Галка, Галочка, Галчонок...
Папа называл тебя Галчонок. Смуглая кожа, прямой нос. И губы у тебя были красивые, бантиком, чуть поменьше моих. Сказалась национальность матери–чистой польки. Ты нисколько не обижалась на «птичье» имя, мало того, оно тебе нравилось.
Ты осталась для меня загадкой.
Как могло умещаться в тебе столько справедливости и хитрости, доброты и необычайного упрямства, ума и глупости одновременно? Чем объяснить, что ты за свою недлинную жизнь сменила… не помню, сколько именно мужей. И ведь каждый раз по–детски думала, что этот уже последний, навсегда, что именно он-твоя лебединая песня.
Я помню нашу вытянутую комнату на проспекте Карла Маркса. И тебя, рано повзрослевшую,после детдома голодного военного времени. Голодного настолько, что даже в свои восемнадцать ты собирала пальцами крошки со стола, отправляя их прямо в рот и просила меня, пятилетнюю, о том же.
- Эх, Люська, не знаешь ты цены хлеба, - по - старушечьи укоряла, облокотившись локтями на покрытый липкой клеенкой стол.
Только стремление к свободе и нежелание быть нахлебницей у небогатой (не поворачивается язык назвать её мачехой )… у небогатой моей мамы с нашим инвалидом войны папой могло заставить тебя выскочить замуж за скромного сына староверки Ксении.
Скорей всего, вы любили друг друга, но я помню, как мама просила тебя хорошенько подумать.
Старая парализованная дама, на детский взгляд бессловесная, этакая графиня в черных кружевах из «Пиковой дамы», в вечных сумерках с плотно завешанными «бойницами» мрачной комнаты на Конной, немым укором сидела в кресле от зари до зари под горящими лампадами. Её надо было каждый день кормить, умывать и что-то там делать еще, что даже и не взбредет в детскую голову. Я понимала только одно: старшая сестра теперь большая, она вышла замуж и будет жить отдельно.
Муж твой был тоненьким, щупленьким, может быть, даже голодным большеглазым юношей. Веселым у него был только русый вихор надо лбом. Он смотрит с фотографии, щурясь от солнца, еще на той не асфальтированной набережной Невы, где о парапете не могло быть и речи, и в метре от жениха за спиной шелестит вода. А вот и ты на Финском заливе, завтрашняя невеста, в цветастом платье, в кожаных тапочках, вчерашняя школьница, с черненькими косичками, убранными корзинкой, улыбаешься открыто и счастливо, перекинув через локоток вязаный жакет.
Я не помню, была ли свадьба? Да была! Конечно, была! Платье, фата... Не такие богатые, как выставленные в нынешних свадебных витринах салонов. На какие шиши?! Студентка–вечерница экономического Пальмиро Тольятти и только вчера получивший диплом техникума умелец паять. Фату отлично помню: коротенькая, в сборку на макушке, усеянная мелкими жемчужинками. Да она же ко мне и перешла по наследству!
Дочка у вас получилась красивая. Аккуратненький «мальчонка» в трикотажном костюме обнимает согнутой в локте рукой резиновый мяч. Сообразительная девочка! Хорошенькая! И глаза большие и светло-серые. Королевские! Её назвали Людочкой. Я, конечно же, полагала, в мою честь!
Ты подрабатывала, а скорей, вывозила ребенка на дачу с домом малютки. Главное, под присмотром, главное на свежем воздухе и платить не надо. А с чего?
Казалось со стороны, что небо над тобой безоблачно. Ты всегда улыбалась, шутила, помогала маме и редко-редко просила ее посидеть с ребенком. Сейчас я не понимаю, как ты управлялась? Но финансовые высоты высшего образования ценой бессонных ночей и бесконечных нервов были покорены тобой всерьез и надолго. Диплом инженера-экономиста в те времена открывал большие возможности для карьеры. Способным и трудолюбивым он сулил благополучие. Но, наверное, даже ты не могла знать, как высоко он тебя закинет!
