электричество. Поставили лестницу-стремянку. Первым заглянул в него молодой электрик Сан Саныч. Ковырялся, ковырялся в нём и говорит, что там всё черно и ничего не видно. Замыкание что ли было и всё погорело. Сказал пусть Григорий посмотрит. У него был самый высокий разряд, и он считался лучшим электриком среди нас.
Григорий взобрался на стремянку, в щитке копается, молчит, кусачками щёлкает, откусанные провода сыпятся вниз. Слышим Григорий что-то напевает, но как-то необычно, с какими-то перепадами.. И тут вдруг Сан Саныч как закричит во всю глотку:
- Рубильник на фазе!
Кинулся я вместе с ним, и мы в две руки рванули рубильник на себя. И в этот же миг на нас свалился Григорий. Оказалось всё это время щиток был под напряжением. Очевидно, Григория било током, вот он всё время и пел. Перепугались мы страшно. Шутка ли – почти четыреста вольт напряжения.
- Сколько? – удивлённо переспросил старик.
- Около четырёхсот, - подтвердил Тарас. - Подхватили мы Григория под руки и почти силой повели в заводской здравпункт. Думали не довёдём,. Но Григорий очухался, раскрыл глаза, хлопает ими и смотрит на мир так удивлённо и блаженно, словно в первый раз видит его.
- Видишь ли, - опять заговорил старик. – Масса тела у него, как я понял, большая, электричество зарылось, забуксовало в нём. И поэтому Григорий вышел победителем. А другого оно укокошило бы.
- Но это не всё, - продолжал Тарас. – Григория вдруг
словно прорвало, и он в дело и без дела стал материться, да так смачно, как никогда мы от него не слышали.
- Кто щиток монтировал? Вы чего лыбитесь? Козлы вы плюгавые, - кричал он на нас.
- А мы действительно не только улыбались, но даже смеялись, но не над Григорием, а от счастья, что он оказался живым. А он ругается и ругается. Ну, думаем, отомкнуло мужика. С этого времени он стал таким говорливым, что стал постоянно встревать в разговор и давать советы, как правильно жить. Нам-то – ничего, терпимо. Но вот жене его очень уж не понравилось.
После этой байки все обитатели тринадцатой палаты заметно оживились и повеселели.
- А что? Всё в жизни бывает. Мы же и тысячной доли её секретов не знаем. - заговорил старик. – Может быть, вот так долбанёт током глядишь и камни в почках рассыпятся. Врачи хоть и лечат, а жизнь всё равно непредсказуема. Как это по Канту или по Гегелю что ли – вещь в себе? Выходит она сама по себе, а мы – тоже сами по себе.
- А хотите я расскажу, как я был на зимней рыбалке и попробовал лучшие напитки – вина, коньяки, виски, настойки и чёрт знает что ещё и всё на халяву и потому, что вовремя так сказать подсуетился. А дело было так, - заговорил Тарас в так называемый тихий час, когда обычно одолевала тоска и не спалось. – В то время я был простым рабочим на стройке. Любил зимнюю рыбалку, часто ездил на неё. Имел всё необходимое снаряжение. Обычно ранним утром, часа в четыре выходил на дорогу и ловил попутку, которая везёт своих таких же, как и я. Это обычно корпоративная рыбалка. Подбирается группа, арендует машину и– в отрыв от семьи. Короче говоря, подбирают меня и через два-три часа добираемся до озера, выходим на лёд и рыбачим. Попутчиками попадались самые разные люди, в основном такие же бродяги, как и я. Но на этот раз все, как один, подобрались банковские служащие – молодые парни из нескольких банков города. Видно, созвонились и поехали встряхнуться. Представьте себе почти целый автобус молодых мужиков, которые вырвались из семьи. Впереди – два дня полнейшей свободы: костёр, выпивка до отвала, уха.
- И девушки? – поинтересовался старик.
- Нет. Нет. Чистейший мальчишник. Кто ездил на зимнюю рыбалку, тот знает, что берут главным образом жратву и выпивку. Вскоре я понял, что автобус арендован не какими-то там писбарышнями или мелкими клерками, а начальниками отделов, их заместителями и фиг знает, какими-то ещё начальниками. Светлым утром приехали на место. Достали все свои запасы: забугорные коньяки, дорогие виски, марочные вина, развернули бутерброды, жареные куры и всякую другую снедь, что приготовили жёны…
Уже надо было разливать и тут вдруг обнаружилось, что разливать-то не во что. Никто не догадался взять с собою стакан или стаканчик или самую захудалую кружку. И тут я вдруг вспомнил, когда завтракал на кухне, бросил в рюкзак стеклянную баночку, бросил просто так – авось небось пригодится. Отыскал я её на самом дне рюкзака, налил себе немного самогона и вдруг услышал, как мои новые знакомые стали просить попользоваться баночкой.
- А мне из чего пить? – несколько растерянно проговорил я.
- Не дрейфь, старина. Достанется и тебе.
- И пошла моя баночка гулять по кругу. Но каждый делал так. Наливал себе, выпивал. Торопливо бросал в рот закуску, тут же наливал вторую, протягивал мне, держал наготове бутерброд или солёный помидор и говорил «попробуй моего». Вскоре я стал отказываться от угощений или просил налить всего несколько капель, чтобы только попробовать необычный коньяк или какую-то особую настойку. Всё равно я наклюкался основательно. Хорошо хоть то, что закуска у них была отменная. К концу рыбалки стали друзьями. Приглашали меня работать в банке, обещали хорошую зарплату.
Обитатели тринадцатой палаты тихо хихикали, обсуждали услышанное, даже негромко спорили между собой. В это время в палату вошла Лидуха. Она была чем-то расстроена, с неудовольствием сказала:
- Опять вы, Тарас Акимович, нарушаете дисциплину…ваш бас разносится по всему коридору. А у некоторых открыты двери палат.
Через некоторое время главврач отделения беседовал с ней по хозяйственным вопросам, заодно, попутно спросил о порядке в палатах. В целом она охарактеризовала его поло-жительно, но в то же время отметила, что в тринадцатой палате иногда балагурит Тарас Акимович. Главврач сказал ей:
- Не трогайте его. Пусть балагурит. Не ущемляйте его. Ему жить-то осталось три-четыре месяца, в лучшем случае полгода.
Лидуха в этот же день позвонила мне и рассказала о беседе с главврачом, а главное - о его заключении, что Тарасу осталось мало времени жить. Я была в шоке. Возобновлять отношения с ним, конечно же, я не планировала, потому что твёрдо решила, что этого не будет никогда. А тут вдруг такое: мой незабвенный друг подошёл к порогу, за которым - неминуемая смерть. И всё это он наверняка знает. Каждый следующий день для меня превращался в пытку. В конце концов я решила, что посетить Тараса в больнице надо, никакого преступления в этом нет. Более того, надо поставить в известность об этом Антона, может быть даже попросить у него на это разрешение. Разрешит. Он человек мягкий, отходчивый. Так я и сделала. Всё расск5азала ему и добавила:
- Антоша, милый, дорогой мой человек. Не обижайся. Я не собираюсь возобновлять с ним отношения. Но мне думается поддержать человека в такой ситуации надо. Если хочешь, пойдём вместе. Вы же знакомы.
- Нет. Я, конечно, не пойду. Но ты сходи. Сходи. Поддержи человека. Он хоть и дрянный , но не будем сейчас об этом. А поддержать надо. Но я надеюсь на твоё благоразумие.
Я молчала и чувствовала, как на глаза наворачивались слёзы.
- По нём плачешь? – вдруг спросил Антон тихо и робко, словно мальчик.
- Нет, Антоша. О себе. О том, что так много плохого причинила себе и своей семье. К Тарасу у меня никаких чувств не осталось. А проведать хочу просто из-за чувства долга. Пойдём вместе. Может быть, и Володьку возьмём с собою. В конце концов надо же нам помириться. Зачем же жить всё время врагами?
Так мы решили проведать Тараса всей семьёй. В субботу я купила яблок, апельсинов, печенье и некоторые другие деликатесы.. А утром в воскресенье мы отправились в больницу к Тарасу. Однако его койка в тринадцатой палате оказалась пустой. Мужчина, лежавший рядом, сказал нам, что Тарас Акимыч умер ночью и что его уже забрали в морг.
На похоронах, кроме его родных, присутствовали Лидуха, Василий Егорович, я и Антон. Когда дюжие молодцы из кооператива ритуальных услуг энергично приколачивали крышку к гробу, а затем засыпали его землёй, мне показалось, что они закапывали прошлую мою жизнь, при чём не всю, а ту её часть, где я была бесшабашной и разгульной. «Всё, - решительно сказала я себе. – Жалко, конечно, жалко человека. Но живой думает о живом. Надо жить и жить правильно У тебя для этого есть всё: хороший муж и отличный сын».
.Телефонная хулиганка.
После подвала, свалки и возвращения в семью со мною творится что-то невероятное. Мне кажется я стала мягче душой, добрее стала относиться к людям, если и возникала когда во мне агрессия, то, казалось, всё моё существо протестовало против неё и тогда она стыдливо убиралась, порою просто бесследно исчезала.
. Хотелось делать добро, говорить хорошие слова и думать только о хорошем. Последнее время у нас, где я хожу на работу или на рынок, появилось много нищих не только преклонного возраста, но и мужчин и женщин ещё довольно молодых, которые могли бы ещё работать и работать. Раньше я проходила, не думая о них, порою даже отворачивалась. А сейчас, когда прохожу мимо, рука сама тянется нащупать в кармане какую-нибудь звонкую мелочь. Стыдливо кладу её в протянутую руку, зачастую заскорузлую, грязную, кладу с чувством сострадания, с размягчённой душой и горькими мыслями. Во все протянутые руки класть не могу, потому что у самой заработок, как говорится, не ахти какой. Но, когда положу даже в одну руку, у меня в душе что-то меняется, наступают лёгкость и просветлённость, повышается настроение, появляются различные желания.
А вчера я ехала в автобусе. На одной из остановок вошли две женщины. Грузная старушка почти висела на девушке. Она и передвигалась с трудом, и руки и ноги с трудом слушались её. Девушка посадила старушку рядом со мной, на краю сидения, помогла покрепче и удобнее ухватиться за поручни. Автобус тронулся рывком, быстро набрал скорость. Я, сидевшая у окна, увидела, как старушка закачалась, быстро перехватилась. «Свалится с сиденья, - подумалось мне. И я предложила старушке сесть на моё место, к окну. Она охотно согласилась, и вскоре мы поменялись местами. Казалось бы, пустячный эпизод, но он произвёл на меня сильное впечатление и не столько то обстоятельство в нём, что я уступила своё место старушке и таким образом помогла ей не свалиться с сидения, сколько то, как заботливо и трогательно помогала ей девушка. Меня это настолько умилило и растрогало, что весь путь до места работы у меня наворачивались на глаза и грозились вот-вот сорваться слёзы. Казалось бы, ну, что тут особенного? Рядовой случай, но душа моя ещё больше размягчилась и хлюпала чувствами пополам со слезами. Удивительным было также то, что я стала не только более чувствительнее и впечатлительнее, но и начала верить во всякие приметы, большинство из которых, как ни странно, сбывались. Без внутреннего сопротивления, легко и незаметно стала верить если не в бога, то в потусторонние, параллельные миры, в мистические явления, случавшиеся со мной или вокруг меня.
Сколько живу, столько не перестаю думать хорошо о своей подруге Лидухе. Ей удалось выцарапаться из нищеты и одиночества и при этом, если не приобрести образование, то, по крайней мере, не только остаться человеком, но и приобрести, нарастить морально-нравственные качества и стать по-настоящему мудрой женщиной. Недавно с ней и её мужем Василием Егоровичем произошёл случай, из которого они вышли победителями, а я, наверняка, наделала бы кучу глупостей, от которых тошнило бы не только меня, но и всех моих родных и знакомых. А дело вот в чём. Некоторое время её Василий работал в техбюро небольшого завода, точнее заводика. К этому времени он окончил курсы мастеров и неплохо разбирался в чертежах, или, говоря языком производственника, читал их достаточно уверенно и безошибочно. Цеховые работники второй или третьей, то есть ночной смены, нередко звонили ему по поводу чертежей и работы по ним, просили разъяснить кое-какие моменты или даже дать основательную консультацию. Звонили в основном мужчины. Но были звонки и от женщин. Лидуха относилась к ним спокойно и, когда просили позвать к телефону мужа, делала это без лишних слов. Но вот вдруг позвонила молодая женщина и развязным тоном потребовала от Лидухи позвать Василия. В это время Василий был в другой комнате, смотрел телевизор. Телефоны у них были на параллельной связи. Василий взял трубку и услышал всё то, что говорила позвонившая особа. Но теперь она обратилась непосредственно к Василию:
- Василий Егорович, милый ты мой, любимый мой человек, что же это такое получается? Мы же с тобой договорились, что эту ночь ты проведёшь со мной. Клялся и божился, что меня любишь и жить без меня не можешь и что живёшь со своей клячей только по инерции, по привычке и что она тебя давно надоела. Милый, я тебя жду в условленном месте. Приходи. Пожалуйста, не разочаровывай меня. Вспомни, как клялся в любви ко мне. Я тебя за язык не тянула, и слёзы были не на моих глазах, а на твоих.
И вдруг Василий растерянным голосом сказал ей:
- Девушка, вы, наверное, ошиблись номером и не туда, куда хотели, попали.
- Туда! Туда! – был ответ голосом металлическим. – Не надо увиливать и пятиться. Ты же мужчина и очень даже хороший.
- Ну!? Спасибо! Меня так редко хвалят. Я польщён. Спасибо. Давай, давай. Может быть, ещё чего хорошего скажешь, - живо заговорил Василий, явно включившись в игру, начатую незнакомкой.
- Приходи. И обниму, и поцелую
- Ну, хорошо, хорошо, милая. Э… сейчас, сейчас. Подожди вот только тапочки переобую и галстук за диваном найду.
Это у него была любимая поговорка про тапочки и означала, что он никуда не собирается идти. И было в ней что-то от издевательства, ёрничания. Лидуха неплохо знала своего мужа и понимала, что он никуда не собирался идти. Но разговор молодой особы был ей неприятен, слушать его дальше ей не хотелось и поэтому она взяла инициативу в свои руки.
- Девушка, я что-то в толк не возьму, что собственно вам нужно? – спросила Лидка голосом мягким и спокойным. Звонившая восприняла это, как растерянность со стороны жены и пошла в наступление.
- Да вам ничего не надо понимать. Ваше время уже прошло. Он давно разлюбил вас и живёт с вами только из жалости к вам. Но твёрдо обещал мне, что скоро развёдётся с вами и женится на мне. Так что, мама, не горюй. Всё будет хоккей, то есть окей, или в переводе на русский – хорошо. Только надо понять и не обижаться на то, что ваше время прошло и поэтому надо уступить место другому, то есть мне. Тем более что Вася этого страстно хочет.
Лидуха была настроена по-боевому, но в то же время держала себя в руках, мыслила ясно и чётко. Очередной её шаг уже был заготовлен и продуман. Длинный и наглый монолог незнакомки не поколебал и даже не изменил её намерения.
- Послушай, девушка, видно, молодая и симпатичная, если уж у вас с ним такая страстная неземная любовь, то почему же после работы вечерами он проводит время в семье, то есть со мной, а не спешит к тебе?
Трубка ответила молчанием вперемежку с лёгким мычанием, что означало незнакомка усиленно подыскивала слова на поставленный перед нею вопрос. Вдруг Лидка заметила, что Василий стоял около неё и с улыбкой слушал всё, что она говорила.
- Может быть, поговоришь? – спросила она и протянула ему трубку
- Не…ет. Не надо. Говори, говори, - торопливо замахал он руками и даже отошёл в сторону. – Говори ты. Я не умею болтать на такие деликатные темы.
Лидуха явно вошла во вкус, была в ударе и настроении.
- Я очень люблю и уважаю своего мужа и желаю ему всего только хорошего…самого хорошего. И, если он захочет уйти к тебе, препятствовать, чинить преграды не буду. Если с тобой ему будет лучше, пускай идёт к тебе и я только пожелаю вам большого и крепкого счастья. Я люблю его и для меня главное, чтобы ему быо хорошо.
Василий стоял в шаге от Лидки, улыбался довольный и счастливый и тихонько, чтобы трубка не слышала, говорил:
- Вот видишь, видишь…оказывается любишь меня. Это хорошо. А мне так об этом – ни гу…гу, ни слова, ни полслова. А мне ведь тоже хочется подобное слышать.
Но Лидуха пропустила его слова мимо ушей и продолжала говорить в прежнем настрое:
- Ну, что, милая, если Василий не хочет идти к тебе, то ты приходи к нам. Я испекла пирог, приготовила пирожки из слоёного теста, посидим за столом, чаю попьём, поговорим, присмотримся друг к другу. Мне очень важно знать, в какие руки я отдаю мужа. Приходи, милая. Я расскажу тебе о его плохих и хороших привычках, храпит он по ночам или не хра-пит и что надо делать, если храпит. Расскажу о его болячках, чем и как их лечить.
После таких благожелательных и спокойных слов незнакомка явно занервничала, потеряла самообладание и принялась кричать в трубку:
- Да я вам что? Да я…да…я… Вы думаете я не приду? Приду! Но, если приду, то уйду уже с вашим мужем. Вам же будет стыдно, что он вас оставит. И вообще, что вы себя так нагло ведёте? Дайте ему трубку.
Лидка опять протянула мужу трубку и спросила:
- Поговоришь?
Василий схватил трубку и, не переставая улыбаться, заговорил:
- Милая, ну что ты такая нетерпеливая? Я ещё один тапок не найду и галстук не знаю где. Подожди, подожди, сейчас переобую и приду. А лучше ты приходи к нам.
- Да. Приходи, - поддержала его Лидка всё так же мягко и доброжелательно
Телефонная террористка положила трубку. Положила её и Лидка и сказала Василию:
- Долго, милый, долго тапочки переобуваешь. Так все твои невесты разбегутся.
- Пусть бегут. Узнать бы, кто звонил. По соплям надо бы надавать
- Не связывайся. А то ещё в тюрьму угодишь.
- А ты молодец. Здорово ты с ней разобралась. Тебе только дипломатом работать.
Она действительно проявила настоящую мудрость: ни словом, ни полсловом не упрекнула Василия. Обошлась без домыслов и ревности. Разлада в семье не наступило. А эту историю они потом много раз вспоминали и смеялись над телефонной террористкой. Но мне стало известно и другое. Следующим днём, находясь на работе, Василий рассказал эту историю в кругу своих сослуживцев. Все дружно посмеялись и осудили телефонную хулиганку. И лишь один мужичок остался серьёзным и задумчивым. Спросили, почему эта история не позабавила его? И он ответил с грустью в голосе и на глазах:
- Повезло Василию, что у него жена такая мудрая. А вот если бы она позвонила моей жене и разыграла бы такую комедию, то, наверняка, уже сегодня вы собирали бы деньги на мои похороны. Моя не думает. Сразу начинает драться. Без предупреждения бьёт наотмашь или кулаком, или сковородой и сразу по голове. Сразу, в мгновение включает подручные средства, а уж потом думает и то далеко не всегда. Так что с женой Василию очень даже повезло.
После этой истории Лидка выросла в моих глазах, и я в душе всё меньше и меньше горжусь, что имею высшее образование и работаю в престижной фирме. Чувствую и понимаю, что её житейская мудрость много больше стоит всех институтов, вместе взятых. И не только понимаю, но и, как умею и могу, стараюсь брать с неё пример. Как оказалось, ломать себя трудно. В незримых закоулках души моей было что-то такое, что тянуло меня к Лидухе, ставило её мне в пример, подмывало к тому, чтобы я подстраивалась под неё. Всё это происходило как-то невидимо, глубоко внутри меня, казалось, без заметных сдвигов. Но…происходило, и я это чувствовала.
Исповедь Земфиры.
С Земфирой я сблизилась на городской свалке. Она нашла большой пакет огурцов, выброшенных магазином как давно просроченные, вместе с чёрствым, заплесневелым хлебом и таким же сыром.Было время, когда огурчики только появились на огородах и на рынке и страсть как хотелось хотя бы попробовать их..
Помню, сидели мы у себя «дома», в подвале, срезали с огурчиков пупырчатую зелёную кожицу, разрезали их пополам, солили и с удовольствием хрумкали. А Земфира, видно, нашла во мне терпеливого слушателя и всё рассказывала и рассказывала о себе. Один из эпизодов её жизни показался мне интересным, запал в душу и поэтому я записала его в своей тетрадке. Ко времени подвальной жизни Земфире было уже около восьмидесяти лет. Она цыганка-полукровка. По характеру и образу жизни давно ставшая, так сказать, чисто русская. Чьи гены верховодили ею она не знала, Но всю жизнь верила в гадания, мистику, в предсказания экстрасенсоров и колдунов, жила тем, что они ей предсказывали и советовали.
- Давно мне цыганка из табора нагадала, что я проживу большую и сложную жизнь – длинною почти в восемьдесят лет. Вот почти всё сбылось, - говорила Земфира, аппетитно хрумкая огурчики. - А что касается сложности и трудности жизни, то это было и есть выше головы. Она сказала также, что к концу жизни я устану от самой себя, устану так страшно, что в любой момент буду готова и рада принять смерть как высшую милость бога, как избавление от тягот земной жизни. Всю жизнь меня преследует, травит и берёт за горло ужасный поступок, который я совершила в молодости. Пыталась перехитрить саму себя, забыть его и вроде бы начать жизнь с чистого листа. Но так и не получилось. Он меня измучил, буквально загнал в угол, и я действительно готова умереть хоть сейчас, вот только дожую огурец и готова предстать перед богом. Виновата. И пусть меня наказывает, как считает нужным. А пошло всё же, наверное, с того, что я была худо-бедно симпатичной девочкой, и мужчины, разинув рты, заглядывались на меня. Первое моё замужество было по-настоящему счастливое. Я любила и была любима. Боже мой, какой он был симпатичный, галантный и уважительный. Уверена, если бы я была согласна, он носил бы меня на руках от койки до кухни, от дома – до работы и обратно. Во мне он видел только хорошее.. Готов был посадить меня на стол и кормить меня с ложечки и освободить от всех забот и волнений. А меня называл только Земой, Земочкой, любимой. Боже мой, как я его любила! Готова была стелиться перед ним ковром и думала, если уж жить на белом свете, то жить именно вот так – любить и быть любимой. Через положенное время у нас родился сын, и муж назвал его Эдваром. Мне это имя было непонятным и чуждым. Но я не противилась. Меня переполняло счастливое чувство материнства. Порою, казалось, я не ходила, а летала на седьмом небе от счастья. Но для меня оно оказалось очень коротким – поистине это был короткий миг любви и счастья материнства. Хоть я и молила бога продлить его, но он не внял моим мольбам и просьбам: наверное, у меня уже было слишком много грехов. Произошёл нелепый случай – автомобильная авария, и я осталась одна с младенцем на руках. Но и вправду говорят, что свято место пусто не бывает. Вскоре в моей жизни появился новый мужчина - Сергей Удальцов, высокий, стройный и тоже сильно привлекательный. Не могу похвастаться, что так же сильно любила его. Но он мне тоже нравился, и я также готова была терпеть от него всё, лишь бы он был рядом со мной. Сергей Сергеевич был образованным, уверенным в себе, и все семейные вопросы решал сам. У него умерла жена и тоже оставила его с младенцем на руках. Для его спасения он и позвал меня в жёны. Эту меркантильную сторону вопроса я знала. Он её и не скрывал. Но я и этому была рада. Лишь бы - рядом с ним быть.. Но, как потом оказалось, в нашей семье моему сыну Эдвару места не оказалось Не посоветовавшись со мной, не поставив меня в известность, он отвёз моего сына своей дальней родственнице и уговорил её воспитывать его. Пожалуй, вот здесь я совершила свою первую ошибку, когда молчаливо согласилась с этим. Так вместо моего сыночка мне пришлось пеленать и качать чужое дитя. Бывало, сосёт он мою грудь, а мне кажется он кровь мою из меня высасывает. А я в это время всё думала о своём сынишке. Как мне потом стало известно, родственница Сергея передала его ещё в другие руки – какой-то незнакомой тётке. И пошло гулять моё дитя по чужим рукам, не зная и не слыша такие слова, как мама и папа. Мне было тогда двадцать. Дурёха дурёхой была. Отобрать бы своё дитя, привезти бы к себе и твёрдо сказать Сергею Сергеичу, что наравне с твоим буду растить и своего и пусть что хочет, то и делает, а иначе – уйду со своим на руках. Но я этого не сделала и жалею об этом всю жизнь. И не просто жалею – мучаюсь всю жизнь, потому что получается, что я отдала своего сына, свою кровинушку чужим людям. Отдала почти добровольно и никак не могу с этим согласиться. Но вскоре эта третья мать умерла, и соседи с трудом определили малыша какой-то одинокой старушке, бедной и больной. Вскоре я узнала об этом, но и после этого у меня не хватило ума, совести и настойчивости поехать и забрать малыша, прижать его крепко к своей груди и никогда никому не отдавать. Так и шло время, так и жила я двойной, а то и тройной жизнью. Школьную форму ему покупала и гладила уже другая женщина. Так я и жила, проклиная свою влюблённость, свою нерешительность, своё замужество, свою зависимость от мужчины. А больше всего, пожалуй, кляла я свою слабость, боязнь остаться одинокой.
В трудах и заботах время бежало быстро и незаметно. Но сердце моё продолжало болеть и страдать и, казалось, стало заскорузлым и сухим, как каменный голыш на берегу, у которого вроде и много было рядом таких, как он, а по сути своей он оставался по-прежнему одиноким и никому ненужным, и каждый норовил поддеть его ногой.
Эдвар вырос, выучился и стал военным врачом, офицером. Женился и решил, если уж быть счастливым, то надо быть им до конца. А для этого разыскал свою мать, то есть меня. И вот однажды вместе со своей молодой женой он оказался у моего порога. Я тогда жила одна в брошенном доме, который сама отремонтировала и обустроила.
- Здравствуйте, мама. Это я, ваш Эдвард, а это моя жена Людмила с двумя именами одновременно – Люда и Мила, - сказал он со счастливой улыбкой.
- Признаться я не сразу поняла, что произошло и кто этот красивый молодой человек в военной форме с такими золотистыми погонами. И даже имя мне ничего не сказало…сразу. Ведь так много времени прошло с той поры, когда я по ночам шептала его имя, как заклинание. Но вмиг сердце моё ёкнуло, в глазах помутилось, а коленки мои, казалось, сами упали на пол, и я завопила каким-то не своим, нечеловеческим голосом, а мои прыгающие, как в лихорадке, губы стыдливо зашептали.
- Не зови меня мамой! Не зови!. Не заслуживаю я этого. А руки мои обвили его колени и, казалось, не было такой силы, которая смогла бы их оторвать. Я скулила виноватым щенком и мочила слезами и слюнями его военные брюки. Он подхватил меня на руки, как ребёнка, и положил на диван. Но я лежать не могла и только заливалась слезами и растирала их по щекам. Хорошо запомнила я удивлённое лицо его жены. А сын всё успокаивал и успокаивал меня, называл мамой и суетился вокруг меня, предлагая мне лечь или сесть поудобнее, выпить воды из стакана, который он держал передо мной. За многие годы, пролетевшие так быстро и неинтересно, я приготовила сказать ему много самых разных слов, в основном душевных и тёплых. Но сейчас, когда он стоял передо мной, они словно от испуга все разбежались и вернуть их, собрать в кучу не было никаких сил. И растерянное лицо девушки, и мягкий, добро-елательный взгляд молодого красавца не только не убавили моего потрясения и стыда, но и, пожалуй, ещё больше усилили их и довели до того, что дрожали руки, трясся подбородок, а глаза мои, ввалившиеся от стыда, боялись встретиться с глазами сына.
Небольшое успокоение пришло ко мне, когда мы сидели за столом и пили чай. По крайней мере я до конца осознала, что произошло, и заставила себя хоть немного взять себя в руки и разговаривать без вытья и всхлипываний. Хотя я и продолжала умирать от стыда, но уже поняла, что Эдвар меня простил и признал матерью.
- Вы моя родная мать и это очень хорошо, - говорил он, счастливо улыбаясь. – Я теперь не одинокий на этом свете. Имею жену и маму. А это по сути дела две мамы. И поэтому я очень счастлив. А где Сергей Сергеевич? У меня, наверное, есть ещё и братья и сёстры. Хотелось бы и с ними познакомиться.
- Я с ним давно рассталась. Он, к сожалению, стал много пить. Стал гулять и драться, и я развелась с ним. Может быть, у него и есть дети. Но они уже тебе не родные. Так что вот такая у меня жизнь неумелая, корявая и холодная.
- От стыда перед этой совсем юной и ещё безгрешной пары, - рассказывала мне Земфира, - я готова была провалиться в тартарары и совсем, без следа исчезнуть с лица земли и никогда больше на её поверхности не показываться и не смердить своей подлой душонкой и не мешать добрым людям жить. Но это, так сказать, с одной стороны, а с другой – как мне хотелось прижаться е нему, обнять, поцеловать его, назвать сыночком и сказать, что я его люблю и любила всегда. Но вместо этих слов я видела пропасть в тридцать с лишним лет, когда отказалась от него, по сути предала его. Это время моего позора, такого большого и тяжёлого, что я готова была удавиться, уйти в мир иной в любую минуту. И правильно гадалка мне предсказала, что я сама добровольно буду искать себе смерть и буду рада её приходу. Интересно, как он узнал обо мне и как нашёл меня. Наверняка, ему помогали злые силы, те самые, которые сейчас пляшут вокруг меня, смеются надо мной, дёргают меня за душу, скалят зубы и грозят мне. Я всегда чувствовала, что моё предательство не останется безнаказанным. За всё надо платить, а за предательство – в Особенности. Всегда и везде, а в России, где даже камни впитали в себя людской максимализм, эта плата, а точнее расплата превращается в настоящую казнь души и тела., что со мной сейчас и происходит. Правда, Эдвар пытался было успокаивать меня, убеждал, что я ни в чём не виновата, что каждому из нас всё свыше предусмотрено, всё заранее высшими силами заранее расписано, кому что и как делать, кому и как жить, радоваться или тяготиться содеянным. Говорить-то он говорил, но я думала о своём, не думать не могла и считала, что именно этот путь предательства и мучительного раскаяния мне и предопределён и завершится он тем, что я рано или поздно покончу с собой или бог сам заберёт к себе. Взрослого сына я, может быть, и приобрела, - задумчиво и грустно рассуждала Земфира. – Но того маленького в ползуночках, с почти кукольными ручонками, которые и сейчас вижу, как они тянутся ко мне, я потеряла навсегда. И с этим уже ничего не сделаешь. Всю жизнь мне хотелось прижать это тельце к своей груди, целовать его ручки, слышать биение его сердечка. Всю жизнь мне не хватало на это решимости. Послать бы этого Сергея Сергеевича ко всем чертям, забрать бы сыночка и жить с ним, растить и любоваться им.
Земфира замолчала. Её рот был полупустым. В нём торчало всего лишь несколько полусгнивших пеньков-зубов Она с трудом пережёвывала зачерствевшие колбасу и хлеб. И не столько жевала их, сколько смачивала слюной и перебрасывала с одного места на другое, слегка разминая языком и пустыми дёснами. Глотала неподготовленный продукт, отчего желудок давно возмущался и устраивал ей такие болевые схватки, от которых она часами корчилась и не находила себе места, где бы можно было затаиться и не чувствовать боли.
- А дальше, - продолжала она рассказывать, - было такое приятное для меня, что я даже всплакнула, но не на глазах у сыночка, а втайне от него и его молодой жены. Они пригласили меня жить у них. Он служил в таёжной глухомани. Жена работала фельдшером в медпункте части. Терять свою квалификацию и думать не хотела. А у них намечалось рождение ребёнка. В общем я оказалась очень нужной им. Продала свой домик и уехала к сыночку. Думала хоть так искуплю свой грех. Буду помогать им, стараться. Всё сделаю, чтобы только им было хорошо. Сначала всё было нормально.. И роды прошли хорошо. И внук родился такой справный бухрячёк. Я всё делал, чтобы он только он не болел. И, казалось, счастью нашему не будет конца. Но началась в стране так называемая перестройка, будь она трижды проклята, и почти сразу началась война с Чечнёй.. Эдвара направили на эту преступную войну, и вскоре он там погиб. Вот так я осталась со снохой и внуком. Но мальчишка вырос, и я стала лишней в этой семье. Потом и сноха вышла замуж. Так я совсем оказалась на краю этой семьи. А вскоре её муж сказал мне, чтобы я подыскала себе другое место жительства. А так как я домик свой продала, а деньги давно разлетелись, как воробьи, то мне ничего не оставалось делать, как идти в подвал и на городской свалке становиться на довольствие. Вот так я оказалась здесь, перед тобою– беззубая, седая и в болячках. Видно, это последнее моё пристанище, а дальше – вечный покой и, представь, я не только не боюсь его, мне хочется его, хочется отвернуться от всего и лежать спокойно, не казнить себя, не страдать, слиться с вечностью и успокоиться. Что может быть лучше этого? Да ничего.
После такой исповеди мне стало понятно, почему Земфира время от времени забиралась на крышу дома, в подвале которого мы жили. В тихую, ясную ночь, когда до звёзд, казалось, можно рукой дотронуться, когда всё вокруг погружалось в сон, умиротворённо затихало, успокаивалось, она расстилала на крыше коврик, становилась на колени и принималась молиться. Она делала это от чистого сердца, неистово и подолгу. Иногда здесь же падала в изнеможении, постепенно приходила в себя и, просветлённая и облегчённая, в мизерной части довольная собою под утро тайком спускалась с крыши и занимала своё место в подвале.
Я как-то спросила её:
- Зема, ну, зачем тебе лезть на крышу, чтобы читать молитву?
- Ничего ты не понимаешь в этом деле, - ответила она с лёгкой, тихой грустью на постаревшем лице.
- Там я ближе к богу, к вечности. А если ближе, значит больше надежды, что услышит меня господь, поймёт и поможет. У него таких заблудших, как я, много, и всех увидеть и со всеми разобраться ему трудно. Так вот, залезая на крышу, я помогаю ему увидеть меня.
Земфира говорила правильные, но всем известные, прописные истины. Спорить с ними я не собиралась, принимала близко к сердцу, как-то незаметно всё сказанное ею переводила на себя и думала о своём, тоже наболевшем, заставлявшем меня волноваться и страдать. Злость на своего сына Володьку стала потихоньку, почти незаметно ослабевать. Она не оставляла следов и не возвращалась. Вместе с этим появилось желание восстановить хорошие отношения с ним. Если потребуется для этого встать перед ним на колени, не задумываясь, встану и попрошу прощение, только бы не потерять его, как потеряла своего сына Зема. Тогда и жизнь станет не жизнью, а каторгой. И чтобы этого не было, надо что-то делать, чтобы восстановить нормальные семейные отношения. Но пойдёт ли на это Антон? Может и не пойти. Ну, что же тогда значит…собственно не знаю, что значит. А вот с сыном надо обязательно восстановить нормальные отношения.
Так что, когда мои появились на свалке в поисках меня, я уже была, как говорится, готова к примирению с ними.
Вася- старатель.
После того, как я оставила подвал и городскую свалку и вернулась в семью, а мои родные сын и Антон приняли меня, как родную и желанную, моё отношение к Лидке изменилось так, словно она мне стала помимо хорошей знакомой ещё и очень близким, почти родным человеком. Порою я со страхом и печалью думаю, что было бы, если она не сподвигла сына и Антона на поиски меня и на наше примирение? Конечно, всё это может быть? когда-нибудь и состоялось бы, но когда-нибудь… Быть может, скоро, а может и не скоро, а может не состоялось бы вообще. Тянуло меня к Лидке. Была в ней какая-то живительная сила, неистощимая умная энергия.. Мы по-прежнему часто встречались и в одну из таких встреч она рассказала мне о своём муже Василии Егоровиче, о той короткой части его жизни, когда он уже ушёл из интерната. Лидка давно положила на него глаз и, как могла, отслеживала, где, с кем и как он проводил своё время. Её встречи с ним были редкими. Она не приглянулась его матери, которая заявила ему, что его женою хотела бы видеть другую девушку. В их деревне парней было мало: одни в город на заработки подались, другие – уехали учиться, а кто-то ещё служил в армии.. Василий жил, как в цветнике. Глаза разбегались и трудно было остановиться на какой-то одной девушке. Относительно Лидки мать сказала Василию:
- Эту хабалку, с которой я тебя вчера видела, чтобы к нам в дом не приводил. Отец пьяница и дебошир. Мать тоже пьяница. Да и дочка скорее всего у них такая же. Не надо мне такую невестку. Ты ещё молод и глуп и не понимаешь, что намучаешься с ней. Жизнь покажется очень долгой.
За всеми этими словами, как я потом поняла, стояли меркантильные интересы. Она хотела, чтобы её сын взял невесту из состоятельной семьи и с богатым приданым. Этому были свои некоторые объяснения. Семья Василия ютилась в стареньком, ещё довоенном домике, таком ветхом, что, казалось, несколько мужиков запросто могли его раскачать и обрушить. Мать Василия была крутой и властной женщиной. Однажды она указала пальцем на Катьку Самохину и сказала сыну твёрдо и категорично:
- Вот твоя жена. На ней я тебе советую жениться. Будешь до конца жизни обласкан, ухожен и накормлен. И слова лишнего поперёк не скажет.
Катька Самохина была девушкой тихой, скромной, уступчивой. Василий не посмел ослушаться мать и сделал Катерину своей женой, хотя душа его давно и с надеждой смотрела в сторону Лидухи. Мать Василия была не только крутой и своенравной, но и довольно ленивой. В их избе было так неуютно и грязно, что, казалось, не только мокрая половая тряпка, но и веник не шаркали по её замызганному полу, а грязная посуда и пропотевшее бельё были обычным явлением. Она сразу впрягла невестку в семейные дела: с утра до вечера Катерина готовила еду, мыла, скоблила, гладила, ухаживала за курами, овцами и коровой. И всё равно была нехороша: упрёки, угрозы, ругательства сыпались на неё и со стороны Василия, и со стороны его матери. Случалось и свекровь поднимала на неё руку, и Василий, не встречая отпора, нередко колотил её до синяков. Катька замыкалась, сжималась и терпела. Деньги в семью приносил один Василий. Жили бедно, питались плохо. Однажды к ним во двор забрёл чужой козёл, потоптал огуречные плети, полакомился капустой. Дело было поздним вечером и никого из свидетелей не оказалось рядом, потому что люди, наработавшись за день и поужинав, или готовились ко сну, или уже крепко спали. Василий и его мать, удивлённые наглостью козла, некоторое время молча, в удивлении смотрели на него и думали, как им поступить. Наконец, мать сказала тихо, но решительно и твёрдо:
- Берём! Мы не виноваты, что он к нам забрёл. Да ещё потоптал весь огород. Наверняка сам бог нам его послал. Берём. Всё равно никто не видит.
Кочерыжкой капусты она ловко заманила козла на баз и закрыла дверь. Василий и мать зарезали и освежевали козла. Затем порубили его на куски и большую часть спустили в погреб на лёд. Остальное в этот же вечер сварили, пожарили и вдоволь поели мяса. Но, как известно, в деревне скрыть что-либо серьёзное практически невозможно. Запах жареного мяса плавал по всем подворьям. Люди подставляли ноздри, с аппетитом вдыхали вкусные запахи, глотали обильные слюни, завидовали и вычисляли, откуда плывут эти запахи. Вычислили быстро и безошибочно. С этого времени прозвали семью Василия козлодёрами, а самого Василия - «Васей-козлодёром».. Очень сильно из-за этого переживала Лидка. Понимала, что он уже не её, потому что женат. Но иногда, встретившись с ним, высказывала сожаление, что к нему прилипло такое нехорошее прозвище.
- Ну, а что поделаешь? Так получилось. Мать посоветовала, а это означало, что она приказала. Не я, так она это сделала бы.
- Ну, ладно. Ты не очень-то переживай. Главное остаться хорошим человеком. А ты хороший человек. Как с Катькой живёшь-то? Не ссоритесь? Не бьёшь её?
- Нет. Нет. Ну, зачем же так?
- А откуда синяки у неё на лице и на руках?
- Ой, да ладно тебе. Подумаешь. Всё равно мы разводимся скоро. - Это почему же? – заинтересованно спросила Лидка.
Не знала она тогда любила его или нет. Но то, что он нравился ей всегда –точно, она это чувствовала, знала и понимала. Может быть, не очень сильно нравился, так сказать на уровне лёгкой влюблённости или, как она иногда говорила, споддовольки, то есть немного, но про себя всегда отмечала, что он очень даже неплохой парень. В то же время она даже переживала за него, ей даже иногда было не по себе, что в селе он не пользовался большим вниманием со стороны девушек.
Вскоре Катерина ушла от него и уехала в город. А Василий бросил работу шофёра в леспромхозе. Дело в том, что он услышал от знакомого парня рассказ о том, что по берегам больших и малых сибирских рек издавна рисковые парни, так называемые чёрные старатели на свой страх и риск моют песок и находят в нём заветные золотые россыпи. Уехал и Василий из своей деревни и после небольших странствий прибыл в небольшой посёлок, многие жители которого обычно ходили на свой «золотой» промысел. Вася снял угол у одинокой старушки, смын которой лежал в больнице, поговорил с местными жителями и понял, что совершил ошибку: приехал совсем не готовый к старательскому делу - надо было иметь соответствующее оборудование, а главное – лодку с мотором. Уезжать домой ни с чем он не собирался, а поэтому принялся усиленно искать себе сообщника, напарника с необходимым оборудованием. Ну, что же, очевидно, сработал наш вечный принцип «кто ищет, тот всегда найдёт». Вскоре приехал из областной больницы сын старушки, известный в посёлке, как Вовчик блаженный. Он достал из сарая незамысловатые инструменты старателя, показал у берега свою старенькую лодку с мотором, доставшуюся ему от отца, и спросил Василия:
- Ну, что, поработаем? Жаль вот только я не совсем оклимался от операции. Могу взять тебя в помощники. Но найденный песочек будем делить так 70% мне и 30 – тебе, потому что всё оборудование моё. И знание местности тоже моё. У тебя только руки. Согласен – завтра же едем. Не согласен – другого найду. Тут в деревне пацаны подросли и все хотят есть. А работы в деревне нет. Не скрою – ты мне больше подходишь, чем пацаны. Ты хоть и молодой ещё и незнакомый, но уже тёртый и, пожалуй, главное в моторе разбираешься, а это в нашем деле очень даже неплохо.
- Согласен. Конечно, согласен. Поедем, - не скрывая своей радости, сказал Василий.
Первая поездка, как и вторая, и третья, были неудачными. Возвращались домой пустыми и злыми. Но в удачу свою верили и раз за разом упорно ездили за ней. Но вскоре Василию пришла мысль о том, что они ездят в места, давно промытые и вычищенные от золота.
- Давай поднимемся до речки Сайганки и полазяем по её притокам. Говорят там места ещё нехоженые.
Напарник ничего не ответил, только помрачнел лицом и сник взглядом.
- Ну, чего молчишь? – продолжал спрашивать Василий. Он уже загорелся идеей пойти в новые места и желал услышать слова поддержки и согласия своего напарника.
- Ты вот сказать-то сказал, а толком не знаешь, что сказал.. Не знаешь, потому что ты не наш. Не местный. А мы, местные, знаем, что ходить в те места нельзя. Это гиблые места. Там злые духи живут. Это их места, и они к себе никого не пускают. А если и пустят, то живым не выпустят. Ты вот не знаешь, а мы с детства знаем, что практически все, кто ходил туда, не возвращался живым. А про себя он сказал: « Пить надо меньше».
- А куда же они девались? – вырвалось у Василия с чувством неприкрытого недоумения.
К этому времени Василий уже послужил в армии и не верил, ни в бога, ни в чёрта, ни в кочергу с ведьмой, хотя крестик, данный ему матерью, на шее носил. Поэтому рассказ напарника о злых духах вызвал в нём, мягко говоря, внутреннее несогласие и мысли о том, что это наверняка кому-нибудь выгодно, чтобы люди не ходили за золотом в эти отдалённые места. Он сказал это напарнику и опять предложил пойти туда на моторке.
- Нельзя. Шаманы давно запретили там появляться. Узнают – весь род мой проклянут. Что я тогда делать буду? Как тогда жить в посёлке. Шутишь что ли?
Но Василий не шутил. Он уже выяснил, что никто из местных туда никогда не ходил и не собирается идти за золотом. Залётные старатели вряд ли там бывали, иначе о них были бы разговоры в посёлке. Наконец, Василий спросил напарника:
- Может быть, всё же дашь мне моторку съездить туда?
- Ты что, спятил? Злые духи рассердятся и сгубят и моторку, и тебя. Но тебя, честно говоря, мне нисколько не жалко. Ты какой-то не такой. Не наш и вообще что-то в тебе не такое, не нашенское, опасное, ненадёжное.
- Ну, это ты напрасно так. Обижаешь. Я тебе не давал повода так обо мне думать
- Это правда. Не давал. Но злые духи обидятся и не пустят тебя обратно и оставят у себя и тебя, и мою моторку, а я без неё, как без рук. Она кормит меня. Рыбку ловлю. Думаю золотишком промышлять. Нет, лодку я тебе не дам и сам не поеду. У нас в посёлке все приучены старших слушаться.
- Конечно, конечно…Это хорошо старших слушаться и уважать их. Но и они нередко ошибаются, - проговорил Василий недовольно, тихо, как говорится, себе под нос, отвернулся и даже отошёл от парня с явным намерением уйти по своим делам. Лицо его было хмурым и недовольным.
- Ну, ты чего молчишь? Обиделся что ли? – спросил Вовчик, и Василий услышал в его голосе новые, обнадёживающие нотки, сказавшие ему, что парень дрогнул и готов пойти на уступки.
– Я, может быть, и дал бы тебе лодку и даже поехал бы с тобой. Но матушка будет против. Это я точно знаю.
- Ты когда-нибудь пил шампанское? – спросил его Василий всё с той же хмарью на лице. Парень, удивлённый вопросом, пожал плечами и проговорил:
- Не приходилось. На свадьбах и похоронах бывал, да там всё больше самогон хлещут. А покупать и пить шампанское – это слишком
- Вот видишь. А у нас есть хорошая поговорка «кто не рискует, тот не пьёт шампанское». Хорошие деньги, достаток связаны с риском.
Но уже вечером Василию стало ясно, что мать напарника была совсем не против поездки за золотом в дальние края.
Однако утром парень опять отказался от поездки.
- Я плохой сон видал. Это плохое предзнаменование. Нельзя ехать.
Тогда Василий на виду у парня снял с себя крестик, поцеловал его и с лёгкой, лукавой улыбкой сказал:
- Вот моё предзнаменование, мой талисман. Ты крещёный?
- Нет.
- Ну, как же так? Как можно быть не крещёным в наше время?
- У нас своя религия.
- А я крещёный и хорошо помню, как это происходило. Вода была страшно холодная, а борода у попа – больше меня. Я же орал и брыкался так, что и сейчас всё хорошо помню.
Василий врал, ещё не представляя до конца зачем он всё это делал. Но главная мысль, хотя и в смутных очертаниях, уже маячила перед ним.
- Ну, и помогает тебе то, что ты крещёный и что у тебя имеется этот крест?
- Здесь очень важно заметить, уважаемый, - вдруг заговорил Василий другим тоном – своеобразной смесью официального уважения, лукавства и скрытой, но явно просматриваемой насмешкой. – Крестик я постоянно ношу, чувствую и помню его. Мысленно обращаюсь к нему и к богу или его апостолам. Рассказываю им о своих бедах и радостях. Иногда что-нибудь прошу у них. Но прошу у них очень редко. А то что же получается тогда, если каждый из нас с протянутой рукой будет стоять перед ними? Им ничего другого не останется, кроме как наши жалобы разбирать и удовлетворять. Самим нужно хлеб себе добывать. А бог и его ученики, если маленько подсобят, то уже очень хорошо.
- Значит ты тоже верующий?
- Конечно, и не просто верующий. В отдельные, очень трудные для меня ситуации я, бывает, взываю к богу, и он откликается. Чувствую и слышу, как он со мной разговаривает, советует и подсказывает, что и как мне делать. Иногда поругивает меня.
- Ну!? Что прямо матом? Да?
- Обижаешь, паря, мой бог никогда не матерится, и его апостолы никогда не позволяют себе этого, хотя и некоторые из них молодые ребята. Василий чувствовал, что врал удачно. Сам-то он не знал был крещёный или не был таковым: на лице парня рисовались то восторг, то удивление, то откровенный страх с недоумением, а то и просто какое-то онеменеие. Это ещё больше вдохновляло Василия на враньё и убеждало, что задуманное им, обязательно получится, его болтовня поможет ему заполучить моторку.
- А он на каком языке с тобой разговаривает? – спросил парень на полном серьёзе. Про это Василий не подумал и поэтому сказал первое, что ему пришло в голову. – На понятном.
- Ну, а всё же? На каком?
- Не знаю, но я всё понимаю. На русском. Он все языки знает.
- А почему он с тобой разговаривает, а с другими не разговаривает?
- Один из его апостолов так мне объяснил: у меня накопился большой багаж добрых дел.
- Непонятно чуток. Поясни.
- Ну, что тут пояснять? Каждый человек делает какие-нибудь дела – хорошие или плохие. У кого-то – больше плохих, а у кого-то – хороших. Вот у меня больше хороших. Я их не подсчитывал. Но именно так мне сказал апостол. Ведь они, божьи ученики и помощники следят за этим и знают, у кого сколько хороших и плохих дел. Так что имей в виду это. Я, например, не могу, когда женщина страдает или чего хуже плачет. Стараюсь её ублажить, чтобы она не плакала.
С этими словами Василий вспомнил, как лупил Катьку, ужаснулся своему вранью и решил, что будет сдержаннее и добрее с окружающими его людьми и продолжил свой рассказ о хороших и плохих делах:
- У нас в селе есть одинокая старушка, по соседству с нами живёт. Так я ей иногда помогаю дров наколоть, воды из колодца принести. Корову, а она у неё такая норовистая, найду и приведу. А когда в город поеду и увижу там нищего с протянутой рукой, обязательно подаю милостыню, и от этого на душе сразу становится легко и хорошо. Так вот таких дел у меня накопилось уже много. Бог и его апостолы всё видят и регистрируют. За это я у них на особой примете. Именно поэтому бог и его апостолы разговаривают со мной и помогают мне и, как я понял, даже защищают меня.
Василий не знал, кто такие апостолы. Но догадывался, что они друзья бога или его сподвижники, или помощники. Слово «апостол» он произносил часто, потому что видел, как влияло оно на парня, приводило его в лёгкое замешательство,
казалось, делало человеком мягким и уступчивым. «Ну, всё, - решил про себя Василий. - Надо переходить к главному, ради чего вся эта болтовня затеяна. А если не поможет, то надо подаваться или домой, или ещё куда-нибудь».
– Так вот раскрою тебе тайну с надеждой, что ты человек надёжный и никому о ней болтать не будешь. Именно апостолы бога, а потом и он сам подсказали мне, что в тех краях, в верховьях Сайганки есть золотишко. Немного, но есть. И пока люди не надыбали, надо взять его. А наш поход туда будет охраняться богом и его апостолами. Так что не дрейфь. Они мне это обещали. И вот поэтому я так смело и уверенно говорю об этом деле. А ты тем, что отказываешь мне, не веришь моему богу и тем самым идёшь против него. Это плохо. Это тебе просто так не пройдёт. Обязательно будешь наказан. Бог и его апостолы найдут, где и за что тебя больно ущипнуть.
- Ну, вот ещё. Скажешь тоже. Зачем же так? Я же не просто так. Я же не из-за корысти. Я боюсь. К тому же я недавно был оперирован. Ещё не окреп. Мне тяжело поднимать нельзя.
- Тяжело поднимать буду я. А ты будешь только сидеть и подсказывать, что и как делать. Ты же хоть и молодой, но уже мыл песочек. Опыт есть.
- А что? Может быть, действительно махнуть? Духи вот только обозлятся.
- Мой бог и его апостолы все с высшим образованием и действуют по-современному. А твои всего лишь болотные духи, бесплотные существа. Конечно, могут попытаться какую-нибудь пакость сотворить. Но я уверен, что мой бог им этого помешает сделать, потому что он давно взял меня под защиту.
- Что? Правда что ли? – вырвалось у парня так, что Василию показалось, что парень выше головы был переполнен удивлением и страхом. – А зачем мне тебе врать? Это во-первых, а во-вторых, он и его апостолы – над нами и всё видят и слышат. Да не беспокойся. Договорятся они с твоими духами.
Вовчик замолчал, как-то горестно сник, полуприкрыл глаза, которые никуда не смотрели и, казалось, ничего не видели.
- Надо же, есть люди, которым всё дано и даже поддержка бога и его помощников обеспечена. Уж если так, если сам бог тебе покровительствует, я, наверное, дам тебе свою моторку. А лучше, если поеду с тобой.
- Конечно! Конечно! – вырвалось у Василия. На лицо и губы напросилась улыбка, но он вовремя цыкнул на неё и нагнал на себя мрачную суровость.
- Только мне поднимать ничего нельзя, и я искать золотой песок, наверное, не буду.
- И не надо. Всё равно в этом деле у тебя солидный процент, так как всё оборудование твоё.
- Да. Конечно. Конечно. Я согласен. Но всё делать-то будешь ты. К тому же, если на тебя посмотреть, ты не простой. Ты божий человек. Только давай договоримся, как только духи станут строить нам козни всякие, мы сразу уходим оттедова. Идёт? А так я тебе мешать не буду. Только буду сидеть.
- Конечно. Конечно, - опять с радостью вырвалось у Василия. «Ну, всё. Теперь только – в поход. Собираться немедленно и не забыть бы удачу взять с собой, - думал Василий, а мысли его уже радостно суетились, расположенные на удачу, желая и предчувствуя её. – Пусть едет и сам хозяин лодки. Поделюсь с ним. А как же иначе? Но всё равно большая часть найденного – мне. А как же иначе? С обдираловкой я не согласен. Ну, да ладно как-нибудь договоримся. Успокойся. Ещё ничего не нашёл, а уже делишь. Но всё равно, если найду, а найду во что бы то ни стало, тогда и своё дело открою – магазин построю или быть может кусок жирной земли арендую и буду сажать картошку и продавать её. А потом что-нибудь ещё придумаем. Тут хоть бы чуть-чуть встать на ноги, зацепиться, ухватиться бы одной рукой за удачу, а уж потом ухвачусь и обеими руками».
Всё необходимое для поездки приготовили с вечера. Затем – короткий сон пополам с дремотой и, наконец, ранним предрассветным утром радостно взревел мотор, и их лодка рванулась вверх по течению. У Заячьего острова свернули в широкий рукав, долго шли по узкой, но глубокой протоке. Во второй половине дня она вдруг раздалась вширь. Левый берег стал пологим и песчаным. Остановились у отмели. Заглушили мотор.
- Ну, что? Здесь остановимся? Или пойдём дальше? – спросил Василий Вовчика, всю дорогу сидевшего молча и хмуро.
- Не кричи. Не надо так громко. Духи услышат и обидятся, что в их владениях мы ведём себя, как хозяева. Не забывай – мы у них в гостях.
- Ну, тогда давай рванём дальше.
- Дальше нельзя Через километр-другой эта лагуна превращается в такую узкую протоку, что лодка не пройдёт. А ещё чуть дальше – реки совсем нет. Так что мы у самого её начала находимся. Всё. Здесь выгружаемся. Мы в самом царстве духов. Будь уважительным к ним. Не ругайся матом, не кури. Они достают воду из-под земли, разводят рыб.
- Тогда какие же они злые? Наоборот – добрые духи.
- Много ты знаешь…Если бы всё так…да далеко не так.
Ладно, оставим их и не будем в их дела вмешиваться.
- Значит здесь останавливаемся. Ты сиди. Я сам всё выгружу.
- Да ладно, что же я сюда приехал отдыхать что ли? Потихоньку палатку поставим, костерок разведём. Чайку сварганим.
Действительно они наскоро приготовили бутерброды с брынзой местного производства, попили чаю, похватали лотки и торопливо принялись набирать в них и промывать речной песок, жадно всматриваясь в него в надежде увидеть золотые крупинки. Страсть и желание найти заветные крупинки были настолько сильными, что даже комары, летавшие в этих краях тучами, не могли отвлечь их от песка, а накрывшая темень ночи оказалась неожиданной и совсем ненужной. Окончив работу, Василий и Вовчик забрались в палатку. Отдыхали, жевали бутерброды и рассказывали друг другу байки.
- Наши поселковые мужики, ну, не все, конечно, а то подумаешь, что все, этим только и занимаются – ищут золотишко. Конечно, всего лишь отдельные мужики, вот такие рисковые и крутые, наподобие тебя. Тебе хорошо – ты к самому богу близок. А наши матюкаются, курят, самогон хлещут. Конечно, духи против них будут, - Вовчик блаженный говорил тихо, через силу, видно, сказывалась недавно перенесённая операция. - Промышляют в основном на ближних речках, доходец имеют жиденький. Конечно, может быть, скрывают. Здесь все скрывают. Да вряд л, хотя есть кто и хвастается. А если кто и хапнет самородок, то, глядишь, до самого областного центра станет всем известно. Так, например вот Бобёр, слышал про такого? Много лет назад промышлял по таким вот речкам: Шалая и Дундука. Года три – впустую. Жена уже и в дом не хотела пускать. А потом вдруг пошёл фарт…настоящий фарт. Поначалу Бобёр хапнул самородок, правда, небольшой, но самородок, а затем появился и другой, уже побольше. Третьего не было. Словно духи сказали «хватит, попользовался – дай и другим». Но Бобёр жадный был мужичок. Он продолжал искать золотишко. Но теперь уже попадались не самородки, а отдельные крупинки, но ведь золотые, и он бережно складывал их в кожаный мешочек. К концу сезона набралось немало.
- Всё пропил, наверное, - вставил Василий специально, чтобы Вовчик продолжал рассказ. Василию не хотелось спать, а хотелось слушать и слушать об удачах старателей.
- Ну, почему пропил? Бобёр – мужик прижимистый. Знал цену рублю и просто так с ним не расставался. Случалось выпивал, но по большим праздникам. Да и жена следила за ним зорко. Каждую золотую крупинку считала и знала на память. Так что у него в этом отношении всё на высшем уровне. Две семьи кормил: свою и своих родителей. Дом себе вон какой отгрохал, машину купил. Наверное, и на книжку положил.
