Слёзы земли

               

       Опять на болоте стреляли.
   
      Под вечер, в сумерках шарахался  по камышам какой-то дуролом и палил по уткам. Взбредёт же в голову! Среди дачных домиков, в двадцати километрах от Москвы изображать из себя «охотника». Или - кого? Стрелял бы тогда в Сокольниках – там, на прудах уток больше.
   
    Ба – баах! Ба-баах! Несётся с болота.  С двух стволов палит, убогий.
    Ба-баах! И эхом - ааххх! -  по лесу. И по железу банной крыши дробью, как горохом.
   
    « Да, пусть лучше по крыше, чем по уткам», - думаю я, и так грустно и тоскливо становится на душе.
    
    Ещё в мае, когда только-только проклюнулись листочки, и земля обсохла, решил я заглянуть на маленькое лесное озерцо. Оно, в каких-нибудь ста метрах, от дачных заборов, но не закидано мусором, не натоптано вокруг тропинок. Собрав талую воду среди берез и ёлок, смотрит озерцо чистой  гладью коричневой воды в весеннее небо.
      
    « Глаза земли» называл Михаил Пришвин такие лесные жемчужины. Я, живущий среди подмосковных отравленных речек и ручейков, прудов и мусорных полигонов, сейчас назвал бы их  - «слёзы земли».
   
    Несколько лягушек при моем приближении прыгнули в воду, до этого они грелись на теплом солнышке. Я порадовался, что вода - живая, раз лягушки обитают.
    
    И тут, прямо из-под моих ног, взлетела, как мне показалось, огромная птица. Я не успел и разглядеть-то её, лишь почувствовал на лице  ветерок от крыльев. А прямо под ногами, на земле, скрытое еловой лапой, обнаружилось гнездо с пятью белыми яичками. Величиной они были с куриные.
      
    «Вот тебе и раз! Это же дикая утка тут поселилась! - порадовался я сначала, но, поразмыслив, даже пожалел её. – Нашла место, глупенькая, рядом болото с островками, заливами, камышами, а она тут, считай, под дачными заборами угнездилась! Собаки, кошки, алкаши, тинэйджеры, одуревшие от компьютеров, снуют взад-вперед… Ну и ну»,  - так размышлял я, стараясь поскорее уйти от гнезда, не привлекая ничьего внимания.               
      
    О своей находке я никому не стал рассказывать, а то, думаю, повалят любопытные. Поведал только сыну, когда он приехал через пару дней в гости. Мы взяли бинокль и направились к озерцу. 
       Долго вглядывался в то место, где по моей памяти должно быть гнездо, но ничего похожего не видел. Прошлогодние листья, новые травинки, кустики черники попадали в окуляры; гнезда не было. Я уже начал думать, что разорили его, спугнули несчастную утку, но тогда - где же яички? Ну, и яички с собой унесли, яичницу пожарили…
        И вдруг  заметил черную бусинку глаза, выглядывающего из-за еловой лапы, увидел и клюв её, а потом и всю уточку, неподвижно сидящую, абсолютно слившуюся окрасом с листочками, травинками, солнечными зайчиками.
          - Вижу, вижу, сидит, - прошептал я сыну и передал бинокль. – Смотри внимательно.
       Он тоже ее увидел, а я различал уж и без бинокля.
       Мы, стараясь не шуметь, и не напугать наседку, вернулись домой.
      
       Дома почитали про диких уток – крякв, оказалось, что наша-то не так и глупа, и место для гнезда выбрала она не самое плохое, а скорее всего, выбирали они вместе с селезнем, и две головы лучше, чем одна, - не самое плохое, потому, что на болоте полно врагов: чайки, вОроны заглядывают, сороки вездесущие стрекают, крысы водяные по берегам норок настроили  – так что, в лесу, недалеко от дач, глядишь и пронесёт. По научной статистике разоряется и гибнет от двадцати пяти до пятидесяти процентов гнезд этих птиц.
        Семейные пары кряквы создают еще на зимовках, и в родные болота возвращаются вместе. Правда, селезней всегда больше, чем уточек, и по весне бои за сердце избранницы нередки.
         Построив гнезда и дождавшись, когда утки начнут высиживать потомство, селезни собираются в «мужскую» стаю и отлетают линять. Линяют, говоря человеческим языком, месяца на два.
         
         Вот в это одинокое, но такое важное время, я и наткнулся на нашу Марусю. Так мы её решили назвать.
         
       Я через два-три дня приходил в лес и издали смотрел – сидит ли наша Маруся? Но каждый раз  с трудом различал её на гнезде. Сама природа хорошо  позаботилась об этом. Кряква невидимкой растворялась среди листьев, веточек и земли, и только увидав её клюв, который был светлее, глаз начинал вычленять и всю птицу.
      
      Птенцов   Маруся  высидела. Вот только момент этот я пропустил. А очень хотелось посмотреть, как ведет гордая мамаша к большой воде своих малышей.
     Я подошёл к опустевшему гнезду.  На дне лежали скорлупки, а по краям валиком – утиный пух; все двадцать восемь дней Маруся выщипывала его и укрывала яйца, чтобы не остыли.
     До большого болота недалеко, и я пошел посмотреть: а вдруг и увижу Марусю с утятами?
      
     Несмотря на раннее утро, становилось уже тепло, над водой слоями поднимался пар, и солнце, вынырнув из-за леса, лучилось щедро и по-летнему ярко.
    
    Прибрежный тростник ходил ходуном: нерестились караси. Лягушки, раздувая щёки, голосили так, что хор Пятницкого мог отдохнуть, не говоря уж о хоре Турецкого…
    
    И чудо произошло. На середине болота всегда привлекал моё внимание небольшой островок, заросший травой и кустами. Я подолгу разглядывал его берега в бинокль, и всё время находил интересное. То ондатра что-то там собирает, то уж плывет вдоль, а то и щука темным поленом притаилась у травы. И вдруг сбоку, из-под правого берега, выплывает кряква с утятами – один, два, три, четыре, пять, – ну, конечно же, это наша Маруся! Это она мне своих птенцов показывает! Проплыли чинно с метр, и обратно. Скрылись в прибрежной траве. И вправду – чудо…
    
    Видел я утиное семейство и ещё раз. В конце августа уже, стоя дома у окна, я смотрел на первые желтые листья берез, на ярко-красные винограда, на пиршество цвета – от светло-желтого до бордового - орешника напротив, и прямо над этим самым орешником вдруг пролетели Маруся со своим вернувшимся селезнем впереди и, чуть приотстав, пятеро утят.
    
   «Ну, как же она могла улететь в дальние края не попрощавшись и не показав, что не прав я был, усомнившись в её способностях. Вот же все мы тут, живы и здоровы, и утята  летать научились», - так я невольно подумал и даже рукой им вслед помахал.
   
    И это было второе чудо. Чудо необъяснимой связи всего живого на земле.
   
    Наступил сентябрь, открыли сезон осенней охоты…
   
    До самой ночи слышались выстрелы на болоте.
   
    А сегодня, рано утром по нашей лесной дороге шел, как-то неуклюже переваливаясь, селезень и крякал, крякал, поворачивая голову к садовым домикам. Я подумал, что ранили его вчера. Хотел поймать – посмотреть, в чем дело, но нет, не даётся, уворачивается, а потом поднялся и полетел. И я понял: искал он свою уточку, Марусю, которую вчера убили…
     И в ушах у меня весь день  - КРЯК! 
                КРЯК! 
                КРЯК!  -  жалобно и надрывно.

               


Полушкино.

 
    На фотографии осталась наша Маруся. Сидит на гнезде, её сразу и не увидишь.