- Смит напился, как скот – вдруг довольно, чисто по-русски, сказал Скотт и подмигнув нам в наши вытянувшиеся от удивления лица, очень довольный своим каламбуром и произведённым эффектом, раскатисто заржал. Скотт не смеялся, он действительно ржал на весь огромный павильон аэровокзала. Ржал по скотски, задирая голову и во всю свою полнозубую американскую улыбку. Мы – профсоюзные лидеры свободных и независимых рабочих профсоюзов, и в частности НПГ, тоже сдержанно засмеялись. Смеяться в полную силу нам мешали наши щербатые, или выщербленные (не знаю как правильно) рты. Смит, поддерживаемый под руки, водил по нам своим ничего не понимающим взглядом и тоже силился смеяться. Смех же Скотта, гремел на всю Ивановскую, нет, на всю Челябинскую губернию. Это был чисто Скотский, чисто американский, и может даже, чисто демократичный смех. Такого смеха я на Руси не слышал уже лет десять. И сам мой, и без того, скукоженный смех, стал как-то хиреть, замирать, с одновременным распрямлением спины, когда я заметил направляющегося к нам блюстителя порядка. Не менее половины всего зала наблюдало за нашей и вдруг так смеющейся компанией. Одни с нескрываемым любопытством, другие с нескрываемой злостью. Скотт перестал ржать и учтиво расшаркиваясь, рылся по карманам в поисках документов
- О, рашен полисмен – цокал он языком и лез к тому целоваться – Рошия, Америка, Гуд. Мы как могли помогали Скотту: показывали милиционеру его документы, и объясняли, что это американская делегация от шахтёрских профсоюзов. Скотт тоже, что-то весело лепетал на своём американском. Переводчица молчала. Но Скотт смог и сам договориться с «рашен полисмен» подарив тому пятидесятидолларовую бумажку и напоследок с тем расцеловавшись, чуть не уронив фуражку последнего. Милиционер поблагодарил, поправил фуражку, взял под козырёк и смущённо удалился, предупредив нас «о недопустимости в дальнейшем, и о недозволенности…» В общем, что там было бы в дальнейшем, мы плохо расслышали, а может просто, тут же и забыли. Никто даже не вспомнил в каком звании был «рашен полисмен». Мы несколько пошикали на Скотта, приложив пальцы к губам, но и сами уже еле сдерживающие свой, пусть и щербатый русский смех. Переводчица переводила наше «шиканье» Скотту. Или коньячное присутствие в наших желудках, или это ржание Скотта, или само присутствие американской делегации, но после ухода милиционера, мы в большей мере почувствовали и свою независимость, и общность идей, и «либерти», и пусть пока только и американскую, но, всё-же демократию. И сами мы с каждой минутой становились всё независимее и демократичней. Скотт в общем-то свой парень – такой же как и мы обычный шахтёр из далёкого, только нам, Питтсбурга.
- Скотт ноу скот – Скотт Френдли, есть френд – продолжал каламбурить Скотт.
До вылета самолёта в Москву оставалось ещё два часа.
Скотт Френдли, Смит Чафилд и их переводчица Маргарита Алигер из Москвы, ещё намеревались посетить Воркуту, а возможно ещё и Тулу. В Туле, говорили они нам, есть самовары. Смит говорил только по-английски. Скотт несколько раз бывавший в Союзе, уже довольно сносно мог говорить без переводчика на том немногословном шахтёрском, но «богатом русском языке». Переводчица смущалась, краснела и коротко хихикала, а Скотт запанибрата, когда ему от нас что-то переводили, хлопал нас по плечам и восклицал: «Ни куя сибе – демохратия!» И хохотал и начинал нам что-то обьяснять, и по русски, и через переводчицу. Переводчица краснела от его речи, и мучилась с переводом на русский. Мы уже знали, что Маргарита – «гуд гёрл» и «гёрл-френд» Скотта. Конопатая она была несусветно. Наверное, она и мужчин привлекала к себе именно своей конопатостью. Ну и конечно же все они, и Маргарита, и Скотт, и Смит были со своими знаменитыми американскими улыбками.
Тут мы вспомнили, и купив рядом в киоске, подарили американцам, в придачу к буклетам и открыткам, значки с изображением гербов Челябинска и Копейска.