- А почему ты о нём говоришь так, что он был. Его нет что ли?
- Давно уже нету. Исчез. Правда, мужики сказывали, что труп его не видели давно. Но, наверное, волки давно всё объели. Зимою холодно. Всё зверьё голодает и жрёт друг друга. И лодка его покорёженная и пробитая лежит где-нибудь на дне реки Шалой. Говорили ему не ходи туда. Злые духи накажут. Не послушался. Вот так и получилось – наказали.
Василий, как я уже говорила, не верил ни в злых, ни в добрых духов. Но в глубине души как-то всё же остерегался злых духов, думая, чем чёрт не шутит, когда бог спит? Может быть, какие-доли правды и есть? Рассказ о Бобре подействовал на Василия. Но не сильно. Просто немного тронул душу, на что Василий сказал себе, что у него будет всё иначе и что он обязательно перехитрит этих водяных и таёжных злых духов, которые не хотят, чтобы люди вторгались в их владения. «По большей части этими злыми духами были сами люди, - всё чаще думалось Василию. – А с людьми можно и побороться».
- А где же он собирал своё золотишко? - спросил Василий, прислушиваясь к залетевшему в палатку комару и думая, как его перехитрить и прихлопнуть.
- Вот, вот, - вдруг оживился парень. – Найти золото - это, конечно, главное в нашем деле. Но это далеко не всё. Затем встаёт вопрос « а как его сбыть?» Дело в том, что у нас специальных пунктов сдачи золота нет. Бывают залётные перекупщики, но они у нас надолго не задерживаются, потому что есть у нас один главный скупщик золота – местный воровской авторитет. Ты слышал о нём.
- Ветеринар что ли? – спросил Василий больше для оживления разговора и из-за того, что парень прекратил рассказ и проговорил сонно «давай спать». – Ну, вроде бы нормальный мужик, хороший коровий врач.
- Да. Коровий врач, но всё это он придумал. Правда, коров, овец, коз лечит. Не всегда вылечивает, но, главное, лечит. Но это всё ширма. Главное – он местный авторитет, вор в законе, контролирует в округе весь криминалитет, держит в узде мелкий и средний бизнес, давно прикормил местное начальство и правоохранительные органы. Скупает у старателей золотишко и платит им сравнительно высокую цену. Поэтому все и несут ему своё золото, идут к нему с жалобами, просят защитить от чиновников.
- А почему от чиновников? – спросил Василий, наконец, прихлопнув комара, который так обнаглел, что сел ему на лоб и даже попытался напиться крови.
- А потому что у нас чиновник – самый главный враг простого человека. Обязательно заставит из-за какой-нибудь плёвой справки ехать в районный центр, а то и в областной город. Всех, даже врачей и учителей приучили давать и брать взятки. Не подмажешь, не поедешь, даже с места не тронешься. И всё так непрошибаемо, что иногда кажется у нас уже давно глава администрации посёлка назначается с одобрения ветеринара. Даже районный прокурор прикормлен и подчинён ему. От золотого ручейка всем большим и местным чиновникам достаётся. Все есть хотят бутерброды с маслом и икоркой. Зато у нас в посёлке чистота и порядок. Все под ветеринаром ходят
Вскоре парень замолчал. Было слышно, как он посапывал и причмокивал. Нехорошие думки овладели Василием и настойчиво просились на язык, словно им было душно и неуютно.
- Сдаётся мне, - заговорил он так, словно разговаривал сам с собою или рассуждал вслух, - что злые духи это и есть ветврач со своим криминалом. Они разделили всю золотоносную округу на зоны влияния и распускают слухи о злых духах, чтобы люди не ходил за золотом в эти вот места, где мы сидим с тобой. Хранят их для себя так сказать до лучших времён. Вот и здесь криминал превратился в мафию и, как раковая опухоль, поразил всё поселковое руководство.
- Почему ты так думаешь? – вдруг спросил парень, и в голосе его парень услышал тревожные, озабоченные нотки.
- Это только ты в злые духи веришь. А на самом деле – это люди, которые живут рядом с тобой.
- Напрасно, напрасно ты так говоришь. У нас в посёлке все верят в добрых и злых духов.
«Да. Тяжёлый случай, - подумал Василий. – И всё равно, Вовчик, хорошо, что ты мне всё это рассказал. Буду знать, кого остерегаться. И подумать надо, как вести себя». Словно в ответ на его мысли, парень вдруг сказал:
- А что, а если так? Если действительно это так и криминал это и есть злые духи, тогда надо драпать отсюда.
- Куда и зачем драпать? – заметно возмутившись, спросил Василий.
- Отсюда надо драпать. Завтра же уедем.
- Ну, вот договорились, дорассуждались. Я не привык пустопорожним возвращаться. И никуда не поеду.
- Лодку отберут. Нас убьют.
- Только пусть попробуют. Я обращусь к богу и к своим друзьям, его апостолам, и они мне помогут.
- А мне?
- Про тебя не знаю. Всё зависит, насколько ты грешен. Если мало, то могут помочь, а если много, то не знаю. Они справедливость любят.
- Понятное дело. Кто же её не любит? Все любят. Грешен я, конечно, грешен. Только вот не знаю сильно или не сильно.
- Чего сделал? Чего натворил?
- Да картошку по ночам у соседей копал. Но не всю. Где-то около трёх вёдер нарыл. Как ты думаешь, это большой или маленький грех?
Василий удивился тому, что парень на полном серьёзе рассуждал про большой и малый грех. Словно поддерживая его настроение, Василий продолжал серьёзно и задумчиво:
- Не знаю. Это смотря с чем сравнивать. По сколько вёдер картошки у вас нарывают за сезон?
- Ну, по скольку? По-разному. Бывает и пятьдесят, и шестьдесят, а бывает и по сто ведров. От земли зависит.
- Если так, то твои три ведра – это в море капля. Так что думаю, что ты совсем не грешен. Давай спать. Рано вставать.
Через короткую паузу парень сказал тихо, но твёрдо:
- Завтра с раннего утра – домой, пока здесь нас не перестреляли.
«Ну, вот…Опять договорились… Опять поездка на грани срыва, - подумал Василий и погрузился в молчание. – Как завтра мне его удержать? Ну, ладно, ладно…Надо спать. Утро вечера мудренее». Василий и Вовчик заснули, и палатка наполнилась тяжёлым сопением в четыре ноздри. Спали крепко и плотно.
На ранней зорьке первым проснулся Василий. Развёл костёр. Пока чайник тихо и нехотя закипал, Василий вытащил из палатки свой мешок, нашёл в нём маленькую кожаную сумочку, аккуратно расшнуровал её, достал маленький бумажный свёрточек, бережно раскрыл его и увидел свои три золотые крупинки, купленные им в посёлке. Солнце ещё не взошло, и они смотрелись пасмурными, тёмными, недовольными. «Жалко расставаться с ними, но придётся, - подумалось ему. - Другого пути остановить, удержать здесь парня не вижу. Может быть, может… плохо смотрю и думаю. Он сейчас проснётся и начнёт торопливо собираться домой. Не ухватишь же его за руку и не задержишь. Значит надо пожертвовать одной или двумя крупинками, показать парню и тем самым сказать, что золото здесь есть и тем самым удержать его. Не может быть, чтобы он от золота уехал. Жалко, конечно, отдавать ни за что. Говорят, чтобы найти крупинку-две иногда целые недели моют. А тут просто отдаёшь эти самые крупинки. А вот и не просто. Ты приехал на его лодке, спал в его палатке, завариваешь чай в его посуде. За всё это заплачены деньги, а люди здесь все прижимистые, знают цену рублю и просто так с ним не расстанутся. Так что, друг Василий, раскошеливайся и не тужи, если впустую будет твоя затея. Таких умных столько по белу свету шастает».
Размышления Василия прервала ожидаемая им картинка: почему-то задницей вперёд, на карачках парень неторопливо вылез из палатки, потянулся, крикнул Василию:
- Привет. Сейчас позавтракаем и будем собираться домой. Я много думал и решил – домой. Нет здесь ничего, а вступать в конфликт со злыми духами не хочется. Всё равно они ничего не отдадут. Так что давай пожуём, попьём чайку и – домой, пока живы и целы.
- Хорошо. Хорошо. Я вот тут всё приготовил. Ты посиди, поешь и попей. Я уже немного перехватил. И пойду, пока ты будешь есть, я хоть немного поработаю. Видение мне было ночью. Разговаривал я с одним из апостолов бога. Это был по-моему, апостол Павел.
- Ты их всех по именам что ли знаешь?
- Не всех, но Павла знаю. Это он живёт по принципу «быть всем для всех». Это он мне подсказал, что в этих местах
Золотишко есть. Хочешь верь, хочешь не верь, но так было.
Парень выслушал Василия с раскрытым от удивления ртом, с застывшими глазами, неопределённо покачал головой и сел у костра жевать бутерброды и чаёвничать. Василий же, сунув ноги в резиновые сапоги и взяв лоток, пошёл на отмель. Было ещё раннее утро. Свежий, резвый ветерок разгонял голодное комарьё, способствовал тому, чтобы спокойно набирать песок, промывать его и осматривать цепким, зорким взглядом. Две драгоценные крупинки, завёрнутые в целофановый пакетик, лежали наготове у Василия в кармане. Вот так вот быстро, сразу положить их и расстаться с ними всё ещё никак не хотелось. Понимал, что так именно и сделает. Но тянул время. Помимо нежелания расставаться с ними ему хотелось ещё и промыть какое-то количество песка в надежде на то, что, может быть, всё же ненароком появятся золотистые крупинки. Должны появиться. Он верил и ждал их. И тогда свои крупинки, купленные им так дорого, он Положит обратно в кожаный мешочек и будет беречь их сильнее прежнего.
Наконец, Василий увидел, что парень, только что сидевший с кружкой в руке, задумчиво шевелил палкой тлеющую головёшку и мельком посматривал в его сторону. «Всё. Настало то время, когда надо действовать, - подумал Василий, когда промедление может оказаться очень дорогим». Он положил две свои крупинки в лоток с песком, вздохнул, напрягся и издал дикий вопль, запрокинул голову, выпучил глаза в небо и закричал, что было сил:
- Господи! Друг ты мой сердечный! Спасибо! Спасибо тебе!
Вовчик блаженный, только что сидевший у костра и бубнивший себе под нос «надо ехать, надо собираться», сорвался с места, прибежал к Василию, обрадовано спросил:
- Что? Есть? Да? Нашёл? Покажь.
Парень запустил руку в лоток, повозил пальцами по песку, увидел две золотистые крупинки и закричал:
- Во! Во! Есть! Нашли!
- Не кричи. Зачем так громко? А то злые духи сбегутся, и нам не поздоровится, - сказал Василий и для пущей важности осмотрелся вокруг.
- Это правда. Не надо. Не буду, - проговорил парень, прикрыл рот ладонью и тоже с опаской осмотрелся. – Ну, что? С возвращением, думаю, не стоит торопиться. Вернуться всегда успеем. Считаю, что надо поработать здесь. А пока бери свою долю. Вот эту крупинку. Она покрупнее. Другую мне оставишь, как и договаривались. Так ведь? Да?
Парень ловко поддел крупинку грязным ногтём, бережно уложил её в целофановый пакет, затем – в кожаный мешочек и сказал:
- Теперь есть что маме показать. Теперь можно поработать здесь. Пусть не сразу, не за день и не завтра, но за осень золотишком разживёмся.
Но ни в этот день, ни в другой и ни в третий золотые россыпи они не увидели и приехали домой, имея всего лишь по одной золотой крупинки. Через два дня опять поехали на это же место. И лишь после месячной усиленной работы нашли скромную золотую россыпь и разделили, как и договорились. Потом ездили в это место ещё и ещё много раз. Но вдруг Вовчик основательно слёг и угодил в больницу. По договору с ним Василий ездил за золотишком один и регулярно отдавал парню или его матери его долю. Но и себя не забывал. О самородке, найденном им уже перед самыми морозами, он никому не сказал и спрятал его на себе так, что если даже будут его обыскивать голенького, ни за что не найдут. Но, видно, духи есть духи, да к тому же злые…Слух о том, что он нашёл самородок, пополз по всему посёлку и вскоре не то что ходил, бежал впереди Василия.
Вскоре затрещали таёжные морозы тихие и крепкие, со снегом по колено, а то и по пояс. Василий, не привыкший лежать на печи, засобирался домой. Найденное золотишко, кроме самородка, разделил и с меньшей частью пришёл к ветеринару.
- Ну, что? Пришёл? И правильно сделал. Давно я тебя поджидаю. Садись, - сказал коровий доктор. – Раздевайся. Снимай валенки. У меня тепло. Рассказывай, с чем пришёл. Хотя я и так знаю.
- Домой уезжаю. Хватит тайгу промывать и полоскать. Места ваши пустые
- Эти сказки ты будешь дома рассказывать. А мне говори, зачем пришёл, хотя я и так знаю и курс мой знаешь. Да вот только с наступлением зимы он изменился – полегчал.
На удивлённый взгляд Василия доктор молча развёл руками и добавил:
– Ничего поделать не могу. Я работаю в жёстких рамках золото-валютного рынка. Он мне диктует условия, а не я ему. Но могу рублями дать, могу долларами расплатиться. Да только зачем они – доллары-то тебе. В дороге намучаешься с ними.
- Конечно, рублями, - проговорил Василий с заметным сожалением, начиная играть роль бедного молодого человека, неудачника, безсеребренника, с трудом собирающего деньги на дорогу.
Доктор достал из шкафа аптекарские весы, взвесил золотишко, предложенное Василием, расплатился с ним.
- Маловато, - с наигранной растерянностью промямлил Василий.
- До дома добраться хватит, А если хочешь больше денег, давай раскупоривай загашник. Дам ещё.
- Да нет у меня больше. Я же знаю, что с золотом в дорогу – нельзя. Оторвут башку.
Василий поправил на ноге шерстяные носки, сунул ноги в валенки.
- Что? Так и уйдёшь? Смотри, паря, места у нас глухие. Поездка будет и трудной, и опасной. Всё золотишко надо оставить здесь, а главное – самородок сдать, освободиться от него. А деньги – на сберкнижку и налегке, но богатеньким – домой.
- Ни самородка, ни песка у меня больше нет.
- Да ладно тебе прибедняться-то. Кто тебе поверит. Весь посёлок знает, что ты самородок хапнул в наших заповедных местах.
- Самородок? Какой самородок. Я даже не знаю, как он выглядит, какой он и что это такое. Сам родился что ли? А кто роды принимал? Природа?
- Ну, ладно, ладно разыгрывать из себя невинного простачка. Видали мы всяких. Только хочу тебя предупредить. С самородком тебя отсюда никто не выпустит. Ты хапнул его в наших заповедных местах, хранимых нами на чёрный день. Мы туда сейчас никого не пускаем. А ты вот такой нашёлся, что прорвался туда и хапнул там самородок и россыпи. Местная братва может тебе этого не простить. Смотри, паря, думай. Моё дело предупредить. Я крови не хочу.
- Нет у меня никакого самородка, - твердил Василий, уходя от доктора. – А за заботу спасибо. Домой поеду попозже, когда спадут морозы. На печи поваляюсь. Теперь деньги на жратву и водку есть. Торопиться не за чем. Ну, пока. Всё.
Василий ушёл от ветеринара. Несколько дней он не выходил из дома. Всё это время крутила метель и давили морозы. Наконец, ему надоело сидеть в своей комнатке, валяться на тёплой печи и вести бесконечные беседы с хозяйкой дома. Он вышел на улицу, походил по посёлку, как говорится, засветился в магазине и на вопрос знакомой женщины «что-то тебя не видно, где пропадаешь?» ответил, что несколько дней температурил и что сейчас пойдёт отлёживаться, потому что ещё не оклимался и чувствует слабость по всему телу.
Но домой Василий не пошёл. Он забрёл на почту и узнал, что почтовая машина, традиционно проходившая через посёлок, будет через час. Василий дождался машину, уговорил водителя не без помощи денег взять его и к вечеру добрался до железнодорожной станции, сел на проходивший пассажирский поезд и на утро уже был далеко от посёлка старателей, от коровьего доктора и его разбойной братвы. Но успокоился только тогда, когда добрался до дома целёхонький и с золотишком. «Вот теперь и своё дело можно открывать», - сказал себе Василий Егорович.
. Как Лидка не опоздала на работу.
С моей Лидухой, как говорится, не соскучишься. Природа, создавая её, намешала в ней всего вдоволь – и плохого, и хорошего, и грустного, и весёлого. По жизни она шла трудно, набивала многочисленные шишки, радовалась удачам, училась ценить успехи. Мне было с ней интересно. Меня тянуло к ней и поэтому мы обе не отказывали себе в удовольствии посидеть за бутылочкой хорошего вина, как всегда, для замирения с жизнью, покалякать о том, о сём, иногда всплакнуть, а нередко и посмеяться. Вот и вчера наша встреча вылилась в лёгкую болтовню, пересыпанную лёгкими шутками и таким же смехом. Лидуха была в ударе и поэтому солировала, то есть говорила в основном она, а я с умным видом задавала ей вопросы, слушала её и вместе с ней смеялась. Как раз в это время она жила на даче своего давнего друга Василия Егоровича.
- Ну, ты пыталась восстановить с ним отношения? – спрашивала я, подогреваемая любопытством, потому что знала: в юности она дружила с ним и даже рассчитывала на него.
- Ещё бы. Даже пыталась в койку к себе затащить, - говорила Лидуха. – Но на все мои попытки он отвечал:
- Нет. Нет. Я женат. У меня дети. Если жена узнает, беды не оберёшься.
Действительно жена его была такая злючка, что не приведи, господь, связываться с ней, - рассказывала Лидка. - А потом он был всё время в разъездах и разъездах. В общем это дело сближения у нас не получилось, и я, откровенно говоря, перестала и пытаться делать что-либо в этом направлении. Жила сама по себе. Мамке деньжат высылала, на мужиков и смотреть прекратила. Честно говоря, в последнее время я стала бояться их. На том дачном массиве столько безобразий творилось. По вечерам какие-то пьяные компании то в одном месте, то в другом песни орут и чуть ли не до утра. Пьяные мужики по дачам шастают. Я обычно поужинаю, закрываюсь и ложусь спать. А однажды задержалась на рынке и возвращалась уже поздней ночью. И вдруг по улице, откуда ни возьмись нарисовалась пьяная компания парней и девчонок. Не доходя до неё, я свернула в улицу. И вдруг какой-то балбес из этой компании завопил в мой адрес:
- Она не хочет с аннами встречаться. Она нас… Я сейчас её приведу, и мы разберёмся с ней.
И он погнался за мной. А я, хоть и простояла весь день на рынке, но чего-чего, а бегать-то я могла. Ещё не родился такой пацан, который догнал бы меня. В общем я такого дёру дала, что сразу оторвалась от него. И даже после того, как он отстал, я ещё долго бежала. В результате оказалась на самой дальней окраине дач п затем в кромешной темноте возвращалась к себе. Хорошо хоть, что нашла сразу. Только вот уснула не сразу. А недавно произошёл случай, от которого и сейчас смех разбирает. Дело в том, что Василий попросил меня, чтобы утром следующего дня я пришла на два часа раньше на работу. Должна была подъехать машина с продуктами, и мне нужно было принять товар. Одному там никак не справиться: надо было и разгружать, и за товаром следить. За всё – глаз да глаз. Воруют. А я что же …за день намоталась, устала. Пришла поздно. Пока приготовила поесть, пока поела. В сухомятку-то надоело. Захотелось чего-нибудь горяченького. В общем пока приготовила, поела и легла спать, было уже за полночь. Короче говоря, на первую электричку опоздала. Если - пёхом и даже очень быстро, всё равно опаздываю. Что делать? Всё равно надо идти. Нагоняй себе обеспечила. А на работу всё равно надо выходить. В общем я немытая, нечёсаная, не поевшая, с заспанными зенками рванула по дачной дороге в сторону города. И вдруг из улицы, которую я только что проскочила, вывернулся мужчина и тоже на скорости погнал сзади меня. Я обомлела. Было ещё так рано, что нигде – ни одной души. Я от него, а он паразит – за мной. Я прибавляю шаг и он прибавляет. Я – бегом, и он бегом. Оглядываюсь и вижу он такой долговязый, что в нём две таких, как я, будут. Думаю всё, каюк мне. От этого удрать не получится. Я удачно проскочила дамбу через пруд. Лихо взяла крутой подъём и вырвалась на пустую просёлочную дорогу. А мужик – за мной и не отстаёт, как привязанный. И вот уже догоняет, и почти в шею дышит. А я уже устала. Толкни он меня рукой, и я распласталась бы по земле. Ну, думаю, всё мне. Маньяк привязался ко мне. Иначе зачем он ко мне так привязался, так бежит и бежит за мной? Что делать? Единственное, думаю, надо быстрее убегать от него. От маньяка можно ждать всё. Сначала изнасилует, а потом ноги в ход пустит. Нет, уж лучше убежать. Вспомнила и шутливый совет американских полицейских, услышанный мною из телепередачи: «Если за вами гонится мужчина, лучше поддайтесь и получите удовольствие». Нет уж, какое уж тут удовольствие? Тогда совсем на работу опоздаю. Бежать. Только бежать надо. И вдруг я споткнулась о какую-то корягу, распласталась на земле и подумала: «Вот и всё. Готовенькая. Мужчина нагнулся надо мной, попытался помочь мне встать. А я, дура, заорала: «Пусти! Не дотрагивайся до меня! На помощь! На помощь!» Мужчина опешил, отпрянул от меня и говорит:
- Да я помочь тебе хочу встать.
- Знаем мы вас и вашу помощь знаем! – орала я, как ненормальная.
Мужчина совсем растерялся. А я встала. Подбородок мой ходуном ходит. Губы трясутся, как ненормальные, и я,
к стыду своему, говорю:
- Мужчина, давай по-хорошему. Получишь своё и больше не трогай меня. У меня дочка в школу ходит. Не бери грех на душу. Её надо кормить, одевать, воспитывать. Окромя меня – больше некому. Мужчина, получи своё удовольствие и отпусти меня. Если уж так приспичило, то получай, только подстели что-нибудь. Ну, курточку что ли свою. Только не потроши меня ножичком и отпусти живой. И только побыстрее управляйся. В милицию заявление писать не буду. К врачу не пойду. Вот тебе крест мой. Я перекрестилась, начала было юбку снимать и место себе выбирать, чтобы поудобнее лечь, как вдруг вижу, что мужик вот такие шары на меня сделал, губы его растянулись в улыбке, а сам, как заржёт, как замотает головой, что я на мгновение растерялась и грю ему:
- Что? Не подхожу что ли? Другой у меня нету. Какая есть, такая и есть. Когда бежал-то, наверное, видел всё. Только не губи меня. Бери своё и отпусти.
- Я всё ещё до конца никак не врублюсь, - рассказывала мне Лидуха, - и уже наполовину спустила юбку.
- Раскинула свои габариты, не обойти. Одевайся. Одевайся. Гр…ит он мне. У меня своя хабалка дома проходу не даёт. А ты ещё и здесь достаёшь. Во бабы пошли! Да с таким никакой враг не страшен.
- Наконец, я поняла, какой прикол получился и так по-доброму и ласково грю ему:
- Ты, мил человек, уж прости меня.
- Да прощаю. Только не знаю, за что. И ты меня тоже извини. На работу я тороплюсь. Боюсь опоздать. У нас с этим делом очень строго. Проспал, поэтому и приходится кое-где бегом. Страсть как не люблю рано вставать. Ну, я побегу. Извини, если напугал.
И он трусцой подался к трамвайной остановке. А я, стыдобушка, как последняя дура, как нетоптанная курочка, торопливо подтянула юбку, заправила в неё кофту, огляделась, никого вокруг не увидела и тоже побежала, но теперь уже за мужчиной на значительном расстоянии от него. Прибежала к месту работы, когда рынок только-только открылся, а машина с продуктами ещё и не думала подъезжать. Василий выкатил на меня свои бильтюки и спрашивает, что я так рано пришла, да ещё запыхалась?
- Боялась, не хотела опоздать, - ответила я серьёзно.
- А… Ну, правильно. Правильно. Молодец. Молодец. Ты ответственный человек.
Мы с Лидкой ещё долго смеялись над этим эпизодом, обсуждали его, ругали мужчин и подтрунивали над собой.
Как Тарас косил от армии.
То, что Тарас был первостатейный плут, я знала всегда, но, так сказать, в общих чертах. Больше догадывалась, чем располагала фактами. Как я позже узнала, он в молодости страшно как не хотел идти служить в армии. В уме перебрал многие способы избежать призыва и ни один не заинтересовал его. Но однажды он прочитал книгу об известном революционере Камо, о том, как он, будучи арестованным, убедительно симулировал сумасшествие, сумел убедить в своей болезни берлинских врачей и добился своего освобождения. «Вот это класс, вот это настоящий герой – мужественный и хитрый. А почему я не могу стать таким? У меня не хватает мозгов? – рассуждал Тарас. – Школу окончил на четыре и пять. Соображалка есть. Значит надо попробовать. Уж чего, чего, а дурака-то из себя корчить всегда сумею. Надо превращаться в дурака и добиваться, чтобы поместили в дурдом. Это, пожалуй, избавит от армейских тяжёлых сапог. Понятно, что в ней своих дураков предостаточно и поэтому набирать их со стороны она не должна и не будет.»
Один из «уклонистов» посоветовал Тарасу остановиться на невротическом или психиатрическом диагнозе. Тарас почитал об этом кое-какую литературу и пришёл к выводу, что эта идея заманчивая и перспективная. Одним из важных показателей невроза является вегетососудистая дистания. Но она, прочитал он в научной литературе, сегодня имеется почти у каждого второго подростка и взрослого человека. Вскоре участковый врач Мария Ивановна, знавшая Тараса и его родителей больше десятка лет, после душевной беседы, большой коробки конфет, бутылки коньяка и огромного букета цветов вписала в его медицинскую карточку задним числом, что у него периодически наблюдаются признаки вегетососудистой дистании, и что, кроме всего прочего, у него в детстве имела место травма головы, повлекшая за собой сотрясение мозга. Вооружившись таким набором диагнозов, Тарас смело переступил порог городского психоневрологического диспансера для всестороннего обследования и получения направления в психиатрическую больницу. Но до этого, чтобы не проколоться, Тарас опять обратился к книжкам по психиатрии и почитал материалы по своей болезни. Вскоре он вжился в образ человека, глубоко страдавшего неврозом. «Уж если косить, то косить по-настоящему и до конца, чтобы всё было наверняка», - думалось ему при этом. Советы бывалых уклонистов, знание глубины вопроса существенно помогли ему и образ неврастеника удался на славу. В результате врач диспансера направил Тараса в психбольницу, где его оставили для более глубокого обследования и лечения. Она находилась на окраине города и местным населением называлась просто дурдомом. Время от времени некоторые её обитатели сбегали и попадали в курьёзные ситуации. В одном из таких побегов участвовал и Тарас. Его группа из четырёх человек ранним утром вырвалась за пределы больницы, добралась до троллейбусной линии, на остановке ворвалась в кабину водителя троллейбуса, приставила к виску «нага» из высохшей коряги, заявила, что все четверо турецкие политэминранты, и потребовали изменить маршрут троллейбуса прямиком на Стамбул и прибавить скорость. На мгновение-другое водитель замешкалсяь, думая, как поступить. Кто-то из психов ткнул его кулаком в бок и сказал:
- Ну, ты! Давай ехай и не вздумай в минтовку заезжать.
- Ребята, погодите, погодите…ну, как же, как? Надо с пассажирами посоветоваться. Может быть, кому и не надо в Стамбул. Высадим сейчас.
- Нечего советоваться. Нам туда надо. Езжай, - сказал Тарас, и водитель, наконец, подумал, что ворвавшиеся к нему или разыгрывают его, или они настоящие больные. Склонившись к микрофону, он торопливо проговорил:
- Граждане пассажиры тут вот ко мне ворвались молодые парни, говорят сильно хотят к турчанкам и поэтому требуют изменить маршрут на Стамбул. Может быть, действительно свернём на Стамбул?
На мгновения пассажиры притихли, потом взорвались смехом, выкриками, непонятным шумом, топанием ног.
- Какой Стамбул!? На работу опаздываем!
- Давай на Стамбул.
- Хочу в Стамбул.
- Ну, что делать-то будем? Куда ехать? – опять спросил водитель у пассажиров. В ответ на его слова в кабину протиснулось несколько мужчин. Они попытались где уговорами, где силой вывести психов, которые обиделись на них и страстно стали доказывать, что имеют право поворачивать в сторону Стамбула, так как троллейбус захвачен и теперь принадлежит им. Но в это время около кабины водителя с диким скрежетом тормозов остановилась машина скорой медицинской помощи, и дюжие молодцы-санитары через несколько минут увезли с собою своих пациентов.
Тарасу не понравилось в дурдоме, который обычно бурлил и напоминал великое переселение народов. Каждый куда-то торопился, что-то выкрикивал, кому-то что-то рассказывал. Некоторые по коридору носились с приличной скоростью, спотыкались, падали. Чтобы не быть ими сбитыми, надо было или уворачиваться, или стоять, вжимаясь в стенку. Среди носившихся по коридору были и свои мотоциклисты, имитировавшие рёв мотора, и водители иномарок, и даже возницы, управлявшие лошадьми. Палаты дверей не имели. Всё было настежь и под присмотром врачей, медсестёр и санитаров в годах, спокойных и выдержанных, как кирпичные стены больницы. Здесь все подростки были условно распределены на группы. Тарас принадлежал к так называемой группе военкоматчиков, которые нагло и откровенно косили от армии и поэтому откровенно, наглядно демонстрировали свою недееспособность. Кто-то из них писался днём и ночью и ходил с мокрыми штанами и мочеприёмником, кто-то изображал из себя лунатика, кто-то писал матерные стихи, бродил по палатам и громко читал их.
Через несколько дней Тарас вдруг понял, что среди этой пёстрой, разбитной братии он не видит себе места. Ему уже не хотелось быть ни умственно отсталым, ни мокрым и вонючим, ни лунатиком, ни кем-то другим, похожим на обитателей психбольницы и решил уж лучше уйти в армию и отслужить положенный срок, тем более что недавно его сократили до одного года. Тарас стал активно показывать врачам, что его лечение идёт на пользу, и он уже практически здоровый человек. Его выписали из больницы, но в военкомат на него передали бумагу, где говорилось, что он прошёл в психбольнице курс лечения и считается ограниченно годным к армейской службе. Военком долго, с сомнением вертел в руках эту непонятную бумагу и решил, что, если лежал в такой больнице, значит всё же есть в этом призывнике что-то такое неординарное, ненормальное, хотя и пишут врачи, что он здоров. Военком решил, что такого полупридурка лучше не пускать в армию: натворит что-нибудь нехорошее, начнут разбираться и выйдут на него, на военкома, и станет он тем стрелочником, который всегда виноват у большого начальства. Так Тарас избавился от армейской службы. Но об этом практически никогда и никому не рассказывал, потому что заметил: всего лишь одно упоминание о том, что он лежал в психбольнице, стало своеобразной чёрной отметиной, побуждавшей смотреть на него с подозрением и всякий раз видеть в нём большую или маленькую ненормальность. Мне же он рассказал эту историю совсем недавно и то будучи в сильном подпитии. Рассказал, потом вдруг опомнился, как-то неопределённо замахал рукой и попросил, чтобы я об этом никому не рассказывала. Его просьбу я выполнила. Но не удержалась от того, чтобы записать её. Записала и не жалею об этом. В иные трудные часы и дни жизни перечитываю эту запись, как и многие другие мои записки и словно заново проживаю свою жизнь вместе с жизнью знакомых и родных. А это так здорово. Чувствую себя и умнее, и мудрее, и даже моложе, что, несомненно, тешит сердце, но в то же время порождает сожаление, что уже ничего исправить нельзя, а надо бы…
Почему он живёт со мной?
Моё возвращение в семью было для меня не только радостным событием. Я вновь обрела своё гнёздышко. Устроилась на работу. Готовлю еду для семьи, занимаюсь сыном, жду Антона с работы, кормлю его, занимаюсь другими
семейными делами. Но время от времени что-то коробит мою душу и накрывает какое-то чувство недосказанности, недозавершённости, какой-т непонятной скрытности. Про Лидку, Василия и Тараса мне, кажется, было всё известно, ясно и никаких вопросов не возникало, каждого могла бы сейчас же охарактеризовать безошибочно или, по крайней мере, могла бы уверенно сказать, кто из них какой характеристики заслуживает. Но вот об Антоне подобное сказать не могу. Сколько лет живём вместе, а я о нём почти ничего не знаю. Нет, нет. Меня это не напрягало и не мешало жить. Но после того, как я вернулась в семью, время от времени у меня стало возникать желание узнать об Антоне больше того, что я знала. При случае расспрашивала мужа о его детских и юношеских годах, как учился, с кем дружил, с какими девчонками встречался, что им говорил, как ухаживал? Но выцарапать из него что-нибудь интересное, было так же тяжело, как не поспать несколько ночей и одновременно работать несколько дней. Всё у него было как-то блёкло и буднично. В школе учился средненько, ни с кем не дрался. В школе на уроки не опаздывал.. Был заметно подвержен чужому влиянию, попадал под него легко и быстро. Его мать рассказывала мне, как ещё будучи в шестом классе, он вместе с одноклассниками ушёл с урока географии. И для этого, как он объяснял, было две причины. Стояла морозная и снежная зима. На речке, что тянулась за городом, лёд лежал в основном зеркальной гладью, и лишь местами дыбились торосы. В один из таких дней ученик его класса Саша Кочетков принёс в школу футбольный мяч, надутый и зашнурованный, и предложил со второго урока рвануть на речку, разделиться на две группы и сыграть в футбол. Сразу появились сторонники и противники этого дерзкого мероприятия. Послышались выкрики:
- На третий урок опоздаем.
- Плевать. Всё равно рисование. Порисуем дома.
- Родители нагоняй дадут.
Антон стоял молча в сторонке, но ушёл с уроков вместе со всеми. Это было в далёком детстве. Но и всё последующие годы прошли тихо, мирно, спокойно. Окончил среднюю школу, машиностроительный техникум. Перед тем, как уйти в армию, он и его друг по двору написали краской на тыльной стороне дома «Юля, Антон и Вадик ушли в армию отдать Родине долг». Пока они отдавал долг, Юля вышла замуж. Антон недолго и несильно горевал. Работа в заводе, общение с другими девушками захватили и увлекли его на многие годы. А затем в его жизни появилась я, как вскоре выяснилось, по отношению к нему не совсем умная и порядочная. Мне бы учиться у него уму-разуму, его спокойствию и такой монолитной, незыблемой стабильности. А я, как последняя дура, рванула в самый настоящий загул. Но в последнее время, мне кажется, я стала выправляться, по крайней мере, мне так думается и хочется. А вместе с этим всё настойчивее и требовательнее передо мной выростал вопрос: «Почему Антон живёт со мной? Я же предала его. Наставила ему целый лес рогов. Он об этом знает и живёт со мной. Если бы он со мной так поступил, я бы давно зло и решительно развелась бы с ним и никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не стала бы с ним жить. Предательство не прощается. По крайней мере, я в этом убеждена.
И вот наступил день и час, когда я решилась заговорить с ним об этом.
- Антон, скажи мне только откровенно, как на духу, как на исповеди перед батюшкой. Ты же верующий.
- А ты батюшка что ли, чтобы перед тобой исповедоваться?
Его слова мне были неприятны и в иное время я, может быть, сорвалась бы на грубость. Но, спросив так, он в то же время улыбнулся, и я поняла, что он сказал без зла и, как говорится, без задней мысли и поэтому одёрнула себя и заставила говорить с доброжелательной улыбкой:
- И всё же, Антоша, милый ты мой человек, скажи мне, пожалуйста, почему ты со мной живёшь? Ведь я так много принесла тебе и твоему сыну откровенной гадости. Поступила с вами, в особенности с тобой очень плохо, по сути дела предала тебя, как говорят, наставила тебе рога. Неприятно мне это говорить, а тебе – слушать. Но ведь это действительно так. И за это иной мужчина просто прибил бы свою жену, а потом развёлся бы с ней даже с мёртвой.
- Ты этого хочешь? Хочешь, чтобы я тебя поколотил или прибил бы до полусмерти, а то и до смерти? Или ты хочешь сказать, что вот тот мужик – настоящий мужчина, а я – так себе, тряпка? Ты это хочешь сказать?
- Нет. Нет. Ни в коем случае нет. Просто это один из вариантов расправы с непутёвой женщиной, какой я себя, к сожалению, считаю и какой быть не хочу.
- Ну, что же, это вот, пожалуй, самое главное. А что касается ошибок, то кто их в жизни не делает? Нет человека только хорошего или только плохого. В каждом намешано вдоволь и хорошего, и плохого. Вот у тебя получилось так, что взяли верх плохие качества. Ну, что же поделаешь? Бывает.
- И всё же, милый, ты не отвечаешь на мой вопрос. Почему ты живёшь с такой непорядочной женщиной, как я?
Он помолчал, посмотрел на меня с долей презрения, с сочувствием и нахмурил лохматые, начинающие седеть брови:
- В силу ряда факторов. Хотя бы уже потому, что ты называешь себя нехорошими словами. Нет. Не подумай, что мне это нравится. Надеюсь, что ты тем самым осуждаешь себя, а это, по-моему, главный показатель того, что так поступать больше не будешь. А потом, если уж ты спрашиваешь, почему живу с тобой, то скажу тебе следующее. По-моему, я никогда не говорил, что люблю тебя. Понимаешь, как-то мне об этом и не думалось. А вот когда ты ушла из семьи, как-то всё во мне изменилось, и я словно в чём-то растворился и исчез, словно не стало меня. Вот ты есть рядом, и я, вроде бы, есть. А без тебя меня нет. Причём почти неважно, какая ты. – хорошая или плохая, любишь ты меня или равнодушна ко мне. Получается главное в том, чтобы ты была рядом. А поэтому и получается, что без тебя не хочу быть, а с тобой вроде бы всё у меня есть, и я есть, и хочется жить, строить планы. Вот поэтому я однажды и задал себе вопрос: как мне лучше? С тобой или без тебя? И сам себе и ответил, что лучше с тобой. Конечно, лучше бы с тобой, но без твоих грехов. А уж коли они с тобой нераздельны, то пусть и они будут с тобой. Конечно, это совсем не означает, что я их одобряю. Совсем, совсем нет. Потому и живу с тобой, что мне лучше с тобой, чем без тебя. Только, пожалуйста, не заносись и не думай, что теперь со мной можно делать всё, что угодно и продолжать заводить любовников. Знаешь поговорку «сколько верёвочке не виться…». Так что я не жду от тебя большой любви. Держи себя в рамках приличия и этого будет достаточно, чтобы у нас была крепкая, надёжная, хорошая семья. По-моему, и я, и ты, и сын в этом заинтересованы и хотим сейчас этого.
После этого разговора Антон сильно вырос в моих глазах. Для меня он стал глыбой, и вся моя последующая жизнь будет теперь крутиться и вертеться вокруг него, с оглядкой на него, соизмерять с ним каждый свой шаг.
Содержание.
Слово о рукописи 1
Иголка в пищеводе 2
Моя первая попытка выйти замуж 5
Гоша влюбился 9
Тарас – любимый мой человек 13
Как я вышла замуж 17
Лидка, минты и Василий Егорович 21
Хлам 27
Как моя Лидуха вышла замуж 40
Война в моей семье 53
Василий в беде 57
Как сын отодрал меня ремнём 68
На пикнике 72
Так я стала бомжем 83
Лидуха, спасибо тебе… 88
Они нашли меня! 93
Вася 95
Решающая ночь 99
Таксистки 104
Эльвира – первая жена Василия 109
Катарина 115
Палата №113 119
Телефонная хулиганка 131
Исповедь Земфиры 136
Вася-старатель 143
Как Лидка не опоздала на работу 162
Как Тарас косил от армии 169
Почему он живёт со мной 165
Содержание 172-173
Тащилкин Юрий Евгеньевич.
Телефон 72-22-68
Сотовый 8-905-061-71-56
Записки неизвестной женщины.
( Повесть )
Слово о рукописи.
Рукопись этой книжки я купил на так называемом Птичьем рынке, точнее на той его части, которую горожане называют барахолкой. Она лежала на тележке среди огромной кучи старых книг. Моя рука сама потянулась к ней. Я повертел её в руках, не нашёл фамилии автора и спросил продавца: – мужчину глубокого пенсионного возраста:
- Чья рукопись? Кто автор?
- Не знаю. Я же книжки собираю на городской свалке. Там и рукопись подобрал. Жалко, когда книги выбрасывают.
- Сколько же она стоит?
- Не знаю. Сколько не жалко.
Я заплатил за неё, как за нормальную книгу и принёс домой. Фамилию автора так и не встретил ни на одной странице .Около двух лет она пролежала у меня на письменном столе, на виду. Всё это время я искал её автора. По этому поводу даже давал объявления в газетах и по радио. Но все мои усилия не имели успеха. Тогда я решил, не внося никаких изменений в структуру рукописи, опубликовать её под своей фамилией. Решил так в надежде, что когда-нибудь автор прочитает её и узнает в ней свою работу. Записки написаны грамотно, но своеобразно и до некоторой степени представляют собою хаотическое нагромождение эпизодов, а поэтому сюжетные линии поломаны. Но, если внимательно прочитать рукопись до конца, то эпизоды в голове читателя встанут на свои места и таким образом сюжеты выпрямятся, поступки героев станут логически оправданными и понятными.
Иголка в пищеводе.
Мне уже за двадцать. Я окончила институт и живу отдельно от родителей. Люблю читать, разбираюсь в музыке. Но только недавно осознала, как плохо я сделала, что ни в школьные, ни в студенческие годы не вела дневник. И только недавние события, испугавшие меня до потрясения, как-то почти сами собой, непроизвольно остановили мои мысли и желания на том, чтобы записывать хотя бы отдельные, наиболее ценные в моём понимании мысли и эпизоды. А дело в том, что много дней назад у меня разболелся зуб, и я впервые узнала, какая это тягостная, по-настоящему пакостная болезнь, про которую недаром говорят, что её и врагу не пожелал бы. Нет. К врачу я не сразу пошла. Несколько дней терпела и даже думала, что, если так и дальше будет, то, вроде бы, ничего, терпимо и даже пусть лучше будет так, чем позволить стоматологу забраться в мой рот. Но через некоторое время боль усилилась. Я перестала есть, затем – спать, а потом по моим щекам потекли слёзы, а износа – длинные, нескончаемые сопли. Вот тогда-то я не пошла, а почти побежала в стоматологическую клинику. Насколько мне было известно, обычная процедура посещения стоматолога состояла из записи к нему, получения талончика, нудного стояния или сидения в очереди около кабинета врача, когда со страхом и печалью невольно прислушиваешься к стонам и надрывным крикам, доносящимся из-за закрытой двери. Но у меня уже сложилась та необычная ситуация, когда во рту всё ломило и пылало, голова шла кругом, в висках что-то беспощадно молотило и болезненным эхом разносилось по моей чугунной голове. При всём этом в заплаканных глазах, как говорится, ни с того, ни с сего повисал мрак: то ли они сами закрывались, то ли их кто-то закрывал и тогда наступала непроглядная темень.
Наверное, так я и сидела бы не один час растрёпанная, сопливая и страшная, если бы не помогла медсестра
стоматолога. Она часто выглядывала из приоткрытой двери кабинета, помогала выйти тем, с кем врач уже провёл соответствующую экзекуцию, приглашала очередников. В одно из таких выглядываний она увидела меня, взяла за руку и сказала: «Анну, девочка, пойдём, пойдём к врачу. С острой зубной болью у нас – без очереди». Я была уже в таком состоянии, когда ни бояться, ни сопротивляться не могла и поэтому пошла за ней, как за поводырём – слепо и покорно. Она что-то сказала врачу и усадила меня в кресло.
Сейчас, по прошествии немалого времени стыдно всё это вспоминать. Но тогда, как говорится, что было, то было. Помню, как врач подошёл ко мне и занёс над моим раскрытым ртом маленькую ложечку и острый изогнутый крючок. И я заорала, как ненормальная:
- Не надо! Не надо!
- Не буду. Не буду, - вдруг вырвалось у врача, а крючок и ложка вдруг исчезли из поля моего зрения. Но волна страха продолжала прессовать меня. А в глазах, которые я никак не могла открыть, продолжала лежать жуткая темень. И вдруг я услышала от врача:
- Какая хорошенькая девушка. Какая милашка, какая сладушка. Такая симпапуля ещё не сидела в моём кресле. Ну, свой роток-то надо открыть, надо разомкнуть сладкие губки. Иначе как же добраться до больного зубика и как же лечить?
Помнится очень понравились мне его эти мягкие, певучие слова. Мне ещё никто не говорил, что я очень симпатичная и поэтому страшно захотелось посмотреть на человека, которому я так понравилась. И вдруг, сама не зная, как это случилось, но вместо рта я раскрыла глаза и опять увидела над собою ложечку, страшно изогнутый крючок и морщинистое лицо врача. Конечно, глаза сразу закрыла.
- Нет. Нет. Так не пойдёт. Ротик надо открыть. Открывай, открывай, - говорил врач, и в его словах я уже слышала нотки жёсткие, недовольные и даже требовательные. К тому же я уже поняла, что сколько бы я ни вдавливалась в кресло, мне никуда не деться от предстоящей зкзекуции. И я разжала губы. Челюсть отвисла и застыла в напряжении.
- Потерпи, потерпи немного. Потерпи, родная, Вижу. Вижу больной зубик- ворковал доктор. – Он весь почернел. Но не бойся. Я до него пока дотрагиваться не буду. Просто
вокруг него продезинфицирую. Потерпи, золотце.
Так как я сидела с закрытыми глазами, плотно вдавившись в кресло от страха, то я не видела, как врапч залез в мой рот и сделал в воспалившуюся десну укол, кстати показавшийся мне совсем не больным. Более того, уже через несколько минут, которые доктор то ворковал голубком надо мной, то что-то делал около своего стола, то курил около открытого окна. Мне стало легче. Зубная боль хотя и оставалась, но уже была далёкой и слабой.
- Ну, как? – спросил доктор, склонившись надо мной и пахнув на меня табачищем. – Полегче?
- Ага, - хрипло выдавила я из себя.
- Вот и хорошо. А теперь пошире раскрой свой сладкий ротик.
На радостях, что стало легче, я, дурра, такую раззяву перед ним продемонстрировала, что доктор, словно испугавшись, торопливо сказал:
- Нет. Нет. Немножко поменьше. Но хорошо. Хорошо.
Но вот что дальше произошло, повергло меня в такой шок, от воспоминаний которого я не могу освободиться и по сегодняшний день. По инерции что ли, но я продолжала держать рот максимально открытым. И вдруг я увидела, как доктор уронил в него маленькую, тонкую, блестящую иглу. Она упала на самый корень языка. Доктор растерянно ойкнул, а я, испугавшись, что игла попадёт в дыхательные пути, сделала глотательное движение. В это же мгновение я поняла, что произошло страшное, сорвалась с кресла и заорала во весь голос:
- Что мне делать? Что мне делать?
- А врач спокойненько сказал мне:
- Успокойтесь, милочка. Успокойтесь. Ничего страшного не случилось. Естественным путём сама выйдет.
Но, чем больше он говорил мне это, тем глубже я осознавала, что его слова - самая настоящая чушь и надо что-то срочно делать. Меня взял такой страх, что казалось мои волосы на голове поднялись. Страх взял ещё и оттого, что стоматолог, уронивший мне в горло иглу, совсем не торопился доставать её оттуда. И получалось совсем по поговорке: « Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». В общем я рванулась от стоматолога к лору, благо, что эти кабинеты располагались по одному узкому и длинному коридору. В очереди стоять или сидеть я уже не могла. Лор спокойно и обстоятельно осмотрел меня и сказал, что в горле иглы уже нет, что она , наверняка, в желудке, а это уже не его территория, не его специализация. Я прибежала в больницу и предстала перед врачом, который лечил желудок. На моё счастье он ещё работал – последний час своей смены и последний день перед отпуском. Что пережила я в его кабинете, известно мне одной. Хорошо, что с утра ничего не ела, и пищевод мой был пустым и чистым. Вскоре на мониторе компьютера я увидела иголку, которая лежала на дне желудка. Тётя-врач вооружилась эндоскопом с магнитом, подхватила иголку и виртуозно вывела её из пищевода. Медсестра, работавшая с ней, вытерла полотенцем мне лоб, залитый потом, щёки и сказала:
- Успокойся. Всё позади.
Вот с этого времени я стала записывать в основном то, что производило на меня впечатление.
Моя первая попытка выйти замуж.
Странно, но после со всей этой истории с иглой во мне что-то изменилось. Что это, я не сразу поняла. Но оно сделало меня другой - прибавило силы и уверенности в себе и, как показалось, в какой-то степени породило детскую бессмысленную задиристость, желание показать, что я что-то значу и вытирать ноги о себя никому не позволю. Вместе с тем во мне появилось странное чувство, больше похожее на тревожное ожидание того, что вскоре напорюсь на что-то острое и буду переживать долго и болезненно. Ко всему этому душевному неспокойствию добавлялось ноющее, тоскливое чувство, шедшее от того, что у меня не было парня. От этого временами я чувствовала себя ущербной, такой несчастной, что, придя с работы, вечерами сидела дома, читала книги, смотрела телепередачи, скучала и горевала, что я такая горькая и несчастная.
А в последнее время почему-то часто стала вспоминать своих родителей, детство и отрочество. Мы жили в небольшом степном городке, а семья наша, как сегодня иногда говорят с лёгкой руки журналистов, была крайне неблагополучной. Нет, в материальном положении мы были, пожалуй, очень даже благополучны. Отец и мать много трудились, хорошо зарабатывали. Но не только богатства, а и мало-мальски значимого добра не нажили. Деньги утекали, как вода сквозь пальцы, Дело в том, что и отец, и мать много пили и щедро угощали своих многочисленных друганов. Отец чувствовал себя хозяином в семье и вёл себя так, словно все ему были обязаны. Наверное, поэтому у нас были частыми скандалы и драки. Когда отец приходил пьяный, я решала свою главную задачу: хватала одежду, младшего брата и убегала из дома. Бедная моя мама не всегда могла сделать то же самое. Уворачивалась от кулаков разбушевавшегося мужа или подолгу выслушивала его пьяные поучения. И сейчас в глазах у меня стоит обычная картина: пьяный отец в трусах и в майке сидит на столе, сигарета прилипла к губе, готовая вот-вот сорваться и упасть на пол, мать сидит перед ним на старой, скрипучей табуретке, а он допрашивает её:
- Ты почему, когда покупаешь на базаре картошку, не смотришь на весы? Ты думаешь он пять килограммов тебе взвесил? Не больше трёх килограммов. А заплатила ты за пять килограммов. Вот поэтому мы так и живём, что нам всегда не хватает денег. На весы надо смотреть и не только на рынке, но и в магазине, а в магазине – особенно. Там, сплошные воры. Как же? При харчах и не воры? Так не бывает.
Мама обычно убегала из дома, когда ей удавалось отобрать у отца все сигареты, спички и уложить его спать. Дело в том, что он имел привычку ложиться в кровать с дымящейся сигаретой, отчего у нас уже не раз был такой пожар, что мы еле-еле спасали дом. И мне, и братишке, и маме не раз приходилось ночевать в подвалах или сараях. Сколько помню свои детские и отроческие годы, у нас в доме всегда было не прибрано, грязно, неуютно.. Отец, мать и мы, дети, с утра до вечера ходили во дворе и дома в ботинках или сапогах. Разувались только тогда, когда ложились спать. Обувь обычно стояла около койки и чадила густой вонью на весь дом. Мои робкие попытки навести чистоту к положительным результатам не приводили, Одевалась я бедненько и так плохо, что чувство стыда за мою одежду гложет меня и по сегодняшний день. Помню ботинки или сапоги носила даже тогда, когда они, как мы говорили, уже настойчиво начинали просить есть: отваливалась подошва, расходился по швам верх. И одежду, и обувь приходилось ремонтировать самой. На то, чтобы купить что-нибудь новенькое, у родителей практически никогда не было денег, а если и появлялись они, то без колебаний уходил на приобретение спиртного. И всё же своих родителей я вспоминаю с чувством благодарности хотя бы за то, что они меня родили, причём именно в то советское время, когда не было у нас такого глубокого расслоения на бедных и богатых. И я, бедненько одетая, не всегда сытая, не чувствовала себя в классе изгоем, к тому же училась хорошо, участвовала в классных и общешкольных мероприятиях. Учителя меня хвалили, многим одноклассникам ставили в пример. Жилось мне трудно, но интересно и радостно. После окончания школы, техникума, или как стали его называть колледжем, окончила институт, устроилась на работу, сняла квартиру и уехала из дома.
Однажды подруга познакомила меня с парнем. Я стала встречаться с ним. Вскоре он пригласил меня в гости к себе. Жил с родителями. И тут я поняла, что увидела свою давнюю тайную мечту и обомлела: большая, просторная квартира, кругом – ни пылинки, ни соринки и ни одной лишней вещи. Посреди гостиной – большой круглый стол, покрытый белоснежной скатертью, а на ней – тоже белая, фигуристая ваза, разрисованная крупными яблоками. Обалдевшая, затаившая дыхание, я смотрела на всю эту красоту, как на потусторонний мир, и думала, что у меняв семье обязательно будет так же, а Серёжка, которого я и знаю-то всего неделю, обязательно станет моим. Так и получилось. Через месяц интенсивных встреч мы стали жить вместе. Я настаивала, чтобы мы зарегистрировались. Но Серёга категорически отказался это делать. Аргумент самый простой – надо пожить вместе, посмотреть, как это всё будет выглядеть, понравится ли . Уже тогда я почувствовала в этих словах откровенный цинизм. Но, к сожалению, он меня не задел и не остановил наши отношения. Но, если и задел бы, то наверняка не остановил бы меня, потому что Серёга мне сильно нравился и я не смогла бы сама порвать с ним отношения. Он мастер спорта по гимнастике, высокий, худощавый, гибкий, но стройный и статный. Прекрасные физические данные дополнялись смазливым лицом, голубыми, как синичкины яички, глазами и обворожительной улыбкой. От всего обилия этих достопримечательностей я теряла себя и превращалась в пластилин, из которого можно было лепить всё что угодно. Серёга это видел и наглел с каждым днём, видно, в надежде, что никуда я от него не денусь. Стал хамить, грубить мне и поглядывать на девочек. Ссорились часто и круто. Дело ещё в том, что я оказалась девушкой далеко не самой хорошей: стала покуривать, выпивать и тоже ходить налево. Ещё лет пять назад если бы мне кто-нибудь сказал, что я стану такой, ни за что не поверила бы, более того, могла бы и наплевать в лицо. Но сейчас, как ни горько сознавать, появились во мне эти слабости и что также печально у меня не было желания противостоять им, потому что от них ловила кайф, принимала его с желанием и, как мне казалось, отдыхала душой от хамства и грубости своего гражданского мужа, точнее, сожителя. Ссоры наши продолжались и никаких признаков их окончания не виделось. Постепенно стала уставать от них. Но, пожалуй, самое главное и самое тревожное было то, что у меня стала пропадать любовь к Серёжке. В наших скандалах с обеих сторон стали появляться матерные слова. Более того, мы стали драться. Причём первой сорвалась я и…влепила своему бойфренду, когда узнала, что он изменяет мне с моей подругой, которая в свою очередь из-за этого посмеивается надо мной. Меня переполняли тяжёлые, противоречивые чувства: ревность, злость, обида, любовь и ненависть к нему. Мне так всё это надоело, и я так устала от всего этого. А мой Серёга оправдывался, винился, просил у меня прощение, становился передо мной на колени, целовал мне ноги, поднимал на меня руку и по-прежнему ходил налево. Наконец, за ссорами последовал разрыв отношений. Но в результате мне стало ещё тяжелее, потому что я очень любила его и не могла быть без него. Особенно мне нравилось, когда он стоял передо мной на коленях и просил прощение. Моё положение иногда складывалось в настоящий анекдот: посылаю его ко всем чертям и через некоторое время звоню ему и справляюсь, как доехал? В общем расходились и через некоторое время вдруг осознавали, что друг без друга не могли и дня прожить. Однажды не жили вместе несколько месяцев. Он уже другую нашёл и чуть было не женился на ней. Я же за это время сменила двух парней. Но однажды мы с Серёгой нечаянно встретились, обрадовались друг другу и опять стали жить вместе. Но в нашей совместной жизни почти с математической точностью стали повторяться обиды друг на друга и крутые, с мордобоем ссоры. А однажды, когда мы были в очередном раздрае, я оказалась у подруге на дне рождения. Пила виски, коньяк и захмелела так, что превратилась, по выражению подруги, в настоящий хлам. Она позвонила Серёге и попросила его, чтобы он забрал меня. Как потом она объясняла мне, так она хотела свести и помирить нас. Но всё получилось наоборот. Он приехал разъярённым и злым. Вытянул меня из-под стола, задрал сзади юбку и при всех отстегал меня своим ремнём, затем взвалил на спину, отнёс в машину и отвёз домой.
Вот так закончилась моя первая попытка выйти замуж.. Переживала я её страшно тяжело, почти ничего не ела и превратилась почти в щепку. Душа изболелась, извелась, перестала нормально спать, словно подцепила вирус бессонницы. Незаметно пришла к желанию покончить с собой. Но как-то незримо притупилась, угасла, улеглась и успокоилась душевная боль, появились сон и желание опять любить и быть любимой.
Гоша влюбился .
