Мой дядя-глава из книги Долг памяти

   
               
                Посвящается светлой памяти моего дяди Федора Даниловича
                Шнырева, старейшего преподавателя Семипалатинского педагогичес
                кого института.
 
    На старших курсах я часто приходила в дом дяди Феди, расположенный на высоком берегу Иртыша. Огромный , с большими стрельчатыми окнами, широкими подоконниками, деревянными крашеными полами. В одной половине дома, состоявшей из двух комнат, жили дядя с женой, во второй – его дочь с зятем и двумя внуками. Комнаты поражали меня своим интерьером. В первой посередине – обеденный стол с гнутыми ножками, напоминающими лапы зверя и такими же стульями. У стены небольшой буфет с посудой из тонкого фарфора с какими-то замысловатыми вензелями. Слева ниже уровня пола расположена печь, а рядом нехитрая кухонная утварь.

  Во второй комнате побольше между окнами стоял огромный письменный стол (ни до, ни после я не встречала подобных) с углублением для стула, старый, но прочный и удобный. У другой стены - узкая железная кровать, закрытая байковым одеялом, а все остальное место занимали шкафы с книгами, они стояли отдельно друг от друга и закрывались двойными дверцами на замки.
   Это было основное занятие, хобби, увлечение (как еще можно назвать?) дяди. В то время купить хорошую книгу было трудно, но его хорошо знали в единственном в городе книжном магазине и снабжали новинками. Он радовался им, как ребенок.
  Я брала у него нужные мне для занятий книги, бережно использовала, потому что знала, как он ими дорожит.

    Однажды мы засиделись с ним до сумерек, и он стал вспоминать свое детство, юность. Я была благодарным слушателем, а он, я думаю, больше рассказывал для себя, представляя картины своей жизни.

     Вот он маленький мальчик, еще в России, в Курской губернии, гуляет по лугу, рвет цветы, купается в быстрой речке. Затем переезд в Казахстан, на новые земли, суровый и немногословный отец, огромные угодья земли. Но сельскохозяйственный труд не занимал его. Хотелось чего-то другого, нового.

    В церковно-приходской школе стал изучать закон божий, уже понял свое предназначение – служение Богу, но однажды, прислуживая батюшке при похоронах, он увидел, как тот брал деньги за отпевание. Мальчик знал, что это большой грех. Затем стал более внимательно наблюдать за церковнослужителями и понял : они служат не Богу, а себе. Он  так не сможет.
    Желание учиться, узнать мир, попробовать реализовать себя было огромным.
   В 16 лет закончил учительскую семинарию и получил звание сельского учителя.
 Это было начало 20 века, войны, смуты будоражили страну. А он решил идти в народ, «сеять разумное, доброе, вечное».

    Неспешно звучал его глуховатый баритон, а я думала о том, что читала об интеллигенции, о народниках и казалось, что это только в книгах. Но вот сидит передо мной высокий, прямой, убеленный сединами старик и вспоминает свою юность. Вот он, не из книг, а наяву мой дядя – народник, интеллигент, совершенно чуждый роскоши, не обремененный бытом, имеющий только один костюм для работы и пару рубашек – но счастливый!

   Его первая сельская школа располагалась в далеком алтайском селе (он даже показывал мне фотографию),где выращивали маралов (их рога успешно используют в медицине и сейчас), жили коммуной, занимали один дом, в одной половине- девушки, в другой -  юноши, пилили дрова, затем кололи поленья, топили печи, питались обычной крестьянской едой.
   Как теплели у него глаза, когда он рассказывал об этом, как молодело его лицо, разглаживались морщины, и я видела, что передо мной красивый юноша с блестящими от волнения глазами рассказывает и о своих учениках, и друзьях, и подругах.

     С одной из них, Ольгой Ивановной, у него сохранились дружеские отношения до самой ее кончины. Последние годы она жила в отдельной комнате его дома, а всезнающая тетя Настя рассказывала, что Оля всю жизнь любила дядю, никогда не выходила замуж, а когда заболела, дядя взял ее к себе.
    Я помню эту тихую и добрую старушку с ее многочисленными кошками и заботами о них. Но только после ее смерти я узнала о таком благородстве моего дяди. Не мог, видимо, ответить он ей взаимностью, но дружба осталась навеки. Вот какие они были, эти русские интеллигенты-народники, с их нравственными принципами, с их понятиями чести, добра и дружбы.
 
     Женился дядя Федя поздно, когда ему было за 30, на Зинаиде Константиновне Клепацкой, польке, эвакуированной во время Первой мировой войны из Польши.
    Судьба забросила ее отца, видного железнодорожного чиновника, с семьей в далекий Семипалатинск. Здесь они и осели, купили вот этот дом, обставили тем, что удалось сохранить. Тетя Зина стала работать в железнодорожной школе по ликвидации безграмотности, тогда она и познакомилась с дядей Федей, он закончил пединститут и преподавал русский язык в одной из школ города.