Кресло главного экономиста одного из самых престижных советских научных институтов, оплота радиоэлектронной промышленности и инструмента покорения космоса не погасило в тебе огонь красивой и страстной женщины. Женщины, которая, как все, от рабыни до английской королевы, хотела элементарного-любви.
- Сухарь, - плакала ты, сидя рядом с мамой на моей оттоманке. – Сухарь! Слова не дождешься!
Потом закатывала рукава до плеч и показывала синяки.
- Чем это? – Ужасалась бедняжка мама.
- Сковородкой.
- У-уу, старовер, несчастный, говорила я тебе, думать надо было! За что хоть?
- А-а! За полы, - всхлипывала ты.
Что происходило в комнате Пиковой дамы на Конной, не знал никто. Но ночевала ты тогда у нас. Скоро парализованная Ксения умерла. Но стало ли тебе от этого легче?
В твой день рождения, 15 апреля, я, десяти - одиннадцатилетняя, ощущая себя абсолютно взрослой, одна, без мамы поехала поздравить тебя. Но дверь на четвертом этаже открыли соседи:
- Нету никого.
Погода стояла отвратная. Одета я была легко и дешево. Я топталась в скверике на Невском, туда и обратно, пока, наконец, не наткнулась на твоего мужа, возвращавшегося домой.
- Давно ждешь? – Пожалел он меня.
Угощение состояло из наскоро приготовленной глазуньи. Яйца я терпеть ненавидела, но та глазунья показалась мне верхом блаженства.
- А Галя? – Спросила я.
Толик ничего не ответил. И, напоив чаем, ушел в свою каморку, - паять.
Где была ты? Ну, наверное, заходила за дочкой в садик… Хотя, кажется, дочку приходилось волей-неволей держать в круглосуточном. Работа и учеба. Это не страшно. На выходные, да и так, когда могла, ты забирала ее и баловала мороженым в кафе.
О, какая же это роскошь! Мороженое в металлической вазочке, с сиропом, с шоколадом, с орехами и еще стакан газировки, а еще и эклер или корзиночка! М-мм! Мне перепадало так же, как и любимому чаду. Это тебе не домашняя глазунья. Сухарь!...
А ты! Ты, Галчонок, роскошь любила! Ты умела ценить и вкусное, и красивое, и великое, и нежное! Не жалела денег на последний писк моды блестящие «сапоги-чулки»! И на новые современные пластинки-Кукарача или Бессаме Мучо, ты ставила мне их с восторгом, как будто сама сочинила эту музыку. Не жалела и на мой джемпер «для яркой девочки». И на дорогие билеты в оперу или балет! (Да-да, тот самый, где теперь твоя родная племяшка порхает по сцене. Вот бы ты гордилась!)
Ты денег вообще не жалела, хоть каждую копейку зарабатывала трудом.
- Живем один раз,-любила говорить ты и бросала все содержимое кошелька на свой минутный каприз.
А в кино, на «Неуловимых мстителей» мы пошли не с Людочкиным папой. Хотя и его тоже звали Толиком.
Новый Толик работал в том же знаменитом и единственном в своем роде Ленинградском институте. Ты привела его к нам в гости. Мне абсолютно не понравилось, что он все время, как пупсик,выпячивал вывороченные влажные губы, за столом пытался кормить тебя с рук, исключительно сюсюкал и вообще был похож на мартовского кота.
- Он – светило науки. – Сказала ты маме, когда Кот вышел в туалет.
- Дочь, Галенька, - мама поджала губы, - у тебя – ребенок! Я прошу тебя подумать.
Мама все время просила тебя думать.
- Я очень прошу тебя подумать. Ты у него пятая будешь!- Она возмущенно показывала растопыренную пятерню.
- Мама, - добродушно и счастливо кривилась ты. – Они его не понимали! Никто его не понимал!!! Они его не любили.
Мама вздыхала и тайком вытирала слезы, глядя в угол комнаты. Мама умела плакать так, чтобы никому не портить настроения. «Если бы папа был жив, - думала она про себя. – А что я могу одна? Мне бы свою вытянуть».