После моей неудачной попытки выйти замуж я испытала на себе наплыв тяжёлой волны самых противоречивых чувств. В них, казалось, было всё и в первую очередь – разочарование и неверие в возможность когда-либо найти порядочного человека. В какие-то моменты стало невмоготу жить одной и захотелось, чтобы рядом была хоть какая-нибудь живая душа. Собак я не люблю. Они мне казались грубыми и злыми и в любую минуту способными укусить и убежать. Кошек я тоже не хотела и боялась, но так сказать особой боязнью, которую иногда даже сама не понимала. В кошке мне виделась какая-то таинственная, магическая сила. Её взгляд казался мне колдовским, ненормальным, идущий откуда-то из глубины преисподней и пугающий своей таинственностью. А утверждение многих женщин о том, что кошки чувствуют, где и что у человека болит и что они обычно ложатся на это место и даже излечивают иногда, повергало меня в глубокий шок и растерянность.. А всякие там хомячки и крысы вообще вызывали у меня отвращение. Вот поэтому я как-то почти неожиданно для себя остановилась на птице. Но видеть птицу в клетке тоже не хотелось, как не хотелось и всё время переживать и думать, что она в неволе по моей причине. Стала перебирать в памяти, какие птицы более всего одомашниваются и остановилась на попугае. Первое, что меня в нём привлекло, так это его оперение – яркое, изящное, радующее глаз, даже мысли вызывающие какие-то необычные, экзотические. Оказалось близким моему сердцу и его молчаливая степенность. В общем я купила на птичьем рынке попугая Гошу. Он показался мне исключительно умным, добрым и очень красивым. Я быстро привязалась к нему и старательно ухаживала за ним. В клетке у него всегда была еда. Клетка не закрывалась, и Гоша свободно перемещался по квартире, но всё же значительную часть своего времени проводил в клетке. Жил в своё удовольствие и не имел никаких забот и хлопот. Сам ел, сам спал, сам песни пел и сам с собою разговаривал. И гулял по квартире в одиночку. Вот и подумала я, что оказывается далеко не каждой животине нужно общество себе подобных. Вот он – пример перед глазами. Живёт Гоша один и ничего ему больше не надо, всем доволен и ничего не просит и никаких планов на будущее не строит. Спокоен, красив, опрятен и чист и никакие любовные страдания его не потрясают и с ума не сводят. Чего ещё надо желать?
Но довольно скоро я убедилась, что относительно Гоши была неправа. Тот параллельный мир, который существовал рядом с нами, во многом копировал нас и даже имел определённую долю интеллекта, чувства и душевные волнения. В этом я вскоре убедилась на примере Гоши. Жил-то он у меня холостяком, но я как-то об этом и не подумала. А напрасно. Подоспел новогодний праздник, и меня одинокую и неприкаянную потянуло назад, в прошлое, в те далёкое детское время, когда на новый год у нас в квартире стояла наряженная ёлочка. Причём устанавливала и наряжала её я сама. Помнится однажды мне так и не удалось найти настоящую ёлочку и тогда я нашла большой куст высохшего бурьяна, отряхнула от снега, принесла домой и украсила его игрушками. Но теперь я взрослый человек, работаю, имею деньги, живу в городе. Так вот под новый год я купила настоящую ёлочку, нарядила её разноцветными игрушками и вдруг заметила, что мой Гоша пропал. В клетке его не было, на люстре, куда он любил садиться, когда лампочки не горели, он тоже отсутствовал.. Не было его и на форточке, на которой он иногда любил кататься. Я не на шутку встревожилась, стала искать его по всей квартире. Нашла в середине ёлочки никак не реагировал на моё вторжение в его личную жизнь и молча наслаждался встречей с любимой и, как показалось, был даже в глубоком трансе. Дрогнуло моё сердце, и горячая волна нежности и ласки к Гоше накрыла меня и унесла в сладкий, сказочный мир любви и надежды. И я на мгновение позавидывала Гоше и его подруге. Стеклянная головка и стеклянные глазки в тот же миг спустили меня с неба на землю, и я опять подумала: «Ну, что хорошего он в ней нашёл?» И в то же время мне было жаль разлучать влюблённую парочку, поэтому стеклянную попугайку я поместила в клетке. Гоша, не медля, рванул за ней, уселся рядом, видно, немного успокоился, а потом такое началось, отчего я подумала, что у Гоши был медовый месяц. Он принялся ухаживать за своей подругой с такой страстью и нежностью, что, с одной стороны, мне стало жаль его, с другой – я вдруг почувствовала в себе зависть и подумала с сожалением, что за мной так никто не ухаживал и вряд ли будет ухаживать. Видно, Гоша истосковался по любви, и его прорвало. Он прижимался к ней, пел любовные песни, вдохновенно и изобретательно, на разные голоса и интонации. В них звучали ласка и нежность, сердечный стон и глубокая боль. Я вслушивалась и иногда не верила своим ушам: неужели эта экзотическая птица способна на такие глубокие и сильные чувства? Но стеклянная попугайчиха никак не реагировала на старания Гоши и глухо и тупо безмолствовала. Тогда он пел громче, изобретательнее, выводил непостижимые рулады, разочарованно осекался и с осуждением смотрел на неё. Иногда отлетал от неё, делал перед ней какие-то замысловатые фигуры, похожие на танец, и ждал того же от своей пассии. Иногда он набирал в клюв воды и предлагал своей избраннице. Он уговаривал её на своём птичьем языке, широко раздвигал крылья, словно хвалился, какой он красивый и большой, складывал их и то опускал, то поднимал перед нею свою красивую головку и замирал на мгновения, ожидая от неё ответа. Но стеклянная кукла со стеклянными глазками упорно продолжала молчать От такой неблагодарности Гоша начал выходить из себя. Все его движения становились резкими, горячими, нервными. И вдруг он позволил себе такое, отчего ужаснулась даже я. Он ударил её лапой, как мне показалось, наотмашь и очень сильно. Но стеклянная кукла даже не нахмурилась. Тогда он ударил её ещё и ещё и пробил ей стеклянную грудь. Я испугалась, что Гоша поранит себе лапу и убрала из клетки игрушку. Чёрной пустотой в боку у неё зияла дырка. «Странно, почему Гоша подумал, что она девочка и влюбился в неё? - постоянно думается мне. – Ну, во-первых, наверное, оттого что она миниатюрная, меньше и слабее его и уже одно это вызывало у него чувства жалости к ней и рождало желание защиты, а во-вторых, она была так разрисована, разодета, что вся блестела и пестрела и это тоже, видно, привлекало его внимание и вызывало любовные чувства. Казалось бы, ну, что тут особенного? Птица есть птица – существо неразумное, не человек. Однако и ей понравилась пёстрая, красивая расцветка. Словом понравилась красота. « А губа не дурра, - как говорила моя бабушка. = Как и людям, нравится красивое. Интереано, а как всё же птицы различают, что красивое, а что некрасивое? Скорее всего различают от пёстрого и яркого. Скорее всего это пёстрое и яркое воздействует на их нервы и вызывает желание видеть это яркое и пёстрое. Видно, птица тоже имеет душу и способна и хочет любить». В связи с этим мне часто вспоминаются слова Лидухи: «Если женщина выходит за пределы своего жилища, где она может ходить хоть в трусах, хоть без них, хоть непричёсанной и неумытой, но, если она выходит, то обязательно должна выглядеть на «Ять». Это я от неё слышала, когда мы были ещё в интернате. И действительно на людях она всегда была опрятной и свежей, конечно, по возможности, если позволяли условия жизни. Тяга к тому, чтобы выглядеть на «Ять», помогала ей оставаться в форме, когда она стояла на рынке в морозную стужу и жила в дачном домике. Конечно, ничего в этом нового и оригинального нет. Женщины всегда стараются выглядеть привлекательными. Но всё же Лидкин принцип за пределами квартиры выглядеть на «Ять» жил во мне и словно следил за мной, чтобы я его строго блюла. А случай с Гошей утвердил и усилил во мне старую, как мир, истину, что женщина всегда должна быть яркой, привлекательной настолько, чтобы взгляд мужчины цеплялся и задерживался на ней, чтобы сердце его учащённо колотилось, а дыхание срывалось и задерживалось.
Попугай Гоша ещё долго и счастливо жил у меня в семье. Был нашим общим любимцем и немым свидетелем нашей семейной жизни. Сын научил его произносить слова «Гоша – умный и красивый». А однажды мы услышали от него «Хочу выпить. Хочу выпить». Больше всех смеялся сын, и я поняла, что это он научил его этим словам. Как-то почти само собой сложилось так, что мы поняли: Гоша слушает нас и поэтому мы свой разговор между собою вели с определённой оглядкой на Гошу.. Удивительно, но далеко не все наши фразы он копировал. Я ни разу не слышала, чтобы он воспроизводил грязные, обидные слова сыном Володькой, сказанные в мой адрес. Видно, понимала птица, что плохо, а что хорошо.
Тарас Акимович – любимый мой человек.
Но, как оказалось, меня уже поджидали новые приключения и испытания…
Бывало прихожу с работы, а дома меня встречают пустая квартира и гробовая тишина. Иногда есть хотела так, что по коже, казалось, голодная судорога валом перекатывалась. Но так как угощать было некого, то и готовить совсем не хотелось. Пожую бутерброд, выпью стакан чаю и – сыта. Вот уж когда я сполна познала, что такое одиночество. Убегая от него, стала ходить по гостям. Но вскоре заметила: мужья подружек откровенно флиртовали со мной, а их жёны косились на меня, молоденькую и симпатичную. Видно, боялись, что отобью мужа. Конечно, это чушь несусветная. Никого отбивать я не собиралась. Но по гостям ходить перестала.
И вот в это время моя разлюбезная подруга Лидка решила познакомить меня с сорокалетним мужчиной. Разница в возрасте у нас была почти в полтора десятка лет. И сделала она это весьма оригинальным способом. Не сказав мне ни слова, дала объявление в газету о том, что молодая и симпатичная девушка хочет познакомиться с мужчиной 30-40 лет. Я чуть было не поругалась с ней, когда узнала о её инициативе. Бесполезное это дело думалось мне: хорошие мужики все давно разобраны женщинами и крепко удерживаются ими.. Каждый хороший мужчина сегодня – на вес золота , на строжайшем учёте и бдительно охраняется. Все схвачены, все приватизированы.
Но мой новый знакомый оказался, как говорится, мужчиной что надо: ростом повыше меня, симпатичный, умный. При знакомстве подарил мне огромный букет цветов. Я так обрадовалась и так была тронута, что первые минуты встречи заикалась на каждом слове и уж, когда поняла, что заика ему не нужна, взяла себя в руки и больше не позволяла себе заикаться. Затем цветы были на каждом свидании. Он буквально завалил меня ими. Сразу поняла, что я ему понравилась и что наши отношения будут иметь продолжение. Меня это окрылило. Иногда мне казалось, что я не ходила, а летала и строила планы на будущее. Тарас Акимович (так звали моего нового бойфренда) работал вахтовым способом. Две недели трудился на нефтяной вышке, две очередные недели был свободным и занимался своим бизнесом: на берегу Волги имел с братом небольшую пилораму. Не скажу, что у нас всё так гладко и быстро пошло. Он в годах, а я тоже уже не совсем молоденькая. Всё же некоторое время присматривались друг к другу. Ну, быть может, он в большей степени это делал. По крайней мере мне так показалось. А я, словно пятнадцатилетняя девчонка, на радостях сразу все тормоза отпустила. И уже в первые две недели между нами произошло всё, что бывает между мужчиной и женщиной, когда они живут вместе. Тарас жил в двухкомнатной квартире с матерью и братом и поэтому часто оставался у меня. Для меня это были такие счастливые дни, что и сейчас, по прошествии многих лет вспоминаю их с благодарностью. У нас часто бывало так, что я весь день находилась на работе, а он оставался у меня дома. Так вот не на диване валялся или с дворовыми мужиками козла забивал, а ходил на рынок и по магазинам, готовил еду, убирал в квартире, ремонтировал, пилил, сверлил, в общем без дела не сидел. А когда я приходила с работы, он надевал на себя фартук, усаживал меня за кухонный стол, и, пока я не наемся, суетился вокруг меня. Спать ложились рано и, как молодые, долго шептались и целовались, обнимали и гладили друг друга. А уж что касается секса, то скажу откровенно, что такого сладкого секса я не имела ни до Тараса, ни после него. Как только наступала ночь, я превращалась в бесстыдную похотливую бабу, которая в постели теряет голову и живёт только своими чувствами и желаниями. И что удивительно, мне не было стыдно ни перед Петром, ни перед собою. А впрочем, чего стыдиться? – спрашивала я себя. – Я никакого преступления не совершала. Тарас давно в разводе с женой, свободный, никому и ничем не обязанный и, как я всё больше и больше убеждалась, любил меня. А все эти чувственные наслаждения, как сон, еда, даже отправление естественных надобностей, преступлением, как я понимаю, не являются. Так устроен человек, а поэтому и ругать, и оправдывать себя за них нет необходимости. Так что признаюсь я жила, как в раю и всё чаще и основательнее стала думать о том, чтобы наши отношения закрепить регистрацией в загсе, узаконить их и не считать себя сожительницей, человеком, временно пребывающим в райском состоянии. Выходит захотелось рая надёжного и до конца жизни. Но то ли сама природа воспротивилась этому, то ли я была такая наивная, только пребывание в раю неожиданно быстро завершилось. Через несколько месяцев стал мой милый задерживаться на работе – приезжать с вахты не через неделю, как обычно, а дней через десять а то и двенадцать, стал ночевать у матери, на мои телефонные звонки не отвечал и на мои вопросы отделывался общими фразами. Я переполошилась и позвонила его брату. Он сказал мне, что у них большие проблемы в их маленьком бизнесе. Точнее говоря, их пилораму отбирают у них за долги. И поэтому, чтобы сохранить бизнес, им нужны немалые деньги. «Мы пытаемся взять кредит, - рассказывал брат, - но так как у нас зарплата небольшая, банк нам отказывает в кредите. Тарас вне себя, ругается матом, психует, бесконечно курит, начал пить водку. Перспективы никакой не видит. Позеленел и почернел лицом. Ночи напролёт не спит.». Ну и что? Разве моя добрая душа не ёкнула, не дрогнула. Разве может она бросить в беде близкого, тем более любимого человека? Не может. Сама будет последнюю корку доедать и помогать человеку. Это же в крови у нас, у русских. Или, простите почти за матерное слово, это в нашем менталитете. В общем я решила взять на себя кредит и помочь любимому человеку. Но вдруг столкнулась с тем, что и меня банк поставил под сомнение, мою способность выплатить кредит, после чего впервые в жизни я пришла в церковь, молилась при свечах перед иконой и просила бога помочь мне. И бог услышал мои молитвы. Чудо свершилось: банк вошёл в моё положение, смилостивился и выдал мне кредит, не смотря на мою небольшую зарплату. Да ещё какой кредит! Мой суженый был вне себя от радости. Была довольна и радостна и я. Действительно, думалось мне тогда, существует божья милость и божья помощь. Как легко и радостно жить, осознавая, что она действительно есть. Я оформила кредит на себя с обязательством выплатить его через пять лет. Скажу откровенно: надеялась, что за это время Тарас станет моим законным мужем. Мы ещё довольно молоды. Будем работать и кредит легко выплатим. В конце концов многие живут с кредитом. Мой суженый написал мне расписку, что получил от меня крупную сумму денег. На радостях зацеловал меня. Целовал руки и всё приговаривал, что я необыкновенная женщина, что такой во всём мире больше нет, что я не просто хорошая, я суперчеловек.
Но на этом дифирамбы в мой адрес и прекратились. За ними последовало сухое, вязкое и длительное молчание. Сам не звонил. На мои телефонные звонки не отвечал. Через два месяца прислал СМС-ку: «Скоро встретимся и поговорим серьёзно». Но время шло, а встречи так и не получалось. Наконец, получила коротенькое письмо, что-то вроде записочки, где говорилось, что он выставил свою квартиру на продажу. А когда продаст квартиру, расплатится с банком, сохранит и приумножит свой бизнес и начнёт зарабатывать хорошие деньги. Затем получила от него второе письмо-записку, в которой сообщал, что лежит в больнице и, по всей вероятности, скоро будет прооперирован. Я глубоко опечалилась, накупила сумку фруктов и различных деликатесов и чуть было не поехала к нему в больницу, но остановилась чуть ли не у порога. Обзвонила все больницы города и ни в одной не обнаружила своего любимого. Так постепенно я осознала, что Пётр меня обману по-крупному, предал, растоптал, унизил и посмеялся над моей бабьей доверчивостью. Но удивительно, что где-то глубоко в душе, в самых тайных и тёмных её закоулках, притаившись смирёхонько лежала надежда на то, что всё случившееся не более приснилось или пригрезилось в лёгкой полудрёме или просто придумалось в качестве мифа и, как ни странно, чувствовала в то же время, что появись он сейчас передо мною, всё простила бы ему, всё начала бы сначала и, наверное, всё повторила бы с кредитом. Но оказалось, что ни природа, ни всевышний, ни я на такие чудеса не способны и поэтому вот уже многие годы я живу одна. И что самое страшное для меня было осознавать, что такого, как Тарас, я никогда не найду. Душа болит, сердце щемит, бессонница и тоска, кажется, скоро окончательно доканают меня. Порою кажется, что жизнь окончательно потеряла свою привлекательность и ценность. Только сейчас я по-настоящему поняла, что жизнь имела смысл тогда, когда можно было о ком-то заботиться, быть востребованной и полезной, дарить свои чувства, видеть счастливые, любящие тебя глаза.
Как я вышла замуж
А вчера я опять познакомилась с мужчиной. Ему под сорок, он одного со мной роста и такой худой, что, кажется, он – это одни кости, туго обтянутые кожей. У него большой, немного с горбатинкой нос, большие навыкат глаза. В этой части лица у него было что-то от хищной птицы. Взгляд обычно плотный, продолжительный и в то же время где-то на заднем его плане просматривалось спокойствие, похожее на дебильность и туповатость. Я обычно не выдерживала его взгляда и не отворачивалась, а опускала лицо с лёгким внутренним смятением. Поначалу именно этот задний план его взгляда задевал и напрягал меня. Мне всё казалось, что он забирался мне в душу и придирчиво рассматривал её изнутри. Но постепенно заметила и осознала, что делал он это как-то механически, без цели и поэтому постепенно смирилась с его проникающим взглядом, привыкла к нему и не втягивала от него голову в плечи. Антон, так звали моего нового знакомого, около двадцати лет назад окончил среднюю школу и всё это время работал подкрановым рабочим. В горячем цеху. Книжек не читал, по театрам и кино не ходил, увлекался рыбалкой или во дворе дома часами «забивал» козла с местными мужиками. Антон был мягким, покладистым, совсем неконфликтным человеком и совсем неинициативным. Всё, что его окружало и чем он занимался, его устраивало и большего он не желал. Антон жил с матерью и двумя сёстрами в большой трёхкомнатной квартире. Меня это как-то сразу и основательно задело и напрягло. Неужели он девственник? Тогда здесь, как говорится, что-то не так: то ли больной, то ли гомик.. Опять же как-то само собой получилось, что в наших отношениях я взяла инициативу в свои руки. По моей инициативе мы ходили в кино и театр, гуляли по центру города и по набережной, бродили по паркам. Так же постепенно проявилось, что Антон оказался довольно прижимистым, настоящим жмотом. За билеты в театр и кино деньги мне не отдавал, хотя я у него их и не просила. Но мог бы и сам догадаться. Живём-то на одну зарплату. В кафе, не говоря уже о ресторане, не приглашал. А ведь иногда очень хотелось посидеть, особенно на набережной, посмаковать мороженое, поглазеть на проходившие теплоходы. Конечно, я могла бы всё это и сама организовать. Но признаюсь хотелось, чтобы всё это исходило от мужчины. Но Антон к этому был, как говорится, нем и глух.: то ли жадность раньше его родилась, то ли не понимал и не чувствовал, что хотелось мне. Да ладно, думалось мне. В конце концов это не самое главное. А то, что мужик прижимистый, это для семьи, пожалуй, даже хорошо. Будет тянуть не из семьи, а в семью, что для семейной жизни самый раз. Так я постепенно стала думать об Антоне, как о будущем муже, хотя не только любви, но и мало мальской симпатии к нему не было. Пожалуй, единственное, что мне нравилось в нём – это его спокойствие, покладистость, готовность соглашаться со мной во всём. Это качество, вроде, и тешило моё сердце, и в то же время вносило в наши отношения какую-то преснятину, скучную и неприятную. И всё же день ото дня во мне крепла мысль о тои, что Антон мог бы стать моим мужем. Пусть он не яркая личность, пусть в нём нет той изюминки, которая заставляла бы постоянно думать о нём. Но он такой человечный, такой обыденный. С ним легко и просто, не нахамит, не обругает. Что ещё надо для семейной жизни? Любви? Да. Любви, хоть немного, хоть щепотку. Но ничего. Как говорили в старину: «Стерпится – слюбится». Привыкнится и всё будет путём.
Постепенно в моей непутёвой голове созрела идея подтолкнуть Антона к браку со мной. А что? Хватит и так мы с ним уже полгода ходим, как жених и невеста. Но, прежде чем это сделать, я решилась проверить его как мужчину, После очередного посещения последнего сеанса кино я пригласила его к себе и предложила остаться и переночевать. Он охотно согласился. Хорошо поел. Выпил водки. Посмотрели телевизор и легли спать по разным постелям. Но через некоторое время он перебрался ко мне. Что произошло дальше подробно расписывать не буду, а произошло то, что и должно было произойти, что я запланировала и по чему давно истосковалась. Но увы…Произошло как-то всё не так, как хотелось, думалось, представлялось. Ни хороших слов от него не услышала, ни ласки. Не погладил, не обнял, не поцеловал. Как только оказался рядом, сразу принялся снимать с меня грубо и быстро остатки одежды. Я непроизвольно ужалась, даже попыталась сопротивляться, но он вдруг заорал на меня: «Что я тебе не мужик что ли? Или тебе другого подавай? Я молча, покорно отдалась ему, замкнулась и ушла в себя с чувством горечи, стыда и обиды. Антон сделал своё дело, удовлетворив себя, сходил на кухню, попил воды, лёг в свою постель и уже через пару-тройку минут заснул крепко и до утра. А я ещё долго переворачивалась с боку на бок и думала: «Неужели и дальше секс для меня будет таким противным? А если так, то как же быть, зачем нужна такая семейная жизнь, только для того, чтобы родить детей? А всё остальное вычеркнуть?» Заснула я уже глубокой ночью. Спала хорошо. А, проснувшись, как ни странно, чувствовала себя отдохнувшей. Грязного ледыша на душе не было – видно растаял. Я торопливо сделала Антону завтрак. Он хорошо поел, даже поблагодарил и поцеловал в щёку, а когда направился к выходу, в этот момент меня словно кто-то кулаком в лоб ткнул, и я сказала: «Вот что, милый, после работы приходи ко мне. Оставайся у меня, и мы будем жить, как муж с женой…если ты, конечно, хочешь. А попозже даст бог зарегистрируемся».
Он словно ждал такого поворота в наших отношениях и, Не задумываясь, сказал «приду» и посмотрел на меня хищным, колючим взглядом, словно спросил, насколько твёрдо моё решение. Я почувствовала, как побежал холодок по спине и опустила голову.
Через месяц я сказала ему, что надо зарегистрироваться, на что он ответил всё так же спокойно и, не задумываясь:
- Ну, что же, если хочешь, давай зарегистрируемся.
Да, признаться, я очень хотела и через месяц стала, так сказать, нормальной замужней женщиной, которой теперь можно подумать и о ребёнке. Как и положено ему было природой, он родился через девять месяцев здоровенький, крепенький, горластый и жадный до еды. Антон по-прежнему работал на заводе, в свободное время, а у него его было немало, забивал козла с мужиками. Я смирилась с этим, потому что Антон работал в сильно загазованном отжигательном цехе и своё длительное пребывание на улице он объяснял тем, что ему хотелось и требовалось побольше подышать свежим воздухом. Я соглашалась с ним, мирилась с тем, что он мне практически ни в чём не помогал дома. Мирилась, пожалуй, ещё и потому, что Антон не пил, не курил, был мягким, покладистым, не придирался ко мне по пустякам, не выговаривал мне за какие-нибудь мои оплошности. В еде был неприхотлив, ел всё, что ни приготовлю. Носки занашивал до дыр, пока сама с него не сниму и не дам ему новые или наскоро зашитые. Что ещё надо для счастливой семейной жизни? Но ощущение счастья не приходило, а вместо него появилось и осталось, как потом оказалось, устойчивое отвращение к интимной жизни с Антоном. Я превратилась в женщину из анекдота: занимается женщина любовью, смотрит вверх и озабоченно думает: «Надо бы потолок побелить, обои на стенах сменить». Всё чаще интим с Антонов превращался для меня в пытку. На это время хоть убегай из квартиры. Дошло до того, что мне было неприятно, если он дотрагивался до меня. Я всячески увиливала от секса, ссылаясь на плохое настроение, а самой частой отговоркой у меня была ссылка на то, что, якобы, у меня болит голова. Однажды перед сном Антон протянул мне стакан воды и таблетку и сказал:
- Выпей.
- Зачем? – недовольно спросила я.
- Чтобы голова не болела.
- С чего ты взял, что она у меня болит?
- А…а. Значит не болит, тогда я лягу с тобой.
На этот раз он меня так отделал, что я с отвращением вспоминаю этот интим и сегодня. Он-то, как только с меня свалился, сразу и захрапел. А я ещё некоторое время лежала, с отвращением вспоминая и переживая всё то, что только что было. Затем ушла в ванную, тщательно подмылась и долго рыгала, опрокинувшись над унитазом. Однажды, отчаявшись, я сказала в сердцах: «Нашёл бы себе женщину и занимался бы с ней любовью.» Антон пристально посмотрел на меня хищным, свирепым взглядом и спросил:
_ Ты что? Чёкнулась или напилась? Всё? Нажилась семейной жизнью? Моего Вовку хочешь без отца оставить? Или уже нашла ему другого? Что с тобой?
В этот вечер после работы он пришёл к своей матери и жил у неё неделю, пока я не притащила его домой, встала перед ним на колени, попросила прощение и заверила его, что развала семьи не хочу и больше не буду говорить подобных слов. Да. Действительно я взяла себя в руки и всякий раз, когда случался у нас интим, я делала вид, что испытывала удовольствие, была во всём покорной и услужливой. Только вот Антон, к сожалению, ничего не понял и ни в чём не извинился. Я крепилась изо всех сил и успокаивала себя осознанием того, что я не хуже других, что у меня есть семья, что муж не пьёт, не курит и налево, вроде бы не ходит и даже любит меня. Именно это обстоятельство придавало мне силы и помогало держаться на плаву. А то обстоятельство, что из-за плохого секса я могла оставить сына без отца, меня как-то не напрягало и не терзало.
Лидка, минты и Василий Егорович.
Лидка Егорова – моя лучшая подруга. Когда и при каких обстоятельствах мы познакомились, я уже и не помню. У неё двое детей, муж пьяница, драчун и матерщинник. Вчера жду на остановке троллейбуса, а она торопливо проходит мимо с полными сумками в обеих руках.
- Ты куда это, подруга, так спешишь? – спрашиваю, глядя на её тяжёлые, раздутые сумки.
- Да сигареты своему купить забыла, - отвечает она и приостанавливается.
- В нашем магазине и возьмёшь, - проговорила я.
- Таких нет. Он курит только ростовские.
Да, да, вспомнила я. Он курит только ростовские. Однажды в поисках этой марки сигарет она изъездила весь город, забралась на его окраину и, когда, наконец, нашла, со злости набрала около трёх десятков пачек. Но зато, когда укладывала их на видном месте в шифоньере, не без гордости говорила мужу, что накупила их так много из-за большой любви к нему. Где тут правда, а где ложь и сколько того и другого, как говорится, без бутылки не разобраться. Лидка всегда была для меня загадкой. Любила она своего мужа или не любила, я так до конца и не поняла. Может быть, что-то в нём любила, может быть, за что-то уважала. А главное, пожалуй, было в том, что она хотела иметь мужа, быть, как все, иметь семью. При этом, говоря о своём муже, нередко употребляла бранное, в её понимании, бранное слово «паразит». А мой-то паразит, говорила она и при этом непременно ударение делала на слове паразит и произносила его с негативным оттенком. Однако негатив, который она в него вкладывала, был легковесным, почти воздушным, на нервы не давил, но в памяти оставался, потому что звучал часто и с лёгким оттенком брани. Вот я порою и думаю, как мы все по-разному устроены. Ведь Антон мой не курит и не пьёт и очень редко, когда приходит домой навеселе, а если и случается такое, молча садится у телевизора зимою, а летом уходит к мужикам в домино играть, но главное ко мне не цепляется, скандал не устраивает. Уже не первый год он такой…покорный и услужливый и это навсегда. И недаром многие знакомые женщины говорили, что повезло мне с мужем. А я, дура, даже спать с ним не хочу. А ведь никто не знает, что у меня в душе творится. И Антон не знает. Думает, что всё хорошо у нас. А может быть, и вправду у нас всё хорошо? Дело осталось только за маленьким – полюбить мужа. Но как это сделать? Пробовала. Заставляла себя полюбить его. Понимаем друг друга. Иногда налицо единение наших душ, не ссоримся. А вот единение тел не получается. Отлыниваю от секса, придумываю себе какие-нибудь занятия на вечер или брожу полночи по квартире, пока не заснёт. Когда же, наконец, удостоверюсь, что спит, мышкой юркну под одеяло с краешку, притаюсь и засыпаю, не касаясь Антона. Кровать у нас большая. Ещё пятерых таких, как я, можно уложить и будет просторно. А у Лидки с пьяницей мужем всё есть: и секс, и оргазм, и желание секса, и мужик, хотя и называет она его паразитом и ругает, на чём свет стоит, при ней. У неё семья, она полноценная женщина. А то, что она мне рассказала три дня назад, так совсем и понятно, непонятно. Её муженёк возвратился домой поздно ночью пьяный, как хлам. Лифт уже был отключён, и он добирался до своего шестого этажа половину пути в вертикальном положении, а его оставшуюся часть – на карачках, т.е. на четырёх точках опоры. А так как пьян был сильно, часто клевал носом. Наконец, добрался до своей квартиры, с трудом отыскал в карманах ключи. Но в замочную скважину, как ни пытался, попасть ими не смог. И тогда принялся кулаком барабанить в дверь. Но Лидка, намаявшись за день, крепко спала в дальней комнате и ничего этого не слышала. В результате проснулся сосед, вышел и помог ему открыть дверь и войти в квартиру. Но к этому моменту Лидкиного мужа уже распирала обида за то, что жена так долго не пускала его домой.
- Почему меня, законного мужа, ты не пускаешь домой? Почему я должен стоять под дверью и ждать, когда ты выспишься и соизволишь впустить меня в мою квартиру? – выговаривал он ещё сонной жене. Вслед за этими словами последовала отборная матерщина, и пошли в ход кулаки. В мгновение он разукрасил её лицо ссадинами. Она не шумела, не плакала в голос, только увёртывалась от ударов и говорила почти шёпотом, опасаясь разбудить детей:
- Ну, что ты, милый, ну, зачем же так? Ну, хватит. Ну, не надо. Я крепко спала и ничего не слышала. Перестань. Успокойся. Пойдём я тебя покормлю, а то всё остыло.
То ли её непробивная невозмутимость, то ли интонацию она допустила неприятную для мужа, только он взорвался с ещё большей силой, метнулся на кухню, куда и она отправилась с надеждой покормить и успокоить его. Василий схватил кухонный нож, лежавший на столе, прижал жену к стенке и заорал:
- Да я тебя сейчас вот пырну, кольну и тебя – нет!
Лидка испугалась, закричала и стала звать на помощь детей. Но муж ладонью закрыл ей рот и потребовал:
- Прекрати, сука, а то на кусочки порежу и собакам скормлю.
Последние его слова произвели на неё такое ошеломляющее впечатление, что её словно что-то взорвало изнутри. Она отбросила от себя мужа так, что он оказался на полу, рванулась в коридор, где стоял телефон, и, пока муж поднимался и занимал устойчивое вертикальное положение, она быстро набрала номер районного отделения милиции и попросила помощи. Через две-три минуты у её дома остановилась милицейская машина (видно, проезжавшая мимо), прозвучал требовательный дверной звонок, и Лидка, не спрашивая «кто там?» распахнула дверь. Вошли два парня в милицейской форме, представились, строго спросили:
- В чём дело? Какова причина вызова?
Но вопрос о причине вызова оказался поспешным и практически ненужным. Она была видна на её лице, обезображенном ссадинами, кровоподтёками,тяжёлыми сливовыми синяками, размазанной по щекам кровью.
- Дерётся. Угрожает зарезать меня и детей, - сказала Лидка, еле шевеля разбитыми, распухшими губами. К этому моменту муж вышел из кухни. В одной руке он сжимал нож, другой – держался за стену. Вызывая милицию, Лидка имела целью попугать, урезонить мужа.
- Ясно, - сказал милиционер. – Доставим в участок, там и составим протокол. И передадим в суд. Лет несколько посидит, глядишь и ума наберётся. И присмиреет. Пошли.
На мгновение-другое в коридоре повисла плотная, тяжёлая, напряжённая тишина. Лидка не ожидала такого поворота, а муж, напрягая пьяные мозги, думал: «С чего бы это? И откуда они взялись и вообще зачем всё это? Жили, жили мирно. Никому не мешали, сами своими делами управлялись и вдруг – минты появились, как с неба свалились. Да кто же их позвал? Лидка что ли? Или они сами приехал?
- Ты долго будешь стоять и раздумывать? Пошли с нами. Вперёд. А то сейчас наручники оденем.
Другой милиционер, стоявший всё время молча, зашёл за спину мужу и стал подталкивать его к двери.. Василий, видно, осознал сквозь пьяный туман, в какую яму и как глубоко он проваливается, вдруг подал голос, совсем отличавшийся от того, каким только что разговаривал с женой.
- Зачем в участок? Мне и здесь хорошо и здесь можно поговорить и договориться.
Но милиционеры были непреклонны и уже стали было открывать дверь, как вдруг заговорила Лидка голосом хозяйки положения:
- Эй! Эй! Подождите. Подождите. Чего это сразу, вдруг? И зачем? Чего, так что ли нельзя?
- Он вас бил? – спросил милиционер.
- Ну?
- Чего ну? Я вас спрашиваю бил?
- Ну?
- Чего нукаете? Он бил вас? Вы вызывали милицию? Он угрожал вам ножом, грозился зарезать вас и детей?
- В общем-то да. Ну…
- Хватит нукать. Вот посидит в обезьяннике…А потом, как суд решит.
Эти слова сильно опечалили Лидку. О суде она, как говорится, и думать не думала. «Приедут минты, - дкмалось ей, - постращают своими фуражками с кокардой и золотистыми погонами на плечах и уедут…до следующего вызова. А в тюрьму нет, не надо. Это слишком хорошо ему там будет. А я здесь – и работай, и с двумя его детьми управляйся. А потом какой мой заработок? На еду еле-еле хватает. Да и все будут говорить, что я родного мужа в тюрьму упрятала. Это как же тогда среди людей жить?»
Когда милиционер уже вывел мужа на лестничную клетку, Лидка метнулась к нему и, приговаривая негромко (соседи ещё спали), но зло и решительно «пошёл, пошёл назад» затолкала мужа обратно в квартиру. Причём проделала она это как-то по-особому быстро и ловко. Милиционер опешил и с заметной долей возмущения проговорил:
- Гражданочка, вы что позволяете себе? Его ждёт суд.
- Ребята, миленькие, родные, не надо. Не надо. Давайте будем считать, что мой вызов – это недоразумение. Я сама с ним разберусь, - говорила Лидка, и голос у неё был уже другой – просящий, по-матерински мягкий и добрый.
- Ну, ладно, - сказал один из милиционеров. – Мы отдаём его вам. Но если опять будет буянить, драться и угрожать ножом, звоните нам. Приедем, заберём и устроим ему проминаж по мордовским лагерям, чтобы подышал свежим лесным воздухом на лесоповале и сравнил жизнь в тюрьме и на воле.
Минты уехали. Лидка закрыла за ними дверь мягко, без нервов. В это время муж снял с себя рубашку и направился в спальню.
- Куда? – закричала на него Лидка. – В ванную! Пошёл в ванную!
Василий то ли испуганный милицией, то ли уставший от бессонной ночи послушно пошёл в ванную. Лидка сняла с него всю одежду, сделала ему горячий душ, помогла забраться в ванную и, как ребёнка, принялась мыть его молча и сердито. Он тоже молчал и только сопел и кряхтел. До него, видно, наконец, дошло, что он в очередной раз в своей грубости зашёл слишком далеко. Но купание ему нравилось. Он с удовольствием подставлял себя жене, наслаждался горячей водой и отходил, мягчал душой и телом, украдкой посматривал на жену и думал, что она уже в который раз отвела его от карающей руки правосудия. Наконец, она вымыла его, вытерла большим банным полотенцем, свернула его и ударила им мужа вдоль спины и при этом хмыкнула и шаловливо сказала:
- Всё. Чистенький. Можешь ложиться спать. Иль поесть что собрать?
- Не хочу. Пойду спать.
- Хорошо. Спи спокойно. На работу разбужу.
Какие мы все бабы разные.. Если бы мой Антон такое со мною сотворил, главное, поднял бы руку на меня, я, конечно, развелась бы с ним. Это однозначно. Это даже обсуждению не подлежит, а если бы просто напился и устроил бы скандал, я бы с ним полгода не разговаривала бы. А уж спать постелила бы ему отдельно и скорее всего около порога, как последней собачонке. И мыть не стала бы и при возможности отходила бы половой тряпкой. Конечно, плохо получилось бы. Рассорилась бы со своим Антоном вдрызг. Такое у меня уже было. Антон уходил. Жили врозь, еле-еле склеили свою семью. И сейчас нехороший осадок лежит на душе, не растворяется и не улетучивается. А у Лидки – всё только нормально, всё хорошо и не только на словах, но и, видать, и на деле. Вчера прохожу мимо магазина, а она опять бежит с полными сумками.
- И куда ты торопишься? – спрашиваю её.
- Да скоро Вася с работы придёт. Надо успеть кое-что сварить, разогреть, покормить. А там и мне скоро на работу в ночную смену.
Я что-то удивлённо проговорила, улыбнулась и покачала головой, а Лидка, попрощавшись, побежала дальше. Она всегда ходила так быстро, торопливо, что мне почему-то казалось, что она бегала или даже летала. Однажды я её спросила, а как у неё обстоит дело с этим…как его, с интимом, не тяготится ли она им? На что она на полном серьёзе, несколько даже удивлённо ответила, что с интимом у неё всё хорошо и было бы лучше, если бы он был чаще. Но и так хорошо, не бедствую, не страдаю. Довольна. Вася хоть и не очень ласковый в постели, сказала она, но мне его хватает, как говорится, за глаза.
Хлам.
Я много думала и думаю о Лидке. От семьи в целом, от мужа, в частности, она получает и шишки, и удовольствие. Живёт и ни о чём другом и не думает. И мне иногда кажется она великая женщина. Я вот так не могу, а иногда кажется и не хочу. А надо бы…Я никогда не считала себя фригидной. Ранее, до Антона получала в интиме разрядку, удовольствие. Но вот с Антоном в этом плане ничего не получается и, кажется, уже никогда не получится. Как ни горько осознавать, но я заметила за собой, что почти невольно поглядываю на мужчин, отмечаю у некоторых хорошую мужскую стать, от некоторых меня бросает в пот и жар. И о ужас! Чувствую в себе растущую потребность познакомиться с кем-нибудь из сексуально привлекательных мужчин. Иногда во мне такой жар, такая я вся горячая и взвинченная бываю. Иногда закрою глаза и вижу, а главное, чувствую, как какой-нибудь мужчина, больше похожий на мужлана, жмёт и крутит меня, целует и так давит, что трещат мои косточки, и выходит из меня жар, и становлюсь я какая-то не своя, вроде бы, опустошённая и облегчённая и в то же время какая-то вялая и тяжёлая. Боже мой, уже сколько раз я в мечтах отдавалась высокому и статному, обаятельному и нежному. Ну, почему, почему с кем-то другим мне хочется заниматься интимом, а с мужем, родным и близким человеком не хочется. Многие подруги и знакомые мне твердят «а ты заставь себя полюбить своего мужа, полюбить таким, какой он есть. Он же полюбил тебя, какая ты есть со всеми твоими достоинствами и недостатками. Вот и ты это сделай хотя бы в благодарность за то, что он тебя выбрал из миллионов женщин и именно на тебе женился».
Но как это сделать? Как ни пытаюсь, не получается. А разводиться не хочется. А тут ещё Антон стал настаивать, чтобы я родила ему ещё и девочку. А я не хочу. Даже девочку с ним не хочу. А может быть родить и заставить себя смириться со всем? В конце концов не я одна такая. Да и нужен ли оргазм женщине? Жила она тысячелетия без него и ещё столько проживёт. И мы с Антоном на зависть многим будем жить мирно и долго и, если смотреть со стороны, счастливо. Только вот всё равно это как-то, не по-настоящему, не по-человечески.
Смотрю я на Лидку и удивляюсь. И опять она вчера нагруженная сумками до зубов, торопилась домой, а были бы крылья, наверное, и полетела бы. Озабоченная, но лицом светится, хотя и измотанная двумя работами, долгами, в которые залезла по уши, и бесконечными заботами о семье .Опять спрашиваю её:
- Куда, подружка, так торопишься?
- Домой. Куда же ещё? – ответила она тоже торопливо. – У меня радость-то какая – муж работу нашёл с более высокой зарплатой. Сейчас приду и стол праздничный накрою. Бутылку хорошего вина поставлю. Сексуальное бельё купила. Устрою настоящий праздник.
Вот так. Она счастлива. А мужу её уже пятый десяток. А он еле-еле десятилетку окончил, затем – шофёрские курсы. Нигде толком не работал.. Только вся и ценность, что мужчина. Постояли мы с ней, поговорили и разошлись. Лидка ускоренным шагом подалась по своему пути, словно полетело. Впереди её ждало счастье. А я пришла домой и ощущение у меня вдруг появилось такое, словно стены у нас ледяные и везде в комнатах какая-то холодная отчуждённость, неприкаянность и неустроенность, хотя и обстановка у нас современная, и сын, выучив уроки, сидит за компьютером, не собак на улице гоняет, а сидит дома. Чего ещё надо желать? Вожусь на кухне и думаю, кому из нас больше повезло и повезло ли? Лидке с её мужем-выпивохой, скандалистом и драчуном, лентяем и паразитом или мне с таким правильным во всех отношениях, серьёзным и ответственным, сдержанным и холодным, как ледыш в душе. Видно, больше повезло Лидке. Жизнь у ней куда труднее моей, но она счастливее, у неё тепло на душе, счастье и радость, как говорится, из глаз выпирает. И что лучше, приятнее и желаннее пойди разберись. Вот что значит выбирала себе мужа не по любви м даже не по влюблённости, а по его положительным качествам. У меня перед глазами постоянно висит картина вечно пьяного отца, часто пьяной матери и голодного брата.. И я тоже немало голодала, а в лучшем случае перебивалась хлебом и водой.
Нет, нет. Антон хороший человек, но с каждым днём какой-то всё больше и больше чужой и чужой.. Через силу, но может быть и рожу ему ещё маленького. Может быть, может быть…И будем мы жить долго, счастливо и правильно, если опять же смотреть со стороны. Но жизнь будет пресной и холодной, сумрачной и долгой и, скорее всего, надоест и опротивеет.
Весна в этом году случилась небывалая. Снегу-то за зиму навалило вон сколько. Легковушки увязали по самый верх, стояли долго, крикливо визжали лысыми шинами, надрывно орали моторами, кляня зиму и весь белый свет. А вот теперь припекаемый горячим мартовским солнцем, снег стал быстро таять, оседать и превращаться в стремительные говорливые ручьи. Не знаю, как на других, а на меня всё это действовало так, словно с весной я рождалась каждый раз заново. Радовалась теплу, терпкому душистому воздуху, была переполнена желаниями и надеждами
А вчера со мной случилось такое, словно в меня ударил ослепительный разряд молнии. В ушах зазвенело, в глазах заиграли, забегали, как шальные, чёртики, огоньки, а на сердце стало радостно и почему-то так тревожно, словно оно остановилось перед чем-то ответственным и важным. Дело в том, что я в очередной раз залезла в интернет и почти нечаянно попала на какой-то форум. Его участники оживлённо общались друг с другом. Я вдруг обратила внимание на мужчину, который подписывал свои тексты словом «Хлам». Уже в самом содержании подписи меня что-то опечалило и задело. Я спросила, как ему живётся-можется, почему такое уничижительное имя он себе выбрал, устал ли от жизни или в ней для него просто мало тепла? Он ответил, как мне показалось, охотно и торопливо, и у нас завязалась переписка. Оказалось, что он немного старше меня, с высшим образованием, женат, имеет двух детей и, как он выразился, жену занозистую и сварливую, прозвавшую его «Хламом», что в её понимании он не представлял из себя ничего хорошего, а был всего лишь хламом, о которого все, кому не лень вытирают ноги.. Кстати, уже первые дни перениски у меня сложилось мнение, что он совсем не тот, о котором можно вытирать ноги. Скорее всего наоборот, и он сам о ком хочешь автрет ноги. И кстати говоря, эта подозреваемая мною его черта характера, мне нравилась. А если так, то тогда какая же его жена? Или она просто неблагодарная врунья? Эти вопросы разогревали мой интерес к незнакомцу, находившемуся по ту сторону компьютера., и я с живостью продолжала переписку с ним. Он оказался интересным собеседником, так как много знал и интересно рассказывал. У меня появилось желание встретиться с ним. Но это желание было отклонено мною как-то сразу, без размышлений, потому что общение в интернете – это общение, думалось мне, по сути дела со всем миром и где этот таинственный «Хлам» находится я и представить не могла: то ли в Сибири, то ли в Австралии, то ли где-нибудь дальше. Как бы то ни было, но общаться с ним мне хотелось. С помощью компьютера я это охотно делала и с каждым разом ловила себя на мысли, что это желание становилось всё более и более настоятельным и стремительно растущим. Стыдно признаться, но я ложилась спать с думой об этом человеке и с желанием скорее дождаться утра, добраться до работы, включить компьютер и найти «Хлама», почитать, что он в очередной раз написал мне. Я чувствовала, что ему тоже было интересно общаться со мной и это всё больше и больше подогревало моё любопытство к нему. Через некоторое время я узнала, что он по образованию инженер, работает в крупной компании, что семейные отношения у него не сложились. А недавно ко мне словно приклеилась странная догадка или просто мысль. Не знаю, как её и назвать. В общении с «Хламом» на меня вдруг повеяло чем-то отдалённо знакомым, вызывающее одновременно чувства приятные и какие-то ну право же непончтно какие-то смурные, холодные и неудобные, заставлявшие непроизвольно ёжиться и глубоко втягивать голову в шею.. Уже несколько раз с чувством горечи он сказал, что на ниве бизнеса он потерпел сокрушительное поражение. Я, наконец, решила узнать, кто он, где работает и живёт. С помощью друзей и знакомых, хорошо разбиравшихся в компьютере, узнала, что мой абонент оказывается живёт в нашем городе и работает в фирме, которая находится в центре города. Первое, что мне пришло в голову - предложить ему встретиться. Но «Хлам» обошёл молчанием мою инициативу. Это ещё больше разогрело моё желание увидеть его и поговорить с ним. Дело дошло до того, что я села на трамвай и подалась разыскивать офис его строительной компании - одной из многих в нашем большем городе. Но через несколько остановок я вышла из трамвая и пришла к себе на работу. Объяснение этому самое простое: не хотела быть навязчивой. Я села за компьютер и нашла своего «Хлама» и не без удивления прочитала его ласковые, приятные моему сердцу слова, где он называл меня умной, милой сладушкой. Конечно, до меня доходило, что слова эти шли скорее всего не от сердца, а от ума его, то есть просто сочинённые то ли позабавить меня, то ли на самом деле сделать приятное, приятное, но холодное, типа вкусного холодца. Но всё равно читать их было приятно, потому что они создавали праздник души, поднимали настроение, и я хоть и на короткое время, но становилась счастливой, хоть на немного, хоть на самую малость. Желание общаться с «Охламоном», читать его ласковые слова, думать о них и представлять себя такой, какой он меня называл, полностью поглотило меня, отвлекло от дел насущных и в результате в моих квартальных отчётах появились ошибки. Меня вызвал начальник отдела, сказал, что я переутомилась и предложил мне недельный отпуск. Но от отпуска я отказалась, взяла себя в руки и продолжала работать уже без замечаний и нареканий со стороны начальства. Но чувствую, что влюбилась и, кажется, с ума схожу, как девчонка. Влюбилась в человека, как сегодня модно говорить, виртуального. Понимаю также, что я интересую его всего лишь как абонент в интернете и тоже далёкий и виртуальный и больше ничего, а я, как дурра, всё думаю и думаю только о нём, жду общение с ним и впадаю в самое настоящее безумие. Меня всё раздражает и бесит. С мужем поговорить не о чем. Он уже работает мастером, и у него на уме одно: большой конвейер, сборка, детали… Я запустила все домашние дела, почти не готовлю еду, не стираю, не убираю в квартире. Знаю, что так долго продолжаться не может. Но ничего с собою сделать не могу. А вчера я вдруг прочитала его текст, адресованный другу, где он признаётся, что предпочитает женщин с короткой стрижкой и не любит женщин, которые ходят в брюках. Нет, не могу сказать, что это меня заинтересовало или сильно задело, но всё же произвело достаточно заметное впечатление. Уже на следующий день я посетила парикмахерскую и сделала себе короткую стрижку. А джинсы, из которых последнее время, как говорится, не вылезала, повесила в шифоньер и решила, что больше одевать их, по крайней мере в ближайшее время не буду. Чувствую, что потребность в общение с «Хламом» стало для меня настоящим наркотиком, и я в такой зависимости от него, что засыпаю и просыпаюсь с мыслью о нём. А уж поговорить с ним по компьютеру, как говорится, жду не дождусь, порою только и думаю об этом. Теперь мне понятна реакция алкоголика, смотрящего горящими глазами на бутылку водки. Что делать? Что делать? Признаться, боюсь, что меня это затянет так основательно, что я сойду с ума. Понимаю, чтобы избежать сумасшествия, надо немедленно прекратить общение с этим человеком, но я не в силах это сделать. У меня просто не хватит на всё это ни характера, ни желания, ни всей моей сути. Но и с мужем я разводиться не хочу, хотя по-прежнему к нему не просто равнодушна, а совсем холодна, а иногда даже полна неприязни. Когда по субботам и воскресеньям он уезжает на рыбалку, то это время для меня становится настоящим праздником. Скучаю, верю ему, когда он говорит, что любит свою жену. Он уважительный, интеллигентный и честный, и я завидую его жене.
А вчера в моей семье случилось настоящее большое ЧП. Антон, придя вечером с работы, достал из почтового ящика вместе с газетой извещение из банка, в котором несколько лет назад я брала кредит и который продолжаю выплачивать, о чём Антон не знал, потому что выплачивала я из своей зарплаты. Как человек спокойный и медлительный, он поужинал, как обычно молча и насуплено, походил по квартире, покряхтел озабоченно, остановился, пронзил меня своим тяжёлым хищным взглядом, от которого у меня по спине побежали мурашки и сердце заметалось в тревоге.
- Ты мне ничего не хочешь сказать? – спросил он так, что я растерянно пожала плечами и ничего не смогла проговорить.
- А напрасно. Мы вместе живём уже несколько лет, пора бы уже доверять друг другу даже самые неприятные тайны.
Признаться, про кредит в этот момент я не помнила. За текущий месяц уже заплатила, успокоилась и на время забыла про него.
- А ты подумай. Может быть, что и вспомнишь.
В его интонации, в содержании слов я услышала неприятную, унизительную интонацию надменности и холодного презрения. «Боже мой, о чём же он?- спросила я тогда себя, пребывая в большой растерянности. – Неужели узнал о моей переписке с «Хламом»? Но в ней нет ничего порочащего меня». Но Антон продолжал меня спрашивать и, как мне показалось, со злорадством следил за моей растерянностью, которая проявилась в том, как потускнел и упал мой взгляд, как местами подрагивал голос, а лицо мне казалось вытянулось, словно к подбородку подцепили тяжеленные гири.
- Ну, что? Может быть, всё же что-нибудь скажешь мне? – продолжал Антон, явно наслаждаясь моей растерянностью и виноватостью, не сходившей с лица.
Может быть, рассказать ему о моей переписке с Хламом? В конце концов ничего преступного в ней нет. Расскажу и отстанет со своими подозрениями и придирками. Но в тот момент, когда я открыла было рот, чтобы это сделать, Антон вытянул из кармана брюк надорванный конверт, извлёк из него небольшой листок, протянул его мне и всё так же с заметной долей холодной надменности сказал почти приказным тоном:
- Читай.
Я прочитала. Банк уведомлял меня, что через два месяца повысит процентную ставку и что я должна быть готова к этому и выплачивать кредит без задержки.
- Что на это скажешь? – продолжал Антон, нахмурившись и, кажется, даже приготовившись к чему-то нехорошему и решительному. Я не ожидала того, что было написано в письме, не знала, что ответить мужу, поэтому несколько растерялась, некоторое время молчала и напряжённо думала, что ответить мужу. – Выходит, что все эти годы я работал на твой кредит?
- Ну, почему же на мой кредит? Ты жил, ел, пил, одевался. На это ты и зарабатывал деньги.
Я быстро пришла в себя и заговорила, как мне показалось, достаточно чётко и обдуманно:
- Я тоже работала и работаю и какая у меня зарплата, надеюсь, знаешь.
- Знаю. Ну, и что?
- Ну, какая? Какая?
- Ну, десять штук. Ну, и что из этого?
- А то, что все до рубля я приношу домой. Так что тебя в этом не обманываю. А ты получаешь одиннадцать тысяч. Так что я получаю всего на одну тысячу меньше. А я женщина.
- Ну, и какой же кредит? Десятки, сотни тысяч или миллион? – продолжал любопытствовать муж, заметно изменив тон. Нет. Мягких и благожелательных оттенков в нём не услышала, скорее было что-то сдержанно примирительное. Это сразу подтолкнуло меня к тому, что я решила рассказать ему всю правду, потому что, с одной стороны, осознавала, что поступила всё же скверно, непорядочно, когда скрыла от мужа, что выплачиваю кредит, а деньги эти могли бы лечь в семейный бюджет и в результате, быть может, и ели бы сытнее, и одевались лучше. С другой стороны, в меня вдруг влилось настроение, при котором, как модно сейчас говорить, стало вдруг всё по фигу, то есть всё равно, до лампочки, по барабану. Разведётся? Уйдёт к другой женщине? Ну и пусть. Всё равно равнодушна, как кусок холодного дерева. Всё равно любви нет, чувств нет.
- Ну, так всё же какой кредит? Какая сумма? Чего молчишь? И для кого?
- Полтора миллиона, - сказала я обречённо и на всякий случай отошла от него. Он никогда не дрался и даже не замахивался на меня. Но сейчас что-то мне подсказало лучше отойти. Состояние его было нехорошим, он виделся мне воинственным и решительным.
- Ну, и где же эти деньги? Где они? Дай хоть одним глазком взглянуть на них. Это же целое состояние. Так где они? На свою сберкнижку положила? Своей отдельной, тайной жизнью живёшь? Поздравляю.
- Никакой сберкнижки у меня нет. И счёта отдельного нет. А уж если так хочется знать об этих деньгах, то слушай. Расскажу. Только предупреждаю разводом не грози. Если захочешь уйти, уходи. Я тебя не держу. В любое время дня и ночи можешь уйти. Я, конечно, виновата и рада бы всё испра-вить, да поздно уже. Так вот слушай.
И я рассказала ему всё, как получился у меня кредит, и добавила упавшим голосом:
- Я, конечно, виновата. Очень виновата и перед тобою, и перед сыном. Но предупреждаю, если ты поднимешь на меня руку, в этот же час я уйду навсегда. Подохну в каком-нибудь подвале, но уйду.
- Как его звать? Где он работает? Чем занимается?
- Тарасом назывался. Сейчас ему, наверное, за сорок и больше о нём ничего не знаю.
- Много ещё платить? – продолжал спрашивать Антон.
- Много. Ещё года два-три с учётом процентов.
- С банком я разберусь, - сказал Антон хмуро и решительно.
- Не разберёшься. Власть на его стороне. Они вместе. Они заодно. Всё делают только бы высосать из людей как можно больше денег. И суд на стороне банков. И договорные документы составляют так, что могут толковать их в свою пользу, а судьи и власть это поддерживают.
- Ты же грамотный человек. Имеешь высшее образование…как же ты могла?
- Видно, недостаточно грамотная, а точнее, знающая
На этом разговор наш относительно моего кредита и окончился. Антон посопел, покряхтел недовольно, но даже голос на меня не повысил. И я, с одной стороны, была благодарна ему за это, с другой – ощущала в себе какое-то непонятное состояние то ли неудовлетворённости, то ли какой-то незавершённости и недосказанности. Моментами мне казалось, что было бы лучше, если бы он меня громко и зычно отругал, пускай даже отматюкал, а может быть даже и ударил бы. А без этого осталось в душе чувство незавершённости, недооценённости и даже, как ни странно, недоделанности, только вот чего – непонятно. Может быть, это обстоятельство, да, скорее всего оно подтолкнуло меня к следующему очень важному для меня шагу. Я решила всё же разыскать этого таинственного Хлама. К этому времени я вела бухгалтерские дела трёх фирм: составляла поквартальную и годовую отчётность, часто приходилось ходить в налоговую инспекцию, следила за отчислениями денег в пенсионный фонд, Но и довольно часто ходила и ездила по городу, что давало мне возможность выкроить время для поиска места работы Хлама. Через несколько дней язык и мои ноги привели меня в офис крупной страховой компании. Я даже заранее придумала причину своего визита: познакомиться с методикой корреляции доходов в условиях фактора риска и повышенной активности клиентов среднего звена. Такую словесную хренотень я придумала специально, и девочки офиса, к которым я обратилась с ней, удивлённо подняли брови, пожали плечами и сказали неуверенно, что об этом слышат впервые.
- Да?! – с искусственным недоумением проговорила я.
- А я слышала, что у вас есть такая методика. Ну, ладно…что же, как говорится, на нет и суда нет.
В это время прозвенел звонок на всех этажах здания, народ повалил в столовую.
- Отобедать у вас можно? – спросила я. – Не прогонят?
- Можно. Можно. К нам иногда приходят из других компаний.
Так я оказалась за столом в кругу таких же молодых женщин, как и я. Лениво хлебала щи, неторопливо жевала котлету и посматривала по сторонам, выискивая взглядом сама не зная кого. Нет. Знать-то я знала кого высматривала. Конечно, высматривала Хлама. Но ведь я его никогда не видела и не знала, какой он и как его звать. Ну, просто - какое-то безумство с моей стороны.