    Была тетя Зина маленькая, худенькая, страдающая  склерозом (часто забывала что-то), но нельзя было без умиления смотреть на эту пару: так нежно и трепетно они относились друг к другу.
   Жили материально очень скромно, даже бедно, но не замечали этого.
    Помню, институт решил отметить 70-летие Федора Даниловича.
   Ко мне подошла председатель профкома института и говорит: «Валя, узнай, пожалуйста, деликатно, ненавязчиво, что ему купить на юбилей?».
    Я посоветовалась с его дочерью Галиной Федоровной и решили купить ему новый костюм.
   Тайно сняли мерку со старого, я попутно измерила ворот его рубашки ,и когда торжественно вручили ему костюм, а я купила черную, модную в то время рубашку, он радовался и удивлялся, как угадали с размером.

    Маме своей я рассказала, какая у него скромная постель, тогда она сделала большую подушку из гусиного пуха, и я отвезла ему. «Зачем? – спросил он. - У меня есть». Но эту взял, а мы привезли еще одну для тети Зины.


     Его дом располагался недалеко от здания мединститута, и вот однажды он узнал нерадостную весть: институт расширялся, и его дом нужно было или снести или отдать на баланс института для вивария. Сколько пришлось ему обойти инстанций, но он так и не смог отстоять свой дом. Дали ему двухкомнатную " хрущевку" , в соседнем подъезде получила квартиру дочь Галина.
     Он очень тосковал по своему дому, но они уже были люди немолодые, обихаживать свой дом становилось все труднее (отопление, ремонт и т.д.), а здесь все удобства, и постепенно  смирились.

   Еще одна особенность дяди – на протяжении всех лет обучения он никогда не выделял меня как родственницу, даже наоборот.
   На 4 курсе он вел у нас практику в школе. Мои уроки были одними из лучших, но он решил поставить мне за практику «4». И тогда вмешалась учитель, где я вела уроки, хорошо знавшая дядю, и сказала: «Федя, эта девочка заслуживает самой высокой оценки».
   На госэкзаменах, когда я взяла билет и сказала свою фамилию, один из членов комиссии спросил Федора Даниловича: «Это имеет к вам какое-то отношение?» Тогда дядя улыбнулся и с довольным видом ответил: «Племянница».
   Дядя втайне гордился мною. Я старалась не разочаровывать его в этом.

   Имеющий энциклопедические знания в области языкознания, он оставался только старшим преподавателем, хотя постоянно правил и редактировал безвозмездно диссертации своих коллег.
   На мой вопрос, почему не «остепенился» (так раньше называли присуждение ученой степени), он отвечал, что никогда не вмешается в эту грязь и эти нечистоты.
    Рассказывал много нечестных, а порой и подлых случаев, когда люди шли на то, чтобы защититься. Он в этом участвовать не хотел.

      На 5 курсе весь первый семестр у нас была госпрактика. Мы работали в сельских школах, получали за это зарплату.
   Я приехала домой, место нашлось в своей школе, а в нагрузку дали вести уроки пения.
   Никакой теории, естественно, музыки я не знала, но петь любила. Да и дети с удовольствием ждали моих уроков. На всю школу звенели их голоса. Пели те песни, которые тогда знали и любили многие: лирические, патриотические.
 Прошло много лет, но и сейчас, когда я бываю на родине и встречаю своих учеников, они с большой теплотой вспоминают именно эти уроки.

    После окончания практики дядя задал мне обычный вопрос: «Что было в твоей практике самым трудным?» И получил неожиданный ответ : « Я не умею ругать учеников».
   Вот эта черта сохранилась у меня до сих пор. Я никогда не могла найти каких-то значительных или грубых слов, чтобы отчитать нерадивых, унизить или навеять на них страх. Меня никогда не боялись ни ученики, ни коллеги. Мирные и деликатные разрешения конфликтов - вот это мое.
   Может, отсюда и осталось уважительное отношение ко мне всех, с кем сводила меня жизнь..

     Помню один из последних наших с дядей разговоров, когда я уже заканчивала институт. Тогда нужно было обязательно отработать два года по распределению. Так вот его слова, которые я не забуду никогда: «Поезжай, отработай, но бытом не обрастай, через два года вернешься на мое место в институт. И библиотеку свою я завещаю тебе, больше некому, только ты продолжаешь нашу династию учителей».
 
     Но жизнь распорядилась по-своему. Через два месяца после окончания института я вышла замуж, через год родила, и мечта продолжить работу в институте осуществилась только спустя много лет..
    А библиотека? Когда дядя заболел (диагноз: прогрессирующий склероз сосудов головного мозга), я приехала навестить его и очень просила Галину (его дочь) продать мне библиотеку. Но при жизни дяди они на это не решились, а после смерти завещание его признали недействительным..
   Так и разошлась знаменитая дядина библиотека  по чужим рукам и букинистам.
   Умер Федор Данилович в 1972 году, ему было 80 лет отроду.

   Жена его, Зинаида Константиновна, умерла на несколько лет раньше, так он выращивал на балконе гладиолусы и каждый день ездил к ней на могилу.
 Вот таким был мой дядя.
 Я горжусь им, благодарю судьбу за то, что близко узнала этого человека, за то, что через него я прикоснулась к своим корням.
   Может, и у меня сохранились какие-то гены, свойственные нашей природе и переданные мне моими предками. И моя жизнь - может, это миссия, завещанная мне теми, кто жил раньше нас.