- О! - стал восхищённо разглядывать значки Скотт – Кэмэлбург!» - О! Верблюдоград – перевела переводчица. И смутилась. И поперхнулась.
- Шутка – извинилась она.
- Челябинск это, Скотт, Челябинск – захохотали мы – ведь понимаешь же всё скотина, а шутишь.
Скотт выслушал переводчицу, тоже похохотал, почти тем же своим скотским смехом и, встав в торжественную позу произнёс речь.
- Скотт понимает – смеясь, переводила Маргарита – что Челябинск – это Челябинск, а Верблюдоград – это Верблюдоград, и Верблюдоградки – это верблюдоградки, а вовсе не оградки для верблюдов.
- Ой! - ойкнула переводчица – я дальше переводить не буду. В общем, он говорит, что верблюдоградки очень хорошие девочки, но 100 долларов он обменял в славном городе Копейке, за любовь одной Копейки
Скотт в этот момент действительно вытащил из брюк и показал нам одну копейку.
- Он очень рад, он очень любит шутить, он очень любит любить – продолжала переводить смущённая и всё более краснеющая Маргарита. Но её никто не слушал. Все хохотали.
Смит стал «выбрыкиваться» из наших рук и залопотал что-то по-английски. Но его совершенно никто не понимал.
- Што – иесть скотина? – стал вдруг нас донимать Френдли – ведь ты говорил: что скотина шутишь?
Френдли обнял и пытливо заглянул мне в глаза. Смех застрял у меня в горле, и досмеивался я уже с кашлем.
- Правильно, Скотина – это иесть «гёрл-френд» Скотта.
Френдли весело хлопнул мня по спине и в очередной раз неистово заржал. Маргарита тоже засмеялась, ощерив свои белоснежные в два сантиметра зубы.
- Скотт шутит – сказала она.
Смит целовался со всеми, жал руки и тоже пытался что-то сказать.
- Смит говорит – начала наконец переводить того переводчица – что у русских при прощании есть один хороший старый обычай… по русскому обычаю…
Все затушили смех и сколько могли, приняв делегационные позы, стали внимательно слушать.
- При проводах гостя хозяин выпивает с ним стакан русской водки. Этот обычай…
Всё наше профсоюзное содружество неловко переглянулось.
- Мы, вроде как и не знаем такого – начал объяснять и словами и руками переводчице, наш главный Паша. Мы тоже замотали головами и запожимали плечами. Но Скотт захихикал, стал шутливо грозить нам пальчиком и выговаривать.
- Некарошо френдз, некарашо.
Скотт оказывается умел и хихикать.
Мы переглянулись, и нам ничего не оставалось, как на оставшиеся деньги вести в неприглядную аэровокзальную кафе-минутку Американскую профсоюзную делегацию. До вылета делегации оставался ещё целый час. Вскладчину, без американцев конечно, мы насобирали из своих карманов ещё девяносто тысяч, что и были потрачены за каких-то двадцать минут на водку и шампанское. В закуске была одна плитка германского шоколада. Смит умудрился выпить два стакана. Маргарита пила шампанское, закусывая шоколадом, и успевала переводить за Смитом его английские лопотания: «Пролетарии всех стран соединяйтесь» и тому подобную галиматью. А Скотт был мужик что надо, наш шахтёрский, после двух стаканов водки он перешёл на шампанское, по-прежнему ржал и уже на русском, помогая себе и руками и мимикой пытался нам объяснить про свою ЛАВ к Копейке.
- 100 долларов – восхищённо при этом цокал языком Скотт.
Потом Смит запел «Марсельезу» и упал на пол. Потом мы погрузили их в самолёт.
На следующий день, к вечеру, я полностью пришёл в себя. С завистью поразмышлял о свободной Америке, о своих новых и далёких друзьях. Опохмелился, по русскому обычаю. Подошёл к зеркалу и, подражая Скотту, заржал. Я хотел выразить в смехе и свою полную, без денег и зарплаты, свободу, и независимость, и демократию. Я ржал и ржал, и косил на себя в зеркало глазом. Смех действительно был Скотским, но только скотским и больше, к сожалению, ничего. Позвонил Паше, но трубка сердитым женским голосом ответила
- Паша пьян как скот! – и загудела частыми гудками. Ничего утешил я сам себя
- Бог с ним, со смехом. Зато в остальном, мы скоты – как скоты.
2.3. 1995 г.