Обед закончился. Люди разошлись по отделам. Ушла из здания и я. Но глубоким вечером этого же дня, когда муж и сын спали, я уселась за компьютер и по некоторым косвенным показателям выявила, что Хлам работал не в строительной, а в страховой компании. Искать его продолжала. Через два дня я опять оказалась во время обеденного перерыва в той же столовой. И опять лениво хлебала щи, жевала котлету и цедила из стакана грушёвый компот и смотрела по сторонам с подкравшимся ко мне чувством, что я делаю что-то не так и не то. И опять, как говорится, не солоно хлебавши, после перерыва пошла на выход и вдруг перед собою со спины увидела мужчину, от коренастой фигуры которого пахнуло на меня чем-то отдалённо знакомым. Я торопливо обошла его и искоса скользнувшим угловым зрением посмотрела на него и поняла, что это был он – Тарас Акимович. Меня это так поразило, что я споткнулась о приступку и вдруг заметила, что вместе с незнакомыми мне людьми зачем-то направилась на второй этаж, но, словно опомнившись, сделала шаг в сторону и подалась на выход.
По городу шла, как пьяная. Ко мне вдруг сразу, скопом вернулось и то, как я с ним встречалась, и то, как интересно и любопытно было с ним переписываться с помощью компьютера. Удивительно, но то обстоятельство, что он взял у меня полтора миллиона и скрылся, пришло ко мне последним и даже с некоторым запозданием. Пришло и не принесло ни злости к нему или недовольства, ни желания разобраться, почему так поступил. Мои мысли, как стая хищников метались из одной стороны в другую, от желания немедленно сесть за компьютер, связаться с Хламом и сказать ему, что я вычислила его.. В то же время я совсем не знала, как поведу себя и что буду делать, если опять его встречу. Только чувствовала, что меня тянуло туда, где он работад. И я в третий раз появилась в столовой страховой компании. Наша встреча произошла как-то очень уж просто и обыденно. Со звонком на обед столовая быстро заполнилась людьми и негромким, степенным их разговором. Я увидела Тараса сидящим за столом. По его строгому, напряжённому выражению лица я поняла, что он уже видел и узнал меня. И опять передо мной встал вопрос: «Подойти и сказать здрасьте, Тарас Акимыч, я вас узнала. Вы мне не вернёте ли полтора миллиона рублей?» А если он скажет, что не знает и не желает меня знать и быстренько уйдёт в какой-нибудь из многочисленных отделов? Тогда как поступить? За ним бежать? Или ухватить за руку, идти рядом и твердить я вас узнала. Такая перспектива что-то не вдохновила меня. В то же время сознавала, что моё время таяло, как снежный ком в горячих ладошах. Скоро прозвенит звонок об окончании обеда, и Тарас уйдёт. И все мои попытки узнать Хлама останутся всего лишь попытками или просто намерениями. Так я сидела перед пустыми тарелками придавленная к стулу сомнениями и нерешительностью. Вскоре действительно обед закончился, и служащие дружно встали и подались на выход. Вместе с ними пошла и я, потеряв из виду Тараса, но вдруг почувствовала, как кто-то ухватил меня за локоть и слегка потянул к себе. Я оглянулась и увидела перед собою Тараса.
- Не торопись, подружка. Не торопись. У меня ещё минут десять есть, а ты всё равно пойдёшь в город. Мне, кажется, мы знакомы. Давай минут несколько постоим, поговорим.
- Я тебя сразу узнал, - говорил Тарас, виновато улыбаясь. – Ну, как не узнать и не приметить такую яркую, такую симпатичную женщину? Понимаю, что я должен объясниться. Полтора миллиона рублей, которые ты мне дала, остаются за мной, моим долгом тебе. Конечно, я должен был давно отдать их. Но увы, все эти годы обстоятельства складывались не в мою пользу, даже более того, против меня. Активизировались криминальные организации, стали наезжать на наш бизнес. Мой брат погиб. Нашу лесопилку сожгли.. Я долго валялся в больнице, был безработным и уж, пожалуйста, поверь мне не только долг отдавать, но и на питание денег не было. Но я всё равно долг верну. Вы компьютером пользуетесь?
Я молча кивнула. Говорить не могла – подбородок знобило и мелко трясло, язык одеревенел и слова мои, лежавшие на нём, не в силах были свалиться или спрыгнуть с него.
- Вот и хорошо, - продолжал говорить Тарас. – На форуме найдёте меня. Правда, я там зарегистрировался под таким плохим именем, как Хлам.
- А ведь мне что-то подсказывало, что я переписываюсь со знакомым человеком, - сказала я почему-то робко и неуверенно.
- И меня такое чувство преследует, - проговорил Тарас и добавил с заметной долей сожаления. – Мне пора идти. Обещайте мне, что мы будем поддерживать отношения. Не хочу потерять вас. Мало того, что вы мне очень симпатичны, но я ведь вам ещё и кучу денег должен.
Я уже было приготовилась сказать: «Да не беспокойтесь насчёт денег. Ничего страшного. У меня сейчас это не горит».
Но не сказала, оттого что вовремя себя одёрнула и прикусила язык. А когда возвращалась домой, я уже чувствовала, что в ближайшее время требовать денег от него не буду. Для меня достаточно было и того, что он чувствовал себя должником, в какой-то степени обязанным мне. Так опять порохом вспыхнул, зашумел и задымился мой роман с Тарасом. Прямо как по Пушкину: «И для меня воскресли вновь и торжество, и вдохновенье, и смех, и слёзы, и любовь». Мне кажется я опять расцвела и преобразилась. Даже на Антона стала меньше орать, с сыном – ласковее разговаривать. Еда в семье появилась разнообразная и вкусная, потому что на кухне я работала с хорошим настроением, а когда была в квартире одна, то иногда пела вслух. Со мной творилось что-то невероятное, запредельное. В таком состоянии я ещё никогда не была. Правда, порою внезапно накрывали какие-то безотчётные необъяснимые печаль и навязчивое ожидание опасности, неверие в то, что вот так хорошо на самом деле может быть бесконечно. Антон работал посменно: ходил на работу и с утра, и с середины дня, и на всю ночь. Как только я оставалась одна, созванивалась с Тарасом и спешила к нему на свидание. Он тоже был женат, любил жену и не собирался с ней расставаться. Как мне казалось, мы старались не злоупотреблять нашим свободным временем, но, но бывали вместе подолгу. Помимо походов в театр, кафе, гуляний по паркам почти с первых дней мы стали заниматься сексом. Стыдно признаться, но инициатором в этом была я. Постоянно безумно хотела Тараса. Ему достаточно было положить свою руку мне на плечё или на талию, как у меня всё внутри загоралось, я становилась безвольной, вся, казалось, плыла, страстно хотела секса и мучилась, когда его не было. Обычно Тарас находил возможность нам уединиться: снимали номер в гостинице, ходили в баню, часок –другой куролесили у Лидки или у кого-нибудь из знакомых Тараса, иногда приходили ко мне и занимались и занимались сексом жарко, жадно и много, как совсем-совсем молодые. Казалось, мне было всё равно, где и как этим заниматься. А я, словно с цепи сорвалась и торопилась наверстать упущенное, получить то, что недополучила в молодости. Я испытывала какое-то непонятное, но острое и приятное чувство, когда мы проделывали это на диване, на полу, на столе и даже стоя у окна. Конечно, в некоторой степени я испытывала некоторую виноватость перед мужем, хотя была уверена, что ему, как говорится, это всё было до лампочки. И всё же сознавала, что, изменяя ему, делала плохо. Но это так сказать с одной стороны. Эти стыдливые чувства были приглушенными, душу не терзали, хотя и не давали забыть о них. Зато другая сторона этого дела выглядела совсем иначе. После каждой встречи с Тарасом, особенно после хорошего секса с ним я чувствовала в себе необычную лёгкость, приподнятость, желание что-нибудь делать хорошее.
Встречаясь с Тарасом, про деньги, которые он был должен мне, я не напоминала ему.
Как моя Лидуха вышла замуж.
Лидка – моя давняя хорошая подруга. Мы выросли в одном селе, учились в одном интернате. Она никаких записок не вела и отношение к учёбе у не1 было более, чем прохладное. Науки усваивала плохо и насиловать ими себя не хотела и не любила, зато была хорошим практичным человеком. И руки у неё росли именно оттуда, откуда надо было им расти, и всякое дело у неё спорилось, получалось на удивление быстро и хорошо. Вместе с этим, как она выражалась, у неё в голове было ясно и светло и основные житейские истины она хорошо видела, понимала их и знала им причину и цену. Мы встречались всю жизнь и много делились личными секретами. Поэтому мои записки не только обо мне, но и о ней. Конечно, далеко не всё удалось мне записать, что она пережила и рассказала. Но основное, думается, я удержала в памяти и положила на бумагу. Она болела душой не только о себе, но и о тысячах таких же девчонок, живших в глухих российских деревушках. Жизнь их трудная и убогая, в беспросветной нищете с пьянью и повсеместной матерной бранью. В детстве и юности практически все они мечтают о жизни достойной – сытной, с красивыми шмотками, с посещением кино и дискотек. А поэтому, как только представлялась возможность, спешили уехать в город, надеясь там зацепиться и остаться навсегда.
У Лидки была обычная деревенская семья, много работавшая, в меру пьющая и довольно большая – две сестры, два брата, мать и отец. Хорошо, что отец её пил мало, так сказать, с устатку, как он любил говорить для замирения с жизнью. Но вот Россия шагнула в девяностые годы, и на шею трудовому народу опять уселись господа. Первое, что они сделали, растащили государственную, то есть народную собственность. Казалось, в стране опять установилось татаро-монгольское иго, так сказать его второе издание, ещё более тягостное, лукавое и хитрое. Работы на селе было не найти. Лидкины старики жили в основном за счёт своего натурального хозяйства. Ежегодно сажали картошку. Хорошо, что в наших местах земля чернозёмная. Лидка, её братья и сёстры обычно набирали картошку в вёдра и выходили на трассу продавать. Это дело выпадало на позднюю осень. Часами стояли на пронизывающем ледяном ветре, ожидая, что кто-нибудь из проезжавших мимо купит их товар. Порою отдавали за бесценок, лишь бы купили. Так сильно нужны были деньги. Пришедшие на смену советской власти так называемые господа-либералисты ликвидировали в деревне единственную школу. В результате Лидка и многие наши подруги уже с семи лет вынуждены были учиться в районной школе и жить в интернате. Сильно скучали по родителям и на выходные дни уезжали домой. Старались как можно больше сделать домашней работы, чтобы помочь родителям. Либералисты ликвидировали не только школу, но и деревенскую амбулаторию и сократили ставку фельдшера. Так остались люди без медицинской помощи. Одной из первых жертв этих людоедских мероприятий стал отец Лидки. Он умер только от того, что некому было оказать ему своевременную медпомощь. Семье совсем стало трудно. Старший брат, которому едва исполнилось шестнадцать, подался в город на заработки. Но там своих безработных было выше ноздрей. Долго перебивался редкими случайными заработками. Часто голодный и оборванный приезжал домой, чтобы поесть вдоволь картошки и отогреться около такой родной, тёплой и желанной печи. Сейчас брат вырос, возмужал и окреп. Живёт в городе, снимает комнату, работает на хозяина, выполняет самую чёрную работу и получает за неё гроши, ниже официально установленного прожиточного минимума и это всё – без записи в трудовой книжке, без отчисления хозяина в пенсионный фонд, без отпускных и оплаченных больничных. Он не женат и не собирается жениться, потому что семью содержать не на что и жить негде.
Окончив девять классов, Лидка тоже подалась в город: надо было зарабатывать деньги, чтобы жить самой и помогать матери, сестре и младшему брату, который ещё учился. В городе она встретила своего интернатовского дружка Василия Егоровича. Он уже был женат и имел дочь. Василий занимался так называемым картошечным бизнесом и поэтому предложил ей место продавца картошки Василий позволил ей жить в его дачном домике, где были печка, запас дров, стол, кровать, старый матрас, одеяло. Василий ездил по ближним сёлам на своём стареньком жигулёнке, скупал по дешёвке картошку, а Лидка продавала её на рынке целыми днями с утра до вечера в мороз и зной, с температурой и здоровая, грустная и весёлая. А вечерами уставшая и продрогшая возвращалась в дачный домик. Но и за такое жильё она была благодарна, потому что снимать комнату или даже угол она не могла, так как из тех денег, которые Василий платил ей, она больше половины отсылала больной матери, сестре и брату. Я знаю, что Лидка - честная и порядочная женщина. Да у нас все деревенские выросли из чистоты и порядочности. Привыкла честно жить и работать и по-другому не то что не могла, а просто и представить не могла, как это можно было жить по-другому.
В интернатовскую бытность Василий хорошо знал Лидку. Но сейчас, мысленно оглядываясь на жену и детей, старался общаться с ней по возможности меньше. Но однажды он всё же задержался около неё и сказал ей с явным чувством сожаления и с какой-то робкой и тихой просьбой:
- Вот что, Лидуха, хорошенькая ты, конечно, бабёнка, необкатанная, необъезженная, не заплёванная, не замордованная ещё и очень даже симпатичная. Страшно жалею, что у нас с тобою тогда ничего не получилось Женился я как-то по-дурацки, а теперь уже поздно. Дети. Таких, как ты хорошеньких очередь ко мне аж, как до Москвы. Но в тебе есть что-то такое, не знаю, что это, но такое, что подсказывает к тебе уважение и заставляет сердце тянуться к тебе. Так что по возможности я всегда тебе помогу, как могу и чем могу. Но, знаешь, милая, это пока всего лишь присказка, а сказка сама – впереди. В отличие от русских народных сказок она, к сожалению, правдивая. Я должен тебе сказать следующее: если ты будешь и впредь работать так, как работаешь, я через пару-тройку месяцев прогорю. Ты знаешь, какие выплаты я делаю ежемесячно? Не знаешь? Так вот знай: налоги – это железно, минты приходят по два-три раза в неделю. Им отстёгиваю, далее…представительница санэпидстанции регулярно появляется. И ей отстёгиваю хоть и небольшую сумму, но отстёгиваю, иначе загнобит и не даст работать. В пенсионный фонд перечисляю за тебя и за себя, а за аренду торговой точки и контейнера, где храним картошку…а подарки директору рынка… И остаётся мне с гулькин нос.
Я поняла, говорила мне Лидка, что оставалось ему мало, по крайней мере такая сумма, которой он был недоволен.. А она слушала и не понимала, к чему он клонил и зачем всё это рассказывал, потому что в общих чертах она всё это знала
- Молчишь? – продолжал Василий Егорович обвинительным тоном, от которого Лидке стало не по себе и даже пришли мысли, что она в чём-то на самом деле виновата.
- Молчишь? Ну, что же молчи. Молчи, - с укоризной говорил Василий. – Тебе –то что? Стой да продавай. Вот и вся забота. А я кручусь, как белка в колесе. Ни днём, ни ночью покоя нету. Только и думы, где купить картохи подешевле и побольше и как продать подороже. Но на всех рынках цена одна и та же.
Лидка знала, что Василий держал ещё две торговые точки на других рынках города. Там тоже работали девушки такие же, как и она.
- Так вот, милая, надо работать хоть немного, но иначе, а не так, как ты работаешь, - продолжал Василий с заметным холодком и металлом в голосе.
- Вывешиваешь всё до граммульки. Это же картошка. Не резать же её, чтобы взвешивать точно. Всё равно будет или недовес, или перевес. Так уж пусть лучше будет недовес…в нашу пользу.
- А если покупатель возмутится? - осторожно, почему-то с чувством вины рискнула спросить Лидка.
- Ну, и пусть возмущается. Извинись пять раз и брось ему сверх веса пару картошек в сумку. Вот увидишь довольным останется.
- А если к милиционеру обратится? - всё так же робко продолжала Лидка.
- Чепуха. Ничего не будет. Вся милиция, которая ошивается на рынке, давно прикормлена. Конечно, по-крупному нарушать не надо. А на мелочёвку она не клюнет и обязательно выручит.
Лидка чувствовала, что Василий Егорович толкал её на нечестный путь. Не хотелось ей по нему идти. Но другого пути, на котором можно было бы заработать хоть небольшую деньгу, она не имела.. Конечно, на рынке можно было устроиться грузчиком и ежедневно таскать мешки по 60-80 килограмм. Но Лидка была женщиной, хотя и деревенской, крепкой, привычной к тяжёлому физическому труду. К тому же грузчиком работать ей не хотелось, чтобы не повредить в себе всё то женское, на которое она рассчитывала, мечтая завести мужа и детей. Предложение Василия Егоровича она встретила хмурым, недовольным молчанием. Всё её существо бунтовало против него. Не привыкла она обманывать, тем более обвешивать и не хотела этого делать. И в то же время знала, что без него ей не работать здесь, а это значит, что жить будет не на что и тогда она не сможет помогать матери. «Ладно, - подумала Лидка. – Соглашусь, а там, как получится. Действительно не резать же картошку на кусочки, чтобы вывешивать до грамма. А оно и так получается, что точно никогда не удаётся взвешивать. Будем считать, что я согласна, тем более что это даёт возможность положить в свой карман лишку в двадцать-тридцать рублей. И мне хорошо, и маме побольше достанется». Она посветлела лицом и сказала:
- Ладно. Пусть будет так.
- Ну, вот и хорошо, - проговорил Василий.
Работая на рынке, Лидка познакомилась со многими девчатами, выходцами с окрестных деревень, с судьбами, похожими друг на друга. Как могли, они помогали Как моя Лидуха вышла взгляд. Разговаривая между собою, они матерятся и нередко не замечают этого. Так свыклись с нецензурщиной, что она стала почти неотъемлема от них. А знаешь почему так? Спрашивала меня Лидка и, не дожидаясь, что я скажу, отвечала сама. А потому, что в России опять появились господа. Вот они прибирают к своим рукам всё, что слабо лежит, жиреют, а нам оставляют крохи. Далеко не все люди по своему характеру могут хапать. Для этого надо иметь особый, хапужий характер. Моя бы воля так я родившегося ребёнка обязательно пропускала бы через жёсткий тест и анализы. И, если бы заметила у него ген хапуги, страсти к наживе, так сразу бы его – в отхожее место. Такие – раковая опухоль нашего общества. Им не место на земле.
Против такого заявления Лидки я не возражала и иногда добавляла к нему свои слова:
- А я бы ещё проверяла новорождённых на наличие у них гена политика. При его наличии ребёнка надо сразу или уничтожать, или навсегда изолировать от общества. Пожалуй, никто так много вреда людям не сделал, как эти болтуны и врали, эгоисты и пройдохи.
- Многие девчонки, приезжавшие в город на заработки, - продолжала просвещать меня Лидка, - спились и превратились в заматерелых алкоголиков с ворохом болезней и многих других проблем. Иные в надежде выйти замуж родили замуж.
Лидка – моя давняя хорошая подруга. Мы выросли в одном селе, учились в одном интернате. Она никаких записок не вела и отношение к учёбе у не1 было более, чем прохладное. Науки усваивала плохо и насиловать ими себя не хотела и не любила, зато была хорошим практичным человеком. И руки у неё росли именно оттуда, откуда надо было им расти, и всякое дело у неё спорилось, получалось на удивление быстро и хорошо. Вместе с этим, как она выражалась, у неё в голове было ясно и светло и основные житейские истины она хорошо видела, понимала их и знала им причину и цену. Мы встречались всю жизнь и много делились личными секретами. Поэтому мои записки не только обо мне, но и о ней. Конечно, далеко не всё удалось мне записать, что она пережила и рассказала. Но основное, думается, я удержала в памяти и положила на бумагу. Она болела душой не только о себе, но и о тысячах таких же девчонок, живших в глухих российских деревушках. Жизнь их трудная и убогая, в беспросветной нищете с пьянью и повсеместной матерной бранью. В детстве и юности практически все они мечтают о жизни достойной – сытной, с красивыми шмотками, с посещением кино и дискотек. А поэтому, как только представлялась возможность, спешили уехать в город, надеясь там зацепиться и остаться навсегда.
У Лидки была обычная деревенская семья, много работавшая, в меру пьющая и довольно большая – две сестры, два брата, мать и отец. Хорошо, что отец её пил мало, так сказать, с устатку, как он любил говорить для замирения с жизнью. Но вот Россия шагнула в девяностые годы, и на шею трудовому народу опять уселись господа. Первое, что они сделали, растащили государственную, то есть народную собственность. Казалось, в стране опять установилось татаро-монгольское иго, так сказать его второе издание, ещё более тягостное, лукавое и хитрое. Работы на селе было не найти. Лидкины старики жили в основном за счёт своего натурального хозяйства. Ежегодно сажали картошку. Хорошо, что в наших местах земля чернозёмная. Лидка, её братья и сёстры обычно набирали картошку в вёдра и выходили на трассу продавать. Это дело выпадало на позднюю осень. Часами стояли на пронизывающем ледяном ветре, ожидая, что кто-нибудь из проезжавших мимо купит их товар. Порою отдавали за бесценок, лишь бы купили. Так сильно нужны были деньги. Пришедшие на смену советской власти так называемые господа-либералисты ликвидировали в деревне единственную школу. В результате Лидка и многие наши подруги уже с семи лет вынуждены были учиться в районной школе и жить в интернате. Сильно скучали по родителям и на выходные дни уезжали домой. Старались как можно больше сделать домашней работы, чтобы помочь родителям. Либералисты ликвидировали не только школу, но и деревенскую амбулаторию и сократили ставку фельдшера. Так остались люди без медицинской помощи. Одной из первых жертв этих людоедских мероприятий стал отец Лидки. Он умер только от того, что некому было оказать ему своевременную медпомощь. Семье совсем стало трудно. Старший брат, которому едва исполнилось шестнадцать, подался в город на заработки. Но там своих безработных было выше ноздрей. Долго перебивался редкими случайными заработками. Часто голодный и оборванный приезжал домой, чтобы поесть вдоволь картошки и отогреться около такой родной, тёплой и желанной печи. Сейчас брат вырос, возмужал и окреп. Живёт в городе, снимает комнату, работает на хозяина, выполняет самую чёрную работу и получает за неё гроши, ниже официально установленного прожиточного минимума и это всё – без записи в трудовой книжке, без отчисления хозяина в пенсионный фонд, без отпускных и оплаченных больничных. Он не женат и не собирается жениться, потому что семью содержать не на что и жить негде.
Окончив девять классов, Лидка тоже подалась в город: надо было зарабатывать деньги, чтобы жить самой и помогать матери, сестре и младшему брату, который ещё учился. В городе она встретила своего интернатовского дружка Василия Егоровича. Он уже был женат и имел дочь. Василий занимался так называемым картошечным бизнесом и поэтому предложил ей место продавца картошки Василий позволил ей жить в его дачном домике, где были печка, запас дров, стол, кровать, старый матрас, одеяло. Василий ездил по ближним сёлам на своём стареньком жигулёнке, скупал по дешёвке картошку, а Лидка продавала её на рынке целыми днями с утра до вечера в мороз и зной, с температурой и здоровая, грустная и весёлая. А вечерами уставшая и продрогшая возвращалась в дачный домик. Но и за такое жильё она была благодарна, потому что снимать комнату или даже угол она не могла, так как из тех денег, которые Василий платил ей, она больше половины отсылала больной матери, сестре и брату. Я знаю, что Лидка - честная и порядочная женщина. Да у нас все деревенские выросли из чистоты и порядочности. Привыкла честно жить и работать и по-другому не то что не могла, а просто и представить не могла, как это можно было жить по-другому.
В интернатовскую бытность Василий хорошо знал Лидку. Но сейчас, мысленно оглядываясь на жену и детей, старался общаться с ней по возможности меньше. Но однажды он всё же задержался около неё и сказал ей с явным чувством сожаления и с какой-то робкой и тихой просьбой:
- Вот что, Лидуха, хорошенькая ты, конечно, бабёнка, необкатанная, необъезженная, не заплёванная, не замордованная ещё и очень даже симпатичная. Страшно жалею, что у нас с тобою тогда ничего не получилось Женился я как-то по-дурацки, а теперь уже поздно. Дети. Таких, как ты хорошеньких очередь ко мне аж, как до Москвы. Но в тебе есть что-то такое, не знаю, что это, но такое, что подсказывает к тебе уважение и заставляет сердце тянуться к тебе. Так что по возможности я всегда тебе помогу, как могу и чем могу. Но, знаешь, милая, это пока всего лишь присказка, а сказка сама – впереди. В отличие от русских народных сказок она, к сожалению, правдивая. Я должен тебе сказать следующее: если ты будешь и впредь работать так, как работаешь, я через пару-тройку месяцев прогорю. Ты знаешь, какие выплаты я делаю ежемесячно? Не знаешь? Так вот знай: налоги – это железно, минты приходят по два-три раза в неделю. Им отстёгиваю, далее…представительница санэпидстанции регулярно появляется. И ей отстёгиваю хоть и небольшую сумму, но отстёгиваю, иначе загнобит и не даст работать. В пенсионный фонд перечисляю за тебя и за себя, а за аренду торговой точки и контейнера, где храним картошку…а подарки директору рынка… И остаётся мне с гулькин нос.
Я поняла, говорила мне Лидка, что оставалось ему мало, по крайней мере такая сумма, которой он был недоволен.. А она слушала и не понимала, к чему он клонил и зачем всё это рассказывал, потому что в общих чертах она всё это знала
- Молчишь? – продолжал Василий Егорович обвинительным тоном, от которого Лидке стало не по себе и даже пришли мысли, что она в чём-то на самом деле виновата.
- Молчишь? Ну, что же молчи. Молчи, - с укоризной говорил Василий. – Тебе –то что? Стой да продавай. Вот и вся забота. А я кручусь, как белка в колесе. Ни днём, ни ночью покоя нету. Только и думы, где купить картохи подешевле и побольше и как продать подороже. Но на всех рынках цена одна и та же.
Лидка знала, что Василий держал ещё две торговые точки на других рынках города. Там тоже работали девушки такие же, как и она.
- Так вот, милая, надо работать хоть немного, но иначе, а не так, как ты работаешь, - продолжал Василий с заметным холодком и металлом в голосе.
- Вывешиваешь всё до граммульки. Это же картошка. Не резать же её, чтобы взвешивать точно. Всё равно будет или недовес, или перевес. Так уж пусть лучше будет недовес…в нашу пользу.
- А если покупатель возмутится? - осторожно, почему-то с чувством вины рискнула спросить Лидка.
- Ну, и пусть возмущается. Извинись пять раз и брось ему сверх веса пару картошек в сумку. Вот увидишь довольным останется.
- А если к милиционеру обратится? - всё так же робко продолжала Лидка.
- Чепуха. Ничего не будет. Вся милиция, которая ошивается на рынке, давно прикормлена. Конечно, по-крупному нарушать не надо. А на мелочёвку она не клюнет и обязательно выручит.
Лидка чувствовала, что Василий Егорович толкал её на нечестный путь. Не хотелось ей по нему идти. Но другого пути, на котором можно было бы заработать хоть небольшую деньгу, она не имела.. Конечно, на рынке можно было устроиться грузчиком и ежедневно таскать мешки по 60-80 килограмм. Но Лидка была женщиной, хотя и деревенской, крепкой, привычной к тяжёлому физическому труду. К тому же грузчиком работать ей не хотелось, чтобы не повредить в себе всё то женское, на которое она рассчитывала, мечтая завести мужа и детей. Предложение Василия Егоровича она встретила хмурым, недовольным молчанием. Всё её существо бунтовало против него. Не привыкла она обманывать, тем более обвешивать и не хотела этого делать. И в то же время знала, что без него ей не работать здесь, а это значит, что жить будет не на что и тогда она не сможет помогать матери. «Ладно, - подумала Лидка. – Соглашусь, а там, как получится. Действительно не резать же картошку на кусочки, чтобы вывешивать до грамма. А оно и так получается, что точно никогда не удаётся взвешивать. Будем считать, что я согласна, тем более что это даёт возможность положить в свой карман лишку в двадцать-тридцать рублей. И мне хорошо, и маме побольше достанется». Она посветлела лицом и сказала:
- Ладно. Пусть будет так.
- Ну, вот и хорошо, - проговорил Василий.
Работая на рынке, Лидка познакомилась со многими девчатами, выходцами с окрестных деревень, с судьбами, друг другу и материально, и морально. Через некоторое время Лидка познакомилась и стала дружить с парнем. Он тоже был из окрестной деревеньки, работал грузчиком и получал за свой труд чуть больше минимальной зарплаты и тоже часть денег отсылал домой, Замуж Лидку не звал, и она его хорошо понимала и не обижалась: жить негде, заработок такой низкий, что прожить на него практически невозможно, а с появлением детей накроет такая нищета, что свет белый померкнет. Вскоре в поисках более высокого заработка парень ушёл на стройку, упал с высоты и погиб.
Особенно трудно Лидке приходилось зимой В морозную стужу на пронизывающем ветре стояла она целый день за весами. К концу дня лицо было чернее чёрного, пальцы скрючивались, обмораживались, не слушались. Она и её подруги грелись обычно водкой, которую покупали вскладчину. Много курили, почему-то считая, что и от сигареты грелись. А после работы нередко шли в столовую, опять выпивали, расслаблялись, ели горячий борщ и много говорили и говорили, вспоминая родные края и ругая весь белый свет. В отношении к алкоголю Лидка оказалась счастливой: в зависимость от него не впала, всю жизнь была к нему равнодушна и употребляла разве только по необходимости. Но не эта, так другая напасть всё же подкралась к ней. Однажды зимой прямо на работе у неё в животе появилась острая боль. Скорая отвезла её в больницу, где доктор сказал ей, что она отморозила свой родильный аппарат. У неё начался сильнейший воспалительный процесс, и моя подруга оказалась между жинью и смертью. Конечно, если бы были деньги – на самолёт и в какую-нибудь заграничную клинику, где и лекарства необходимые есть, и специалисты не родня нашим с купленными дипломами. Но денег у неё не было. И всё же операция, которую сделали местные хирурги, спасла жизнь Лидке. Но при выписке из больницы, врач, виновато разведя руками, сказал ей, что, возможно, она уже не будет родить . Лидуха, как она утверждала, нисколько этому не огорчилась. Но Лидка, сохраняя на лице оптимизм, говорила, что не желает, чтобы и её дети мучились так же, как и она мучается и влачит жалкое существование. Понять её и согласиться с ней было нетрудно. В обществе, с одной стороны, как грибы после дождя множились миллиардеры, с другой – нищета, как злокачественная опухоль, захватывала всё новые и новые слои населения.
Как известно, беда в России не приходит одна. Пока Лидка лежала в больнице, садовый домик, в котором она жила, ограбили: вытащили спальные и носильные вещи, посуду, даже унесли часть дров. Это обстоятельство её сильно огорчило. Но другое обстоятельство удивило и даже немного обрадовало. Узнав об ограблении, Василий Егорович молча покачал головой и, махнув рукой, сказал:
- А…а. Ладно. Не горюй.
Вскоре он привёз ей старый матрас, старенькое одеяло, даже чистые простыни, которые выделила ему жена.
Но нежданно, негаданно случилась беда с Василием Егоровичем. Возвращаясь с картошкой в город, он то ли от усталости, то ли от обычного невнимания выехал на встречную полосу движения и почти лоб в лоб столкнулся с легковушкой. Его машина – всмятку, а он сам на несколько месяцев оказался на больничной койке. Пока лежал в больнице, его жена вышла замуж и переписала весь его бизнес на себя. К нему в больницу она не приходила и никак и ничем ему не помогала. Зато Лидка, памятуя всё то, что сделал он ей хорошего, с первых дней стала регулярно навещать его в больнице. Приносила ему разные деликатесы, покупала дорогостоящее лекарство, бывало, часами сидела около его койки. К этому времени подруги помогли ей устроиться работать в тепле – уборщицей в административном корпусе рынка. Садовый домик отняла у неё бывшая жена Василия Егоровича.. Теперь Лидка оставалась на ночёвку в хозкомнате административного корпуса, спала на пустых ящиках, укрывалась стареньким одеялом. Постепенно решила, что подкопит немного денег и в зиму уедет в деревню к матери. Но к этому времени Василий вышел из больницы и отсудил у бывшей жены половину квартиры, продал её, доложил денег из своих потайных сбережений и на вторичном рынке жилья купил двухкомнатную квартиру. Затем приобрёл тоже бывшие в употреблении стулья, стол, койку, кое-какую посуду, разыскал Лидку на рынке и предстал перед нею с букетом цветов.
- Ой, Василий Егорович, какой вы нарядный! – всплеснув руками, сказала Лидка, искренне и доброжелательно улыбаясь. – Рада видеть вас. Поправились. Посвежели.
- Ну, как ты здесь? Не притесняют? – спросил он с заметной робостью и неуверенностью, протянул ей цветы и добавил. – Это тебе.
- Ой, Василий Егорович, ну зачем же так? Зачем такие траты? Сейчас такие цветы дорогие. А мне даже поставить их не во что.
- А не торопись ставить. Не торопись и послушай, что я тебе скажу, - проговорил он, не торопясь, обстоятельно вытер свою большую светлую лысину скомканным носовым платком и продолжил говорить. – Я чего пришёл-то к тебе? Ты одна, я один. Оба ушибленные жизнью, Маемся, как неприкаянные. Давай жить вместе…иначе говоря, давай поженимся. Мы же с тобой давние друзья и ты мне всегда нравилась. Конечно, я много старше тебя, но я чувствую в себе силы….иль ты против?
Она застыла на мгновение, глаза набрякли и отяжелели, и по щекам скатились слезинки мелким горячим бисером. Она быстро смахнула их и скороговоркой сказала:
- Не обращай внимание. Ну, почему же против? Совсем не против. Ты мне всегда нравился. Такой видный и крепкий…Только вот где жить-то? Одной негде, а вдвоём – тем более.
- Найдём где жить. А точнее есть где.
Он молча развернул большой полиэтиленовый пакет и принялся без разбору собирать и складывать в него вещи Лидки. Собрав, взял её за руку и решительно сказал:
- Всё. Пойдём.
- Куда?
- Как куда? Я же сказал – ко мне. С сегодняшнего дня ты моя жена. А завтра или после завтра зарегистрируемся. Пойдём.
- Подожди, Вася.
- Ну, что ещё?
- Я должна сказать тебе, что я хоть и молода, но после операции…я перенесла тяжёлую операцию и врач сказал, что скорее всего я никогда не буду иметь детей.
- А мне и не надо. У меня уже есть два оболтуса, которые вместе с матерью предали меня. Всё. Пойдём.
И Василий Егорович увёл Лидку к себе. Через месяц они зарегистрировались и стали законными мужем и женой.
В записках о Лидке, вроде, можно было бы поставить точку. Но что-то это не получается. Это только частичка её трудной жизни. Мы дружим семьями и часто бываем друг у друга. Лидкина жизнь стала для меня духовной поддержкой. Практически всегда, когда мне становилось тяжело, я вспоминаю её и говорю себе: «А ведь Лидухе ещё тяжелее, так что хватит кваситься. Ты окончила вуз, сидишь в тепле и уюте, у тебя отдельный стол, а в нём – и зеркальце, и косметика. И электрочайник в твоём распоряжении, и растворимый кофе с сахаром и печеньем. Захотела кофий погонять? Пожалуйста. Такой аромат поплывёт по отделам, что многие тоже потянутся за своими чайниками и чашками. Только благодаря Лидухе я стала замечать и обращать внимание на бывших деревенских девчат, приехавших в город на заработки.
- Вон, вон смотри, - иногда говорила она мне, - стоит у торговой точки и лихорадочно курит, почерневшая от холода, уставшая, проклятая и брошенная жизнью. У этих молодых женщин, одетых, как правило, в китайский ширпотреб, хмурые, задубелые на морозе лица, потухший, неулыбчивый взгляд. Многие из них навсегда остались матерями одиночками и теперь тянут эту лямку одни или в лучшем случае сплавили своих отпрысков родителям в деревню. А есть и другие. И их немало, какие уехали по вербовке за работой или за любовью за рубеж. И сейчас от них, как говорится, ни слуху, ни духу. Знаем, что многие из них попали в самое настоящее рабство и никак не могут уехать домой.
Война в моей семье.
У меня в семье началась большая война. Возмутителями спокойствия стали я и мой сын Володька. Понимаю, что веду себя плохо, пожалуй, даже отвратительно, но ничего сделать с собою не могу. Сыну уже почти четырнадцать лет и учится он в седьмом классе. Учится, как говорится, из-под палки. Помню, сама когда-то была такая в седьмом, восьмом и девятом классах. Съехала на сплошные тройки, которые учителя иногда ставили по принципу «три пишем – два в уме». Но в десятом что-то стукнуло меня, я взялась за ум и неплохо окончила десятилетку и даже поступила в вуз. Придёт время, и сын одумается, считала я, и, как показала жизнь, напрасно так считала. В нашей семье у каждого был свой компьютер. Сын просиживал за ним многие часы. Оброс двойками. Учителя били тревогу, требовали, чтобы я сократила время его пребывания за компьютером. Поняла, что они правы и установила для него жёсткий, ограниченный временной режим. Сын встретил это в штыки. Возмущался, требовал бесконтрольного доступа к компьютеру. Были моменты, когда мы, ссорясь, орали друг на друга, как ненормальные. Он рыдал, размазывал по щекам слёзы и в пылу гнева называл меня дуррой и идиоткой. Порою я была готова схватить компьютер и грохнуть о пол. И только осознание того, что компьютер не виноват и к тому же по нашим меркам стоит немалые деньги, удержало меня от этого рокового и, конечно, бессмысленного шага. А сама-то я в любую свободную минуту, даже в ущерб семье, забыв обо всём, усаживалась за него и пыталась связаться с Тарасом. Как бы то ни было, но с сыном я поссорилась вдрызг, испортила отношения, наверное, на несколько лет вперёд. Хорошо, что Антон в это дело не вникал, да ему и некогда было вникать: приходил поздно страшно уставший, измотанный и издёрганный. Принимал душ, ел и ложился спать.
Но с некоторых пор мои отношения с сыном ещё больше испортились. Летом, как известно, дни большие и светлые. Тарас в очередной раз предложил мне сходить в баню. Для того снял номер в городской бане с горячей и холодной водой, с парилкой и маленьким бассейном, с лежаками, полочками и шкафчиками, где стояли шампуни, мази, лежали презервативы, полотенцы, простыни. Что мы там только не делали. Как говорится, оторвались по полной программе. Здесь я ещё и ещё раз поняла и прочувствовала, что главным было, пожалуй, не получение оргазма. Главное – в другом: в условиях полнейшего раскрепощения иметь возможность целовать, гладить и обнимать любимого человека, чувствовать его тепло и дыхание, предупреждать каждое его желание. В эти мгновения мы были веселы и беззаботны. Мы видели только друг друга и для нас никто другой не существовал. Мы вышли из бани облегчённые, словно опустошённые, но довольные и весёлые. Не знаю, как Тарасу, но мне было очень хорошо. Я получила такое удовольствие, такую полноту приятных ощущений, что они останутся со мною на всю последующую жизнь. Мы не без труда открыли большую, массивную дверь бани. Спускаясь по ступенькам парадного подъезда, я почувствовала , как подрагивали и срывались мои коленки, как трусилось от усталости моё тело. Я держалась за Тараса, прижималась к нему и опять чувствовала его крепкое, словно литое тело. С трудом удерживая не совсем ровную поступь, я смотрела в основном под ноги, чтобы не споткнуться и не упасть. Когда мы проходили мимо лавочки, где обычно отдыхали искупавшиеся, я вдруг услышала громкий голос сына:
- Здравствуй, мамочка. С лёгким паром. Хорошо покупались?
Я посмотрела в сторону лавочки и увидела своего сынулю. Он сидел, развалившись, а когда наши взгляды встретились, с ехидной ухмылкой повторил громко:
- Здравствуй, мамуля! С лёгким паром. Хорошо искупались? Помылись? Потрахались?
У меня глаза расширились и, наверное, стали, как тарелки, а челюсть потяжелела и отвисла. Что ответить ему, я не знала. Попыталась было остановиться. Но Тарас сказал, чтобы я шла, прижал мою руку к своему боку и повёл, почти потянул меня дальше. Но я уже потеряла самообладание, вошла, как говорится, в ступор, ничего не видя и не слыша, шла только потому, что меня вёл Тарас. «Что он делает здесь? Почему он здесь?– спрашивала я себя и не находила ответа. Неужели следит за мной? Неужели всё это время, пока мы были в номере, он поджидал нас? Это же подло. Кто, где и когда его выучил этой подлости? А, может быть, ты сама во всём виновата? Или ты думаешь он не знает, что мужчина и женщина в постели делают, кроме того, что спят, и зачем ходят в баню в отдельный номер. К своему возрасту он всё это знает, как знает, отчего родятся дети..»
Пока я добиралась домой, немного успокоилась, у меня созрел план того, чего и как я буду говорить сыну. Но он меня не спрашивал, почему я вдруг вышла из бани с мужчиной под руку. Почувствовала, что он затаился до поры до времени и в какой-то подходящий для себя момент спросит…выдаст этот убийственный аргумент, может быть , даже при отце. «Способен мой сын на это?» – не раз я спрашивала себя и, к сожалению, получала удовлетворительный ответ. Убедительных доказательств этому у меня не было, но, как многие матери, желала видеть в своём сыне только хорошее. Однако в глубине души что-то подсказывало мне, что мой сын - ненадёжный мне друг, что в какой-то ответственный момент предаст меня, пойдёт против меня или, как часто говорила Лидка, вывернет мне такую шубу, что не обрадуешься. Своеобразным подтверждением этому были часто приходившие мне на слух слова сына, когда я с ним воевала из-за компьютера. Размазывая слёзы и сопли по лицу, он орал на меня: «Дура! Идиотка! Чтобы ты сдохла и чтобы я тебя никогда не видел! Дура! Навязалась на мою шею! Ты ничего не понимаешь в компьютере. Чтобы ты сдохла раз и навсегда!»
От этих слов мне хотелось реветь. Как могла, брала себя в руки, заставляла себя думать о сыне только хорошо. Антон ничего этого во мне не замечал, словно меня и не было в семье. А если бы и на самом деле не было бы, наверное, тоже не заметил бы. Как-то я пришла домой очень поздно. Антон, придя с работы раньше меня, разогрел борщ, второе, поел и завалился спать. А утром – ни слова, ни полслова «где была и что делала?» Как будто меня нет и никому я не нужна. Вот только Тарас и выручал: только при нём я чувствовала себя женщиной. У него всегда припасены такие хорошие, приятные сердцу слова, такие ласки, такое уважение. От них у меня перехватывает дыхание, голова от счастья идёт кругом, и вся я плыву…плыву. Я с настороженностью ждала, что этим же днём, когда сынуля видел меня выходящей из бани, он выкинет на меня какой-нибудь фортель. Но этого так и не случилось. Зато вечером следующего дня он одел белую рубашку и сказал мне хмуро и требовательно:
- Я в кино хочу. Дай мне на билет и ещё на что-нибудь.
- Это ещё на что что-нибудь?
- Ну, хотя бы на бутылку пива.
- Чего? Чего? – поперхнувшись, переспросила я.
- Все мои одноклассники давно пьют пиво. Только я один не пью и всё потому, что у меня родители такие жмоты.
- Это ты напрасно. Мы тебя обуваем, одеваем, кормим и по-моему ни в чём не отказываем. А пиво пить тебе ещё рано.
- Я безалкогольное…
- Всё равно рано.
- Я так и знал. Я так и знал, что ты не пустишь меня в кино. Я у отца деньги спрошу.
Стараясь быть ровной и спокойной, я сказала ему:
- В кино…пожалуйста. Вот тебе деньги на кино и на мороженое. Здесь хватит на двоих. И, если у тебя есть девочка, можешь и её пригласить. Но пиво я тебе не советую. В твои годы, твой молодой организм легко и быстро становится зависимым от алкоголя, и через несколько лет человек превращается в хронического алкоголика. Алкоголизм – болезнь неизлечимая..
Сын молча взял деньги, недовольно и торопливо сунул их в карман и, не сказав спасибо, ущёл.. Я осталась в комнате одна с тяжёлым смешанным чувством. С одной стороны, у меня на душе, казалось, кошки скребли оттого что я проявила слабость и дала сыну деньги на него и на девочку. Нет. Нет. Мне не жалко этих денег. Но ему всего лишь четырнадцать лет и ему ещё рано дружить с девочкой, как и пиво пить. У меня это получилось экспромтом, спонтанно, точнее, под давлением измаявшейся, уставшей совести.. Получилось, как задабривание, как заглаживание своей вины. С другой стороны, мне было страшно неприятно, что сын, получив от меня деньги, не сказал мне спасибо. Казалось бы малость…Ну, что ткт такого, особенного? Не преступление же совершил. Но ведь я Чувствовала, как год от года он становился всё черствее и черствее. Меня это беспокоило, расстраивало и настораживало. Такие слова, как «спасибо, извините, простите, пожалуйста» он, казалось, не знал и не ведал об их существовании. Сколько я ни билась над тем, чтобы сын и муж выучили эти слова и говорили их людям, с которыми им приходилось общаться. Однако все мои усилия оказывались напрасными, и слова вежливости, как я их называла, так и не привились в моей семье.
Василий в беде.
Муж Лидки оказался человеком противоречивым, трудным и исповедовал перед женой принцип «живу, как хочу», а ты, жена, если хочешь быть со мной, приспосабливайся ко мне и делай, что скажу Лидка, хлебнувшая в молодости горя по самые уши, по сути дела отказалась от себя, как от личности и сделалась тенью Васчилия Еноровича. Но, видно, быть только тенью мужа её не нравилось, и она постепенно, как говорится, стала брать своё. И заставила мужа считаться с собой, стала человеком, о котором ноги не вытрешь и просто так не перешагнёшь
. Иногда мы брали бутылку коньяка «для замирения с жизнью» и у неё или у меня долго сидели, вспоминали деревенскую жизнь, как говорится, перемывали и перекладывали косточки знакомым, обсуждали мужей своих и чужих. Как-то так складывалось у нас, что больше говорила Лидка, а я всё больше слушала её и то удивлялась, то восторгалась, а то и просто качала головой и говорила: «Ну, как же так, ну, почему же?». Я всё принимала близко к сердцу, сопереживала и многое из того, как вела себя Лидка, брала на вооружение и думала: «Нет. Нет. А мой Антон хотя и бука и нередко грубый такой же, как Василий Егорович, но с ним можно и нужно жить. Живёт же Лидка. Надо и мне жить. Большое впечатление на меня произвёл её рассказ о том, как она вызволяла мужа из колючих лап правосудия. Особенно трудно Лидкиной семье было, когда Василий терял работу.
- Опять пустые щи наливаешь, - орал он на неё и при этом зачастую гнул и ломал алюминиевую ложку. - Скоро ноги носить не будут от этой пустоты.
- Пить надо меньше, - строго выговаривала Лидка. - Тогда, может быть, и на мясо оставалось бы. А то, как получка, так запой.
- Ладно, Лидуха, не ори и не кипятись. Деньги будут. Работу нашёл. Старые колхозные коровники будем перебирать, утеплять, крышу заново крыть. На всё лето работа. Тысяч по десять ежемесячно будем зарабатывать. А зимою будем мастерские восстанавливать. Какую-то производственную линию будем монтировать. Так что на ближайшие год-два работой и деньгами обеспечены. Лидка украдкой перекрестилась и прошептала: «Слава тебе, господи», но по-прежнему недовольно и сурово сказала:
- Была бы она у тебя первой, я бы ещё может быть поверила, а то и счёт потеряла. То вся срывается, то всего лишь наполовину. А то и в запой пошёл.
Но Василий Егорович клятвенно заверил, что теперь этого не будет, ну, разве только одну бутылочку и то в день зарплаты. А так все деньги только – домой. Понимаю, что у нас детвора, что её надо кормить, поить, одевать и что с такой жизнью надо завязывать. Она до добра не доведёт.
Работы на старом обветшалом коровнике было, как говорил Василий, непочатый край. Снимали худую крышу, разбирали кирпичные стены, сортировали и чистили кирпичи: четвертинки, половинки, целые – всё складывали отдельно и аккуратно. Затем были привезены целые кирпичи, которые тоже с величайшей аккуратностью и осторожностью сложили высокой грудой и укрыли от дождя, пыли и жгучего солнца. Работали не шибко ретиво, но аккуратно, добросовестно. Однако бригадир из местных, деревенских мужиков вдруг, неожиданно для всех сказал:
- К зиме надо закончить работы.
- Ну, как же так? Времени осталось мало. Не успеем. Это почти заново коровник построить. Не успеем.
- Успеете. Я дам вам в подмогу три таджика. Они ребята хорошие. Работящие.
Таджики по-русски почти не говорили. Но в работе действительно были прилежными и на редкость упорными. Местные мужики, а их в бригаде было около десятка обычно с девяти до пяти вечера потопчутся на стройке и – отработали, баста, надо уходить домой или садились недалеко от стройки и оттягивались тем, кто что приносил из дома или из магазина и самогоном, вином, водкой. Травили анекдоты, смеялись, балагурили, подтрунивали над таджиками. Бригадир каждый день бывал на стройке, видел, как работали и пили местные мужики. Они пили и дома и на утро далеко не все были в состоянии работать или даже добраться до стройки. Работники из них были никудышние. Бригадиру надоело каждый день видеть охмелевшие, распухшие их хари и однажды он сказал:
- Как хотите, мужики, вы хоть и свои, местные, но наряд закрою так, как работаете, и укажу, кто сколько сделал.
Первая же получка крайне удивила и расстроила местных работников. Вместо обещанных пятнадцати-двадцати тысяч они получили по девять, семь, а то и по шесть тысяч рублей.
- Ты что же это, бригадир, делаешь? Почему так обидел нас. Разве мы не работали? Разве мы не горбатились? Разве мы ничего не делали? Почему таджикам заплатил аж в два и даже в три раза больше. А мы что? Почему нам – меньше? Не любишь своих? А надо бы наоборот.
- Я предупреждал вас, что ваши пьянки мне надоели. Предупреждал, что платить буду за сделанную работу. Так что как работали, так и получили.
Получив деньги, вечером этого же дня мужики набрали водки, закуски и расположились в рощице недалеко строившегося коровника. Рядом текла речка тихая и спокойная. Мужики пили, закусывали, вели шумный разговор - возмущались, искали виновного, почему им заплатили меньше, а таджикам больше. Утром после дикой головной боли они с трудом притащились на работу. Оказалось, что из таджиков остался один Курманбек. Двое других временно переехали на другую работу. Местным же рабочим бригадир предложил с неделю отдохнуть, так как не было необходимого стройматериала. Ну, что же отдых так отдых. А какой отдых без бутылки?, -решили они, опять набрали водки, закуски и уселись на берегу речки. К ним подошёл Курманбек, достал из сумки бутылку белой, хлеб, сыр, колбасу, сказал:
- А я завтра уезжаю домой. Давайте выпьем, чтобы не поминали друг друга недобрым словом.
Он поставил бутылку на ящик, выложил закуску, улыбаясь, сказал доброжелательно:
- Пододвигайтесь. Давай, давайте веселее…Завтра уезжаю домой. У меня семья большая, а у нас так тяжело жить. Работы нет. Денег нет.
Один из местных мужиков нервно поднялся с земли, заговорил с обидой и вызывающе:
- У них трудно! А у нас ты думаешь легко? Гастарбайтеры проклятые понаехали тут. И нашу работу у нас уводят. Да пошёл ты отседова и больше никогда не приезжай .
Больше не говоря ни слова, этот рабочий с силой ударил таджика кулаком в висок. У Курманбека подогнулись колени, и он замертво рухнул на землю. После этого мужики спокойно разлили по стаканам водку, принесённую таджиком, и принялись жевать сыр и колбасу. А когда нагнулись над упавшим, к своему удивлению, обнаружили, что он уже был мёртвым. Тихоня (кликуха ударившего) понял, что наделал, потребовал, чтобы все ещё выпили, и сказал:
- Кто пикнет, отправлю вслед за таджиком. А этого – в бочку и в воду.
Василию, сидевшему в стороне, всё случившееся, а также требование не пикать не понравилось, Тихоня вдвое моложе его, почти мальчишка, хотя и прошёл тюрьму, чем очень гордился. Скривившись и нахмурившись, Василий промолчал с чувством недовольным. Понял, что свершилось преступление и он косвенно к нему причастен., что этот мальчишка Тихоня по сути дела втянул его в это преступление.. Когда по инициативе Тихони тело таджика упаковывали в бочку и бросали в воду, Василий не принимал в этом участия.
Милиция сделала своё дело быстро и профессионально.
Вся бригада горе строителей была арестована и посажена в камеру предварительного заключения, которую минты и местное население называли обезьянником. Она была рассчитана максимум на три, четыре человека, а впихнули в неё всю бригаду. Первое, что сделала Лидка – это добилась свидания с мужем и обстоятельно, в мельчайших подробностях узнала от него, где, на каком расстоянии он был в момент убийства.
. Сразу после ареста Лидка начала борьбу за освобождение мужа. Василий Егорович часто ершистый и не всегда дававший жене слово лишнее сказать, сейчас понял, что попал в нехорошую историю, присмирел и на вопросы супруги отвечал покорно, стараясь не упустить даже те мелочи, которые на его взгляд не имели существенного значения.
- Так ты где всё же сидел-то? – не уставала спрашивать Лидка.
- Я же тебе говорю далеко от места убийства, на окраине всей группы
- Ну, ты же всё же что-то говорил этому подонку Тихоне, чтобы он оставил таджика в покое?
- Вроде говорил, да я и не успел по-настоящему это сказать, как он его поспешно треснул в висок.
- Вот видишь пытался же остановить это смертоубийство, пытался, но не успел, потому что далеко сидел.
- Ну, Лидка., ну, ты даёшь. Я понял твой замысел, полностью его разделяю и на суде учту. Только это немного несправедливо.
- А кому нужна твоя справедливость, тем более, что её так мало? Кому? Твоим друзьям алкашам, многие из которых домой на карачках добираются? Ты пил с ними?
- Ну, конечно, пил. Правда, немного.
- Правильно. Капель двадцать, а больше тебе и нельзя. У тебя гастрит.
- Какой ещё гастрит? Чего ты плетёшь и вообще что это такое? Это когда много водки что ли нельзя?
- Гастрит. Гастрит. И не хорохорься. Давно желудком страдаешь. Я же знаю. Он почти у всех есть.
- Ну, что ты мелешь?
- И не оправдывайся. Я лучше тебя знаю.
- Ладно. Ладно, - сдался Василий. Идти в тюрьму ему не хотелось. «Только вот жизнь, вроде, стала налаживаться, - думалось ему. – Бабёнку хорошую нашёл – молодую, симпатичную, душою тёплую, слово резкого поперёк не скажет, работящую, старательную для семьи. И вдруг на тебе – убийство. Да знал бы я, что этим закончится разговор Тихони с таджиком, так встал бы между ними. А этому сопляку Тихоне и руку не дал бы поднять».
Так Лидка помогла Василию определить линию своего поведения и перед следователем, и на суде. Лидка также нашла хорошего адвоката. Для этого она обратилась за помощью к хозяину рынка цыгану Павлу Ермолаевичу. Войдя к нему в кабинет, она напустила на своё лицо столько мрачной чёрной хмари, что, казалось, её горючие слёзы вот-вот стремительно покатятся по щекам.
- Павел Ермолаевич, уважаемый наш человек, наверное, ещё помните меня…
Она взяла его тяжёлую, жирную ладонь, поцеловала её сверху и изнутри и, глядя в упор в чёрные цыганские глаза, заговорила плачущим, просящим тоном:
- Павел Ермолаевич, помоги, помоги, пожалуйста, Очень прошу тебя.
- Что случилось? – спросил цыган, встревоженный поведением Лидки, которую знал и ценил как хорошую, безотказную работницу, которая не раз убирала в его кабинете, где он с целью проверки её честности и порядочности вроде как бы забывал на столе деньги, иногда специально бросал под стол купюру другую опять же, чтобы проверить возьмёт ли она их, утаит ли безхозную находку или вернёт на стол. Такие деньги Лидка аккуратно, почему-то с лёгким душевным трепетом ложила на стол, причём обязательно на видном месте и тщательно протирала мокрой тряпкой полы везде, куда доставала её рука или швабра.
- Садись. Рассказывай, что стряслось, - сказал он ей дружелюбно и спокойно. Секретарша принесла ему и ей на тарелочках кофе, пирожное, кусочки сахара.
- Рассказывай, что случилось. Не тяни. У меня через десять минут деловая встреча, - проговорил цыган всё тем же доброжелательным тоном, который помогал Лидке успокоиться и собраться с мыслями. Цыган сам сел за стол, пригласил это же сделать Лидку и подал ей тарелку с кофе. Отпивая маленькими глотками, обжигаясь, она рассказала об убийстве таджика и попросила цыгана найти ей хорошего адвоката.
- Есть. Есть на примете такой человек. Он по сути дела наш адвокат, с нами дружит, нам помогает. Мы ему платим за это. Много раз нас выручал Я попрошу его, чтобы он и тебе помог…бесплатно.
- Павел Ермолаевич, может быть, я всё же заплачу. Сухая ложка рот дерёт.
- Если у тебя деньги лишние и тебе очень хочется отдать их, то тебе никто это не запрещает. А что касается добросовестности и искренности адвоката, то ты здесь напрасно так думаешь. Я скажу ему, и он всё сделает по высшему классу, потому что придёт время и мы его отблагодарим. Так что не советую платить.
Цыган при Лидке снял с телефонного аппарата трубку, набрал номер. Послышались короткие гудки.
- Занят, - сказал цыган и посмотрел на часы.
- Ну, я, наверное, пойду. Не буду вам мешать, - робко сказала Лидка.
-Не мешаешь. Сиди. Важное дело надо делать сразу, в первую очередь. К тому же у меня очень много дел. И все на мне сидят, и все меня погоняют. Про тебя могу забыть. Так что давай сразу решим этот вопрос.
Он ещё и ещё набрал номер, и, наконец, трубка, как говорится, подала голос.
- Здравствуй, Эдуард Николаевич, здравствуй, дорогой наш человек, - заговорил цыган тоном мягким, почти вкрадчивым и спокойным. – Как живётся можется? Чувствую работой загружен. Телефон занят и занят.
- Павел Ермолаевич, это разговор с клиентом был. А сейчас я свободен и весь к вашим услугам.
- Эдуард Николаевич, ваша помощь нужна. Как со временем у вас?
- Для вас оно всегда есть. А что за дело?
- Про убийство на ремонте коровника местного фермера
слвшал? Это здесь, на окраине города.
- Слышал. Знаю. Но, если говорить о непосредственном исполнителе убийства, то скажу откровенно и сразу надежды на оправдание совсем нет.
- Не. Нет. Речь идёт о человеке, который был в составе бригады и которого минты замели только потому, что он был вместе со всеми. Его жена сидит у меня. Хороший человек. Думаю ей помочь надо. В долгу не останемся.