Она не знала, что «своя» была уже большой.
Пока они раскладывали на лопатки обоих Толиков, меня под звуки «Голубых гитар», льющихся с нашей вертушки под названием «Мелодия», пригласил танцевать твой новый.
Он держал меня по-взрослому, называл на «вы», сделал комплимент, что я очень похожа на Эдиту Пьеху и… полез с поцелуями … в щечку.
Я ничего не поняла, но щеку все-таки отвернула. На всякий случай. И тебе ничего не сказала. Прости меня за это!!! Ты бы все равно ничего не услышала. Зачем тебе малая артиллерия, когда большая уже была отражена без боя, а трофеи уложены в штабеля.
В то время начали расцветать жилищные кооперативы. Получить квартиру было почти не реально. Купить невозможно. А вот вступить в кооператив и вскладчину с другими самостоятельно, то есть на личные деньги, построить многоэтажный гигант, например, напротив Смольного Собора – это, пожалуйста! Место – красотища. Нева гонит в светлое будущее свои холодные волны под окном. Купола через реку истории сияют золотом. На площадке современной новостройки шесть квартир! Это вам не заброшенная Конная улица, не сырой дом с окнами во двор-колодец и никаких соседей. Ну, однокомнатная! Но своя! Выплачивать еще пять лет? Живы будем – не помрем.
А Котик? Котик, он и есть котик.
- Без секса семейной жизни быть не может, - утверждала ты при встречах. – А он… он… классный! Фантастика!!!
Весь ваш институт встречал свое светило науки с разными: черными, белыми, красными.
А ты…
«А он мне нравится, нравится, нравится,
И для меня на свете парня лучше не-е-ет…»
Химия секса застит глаза.
Быть пятой женой научной знаменитости, каково? Пятой любимой, с должностями в квадрате, авторитетом и очень хорошей зарплатой, позволяющей жить в новом доме без соседей, без бывшего мужа и Конной сырости – добиться такого, это вам не пироги трескать!!!
Ты все тянула на себе! Все! И обеды, и коммуналку, и ежемесячную выплату членских взносов в кооператив, и черезчур резвую дочку, и семь потов высокого кресла. И ты не унывала! Ну, как, как могло получиться, что эта квартира, твоя оплаченная собственность, осталась всего лишь Кошачьей радостью. Как колбасные обрезки, как кость собаке, она была брошена подлецу и сексуальному развратнику женских особей всех возрастов, времен и народов! Главной твоей задачей, было не сойти с ума. Нет, не от любви. От ужаса ежедневных выматываний любвеобильного супруга, от его запротоколированных профессорских побоев, от отсутствия уверенности за спокойный сон малолетней дочери, от предательства, в конце концов, от шестой, седьмой, восьмой и прочих несчетных жен!
Ты нашла силы и людей, готовых одолжить тебе денег на новое жилье.
Вот так!
Говорила же мама: «Думай, дочка!»
За время всех личных трагедий Людочка подросла. Любовь к жизни передалась ей по наследству. Но частично и несколько извращенно. Пройдя «загаражную» школу, вместо средней, и твои бесконечные слезы, она на выходе стала нормальным членом уже испорченного временем ненормального общества. Без маминых высот в высшем образовании, но с хваткостью по жизни. Многое из детского опыта не прошло даром. Хотя время, отпущенное маме на воспитание, было безнадёжно истрачено на дым карьеры, охоту за ароматом любви и серьезное лечение ран. Выброситься с горя с восьмого этажа проще пареной репы, но кто накормит завтра вконец осиротевшую дочку?
Вот и кормила. Как могла. Вот и учила. Как могла. Вот и жила. Как могла. А сердце болело все больше и больше, чаще и чаще. Сосуды, как истрепанные струны. Голова – кипящий котел. С одним стучащим молотом - как жить, как жить без любви? И только личный дневник нес в себе всю твою боль, о которой никто из нас никогда не узнает всей правды.