- Хорошо, Павел Ермолаевич. Хорошо. Ваше слово для меня закон. Дай-ка ей трубку.
Цыган протянул Лидухе трубку и сказал:
- Договаривайтесь.
Лидка договорилась с адвокатом о времени и месте встречи с ним и в назначенное время явилась к нему в кабинет. У порога растерялась, пробормотала себе под нос: «Ой, наверное, надо было цветы купить. Ваза пустая стоит».
- Проходите. Проходите, - любезно сказал адвокат. Он был в костюме, белой рубашке и при галстуке. Из рукавов пиджака выглядывали тяжёлые дорогие запонки. Он выглядел элегантным, сдержанным, культурным, что сразу понравилось Лидке и вселило в неё уверенность и надежду. «Не какой-нибудь халам балам, а, видно, образованный и опытный», - подумалось ей, когда она мысленно сравнила его со своим мужем и другими мужчинами, с которыми ей приходилось общаться.
- Ой, ну я тогда вот парочку шоколадок принесла. Неудобно с пустыми руками, - проговорила она с лёгким замешательством, протягивая адвокату две плитки шоколада. Он молча взял их, бросил в Лидкину сумку и сказал:
- Я не беру ни цветы, ни шоколадки. Мой гонорар обычно – деньги. Но это не ваша забота. Мы уже договорились с Ермолаевичем. Он человек надёжный. Лидкино ухо резануло слово «гонорар». Она не знала его содержание, никогда не слышала про него и подумала, что оно похоже на такое нехорошее слово, как гонорея, и на мгновение-другое нахмурилась. Но в этот момент вошла секретарша адвоката и поставила перед ним две чашечки кофе и два пирожных на блюдцах
- Садитесь. Угощайтесь, - сказал адвокат и пододвинул Лидке стул. Сел сам. Лидуха приготовилась рассказывать, как её муж оказался арестованным. Но адвокат, отхлебнув кофе, заговорил первым:
- Я окончил юридический факультет Саратовского университета. Наш вуз, конечно, не МГУ, но после него первый и весьма значимый. У него сложились многолетние устойчивые традиции известные на всю страну. Я окончил вуз с красным дипломом. Вам это говорит о чём-нибудь?
- Не знаю, что это значит. Красивее что ли? - с лёгким замешательством проговорила Лидка и покачала головой.
- Это значит, что окончил с отличием. По всем показателям я был на курсе первым студентом, активно занимался научной работой, выступал на научных конференциях. Со стороны факультетского руководства мне было предложено после окончания учёбы остаться на кафедре и готовить диссертацию. Но я предпочёл практическую работу. Сейчас я известный человек в городе. Ко мне очередь желающих пригласить меня в качестве защитника. Я участвовал в двадцати трёх процессах. Из них девятнадцать процессов окончились в мою пользу, то есть моей победой. Это достаточно высоко оценено нашим адвокатским сообществом. Я отмечен многочисленными грамотами и наградными знаками. Так что у Ермолаевича, как говорится, губа не дурра. Знает, с кем имеет дело.
- Ну, вы допивайте, допивайте кофе и доедайте пирожное, - сказал он погрустневшей Лидке. Она опять принялась за кофе и подумала: «Зачем он мне это всё рассказывает? Зачем хвалится, какой он хороший? И так видно, что хороший. А…а…цену набивает. Но зачем? Ермолаич же платить будет».
- Я работаю по системе Плевако, - сказал адвокат. – Вы слышали что-нибудь о Плевако? «Ой, боже ты мой, опять нехорошее слово, - подумала Лидка. – Это кто же? Наверное, адвокат…Часто плевался что ли?»
Тем временем адвокат продолжал:
- Фёдор Никифорович Плевако – известный адвокат России девятнадцатого века. Златоуст. Природой был награждён страстным характером, проникновенным умом. Его речи переписывались и многими интеллигентными людьми цитировались. К каждому процессу он готовился всесторонне и основательно. Так вот это всё, присущее лучшему адвокату России я взял на вооружение. А поэтому сейчас вы мне всё, всё, связанное с арестом вашего мужа, расскажите. А я ещё задам вам вопросы, а, вспоминая и рассказывая, постарайтесь найти такие обстоятельства, которые смягчали бы его вину.
- Да не виноват он ни в чём, - не выдержала Лтдка. – Он вообще-то и сидел далеко от места убийства и, если бы даже и захотел помешать, ничего не смог бы сделать.
- Вот, вот…Говорите, говорите об этом, - вдруг оживился адвокат. – Вот это, это надо.
Лидка, напугавшаяся было, что перебила такого важного человека, вдруг обрадовалась, что, как она подумала, попала в нужную точку, тоже оживилась и пустилась с утроенной энергией объяснять, какой её Василий Егорович хороший человек. Бойко привирала. Даже заявила, что её муж попытался было предотвратить ссору с таджиком, но Тихоня его не послушал и внезапно ударил таджика в висок. Говорила о том, что её муж – самый работящий в бригаде, что за сделанную работу получил больше всех денег и что бригадир не раз хвалил и ставил его в пример другим рабочим.
Адвокат задал ей много вопросов, как ей показалось, некоторые из них мелкие, ничего не значащие, не относящиеся к делу и на которые она уже не раз отвечала. Он вытянул из неё всё, что можно было вытянуть. И даже спросил не бьёт ли её муж? На что Лидка, слегка покраснев, категорически сказала: «Нет. Нет. Что вы? Он примерный семьянин».
- Ну, хорошо, всё. Мне ясна картина. А возникнут вопросы, я вам позвоню, и мы ещё побеседуем, - сказал он и щелкнул каким-то выключателем. Только после этого Лидка увидела на столе микрофон и сообразила, что всё сказанное ей, записывалось.
- Вы всё записали? Да? – спросила она с лёгкими нотками удивления.
- Конечно. А что?
- Я бы говорила лучше…и причёску подправила бы.
При этих словах она потянулась рукой к голове, чтобы поправить волосы. Но адвокат сухо, сквозь лёгкую улыбку сказал:
- Мне это не надо. Лучше не надо. Вы и так говорили хорошо, спокойно и, надеюсь, искренне. А, если знали, что говорите в микрофон и всё записывается, стали бы волноваться, сбиваться, придумывать что-нибудь особенное. Это уже проверено. Так устроен человек. В общении друг с другом человек один – простой, скромный, лишённый показушной фальши. Но стоит ему войти на трибуну и заговорить перед собравшимися или в микрофон, сразу становится другим - старается говорить умно и красиво. Так что у вас получилось всё хорошо, всё нормально. Конечно, нельзя заранее сказать, как пойдёт процесс. Но аргументов в пользу вашего мужа много.
Судебный процесс, как говорится, не заставил себя долго ждать. Прокурор, судья, секретариат потрудились оперативно, без сомнений и затруднений. В деле было всё ясно, доказано, согласовано, практически заранее определено. Василия Егоровича защищал адвокат, нанятый цыганом. Все остальные отказались от частного адвоката и им был назначен государственный защитник – человек вялый и равнодушный к своим подзащитным и заинтересованный только в том, чтобы быстрее закончился этот процесс, где и без защиты всё было ясно и защита ничего нового не принесёт. И поэтому некоторое время процесс шёл легко, мягко, как-то даже немного скучно и неинтересно. Но вот возможность выступить получил Эдуард Николаевич. В первых же фразах своей речи он неоднократно, твёрдо и членораздельно заявил, что Василий Егорович не виноват, и он сейчас это докажет.
- В момент совершения преступления где мой подзащитный находился? - задавал вопросы адвокат и сам же на них отвечал. – Он находился за несколько метров, я бы сказал и не покривил душой – за несколько десятков метров от места преступления.
Лидка сидела в зале заседания, как говорится, ни живой, ни мёртвой, с душевным напряжением слушала всех, особенно защитника и осознавала, что он говорил по сути дела её словами и в качестве защиты её мужа выдвигал все те соображения, которые она сама ему неоднократно выкладывала. Адвокат не только стоял за трибуной, но, пожалуй, больше ходил по залу заседания, часто останавливался перед присяжными заседателями, говорил непосредственно им и часто называл их гражданами, товарищами, друзьями и преднамеренно избегал употреблять слово «господа». В составе присяжных заседателей были в основном люди преклонного возраста, пенсионеры, жили бедненько и слово «господин», если адресовалось им, звучало для них открытой циничной насмешкой. Адвокат это знал и к тому, что говорил, относился в высшей степени щепетильно и требовательно. Прения сторон, выступления свидетелей закончились, присяжные заседатели посовещались и вынесли свой вердикт, на основе которого судья объявил приговор. Тихоня, как непосредственный убийца получил высшую меру наказания – пожизненное заключение. Василий Егорович тоже был признан виновным. Но с учётом разных смягчающих вину обстоятельств получил условное наказание, зато другие члены бригады схлопотали разные сроки лишения свободы и сразу из зала суда были отправлены в тюрьму.
.Как сын отодрал меня ремнём.
Вчера моему сыну стукнуло пятнадцать лет. Мы с отцом устроили ему праздничный ужин. Предложили, чтобы он позвал кого-нибудь из своих друзей, знакомую девочку. Но он отказался от приглашений и сидел за столом хмурый и неразговорчивый. А на кухне, когда мы были с ним один на один, он надерзил мне и не извинился. Подобный выпад в мою сторону у него уже далеко не первый. Порою дерзит откровенно и зло, словно мстит за что-то. При Антоне он этого не допускает: и боится, и уважает его, и относится к нему явно лучше, чем ко мне. Я давно догадываюсь, что является этому причиной. Дело в том, что я продолжаю встречаться с Тарасом и сын об этом знает. Но молчит и ни мне, ни отцу не говорит. Я благодарна ему за это. Но чувствую, что неприязнь между мною и сыном растёт и, как говорится, рано или поздно что-то нехорошее должно произойти. С Тарасом мои отношения зашли так далеко, что разорвать их, кажется, я уже никогда не смогу. Я люблю его. Мне с ним очень хорошо. С ним – у меня настоящий праздник на душе. А два месяца назад он сказал мне:
- Давай будем считать, что ты моя жена, вторая или, так сказать, параллельная жена, а я твой второй муж, тоже параллельный
- Ну, ведь это только так называться, а ведь на самом деле мы давно, как муж и жена. Только всякий раз расходимся по своим квартирам. Да ладно. Пусть будет так, - покорно cказала я. – Только не бросай меня. Я не переживу.
Тем временем агрессия со стороны сына нарастала. Неделю назад, когда Тарас возвращался домой с работы и шёл глухим переулком, небольшая группа мальчишек забросала его камнями. Попали по спине, голове, плечу и даже по ногам. Тарас попытался было догнать кого-нибудь из них, но они, как воробьи, бросились врассыпную. Никого не догнал, но увидел знакомую фигуру моего сына. Тарас сказал мне об этом. Я выслушала его молча и хмуро, словно проглотила горькую таблетку. Но с сыном так и не поговорила: боялась дотрагиваться до этой темы. И всё же то, чего я так боялась и с большим опасением ожидала, всё же произошло.
Был жаркий июльский день. Антон парился на работе, а я с Тарасом валялась на песке на берегу нашей местной речки. Жаркое солнце разморило меня так, что я, слегка прикрыв голову соломенной шляпой, впала в лёгкую дремоту, разомлела, расслабилась. Тарас, только что вышедший из воды, лежал рядом. И вдруг я заметила, как мимо нас, прошуршав горячим песком, прошла стая пацанов, и в этот же миг последний из них, поддев ступнёй, как лопаткой песок, бросил мне его на голову и лицо. Пока я отфыркивалась, отряхивалась и прочищала глаза, мальчишки ушли далеко. Последним шёл паренёк, в котором я без труда и сомнения узнала своего сына. Самое тяжёлое наступило несколько мгновений позже, когда я поняла, что песок бросил на меня он и сделал это осознанно, преднамеренно и целенаправленно. У меня испортилось настроение, и мне расхотелось валяться на берегу. Сев и обняв поставленные углом колени, я некоторое время тупо смотрела на спокойную водную гладь и, казалось, чувствовала, как мои мысли волочились за сыном, забегали ему наперёд и пытались по выражению лица узнать, почему он это сделал. Впрочем почему я догадывалась…признаться хотелось большего – знать и видеть насколько глубока и сильна его ненависть ко мне, а то, что в его сердце свила себе гнездо и поселилась ядовитой змеёй ненависть к матери, я уже не сомневалась.
- Тарас, пойдём домой, - предложила я.
- Домой. Пойдём. Пойдём, - охотно согласился он. Ему, видно, давно надоело париться на солнце, и он только не находил предлога уйти с берега.
Когда мы проходили мимо небольшого открытого павильона, где продавались мороженое и газированная вода, я вдруг увидела сына. Он был в нескольких шагах от меня. Скривившись в ехидной, неприятной ухмылке он сказал так громко, что шедшие и стоявшие рядом люди всё чётко слышали:
- Ну, что, мамуля, искупались? Водичка хорошая? Купи мороженое, мамуля.
Я растерялась, языка у меня не оказалось, словно проглотила его. Молча купила вафельный стаканчик, наполненный мороженым, и протянула его сыну.. Но он, мерзавец, продолжая ехидно улыбаться, проговорил:
- А моим друзьям? Вот они рядом, шесть гавриков и тоже хотят мороженого
И тут я вдруг увидела мальчишек лет двенадцати-тринадцати, жадно смотревших на меня и явно ждавших от меня мороженое. Я удовлетворила их желание, получила в ответ нестройное хоровое «спасибо», повернулась к сыну и строго сказала:
- Иди домой. Хватит по городу болтаться.
- У…у! Чего болтаться? Да не болтаюсь я, - сказал он, продолжая ехидно улыбаться.
- Когда приду домой, чтобы ты был уже дома, - сказала я строго и недовольно. Чувствовала – во мне назревал бунт против сына, но, кажется, и у сына зрел взрыв против меня, и я жила в ожидании почти неминуемого и очень даже серьёзного, с большими последствиями конфликта. Меня это очень напрягало, я была, как говорится, сама не своя. Антон хотя и не обращал на меня внимание и относился ко мне, как к пустому месту, всё же заметил во мне перемены и спросил меня:
- Мать, что-то с тобой неладное творится, в чём дело?
- Нет. Нет, Антон. Никаких проблем, всё нормально.
Конечно, мне не хотелось, чтобы он узнал о моих связях с Тарасом. Довольно и того, что я выплатила за него такой большой кредит. Конечно, Антона я не любила, точнее, не испытывала к нему любовной страсти, но он мой муж, отец моего сына, я привыкла к нему, он приносит домой неплохие деньги, и моя семья обеспечена. А что касается Тараса…не знаю, не знаю. Мне с ним очень комфортно встречаться и про-водить время. Но жить вместе что-то в последнее время у меня поубавилось желание. К тому же он любит свою жену и не думает с ней разводиться, никогда об этом даже и не заикался
Подошёл день, когда прямо на работе Антона скрючил аппендицит. В этот же день его прооперировали. А к вечеру он отошёл от наркоза и был переведён в общую палату. Вечером у нас в квартире зазвонил телефон. Рядом с ним был сын и поэтому он схватил трубку.
- Позови мать, - послышалось в трубке.
Сын понял, что это был мой любовник, вскипел и дрожащим голосом спросил в трубку:
- А тебе…тебе что тебе надо?
- Ну – ка, прекращай, прекращай хамить. Нехорошо. Я много старше тебя. Позови, позови мать, а то сейчас приду и тебе уши надеру. Позови.
- Ма…а, иди! Твой любовник по тебе соскучился Иди. Иди! Хахаль твой. Жд1т тебя.
Я торопливо подошла, почти подбежала и протянула руку к трубке. Но сын небрежно бросил её на стол.
- Шалава! Ты шалава! Ты потаскуха!. Ты проститутка! Я ненавижу тебя! - кричал сын, растирая по лицу слёзы и сопли и давясь словами.
- Ну, что ты, сынок? Ну, о чём ты? Ну, зачем же так? Я люблю тебя. Тарас Акимыч просто мой знакомый.
- Врёшь! Врёшь! Врёшь! Я всё знаю. Я давно слежу за вами. Ты его подстилка! Ты предала нас. Ты предала меня и папу! Я ненавижу тебя!
Я взяла носовой платок и попыталась было подойти к сыну, чтобы вытереть его лицо. Но он закричал ещё громче, истерично, визгливо:
- Не подходи! Сучка! Убью!
Он схватил стул и запустил его в меня. Я увернулась, но он всё же ударил меня по ногам. Через мгновение в его руках оказался отцовский ремень. Он намотал его на руку и принялся со всей силой стегать им меня по спине, по ягодицам, по голове и даже по лицу. Бил без разбору, зло, с остервенением и приговаривал:
- Дура! Дура! Чтобы ты сдохла! Ненавижу тебя! Ненавижу! Чтобы ты сдохла!
Я почти не защищалась и не увёртывалась, только закрывала лицо руками, чтобы не было кровоподтёков, ссадин, припухлостей. Наконец, он бросил ремень, упал на койку и зарыдал громко и надрывно, комкая руками подушку, катаясь в истерике по постели.
Я ушла в другую комнату, тоже уткнулась в подушку и заскулила, как собачонка униженная, раздавленная и опозоренная.
Так передо мною встал вопрос «как жить дальше?» Рвать отношения с Тарасом я уже не смогу. Просто не переживу этого. И это пока ещё Антон ничего не знает. А когда узнает, трудно представить, как он поведёт себя. А что тут представлять? Потребует развода и всё и тебе предложит убраться из квартиры, потому что квартиру ему завод дал. Она его и записана на него. Он в ней полноправный хозяин. А то, что он узнает о моих связях с Тарасом – это стопроцентный верняк.
Сын рано или поздно скажет ему. А, может быть, уже и знает или догадывается. Надо поговорить с Тарасом. Если любит, если я хоть немного дорога ему, может быть, разведётся со своей половинкой, разделит квартиру. Часть – ей, часть – себе, и будем с ним вместе жить. Это был бы идеальный вариант, это было бы настоящее счастье для меня.. Но увы…житейская мудрость утверждает, что счастье на чужом горе не бывает. Что делать? Что делать?
На пикнике.
После ссоры с сыном, когда он так больно, а главное, унизительно отстегал меня ремнём, а главное, поднял на меня руку, я проплакала несколько дней, но потом всё же взяла себя в руки, несколько успокоилась, купила бутылку хорошего коньяка и пришла к Лидке – соей давней и самой хорошей подруге. Я уже знала, что её усилиями Василий Егорович избежал тюрьмы.. Стал меньше пить и не поднимает руки на Лидку. Работал на стройке. Домой приходил трезвым, чем Лидка гордилась и нередко ставила себе в заслугу. Она быстро накрыла стол и пока у неё дома не было ни детей, ни мужа, посидели за бутылкой и всласть наговорились и даже поплакали. Как-то так получилось, что весь наш разговор был немного обо мне и в основном – о Тарасе. Оказалось многие годы его знала её хорошая знакомая и много ей рассказывала о нём.
- Так что это, конечно, очень хорошо, что у тебя есть дружок, - говорила Лидка. - Он мужчина видный, деловой и умный.
- Да, в этом отношении он очень хороший. Да и во всех других отношениях неплохой.
- Кредит, который ему брала, он тебе отдал?
Я усмехнулась и с грустной улыбкой сказала:
- Да бог с ними, с деньгами. Главное, что я с ним дружу. А он такой ласковый, такой обходительный. Мне так хорошо с ним. Только с ним я и почувствовала себя по-настоящему женщиной, любимой женщиной.
- Это хорошо. Но рассказывали мне о нём ой как много плохого.
- Ну, расскажи, расскажи, - проговорила я несколько настороженно.
- Мож не надо, чтобы не портить общую картину?
- А всё равно не испортишь. Я дружу с ним давно и, если уж простила полтора миллиона, то всё остальное и подавно прощу, тем более проходившее не со мной.
- На всю деревню был знаменит тем, что не пропускал без внимания ни одной симпатичной девочки.
- Ну, и что? Обычное дело. А кто из парней не грешил этим? То же самое делали и девки.
- Да. Ты права. Но всякая, на кого глаз положит, обязательно побывает у него в постели. Орогатил по сути дела всех деревенских мужей. И они это дело просто так не оставили. Во-первых, сильно поколотили его, во-вторых, сделали так, что о его похождениях стало известно секретарю парткома предприятия, на котором он работал помощником начальника участка, где большинство коллектива составляли молоденькие женщины и секретарь парткома была женщина. Разбирательство со стороны парткома и администрации было долгим, скрупулёзным и громким. Ему приписали не только аморалку, но и мошенничество. Дело в том, что он оказался большим любителем занимать деньги, а отдавать их не любил. Многие женщины мирились с этим и даже сами по собственному желанию совали ему деньги. И были рады, когда он их брал, потому что ждали от него, что он осчастливит их своими галантными ухаживаниями с цветами и подарками и непременной постелью. В то время, когда партком занимался его делом, жена подала на развод с ним и рассказала об этом на заседании парткома. Что было, что было там…трудно передать словами. Особенно сильно свирепствовала секретарь парткома. В общем коммунисты прошлись по нему, как многотонный каток, которым обычно при строительстве дорог утрамбовывают и песок, и щебёнку и разглаживают горячий гудрон. По рекомендации парткома директор снял его с должности замначальника и уволил с предприятия. Жена развелась с ним и через суд добилась того, что он выписался из её квартиры, а затем и совсем уехал из посёлка.
Рассказ подружки не произвёл на меня впечатление. Я уже давно относилась к Тарасу в высшей степени двойственно, а может быть, точнее сказать, множественно. И в этой множественности было немало такого, что я и сама не в состоянии объяснить. С одной стороны, он, конечно же, сильно нравится мне, пожалуй, даже я люблю его: он хорош внешностью, знает, кажется, всё, о чём только не спросишь его. Более того, в нём есть какая-то изюминка, которая тянет к себе, о которой только и думаешь. С другой стороны, я, к сожалению, поняла, что Тарас может быть нечестным и непорядочным, что в нём немало намешано такого, за что кто-нибудь иной с категоричностью назвал бы его законченным подонком. Но я (удивительное дело) прощала ему всё. И даже те полтора миллиона, с потерей которых свыклась и согласилась и даже где-то глубоко в душе, потаённо, ибо даже самой стыдно признаться, я была довольна, что он задолжал мне такую внушительную сумму. Он чувствовал себя должником, шёл мне на уступки, прощал мне мои капризы, которые я иногда позволяла себе.
Что касается Антона, то, чувствую, он уже был настроен совсем иначе по отношению к Тарасу. После больницы он уже в который раз спросил меня:
- Как должок? Отдаёт?
- Отдаст. У него сейчас с деньгами туго, - ответила я.
- Хочу сказать тебе, что с деньгами всегда и у всех напряжёнка. Это такая сфера жизни, в которой всегда имеет место быть напряжение, - продолжал Антон с лёгким нравоучением.
- Утверждает, что отдаст и просит подождать.
- Оно, конечно, можно и подождать, да только сдаётся мне, что у него нет желания возвращать деньги. И не возвратит, если его к тому не подтолкнуть.
- Ну, мне что? Поссориться с ним? – рассуждала я, сидя перед Лидкой. - Тогда и вовсе неизвестно, что будет. Но ссориться не хотелось бы. Однако поговорить, по-моему, можно было бы по-серьёзному, но я на это как-то всё не решусь. Боюсь. Боюсь потерять его совсем.
- Поговорить надо, - решительно проговорила Лидка. – Как же так? Как же так можно присвоить такие деньги и помалкивать.
- Нет. Нет. Не надо. Пусть лучше остаётся так, как есть Меня это больше устраивает.
- Ну, уж нет. Это не по мне, -проговорила Лидка.
Вскоре она позвонила мне и сказала загадочно, что ей надоело сидеть дома и у неё созрел план вылазки на природу. Как всегда, в трубку она говорила громко и напористо. В это время Антон сидел рядом со мной и все её слова слышал.
- Я не против, - сказал Антон. – Пожалуй, даже с большой охотой. Очень хочется подышать свежим воздухом, а то этот больничный запах, по-моему, и сейчас у меня в ноздрях стоит и никак не освобожусь от него.
Я сказала Лидке о нашем согласии, и мы энергично взялись за подготовку этой вылазки.
В середине дня, когда я была на работе, Лидка позвонила мне на сотовый и заговорщически, тихо сказала:
- Я пригласила вместе с нами на природу свою знакомую Райку и попросила, чтобы она пригласила в поездку с нами и Тараса Акимыча. Он охотно согласился. Так что имей в виду.
- Ты что? С ума сошла? Зачем ты это сделала? Хочешь меня раскрыть перед Антоном и опозорить?
- Нет. Нет, подружка. Наши мужчины должны быть на виду у нас и под контролем. А там, глядишь, может быть удастся поговорить с Тарасом насчёт денег твоих. Зачем же такую большую сумму отдавать за просто так. Слишком круто в туалете будет ходить. Не тушуйся. Прорвёмся.
Мы наделали бутербродов, сварганили неплохой салат «оливье», отварили говядину и куриные ножки. Старались. Хотелось понравиться: я – в первую очередь Тарасу, а потом уже и – Антону, Лидка – своему Васе, которого она часто уважительно называла по имени и отчеству даже тогда, когда ставила перед ним тарелки с едой.
Встретились мы в воскресенье утром на пристани, подождали речной трамвайчик и уже через несколько десятков минут были на противоположном берегу. Когда я и Антон, поотстав от компании, неторопливо шли вдоль берега, Антон спросил меня:
- Что это за мужчина, который Тарасом представился? Уж не твой ли должник? Что-то он так любезен с тобой.
- Он самый, - сухо ответила я, не желая, чтобы он дальше расспрашивал меня. – Я тебя очень прошу не устраивай разборки, не порти всем отдых.
На мою просьбу Антон промолчал, и меня это насторожило. Более того, скоро он оказался около Тараса, который нёс большую спортивную сумку. Шёл молча, думал о чём-то своём. На меня почти не обращал внимания и почти не говорил со мной и не суетился около меня. Я догадывалась, почему и была благодарна ему за это. В то же время так сказать краем уха прислушивалась к Антону, , опасаясь не наговорит ли чего лишнего. Наконец, наша компания облюбовала местечко около воды на зелёной лужайке и даже в тени под деревом. Лидка быстро оценила обстановку и заявила, что лучшего места нам не найти и что надо располагаться, что мы и принялись делать. Быстро расстелили большую белую простыню, выложили на неё принесённые продукты, пиво, вино и водку.
- Так, мужики, слушайте меня, - весело сказала Лидка. – Мы вот тут женщины (она кивнула в мою сторону) посоветовались и решили, что мы приехали на природу отдохнуть, подышать свежим воздухом, отвлечься от домашних забот, а поэтому и напиваться до поросячего визга не будем. И вообще много пить не надо. Мы все уже не молодые. К тому же рядом - вода. Как говорится, чем чёрт не шутит. В общем речь моя сводится к следующему: главное – не напиваться, а отдыхать и разговаривать.
Я посмотрела на мужчин и увидела, как помрачнели и потускнели их лица. Пропал их голос, потому что они разом замолчали и, кто больше, кто меньше, криво ухмылялись, но молчали. И Лидка громко сказала, что их молчание она принимает за одобрение её предложения.. Мужчины закряхтели, недовольно заговорили, покачивая головами. В это время я заметила, как Тарас выложил на простыню ветчину, сыр, колбасу, хлеб, поставил свою сумку, показавшуюся мне тяжёлой подальше в кусты, в тень. «Интересно, что он прячет в холодок?» – подумала я с лёгким, ничего не значащим подозрением.
- Ну, что, друзья, давайте выпьем и пожуём, - предложила Лидка и принялась откупоривать бутылку с вином.
Выпили. Принялись жевать. Но жевали и разговаривали вяло и скучно. Веселили себя тем, что рассказывали анекдоты, шутки и прибаутки, смеялись, правда, несколько натянуто и сухо. Выпили ещё. Но теперь мужчины налили себе уже по полному стакану и с большим аппетитом и интересом принялись уничтожать бутерброды. Заметно повеселели. Лидка достала из своей сумки волейбольный мяч, и я стала играть с ней в него. Мужчины остались одни, выпили остатки вина, по-прежнему жевали и разговаривали. И вдруг Тарас решительно поднялся, принёс из кустов свою сумку и сказал:
- Женщины нас, конечно, накололи, но я думаю и мы в долгу не останемся. У меня вот небольшая канистра хорошего вина.
- Да ну их…сейчас начнут ругаться, такой хай поднимут, что и хорошего вина не захочется, - вяло проговорил Антон.
- Давайте уж не будем с ними связываться, - поддержал его Василий Егорович, у которого после операции ещё болело в боку и ему было не до большой выпивке, да и с Лидкой не хотелось ссориться.
Тарас почувствовал себя несколько уязвлённым: дескать тащил, тащил целую канистру для них, а они своих баб побоялись и отказываются от дармовой выпивки. И поэтому он предложил:
- А давайте и мы баб наколим.
- Да. Их наколишь. Наши бабы такие ушлые, что сами кого хочешь наколят, - сказал Василий Егорович с едва заметной грустинкой на лице и в голосе.
- Да ладно вам, что мы хуже баб что ли? У меня идея есть. Сейчас отойду с канистрой вверх по реке, брошу её в оду и прибегу сюда. А вы следите. А как появится, громко кричите, так громко, чтобы и женщины слышали и прибежали на крик. При них выловим эту канистру, откроем её и ахнем: вино само к нам приплыло и грех им не воспользоваться.
- О……у, - неопределённо протянул Василий Егорович, нарисовав на своём лице удивлённую улыбку. – Конечно, конечно. Давайте спробуем.
Как рассказывал потом мне Тарас, он не понял, что Василий собирался спробовать: то ли идею его, то ли вино. Но в то же время понял главное: он готов поддержать его. Антон же промолчал, что Тарас тоже принял за согласие. Он закрутил, затянул крепко-накрепко крышку канистры, убедился, что женщины были заняты мячом и, подхватив канистру, резво юркнул в кусты. Василий и Антон подошли к воде, насторожились. Речка в этом месте была узкой и спокойной. Вскоре, запыхавшись, прибежал Тарас, встал рядом с Василием и спросил::
- Ну, как? Не плывёт?
- Что-то не видно, - проговорил Василий, напряжённо всматриваясь в водную гладь.
И вдруг Антон, как мальчишка, закричал:
- Во…он она! Плывёт! Плывёт!
Вск5оре верхушку контейнера, утоленного в воде по самое горло, увидели Василий и Тарас и тоже, как мальчишки, радостно и громко закричали на весь берег:
- Во…он она! Плывёт. Плывёт! Надо доставать, доставать, а то уплывёт мимо и далеко. Потом не достанешь.
Первым бросился в воду Тарас. Он доплыл до канистры легко и быстро и, толкая её грудью, поплыл в обратную сторону. В это время к воде подошли Лидка и я. Тарас вышел из воды, гордо держа в руке канистру, и притворно сказал:
- Во…о. Что-то выловил. Сейчас посмотрим.
- Да вода, наверное, проговорил Василий тоже притворно и с лёгкой лукавой улыбкой, поддерживая настроение нечаянности и неожиданности. Тарас открыл крышку, побултыхал ёмкость, понюхал её, окрасился довольной улыбкой, сделал несколько глотков и сказал:
- Вино! Братцы! Вино! Да какое хорошее!
- Ану, дай попробовать, - вмешался Антон.
- Точно! Вино! Во дела!
Он нагнулся к «столу», схватил свой стакан и сказал весело и требовательно:
- Наливай. На халяву-то почему бы и не выпить? Сам бог нам подбросил это лакомство. А против бога нельзя идти. Большой грех. Накажет. Хотя бы попробовать надо.
Тарас побыстрому налил Василию полстакана, тот опрокинул его в себя, крякнул и сказал тоном, который и не предполагал возражение.
- Ну, всё, всё. Садимся за стол и продолжаем пировать. Опять послышались шутки, смех, веселье. Все уселись вокруг простыни, разобрали свои стаканы.
- Каждый наливает себе сколько хочет, - громко распорядилсяТарас. Руки потянулись к канистре, и вино полилось по стаканам. Оно действительно оказалось приятным на вкус и запах, а поэтому выпить стакан –другой оказалось для всех таким же обычным явлением, как пожевать бутерброды. Лидка забыла о своём совете не напиваться. Я же, хотя и помнила о нём, решила, что сейчас он совсем ни к чему. В общем мы, как говорится,отдуши ели, пили, веселились, громко смеялись и шумно разговаривали. Через некоторое время основательно захмелели. Василия потянуло к воде, но между ним и рекой встала Лидка и твёрдо заявила:
- Не пущу.
Но в тот момент, когда она всё же отвлеклась на Тараса, который рассказывал какую-то байку, Василий всё же оказался по колено в воде и принялся умываться. Однако хмельная голова повела его вперёд и в сторону, и он грудью плюхнулся в воду. Лидка в момент схватила его в охапку и вынесла на берег. Она не ругалась. Только слегка улыбалась и говорила:
- Ну, вот, наклюкался. Ну, теперь надо отдохнуть, поспать.
В это время я вдруг увидела, что Антон сидел около Тараса и заплетающимся языком, с трудом соображая и выговаривая слова, что-то бормотал ему. Я подсела поближе, прислушалась. Признаться очень боялась, что Тарас сболтнёт чего-нибудь лишнего о наших отношениях.
Но Тарас молчал, кривился и слушал.
- Ты хороший человек – приволок такое хорошее вино. Где ты его взял? - неторопливо и тяжело говорил Антон. - Это же надо такое вкусное. Нет, ты нехороший человек. Ты решил нас споить и потопить в речке. Вон Василий уже чуть было не утонул. Если бы зашёл на середину, обязательно утонул бы. Там глубоко, а ты знал, что там глубоко и всё же это самое, ну, как это…
Тарасу, видно, надоело слушать упрёки в свой адрес. Он отбивался от них как-то слабо, лениво, явно не придавал им значения.
- Никто тебя не заставляет пить. Не пил бы.
- Ага…хитрый, хитрый какой…хитрый митрий. Это как же можно на халяву и не пить да ещё такую вкуснятину? Да где ты найдёшь человека, чтобы отказался на халяву выпить? Да такого ни в жизнь нигде нету и не было и вообще так в жизни не бывает. Ты что, ты хочешь сказать, что ты лучше знаешь…нехороший ты человек.
Как говорится, до поры до времени эта пьяная болтовня меня не беспокоила. Но вот я услышала, что Антон изменил тему:
- Ты нехороший человек. Ты почему всё ещё не отдал деньги, которые тебе давно дала моя баба? Знаешь такую?
- Ну, знаю. Ну, и что?
- Что ну? А что? – наступал Антон.
Я сидела, как говорится, ни живая, ни мёртвая, готовая оборвать разговор Антона и увести его от Тараса.
- Чего что? Что ты меня замутил? Замутил? Я спрашиваю. Я спрашиваю про деньги, - продолжал Антон вяло и, как мне показалось, без желания и внутренней агрессии.
- Ну, и что?
- Как что? Отдавать думаешь?
- Думаю. Конечно, думаю. Обязательно отдам. А как же иначе? На Руси говорят «долг платежом красен»
Антон задумался, потом словно очнулся и спросил:
Это что же такое? Как это понимать «платежом красен?» Взял одну сумму, а отдал другую? То есть больше? Так что ли?
- Знаю. Знаю. Всё отдам, - вяло и без желания сказал Тарас, думая о том, когда, наконец, Антон отстанет от него с этими деньгами Он, конечно, помнил про этот давний кредит. Да и как не помнить, когда я сидела рядом и своим присутствием напоминала ему об этом. Но он был на отдыхе, любовался зеленью, речкой, дышал свежим воздухом, только что провернул хорошую шутку с вином, и ему совсем не хотелось думать о долге, тем более о том, что его надо отдавать. Поэтому он морщился, по возможности отмалчивался и думал, что и как сделать, чтобы Антон отцепился от него. Но Антон не отцеплялся. Более того, пододвинулся к нему ближе и, дыша винным перегаром прямо в ноздри ему, продолжал допрашивать его о долге. Тогда Тарас встал, потоптался на месте, разбежался и бултыхнулся в воду. Все сидевшие за «столом» тихо ахнули, повернули головы в сторону Тараса. Он вынырнул далеко от берега.
- Я тоже хочу купаться, - сказал вдруг Василий и, покачиваясь, направился к воде.
- Так, всё. Василий Егорович, остановись- твёрдо сказал Лидуа.
Он остановился, а Лидка продолжала:
- Так. Всё! В воду – ни ногой. А то начнём спасать друг друга и поутопнем. Сидим и отдыхаем или валяемся. Я вот постелила байковое одеяло. Ложитесь отдыхайте. Через час-другой пора уже и домой собираться.
Да через полтора часа мы пошли в сторону переправы. Протрезвели, немного загорели, немного устали. Когда на речном трамвайчике пересекали водную гладь реки, к Тарасу подсел Антон и негромко, но строго и требовательно сказал:
- Вот что, мил человек, деньги надо отдать. Охмурил молодую бабу. Повесил ей хомут на шею и думаешь тебе это всё с рук сойдёт? Не получится.
- Да я что? Против что ли? Отдам. Конечно, отдам. Но я сейчас без работы. Как найду хорошую работу, так и отдам. Просто надо немного подождать.
- Срок - две недели. Если не отдашь, напишу в прокуратуру.
- Ну, может быть не через две недели, а попозже, но отдам обязательно, - говорил Тарас терпеливо и спокойно. И по его тону я чувствовала, что о возврате долга можно забыть и никогда не вспоминать. Меня так и подмывало вмешаться в разговор и остановить его. Дело в том, что Антон перешёл к угрозам, дёргал Тараса за руку и даже пытался толкать его. От большой ссоры, а может быть, и от мордобоя спасло нас то, что трамвайчик причалил к берегу, мы сошли и разбрелись по своим направлениям. Я пыталась успокоить Антона, убеждала его, что всё будет нормально, и Тарас вернёт деньги.
- Ты чего его защищаешь? Он любовник твой? Да?
В общем в этот день я крепко поссорилась с мужем. Утром я ушла на работу и даже не приготовила завтрак ни ему, ни сыну. Антон же ушёл на завод во вторую смену – с четырёх часов дня и до двенадцати ночи. Так что весь вечер был в моём распоряжении, и я воспользовалась этим. Встретилась с Тарасом. Мы сняли на два часа номер в гостинице и весь вечер провели в нём. Из гостиничного ресторана нам привезли на тележке ужин, бутылку хорошего коньяка, различные фрукты. У меня было хорошее настроение. Мне хотелось напиться, и я локала коньяк, не отставая от Тараса. Пила, дурачилась, много смеялась. Вообще-то я заметила, когда Тарас рядом, я становилась другой: настроение зашкаливало, меня словно выворачивало наизнанку, и я позволяла себе такие шалости, от которых Тарас морщился, стыдливо улыбался и покачивал головой. К сожалению, в последнее время стала замечать, что Тарас не всегда был искренен со мной. В обиходе у нас сложились отношения мужа и жены, давно знавшие друг друга и немало наскучившие друг другу. Но, если быть точнее, такое отношение было в основном с его стороны. Я же, находясь рядом с ним, балдела от него и была на всё готова, чтобы это состояние продолжалось и продолжалось. Откровенно говоря, я не задумывалась, что будет со мной, если Тарас прервёт наши отношения. Просто не могла представить такое. А главное, наверное, просто не хотела и думать об этом.. Последние полчаса или минут сорок пребывания в номере я неплохо поспала.. Не знаю, как Тарас, но я точно моментально отрубилась и глубоко и плотно ушла в сон, словно куда-то провалилась вся такая беззаботная и счастливая. Но пришло время, и Тарас разбудил, растормошил меня, мы привели себя в порядок и покинули номер гостиницы и разошлись по своим квартирам и семьям.
Так я стала бомжем.
Утро следующего дня было субботним. Вся семья моя была дома. Я хлопотала на кухне: готовила завтрак. Антон только что побрился, умылся и сидел за кухонным столом в ожидании, когда я поставлю перед ним тарелку с отварной картошкой и большой распаренной котлетой. Сын всё ещё нежился в постели. И вдруг раздался громкий телефонный звонок из аппарата здесь же, на холодильнике.. У меня были заняты обе руки и поэтому телефонную трубку снял Антон. И представился.
- Понятно, - сказала трубка. – Значит Антон. А я Тарас. Тарас Акимович.
Я стояла рядом. Всё слышала и попыталась было перехватить трубку. Но Антон отстранил мою руку и оставил трубку у своего уха.
- Помнишь пикник три дня назад? Канистра вина…
- Конечно, помню. Ну, что дальше? – спрашивал Антон, и я слышала в его голосе нотки тревоги и удивления.
- А дальше…что дальше…я хочу тебе сказать…
Антон перебил его вопросом:
- Хочешь деньги вернуть?
- Да брось ты, не впадай в детство. Те деньги мы давно я имею в виду себя и твою бабу проели, пропили и протрахаи. Несколько раз на них ездили в санатории, в том числе и заграничные. Разобраться сколько на неё ушло, а сколько – на меня, теперь очень трудно да и надо ли? Так что не надо, не надо впадать в детство и, если уж и хочешь что-то получить, то спрашивай со своей бабы, где и что она творила на эти деньги. А то, что твоя жена – распутная, похотливая бабёнка, так в этом не надо сомневаться. В этом ты можешь убедиться сегодня, сейчас же, а, убедившись, думаю не будешь больше требовать с меня деньги. Так вот сейчас же, сразу, как только положишь трубку, сними с неё трусы, а не будет даваться, сдери силой и ты увидишь на её ягодицах две гербовые печати, два орла в короне. Так вот эти печати ей поставил я, когда мы кувыркались с ней два дня назад в гостиничном номере. А ты в это время парился в заводе на её по****ушки. Кстати, деньги за гостиничный номер платила твоя баба. Так что спасибо. Это и твоя деньга, тобою заработанная. Спасибо. Благодарю. И больше, пожалуйста, не приставай ко мне с возвратом долга. Был долг, да растворился давно. И прокуратурой не грози мне, а то расскажу такое, что на твоей голове последние волосы выпадут от стыда. Всё. Аминь.
До конца разговора я стояла рядом и всё, что сказал Тарас, слышала. Мне хотелось кричать, топать ногами, говорить, что всё это враньё, что основную сумму денег он забрал и что на них делал, я не знаю. Но я увидела мертвенно бледное лицо Антона и поняла: что ни говори – всё бесполезно, тем более, что большая доля правды в его словах была – с Тарасом я позволяла себе всё мыслимое и немыслимое. И вдруг Антон грубо схватил меня за руку, дёрнул на себя и сказал:
- Ану, повернись ко мне спиной. Он задрал мне платье, спустил трусы, на мгновение-другое застыл и сказал тихо и тяжело, словно простонал:
- Так оно и есть. Печать на обеих ягодицах. Сука ты. Дворняжка. Тебя оказывается имеют все кобели нашей окруи. Я с тобою жить больше не хочу. Всё. Конец.
Я вошла в ванную, дрожащими руками разделась и в зеркале увидела на своих выпуклостях две гербовые чёрные печати. Поняла, тем более слышала, хотя и не придала услышанному значения, что это дело рук Тараса. Когда я вышла из ванной и направилась в кухню, там уже, кроме Антона, был и мой сын.
- Ну, что, мать, опять хахаль твой звонил? – не столько спросил, сколько сказал он зло и непримиримо.
- Не твоё дело. Не лезь в дела взрослых, - в сердцах сказал Антон.
- Да чего не лезь? Чего не лезь? Я всё знаю. Она давно встречается со своим хахалем. В баню с ним ходит, - говорил сын. Я слышала, как хлюпали его слова и поняла, что он плакал …без слёз, пока без слёз. Это рыдала и разрывалась его душа. И от осознания этого мне было так тяжело, что ни оправдываться, ни говорить что-нибудь в свою защиту я не могла и не хотела. Конечно, виновата и пред мужем, и пред сыном. Но что делать дальше? Уходить? Но куда? Где и как жить? К Лидке на квартиру? Там Василий Егорович чего стоит…Начнёт ещё стыдить и упрекать.
Сын ушёл в свою комнату. Антон, угрюмо стоявший у окна, повернулся ко мне и тихим, зловещим голосом сказал:
- Эту квартиру я получил от завода. Я её хозяин. Я не хочу здесь видеть тебя. Я не хочу, чтобы ты здесь жила. Ты предала меня и сына. Ты грязная потаскуха. Я не хочу видеть тебя…грязная и подлая.
Он повертел перед собою кулак, словно специально показал его мне. Я же раздавленная и убитая тем, что случилось, пролепетала через силу:
- Побей меня. Отлупи на всю силу. Я виновата.
- Если бы стало легче, измолотил бы. А вообще – тебя мало совсем убить. Даже сын не хочет, чтобы ты жила с нами.
В этот день завтрак у нас так и не получился. Сын закрылся в своей комнате и не вышел из нё. Антон сидел на балконе и курил сигарету за сигаретой. Я же собрала в свою дорожную сумку крайне необходимые вещи, взяла деньги, которые лежали у меня в кошельке, ключи от квартиры, пожалуй, больше по привычке и на всякий случай и ушла из квартиры.
Был тихий субботний лень. На дворе ещё лежало лето. Но кое-где на деревьях уже появились первые жёлтые листья. Я отошла дальше от подъезда своего дома, облюбовала пустую скамейку, где по вечерам обычно сидели старушки или пучковались парни и девчата, и села, чтобы, как говорится, перевести дух и подумать, что делать дальше. Позвонить Тарасу и сказать, что ушла из семьи? Но зачем? Что это даст? Он в очередной раз тебя кинул и опозорил. А ты всё тянешься к нему. Он негодяй. Он просто использует тебя….но всё равно я ему нравлюсь, и он ко мне хорошо относится. Конечно, ещё бы за полтора миллиона хорошо не относиться?
Так я просидела до обеда. Устала. Хотелось прилечь, расслабиться, помыть руки, умыться. Во второй половине дня я проголодалась. Забрела в кафе, немного поела и посидела. Наступил вечер, а за ним – в очередь уже стояла ночь - неуютная, тёмная и непроглядная. Я понимала, что мне, одетой в летнюю кофточку, выдержать её будет нелегко. Я пошла в сторону Лидкиного дома с тайной надеждой встретить её где-нибудь на улице. Но Лидка по вечерам на лавочке не сидела: у неё всегда было очень много дел. Я это знала и всё же меня тянуло к её дому. Конечно, ни у подъезда, ни поблизости я её не увидела. Опять села на лавочку и после некоторых колебаний позвонила ей и, как говорится, в двух словах объяснила, что произошло со мной.
- Круто, - проговорила Лидка. – Поднимайся лифтом.
- А как твой на это дело посмотрит?
- Сначала приходи, а потом поглядим, как он посмотрит.
Но Василий Егорович почти не посмотрел на меня. Только сухо буркнул «здравствуйте» и ушёл в спальню.
Лидка увела меня на кухню, поставила передо мной тарелку борща, затем второе, села рядом и заговорщеским тоном проговорила:
- Ну, давай. Давай рассказывай, что же это такое, как же это так?
- Что рассказывать? Я практически всё рассказала.
- Куда же теперь?
- Не знаю.
- Ну, ешь. Ешь. Ну, как же так «не знаю»? Позвони ему, этому Тарасу. Скольких женщин он охмурил! Может быть, поможет? Да по идеи он должен со своей развестись и с тобой сойтись. Я сейчас позвоню ему.
Она набрала его номер. Дождалась, когда трубка заговорила.
- Тарас Акимыч, здравствуйте. Это Лидия Ивановна, можно и просто Лидка. – подруга вашей пассии. Помните пикник недавний? Вы знаете, что она ушла из семьи?. У неё разлад с мужем и сыном.
- Я здесь ни при чём. Она сама виновата. Лидия Ивановна, извини. Я занят. У меня гости.
- Вот так, - с укоризной проговорила Лидка.
- Ну, а что ты хотела услышать? Всё правильно. Сама виновата. Мне и нести этот крест.
- Будешь пока у меня ночевать. Вот здесь, на кухне поставлю раскладушку. Здесь и будешь спать пока. А там посмотрим.
Но, как говорится, смотреть не пришлось. Я подслушала разговор Лидухи со своим мужеv.
- Нашла кого приютить. Это же потаскуха. Тарас на пикнике мне рассказывал, что её имеет всякий, кто пожелает. Очень слабенькая на передок. И ты брось с ней дружбу водить. Помни поговорку «с кем поведёшься, от того и наберёшься». А мне этого не надо. Я этого не хочу.
- Ну, она мне подружка. Я должна ей помочь. Ты отказал бы что ли своему другу?
- Смотря какому. И потом что же это такое, что же ты из квартиры вокзал устроила? На кухню в трусах войти нельзя. Ну, в общем это самое…подыщи ей ночлег в другом месте.
Этот разговор подействовал на меня так плохо, словно меня кипятком окатило. Мне стало на душе ещё тяжелее и неприкаяннее. Утром я отказалась от завтрака и почти в слезах расцеловалась с Лидкой, поблагодарила её за ночлег и тихо, молча ушла..
Весь день я бродила по посёлку, сидела на троллейбусной и трамвайной остановках, делая вид, что жду транспорт. Вечером купила три больших яблока, пожевала их без аппетита и опять принялась бродить по посёлку. Бродила до двенадцати ночи, потом – до часу, а когда ночь подошла к рассвету, мои ноги стали отказываться идти: то и дело за что-то задевали, спотыкались, коленки трусились и подгибались. Наконец, я увидела понравившуюся мне лавочку, плюхнулась на неё, повалилась на бок, положила под голову сумку и подобрала ноги. Мне кажется сон наступил мгновенно. Но спала я недолго. Может быть, час, может быть ,полтора или два. Ранним утром мне стало холодно. Я проснулась. Меня била дрожь, словно по всему телу лупили крупные градины. Но ни дождя, ни града не было. Была свежесть раннего утра. Я вжималась в кофточку, тянула её на себя. Заснуть уже больше не могла. Что делать, что дальше делать? Но сегодня понедельник, и я должна быть на работе. Но какая работа? Голова, как чугунная. Лицо заспанное, неумытое и вообще вся словно избитая и помятая. Начальник отдела увидит и убежит со страха, думалось мне с такой горечью, что к горлу подступала тошнота. О настроении и говорить нечего. В том месте, где оно обычно находится, зияла дыра, чёрная, как копоть, и тянуло от неё тошнотворной удушливой вонью. Конечно, поступила я опрометчиво, необдуманно. Надо было взять хоть какие-нибудь тёплые вещи. Через месяц-другой будет совсем холодно, можно простудиться, схватить воспаление лёгких и тогда – всё, кердык жизни. Ну и пусть. Туда мне и дорога. Всё равно так долго не протяну.
С восходом солнца воздух несколько прогрелся, мне стало теплее, потянуло в сон, и я продремала до середины дня. Стала думать, что мне делать дальше. С работой прояснилось. С ней покончено. Приходить на работу в таком виде я, конечно, не могу. Во второй половине дня мне сильно захотелось есть. Так сильно, что , казалось, если не положу крошку-другую в рот, я не переживу приближавшуюся ночь. Против души, но прошлась по местам, куда местные хозяйки обычно выносят мусор. Но ничего съедобного не нашла. Собаки, видно, опередили меня. И я пошла в сторону свалки, находившуюся за городом. На неё свозили не только бытовые хозяйственные отходы, но и просроченные продукты из магазинов города. Там вечером мне удалось съесть несколько кусочков сала с засохшим куском белого хлеба. Нашла даже шматок колбасы. Выбрала и выбросила из него позеленевшие места, остальное съела, а после ждала, что вот-вот начнётся тошнота и откроется рвота. Но обошлось. Не отравилась. Уже поздно вечером я нашла большую картонную коробку и в ней переночевала. Правда, было очень страшно. Лаяли и грызлись собаки. Порою казалось, если они обнаружат меня, то непременно разорвут на части. Так, к своему стыду, я стала бомжем ( человеком без определённого места жительства) и на некоторое время обосновалась на городской свалке, где, как оказалось, кормились многие бомжи, собаки, крысы.
Лидуха, спасибо тебе…
Как мне потом, много позже стало известно, мой уход из семьи очень сильно переживала Лидка. Несколько раз звонила Антону и моему сыну и всякий раз слышала одни и те же слова: «Не знаю, не приходила». Но, когда она поняла, увидела и почувствовала, что настроение Антона и сына поменялось в мою пользу, пришла к ним полная воинствующего, клокочущего духа, раздираемая желанием или поссориться с ними вдрызг и навсегда, или сделать так, чтобы всё в моей семье вернулось на своё место и чтобы её подружка, то есть я, перестала быть бомжем. Это было сказано мне много позже. Так вот после некоторых душевных сомнений и переживаний она пришла к Антону и моему сыну вечерней порою в конце ноября, когда дул ледяной ветер и готовились лечь на землю первые заморозки. Лидуха неузнаваемо преобразилась. От тихой и относительно скромной женщины, в своё время много натерпевшейся всего плохого, как говорится, не осталось и следа. Она превратилась то ли в боевого мужчину, то ли в стервозную, хищную бабу, то ли во что-то среднее между ними и врага своего могла таскать за волосы или молотить кулаками не менее сильно и больно, чем среднестатистический мужчина.
Вот и сейчас, когда Антон открыл ей дверь и, несколько удивившись, предложил войти, она смело и решительно перешагнула порог, мрачно, насуплено поздоровалась, прошла в комнату, молча села за стол. Какие-то мгновения сидела застывшая в напряжении, потому что всё в душе её смешалось – не знала , с чего начать разговор, не решалась его начинать, не находила для него необходимых слов, а всякие грубые слова, которые в наглую лезли к ней на язык, она решительно отбрасывала, потому что ссориться с Антоном не хотелось.
Её молчание затянулось. Антон с сыном уже недоумённо пересматривались и ждали, что скажет и вообще зачем она пришла
- Ну, что, мужики, тепло у вас…отопление что ли уже включили?
- Да. Да, - оживившись, проговорил Антон. – На улице холодно. Стали понемногу протапливать.
- Тепло у вас, хорошо. А на улице холодно, - проговорила Лидка. Лицо её вмиг посуровело, взгляд стал колючим и жёстким. В то же время чувствовалось, что она не торопилась выкладывать, зачем пришла. Но и Антон не торопил её. Какое-то внутреннее, глубоко скрытое чутьё подсказывало ему, что Лидка пришла по поводу его жены, по которой он уже давно соскучился, злоба и ненависть к которой давно улетучились, не оставив и следа. И ему давно хотелось, чтобы она была рядом. Здесь же, около отца, сидел и сын и тоже ждал, что скажет Лидка. Но чего можно ждать от подруги его матери? Конечно, какую-нибудь весточку о ней, по которой тоже соскучился, хотел видеть и слышать её и даже подзатыльники, которые не раз получал, сейчас казались необидными, пустячными и даже думалось ему: «Зачем обижаться? Это же мамка шлёпала…совсем не больно. Она и ударит, и пожалеет, и похвалит. Где она сейчас и что с ней?»
- О жене что-нибудь слышно? – спросила Лидуха.
- Нет. Ничего, - виновато пожав плечами, ответил Антон. – Я с утра до вечера на работе. Приду, поем и ложусь спать. Очень устаю. Даже в квартире убрать некогда.
- Да. Это видно, - проговорила Лидка. Захламили квартиру. В конюшню превратили. И питаетесь, небось, в сухомятку.
- В основном. Варить некогда – на работе и на работе.
- Ну, женился бв, - осторожно сказала Лидка, тем самым она бросила пробный камень и от ответа на него уже была готова вести себя легко, кратко, уступчиво или дерзко и вызывающе.
- Жениться? – вяло переспросил Антон. – Да ну…у…Зачем? Мать родную сыну никто не сможет заменить. Плохая или хорошая она, но всё же она нам родная.. И я скучаю по ней, и в особенности – сын.
- Скучаете?! – как говорится, с полуоборота завелась Лидка, она уже стояла у этой черты, была переполнена этим взрывом, беременна была им на самой последней черте.- Вот так вот скучаете и ждёте у моря хорошей погоды? Она же женщина. Она же чувствует себя виноватой и поэтому сама никогда не придёт и не попросится обратно. А вы, как безмозглые, бесчувственные дундуки. Набычились. Упёрлись и ждёте…Чего ждёте? Если вы её не простили, она к вам не придёт. Прощать надо и словами, и делами.
- А мы что? Да мы готовы простить, - сказал Антон, сидевший рядом. Сын закивал головой, торопливо приговаривая:
- Да. Да. Конечно.
- Ну, а что значит на деле? – переспросил Антон.И Лидка услышала в его голосе лёгкую, светлую живинку.
- Ну, что значит? То и значит. Я бы на вашем месте нашла её, привела бы домой и сказала бы, что всё прощаем ей и предложила бы жить вместе, так сказать, с чистого листа.
Как показалось Лидухе, в комнате повисла густая, вязкая тишина и только слышно было через закрытые окна, как на улице с кем-то ругалась дворничиха.
Первой взорвала эту тишину Лидуха:
- Какие же вы к чёрту мужики, какие же вы к чёрту сильный пол, когда не можете переступить через свою гордыню, когда выгнали на улицу женщину и наслаждаетесь теплом и уютом. Лидуха, как она иногда говорила, «пошла во банк», хотя у неё часто, особенно когда волновалась, получалось «пшла в банк». Да мне кажется она далеко не всегда понимала значение «пойти во банк». Ей просто нравилась красиво звучащая фраза и поэтому она её часто употребляла.
- Я её не выгонял, - оправдываясь, заговорил Антон с откровенным замешательством и сожалением.
- Ну, и тем более, ну, и если даже так, ну, и чего ждёте и ждёте? Нашли бы, привели бы домой и сказали бы:
- Сиди и не рыпайся. Будь дома. Ты наша. К иной женщине и силу надо применить, силой её взять. Иногда она, как львица, любит сильную руку, властную личность и покоряется ей.
- Пап, а, может быть, действительно давай найдём маму и приведём её домой и скажем ей «ты наша и никуда больше не уходи».
В комнате опять повисла тишина. И вдруг Лидуха и Антон услышали, как сын буквально разразился рыданиями громкими, клокочущими, сотрясавшими всё его тело. Через мгновение-другое они перешли в истерику. Он упал перед кроватью на колени, уткнулся в подушку, обхватил её руками и заголосил, размазывая слёзы и сопли по лицу и наволочке. Лидка перевела взгляд на Антона и увидела, что и у него глаза тонули в слезах, а щёки были красными и мокрыми.
- Не могу, когда дети так плачут, - проговорил он скорее для себя, чем для неё.
- Ну, так в чём же дело? Найдите и приведите свою ма-
тушку и живите с ней. Конь на четырёх ногах и тот спотыкается, а уж человеку-то где не споткнуться? Ну, сделала ошибку. А кто их не делает? Главное всё же в том, чтобы её осознать, осудить и больше никогда не повторять.,
Она вдруг метнулась к кровати, подняла Володьку с колен, прижала к себе и по-матерински мягко и ласково стала успокаивать его:
- Не надо. Не надо Успокойся.. Но надо найти её и привести домой. Вернётся ваша мамка. И всё у вас будет хорошо. И нормально.
- Так, сына, хватит, хватит плакать. Тётя Лида, по-моему, правильно говорит. Надо найти маму и вернуть её домой и всё ей простить и никогда не напоминать. И жить нам надо вместе. Как ты на это дело смотришь? Найдём маму и вернём? Правда? Так сделаем?
- Да. Да, - торопливо проговорил сын.
Отец сходил в ванную, принёс банное полотенце, как младенцу, тщательно вытер лицо сына и сказал:
- Всё. Решено. Находим мать и возвращаем её домой.
И с лёгкой иронией, которую уловила только Лидка, Антон добавил:
- Хватит. Отдохнула. Пора и за работу браться. Но в таком случае смотри не ссорься с ней. Иначе уйдёт и где-нибудь пропадёт, погибнет и тогда уже ты никогда её не увидишь. А тебе, Лидия Ивановна, большое спасибо. Правильную подсказку ты нам дала.
С этого дня отец и сын принялись искать меня. Я ничего не знала об их решении и жила своей жизнью недалеко от городской свалки в подвале старого дома. У меня здесь даже появилось своё местечко у трубы, по которой подавалась горячая вода в ещё оставшиеся несколько квартир. Здесь я проводила ночи и дни. Еду добывала на свалке. Удивительное дело, но мне ничего не хотелось. Я давно не мылась. Провоняла, как говорится, насквозь. Но в городскую баню идти не хотелось. Далеко не каждый день умывалась. Не ходила по городу, не бродила по рынку: боялась встретить знакомых, не хотела, чтобы кто-нибудь видел меня такой запущенной. Днями валялась около своей трубы. Иногда плакала, потому что соскучилась по сыну. То, что он поднял на меня руку, грубил и обзывал меня, я не только простила ему, но и давно забыла. Но удивительное дело – стала вспоминать Антона. Раньше он для меня как бы и не существовал: что есть он, что нет его рядом и за целый день на работе я, бывало, и ни разу о нём не вспоминала. А сейчас стал появляться в памяти моей чуть ли не каждый день. И оставался со мной длительное время. Я разговаривала с ним, даже иногда спорила. Но, пожалуй, главным для меня было то, что я впервые пристально всмотрелась в его лицо, всмотрелась мысленно и отметила про себя, что оно не такое уж заурядное, а в его хищном и остром взгляде была какая-то изюминка, а большой острый нос с горбинкой чем-то напоминал нос горного орла и, как ни странно, вызывал горделивые чувства и мысли. А то, что Антон всегда был спокойным и выдержанным и никогда не поднимал на меня руку, хотя, наверное, надо было давно отдубасить меня по полной программе, чтобы перестала путаться с этим законченным идиотом Тарасом.
Они нашли меня….
В подвале я познакомилась с Екатериной Ивановной – живой и бодрой старушкой семидесяти лет. Она ушла от дочки, потому что в её отсутствии над ней в буквальном смысле издевался внук. Екатерина получала неплохую пенсию, иногда подкармливалась тем, что привозили на свалку и это позволяло ей частью пенсии помогать дочери. Боже мой, как мне хотелось получать пенсию. Дома ты или в подвале, больная или здоровая, а тебе каждый месяц несут и несут деньги. Но мне до пенсии ещё далеко и поэтому я вынуждена питаться тем, что привезут на городскую свалку. Что меня ждёт впереди? Трудно представить. А впрочем почему трудно? Совсем даже не трудно. Впереди – ослабленное здоровье, простуда или инфекционная болезнь, смерть и общая могила в виде длинной траншеи, вырытой экскаватором и засыпанной им же. И опять я опрометчиво поступила. Можно было снять квартиру и продолжать работать и жить нормальной жизнью. Не сообразила вовремя и сломалась. Ну, а теперь уже поздно. Никто меня такую даже в дворники не возьмёт. Вот уж действительно правду говорят, что женщина по наклонной плоскости катится быстрее, чем мужчина и остановиться ей труднее, чем ему.
Тем временем, как мне стало позже известно, Антон и сын развернули поиски меня. По предложению Антона они разбили весь наш район на квадраты и принялись их прочёсывать. Несколько дней упорных поисков прошли впустую. Тогда Антон обратился за помощью в милицию. С её помощью к зиме обследовали десятки подвалов, опросили многих бомжей. Один из милиционеров предложил Антону подежурить на городской свалке, представлявшую собою гору мусора и занимавшую несколько гектаров земли. Антон дежурил на свалке по субботам и воскресеньям. Сын приходил на свой объект по будням. Ходил по окраинам свалки, забирался в её необъятную середину. Возвращался домой продрогший, уставший и голодный. Но на следующий день после школы опять шёл на свалку и, как ненормальный, бродил по её окраинам и всматривался в фигуры людей, копошившихся в мусоре. В одно из воскресений декабря Антон и сын пришли на свалку вдвоём.. Местные собаки уже принимали их за своих, виляли хвостами и ждали от них ласковых слов и поглаживаний по холке. Рвал и бесновался холодный, пронизывающий ветер. Тянуло густой вонью от пропавшей капусты и тухлых яиц, чеснока и лука, когда Володька дёрнул отца за руку и сказал:
- Посмотри во…он женщина или мужчина, не знаю, но так похожа фигурой на маму.
Антон посмотрел, сказал неуверенно:
- Да. Что-то есть похожее. А ну, давай подойдём поближе.
В этот момент я перебирала куски пропавшей колбасы. Хотела подобрать себе что-нибудь на ужин. Но угловым зрением увидела, как незнакомые мужчина и парень направились в мою сторону. В мгновение я узнала в них мужа и сына. Что-то хлёстко и больно внутри ударило меня, и я, даже не выпрямившись, побежала вдоль свалки. Мне страшно не хотелось, чтобы они увидели меня вот такую – немытую, в лохмотьях, похожую на привидение. Где-то в середине свалки, оступившись, я упала. Антон и сын подбежали ко мне, помогли встать.
- Что вам надо от меня? Что вы выслеживаете меня?
Антон и сын растерянно молчали и пялили взгляд на мои лохмотья и почерневшие от грязи руки. Я повторила вопрос, но уже с меньшей категоричностью и злобой:
- Что вам надо от меня. Идите к чёрту, оставьте меня.
После этих слов Володька упал на колени, обнял меня руками и заплакал, приговаривая:
- Мама, родная, мы хотим, чтобы ты была с нами. Прости нас. Мы любим тебя. Пойдём домой.
Я подняла сына с колен, посмотрела на мужа и спросила:
- Зачем вы устроили этот спектакль?
- Нет, нет. Это не спектакль. Мы давно ищем тебя, потому что хотим, чтобы ты жила с нами. И сын тоскует по тебе, и я тоскую. Пойдём, моя родная, пойдём домой. Мы должны быть вместе. Мы одна семья.
Антон потянул меня за руку. Мы молча вышли на окраину свалки. Антон набрал на мобильном телефоне номер и сказал:
- Алло, девушка, это я опять. Антон. Как договаривались, давай такси. Мы ждём.
Я молчала. Меня душили тяжёлые, обильные слёзы. Я смахивала их украдкой и шмыгала носом не в силах остановить нахлынувшие на меня чувства.
Подкатило такси. Сын открыл дверцу, сказал:
- Садись, мамуля.
- Подожди. В машине тепло, - сказал Антон, снял с меня лохмотья, отдалённо напоминавшие то ли пиджак, то ли видавшее виды пальто, и помог мне сесть на заднее сиденье.
Машина рванулась с места. Собаки некоторое время бежали за ней, провожая меня громким, нестройным лаем.
Так я опять оказалась дома в своей семье и теперь уже никакой Тарас или подобный ему бой-френд не запудрят мне мозги, и я никогда и ни за что не изменю своему мужу и своему сыну.
Вася.
Я, наверное, уже повторяюсь, но мне хочется сказать, по крайней мере, оставить запись в своей тетради. Когда-нибудь в глубокой старости почитаю, вспомню, словно всё заново переживу. Лидка для меня всегда была больше, чем подруга. Мы делились самым сокровенным, выкладывали друг перед другом самые потаённые, самые стыдливые мысли. Мы же с ней интернатские, а это почти деддомовские. Кто вырастал в этих учреждениях, тот поймёт меня и Лидку и, даст бог, не осудит. Увы, какая в них жизнь есть, такая она уж есть и другой там не было давно. Однажды, когда Лидка уже была замужем за Василием Егоровичем, я засиделась у неё более, чем на два часа, и она рассказала мне частичку истории своей молодой жизни, которую я, придя домой, и записала в тетради.
По давнему нашему обычаю она накрыла небольшой стол на кухне, поставила бутылку коньяка, которую обычно держала в потаённом месте, как заначку для мужа на всякий случай. Мы выпивали обычно понемногу, по двадцать-тридцать капель, но и эти дозы быстро развязывали нам языки, поднимали настроение, а то и бросали в такое уныние, при котором дрожал голос и навёртывались слёзы. Мы хоть и выпивали не просто так, а так сказать для замирения с жизнью. Но увы, это замирение не всегда получалось.. Как бы то ни было, но я услышала от Лидухи следующую историю:
Я же молодая тогда была, интересная, как и ты, и знала, как случаются дети. А к своим пятнадцати годам мы эту ягодку-малинку давно попробовали и оценили её вкус. А он был такой, что его всё хотелось и хотелось. Ну, ты знаешь. Много об этом не буду распространяться. Я была такая же сорви голова, как и многие наши. На месте и минуту усидеть не могла, будто задницу кто-то горчицей намазывал. А пацаны у нас бойкие были. От них – никуда не спрятаться. Так и норовят залезть тебе в трусы. Засидеться в девственницах было невозможно. Помнишь у нас была повариха тётя Дуся? Хорошая такая тётечка, добрая, участливая. Так вот после интерната она познакомила меня с одним хорошим мужичком.. Счетоводом работал в леспромхозе. Ему – сорок, а мне – семнадцать. Представляешь разницу. У него - глубокие залысины, большой пивной живот и тонкие кривые ноги. Не приглянулся он мне сразу, и я замкнулась в себе. Но тётя Дуся, добрая душа, принялась уговаривать меня. Грри…т:
- Ну, что ты? Ну, чего тебе? Прынца что ли на белом коне хошь? Да где он этот прынц? А этот, хоть и всего-то счетовод, а рядом. Глядишь и замуж за него выскочишь. Хозяйкой дома будешь. У него хозяйство большое: корова, овцы, куры, сад и легковая машина в гараже.
- На меня это так подействовало, - рассказывала Лидка. – С голодухи что ли? Короче говоря, согласилась. Свадьбу сыграли. Всё, как говорится, было чин-чинарём. Стали жить.
- А ты мне про это своё замужество никогда не рассказывала, = вставила я. – Скрывала что ли?
- Да понимаешь…как тебе сказать? Хвалиться нечем, потому и рассказывать как-то всё не хотелось. Нет. Ничего плохого о муже сказать не могу. Как человек он был хороший, в очках, соломенной шляпе, книжки любил читать. Телик смотрел, особенно любил бразильские сериалы, хорошо разбирался в них. Спокойный, точнее, молчаливый. За весь вечер скажет два-три слова и опять молчит. Не пил, не курил, не матюкался и мне не грубил. Меня уважал и любил. Это точно. Я это чувствовала. Ну, а про всякий там интим вообще не знал, что и говорить. Ну, конечно же, конечно, интим у нас был. Помусолит, помусолит три-четыре минуты и всё. И больше ничего ему не хочется. Да и нечем ему было этим делом заниматься. У него в штанах-то был этот, как его…ну, этот самый…не как у нормальных мужиков, а всего лишь сарделичка махонькая, обмылочек такой крохотный, что я и не чувствовала его и сильно страдала от этого. Вот в такое несчастье я по молодости вляпалась. А ведь была такой горячей, что этого самого интима только давай и давай. Казалось, никогда насытиться и не удасться. В общем одно слово – вляпалась.
И вот однажды в поселковом магазине я вдруг встретила своего интернатовского дружка Васю. А сейчас он мой муж Василий Егорович. Тогда он не был женат. Работал на фабрике и жил в общежитии. Мы поговорили с ним, и он стал приезжать ко мне на велосипеде. Встречались у нас за виноградником и кустами смородины, где стоял ещё крепкий топчан. Вася пробирался тыльной глухой стороной сада к топчану и поджидал меня. Пока мой муженёк смотрел по телевизору футбол или кино про войнушку, мы занимались с Васей любовью. Ох и горячим он был. Ему только подставляй…только поддавай и поддавай.. Тоже ненасытный был. Отутюживал меня так, что я не вставала, а сползала с топчана. А потом я сладко дрыхла до утра под боком мужа. В телесах и на душе у меня всё успокаивалось и замолкало. Мне становилось легко, хорошо на душе. Как говорится, жила в своё удовольствие, хотя и украдкой, немного даже по-воровски. Конечно, душа всё же немного ныла, всё же муж мой был хорошим человеком, но вот наградила его судьба коротышкой. Конечно, он не виноват. Но что поделаешь? Я тоже человек и хочу жить нормальной человеческой жизнью. Видно, такова она жизнь-то. Соткана вперемежку из плохого и хорошего и только одного хорошего и правильного не бывает. А если так, то и горевать не следует и надо довольствоваться тем, что есть. Но всё же беспокоило меня одно обстоятельство. Заметила я, что посматривал на меня, да не просто посматривал – буравил меня, просвечивал всю насквозь своими зелёными кошачьими глазками тесть – отец моего мужа. А морду свою делал кукишем. И была она, как мне казалось, переполнена подозрением. Ему было за восемьдесят, но он, как живчик, всё видел и везде успевал. Я сразу заметила, что он стал приглядывать за мной. А главное – жил рядом, за забором, которым перегородили участок, когда моему дом построили. Но недаром говорят, сколько верёвочке не виться… Беда чуть не случилась. Недаром тесть всю жизнь в органах проработал – выследил всё же нас. Однажды Василий приехал с вином. Мы выпили. Позанимались любовью. Затем разомлели и задремали. Майская ночь была такая тёплая и душистая, что не задремать было нельзя. Тесть выследил нас совсем тёпленькими и голенькими. Чтобы доказать своему сыну, что я ему неверна, он осторожно снял с меня цепочку, которую сам же и подарил мне на свадьбе и кустами ушёл к себе в дом. А я-то, я всё слышала. Только притворялась спящей. С перепугу зашустрила. Растолкала Васю, выпроводила его, а сама пришла в дом к мужу и стала громко скулить, дескать, духота в доме страшная, и я никак не могу заснуть. Муж проснулся и проговорил:
- Ну, может, в сад пойдём? И там доспим.
Я обрадовалась, схватила простыни, подушки и подалась в сад к топчану. Муж заснул сразу, а я долго лежала с закрытыми глазами и думала, как мне выпутаться из этой ситуации, явно провальной и скандальной. Часа через полтора я всё же разбудила его и завопила, что было мочи:
- Ой! Ой! Какое несчастье, какое горе! Видно, цыганята перелезли через забор и сняли с меня золотую цепочку, которую подарил мне на свадьбе твой отец.
Муж встревожился. По-моему, даже озаботился, побродил рядом с топчаном, словно поискал следы цыганят и, ничего мне не сказав, лёг спать Ох и вопила я, ох и скулила, ох и старалась, пока муженёк не заснул. А утром явился тесть и потребовал разговора с сыном один на один и всё зыркал и зыркал на меня, как на преступницу. Но, прежде чем уединиться и поговорить с глазу на глаз, он вдруг бросил на стол перед моим носом золотую цепочку и, обзывая сына всякими мерзкими словами, рассказал, как снял с меня голенькой эту цепочку, как я занималась любовью с Василием. Я была, как говорится, ни жива, ни мертва, и душа моя трепыхалась, как грязная тряпка на ветру. Думала мне – всё, пришёл самый настоящий кердык. Но вдруг увидела, как муж мой хихикал, качал головой и говорил своему отцу, что он, законный муж, лежал рядом с ней в саду на топчане. Свёкор аж позеленел и слюну изо рта пустил, когда доказывал, что на топчане я была с любовником. А муж мой не верил, с хитрецой посматривал на отца и чуть ли не вертел пальцем у виска. Отец его не выдержал, выбежал из дома, за порогом остановился и крикнул сыну:
- Дурень ты рогатый! Дурень! Баба тебя дурит, а ты ей веришь. Дурнем ты был, дурнеем и остался.
Решающая ночь.
Лидка очень сильно хотела иметь мужа, детей, семью, быть востребованной и любимой, была глубоко религиозна, верила во всемогущую силу бога и в то же время практически ничего не знала о христианстве, как о мировой религии. Супружеской жизнью с Василием Егоровичем она прожила много лет и всё это время вопреки утверждениям врачей с надеждой ждала своей беременности. Но она не приходила и не приходила. Причину этого она видела не только в том, что когда-то напрочь отморозила все свои детородные органы. Она вдруг вспомнила, что выходила за Василия в субботу перед пасхой, перед так называемой великой субботой, или на Красную горку. А это означало, как говорили ей верующие, означало не что иное, как вызов самому богу. Причём застолье у них (у Лидки и ВЫаси) было маленькое, скромненькое. Посидели с друзьями, выпили, поговорили о жизни и всё. В то же время она хорошо помнила, что её свадьба со счетоводом была большая и богатая, отчаянно пела, плясала и гудела целую неделю. И за это она тоже считала себя наказанной богом, новая жизнь в ней не завязывалась и не завязывалась. Она прочитала Евангелие, выучила некоторые молитвы, стала посещать церковь, надеясь, что так она приблизится к богу, и он её простит, пожалеет и даст ей детей.
И вот однажды у неё в животе начались такие страшные боли, что было трудно дышать. Она не могла ни сидеть, ни стоять, несколько раз падала, теряла сознание. Примчавшаяся скорая медпомощь отвезла её в больницу, где врачи выявили у неё беременность и угрозу выкидыша и сильный токсикоз. Но вскоре врачи сошлись на новом диагнозе, и Лидуху перевели в хирургическое отделение, где и началась настоящая борьба врачей за её жизнь. Как показывало узи, ребёнок в Лидухе был, но развитие его шло с некоторыми отклонениями от нормы, поэтому врачи предложили ей сделать аборт.
- Ну, подумайте, подумайте хорошенько, кого вы родите? Какого-нибудь нежизнеспособного калеку. Мы в вас столько лекарств влили и все лошадиными дозами. Это чревато…это просто несовместимо с нормальной жизнью. «Я столько годов ждала его, ходила в церковь, молилась, просила его у бога, а они предлагают убить его, - думала она о врачах. – Как у них языки поворачиваются такое мне говорить? И душе, наверное, не болит, и совесть не мучает».
Лидка категорически отказалась от аборта. Теперь врачи боролись и за неё, и за её ребёнка. Но боли усиливались и становились всё нестерпимее. От них моя Лидуха, как говорится, чуть ли не на стенку лезла. И вот в один из дней врач сказал ей:
- Эта ночь будет для тебя решающей. Или ты выживешь и будешь жить, или вы оба, с ребёнком умрёте. Так что последний раз предлагаю вам сделать аборт. И тогда будет спасение. Решайте.
Всю ночь Лида молилась богу, с глубокой внутренней страстью, со слезами на глазах и в душе. Десятки раз повторяла различные молитвы. Под утро в мучительном бреду она имела странное и непонятное видение. Лидуха утверждала, что это был не сон, а было самое настоящее пророческое видение. Вдруг как на экране большого телевизора перед нею появился старец с окладистой бородой и спросил мягким, певучим голосом:
-Что, девка, больно тебе?
- Лидка кивнула тяжёлой головой и промямлила:
- Да. Очень.
- Ну, ничего. Ничего. Потерпи, милая. Ждать осталось недолго, - сказал старец и исчез с экрана телевизора. А Лидка, превозмогая боль, думала, что означали его слова «ждать осталось недолго?» Умру я, наверное, скоро. Плохо. Ребёночек остался бы живым»- думала она. Лидка потеряла сознание и почти не подавала признаков жизни и не знала, что врачи и медсёстры суетились вокруг неё, применяя самые последние технологии и лекарства, чтобы спасти ей жизнь. К утру она открыла глаза и опять скорчилась от боли. У неё произошёл выкидыш. Когда она узнала об этом, впала в шок. Её душа, казалось, умерла вместе с мёртво рождённым ребёнком. Через несколько дней её подлечили и выписали из больницы. Физически она вроде бы пришла в норму, всё делала по хозяйству. Но душа её, как говорила Лидуха, вошла в какой-т дикий штупор и то ли неслась к своей гибели, то ли где-то зависла в невменяемом состоянии. Только теперь, как ей казалось, она поняла истинный смысл фразы «господь дал, господь взял» а на вопрос «почему именно ей выпали такие испытания?» она опять услышала в себе всё тот же ответ: «Выйдя замуж в Великую субботу, ты бросила вызов богу и за это им наказана. Кто ты, Лидка, на этой земле? Всего лишь ничтожная козявка. А весь мир - это божье творение, божий храм. А ты вторглась в него и попыталась богу навязать свою волю в его доме и жить по своим понятиям? И на вопрос «что же ей теперь делать?» она нашла в себе следующий ответ: «надо быть ближе к богу и жить по его законам». Так моя Лидуха с головою ушла в религию. Она купила церковный календарь, Библию, долгими зимними вечерами с душевным трепетом читала их и регулярно соблюдала посты. Нет, Лидуху, как подругу, я не потеряла, хотя она и потянулась к богу. Зато она стала несколько иной: мягче характером, пропали её угловатость и резкость в характере, она стала податливее и сговорчивее. Эти её изменения, признаться пришлись мне по душе, и я даже порадовалась за свою подругу, за то, что всё в её душе, если не успокоилось, то в какой-то степени упорядочилось, приобрело некоторую стройность и ясность. По крайней мере она знала, что ей делать и как жить дальше. Но было во всём этом, как говорится, и другая сторона медали, которая была мне не совсем понятной и даже неприятной точнее, неприемлемой. Лидка перестала верить врачам и прекратила ходить к ним. А дело ещё в том, что в наше время расплодилось множество школ, семинаров, где люди далёкие от науки за плату дают всякие, зачастую убедительные советы избавиться от тех или иных болезней и продлить свою жизнь. При этом, как правило, предлагают опираться на естественные силы своего организма и верить в чудеса. Я всё больше убеждалась, что она со слов руководителей этих школ и семинаров ругала врачей, называла их неучами, обвиняла в том, что они, якобы, травят нас лекарствами, которые не улучшают наше здоровье, а убивают его. Убеждённо утверждала, что, если умело использовать энергетику солнца, космоса, живой природы, то можно и без врачей справиться с любыми болезнями. Меня это крайне удивляло, и я старалась переубедить подругу. Но она твёрдо стояла на своём. Более того, рассказала мне историю мужчины, которого наблюдала несколько лет. С её слов я привожу этот рассказ.
Мужчина выглядел обворожительно, рассказывала Лидка. – Высокий, поджарый, из-под его вязаной шапочки выглядывали завитушки сильно поседевших волос. У него взгляд умный, вдумчивый, человека много повидавшего и познавшего. Он появлялся в скверике перед окнами нашего дома каждый день с восходом солнца. Я обычно наблюдала за ним из кухонного окна. Готовила завтрак мужу и детям и поглядывала на него. А он изо дня в день проделывал одно и то же: сначала неторопливо подходил к толстой, кряжистой берёзе. Некоторое время в глубокой задумчивости стоял перед нею, затем припадал лицом к стволу, кажется, шептал пятнистой коре о прожитом дне и своих болезнях, которых, как потом мне стало известно, у него их было предостаточно. Затем минут двадцать он стоял слегка приподнятом лицом навстречу солнечным лучам, зажмурившись и глубоко уйдя в себя. И лишь только после этого следовали гимнастические упражнения. Он энергично тряс руками и ногами, словно выгонял из себя свои болячки.
Лидуха не удержалась и всё же познакомилась с этим человеком – уж больно сильно заинтересовал её его утренний проминаж. Оказалось старик несколько десятилетий служил в десантных войсках на северном полюсе и в промозглой тундре. Сотни километров исходил и излазил на брюхе по мягкой травке и стылым сугробам. Поиздержался здоровьем и пришло время, когда врачи настоятельно предложили оставить армейскую службу. Умные люди подсказали мне, - рассказывал старик, - ритуал, по которому можно впитать в себя энергию солнца, деревьев.
- Помогает? – заинтересованно спросила Лидка.
- Помогает. С тех пор, как стал заниматься этим, чувствую себя лучше. И силы прибавились, и настроение улучшилось, жить хочется. А то бывало два шага сделаю и дух – вон, и сердце колотится, словно сто килограммов на себя взвалил. Ходил с палочкой. А недавно поставил её в угол коридора. Каждый день её вижу, каждый день она напоминает мне о бывших моих болячках. Вот и занимаюсь каждый день. Понимаете…здесь главное не столько гимнастика, сколько то обстоятельство, что человек каждый день впитывает в себя энергию солнца и космоса.
В последнее время, как я потом узнала, Лидка жадно собирала и впитывала примеры чудесного выздоровления людей с помощью энергии солнца и космоса. А вскоре в печати, по радио и телевидению прошла информация, что учёные откопали монаха, который уже более семидесяти лет сидит в земле в позе лотоса, все жизненные процессы у него находились в заторможенном состоянии. Конечно, это просто невероятно, но многие учёные утверждали, что сами видели этого монаха и подтверждали, что он живой.
- Вот так, - говорила мне Лидка, и в тоне её, и во взгляде играли победные искорки. – А ты говоришь чудес нет. Есть они. Есть. И их немало. Но, чтобы к ним приобщиться, надо правильно жить..
- Это как? – вырвалось у меня. – Что значит правильно жить?
- Ну, как? Правильно жить. Порядочно, по справедливости жить. В бога верить. Молиться ему.
- Тебе хорошо. Ты нашла своего Василия. Любишь его.
- Да где любишь. Так…он устраивает меня во всех отношениях. Ну, а вообще-то он мне нравится. Хороший
Я вдруг почувствовала и далеко не в первый раз, что Лидка стеснялась произносить слово «люблю». А ведь она любила своего Василия. Я не раз видела её глубоко счастливое лицо, когда она что-нибудь, как правило хорошее, говорила о муже. Всю эту её философию о потустороннем мире, о чудесах, о вере в бога я по сути дела разделяла, но так сказать пассивно, просто соглашалась с её взглядами. Но на такие подвиги, как соблюдение постов, ритуалов, хождение в церковь, чтение религиозной литературы, тем более заучивание и чтение молитв меня не хватало. Или я была ленива, или всё это меня не задевало. Особые мысли недоверия вызывала у меня религиозная литература, которая по форме и по содержанию напоминала мне сказки. В самом деле, думалось мне, какой-то Иосиф сказал или сделал то-то и то-то. Но где это он сказал или сделал? Где и какие подтверждения этому факту? Меня, человека с высшим образованием эта неточность, неконкретность, взятая неизвестно откуда, напрягала, вызывала недоверие и отбивала даже самый маленький интерес к себе. Я же помню, как писала рефераты по истории, социологии, политологии, как преподаватель настоятельно требовал, откуда, из какого источника взяты та или иная цифра или цитата, какие-нибудь оригинальные мысли. Ничего не должно быть голословного, не подтверждённого достоверными, научными выкладками. Но моя Лидуха не имела высшее образование и не писала рефераты и, быть может, поэтому легко поддавалась сказкам религиозной литературы.
Таксистки.
Уже полгода, как я опять живу в семье. Но свалка и подвал, точнее их люди, меня никак не отпускают от себя. Я пыталась было о них рассказывать сыну и Антону. Но они слушали рассеянно и кривились так, что у меня пропало желание говорить с ними на эту тему. И поэтому о некоторых людях и историях, связанных с ними, я написала в своей тетради.
Нина Соломоновна оборудовала в подвале место для себя недалеко от меня. Она всегда любезно разговаривала со мной. Что-то её тянуло ко мне. А я всегда старалась поддерживать с ней отношения: иногда делилась находками на свалке, ходила для неё в ближайшую аптеку за лекарством. Порою вечерами мы рассказывали друг другу о своей жизни и своих болячках. Нина Соломоновна родилась в полуеврейской семье, была слегка чернявой, точнее, смуглой, похожей больше на цыганку, в молодости считалась очень симпатичной, многие мужчины теряли из-за неё голову и содержимое своего кошелька.
- Кстати, а ты, сударыня,(так она обращалась ко мне и мне это очень нравилось) знаешь второй половой признак любого мужчины? – как-то спросила она меня с улыбкой и лёгкой, лукавой хитринкой. – Если знаешь и учитываешь его, будешь жить долго и безбедно.
Меня заинтриговала сказанное, и я спросила:
- Какой же?
- Его тугой кошелёк. Именно тугой кошелёк – второй половой признак настоящего мужчины.
Вслед за этим откровением она рассказала, как в молодости выходила замуж:
- Были влюблены в меня трое мужчин. Высокие, статные, красивые, умные, с образованием. Сердце моё разрывалось на три части. Некоторое время я встречалась со всеми по очереди. Но вскоре и они, и я поняли, что так дальше нельзя. Потребовали выбрать кого-нибудь одного и дать согласие выйти замуж. Я согласилась, но перед этим провела эксперимент. Объявила дату и время званого ужина и каждого по отдельности пригласила на него. При этом сказала, что приносить ничего не надо. Ну, что же…мои соколы охотно приняли приглашение и в назначенное время стали активно сходиться. Первый пришёл со скромным букетом цветов и бутылкой шампанского, второй – с огромным букетом цветов, бутылкой шампанского и кольцом, украшенном драгоценным камнем. Третий немного задержался, извинился, что он без цветов и шампанского. Сказал, что у него было всего минут сорок, чтобы забежать в магазин и кое-что купить. При этом он поставил на стол и в холодильник три огромных пакета с едой и сказал, что после ужина сам соберёт со стола и помоет посуду. Как ты думаешь, за кого я вышла?
Нина Соломоновна работала в столовой поваром и пакеты с продуктами вроде бы не должны были привлечь её внимание. Но я ошиблась. Она вышла за третьего, того самого, который опоздал, и счастливо прожила с ним почти двадцать лет. А потом он умер, и его родители, чтобы освободить место для её дочери, а их – внучки, выгналиеё из дома. Вот почему свои преклонные годы она коротала в подвале и питалась со свалки.
А в дальнем углу подвала обосновались женщины, которым было примерно от шестидесяти до семидесяти лет. Значительную часть жизни они проработали на такси. Бывало на колёсах и за рулём проводили по десять-двенадцать часов в сутки.. По-моему, иногда они себя увереннее чувствовали на колёсах, чем на ногах. Из их многочисленных рассказов я поняла, что таксовать далеко не так просто, как иногда казалось со стороны. Это в основном была работа с людьми, и она требовала большого напряжения не столько физических, сколько духовных и морально-нравственных сил. Женщины-таксистки, а их было несколько человек, обычно собирались в кружок в осенние или зимние вечера и рассказывали истории, которые случались с ними или с их пассажирами.
- Подвозила я однажды папу с сыном лет десяти, - рассказывала Лилия Павловна, которую здесь иногда сокращённо называли Лильпал, а то и просто – Лиипал.. – Довезла до места. Смотрю малыш неохотно покидает машину. А я возьми да и спроси его:
- Что? Ещё покататься хочешь?
Папа принял эти слова на свой счёт и говорит мне.
- Как-нибудь в другой раз. Сегодня жена из больницы выписывается.. А однажды ко мне подошли два парня с коробкой и сказали:
- Нам – на Спартановку. Подбросите?
- Ну, а почему же нет? Конечно, - охотно согласилась я.
- А коробку нельзя ли в багажник положить аккуратненько?
- Почему же нельзя? Можно.
Я открыла багажник машины, мы поставили коробку и поехали в сторону Спартановки. Проехали больше, чем полпути. Ребята так скромно, любезно попросили остановиться у большого продуктового магазина: хлеба с сыром надо было купить. Я остановилась. Они быстро слиняли в магазин. Я долго ждала их, а потом сообразила: здесь что-то не чисто. Осмотрела их коробку и обнаружила в ней обыкновенный мусор: старую грязную бумагу, рваные целофановые пакеты, разбитую, не пригодную к носке обувь, грязные бутылки.. Я подождала ещё немного. Но парни так и не вернулись. Мусор выбросила и уехала. Вот так. Не оскудела земля русская умельцами по отъёму денег у таких простофиль, как я. А однажды дамочка лет тридцати мне и говорит на полном серьёзе:
- Женщина, откройте свой зад я туда багаж свой поставлю.
Я с большим интересом слушала эти байки и удивлялась какой-то неиссякаемой способности этих людей рассказывать забавные истории, использовать при этом оригинальные выражения. От них мне даже на душе становилось легче, светлее, иногда даже вставляла какие-нибудь свои реплики и улыбалась, потому что казалось вдруг, что жизнь поворачивалась ко мне светлой стороной. А иногда она мне даже говорила: «Хватит кукситься. Всё не так уж плохо, как тебе представляется».
- Подобных историй у меня было так много, - заговорила Нина Соловьёва, попыхивая сигаретой, - что и не пересказать. Как-то поздним вечером ко мне подходит дамочка лет тридцати и говорит как хорошо, что женщина за рулём. Мне бы по быстрому в Ерзовку на дачи смотаться собаку покормить. А с мужчиной, на ночь глядя, боюсь ехать.
- Это же далеко и вам будет стоить немалых денег, - говорю ей участливо.
- Не беспокойтесь. Деньги есть. У меня муж бизнесмен. Мне не не нужно их самой добывать. Сколько надо, столько и имею.
Последние её слова явно адресовались мне. Но, видно, в этот момент во мне проснулись черти, и я спросила, заставляя себя быть как можно мягче и доброжелательнее:
- Так вы нигде не работаете?
- Ну, как же так? Ну, почему же? Официально я домохозяйка. Но я работаю и моя работа не менее хлопотная, чем любая другая. Моя работа - это мой муж, забота о том, чтобы он был накормлен, чисто, опрятно одет и чтобы в квартире был порядок.
- Конечно. Конечно, - согласилась я, и мы поехали вЕрзовку на дачу. Долго там петляли по глухим, безлюдным и тёмным улочкам и, наконец, остановились у двухэтажного коттеджа. Женщина расплатилась и попросила, чтобы я её подождала. Желание клиента для нас – закон. Жду, поджидаю. А её всё нет и нет. Что-то долго собаку кормит. Но, наконец, вижу идёт. Но что-то в её облике изменилось, какая-то она опущенная и хромает. А когда села в машину, увидела я, как под глазом у неё наливался тяжёлый чёрный фингал. Лицо – в кровоподтёках, одежда в грязи. Вся спесь с дамочки слетела, выглядела жалко. Оказалось она застала мужа с какой-то девкой. Причём вошла в комнату в тот самый момент, когда муж испытывал самые сильные наслаждения. Конечно, своим появлением она потоптала ему всю малину и отбило либидо. Но муж не нашёл ничего лучшего, как избил её и выгнал. А и вправду, чего желать человеку, который живёт не на свои деньги? И ещё мешает тебе кайф испытывать. Но что-то, подруги, мы всё о плохом, да о плохом… Были и светлые истории.
Однажды приехала ко мне подруга из села всего на один день. А я, как на зло, на смену должна была идти. Мобильных, сотовых телефонов тогда ещё не было, и мы не согласовали время встречи. А она редко в город выбиралась и ей было всё интересно в городе. Но не сидеть же ей одной в моей квартире за телевизором?. И я предложила ей поехать со мной, так сказать покататься. А в дороге наболтаемся. Время будет. Посадила я Наташку на заднее сиденье. Едем, разговариваем, вспоминаем знакомых и вдруг на перекрёстке проспекта Металлургов и улицы Вторая продольная останавливает меня мужчина лет тридцати с большим букетом цветов.
- Мне бы до Руднева, - сказал он. – Подбросите?
- Конечно. Конечно, - обрадовалась я дальнему и прямому маршруту.
- А пассажирка не будет возражать? Ей по пути?
- По пути. По пути. Она у меня в гостях и ездит просто так. Натальей Павловной звать.
До его остановки ехали около часа. Да я собственно и не гнала машину, потому что заметила, что Наташка и молодой мужчина разговорились. Более того, как мне показалось, между ними искра пробежала. Их лица посветлели, подобрели и было в их отношениях что-то такое, что порадовало и взволновало меня. Но всякий маршрут где-нибудь кончается. Доехали и мы до Руднева. Выбираясь из машины, погрустнел мой пассажир. Вижу и Наташкино лицо погрустнело. Но, как говорится, деваться некуда. Мы поехали своей дорогой, молодой человек – пошёл своей. Вскоре я взяла пассажирку, отвезла её на автостанцию и мы с Наташкой, продолжая болтать, стали возвращаться всё по той же Второй продольной. И вдруг вижу, нет глазам своим не верю на обочине дороги стоит всё тот же молодой мужчина, но уже без цветов и машет, чтобы я остановилась. Он узнал меня и Натку и торопливо нырнул в машину. Он был грустный, подавленный и несколько минут молчал и тупо смотрел перед собою.
- Куда едем? – спросила я
- Мне всё равно…с вами…по пути, - ответил он и рассказал, что с ним произошло. Оказывается он ехал к своей любимой девушке. Он её предупредил, что направляется к ней. Но та посчитала, что ехать на такси дорого, а на автобусе – долго, больше часа, за это время она успеет позаниматься любовью со своим знакомым, а потом и жениха встретит. Короче говоря, наш молодой человек застал её в постели с любовником. Пока мы ехали, Наташа целый час утешала парня, как могла. На проспекте Металлургов Наташа и наш попутчик вышли вдвоём. Вот так. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Вот уже четверть века они муж и жена, счастливы и у них трое взрослых детей. А я порою с гордостью вспоминаю, что познакомились они при моём непосредственном участии. Так что далеко не всё в жизни плохо. Это радует и вселяет надежду на лучшее.
Эльвира - первая жена Василия.
О своём муже Василии Егоровиче и о его первой жене и дочке Лидка рассказывала мне не раз. Причём я не просила её это делать. Рассказывала порою так сказать мимоходом или когда сидела за столом с бутылочкой коньяка, употребляемой нами, как известно, для замирения с жизнью. Пили обычно грамм по двадцать-тридцать и бутылку растягивали на несколько таких встреч. Я заметила, что у Лидухи в разговоре о муже никогда не было его осуждения или негодования по поводу его поведения в семье или на работе. Гордости большой за него тоже не было. Но слова о нём были наполнены теплом и согласием. До Лидки у Василия была жена Эльвира Владимировна и дочь Лена, которую мать не без гордости называла Лионеллой. Эльвира окончила вуз и работала преподавателем черчения в строительном техникуме, чем очень гордилась и считала себя исключительно умной, в интеллектуальном развитии выше, чем её муж Василий, который, как она говорила, с трудом пополам окончил десятилетку, ни в какое учебное заведение поступить не смог и довольствовался тем, что сначала работал разнорабочим на стройке, потом подкрановым рабочим, окончил шофёрские курсы и занялся бизнесом, который Эльвира с презрением называла «купи-продай», хотя Василий приносил домой деньги, на которые можно было жить. Эльвира называла его не иначе, как только Васькой, относилась к нему с почти нескрываемым пренебрежением и твердила дочери: «Когда знакомишься с парнем, смотри в оба глаза, а то попадёт в мужья вот такой недотёпа и рохля, как наш отец – глубокая прореха на здоровом теле человечества. Иначе наплачешься.
Но что-то не было заметно, чтобы она плакала от поведения Василия. А чего, собственно, ей было лить слезу, если в семье были достаток и средневековый матриархат, от которого Василий всё больше и больше уставал. В семье только и слышно было: « Ты ба, Васёк, в магазин сходил, ты ба за квартиру заплатил, ты ба на рынок сгонял, картошка у нас заканчивается, да сумку побольше возьми». Или нередко Эльвира с ненавистью говорила: «Васька, выключи телевизор. Надоел твой футбол.». А порою добавляла: «И ты вместе с ним, недотёпа».
В связи с этим однажды Лена спросила мать:
- А почему ты папу называешь Васькой или Васьком? А вот мама Вовчика его отца называе Коленькой.
- Ну, а как его ещё называть? Васька он и есть Васька, - с довольной улыбкой обычно отвечала Эльвира. – Вот видишь, как ему с именем не повезло. У нас в семье, когда я ещё была маленькой, жил кот Васька ленивый и тупой, совсем, как твой отец.. Когда я выходила за него, думала изменить ему имя. Но не получилось, а надо бы…Когда произношу его имя, почему-то всегда вижу перед собою нашего облезлого и тупого кота Ваську.. Так что, доча, смотри, когда будешь выходить замуж, чтобы у него, кроме всего прочего, было ещё и имя достойное., какое-нибудь возвышенное, романтическое, типа того что…Григорий, Георгий или Валерий. Или что-нибудь наподобие, чтобы было приятно произносить. Постепенно Василий смирился со своим положением в семье и терпел, пока терпелось. Деньги домой приносил исправно, всю мужскую работу выполнял, ссор избегал и со временем превратился в блёклую тень жены, хотя внутри его росло несогласие с тем, как к нему относились домашние. А потом случилось то, что рано или поздно должно было случиться. После автомобильной аварии и долгого лежания в больнице в одно из воскресений он собрал свои вещи, как-то тихо, почти задумчиво сказал «я ухожу» и ушёл…навсегда. Мать и дочь не сразу поняли, что произошло. Им показалось, что Василий вышел во двор посидеть с мужиками. Посидит и вернётся. Не вернулся на второй и третий дни. Тогда Эльвира позвонила ему по сотовому телефону, потребовала объяснить, где он и почему не идёт домой. Пригрозила, что если через день-другой не явится домой, то может совсем не приходить.
Вскоре Эльвира выяснила, что он купил квартиру живёт со своей давней знакомой – с Лидухой.. Эльвира выследила её и поговорила с ней корректно, но, но с претензией и заносчиво, а потом много раз говорила детям: «Белая баба, похожая на моль. Без детей. Одевается безвкусно. Без образования. Торговка с рынка. А впрочем, кого он себе в жёны может взять? Конечно, торговку с рынка, базарную бабу подстать себе, каков сам, такая и подруга, подстать его интеллекту, которого у него, как ни ищи, нету и не было. На что этот базарный планктон рассчитывает? Поживёт, поживёт он с ней неотёсанной дурой и всё равно вернётся ко мне – красивой, ухоженной, умной, с образованием, кандидатом наук, умеющей и поговорить с людьми.. Но время шло, а Василий не возвращался. Дочка откровенно скучала по отцу и просила мать сделать так, чтобы он вернулся в семью.
- Ну, и зачем это тебе? – с высокомерием выговаривала она дочери. – Пусть живёт с базарной бабой. Они нашли друг другу, как говорится, два сапога пара. Что его тянуть сюда? Опять будет пустым местом.
Прошло два года. Эльвира поняла, что Василий ушёл от неё, так сказать, окончательно и навсегда. Настроение её плюхнулось ниже плинтуса, растеклось, попряталось по щелям, и его теперь не собрать и не поднять. Одновременно в сознании угнездилось неприятное осознание того, что она, Эльвира такая умная и симпатичная женщина оказалась отвергнутой, в прямом смысле брошенной человеком, который и мизинца её не стоит. Причём он не просто бросил её, а поменял как модные, дорогие ботинки на старые, стоптанные тапочки. Ну, ладно, может быть, и неудачное сравнение, но поменял на другую женщину, совсем не достойную её, Эльвиру, женщину с таким оригинальным и красивым именем. Неожиданно и словно ниоткуда у неё вынырнула гипертония - повышенное кровяное давление, за ней последовал гипертонический криз а вместе с ним и – инсульт, уложивший Эльвиру в постель. Ленка, казалось, попала в глубокий и жёсткий цейтнот: у неё началась экзаменационная сессия в вузе, что потребовало от неё многочасовой упорной подготовки, переживаний, а вместе с этим у неё на руках оказалась больная и капризная мать, с трудом передвигавшаяся по квартире. Об этом узнал Василий и в расстроенных чувствах рассказал Лидке.
- Возьми за свой счёт отпуск на работе и поезжай к дочке. И помоги ей.
- Вместо тебя могла бы я съездить. Но не знаю, как Ленка посмотрит на это. Не устроит ли скандал? Да и Эльвира сама ещё неизвестно, как поведёт себя. И не повредит ли ей это. А ты обязательно езжай. Ссора ссорой, а помогать надо.
Василий почти каждый день стал приезжать к своей бывшей семье. Ходил за продуктами, готовил еду, убирал в квартире, покупал лекарства на свои деньги, привозил врача к Эльвире, которая постепенно шла на поправку.
Вскоре Ленка заметила, что у них стали появляться разные вкусные блюда, которые приносил отец. Догадывалась, что их готовила его супруга. Хотела было их игнорировать, даже позволила себе несколько колкостей в их адрес. Но Василий промолчал, словно и не слышал их. Постепенно Эльвире становилось всё лучше и лучше. Возвращались к жизни ноги и руки. Но говорить она ещё не могла. Когда Василий молча хлопотал по хозяйству, она с интересом наблюдала за ним.. Управившись по хозяйству, он иногда выводил её на прогулку. Правда, от подъезда уходили недалеко. Гуляли здесь же, недолго, и, так сказать, на глазах у всех, сидевших на лавочках стариков и старушек. Не знаю, что при этом думала Эльвира и какие чувства наполняли её. Но Василия, и я это знаю, потому что мне Лидуха рассказывала, переполняли крайне противоречивые, порою даже непонятно какие чувства, словно тугой клубок сладких и горьких нитей. Когда он, не спеша водил её по тротуару, она покорно выполняла все его рекомендации и советы, опиралась на его плечо, прижималась к нему. В такие минуты ему вспоминалась его молодость, когда она такая молоденькая и покорная буквально смотрела ему в рот и, как говорится, на лету ловила его слова и одобрительно покачивала красивой, ухоженной головкой. Тогда он чувствовал себя счастливым и радовался каждой встрече с ней.
Когда Василий, управившись с приготовлением еды и уборкой, уезжал к Лидухе, Эльвира тускнела взглядом, опять становилась раздражительной и капризной, замыкалась в себе и теряла интерес ко всему окружающему.
В хлопотах и заботах подошёл день рождения Эльвиры. Василий помнил о нём и намеревался приехать к бывшей и поздравить её. Но за три дня до этого подхватил гриппозную инфекцию, затемпературил и свалился в постель. Он позвонил дочке, сказал о своей болезни, извинился, что не сможет приехать, посоветовал всё сделать так, чтобы матери её в этот день было особенно приятно.
Вечером этого же дня в квартире Эльвиры вдруг лениво протарахтел дверной звонок. Ленка открыла и увидела перед собою Лидуху. Как она мне рассказала позже, ей очень трудно дался этот визит. Идти не хотелось, потому что боялась выгонят с позором и руганью. Но для неё давно просьба Василия стала больше, чем приказом. И она, прогнав все свои сомнения и волнения, отправилась в бывшую семью мужа. К тому же, откровенно говоря, ей всё же хотелось посмотреть на дочь и бывшую жену Василия, узнать, в каком окружении он жил.
- Я Лидия Ивановна, - сказала Лидуха, в последний момент решив не говорить, что она нынешняя жена Василия. – Василий Егорович болен и я вместо него и по его поручению пришла поздравить Эльвиру Николаевну и передать ей скромный наш подарок.
Она вручила Ленке свёрток с подарком: бутылкой шампанского и большой, шикарной коробкой конфет и торопливо повернулась, чтобы уйти. Но Ленка спешно и твёрдо проговорила:
- Э…э так нельзя. Проходите. Проходите.
Ленка, ухватив Лидуху за руку, втянула её, слабо упирающуюся, в квартиру, предложила разуться, раздеться и пройти в зал.
Через некоторое время Ленка, Эльвира, Лидка сидели за столом, пили чай, ели торт и разговаривали, правда, сначала натянуто, словно прощупывали друг друга, потом незаметно для себя разговорились, повеселели, улыбались и даже смеялись. Лидуха ушла домой в хорошем настроении, осталась довольна её посещением и Ленка.
- Мам, а она ничего, клеевая дамочка. Правда, старенькая уже, но ничего, - сказала дочь, не думая плохо или хорошо делает матери.
- Какая же старенькая? Ей всего-то, наверное, около сорока. Правда, выглядит заезженной лошадкой. Но по годам молодая. Мне-то вот уже скоро сорок.
- Кстати, и недурна собою. В ней какая-то изюминка есть, - продолжала дочь в прежнем духе. - Так что у нашего отца губа не дура. И фигуристая, и поговорить умеет.
Эльвира с неприязнью слушала дочь и удручённо молчала, опустив тяжёлый взгляд на стол.
На следующий день Лидуха опять пришла к ним и сказала виновато:
- Вы уж извините меня. Вчера я так растерялась, что даже не предложила свою помощь. Василий Егорович меня за это отругал и потребовал ликвидировать как её…оплошность что ли. Не знаю, как правильно сказать.
Она слукавила. Василий не ругал её и ничего подобного не требовал, но выражением лица и тоном разговора дал понять, что она поступила далеко не лучшим образом, когда не предложила им свои услуги. Ленка, несколько ёрничая, с заметным ехидством пригласила Лидуху войти и сказала, подкрепив свои слова лёгким жестом руки:
- Входите. Входите. Уж чего, чего, а работы у нас всегда много
Почти две недели челноком металась Лидуха между двумя больными: своим мужем и Эльвирой, угождая им, ублажая их в меру своих сил и способностей. При этом Эльвира всё больше приходила к выводу, что от такой женщины Василий не только не уйдёт – за уши никто не оттащит его от неё. Да она, эта Лидия Николаевна, и не позволит ему это сделать – уйти от неё. Как говорится, наизнанку вывернется, пластом ляжет, по тридцать часов в сутки будет работать и суетиться перед ним и всё, всё сделает, чтобы он даже не подумал уйти от неё. А поэтому Эльвира всё больше сниукла, замыкалась в себе, внутренне ожесточалась, но от каприз старалась уходить, быть спокойной и выдержанной. Даже дочь это заметила и оценила по-своему: «Перевоспитывается мамуля. Давно пора».
Наконец, Василий выздоровел и вместе с Лидухой приехал навестить Эльвиру и дочку. Общими усилиями они накрыли хороший стол. Ели. Пили чай с тортом, который сделала и принесла Лидка, рассказывали разные истории, преимущественно весёлые и забавные, улыбались, смеялись, как давние хорошие друзья.
Но пришло время, и Василий с Лидухой уехали к себе. Ленка помыла посуду, убрала на кухне и села за конспекты лекций и за учебники и продолжила подготовку к очередному экзамену. Но вскоре до её уха дошли глухие, отдалённые рыдания. Она оторвалась от книги, вслушалась и поняла, что это плакала мать. Подошла к двери её комнаты, попыталась было открыть её. Но дверь оказалась запертой изнутри. Дочь постояла около неё, хотела даже постучать, но рыдания притихли и через некоторое время вроде бы даже совсем прекратились. Дочь постояла ещё некоторое время и ушла в свою комнату, но заниматься не смогла: прислушивалась к звукам, шедшим из комнаты матери. Она продолжала плакать. Правда, не рыдала – скулила тихо, тонко и протяжно. Вскоре и дочь накрыл густой и горячий плач. Сдерживая себя, она уткнулась в подушку, мочила её обильными слезами и слюной, жевала и грызла наволочку. Она поняла, что потеряла отца навсегда. Одновременно пришло осознание, что он совсем не недотёпа, как его всегда называла мать, и не пустое место, а очень даже хороший, умный и сильный мужчина. Даже внешность его: глубокие залысины, седеющие волосы, невыразительное, будничное лицо и маленькие глазки, смотревшие на мир с лёгким прищуром, казались ей нормальными, такими, какими и должны были быть.
Катарина.
С Катариной Львовной я познакомилась тоже в подвале. Она была женщиной особой масти, красивой, гордой стати. Симпатичная и броская, средней полноты и всё то женское, на что засматриваются мужчины, у неё было выпукло, округло, играло на чувствах и желаниях. Она это знала. Одевала тугие, обтягивающие брюки или полупрозрачную кофточку с глубоким вырезом на груди. «Ну, и хорошо. Ну, и пусть, - думала она о мужчинах, которые жадно пялили на неё глаза. – Ну, и хорошо, ну, и пусть пялют. На то я и женщина, чтобы мною любоваться и на меня засматриваться». При всём этом она была публичным человеком по духу и настроению: часто выступала на собраниях, вносила дельные предложения, умно и толково рассуждала. В своё время её заметили партийные и советские руководители. Сначала пригласили работать в райком партии, затем – в горком, а потом и – в обком. Должности давали самые низкие и, казалось бы, незначительные – референта, консультанта, инструктора. Она выполняла свои обязанности безукоризненно и всегда была востребована. Начальники брали её с собою в командировки, где обязательно имели место застолья с обильными возлияниями за воротник по вечерам в гостиницах или на природе. Она, как говорится, пошла по рукам и среди мужчин приобрела своеобразную славу, известность, как женщина слабая на передок, на то самое место, от которого мужчины нередко теряют голову. Постепенно, незаметно для себя пристрастилась к хорошему вину, коньяку, виски, водке. Но при их отсутствии не брезговала и неочищенным самогоном. Тем временем глубинные изменения произошли не только в ней, но и в стране в целом. Грянула так называемая перестройка, когда компартия была отстранена от власти, в стране началось насильственное насаждение рыночных отношений и строительство капитализма. Катарина потеряла работу и жила на деньги, какие зарабатывал на стройке муж. Но муж умер, иона занялась устройством своей личной жизни.
В течение нескольких лет трое мужчин поочерёдно занимали у неё место первого мужа. Не ужилась ни с одним.. Наконец, познакомилась с мужчиной много старше себя, степенным и обстоятельным, тоже хотя и небольшим, но любителем выпить. Он отремонтировал её квартиру, приобрёл новую мебель, взял участок под дачу, построил на нём дом, даже её дочка была довольна отчимом и собиралась назвать его папой. Но в деревне заболела его мать И он под предлогом того, что некому было ухаживать и за матерью, и за домом, и за большим хозяйством, в том числе за садом и огородом, уехал в родные места. Звал с собою и Катарину. Но она, привыкшая к городской жизни, категорически отказалась, как она говорила, ехать в глухомань, чтобы месить грязь, кормить мух и убирать за коровой, козами и овцами. Так налаженная было жизнь опять пошла наперекосяк. Но вскоре Катарина познакомилась с драматическим артистом, уволенным из театра за пьянку. Это был высокий, поджарый мужчина, симпатичный, с обворожительной улыбкой. Одевался модно, с подчёркнутой изысканностью. Иногда специально надевал на себя что-нибудь такое оригинальное, что выбивалось за рамки привычного, шокировало людей, заставляло их говорить о нём долго и оживлённо. Обычно же он ходил в белой рубашке, тёмно-синем вельветовом пиджаке, а на груди вместо галстука у него обычно болтался яркий большой платок. Эдуард (так звали её нового мужа) знал многих маститых столичных артистов, утверждал, что знаком с ними и много и увлечённо рассказывал о них. Особой гордостью Эдуарда были его пальцы, длинные, холёные, такие худые, что, казалось, ещё немного и сквозь них можно будет смотреть, как сквозь стекло. Часто он любовался ими, причём напоказ, пожалуй, даже с вызовом, словно говорил вот смотрите, какой я холёный, белый и пушистый и не ровня вам. Он то вытягивал их перед носом собеседника, вертел и рассматривал их, то сжимал в кулак и опускал его. Катрина смотрела на него, как на бога, словно завороженная. Она даже затруднялась сказать любила ли она его, затруднялась понять, что это за чувство, которое испытывала к нему. Она ежедневно и ежечасно думала о нём, разговаривала с ним, советовалась с ним, жаловалась ему. Это было что-то совсем другое, нежели любовь, - говорила мне Катарина. – Это была душевная болезнь. Иногда она накрывала так, что, казалось, душа становилась тяжёлым камнем, тянула вниз, отбивала интерес ко всему окружающему. Когда он приходил к ней, она его поила и кормила, ставила перед ним бутылку коньяка. Артист доставал из куртки свою бутылку хорошего вина или водки, и пир продолжался далеко за полночь. Нередко на следующий день дочь видела артиста в постели матери, на кухне - разбросанные по полу окурки, на столе – пустые стаканы, остатки еды. Как говорила её дочь, мать съехала с катушек. Катарина катилась по наклонной плоскости, наверное, со скоростью звука. Катилась к своей катастрофе. Артист без труда уговорил её прописать его в её квартире. Дочь вышла замуж, и уехала с мужем.
Через некоторое время артист с помошью денег, связей и продажных чиновников выписал Катрину из квартиры, стал владельцем всей её жилплощади и круто изменил отношение к Катрине: устраивал скандалы, стал поколачивать её и в конце концов добился, что она сама ушла из квартиры и поселилась в подвале около городской свалки. Затем артист сменил замок в квартру и таким образом окончательно отрезал ей путь на бывшую свою жилплощадь.
Всё рассказанное Катариной поразило меня так, словно пронизало моё тело тысячами иголок, от которых ни встать, ни повернуться. Наверное, около недели я лежала пластом в подвале. Болело всё. Казалось, пылала душа. В голове бесновались чёрные мысли. Но глаза у меня были сухими и горячими. Я вдруг ощутила себя такой бесправной, уязвимой, беззащитной, что, если сегодня или кто нибудь завтра долбанёт меня кирпичом по голове, я упаду и буду валяться на дороге или около свалки, а люди будут обходить меня стороной или в лучшем случае возьмут за руки и ноги и бросят в общую кучу свалки, где или собаки разорвут и съедят, или ковш зкскаватора забросит подальше от окраны и завалит зловонными отходами. Конечно, я может быть не права и сама сотворила кучу неприятных ошибок, близким людям принесла страдания и разочарования. Но судьба Катарины произвела во мне такой обвал, устроила во мне такое сотрясение, что, казалось, зашатался весь мир., а его обломки обрушились на мою голову и придавили меня так, что не только дышать, смотреть было тяжело и горестно. А вместе со всем этим во мне произошла своеобразная переоценка ценностей. И Антон с его лысиной, горбатым носом, хищным взглядом и безразличием ко всему, и сын вдруг стали видеться мне с какой-то хорошей, мягкой, благодатной стороны, казались мне милыми и хорошими людьми. В душе я уже не раз просила у них прощения и даже не просто просила, а стояла перед ними на коленях и сквозь обильные слёзы вымаливала его. Но в то же время гордыня у меня была высокая, может быть, не такая крепкая, как прежде, но всё ещё была и оказывала существенное влияние на моё поведение.