Пропади она пропадом – эта любовь! Когда на кону не сложившиеся жизни самых дорогих тебе родных людей.
Годы шли, и выбор сужался не по дням, а по часам.
Следующий муж был не дурак выпить.
Должность главного экономиста канула в небытие. Или это институт канул в бездну перестройки. Наука в условиях новой экономики стала не нужна. Экономистов поперли со всех кресел, больших и маленьких. Люди с высшим классическим образованием, те, кому повезло, срочно переквалифицировались в счетоводов. Теперь они назывались бухгалтерами. Те, кому повезло немного больше, - главными бухгалтерами.
Чтобы считать в кафе граммы капусты и миллилитры пива, образование Пальмиро Тольятти вполне сгодилось. Пусть слова «заборный лист» и тара звучали не так благозвучно, как пятилетний план, но зарплата за них и уик-эндовские продуктовые наборы «от управляющей» позволяли кормить и одевать себя и старшеклассницу дочь. Да и не каждому в перестроечные времена еще повезло так, чтобы было, что есть, и что пить. А пили там, наверное, не только чай и кофе. А потом ты курила, курила, курила… Прежняя дань моде, превратилась в пагубную привычку.
А я помню твою третью свадьбу!
Ресторан «Невские мелодии». Тут же, в доме, на первом этаже. Такое не каждый мог себе позволить. Длинный стол гостей. Вся родня, которая еще сохранилась к тому времени. Все чин по чину. Знай наших! Но…
Но этот алкоголик не продержался рядом и двух лет. За то оставил тебе гипертонию второй степени. Таблетки помогали мало. Уколы. Больничные листы. И добро бы, только свои, но молодое поколение собственного здоровья тоже не жалело.
Бог милостив. И мы с тобой, правда, уже без нашей мамы, погуляли на свадьбе у Людочки. Жених ее из Тмутаракани то ли Татарстана, то ли Кыргызстана, тебе не нравился. Жилищный ожог профессора радиоэлектроники научил не прописывать на кровные метры пришлых людей. А вот внук родился всем на радость.
Алёшка лепетал розовыми губешками и лил бальзам на сердце. На зло зятю. Который не был доволен разумностью ленинградской семьи и искал лучшей доли уже на первом году сына.
А твои сосуды… Пиво, нервы… И снова курила и курила.
Я примчалась к тебе на такси, как только Людочка позвонила мне! Тебя, замотанную теплыми платками и одеялами, несли на носилках в «Скорую», ты горько плакала и невнятно шептала.
- Это все, Люсенька… Это конец… конец.
Я топталась рядом, и как могла, обнадеживала.
Ты обреченно мотала головой, и слезы твои лились без конца и без края.
- Не надо плакать! Тебя вылечат! Обязательно! – Я убежденно верила не известно во что.
Только заплаканные глаза, полные горя, смотрели на меня, как два черных факела и прожигали до самого нутра.
Инсульт для женщины сорока с небольшим - это конец света.
Жизнь тебе сохранили. Но та, которую выписали из больницы и помогли доставить домой, уже не была тобой.
Сначала ты научилась немного говорить. Потом самостоятельно через боль передвигаться по квартире. Все было через боль: движение, речь, эмоции. Нужна была сила воли. Но и она тоже возвращалась через боль. Психологическую. Ты отказывалась жить. И когда дочка с Алешкой ушли в магазин, ты открыла газ.
Как она на тебя орала!
- Дуррра! Безмозглая! Ты понимаешь, что ты делаешь? Тебя увезут в Скворцова-Степанова! Мы могли взорваться. От этого газа не умирают, запомни, дура!!!
Ненормативная лексика легко находила свое место и время.
Нет, ты понимала, что ты делала. Я знаю. Я знаю, Галочка, милая, чего именно ты хотела! А точнее, чего ты не хотела.
ТЫ… НЕ ХОТЕЛА… БЫТЬ… ОБУЗОЙ!!!