Палата №13.
Уже несколько месяцев Лидуха работала в больнице. Начинала с уборщицы. Через короткое время повысили до санитарки, что в общем-то мало отличалось от обязанностей уборщицы. Затем больничное начальство сделало её сестрой-хозяйкой. Она заведовала хозяйственной частью терапевтического отделения, следила за дисциплиной медперсонала и больных, следила, чтобы в палатах были чистота и порядок, чтобы не нарушался распорядок дня, а больные вели себя тихо и спокойно. Обычно после рабочего дня, зачастую глубоким вечером переговаривалась с ней по телефону, делились новостями. В один из таких сеансов связи она мне сказала, что у них в палате №13 лежит Тарас Акимович. Меня взволновал её рассказ о нём, и я подробно записала его у себя в тетрадке.
Вот он. Это было далеко не самое лучшее время для страны. Миллиардеры росли, как грибы после дождя, медицина, просвещение, экономика в целом становились всё более нищими и ущербными. Палата №13 – это в больнице небольшой закуток в конце коридора. В ней с трудом помещались четыре человека с койками, четыре тумбочки, кран холодной воды с раковиной. По обшарпанным стенам тянулись трещины. Форточка единственного окна висела на скрипучей петле. Стараниями Лидухи в последнее время в палате было исключительно чисто. Но в целом в оставалось как-то неприглядно, серо, тоскливо. Да и номер-то её был тринадцатым .Лидуха, верившая в бога, чёрта и раскалённую кочергу, как сестра хозяйка, пыталась было заменить цифру тринадцать на одиннадцать или двенадцать, но всякий раз встречала категорический отказ у заведующего терапевтическим отделением и поэтому всё оставила, как было.. В палате лежали старик, двое относительно молодые мужчины и Тарас Акимович, которому, если не ошибаюсь, в это время заканчивался пятый десяток лет. Старик ходил на процедуры и целыми днями молча лежал на койке. Он жил с внуком, его женой и их сынишкой. Как старый и больной человек, он особо нуждался в тишине, покое и немалом уходе за собой. Это напрягало молодых и поэтому они время от времени вызывали «скорую» и отправляли деда в больницу, чтобы и они от него отдохнули, и он подлечился. Трое других лежали уже более двух недель, неплохо знали друг друга, даже подружились, позволяли себе некоторые вольности и даже иногда нарушали больничный режим. Как известно, жизнь в больнице тянется монотонно и скучно. Первую половину дня обычно скрашивали обход врачей, различные процедуры в палате или за её пределами, а во второй половине обычно после так называемого тихого или сонного часа больные не знали, куда себя деть и чем заняться, книги, газеты и журналы надоели, шахматы тоже приелись, лежать не хотелось, от яблок и апельсин, которые обычно приносили родные и знакомые, сводило скулы. Тарасу казалось, что у него уже всё давно эажило и можно было хоть сейчас рвануть домой в тапочках и больничном халате. Но суровый доктор день за днём откладывал его выписку.
Скучную, дремотную жизнь обитателей тринадцатой палаты скрашивал Тарас Акимович. В этом плане он оказался душой компании. Впрочем здесь я не точна. Я же его хорошо знаю. Всегда и везде для него обстановка складывалась так, что он становился душой компании в меру весёлым и разговорчивым, рассказывал какие-нибудь байки, смешные истории. Так коротал время сам и другим не давал скучать. Обычно всех больных младший медперсонал называл официально по фамилии. Тараса же, вопреки его солидному возрасту, все медсёстры звали по имени. И объяснялось это просто. Его многие и давно знали, потому что по два-три раза в году он проходил курс лечения и считался в больнице чуть ли не своим, постоянным больным. Лидуха же по старой памяти и из-за уважения не столько к нему, сколько ко мне, так по крайней мере она утверждала, называла его по имени и отчеству. Причём в её устах его имя и отчество звучали как-то по-особому, сухо, официально. Так у неё получалось независимо от её желания. Особенно чётко и с некоторым выпадом это у неё получалось, когда она делала замечание ему:
- Тарас Акимович, не нарушайте распорядок дня. Сейчас идёт тихий час. Во всех палатах уже спят и только вы один вы один г…р…ти. Ваш голос слышен по всему коридору.
Лидке давно с трудом давалось слово «говорить или говорю» Вместо него у неё часто получалось - «грю». Она понимала, что это слово не красило её и поэтому старалась по возможности его не произносить. Но иногда забывалась, особенно когда чувствовала себя ответственной за порядок и просила больных не разговаривать. Тогда вылетало у её это трудное слово «грю» вместо «говорю», Лидка слегка краснела, тушевалась, но быстро брала себя в руки и становилась прежней – немного строгой и неподступной.
Так вот вдоль завода тянулся довольно густой и широкий сквер, - полушёпотом продолжал рассказывать Тарас, когда Лидка уходила из палаты. - Наши мужики регулярно два раза в месяц, получив аванец или зарплату, там оттягивались по полной программе: пили водку, пиво, закусывали, травили всякие байки и анекдоты. Однажды, крепко выпив, посидели в кустах до темноты, чтобы люди добрые не видели, как будем идти, и минтам на глаза не попасться. Ну, в общем подались домой. А одного сильно сморило и идти он не хотел. Улёгся в кустах и всё твердил: «Мне и здесь хорошо». Ясно. Встреча с женой ему ничего хорошего не сулила. Но идти домой надо. Завтра с утра – опять на работу. Двое из нас, кто ещё крепко стоял на ногах, взялись отвести его домой. Своих не бросаем. Но довести до дома – это не проблема. А вот передать его жене, так сказать с рук на руки, было и трудно, и опасно. Вмиг можно было схлопотать фингал под глазом. Она такого крутого и скандалистого нрава, что сначала бьёт, а рука у неё тяжёлая, а потом думает и разбирается. Но что интересно – муж у неё никогда не виноват, а виноваты его друзья, дескать, они его совращают и спаивают. Ну, в общем мы довели его, а кое-где и дотащили до дома, лифтом поднялись на его шестой этаж, нашли квартиру, прислонили к двери, нашли в его кармане ключи, потихоньку открыли замок, втолкнули его и торопливо закрыли за ним дверь и с чувством выполненного долга счастливые подались вниз на выход. А утром чуть свет звонит его жена мне и вперемежку с матерными словами грозно спрашивает, куда мужа дели? К этому моменту она уже обзвонила всех его друзей и узнала, кто его отводил домой.
«Как это куда дели?» - рассуждал я, торопясь к дому товарища. – Мы же видели, как он переступил порог родной квартиры. Более того, мы закрыли за ним дверь. Поднимаюсь на шестой этаж, что есть силы, давлю кнопку квартирного звонка. Хозяйка открывает дверь со своей стороны, и её муж, всё ещё спящий и, видно, пьяный, комом падает к её ногам.
- Как это? – вдруг оживившись, спросил старик.
«Старый. Старый. Молчит, а слушает», - подумал Тарас о старике и пояснил:
- У них при входе – две двери с метровым расстоянием друг от друга. Это для того, чтобы не было слышно шума или разговора с лестничной площадки. Люди ходят, ботинками, каблучками стучат, иногда громко разговаривают.
Последние слова Тараса уже не были слышны, потому что все обитатели палаты, включая и старика, ухватившись за животы, смеясь, катались по койкам. Тарас помолчал, подождал, пока все успокоятся, и как-то так нехотя, словно вопреки своему желанию, сказал:
А хотите расскажу, как я тогда ещё сорокалетний мужик за чужой счёт напился хорошего вина? Правда, мне стыдно и сегодня за тот поступок. Но что поделаешь? Он случился стихийно, так сказать незапланированно и была бы возможность его обойти обязательно обошёл бы дальней стороной. Не люблю пить и есть за чужой счёт, но, к сожалении, иногда приходится.
Ох, лукавил Акимыч. А мои полтора миллиона так и не отдал мне.
- Акимыч, ну ты рассказывай, рассказывай. Пояснения – потом, - опять подал голос старик. – Интересно же…
В этот момент вошла в палату Лидуха. То ли спросила, то ли сказала просто и обыденно:
- Опять тринадцатая веселится…нехорошо, ребята, нехорошо…Нарушаете распорядок дня.
- Да пусть рассказывает. Всё веселее лежать, а то все бока уже отваливаются, - сказал старик. – А то, когда помирать буду, и вспомнить будет нечего.
Лидуха ушла. Тарас продолжал:
- Ну, ладно…я покороче, только самое главное. Я вообще-то постоянно не пью. Не алкаш. Но иногда такое желание появляется. Так вот и тогда…появилось. Зашёл в магазин, взял бутылку хорошего вина и вдруг на выходе встретил знакомую женщину, с которой давно у меня была короткая, но приятная любовь. Обрадовались друг другу, чуть ли не поцеловались. Слово – за слово, разговорились. И вдруг она предложила мне по случаю встречи зайти к ней и посидеть за бутылочкой вина. Зашли. Посидели, уговорили бутылку. А у меня – ни в одном глазу и большое желание ещё выпить. И подруга этому не против.
- Ну, что же…я сгоняю сейчас в магазин. Одна нога здесь, другая – там и обратно так же. Но у самой двери я вдруг вспомнил, что у меня нет денег.
- Какие проблемы? = проговорила подруга, порылась в своей сумочке и сунула мне пятитысячную купюру.
- Хорошо, - сконфуженно сказал я и, словно оправдываясь, проговорил. – Обязательно всё верну – и сдачи, и за бутылку. Ну, а затем пошло-поехало, как в анекдоте. Вышел из магазина с хорошей бутылочкой и, как говорится, остолбенел. Куда идти, какая улица, какой дом, какая квартира, какой этаж? Ничего этого не знаю и не помню. Дело в том, что за ней я шёл, как на автомате, на автопилоте: ничего не видел и ничего не слышал.
- Такая хорошенькая? – спросил кто-то из больных.
- Не скажу…просто выпить хотелось да и надеялся повозиться с ней. В общем я постоял, постоял около магазина, походил, походил взад-вперёд. Идти наугад не решился, так и через час или полтора пошёл домой.
- А сотовый телефон? Позвонил бы, - подсказал кто-то из больных.
- Был. Был. Но номера-то я не знал. И она не позвонила мне, наверное, по этой же причине. Пришёл домой и с горя напился. Оторвался по полной программе. Всю бутылку высосал. Слишком уж хорошее вино было. Но стыдно и сейчас.
Хохота не было. Все в палате лежали тихо, словно чем-то придавленные.
- Бывает огорченье, когда вместо хлеба ешь печенье, - сказал старик и добавил так тихо и невнятно, что ни Тарас, никто другой не слышали, - особенно когда хочешь этого.
Тарас Акимович, казалось, был неистощим на байки, анекдоты, различные смешные истории.
Дорогой мой Тарас Акимович, незабвенный мой друг. Сколько горя и страданий ты мне принёс! Хватит вспоминать и переживать всю оставшуюся жизнь. Но всё же хорошего в наших отношениях было значительно больше, точнее, так много такого приятного, хорошего во всех отношениях, яркого и глубокого, что только из-за него стоило дружить с тобой. И поэтому, когда Лидуха рассказывала мне о нём, я замолкала, жадно слушала её, сердце моё замирало, я уходила в себя и в сладостной истоме всё, что было у меня с ним, переживала заново, опять и опять наслаждалась общением с ним. Порою казалось, что чувства, возникавшие при воспоминаниях о нём, были ещё более яркие и глубокие, захватывающие глубоко, сильно и цельно. И поэтому я записала всё, что Лидуха рассказала мне о Тарасе, когда он находился в палате №13 и когда ему, по сути дела, оставалось жить совсем недолго.
- Давно. Ещё в молодости был у меня знакомый студент с естественно-географического факультета, - начал очередной рассказ Тарас, и вдруг старик, лежавший у входа в палату, сказал:
- Акимыч, говори громче. Ну, что ты бормочешь себе под нос? Всё равно все уже давно спят, а Лидия Ивановна – дома.
- Хорошо, - охотно согласился Тарас, которому тоже спать не хотелось, а язык, казалось, сам поднимался для разговора. - Так вот не помню, как он учился, но что родился бродягой, это точно. Изучал флору и фауну пустынь и полупустынь. Исходил все заволжские степи. Ловил и изучал сусликов, тушканчиков, хомячков, степных крыс, змей, писал о них научные отчёты, выступал на студенческих научно-практических конференциях. Я тогда тоже учился на этом факультете и бывал в научных экспедициях в основном для того, чтобы написать реферат или курсовую работу. Конечно, можно было это сделать и за библиотечным столом. Но меня, как и его, тянуло в степи. Молодыми были. Всё было ни по чём. В каких только передрягах не приходилось бывать. Помню однажды забрались в казахстанские степи. Полдня ходили. Устали. Надо было возвращаться в гостиницу. Вышли на большую дорогу.
- Пойдём. Пёхом к вечеру доплетёмся, - сказал я.
- Не дойдём, - возразил он. – Надо попутку ловить. Только вот кто нас таких подберёт? Гряэные, небритые, оборванные.
Но на наше счастье вскоре нас подхватил грузовичок. За рулём – молодой казах, по-русски – ни бум-бум. Еле-еле на руках объяснили, что нам нужно. Он махнул рукой, и мы уселись в кузове. В дороге нас разморило, и мы уснули. Спали и ехали долго. Наконец, куда-то приехали. Место было совсем незнакомое. Оказалось казах тоже ехал в город, только в другой, не в тот, где мы остановились. Подошли к местной автозаправочной станции, объяснили ситуацию. Нам посоветовали идти до железнодорожной станции. Благо она недалеко была. Стучимся в окошко кассы, чтобы купить билет до нашего городка, где мы в гостинице остановились.
- Билеты? Пожалуйста. Но давайте ваши паспорта, - сказало окошко на чистом русском.
- Паспорта? Да какие же паспорта…в степи? В гостинице остались, - промямлили мы и безрезультатно похлопали по карманам. Обратились к дежурному по станции, объяснили ситуацию, взмолились:
- Помоги, друг.
- Конечно. Конечно, - охотно ответил он, хитро щуря узкие щелки глаз. – Идите вон по той дороге, дойдёте до перекрёстка, а там попутки часто снуют. Какая-нибудь подберёт.
- Не такой помощи мы от него ждали. Но, как говорится, делать было нечего. Пошли. А там нас уже поджидали минты из патрульно-дорожной службы. Видно, этот дежурный по станции им уже позвонил. Подходим, а один из них на чистом русском и говорит:
- Ваши документы.
- Ну, что делать? Мы растерялись, как нашкодившие школьники. Что-то мямлили, разводили руками, заискивающе улыбались. Объясняли, что забыли документы в гостинице. Но минты были непреклонными и ждали от нас эти казённые бумаги, а, может быть, и деньги в качестве взятки. Но документов у нас не было, а взятки мы ещё не научились давать да и не очень хотелось…и мы всё глубже, как сказал бы химик, уходили в осадок. Но в этот момент мой друг в очередной раз лихорадочно прощупывая карманы, вдруг наткнулся на твёрдые углы корочек, где красивым, но не очень разборчивым почерком было написано, что их обладатель является активным защитником флоры и фауны степной зоны. Казалось, его пальцы сами, автоматически ухватили этот документ, извлекли из кармана и протянули минтам. Корочки были оформлены исключительно красочно, расписаны позолоченными буквами с кудрявыми завитушками и какими-то печатями. Позолота, казалось, разливалась по всему документу и придавала ему какой-то строгий, неземной вид. Всё это великолепие само просилось в руки и ждало удивлённых вздохов и комплиментов. Минты некоторое время крутили и вертели их в руках, с большим интересом рассматривали, качали головами и приговаривали:
- Алтын, алтын бахча. Надо же…настоящее золото.
Мой друг осторожно кашлянул и, подпустив металла в голос, спросил:
- Ну, что, товарищи стражи порядка, мы можем идти?
Минты ещё некоторое время рассматривали корочки, вздыхали над ними и чмокали губами, видно, сожалея, что им в своё время не такие красивые выдали документы, но потом всё же нехотя вернули их нам и сказали:
- Идите, уважаемые. Вы свободны. Скоро пойдёт рейсовый автобус. Он подбросит вас.
Мы обрадовались, осмелели и бодрым шагом двинули подальше от минтов. Но вдруг один из них окликнул нас и спросил:
- Вы случайно не видели здесь двух подозрительных типов…без документов…
Мы, как заведённые, закрутили головами, выпалили «нет» и торопливо пошли дальше. Вечером уже были в гостинице
После длительной паузы первым хмыкнул старик и сказал:
- Ну, что вы хотите от них? Минты есть минты. Какие-нибудь курсы окончили. Стараются. Но, как говорится, на том и молодцы.
Потихоньку смеялись и другие обитатели тринадцатой палаты. Вполголоса переговаривались, обсуждали, хихикали.. Благодаря Лидухе, я всё знала, как вёл себя Тарас в больнице. Нет. Нет. Меня не интересовало приставал ли он к молодым медсёстрам. Я чувствовала лежал он с чем-то серьёзным. Это вызывало чувство жалости и сострадания к нему. В то же время я с удовлетворением слышала от Лидухи, что Тарас по-прежнему был жизнерадостным, весёлым и такими байками, которые рассказывал каждый день, поддерживал в душевном равновесии и себя, и больных.
Во время очередного так называемого тихого часа он рассказал следующее:
- У меня был знакомый электрик Сашка Иванов. А в бригаде с ним работал мужик средних лет – высокий, грузный, здоровый, как бык и, главное, всегда молчаливый. Постоянно молчал и делал своё дело молча.Звали его Григорием. Со здоровьем у него было всё в порядке. Он мог и выпить, и поболтать, и даже морду расквасить тому, кто обижал его. На работе говорил только по необходимости. Ну, что-то наподобие «подай провод, кусачки, проверь напряжение» или что-то подобное. И так целыми днями. Слова не то что лишнего – по делу не вытащишь. Друзья по работе уже дали ему кличку – «Немой» и сошлись на том, что это у него какой-то вид болезни. Но вот однажды его вместе с небольшой группой электриков вызвали на дальний строительный объект. Надо было проверить распределительный щиток. В нём что-то искрило и никак не хотело распределять электричество. Поставили лестницу-стремянку. Первым заглянул в него молодой электрик Сан Саныч. Ковырялся, ковырялся в нём и говорит, что там всё черно и ничего не видно. Замыкание что ли было и всё погорело. Сказал пусть Григорий посмотрит. У него был самый высокий разряд, и он считался лучшим электриком среди нас.
Григорий взобрался на стремянку, в щитке копается, молчит, кусачками щёлкает, откусанные провода сыпятся вниз. Слышим Григорий что-то напевает, но как-то необычно, с какими-то перепадами.. И тут вдруг Сан Саныч как закричит во всю глотку:
- Рубильник на фазе!
Кинулся я вместе с ним, и мы в две руки рванули рубильник на себя. И в этот же миг на нас свалился Григорий. Оказалось всё это время щиток был под напряжением. Очевидно, Григория било током, вот он всё время и пел. Перепугались мы страшно. Шутка ли – почти четыреста вольт напряжения.
- Сколько? – удивлённо переспросил старик.
- Около четырёхсот, - подтвердил Тарас. - Подхватили мы Григория под руки и почти силой повели в заводской здравпункт. Думали не довёдём,. Но Григорий очухался, раскрыл глаза, хлопает ими и смотрит на мир так удивлённо и блаженно, словно в первый раз видит его.
- Видишь ли, - опять заговорил старик. – Масса тела у него, как я понял, большая, электричество зарылось, забуксовало в нём. И поэтому Григорий вышел победителем. А другого оно укокошило бы.
- Но это не всё, - продолжал Тарас. – Григория вдруг
словно прорвало, и он в дело и без дела стал материться, да так смачно, как никогда мы от него не слышали.
- Кто щиток монтировал? Вы чего лыбитесь? Козлы вы плюгавые, - кричал он на нас.
- А мы действительно не только улыбались, но даже смеялись, но не над Григорием, а от счастья, что он оказался живым. А он ругается и ругается. Ну, думаем, отомкнуло мужика. С этого времени он стал таким говорливым, что стал постоянно встревать в разговор и давать советы, как правильно жить. Нам-то – ничего, терпимо. Но вот жене его очень уж не понравилось.
После этой байки все обитатели тринадцатой палаты заметно оживились и повеселели.
- А что? Всё в жизни бывает. Мы же и тысячной доли её секретов не знаем. - заговорил старик. – Может быть, вот так долбанёт током глядишь и камни в почках рассыпятся. Врачи хоть и лечат, а жизнь всё равно непредсказуема. Как это по Канту или по Гегелю что ли – вещь в себе? Выходит она сама по себе, а мы – тоже сами по себе.
- А хотите я расскажу, как я был на зимней рыбалке и попробовал лучшие напитки – вина, коньяки, виски, настойки и чёрт знает что ещё и всё на халяву и потому, что вовремя так сказать подсуетился. А дело было так, - заговорил Тарас в так называемый тихий час, когда обычно одолевала тоска и не спалось. – В то время я был простым рабочим на стройке. Любил зимнюю рыбалку, часто ездил на неё. Имел всё необходимое снаряжение. Обычно ранним утром, часа в четыре выходил на дорогу и ловил попутку, которая везёт своих таких же, как и я. Это обычно корпоративная рыбалка. Подбирается группа, арендует машину и– в отрыв от семьи. Короче говоря, подбирают меня и через два-три часа добираемся до озера, выходим на лёд и рыбачим. Попутчиками попадались самые разные люди, в основном такие же бродяги, как и я. Но на этот раз все, как один, подобрались банковские служащие – молодые парни из нескольких банков города. Видно, созвонились и поехали встряхнуться. Представьте себе почти целый автобус молодых мужиков, которые вырвались из семьи. Впереди – два дня полнейшей свободы: костёр, выпивка до отвала, уха.
- И девушки? – поинтересовался старик.
- Нет. Нет. Чистейший мальчишник. Кто ездил на зимнюю рыбалку, тот знает, что берут главным образом жратву и выпивку. Вскоре я понял, что автобус арендован не какими-то там писбарышнями или мелкими клерками, а начальниками отделов, их заместителями и фиг знает, какими-то ещё начальниками. Светлым утром приехали на место. Достали все свои запасы: забугорные коньяки, дорогие виски, марочные вина, развернули бутерброды, жареные куры и всякую другую снедь, что приготовили жёны…
Уже надо было разливать и тут вдруг обнаружилось, что разливать-то не во что. Никто не догадался взять с собою стакан или стаканчик или самую захудалую кружку. И тут я вдруг вспомнил, когда завтракал на кухне, бросил в рюкзак стеклянную баночку, бросил просто так – авось небось пригодится. Отыскал я её на самом дне рюкзака, налил себе немного самогона и вдруг услышал, как мои новые знакомые стали просить попользоваться баночкой.
- А мне из чего пить? – несколько растерянно проговорил я.
- Не дрейфь, старина. Достанется и тебе.
- И пошла моя баночка гулять по кругу. Но каждый делал так. Наливал себе, выпивал. Торопливо бросал в рот закуску, тут же наливал вторую, протягивал мне, держал наготове бутерброд или солёный помидор и говорил «попробуй моего». Вскоре я стал отказываться от угощений или просил налить всего несколько капель, чтобы только попробовать необычный коньяк или какую-то особую настойку. Всё равно я наклюкался основательно. Хорошо хоть то, что закуска у них была отменная. К концу рыбалки стали друзьями. Приглашали меня работать в банке, обещали хорошую зарплату.
Обитатели тринадцатой палаты тихо хихикали, обсуждали услышанное, даже негромко спорили между собой. В это время в палату вошла Лидуха. Она была чем-то расстроена, с неудовольствием сказала:
- Опять вы, Тарас Акимович, нарушаете дисциплину…ваш бас разносится по всему коридору. А у некоторых открыты двери палат.
Через некоторое время главврач отделения беседовал с ней по хозяйственным вопросам, заодно, попутно спросил о порядке в палатах. В целом она охарактеризовала его поло-жительно, но в то же время отметила, что в тринадцатой палате иногда балагурит Тарас Акимович. Главврач сказал ей:
- Не трогайте его. Пусть балагурит. Не ущемляйте его. Ему жить-то осталось три-четыре месяца, в лучшем случае полгода.
Лидуха в этот же день позвонила мне и рассказала о беседе с главврачом, а главное - о его заключении, что Тарасу осталось мало времени жить. Я была в шоке. Возобновлять отношения с ним, конечно же, я не планировала, потому что твёрдо решила, что этого не будет никогда. А тут вдруг такое: мой незабвенный друг подошёл к порогу, за которым - неминуемая смерть. И всё это он наверняка знает. Каждый следующий день для меня превращался в пытку. В конце концов я решила, что посетить Тараса в больнице надо, никакого преступления в этом нет. Более того, надо поставить в известность об этом Антона, может быть даже попросить у него на это разрешение. Разрешит. Он человек мягкий, отходчивый. Так я и сделала. Всё расск5азала ему и добавила:
- Антоша, милый, дорогой мой человек. Не обижайся. Я не собираюсь возобновлять с ним отношения. Но мне думается поддержать человека в такой ситуации надо. Если хочешь, пойдём вместе. Вы же знакомы.
- Нет. Я, конечно, не пойду. Но ты сходи. Сходи. Поддержи человека. Он хоть и дрянный , но не будем сейчас об этом. А поддержать надо. Но я надеюсь на твоё благоразумие.
Я молчала и чувствовала, как на глаза наворачивались слёзы.
- По нём плачешь? – вдруг спросил Антон тихо и робко, словно мальчик.
- Нет, Антоша. О себе. О том, что так много плохого причинила себе и своей семье. К Тарасу у меня никаких чувств не осталось. А проведать хочу просто из-за чувства долга. Пойдём вместе. Может быть, и Володьку возьмём с собою. В конце концов надо же нам помириться. Зачем же жить всё время врагами?
Так мы решили проведать Тараса всей семьёй. В субботу я купила яблок, апельсинов, печенье и некоторые другие деликатесы.. А утром в воскресенье мы отправились в больницу к Тарасу. Однако его койка в тринадцатой палате оказалась пустой. Мужчина, лежавший рядом, сказал нам, что Тарас Акимыч умер ночью и что его уже забрали в морг.
На похоронах, кроме его родных, присутствовали Лидуха, Василий Егорович, я и Антон. Когда дюжие молодцы из кооператива ритуальных услуг энергично приколачивали крышку к гробу, а затем засыпали его землёй, мне показалось, что они закапывали прошлую мою жизнь, при чём не всю, а ту её часть, где я была бесшабашной и разгульной. «Всё, - решительно сказала я себе. – Жалко, конечно, жалко человека. Но живой думает о живом. Надо жить и жить правильно У тебя для этого есть всё: хороший муж и отличный сын».
.Телефонная хулиганка.
После подвала, свалки и возвращения в семью со мною творится что-то невероятное. Мне кажется я стала мягче душой, добрее стала относиться к людям, если и возникала когда во мне агрессия, то, казалось, всё моё существо протестовало против неё и тогда она стыдливо убиралась, порою просто бесследно исчезала.
. Хотелось делать добро, говорить хорошие слова и думать только о хорошем. Последнее время у нас, где я хожу на работу или на рынок, появилось много нищих не только преклонного возраста, но и мужчин и женщин ещё довольно молодых, которые могли бы ещё работать и работать. Раньше я проходила, не думая о них, порою даже отворачивалась. А сейчас, когда прохожу мимо, рука сама тянется нащупать в кармане какую-нибудь звонкую мелочь. Стыдливо кладу её в протянутую руку, зачастую заскорузлую, грязную, кладу с чувством сострадания, с размягчённой душой и горькими мыслями. Во все протянутые руки класть не могу, потому что у самой заработок, как говорится, не ахти какой. Но, когда положу даже в одну руку, у меня в душе что-то меняется, наступают лёгкость и просветлённость, повышается настроение, появляются различные желания.
А вчера я ехала в автобусе. На одной из остановок вошли две женщины. Грузная старушка почти висела на девушке. Она и передвигалась с трудом, и руки и ноги с трудом слушались её. Девушка посадила старушку рядом со мной, на краю сидения, помогла покрепче и удобнее ухватиться за поручни. Автобус тронулся рывком, быстро набрал скорость. Я, сидевшая у окна, увидела, как старушка закачалась, быстро перехватилась. «Свалится с сиденья, - подумалось мне. И я предложила старушке сесть на моё место, к окну. Она охотно согласилась, и вскоре мы поменялись местами. Казалось бы, пустячный эпизод, но он произвёл на меня сильное впечатление и не столько то обстоятельство в нём, что я уступила своё место старушке и таким образом помогла ей не свалиться с сидения, сколько то, как заботливо и трогательно помогала ей девушка. Меня это настолько умилило и растрогало, что весь путь до места работы у меня наворачивались на глаза и грозились вот-вот сорваться слёзы. Казалось бы, ну, что тут особенного? Рядовой случай, но душа моя ещё больше размягчилась и хлюпала чувствами пополам со слезами. Удивительным было также то, что я стала не только более чувствительнее и впечатлительнее, но и начала верить во всякие приметы, большинство из которых, как ни странно, сбывались. Без внутреннего сопротивления, легко и незаметно стала верить если не в бога, то в потусторонние, параллельные миры, в мистические явления, случавшиеся со мной или вокруг меня.
Сколько живу, столько не перестаю думать хорошо о своей подруге Лидухе. Ей удалось выцарапаться из нищеты и одиночества и при этом, если не приобрести образование, то, по крайней мере, не только остаться человеком, но и приобрести, нарастить морально-нравственные качества и стать по-настоящему мудрой женщиной. Недавно с ней и её мужем Василием Егоровичем произошёл случай, из которого они вышли победителями, а я, наверняка, наделала бы кучу глупостей, от которых тошнило бы не только меня, но и всех моих родных и знакомых. А дело вот в чём. Некоторое время её Василий работал в техбюро небольшого завода, точнее заводика. К этому времени он окончил курсы мастеров и неплохо разбирался в чертежах, или, говоря языком производственника, читал их достаточно уверенно и безошибочно. Цеховые работники второй или третьей, то есть ночной смены, нередко звонили ему по поводу чертежей и работы по ним, просили разъяснить кое-какие моменты или даже дать основательную консультацию. Звонили в основном мужчины. Но были звонки и от женщин. Лидуха относилась к ним спокойно и, когда просили позвать к телефону мужа, делала это без лишних слов. Но вот вдруг позвонила молодая женщина и развязным тоном потребовала от Лидухи позвать Василия. В это время Василий был в другой комнате, смотрел телевизор. Телефоны у них были на параллельной связи. Василий взял трубку и услышал всё то, что говорила позвонившая особа. Но теперь она обратилась непосредственно к Василию:
- Василий Егорович, милый ты мой, любимый мой человек, что же это такое получается? Мы же с тобой договорились, что эту ночь ты проведёшь со мной. Клялся и божился, что меня любишь и жить без меня не можешь и что живёшь со своей клячей только по инерции, по привычке и что она тебя давно надоела. Милый, я тебя жду в условленном месте. Приходи. Пожалуйста, не разочаровывай меня. Вспомни, как клялся в любви ко мне. Я тебя за язык не тянула, и слёзы были не на моих глазах, а на твоих.
И вдруг Василий растерянным голосом сказал ей:
- Девушка, вы, наверное, ошиблись номером и не туда, куда хотели, попали.
- Туда! Туда! – был ответ голосом металлическим. – Не надо увиливать и пятиться. Ты же мужчина и очень даже хороший.
- Ну!? Спасибо! Меня так редко хвалят. Я польщён. Спасибо. Давай, давай. Может быть, ещё чего хорошего скажешь, - живо заговорил Василий, явно включившись в игру, начатую незнакомкой.
- Приходи. И обниму, и поцелую
- Ну, хорошо, хорошо, милая. Э… сейчас, сейчас. Подожди вот только тапочки переобую и галстук за диваном найду.
Это у него была любимая поговорка про тапочки и означала, что он никуда не собирается идти. И было в ней что-то от издевательства, ёрничания. Лидуха неплохо знала своего мужа и понимала, что он никуда не собирался идти. Но разговор молодой особы был ей неприятен, слушать его дальше ей не хотелось и поэтому она взяла инициативу в свои руки.
- Девушка, я что-то в толк не возьму, что собственно вам нужно? – спросила Лидка голосом мягким и спокойным. Звонившая восприняла это, как растерянность со стороны жены и пошла в наступление.
- Да вам ничего не надо понимать. Ваше время уже прошло. Он давно разлюбил вас и живёт с вами только из жалости к вам. Но твёрдо обещал мне, что скоро развёдётся с вами и женится на мне. Так что, мама, не горюй. Всё будет хоккей, то есть окей, или в переводе на русский – хорошо. Только надо понять и не обижаться на то, что ваше время прошло и поэтому надо уступить место другому, то есть мне. Тем более что Вася этого страстно хочет.
Лидуха была настроена по-боевому, но в то же время держала себя в руках, мыслила ясно и чётко. Очередной её шаг уже был заготовлен и продуман. Длинный и наглый монолог незнакомки не поколебал и даже не изменил её намерения.
- Послушай, девушка, видно, молодая и симпатичная, если уж у вас с ним такая страстная неземная любовь, то почему же после работы вечерами он проводит время в семье, то есть со мной, а не спешит к тебе?
Трубка ответила молчанием вперемежку с лёгким мычанием, что означало незнакомка усиленно подыскивала слова на поставленный перед нею вопрос. Вдруг Лидка заметила, что Василий стоял около неё и с улыбкой слушал всё, что она говорила.
- Может быть, поговоришь? – спросила она и протянула ему трубку
- Не…ет. Не надо. Говори, говори, - торопливо замахал он руками и даже отошёл в сторону. – Говори ты. Я не умею болтать на такие деликатные темы.
Лидуха явно вошла во вкус, была в ударе и настроении.
- Я очень люблю и уважаю своего мужа и желаю ему всего только хорошего…самого хорошего. И, если он захочет уйти к тебе, препятствовать, чинить преграды не буду. Если с тобой ему будет лучше, пускай идёт к тебе и я только пожелаю вам большого и крепкого счастья. Я люблю его и для меня главное, чтобы ему быо хорошо.
Василий стоял в шаге от Лидки, улыбался довольный и счастливый и тихонько, чтобы трубка не слышала, говорил:
- Вот видишь, видишь…оказывается любишь меня. Это хорошо. А мне так об этом – ни гу…гу, ни слова, ни полслова. А мне ведь тоже хочется подобное слышать.
Но Лидуха пропустила его слова мимо ушей и продолжала говорить в прежнем настрое:
- Ну, что, милая, если Василий не хочет идти к тебе, то ты приходи к нам. Я испекла пирог, приготовила пирожки из слоёного теста, посидим за столом, чаю попьём, поговорим, присмотримся друг к другу. Мне очень важно знать, в какие руки я отдаю мужа. Приходи, милая. Я расскажу тебе о его плохих и хороших привычках, храпит он по ночам или не хра-пит и что надо делать, если храпит. Расскажу о его болячках, чем и как их лечить.
После таких благожелательных и спокойных слов незнакомка явно занервничала, потеряла самообладание и принялась кричать в трубку:
- Да я вам что? Да я…да…я… Вы думаете я не приду? Приду! Но, если приду, то уйду уже с вашим мужем. Вам же будет стыдно, что он вас оставит. И вообще, что вы себя так нагло ведёте? Дайте ему трубку.
Лидка опять протянула мужу трубку и спросила:
- Поговоришь?
Василий схватил трубку и, не переставая улыбаться, заговорил:
- Милая, ну что ты такая нетерпеливая? Я ещё один тапок не найду и галстук не знаю где. Подожди, подожди, сейчас переобую и приду. А лучше ты приходи к нам.
- Да. Приходи, - поддержала его Лидка всё так же мягко и доброжелательно
Телефонная террористка положила трубку. Положила её и Лидка и сказала Василию:
- Долго, милый, долго тапочки переобуваешь. Так все твои невесты разбегутся.
- Пусть бегут. Узнать бы, кто звонил. По соплям надо бы надавать
- Не связывайся. А то ещё в тюрьму угодишь.
- А ты молодец. Здорово ты с ней разобралась. Тебе только дипломатом работать.
Она действительно проявила настоящую мудрость: ни словом, ни полсловом не упрекнула Василия. Обошлась без домыслов и ревности. Разлада в семье не наступило. А эту историю они потом много раз вспоминали и смеялись над телефонной террористкой. Но мне стало известно и другое. Следующим днём, находясь на работе, Василий рассказал эту историю в кругу своих сослуживцев. Все дружно посмеялись и осудили телефонную хулиганку. И лишь один мужичок остался серьёзным и задумчивым. Спросили, почему эта история не позабавила его? И он ответил с грустью в голосе и на глазах:
- Повезло Василию, что у него жена такая мудрая. А вот если бы она позвонила моей жене и разыграла бы такую комедию, то, наверняка, уже сегодня вы собирали бы деньги на мои похороны. Моя не думает. Сразу начинает драться. Без предупреждения бьёт наотмашь или кулаком, или сковородой и сразу по голове. Сразу, в мгновение включает подручные средства, а уж потом думает и то далеко не всегда. Так что с женой Василию очень даже повезло.
После этой истории Лидка выросла в моих глазах, и я в душе всё меньше и меньше горжусь, что имею высшее образование и работаю в престижной фирме. Чувствую и понимаю, что её житейская мудрость много больше стоит всех институтов, вместе взятых. И не только понимаю, но и, как умею и могу, стараюсь брать с неё пример. Как оказалось, ломать себя трудно. В незримых закоулках души моей было что-то такое, что тянуло меня к Лидухе, ставило её мне в пример, подмывало к тому, чтобы я подстраивалась под неё. Всё это происходило как-то невидимо, глубоко внутри меня, казалось, без заметных сдвигов. Но…происходило, и я это чувствовала.
Исповедь Земфиры.
С Земфирой я сблизилась на городской свалке. Она нашла большой пакет огурцов, выброшенных магазином как давно просроченные, вместе с чёрствым, заплесневелым хлебом и таким же сыром.Было время, когда огурчики только появились на огородах и на рынке и страсть как хотелось хотя бы попробовать их..
Помню, сидели мы у себя «дома», в подвале, срезали с огурчиков пупырчатую зелёную кожицу, разрезали их пополам, солили и с удовольствием хрумкали. А Земфира, видно, нашла во мне терпеливого слушателя и всё рассказывала и рассказывала о себе. Один из эпизодов её жизни показался мне интересным, запал в душу и поэтому я записала его в своей тетрадке. Ко времени подвальной жизни Земфире было уже около восьмидесяти лет. Она цыганка-полукровка. По характеру и образу жизни давно ставшая, так сказать, чисто русская. Чьи гены верховодили ею она не знала, Но всю жизнь верила в гадания, мистику, в предсказания экстрасенсоров и колдунов, жила тем, что они ей предсказывали и советовали.
- Давно мне цыганка из табора нагадала, что я проживу большую и сложную жизнь – длинною почти в восемьдесят лет. Вот почти всё сбылось, - говорила Земфира, аппетитно хрумкая огурчики. - А что касается сложности и трудности жизни, то это было и есть выше головы. Она сказала также, что к концу жизни я устану от самой себя, устану так страшно, что в любой момент буду готова и рада принять смерть как высшую милость бога, как избавление от тягот земной жизни. Всю жизнь меня преследует, травит и берёт за горло ужасный поступок, который я совершила в молодости. Пыталась перехитрить саму себя, забыть его и вроде бы начать жизнь с чистого листа. Но так и не получилось. Он меня измучил, буквально загнал в угол, и я действительно готова умереть хоть сейчас, вот только дожую огурец и готова предстать перед богом. Виновата. И пусть меня наказывает, как считает нужным. А пошло всё же, наверное, с того, что я была худо-бедно симпатичной девочкой, и мужчины, разинув рты, заглядывались на меня. Первое моё замужество было по-настоящему счастливое. Я любила и была любима. Боже мой, какой он был симпатичный, галантный и уважительный. Уверена, если бы я была согласна, он носил бы меня на руках от койки до кухни, от дома – до работы и обратно. Во мне он видел только хорошее.. Готов был посадить меня на стол и кормить меня с ложечки и освободить от всех забот и волнений. А меня называл только Земой, Земочкой, любимой. Боже мой, как я его любила! Готова была стелиться перед ним ковром и думала, если уж жить на белом свете, то жить именно вот так – любить и быть любимой. Через положенное время у нас родился сын, и муж назвал его Эдваром. Мне это имя было непонятным и чуждым. Но я не противилась. Меня переполняло счастливое чувство материнства. Порою, казалось, я не ходила, а летала на седьмом небе от счастья. Но для меня оно оказалось очень коротким – поистине это был короткий миг любви и счастья материнства. Хоть я и молила бога продлить его, но он не внял моим мольбам и просьбам: наверное, у меня уже было слишком много грехов. Произошёл нелепый случай – автомобильная авария, и я осталась одна с младенцем на руках. Но и вправду говорят, что свято место пусто не бывает. Вскоре в моей жизни появился новый мужчина - Сергей Удальцов, высокий, стройный и тоже сильно привлекательный. Не могу похвастаться, что так же сильно любила его. Но он мне тоже нравился, и я также готова была терпеть от него всё, лишь бы он был рядом со мной. Сергей Сергеевич был образованным, уверенным в себе, и все семейные вопросы решал сам. У него умерла жена и тоже оставила его с младенцем на руках. Для его спасения он и позвал меня в жёны. Эту меркантильную сторону вопроса я знала. Он её и не скрывал. Но я и этому была рада. Лишь бы - рядом с ним быть.. Но, как потом оказалось, в нашей семье моему сыну Эдвару места не оказалось Не посоветовавшись со мной, не поставив меня в известность, он отвёз моего сына своей дальней родственнице и уговорил её воспитывать его. Пожалуй, вот здесь я совершила свою первую ошибку, когда молчаливо согласилась с этим. Так вместо моего сыночка мне пришлось пеленать и качать чужое дитя. Бывало, сосёт он мою грудь, а мне кажется он кровь мою из меня высасывает. А я в это время всё думала о своём сынишке. Как мне потом стало известно, родственница Сергея передала его ещё в другие руки – какой-то незнакомой тётке. И пошло гулять моё дитя по чужим рукам, не зная и не слыша такие слова, как мама и папа. Мне было тогда двадцать. Дурёха дурёхой была. Отобрать бы своё дитя, привезти бы к себе и твёрдо сказать Сергею Сергеичу, что наравне с твоим буду растить и своего и пусть что хочет, то и делает, а иначе – уйду со своим на руках. Но я этого не сделала и жалею об этом всю жизнь. И не просто жалею – мучаюсь всю жизнь, потому что получается, что я отдала своего сына, свою кровинушку чужим людям. Отдала почти добровольно и никак не могу с этим согласиться. Но вскоре эта третья мать умерла, и соседи с трудом определили малыша какой-то одинокой старушке, бедной и больной. Вскоре я узнала об этом, но и после этого у меня не хватило ума, совести и настойчивости поехать и забрать малыша, прижать его крепко к своей груди и никогда никому не отдавать. Так и шло время, так и жила я двойной, а то и тройной жизнью. Школьную форму ему покупала и гладила уже другая женщина. Так я и жила, проклиная свою влюблённость, свою нерешительность, своё замужество, свою зависимость от мужчины. А больше всего, пожалуй, кляла я свою слабость, боязнь остаться одинокой.
В трудах и заботах время бежало быстро и незаметно. Но сердце моё продолжало болеть и страдать и, казалось, стало заскорузлым и сухим, как каменный голыш на берегу, у которого вроде и много было рядом таких, как он, а по сути своей он оставался по-прежнему одиноким и никому ненужным, и каждый норовил поддеть его ногой.
Эдвар вырос, выучился и стал военным врачом, офицером. Женился и решил, если уж быть счастливым, то надо быть им до конца. А для этого разыскал свою мать, то есть меня. И вот однажды вместе со своей молодой женой он оказался у моего порога. Я тогда жила одна в брошенном доме, который сама отремонтировала и обустроила.
- Здравствуйте, мама. Это я, ваш Эдвард, а это моя жена Людмила с двумя именами одновременно – Люда и Мила, - сказал он со счастливой улыбкой.
- Признаться я не сразу поняла, что произошло и кто этот красивый молодой человек в военной форме с такими золотистыми погонами. И даже имя мне ничего не сказало…сразу. Ведь так много времени прошло с той поры, когда я по ночам шептала его имя, как заклинание. Но вмиг сердце моё ёкнуло, в глазах помутилось, а коленки мои, казалось, сами упали на пол, и я завопила каким-то не своим, нечеловеческим голосом, а мои прыгающие, как в лихорадке, губы стыдливо зашептали.
- Не зови меня мамой! Не зови!. Не заслуживаю я этого. А руки мои обвили его колени и, казалось, не было такой силы, которая смогла бы их оторвать. Я скулила виноватым щенком и мочила слезами и слюнями его военные брюки. Он подхватил меня на руки, как ребёнка, и положил на диван. Но я лежать не могла и только заливалась слезами и растирала их по щекам. Хорошо запомнила я удивлённое лицо его жены. А сын всё успокаивал и успокаивал меня, называл мамой и суетился вокруг меня, предлагая мне лечь или сесть поудобнее, выпить воды из стакана, который он держал передо мной. За многие годы, пролетевшие так быстро и неинтересно, я приготовила сказать ему много самых разных слов, в основном душевных и тёплых. Но сейчас, когда он стоял передо мной, они словно от испуга все разбежались и вернуть их, собрать в кучу не было никаких сил. И растерянное лицо девушки, и мягкий, добро-елательный взгляд молодого красавца не только не убавили моего потрясения и стыда, но и, пожалуй, ещё больше усилили их и довели до того, что дрожали руки, трясся подбородок, а глаза мои, ввалившиеся от стыда, боялись встретиться с глазами сына.
Небольшое успокоение пришло ко мне, когда мы сидели за столом и пили чай. По крайней мере я до конца осознала, что произошло, и заставила себя хоть немного взять себя в руки и разговаривать без вытья и всхлипываний. Хотя я и продолжала умирать от стыда, но уже поняла, что Эдвар меня простил и признал матерью.
- Вы моя родная мать и это очень хорошо, - говорил он, счастливо улыбаясь. – Я теперь не одинокий на этом свете. Имею жену и маму. А это по сути дела две мамы. И поэтому я очень счастлив. А где Сергей Сергеевич? У меня, наверное, есть ещё и братья и сёстры. Хотелось бы и с ними познакомиться.
- Я с ним давно рассталась. Он, к сожалению, стал много пить. Стал гулять и драться, и я развелась с ним. Может быть, у него и есть дети. Но они уже тебе не родные. Так что вот такая у меня жизнь неумелая, корявая и холодная.
- От стыда перед этой совсем юной и ещё безгрешной пары, - рассказывала мне Земфира, - я готова была провалиться в тартарары и совсем, без следа исчезнуть с лица земли и никогда больше на её поверхности не показываться и не смердить своей подлой душонкой и не мешать добрым людям жить. Но это, так сказать, с одной стороны, а с другой – как мне хотелось прижаться е нему, обнять, поцеловать его, назвать сыночком и сказать, что я его люблю и любила всегда. Но вместо этих слов я видела пропасть в тридцать с лишним лет, когда отказалась от него, по сути предала его. Это время моего позора, такого большого и тяжёлого, что я готова была удавиться, уйти в мир иной в любую минуту. И правильно гадалка мне предсказала, что я сама добровольно буду искать себе смерть и буду рада её приходу. Интересно, как он узнал обо мне и как нашёл меня. Наверняка, ему помогали злые силы, те самые, которые сейчас пляшут вокруг меня, смеются надо мной, дёргают меня за душу, скалят зубы и грозят мне. Я всегда чувствовала, что моё предательство не останется безнаказанным. За всё надо платить, а за предательство – в Особенности. Всегда и везде, а в России, где даже камни впитали в себя людской максимализм, эта плата, а точнее расплата превращается в настоящую казнь души и тела., что со мной сейчас и происходит. Правда, Эдвар пытался было успокаивать меня, убеждал, что я ни в чём не виновата, что каждому из нас всё свыше предусмотрено, всё заранее высшими силами заранее расписано, кому что и как делать, кому и как жить, радоваться или тяготиться содеянным. Говорить-то он говорил, но я думала о своём, не думать не могла и считала, что именно этот путь предательства и мучительного раскаяния мне и предопределён и завершится он тем, что я рано или поздно покончу с собой или бог сам заберёт к себе. Взрослого сына я, может быть, и приобрела, - задумчиво и грустно рассуждала Земфира. – Но того маленького в ползуночках, с почти кукольными ручонками, которые и сейчас вижу, как они тянутся ко мне, я потеряла навсегда. И с этим уже ничего не сделаешь. Всю жизнь мне хотелось прижать это тельце к своей груди, целовать его ручки, слышать биение его сердечка. Всю жизнь мне не хватало на это решимости. Послать бы этого Сергея Сергеевича ко всем чертям, забрать бы сыночка и жить с ним, растить и любоваться им.
Земфира замолчала. Её рот был полупустым. В нём торчало всего лишь несколько полусгнивших пеньков-зубов Она с трудом пережёвывала зачерствевшие колбасу и хлеб. И не столько жевала их, сколько смачивала слюной и перебрасывала с одного места на другое, слегка разминая языком и пустыми дёснами. Глотала неподготовленный продукт, отчего желудок давно возмущался и устраивал ей такие болевые схватки, от которых она часами корчилась и не находила себе места, где бы можно было затаиться и не чувствовать боли.
- А дальше, - продолжала она рассказывать, - было такое приятное для меня, что я даже всплакнула, но не на глазах у сыночка, а втайне от него и его молодой жены. Они пригласили меня жить у них. Он служил в таёжной глухомани. Жена работала фельдшером в медпункте части. Терять свою квалификацию и думать не хотела. А у них намечалось рождение ребёнка. В общем я оказалась очень нужной им. Продала свой домик и уехала к сыночку. Думала хоть так искуплю свой грех. Буду помогать им, стараться. Всё сделаю, чтобы только им было хорошо. Сначала всё было нормально.. И роды прошли хорошо. И внук родился такой справный бухрячёк. Я всё делал, чтобы он только он не болел. И, казалось, счастью нашему не будет конца. Но началась в стране так называемая перестройка, будь она трижды проклята, и почти сразу началась война с Чечнёй.. Эдвара направили на эту преступную войну, и вскоре он там погиб. Вот так я осталась со снохой и внуком. Но мальчишка вырос, и я стала лишней в этой семье. Потом и сноха вышла замуж. Так я совсем оказалась на краю этой семьи. А вскоре её муж сказал мне, чтобы я подыскала себе другое место жительства. А так как я домик свой продала, а деньги давно разлетелись, как воробьи, то мне ничего не оставалось делать, как идти в подвал и на городской свалке становиться на довольствие. Вот так я оказалась здесь, перед тобою– беззубая, седая и в болячках. Видно, это последнее моё пристанище, а дальше – вечный покой и, представь, я не только не боюсь его, мне хочется его, хочется отвернуться от всего и лежать спокойно, не казнить себя, не страдать, слиться с вечностью и успокоиться. Что может быть лучше этого? Да ничего.
После такой исповеди мне стало понятно, почему Земфира время от времени забиралась на крышу дома, в подвале которого мы жили. В тихую, ясную ночь, когда до звёзд, казалось, можно рукой дотронуться, когда всё вокруг погружалось в сон, умиротворённо затихало, успокаивалось, она расстилала на крыше коврик, становилась на колени и принималась молиться. Она делала это от чистого сердца, неистово и подолгу. Иногда здесь же падала в изнеможении, постепенно приходила в себя и, просветлённая и облегчённая, в мизерной части довольная собою под утро тайком спускалась с крыши и занимала своё место в подвале.
Я как-то спросила её:
- Зема, ну, зачем тебе лезть на крышу, чтобы читать молитву?
- Ничего ты не понимаешь в этом деле, - ответила она с лёгкой, тихой грустью на постаревшем лице.
- Там я ближе к богу, к вечности. А если ближе, значит больше надежды, что услышит меня господь, поймёт и поможет. У него таких заблудших, как я, много, и всех увидеть и со всеми разобраться ему трудно. Так вот, залезая на крышу, я помогаю ему увидеть меня.
Земфира говорила правильные, но всем известные, прописные истины. Спорить с ними я не собиралась, принимала близко к сердцу, как-то незаметно всё сказанное ею переводила на себя и думала о своём, тоже наболевшем, заставлявшем меня волноваться и страдать. Злость на своего сына Володьку стала потихоньку, почти незаметно ослабевать. Она не оставляла следов и не возвращалась. Вместе с этим появилось желание восстановить хорошие отношения с ним. Если потребуется для этого встать перед ним на колени, не задумываясь, встану и попрошу прощение, только бы не потерять его, как потеряла своего сына Зема. Тогда и жизнь станет не жизнью, а каторгой. И чтобы этого не было, надо что-то делать, чтобы восстановить нормальные семейные отношения. Но пойдёт ли на это Антон? Может и не пойти. Ну, что же тогда значит…собственно не знаю, что значит. А вот с сыном надо обязательно восстановить нормальные отношения.
Так что, когда мои появились на свалке в поисках меня, я уже была, как говорится, готова к примирению с ними.
Вася- старатель.
После того, как я оставила подвал и городскую свалку и вернулась в семью, а мои родные сын и Антон приняли меня, как родную и желанную, моё отношение к Лидке изменилось так, словно она мне стала помимо хорошей знакомой ещё и очень близким, почти родным человеком. Порою я со страхом и печалью думаю, что было бы, если она не сподвигла сына и Антона на поиски меня и на наше примирение? Конечно, всё это может быть? когда-нибудь и состоялось бы, но когда-нибудь… Быть может, скоро, а может и не скоро, а может не состоялось бы вообще. Тянуло меня к Лидке. Была в ней какая-то живительная сила, неистощимая умная энергия.. Мы по-прежнему часто встречались и в одну из таких встреч она рассказала мне о своём муже Василии Егоровиче, о той короткой части его жизни, когда он уже ушёл из интерната. Лидка давно положила на него глаз и, как могла, отслеживала, где, с кем и как он проводил своё время. Её встречи с ним были редкими. Она не приглянулась его матери, которая заявила ему, что его женою хотела бы видеть другую девушку. В их деревне парней было мало: одни в город на заработки подались, другие – уехали учиться, а кто-то ещё служил в армии.. Василий жил, как в цветнике. Глаза разбегались и трудно было остановиться на какой-то одной девушке. Относительно Лидки мать сказала Василию:
- Эту хабалку, с которой я тебя вчера видела, чтобы к нам в дом не приводил. Отец пьяница и дебошир. Мать тоже пьяница. Да и дочка скорее всего у них такая же. Не надо мне такую невестку. Ты ещё молод и глуп и не понимаешь, что намучаешься с ней. Жизнь покажется очень долгой.
За всеми этими словами, как я потом поняла, стояли меркантильные интересы. Она хотела, чтобы её сын взял невесту из состоятельной семьи и с богатым приданым. Этому были свои некоторые объяснения. Семья Василия ютилась в стареньком, ещё довоенном домике, таком ветхом, что, казалось, несколько мужиков запросто могли его раскачать и обрушить. Мать Василия была крутой и властной женщиной. Однажды она указала пальцем на Катьку Самохину и сказала сыну твёрдо и категорично:
- Вот твоя жена. На ней я тебе советую жениться. Будешь до конца жизни обласкан, ухожен и накормлен. И слова лишнего поперёк не скажет.
Катька Самохина была девушкой тихой, скромной, уступчивой. Василий не посмел ослушаться мать и сделал Катерину своей женой, хотя душа его давно и с надеждой смотрела в сторону Лидухи. Мать Василия была не только крутой и своенравной, но и довольно ленивой. В их избе было так неуютно и грязно, что, казалось, не только мокрая половая тряпка, но и веник не шаркали по её замызганному полу, а грязная посуда и пропотевшее бельё были обычным явлением. Она сразу впрягла невестку в семейные дела: с утра до вечера Катерина готовила еду, мыла, скоблила, гладила, ухаживала за курами, овцами и коровой. И всё равно была нехороша: упрёки, угрозы, ругательства сыпались на неё и со стороны Василия, и со стороны его матери. Случалось и свекровь поднимала на неё руку, и Василий, не встречая отпора, нередко колотил её до синяков. Катька замыкалась, сжималась и терпела. Деньги в семью приносил один Василий. Жили бедно, питались плохо. Однажды к ним во двор забрёл чужой козёл, потоптал огуречные плети, полакомился капустой. Дело было поздним вечером и никого из свидетелей не оказалось рядом, потому что люди, наработавшись за день и поужинав, или готовились ко сну, или уже крепко спали. Василий и его мать, удивлённые наглостью козла, некоторое время молча, в удивлении смотрели на него и думали, как им поступить. Наконец, мать сказала тихо, но решительно и твёрдо:
- Берём! Мы не виноваты, что он к нам забрёл. Да ещё потоптал весь огород. Наверняка сам бог нам его послал. Берём. Всё равно никто не видит.
Кочерыжкой капусты она ловко заманила козла на баз и закрыла дверь. Василий и мать зарезали и освежевали козла. Затем порубили его на куски и большую часть спустили в погреб на лёд. Остальное в этот же вечер сварили, пожарили и вдоволь поели мяса. Но, как известно, в деревне скрыть что-либо серьёзное практически невозможно. Запах жареного мяса плавал по всем подворьям. Люди подставляли ноздри, с аппетитом вдыхали вкусные запахи, глотали обильные слюни, завидовали и вычисляли, откуда плывут эти запахи. Вычислили быстро и безошибочно. С этого времени прозвали семью Василия козлодёрами, а самого Василия - «Васей-козлодёром».. Очень сильно из-за этого переживала Лидка. Понимала, что он уже не её, потому что женат. Но иногда, встретившись с ним, высказывала сожаление, что к нему прилипло такое нехорошее прозвище.
- Ну, а что поделаешь? Так получилось. Мать посоветовала, а это означало, что она приказала. Не я, так она это сделала бы.
- Ну, ладно. Ты не очень-то переживай. Главное остаться хорошим человеком. А ты хороший человек. Как с Катькой живёшь-то? Не ссоритесь? Не бьёшь её?
- Нет. Нет. Ну, зачем же так?
- А откуда синяки у неё на лице и на руках?
- Ой, да ладно тебе. Подумаешь. Всё равно мы разводимся скоро. - Это почему же? – заинтересованно спросила Лидка.
Не знала она тогда любила его или нет. Но то, что он нравился ей всегда –точно, она это чувствовала, знала и понимала. Может быть, не очень сильно нравился, так сказать на уровне лёгкой влюблённости или, как она иногда говорила, споддовольки, то есть немного, но про себя всегда отмечала, что он очень даже неплохой парень. В то же время она даже переживала за него, ей даже иногда было не по себе, что в селе он не пользовался большим вниманием со стороны девушек.
Вскоре Катерина ушла от него и уехала в город. А Василий бросил работу шофёра в леспромхозе. Дело в том, что он услышал от знакомого парня рассказ о том, что по берегам больших и малых сибирских рек издавна рисковые парни, так называемые чёрные старатели на свой страх и риск моют песок и находят в нём заветные золотые россыпи. Уехал и Василий из своей деревни и после небольших странствий прибыл в небольшой посёлок, многие жители которого обычно ходили на свой «золотой» промысел. Вася снял угол у одинокой старушки, смын которой лежал в больнице, поговорил с местными жителями и понял, что совершил ошибку: приехал совсем не готовый к старательскому делу - надо было иметь соответствующее оборудование, а главное – лодку с мотором. Уезжать домой ни с чем он не собирался, а поэтому принялся усиленно искать себе сообщника, напарника с необходимым оборудованием. Ну, что же, очевидно, сработал наш вечный принцип «кто ищет, тот всегда найдёт». Вскоре приехал из областной больницы сын старушки, известный в посёлке, как Вовчик блаженный. Он достал из сарая незамысловатые инструменты старателя, показал у берега свою старенькую лодку с мотором, доставшуюся ему от отца, и спросил Василия:
- Ну, что, поработаем? Жаль вот только я не совсем оклимался от операции. Могу взять тебя в помощники. Но найденный песочек будем делить так 70% мне и 30 – тебе, потому что всё оборудование моё. И знание местности тоже моё. У тебя только руки. Согласен – завтра же едем. Не согласен – другого найду. Тут в деревне пацаны подросли и все хотят есть. А работы в деревне нет. Не скрою – ты мне больше подходишь, чем пацаны. Ты хоть и молодой ещё и незнакомый, но уже тёртый и, пожалуй, главное в моторе разбираешься, а это в нашем деле очень даже неплохо.
- Согласен. Конечно, согласен. Поедем, - не скрывая своей радости, сказал Василий.
Первая поездка, как и вторая, и третья, были неудачными. Возвращались домой пустыми и злыми. Но в удачу свою верили и раз за разом упорно ездили за ней. Но вскоре Василию пришла мысль о том, что они ездят в места, давно промытые и вычищенные от золота.
- Давай поднимемся до речки Сайганки и полазяем по её притокам. Говорят там места ещё нехоженые.
Напарник ничего не ответил, только помрачнел лицом и сник взглядом.
- Ну, чего молчишь? – продолжал спрашивать Василий. Он уже загорелся идеей пойти в новые места и желал услышать слова поддержки и согласия своего напарника.
- Ты вот сказать-то сказал, а толком не знаешь, что сказал.. Не знаешь, потому что ты не наш. Не местный. А мы, местные, знаем, что ходить в те места нельзя. Это гиблые места. Там злые духи живут. Это их места, и они к себе никого не пускают. А если и пустят, то живым не выпустят. Ты вот не знаешь, а мы с детства знаем, что практически все, кто ходил туда, не возвращался живым. А про себя он сказал: « Пить надо меньше».
- А куда же они девались? – вырвалось у Василия с чувством неприкрытого недоумения.
К этому времени Василий уже послужил в армии и не верил, ни в бога, ни в чёрта, ни в кочергу с ведьмой, хотя крестик, данный ему матерью, на шее носил. Поэтому рассказ напарника о злых духах вызвал в нём, мягко говоря, внутреннее несогласие и мысли о том, что это наверняка кому-нибудь выгодно, чтобы люди не ходили за золотом в эти отдалённые места. Он сказал это напарнику и опять предложил пойти туда на моторке.
- Нельзя. Шаманы давно запретили там появляться. Узнают – весь род мой проклянут. Что я тогда делать буду? Как тогда жить в посёлке. Шутишь что ли?
Но Василий не шутил. Он уже выяснил, что никто из местных туда никогда не ходил и не собирается идти за золотом. Залётные старатели вряд ли там бывали, иначе о них были бы разговоры в посёлке. Наконец, Василий спросил напарника:
- Может быть, всё же дашь мне моторку съездить туда?
- Ты что, спятил? Злые духи рассердятся и сгубят и моторку, и тебя. Но тебя, честно говоря, мне нисколько не жалко. Ты какой-то не такой. Не наш и вообще что-то в тебе не такое, не нашенское, опасное, ненадёжное.
- Ну, это ты напрасно так. Обижаешь. Я тебе не давал повода так обо мне думать
- Это правда. Не давал. Но злые духи обидятся и не пустят тебя обратно и оставят у себя и тебя, и мою моторку, а я без неё, как без рук. Она кормит меня. Рыбку ловлю. Думаю золотишком промышлять. Нет, лодку я тебе не дам и сам не поеду. У нас в посёлке все приучены старших слушаться.
- Конечно, конечно…Это хорошо старших слушаться и уважать их. Но и они нередко ошибаются, - проговорил Василий недовольно, тихо, как говорится, себе под нос, отвернулся и даже отошёл от парня с явным намерением уйти по своим делам. Лицо его было хмурым и недовольным.
- Ну, ты чего молчишь? Обиделся что ли? – спросил Вовчик, и Василий услышал в его голосе новые, обнадёживающие нотки, сказавшие ему, что парень дрогнул и готов пойти на уступки.
– Я, может быть, и дал бы тебе лодку и даже поехал бы с тобой. Но матушка будет против. Это я точно знаю.
- Ты когда-нибудь пил шампанское? – спросил его Василий всё с той же хмарью на лице. Парень, удивлённый вопросом, пожал плечами и проговорил:
- Не приходилось. На свадьбах и похоронах бывал, да там всё больше самогон хлещут. А покупать и пить шампанское – это слишком
- Вот видишь. А у нас есть хорошая поговорка «кто не рискует, тот не пьёт шампанское». Хорошие деньги, достаток связаны с риском.
Но уже вечером Василию стало ясно, что мать напарника была совсем не против поездки за золотом в дальние края.
Однако утром парень опять отказался от поездки.
- Я плохой сон видал. Это плохое предзнаменование. Нельзя ехать.
Тогда Василий на виду у парня снял с себя крестик, поцеловал его и с лёгкой, лукавой улыбкой сказал:
- Вот моё предзнаменование, мой талисман. Ты крещёный?
- Нет.
- Ну, как же так? Как можно быть не крещёным в наше время?
- У нас своя религия.
- А я крещёный и хорошо помню, как это происходило. Вода была страшно холодная, а борода у попа – больше меня. Я же орал и брыкался так, что и сейчас всё хорошо помню.
Василий врал, ещё не представляя до конца зачем он всё это делал. Но главная мысль, хотя и в смутных очертаниях, уже маячила перед ним.
- Ну, и помогает тебе то, что ты крещёный и что у тебя имеется этот крест?
- Здесь очень важно заметить, уважаемый, - вдруг заговорил Василий другим тоном – своеобразной смесью официального уважения, лукавства и скрытой, но явно просматриваемой насмешкой. – Крестик я постоянно ношу, чувствую и помню его. Мысленно обращаюсь к нему и к богу или его апостолам. Рассказываю им о своих бедах и радостях. Иногда что-нибудь прошу у них. Но прошу у них очень редко. А то что же получается тогда, если каждый из нас с протянутой рукой будет стоять перед ними? Им ничего другого не останется, кроме как наши жалобы разбирать и удовлетворять. Самим нужно хлеб себе добывать. А бог и его ученики, если маленько подсобят, то уже очень хорошо.
- Значит ты тоже верующий?
- Конечно, и не просто верующий. В отдельные, очень трудные для меня ситуации я, бывает, взываю к богу, и он откликается. Чувствую и слышу, как он со мной разговаривает, советует и подсказывает, что и как мне делать. Иногда поругивает меня.
- Ну!? Что прямо матом? Да?
- Обижаешь, паря, мой бог никогда не матерится, и его апостолы никогда не позволяют себе этого, хотя и некоторые из них молодые ребята. Василий чувствовал, что врал удачно. Сам-то он не знал был крещёный или не был таковым: на лице парня рисовались то восторг, то удивление, то откровенный страх с недоумением, а то и просто какое-то онеменеие. Это ещё больше вдохновляло Василия на враньё и убеждало, что задуманное им, обязательно получится, его болтовня поможет ему заполучить моторку.
- А он на каком языке с тобой разговаривает? – спросил парень на полном серьёзе. Про это Василий не подумал и поэтому сказал первое, что ему пришло в голову. – На понятном.
- Ну, а всё же? На каком?
- Не знаю, но я всё понимаю. На русском. Он все языки знает.
- А почему он с тобой разговаривает, а с другими не разговаривает?
- Один из его апостолов так мне объяснил: у меня накопился большой багаж добрых дел.
- Непонятно чуток. Поясни.
- Ну, что тут пояснять? Каждый человек делает какие-нибудь дела – хорошие или плохие. У кого-то – больше плохих, а у кого-то – хороших. Вот у меня больше хороших. Я их не подсчитывал. Но именно так мне сказал апостол. Ведь они, божьи ученики и помощники следят за этим и знают, у кого сколько хороших и плохих дел. Так что имей в виду это. Я, например, не могу, когда женщина страдает или чего хуже плачет. Стараюсь её ублажить, чтобы она не плакала.
С этими словами Василий вспомнил, как лупил Катьку, ужаснулся своему вранью и решил, что будет сдержаннее и добрее с окружающими его людьми и продолжил свой рассказ о хороших и плохих делах:
- У нас в селе есть одинокая старушка, по соседству с нами живёт. Так я ей иногда помогаю дров наколоть, воды из колодца принести. Корову, а она у неё такая норовистая, найду и приведу. А когда в город поеду и увижу там нищего с протянутой рукой, обязательно подаю милостыню, и от этого на душе сразу становится легко и хорошо. Так вот таких дел у меня накопилось уже много. Бог и его апостолы всё видят и регистрируют. За это я у них на особой примете. Именно поэтому бог и его апостолы разговаривают со мной и помогают мне и, как я понял, даже защищают меня.
Василий не знал, кто такие апостолы. Но догадывался, что они друзья бога или его сподвижники, или помощники. Слово «апостол» он произносил часто, потому что видел, как влияло оно на парня, приводило его в лёгкое замешательство,
казалось, делало человеком мягким и уступчивым. «Ну, всё, - решил про себя Василий. - Надо переходить к главному, ради чего вся эта болтовня затеяна. А если не поможет, то надо подаваться или домой, или ещё куда-нибудь».
– Так вот раскрою тебе тайну с надеждой, что ты человек надёжный и никому о ней болтать не будешь. Именно апостолы бога, а потом и он сам подсказали мне, что в тех краях, в верховьях Сайганки есть золотишко. Немного, но есть. И пока люди не надыбали, надо взять его. А наш поход туда будет охраняться богом и его апостолами. Так что не дрейфь. Они мне это обещали. И вот поэтому я так смело и уверенно говорю об этом деле. А ты тем, что отказываешь мне, не веришь моему богу и тем самым идёшь против него. Это плохо. Это тебе просто так не пройдёт. Обязательно будешь наказан. Бог и его апостолы найдут, где и за что тебя больно ущипнуть.
- Ну, вот ещё. Скажешь тоже. Зачем же так? Я же не просто так. Я же не из-за корысти. Я боюсь. К тому же я недавно был оперирован. Ещё не окреп. Мне тяжело поднимать нельзя.
- Тяжело поднимать буду я. А ты будешь только сидеть и подсказывать, что и как делать. Ты же хоть и молодой, но уже мыл песочек. Опыт есть.
- А что? Может быть, действительно махнуть? Духи вот только обозлятся.
- Мой бог и его апостолы все с высшим образованием и действуют по-современному. А твои всего лишь болотные духи, бесплотные существа. Конечно, могут попытаться какую-нибудь пакость сотворить. Но я уверен, что мой бог им этого помешает сделать, потому что он давно взял меня под защиту.
- Что? Правда что ли? – вырвалось у парня так, что Василию показалось, что парень выше головы был переполнен удивлением и страхом. – А зачем мне тебе врать? Это во-первых, а во-вторых, он и его апостолы – над нами и всё видят и слышат. Да не беспокойся. Договорятся они с твоими духами.
Вовчик замолчал, как-то горестно сник, полуприкрыл глаза, которые никуда не смотрели и, казалось, ничего не видели.
- Надо же, есть люди, которым всё дано и даже поддержка бога и его помощников обеспечена. Уж если так, если сам бог тебе покровительствует, я, наверное, дам тебе свою моторку. А лучше, если поеду с тобой.
- Конечно! Конечно! – вырвалось у Василия. На лицо и губы напросилась улыбка, но он вовремя цыкнул на неё и нагнал на себя мрачную суровость.
- Только мне поднимать ничего нельзя, и я искать золотой песок, наверное, не буду.
- И не надо. Всё равно в этом деле у тебя солидный процент, так как всё оборудование твоё.
- Да. Конечно. Конечно. Я согласен. Но всё делать-то будешь ты. К тому же, если на тебя посмотреть, ты не простой. Ты божий человек. Только давай договоримся, как только духи станут строить нам козни всякие, мы сразу уходим оттедова. Идёт? А так я тебе мешать не буду. Только буду сидеть.
- Конечно. Конечно, - опять с радостью вырвалось у Василия. «Ну, всё. Теперь только – в поход. Собираться немедленно и не забыть бы удачу взять с собой, - думал Василий, а мысли его уже радостно суетились, расположенные на удачу, желая и предчувствуя её. – Пусть едет и сам хозяин лодки. Поделюсь с ним. А как же иначе? Но всё равно большая часть найденного – мне. А как же иначе? С обдираловкой я не согласен. Ну, да ладно как-нибудь договоримся. Успокойся. Ещё ничего не нашёл, а уже делишь. Но всё равно, если найду, а найду во что бы то ни стало, тогда и своё дело открою – магазин построю или быть может кусок жирной земли арендую и буду сажать картошку и продавать её. А потом что-нибудь ещё придумаем. Тут хоть бы чуть-чуть встать на ноги, зацепиться, ухватиться бы одной рукой за удачу, а уж потом ухвачусь и обеими руками».
Всё необходимое для поездки приготовили с вечера. Затем – короткий сон пополам с дремотой и, наконец, ранним предрассветным утром радостно взревел мотор, и их лодка рванулась вверх по течению. У Заячьего острова свернули в широкий рукав, долго шли по узкой, но глубокой протоке. Во второй половине дня она вдруг раздалась вширь. Левый берег стал пологим и песчаным. Остановились у отмели. Заглушили мотор.
- Ну, что? Здесь остановимся? Или пойдём дальше? – спросил Василий Вовчика, всю дорогу сидевшего молча и хмуро.
- Не кричи. Не надо так громко. Духи услышат и обидятся, что в их владениях мы ведём себя, как хозяева. Не забывай – мы у них в гостях.
- Ну, тогда давай рванём дальше.
- Дальше нельзя Через километр-другой эта лагуна превращается в такую узкую протоку, что лодка не пройдёт. А ещё чуть дальше – реки совсем нет. Так что мы у самого её начала находимся. Всё. Здесь выгружаемся. Мы в самом царстве духов. Будь уважительным к ним. Не ругайся матом, не кури. Они достают воду из-под земли, разводят рыб.
- Тогда какие же они злые? Наоборот – добрые духи.
- Много ты знаешь…Если бы всё так…да далеко не так.
Ладно, оставим их и не будем в их дела вмешиваться.
- Значит здесь останавливаемся. Ты сиди. Я сам всё выгружу.
- Да ладно, что же я сюда приехал отдыхать что ли? Потихоньку палатку поставим, костерок разведём. Чайку сварганим.
Действительно они наскоро приготовили бутерброды с брынзой местного производства, попили чаю, похватали лотки и торопливо принялись набирать в них и промывать речной песок, жадно всматриваясь в него в надежде увидеть золотые крупинки. Страсть и желание найти заветные крупинки были настолько сильными, что даже комары, летавшие в этих краях тучами, не могли отвлечь их от песка, а накрывшая темень ночи оказалась неожиданной и совсем ненужной. Окончив работу, Василий и Вовчик забрались в палатку. Отдыхали, жевали бутерброды и рассказывали друг другу байки.
- Наши поселковые мужики, ну, не все, конечно, а то подумаешь, что все, этим только и занимаются – ищут золотишко. Конечно, всего лишь отдельные мужики, вот такие рисковые и крутые, наподобие тебя. Тебе хорошо – ты к самому богу близок. А наши матюкаются, курят, самогон хлещут. Конечно, духи против них будут, - Вовчик блаженный говорил тихо, через силу, видно, сказывалась недавно перенесённая операция. - Промышляют в основном на ближних речках, доходец имеют жиденький. Конечно, может быть, скрывают. Здесь все скрывают. Да вряд л, хотя есть кто и хвастается. А если кто и хапнет самородок, то, глядишь, до самого областного центра станет всем известно. Так, например вот Бобёр, слышал про такого? Много лет назад промышлял по таким вот речкам: Шалая и Дундука. Года три – впустую. Жена уже и в дом не хотела пускать. А потом вдруг пошёл фарт…настоящий фарт. Поначалу Бобёр хапнул самородок, правда, небольшой, но самородок, а затем появился и другой, уже побольше. Третьего не было. Словно духи сказали «хватит, попользовался – дай и другим». Но Бобёр жадный был мужичок. Он продолжал искать золотишко. Но теперь уже попадались не самородки, а отдельные крупинки, но ведь золотые, и он бережно складывал их в кожаный мешочек. К концу сезона набралось немало.
- Всё пропил, наверное, - вставил Василий специально, чтобы Вовчик продолжал рассказ. Василию не хотелось спать, а хотелось слушать и слушать об удачах старателей.
- Ну, почему пропил? Бобёр – мужик прижимистый. Знал цену рублю и просто так с ним не расставался. Случалось выпивал, но по большим праздникам. Да и жена следила за ним зорко. Каждую золотую крупинку считала и знала на память. Так что у него в этом отношении всё на высшем уровне. Две семьи кормил: свою и своих родителей. Дом себе вон какой отгрохал, машину купил. Наверное, и на книжку положил.
- А почему ты о нём говоришь так, что он был. Его нет что ли?
- Давно уже нету. Исчез. Правда, мужики сказывали, что труп его не видели давно. Но, наверное, волки давно всё объели. Зимою холодно. Всё зверьё голодает и жрёт друг друга. И лодка его покорёженная и пробитая лежит где-нибудь на дне реки Шалой. Говорили ему не ходи туда. Злые духи накажут. Не послушался. Вот так и получилось – наказали.
Василий, как я уже говорила, не верил ни в злых, ни в добрых духов. Но в глубине души как-то всё же остерегался злых духов, думая, чем чёрт не шутит, когда бог спит? Может быть, какие-доли правды и есть? Рассказ о Бобре подействовал на Василия. Но не сильно. Просто немного тронул душу, на что Василий сказал себе, что у него будет всё иначе и что он обязательно перехитрит этих водяных и таёжных злых духов, которые не хотят, чтобы люди вторгались в их владения. «По большей части этими злыми духами были сами люди, - всё чаще думалось Василию. – А с людьми можно и побороться».
- А где же он собирал своё золотишко? - спросил Василий, прислушиваясь к залетевшему в палатку комару и думая, как его перехитрить и прихлопнуть.
- Вот, вот, - вдруг оживился парень. – Найти золото - это, конечно, главное в нашем деле. Но это далеко не всё. Затем встаёт вопрос « а как его сбыть?» Дело в том, что у нас специальных пунктов сдачи золота нет. Бывают залётные перекупщики, но они у нас надолго не задерживаются, потому что есть у нас один главный скупщик золота – местный воровской авторитет. Ты слышал о нём.
- Ветеринар что ли? – спросил Василий больше для оживления разговора и из-за того, что парень прекратил рассказ и проговорил сонно «давай спать». – Ну, вроде бы нормальный мужик, хороший коровий врач.
- Да. Коровий врач, но всё это он придумал. Правда, коров, овец, коз лечит. Не всегда вылечивает, но, главное, лечит. Но это всё ширма. Главное – он местный авторитет, вор в законе, контролирует в округе весь криминалитет, держит в узде мелкий и средний бизнес, давно прикормил местное начальство и правоохранительные органы. Скупает у старателей золотишко и платит им сравнительно высокую цену. Поэтому все и несут ему своё золото, идут к нему с жалобами, просят защитить от чиновников.
- А почему от чиновников? – спросил Василий, наконец, прихлопнув комара, который так обнаглел, что сел ему на лоб и даже попытался напиться крови.
- А потому что у нас чиновник – самый главный враг простого человека. Обязательно заставит из-за какой-нибудь плёвой справки ехать в районный центр, а то и в областной город. Всех, даже врачей и учителей приучили давать и брать взятки. Не подмажешь, не поедешь, даже с места не тронешься. И всё так непрошибаемо, что иногда кажется у нас уже давно глава администрации посёлка назначается с одобрения ветеринара. Даже районный прокурор прикормлен и подчинён ему. От золотого ручейка всем большим и местным чиновникам достаётся. Все есть хотят бутерброды с маслом и икоркой. Зато у нас в посёлке чистота и порядок. Все под ветеринаром ходят
Вскоре парень замолчал. Было слышно, как он посапывал и причмокивал. Нехорошие думки овладели Василием и настойчиво просились на язык, словно им было душно и неуютно.
- Сдаётся мне, - заговорил он так, словно разговаривал сам с собою или рассуждал вслух, - что злые духи это и есть ветврач со своим криминалом. Они разделили всю золотоносную округу на зоны влияния и распускают слухи о злых духах, чтобы люди не ходил за золотом в эти вот места, где мы сидим с тобой. Хранят их для себя так сказать до лучших времён. Вот и здесь криминал превратился в мафию и, как раковая опухоль, поразил всё поселковое руководство.
- Почему ты так думаешь? – вдруг спросил парень, и в голосе его парень услышал тревожные, озабоченные нотки.
- Это только ты в злые духи веришь. А на самом деле – это люди, которые живут рядом с тобой.
- Напрасно, напрасно ты так говоришь. У нас в посёлке все верят в добрых и злых духов.
«Да. Тяжёлый случай, - подумал Василий. – И всё равно, Вовчик, хорошо, что ты мне всё это рассказал. Буду знать, кого остерегаться. И подумать надо, как вести себя». Словно в ответ на его мысли, парень вдруг сказал:
- А что, а если так? Если действительно это так и криминал это и есть злые духи, тогда надо драпать отсюда.
- Куда и зачем драпать? – заметно возмутившись, спросил Василий.
- Отсюда надо драпать. Завтра же уедем.
- Ну, вот договорились, дорассуждались. Я не привык пустопорожним возвращаться. И никуда не поеду.
- Лодку отберут. Нас убьют.
- Только пусть попробуют. Я обращусь к богу и к своим друзьям, его апостолам, и они мне помогут.
- А мне?
- Про тебя не знаю. Всё зависит, насколько ты грешен. Если мало, то могут помочь, а если много, то не знаю. Они справедливость любят.
- Понятное дело. Кто же её не любит? Все любят. Грешен я, конечно, грешен. Только вот не знаю сильно или не сильно.
- Чего сделал? Чего натворил?
- Да картошку по ночам у соседей копал. Но не всю. Где-то около трёх вёдер нарыл. Как ты думаешь, это большой или маленький грех?
Василий удивился тому, что парень на полном серьёзе рассуждал про большой и малый грех. Словно поддерживая его настроение, Василий продолжал серьёзно и задумчиво:
- Не знаю. Это смотря с чем сравнивать. По сколько вёдер картошки у вас нарывают за сезон?
- Ну, по скольку? По-разному. Бывает и пятьдесят, и шестьдесят, а бывает и по сто ведров. От земли зависит.
- Если так, то твои три ведра – это в море капля. Так что думаю, что ты совсем не грешен. Давай спать. Рано вставать.
Через короткую паузу парень сказал тихо, но твёрдо:
- Завтра с раннего утра – домой, пока здесь нас не перестреляли.
«Ну, вот…Опять договорились… Опять поездка на грани срыва, - подумал Василий и погрузился в молчание. – Как завтра мне его удержать? Ну, ладно, ладно…Надо спать. Утро вечера мудренее». Василий и Вовчик заснули, и палатка наполнилась тяжёлым сопением в четыре ноздри. Спали крепко и плотно.
На ранней зорьке первым проснулся Василий. Развёл костёр. Пока чайник тихо и нехотя закипал, Василий вытащил из палатки свой мешок, нашёл в нём маленькую кожаную сумочку, аккуратно расшнуровал её, достал маленький бумажный свёрточек, бережно раскрыл его и увидел свои три золотые крупинки, купленные им в посёлке. Солнце ещё не взошло, и они смотрелись пасмурными, тёмными, недовольными. «Жалко расставаться с ними, но придётся, - подумалось ему. - Другого пути остановить, удержать здесь парня не вижу. Может быть, может… плохо смотрю и думаю. Он сейчас проснётся и начнёт торопливо собираться домой. Не ухватишь же его за руку и не задержишь. Значит надо пожертвовать одной или двумя крупинками, показать парню и тем самым сказать, что золото здесь есть и тем самым удержать его. Не может быть, чтобы он от золота уехал. Жалко, конечно, отдавать ни за что. Говорят, чтобы найти крупинку-две иногда целые недели моют. А тут просто отдаёшь эти самые крупинки. А вот и не просто. Ты приехал на его лодке, спал в его палатке, завариваешь чай в его посуде. За всё это заплачены деньги, а люди здесь все прижимистые, знают цену рублю и просто так с ним не расстанутся. Так что, друг Василий, раскошеливайся и не тужи, если впустую будет твоя затея. Таких умных столько по белу свету шастает».
Размышления Василия прервала ожидаемая им картинка: почему-то задницей вперёд, на карачках парень неторопливо вылез из палатки, потянулся, крикнул Василию:
- Привет. Сейчас позавтракаем и будем собираться домой. Я много думал и решил – домой. Нет здесь ничего, а вступать в конфликт со злыми духами не хочется. Всё равно они ничего не отдадут. Так что давай пожуём, попьём чайку и – домой, пока живы и целы.
- Хорошо. Хорошо. Я вот тут всё приготовил. Ты посиди, поешь и попей. Я уже немного перехватил. И пойду, пока ты будешь есть, я хоть немного поработаю. Видение мне было ночью. Разговаривал я с одним из апостолов бога. Это был по-моему, апостол Павел.
- Ты их всех по именам что ли знаешь?
- Не всех, но Павла знаю. Это он живёт по принципу «быть всем для всех». Это он мне подсказал, что в этих местах
Золотишко есть. Хочешь верь, хочешь не верь, но так было.
Парень выслушал Василия с раскрытым от удивления ртом, с застывшими глазами, неопределённо покачал головой и сел у костра жевать бутерброды и чаёвничать. Василий же, сунув ноги в резиновые сапоги и взяв лоток, пошёл на отмель. Было ещё раннее утро. Свежий, резвый ветерок разгонял голодное комарьё, способствовал тому, чтобы спокойно набирать песок, промывать его и осматривать цепким, зорким взглядом. Две драгоценные крупинки, завёрнутые в целофановый пакетик, лежали наготове у Василия в кармане. Вот так вот быстро, сразу положить их и расстаться с ними всё ещё никак не хотелось. Понимал, что так именно и сделает. Но тянул время. Помимо нежелания расставаться с ними ему хотелось ещё и промыть какое-то количество песка в надежде на то, что, может быть, всё же ненароком появятся золотистые крупинки. Должны появиться. Он верил и ждал их. И тогда свои крупинки, купленные им так дорого, он Положит обратно в кожаный мешочек и будет беречь их сильнее прежнего.
Наконец, Василий увидел, что парень, только что сидевший с кружкой в руке, задумчиво шевелил палкой тлеющую головёшку и мельком посматривал в его сторону. «Всё. Настало то время, когда надо действовать, - подумал Василий, когда промедление может оказаться очень дорогим». Он положил две свои крупинки в лоток с песком, вздохнул, напрягся и издал дикий вопль, запрокинул голову, выпучил глаза в небо и закричал, что было сил:
- Господи! Друг ты мой сердечный! Спасибо! Спасибо тебе!
Вовчик блаженный, только что сидевший у костра и бубнивший себе под нос «надо ехать, надо собираться», сорвался с места, прибежал к Василию, обрадовано спросил:
- Что? Есть? Да? Нашёл? Покажь.
Парень запустил руку в лоток, повозил пальцами по песку, увидел две золотистые крупинки и закричал:
- Во! Во! Есть! Нашли!
- Не кричи. Зачем так громко? А то злые духи сбегутся, и нам не поздоровится, - сказал Василий и для пущей важности осмотрелся вокруг.
- Это правда. Не надо. Не буду, - проговорил парень, прикрыл рот ладонью и тоже с опаской осмотрелся. – Ну, что? С возвращением, думаю, не стоит торопиться. Вернуться всегда успеем. Считаю, что надо поработать здесь. А пока бери свою долю. Вот эту крупинку. Она покрупнее. Другую мне оставишь, как и договаривались. Так ведь? Да?
Парень ловко поддел крупинку грязным ногтём, бережно уложил её в целофановый пакет, затем – в кожаный мешочек и сказал:
- Теперь есть что маме показать. Теперь можно поработать здесь. Пусть не сразу, не за день и не завтра, но за осень золотишком разживёмся.
Но ни в этот день, ни в другой и ни в третий золотые россыпи они не увидели и приехали домой, имея всего лишь по одной золотой крупинки. Через два дня опять поехали на это же место. И лишь после месячной усиленной работы нашли скромную золотую россыпь и разделили, как и договорились. Потом ездили в это место ещё и ещё много раз. Но вдруг Вовчик основательно слёг и угодил в больницу. По договору с ним Василий ездил за золотишком один и регулярно отдавал парню или его матери его долю. Но и себя не забывал. О самородке, найденном им уже перед самыми морозами, он никому не сказал и спрятал его на себе так, что если даже будут его обыскивать голенького, ни за что не найдут. Но, видно, духи есть духи, да к тому же злые…Слух о том, что он нашёл самородок, пополз по всему посёлку и вскоре не то что ходил, бежал впереди Василия.
Вскоре затрещали таёжные морозы тихие и крепкие, со снегом по колено, а то и по пояс. Василий, не привыкший лежать на печи, засобирался домой. Найденное золотишко, кроме самородка, разделил и с меньшей частью пришёл к ветеринару.
- Ну, что? Пришёл? И правильно сделал. Давно я тебя поджидаю. Садись, - сказал коровий доктор. – Раздевайся. Снимай валенки. У меня тепло. Рассказывай, с чем пришёл. Хотя я и так знаю.
- Домой уезжаю. Хватит тайгу промывать и полоскать. Места ваши пустые
- Эти сказки ты будешь дома рассказывать. А мне говори, зачем пришёл, хотя я и так знаю и курс мой знаешь. Да вот только с наступлением зимы он изменился – полегчал.
На удивлённый взгляд Василия доктор молча развёл руками и добавил:
– Ничего поделать не могу. Я работаю в жёстких рамках золото-валютного рынка. Он мне диктует условия, а не я ему. Но могу рублями дать, могу долларами расплатиться. Да только зачем они – доллары-то тебе. В дороге намучаешься с ними.
- Конечно, рублями, - проговорил Василий с заметным сожалением, начиная играть роль бедного молодого человека, неудачника, безсеребренника, с трудом собирающего деньги на дорогу.
Доктор достал из шкафа аптекарские весы, взвесил золотишко, предложенное Василием, расплатился с ним.
- Маловато, - с наигранной растерянностью промямлил Василий.
- До дома добраться хватит, А если хочешь больше денег, давай раскупоривай загашник. Дам ещё.
- Да нет у меня больше. Я же знаю, что с золотом в дорогу – нельзя. Оторвут башку.
Василий поправил на ноге шерстяные носки, сунул ноги в валенки.
- Что? Так и уйдёшь? Смотри, паря, места у нас глухие. Поездка будет и трудной, и опасной. Всё золотишко надо оставить здесь, а главное – самородок сдать, освободиться от него. А деньги – на сберкнижку и налегке, но богатеньким – домой.
- Ни самородка, ни песка у меня больше нет.
- Да ладно тебе прибедняться-то. Кто тебе поверит. Весь посёлок знает, что ты самородок хапнул в наших заповедных местах.
- Самородок? Какой самородок. Я даже не знаю, как он выглядит, какой он и что это такое. Сам родился что ли? А кто роды принимал? Природа?
- Ну, ладно, ладно разыгрывать из себя невинного простачка. Видали мы всяких. Только хочу тебя предупредить. С самородком тебя отсюда никто не выпустит. Ты хапнул его в наших заповедных местах, хранимых нами на чёрный день. Мы туда сейчас никого не пускаем. А ты вот такой нашёлся, что прорвался туда и хапнул там самородок и россыпи. Местная братва может тебе этого не простить. Смотри, паря, думай. Моё дело предупредить. Я крови не хочу.
- Нет у меня никакого самородка, - твердил Василий, уходя от доктора. – А за заботу спасибо. Домой поеду попозже, когда спадут морозы. На печи поваляюсь. Теперь деньги на жратву и водку есть. Торопиться не за чем. Ну, пока. Всё.
Василий ушёл от ветеринара. Несколько дней он не выходил из дома. Всё это время крутила метель и давили морозы. Наконец, ему надоело сидеть в своей комнатке, валяться на тёплой печи и вести бесконечные беседы с хозяйкой дома. Он вышел на улицу, походил по посёлку, как говорится, засветился в магазине и на вопрос знакомой женщины «что-то тебя не видно, где пропадаешь?» ответил, что несколько дней температурил и что сейчас пойдёт отлёживаться, потому что ещё не оклимался и чувствует слабость по всему телу.
Но домой Василий не пошёл. Он забрёл на почту и узнал, что почтовая машина, традиционно проходившая через посёлок, будет через час. Василий дождался машину, уговорил водителя не без помощи денег взять его и к вечеру добрался до железнодорожной станции, сел на проходивший пассажирский поезд и на утро уже был далеко от посёлка старателей, от коровьего доктора и его разбойной братвы. Но успокоился только тогда, когда добрался до дома целёхонький и с золотишком. «Вот теперь и своё дело можно открывать», - сказал себе Василий Егорович.
. Как Лидка не опоздала на работу.
С моей Лидухой, как говорится, не соскучишься. Природа, создавая её, намешала в ней всего вдоволь – и плохого, и хорошего, и грустного, и весёлого. По жизни она шла трудно, набивала многочисленные шишки, радовалась удачам, училась ценить успехи. Мне было с ней интересно. Меня тянуло к ней и поэтому мы обе не отказывали себе в удовольствии посидеть за бутылочкой хорошего вина, как всегда, для замирения с жизнью, покалякать о том, о сём, иногда всплакнуть, а нередко и посмеяться. Вот и вчера наша встреча вылилась в лёгкую болтовню, пересыпанную лёгкими шутками и таким же смехом. Лидуха была в ударе и поэтому солировала, то есть говорила в основном она, а я с умным видом задавала ей вопросы, слушала её и вместе с ней смеялась. Как раз в это время она жила на даче своего давнего друга Василия Егоровича.
- Ну, ты пыталась восстановить с ним отношения? – спрашивала я, подогреваемая любопытством, потому что знала: в юности она дружила с ним и даже рассчитывала на него.
- Ещё бы. Даже пыталась в койку к себе затащить, - говорила Лидуха. – Но на все мои попытки он отвечал:
- Нет. Нет. Я женат. У меня дети. Если жена узнает, беды не оберёшься.
Действительно жена его была такая злючка, что не приведи, господь, связываться с ней, - рассказывала Лидка. - А потом он был всё время в разъездах и разъездах. В общем это дело сближения у нас не получилось, и я, откровенно говоря, перестала и пытаться делать что-либо в этом направлении. Жила сама по себе. Мамке деньжат высылала, на мужиков и смотреть прекратила. Честно говоря, в последнее время я стала бояться их. На том дачном массиве столько безобразий творилось. По вечерам какие-то пьяные компании то в одном месте, то в другом песни орут и чуть ли не до утра. Пьяные мужики по дачам шастают. Я обычно поужинаю, закрываюсь и ложусь спать. А однажды задержалась на рынке и возвращалась уже поздней ночью. И вдруг по улице, откуда ни возьмись нарисовалась пьяная компания парней и девчонок. Не доходя до неё, я свернула в улицу. И вдруг какой-то балбес из этой компании завопил в мой адрес:
- Она не хочет с аннами встречаться. Она нас… Я сейчас её приведу, и мы разберёмся с ней.
И он погнался за мной. А я, хоть и простояла весь день на рынке, но чего-чего, а бегать-то я могла. Ещё не родился такой пацан, который догнал бы меня. В общем я такого дёру дала, что сразу оторвалась от него. И даже после того, как он отстал, я ещё долго бежала. В результате оказалась на самой дальней окраине дач п затем в кромешной темноте возвращалась к себе. Хорошо хоть, что нашла сразу. Только вот уснула не сразу. А недавно произошёл случай, от которого и сейчас смех разбирает. Дело в том, что Василий попросил меня, чтобы утром следующего дня я пришла на два часа раньше на работу. Должна была подъехать машина с продуктами, и мне нужно было принять товар. Одному там никак не справиться: надо было и разгружать, и за товаром следить. За всё – глаз да глаз. Воруют. А я что же …за день намоталась, устала. Пришла поздно. Пока приготовила поесть, пока поела. В сухомятку-то надоело. Захотелось чего-нибудь горяченького. В общем пока приготовила, поела и легла спать, было уже за полночь. Короче говоря, на первую электричку опоздала. Если - пёхом и даже очень быстро, всё равно опаздываю. Что делать? Всё равно надо идти. Нагоняй себе обеспечила. А на работу всё равно надо выходить. В общем я немытая, нечёсаная, не поевшая, с заспанными зенками рванула по дачной дороге в сторону города. И вдруг из улицы, которую я только что проскочила, вывернулся мужчина и тоже на скорости погнал сзади меня. Я обомлела. Было ещё так рано, что нигде – ни одной души. Я от него, а он паразит – за мной. Я прибавляю шаг и он прибавляет. Я – бегом, и он бегом. Оглядываюсь и вижу он такой долговязый, что в нём две таких, как я, будут. Думаю всё, каюк мне. От этого удрать не получится. Я удачно проскочила дамбу через пруд. Лихо взяла крутой подъём и вырвалась на пустую просёлочную дорогу. А мужик – за мной и не отстаёт, как привязанный. И вот уже догоняет, и почти в шею дышит. А я уже устала. Толкни он меня рукой, и я распласталась бы по земле. Ну, думаю, всё мне. Маньяк привязался ко мне. Иначе зачем он ко мне так привязался, так бежит и бежит за мной? Что делать? Единственное, думаю, надо быстрее убегать от него. От маньяка можно ждать всё. Сначала изнасилует, а потом ноги в ход пустит. Нет, уж лучше убежать. Вспомнила и шутливый совет американских полицейских, услышанный мною из телепередачи: «Если за вами гонится мужчина, лучше поддайтесь и получите удовольствие». Нет уж, какое уж тут удовольствие? Тогда совсем на работу опоздаю. Бежать. Только бежать надо. И вдруг я споткнулась о какую-то корягу, распласталась на земле и подумала: «Вот и всё. Готовенькая. Мужчина нагнулся надо мной, попытался помочь мне встать. А я, дура, заорала: «Пусти! Не дотрагивайся до меня! На помощь! На помощь!» Мужчина опешил, отпрянул от меня и говорит:
- Да я помочь тебе хочу встать.
- Знаем мы вас и вашу помощь знаем! – орала я, как ненормальная.
Мужчина совсем растерялся. А я встала. Подбородок мой ходуном ходит. Губы трясутся, как ненормальные, и я,
к стыду своему, говорю:
- Мужчина, давай по-хорошему. Получишь своё и больше не трогай меня. У меня дочка в школу ходит. Не бери грех на душу. Её надо кормить, одевать, воспитывать. Окромя меня – больше некому. Мужчина, получи своё удовольствие и отпусти меня. Если уж так приспичило, то получай, только подстели что-нибудь. Ну, курточку что ли свою. Только не потроши меня ножичком и отпусти живой. И только побыстрее управляйся. В милицию заявление писать не буду. К врачу не пойду. Вот тебе крест мой. Я перекрестилась, начала было юбку снимать и место себе выбирать, чтобы поудобнее лечь, как вдруг вижу, что мужик вот такие шары на меня сделал, губы его растянулись в улыбке, а сам, как заржёт, как замотает головой, что я на мгновение растерялась и грю ему:
- Что? Не подхожу что ли? Другой у меня нету. Какая есть, такая и есть. Когда бежал-то, наверное, видел всё. Только не губи меня. Бери своё и отпусти.
- Я всё ещё до конца никак не врублюсь, - рассказывала мне Лидуха, - и уже наполовину спустила юбку.
- Раскинула свои габариты, не обойти. Одевайся. Одевайся. Гр…ит он мне. У меня своя хабалка дома проходу не даёт. А ты ещё и здесь достаёшь. Во бабы пошли! Да с таким никакой враг не страшен.
- Наконец, я поняла, какой прикол получился и так по-доброму и ласково грю ему:
- Ты, мил человек, уж прости меня.
- Да прощаю. Только не знаю, за что. И ты меня тоже извини. На работу я тороплюсь. Боюсь опоздать. У нас с этим делом очень строго. Проспал, поэтому и приходится кое-где бегом. Страсть как не люблю рано вставать. Ну, я побегу. Извини, если напугал.
И он трусцой подался к трамвайной остановке. А я, стыдобушка, как последняя дура, как нетоптанная курочка, торопливо подтянула юбку, заправила в неё кофту, огляделась, никого вокруг не увидела и тоже побежала, но теперь уже за мужчиной на значительном расстоянии от него. Прибежала к месту работы, когда рынок только-только открылся, а машина с продуктами ещё и не думала подъезжать. Василий выкатил на меня свои бильтюки и спрашивает, что я так рано пришла, да ещё запыхалась?
- Боялась, не хотела опоздать, - ответила я серьёзно.
- А… Ну, правильно. Правильно. Молодец. Молодец. Ты ответственный человек.
Мы с Лидкой ещё долго смеялись над этим эпизодом, обсуждали его, ругали мужчин и подтрунивали над собой.
Как Тарас косил от армии.
То, что Тарас был первостатейный плут, я знала всегда, но, так сказать, в общих чертах. Больше догадывалась, чем располагала фактами. Как я позже узнала, он в молодости страшно как не хотел идти служить в армии. В уме перебрал многие способы избежать призыва и ни один не заинтересовал его. Но однажды он прочитал книгу об известном революционере Камо, о том, как он, будучи арестованным, убедительно симулировал сумасшествие, сумел убедить в своей болезни берлинских врачей и добился своего освобождения. «Вот это класс, вот это настоящий герой – мужественный и хитрый. А почему я не могу стать таким? У меня не хватает мозгов? – рассуждал Тарас. – Школу окончил на четыре и пять. Соображалка есть. Значит надо попробовать. Уж чего, чего, а дурака-то из себя корчить всегда сумею. Надо превращаться в дурака и добиваться, чтобы поместили в дурдом. Это, пожалуй, избавит от армейских тяжёлых сапог. Понятно, что в ней своих дураков предостаточно и поэтому набирать их со стороны она не должна и не будет.»
Один из «уклонистов» посоветовал Тарасу остановиться на невротическом или психиатрическом диагнозе. Тарас почитал об этом кое-какую литературу и пришёл к выводу, что эта идея заманчивая и перспективная. Одним из важных показателей невроза является вегетососудистая дистания. Но она, прочитал он в научной литературе, сегодня имеется почти у каждого второго подростка и взрослого человека. Вскоре участковый врач Мария Ивановна, знавшая Тараса и его родителей больше десятка лет, после душевной беседы, большой коробки конфет, бутылки коньяка и огромного букета цветов вписала в его медицинскую карточку задним числом, что у него периодически наблюдаются признаки вегетососудистой дистании, и что, кроме всего прочего, у него в детстве имела место травма головы, повлекшая за собой сотрясение мозга. Вооружившись таким набором диагнозов, Тарас смело переступил порог городского психоневрологического диспансера для всестороннего обследования и получения направления в психиатрическую больницу. Но до этого, чтобы не проколоться, Тарас опять обратился к книжкам по психиатрии и почитал материалы по своей болезни. Вскоре он вжился в образ человека, глубоко страдавшего неврозом. «Уж если косить, то косить по-настоящему и до конца, чтобы всё было наверняка», - думалось ему при этом. Советы бывалых уклонистов, знание глубины вопроса существенно помогли ему и образ неврастеника удался на славу. В результате врач диспансера направил Тараса в психбольницу, где его оставили для более глубокого обследования и лечения. Она находилась на окраине города и местным населением называлась просто дурдомом. Время от времени некоторые её обитатели сбегали и попадали в курьёзные ситуации. В одном из таких побегов участвовал и Тарас. Его группа из четырёх человек ранним утром вырвалась за пределы больницы, добралась до троллейбусной линии, на остановке ворвалась в кабину водителя троллейбуса, приставила к виску «нага» из высохшей коряги, заявила, что все четверо турецкие политэминранты, и потребовали изменить маршрут троллейбуса прямиком на Стамбул и прибавить скорость. На мгновение-другое водитель замешкалсяь, думая, как поступить. Кто-то из психов ткнул его кулаком в бок и сказал:
- Ну, ты! Давай ехай и не вздумай в минтовку заезжать.
- Ребята, погодите, погодите…ну, как же, как? Надо с пассажирами посоветоваться. Может быть, кому и не надо в Стамбул. Высадим сейчас.
- Нечего советоваться. Нам туда надо. Езжай, - сказал Тарас, и водитель, наконец, подумал, что ворвавшиеся к нему или разыгрывают его, или они настоящие больные. Склонившись к микрофону, он торопливо проговорил:
- Граждане пассажиры тут вот ко мне ворвались молодые парни, говорят сильно хотят к турчанкам и поэтому требуют изменить маршрут на Стамбул. Может быть, действительно свернём на Стамбул?
На мгновения пассажиры притихли, потом взорвались смехом, выкриками, непонятным шумом, топанием ног.
- Какой Стамбул!? На работу опаздываем!
- Давай на Стамбул.
- Хочу в Стамбул.
- Ну, что делать-то будем? Куда ехать? – опять спросил водитель у пассажиров. В ответ на его слова в кабину протиснулось несколько мужчин. Они попытались где уговорами, где силой вывести психов, которые обиделись на них и страстно стали доказывать, что имеют право поворачивать в сторону Стамбула, так как троллейбус захвачен и теперь принадлежит им. Но в это время около кабины водителя с диким скрежетом тормозов остановилась машина скорой медицинской помощи, и дюжие молодцы-санитары через несколько минут увезли с собою своих пациентов.
Тарасу не понравилось в дурдоме, который обычно бурлил и напоминал великое переселение народов. Каждый куда-то торопился, что-то выкрикивал, кому-то что-то рассказывал. Некоторые по коридору носились с приличной скоростью, спотыкались, падали. Чтобы не быть ими сбитыми, надо было или уворачиваться, или стоять, вжимаясь в стенку. Среди носившихся по коридору были и свои мотоциклисты, имитировавшие рёв мотора, и водители иномарок, и даже возницы, управлявшие лошадьми. Палаты дверей не имели. Всё было настежь и под присмотром врачей, медсестёр и санитаров в годах, спокойных и выдержанных, как кирпичные стены больницы. Здесь все подростки были условно распределены на группы. Тарас принадлежал к так называемой группе военкоматчиков, которые нагло и откровенно косили от армии и поэтому откровенно, наглядно демонстрировали свою недееспособность. Кто-то из них писался днём и ночью и ходил с мокрыми штанами и мочеприёмником, кто-то изображал из себя лунатика, кто-то писал матерные стихи, бродил по палатам и громко читал их.
Через несколько дней Тарас вдруг понял, что среди этой пёстрой, разбитной братии он не видит себе места. Ему уже не хотелось быть ни умственно отсталым, ни мокрым и вонючим, ни лунатиком, ни кем-то другим, похожим на обитателей психбольницы и решил уж лучше уйти в армию и отслужить положенный срок, тем более что недавно его сократили до одного года. Тарас стал активно показывать врачам, что его лечение идёт на пользу, и он уже практически здоровый человек. Его выписали из больницы, но в военкомат на него передали бумагу, где говорилось, что он прошёл в психбольнице курс лечения и считается ограниченно годным к армейской службе. Военком долго, с сомнением вертел в руках эту непонятную бумагу и решил, что, если лежал в такой больнице, значит всё же есть в этом призывнике что-то такое неординарное, ненормальное, хотя и пишут врачи, что он здоров. Военком решил, что такого полупридурка лучше не пускать в армию: натворит что-нибудь нехорошее, начнут разбираться и выйдут на него, на военкома, и станет он тем стрелочником, который всегда виноват у большого начальства. Так Тарас избавился от армейской службы. Но об этом практически никогда и никому не рассказывал, потому что заметил: всего лишь одно упоминание о том, что он лежал в психбольнице, стало своеобразной чёрной отметиной, побуждавшей смотреть на него с подозрением и всякий раз видеть в нём большую или маленькую ненормальность. Мне же он рассказал эту историю совсем недавно и то будучи в сильном подпитии. Рассказал, потом вдруг опомнился, как-то неопределённо замахал рукой и попросил, чтобы я об этом никому не рассказывала. Его просьбу я выполнила. Но не удержалась от того, чтобы записать её. Записала и не жалею об этом. В иные трудные часы и дни жизни перечитываю эту запись, как и многие другие мои записки и словно заново проживаю свою жизнь вместе с жизнью знакомых и родных. А это так здорово. Чувствую себя и умнее, и мудрее, и даже моложе, что, несомненно, тешит сердце, но в то же время порождает сожаление, что уже ничего исправить нельзя, а надо бы…
Почему он живёт со мной?
Моё возвращение в семью было для меня не только радостным событием. Я вновь обрела своё гнёздышко. Устроилась на работу. Готовлю еду для семьи, занимаюсь сыном, жду Антона с работы, кормлю его, занимаюсь другими
семейными делами. Но время от времени что-то коробит мою душу и накрывает какое-то чувство недосказанности, недозавершённости, какой-т непонятной скрытности. Про Лидку, Василия и Тараса мне, кажется, было всё известно, ясно и никаких вопросов не возникало, каждого могла бы сейчас же охарактеризовать безошибочно или, по крайней мере, могла бы уверенно сказать, кто из них какой характеристики заслуживает. Но вот об Антоне подобное сказать не могу. Сколько лет живём вместе, а я о нём почти ничего не знаю. Нет, нет. Меня это не напрягало и не мешало жить. Но после того, как я вернулась в семью, время от времени у меня стало возникать желание узнать об Антоне больше того, что я знала. При случае расспрашивала мужа о его детских и юношеских годах, как учился, с кем дружил, с какими девчонками встречался, что им говорил, как ухаживал? Но выцарапать из него что-нибудь интересное, было так же тяжело, как не поспать несколько ночей и одновременно работать несколько дней. Всё у него было как-то блёкло и буднично. В школе учился средненько, ни с кем не дрался. В школе на уроки не опаздывал.. Был заметно подвержен чужому влиянию, попадал под него легко и быстро. Его мать рассказывала мне, как ещё будучи в шестом классе, он вместе с одноклассниками ушёл с урока географии. И для этого, как он объяснял, было две причины. Стояла морозная и снежная зима. На речке, что тянулась за городом, лёд лежал в основном зеркальной гладью, и лишь местами дыбились торосы. В один из таких дней ученик его класса Саша Кочетков принёс в школу футбольный мяч, надутый и зашнурованный, и предложил со второго урока рвануть на речку, разделиться на две группы и сыграть в футбол. Сразу появились сторонники и противники этого дерзкого мероприятия. Послышались выкрики:
- На третий урок опоздаем.
- Плевать. Всё равно рисование. Порисуем дома.
- Родители нагоняй дадут.
Антон стоял молча в сторонке, но ушёл с уроков вместе со всеми. Это было в далёком детстве. Но и всё последующие годы прошли тихо, мирно, спокойно. Окончил среднюю школу, машиностроительный техникум. Перед тем, как уйти в армию, он и его друг по двору написали краской на тыльной стороне дома «Юля, Антон и Вадик ушли в армию отдать Родине долг». Пока они отдавал долг, Юля вышла замуж. Антон недолго и несильно горевал. Работа в заводе, общение с другими девушками захватили и увлекли его на многие годы. А затем в его жизни появилась я, как вскоре выяснилось, по отношению к нему не совсем умная и порядочная. Мне бы учиться у него уму-разуму, его спокойствию и такой монолитной, незыблемой стабильности. А я, как последняя дура, рванула в самый настоящий загул. Но в последнее время, мне кажется, я стала выправляться, по крайней мере, мне так думается и хочется. А вместе с этим всё настойчивее и требовательнее передо мной выростал вопрос: «Почему Антон живёт со мной? Я же предала его. Наставила ему целый лес рогов. Он об этом знает и живёт со мной. Если бы он со мной так поступил, я бы давно зло и решительно развелась бы с ним и никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не стала бы с ним жить. Предательство не прощается. По крайней мере, я в этом убеждена.
И вот наступил день и час, когда я решилась заговорить с ним об этом.
- Антон, скажи мне только откровенно, как на духу, как на исповеди перед батюшкой. Ты же верующий.
- А ты батюшка что ли, чтобы перед тобой исповедоваться?
Его слова мне были неприятны и в иное время я, может быть, сорвалась бы на грубость. Но, спросив так, он в то же время улыбнулся, и я поняла, что он сказал без зла и, как говорится, без задней мысли и поэтому одёрнула себя и заставила говорить с доброжелательной улыбкой:
- И всё же, Антоша, милый ты мой человек, скажи мне, пожалуйста, почему ты со мной живёшь? Ведь я так много принесла тебе и твоему сыну откровенной гадости. Поступила с вами, в особенности с тобой очень плохо, по сути дела предала тебя, как говорят, наставила тебе рога. Неприятно мне это говорить, а тебе – слушать. Но ведь это действительно так. И за это иной мужчина просто прибил бы свою жену, а потом развёлся бы с ней даже с мёртвой.
- Ты этого хочешь? Хочешь, чтобы я тебя поколотил или прибил бы до полусмерти, а то и до смерти? Или ты хочешь сказать, что вот тот мужик – настоящий мужчина, а я – так себе, тряпка? Ты это хочешь сказать?
- Нет. Нет. Ни в коем случае нет. Просто это один из вариантов расправы с непутёвой женщиной, какой я себя, к сожалению, считаю и какой быть не хочу.
- Ну, что же, это вот, пожалуй, самое главное. А что касается ошибок, то кто их в жизни не делает? Нет человека только хорошего или только плохого. В каждом намешано вдоволь и хорошего, и плохого. Вот у тебя получилось так, что взяли верх плохие качества. Ну, что же поделаешь? Бывает.
- И всё же, милый, ты не отвечаешь на мой вопрос. Почему ты живёшь с такой непорядочной женщиной, как я?
Он помолчал, посмотрел на меня с долей презрения, с сочувствием и нахмурил лохматые, начинающие седеть брови:
- В силу ряда факторов. Хотя бы уже потому, что ты называешь себя нехорошими словами. Нет. Не подумай, что мне это нравится. Надеюсь, что ты тем самым осуждаешь себя, а это, по-моему, главный показатель того, что так поступать больше не будешь. А потом, если уж ты спрашиваешь, почему живу с тобой, то скажу тебе следующее. По-моему, я никогда не говорил, что люблю тебя. Понимаешь, как-то мне об этом и не думалось. А вот когда ты ушла из семьи, как-то всё во мне изменилось, и я словно в чём-то растворился и исчез, словно не стало меня. Вот ты есть рядом, и я, вроде бы, есть. А без тебя меня нет. Причём почти неважно, какая ты. – хорошая или плохая, любишь ты меня или равнодушна ко мне. Получается главное в том, чтобы ты была рядом. А поэтому и получается, что без тебя не хочу быть, а с тобой вроде бы всё у меня есть, и я есть, и хочется жить, строить планы. Вот поэтому я однажды и задал себе вопрос: как мне лучше? С тобой или без тебя? И сам себе и ответил, что лучше с тобой. Конечно, лучше бы с тобой, но без твоих грехов. А уж коли они с тобой нераздельны, то пусть и они будут с тобой. Конечно, это совсем не означает, что я их одобряю. Совсем, совсем нет. Потому и живу с тобой, что мне лучше с тобой, чем без тебя. Только, пожалуйста, не заносись и не думай, что теперь со мной можно делать всё, что угодно и продолжать заводить любовников. Знаешь поговорку «сколько верёвочке не виться…». Так что я не жду от тебя большой любви. Держи себя в рамках приличия и этого будет достаточно, чтобы у нас была крепкая, надёжная, хорошая семья. По-моему, и я, и ты, и сын в этом заинтересованы и хотим сейчас этого.
После этого разговора Антон сильно вырос в моих глазах. Для меня он стал глыбой, и вся моя последующая жизнь будет теперь крутиться и вертеться вокруг него, с оглядкой на него, соизмерять с ним каждый свой шаг.
Содержание.
Слово о рукописи 1
Иголка в пищеводе 2
Моя первая попытка выйти замуж 5
Гоша влюбился 9
Тарас – любимый мой человек 13
Как я вышла замуж 17
Лидка, минты и Василий Егорович 21
Хлам 27
Как моя Лидуха вышла замуж 40
Война в моей семье 53
Василий в беде 57
Как сын отодрал меня ремнём 68
На пикнике 72
Так я стала бомжем 83
Лидуха, спасибо тебе… 88
Они нашли меня! 93
Вася 95
Решающая ночь 99
Таксистки 104
Эльвира – первая жена Василия 109
Катарина 115
Палата №113 119
Телефонная хулиганка 131
Исповедь Земфиры 136
Вася-старатель 143
Как Лидка не опоздала на работу 162
Как Тарас косил от армии 169
Почему он живёт со мной 165
Содержание 172-173
Тащилкин Юрий Евгеньевич.
Телефон 72-22-68
Сотовый 8-905-061-71-56