Сестренка! Что мы могли сделать для тебя? Да ничего. Кроме частых телефонных звонков, приездов к тебе и наоборот, твои–к нам. Все как всегда. Работа, дети, дом… Недолгие разговоры и угощения – вот все, что можно было предложить твоей душе, отпущенной в полет.
Я плачу.
Я плакала тогда. Только толку от этого. Плакала твоя Людочка.
А потом она начала кричать постоянно. Набрасывалась, как коревая сыпь. Это, когда ты уже свыклась со своим немощным положением и не хотела ни с кем считаться в быту. Когда ты забывала, что обедала час назад. Кому было тяжелее в вашей однокомнатной? Больному человеку с аномально изломанной психикой или здоровому со сломанной аномальностью всей жизни? Не выдержал никто.
После твоего второго инсульта Людочка прислала телеграмму: «Мама умерла».
Я прочитала и не смогла понять, как это «мама умерла»? Какой бред! Мама умерла давно. Моя мама. Кто это пишет? Чья мама? Что это с Людочкой? Зачем она шлет телеграммы про то, что и так известно?! После второго прочтения, я впала в ступор. Её мама. Ты! Ты?! Зачем…???
Не может этого быть! Не должно. Ведь первый инсульт ты пережила. Ну, с плохой речью, ну с палочкой, приволакивая ногу, но жила! Жила!!! Зачем же теперь… Я вчера была у тебя в больнице,помогала тебе есть…. Зачем ты умерла?!
Есть вещи, которые мы изменить не в силах. Их мало, очень мало. Пожалуй, только одну вещь на свете изменить не может никто. Это она. Она свершилась.
Урожденная Матуль, по мужу Данилова, Лутченко, Абросимова… Галина Антоновна, одна тысяча девятьсот сорок первого года рождения. Светлая память, и земля тебе пухом!
Я помню тебя всегда улыбающейся, всегда веселой, жизнерадостной, жизнеутверждающей женщиной, в душе девчонкой. Доброй, умной, сильной.
Это благодаря тебе я – то, что я есть. Это ты давала нашей маме денег, чтобы я не шла работать сразу после школы, а училась в том самом, твоем институте. Это к тебе прибегала я в свои трудные минуты жизни, и ты всегда знала, что делать. Это ты приезжала к нам с мужем в наш первый юбилей свадьбы. И во второй, и в третий… Всегда неожиданно, сюрпризом, всегда с цветами и всегда в шикарном костюме. То в белом, то в бирюзовом, то в брючном, то с юбкой карандашом. Всегда празднично и с подарками.
- Ну, что стоишь, - слышу я твой бодрый голос, - ставь чайник!
Какая женщина! Ах, какая женщина!!! Гордая! Великолепная! Лучшие песни – твои. Лучшие танцы – твои. И лучший семейный преферанс с выигрышем на такси домой - тоже твой!
- Надо выглядеть так, одеваться, улыбаться и идти по улице прямо, с гордо поднятой головой, чтобы любой встречный, глядя на тебя, думал - какая счастливая женщина! И завидовал!!!
Я завидовала тебе!
Потому что так радоваться жизни, вопреки всему, не умел никто кроме тебя!
Это только благодаря тебе у моей старшей дочери есть младшая сестренка. А как же иначе? Ведь родители когда-нибудь умрут. Любовь приходит и уходит. Дружбу через всю жизнь проносят только самые мудрые. А сестра, сестра - родная душа, кровинка, половинка, сестренка, подружка, единственная верная душа, которая будет всегда и во всем самым близким и самым надёжным человеком. Самым настоящим!
Говорят, у тебя был не ангельский характер. Говорят, с тобой было не просто. И было в тебе что-то такое, отчего череда мужей шла по нисходящей. Не знаю, я не заметила. Вероятно, в этом есть доля истины. Но не для меня! Для меня ты и я были одним целым. Притом, лучшим целым! Единым дыханием, единой любовью, единой волей к жизни!
Ты всегда спешила жить! Даже слишком спешила.
Но зачем ты поспешила сделать это до самого конца!
2012год