Заспанные автомобили, смущённо отвернувшись в сторону, как могут, стараются их объехать: кто-то нервно виляет в сторону, кто-то, будто бы зажмурившись, пропускает их между колёсами и, прибавив скорости, спешно уходит прочь. Ранним утром, когда асфальт кажется особенно ровным, холодным и пустынным, не заметить их сложно: два ботинка на Садовом, безмолвная, а от того особенно жуткая примета ночной трагедии. Один лежит с краю, а второй – посередине, практически на двойной сплошной. Наверное, накануне вечером они выглядели довольно прилично; здесь же, в утренних сумерках десяти полос, они кажутся совсем стоптанными, старыми, изношенными. Сорвавшаяся ночью с ног обувь обречена сразу же, - в то же самое мгновение она перестаёт быть обувью, становится свидетельством. И ты не знаешь, сколько автомобилей, зазевавшись, проехали по этой обуви в темноте, так и не поняв, что это было – лишь вздрогнув от неожиданности, - но ты точно знаешь, что это значит. Если ботинки остались на дороге - надежды нет.
- Знаешь, ведь когда-нибудь я тебя разлюблю… - она выпрямилась, стала какой-то строгой, тихой и торжественной. Я зачем-то совсем выключил звук магнитолы и ждал продолжения. – Да, ты – не последний мой мужчина. Я хочу, чтобы ты об этом знал. Я хочу, чтобы ты сейчас это услышал именно от меня. Понимаешь? Когда-нибудь наступит день, и я скажу тебе «Ну, вот и всё…» Когда-нибудь наступит день, когда я полюблю другого. Да, наступит день, и я скажу тебе: «Сашка, у меня есть другой…» Я не знаю, когда это случится – но я хочу, чтобы ты меня услышал: когда-нибудь это обязательно случится. Ты меня слышишь?
У безнадёжности может не быть симптомов, свидетельств, примет; отчаянию вовсе не обязательно лежать на зябком асфальте уже никому не нужными ботинками – но у неё всегда есть вкус. Вязкий, металлический, густой. Вкус, который всегда появляется после последнего удара. Вкус, который растекается внутри тогда, когда больше не остаётся ничего. Тот самый вкус безнадёжности и отчаяния, который тебе хорошо знаком.
Это ведь ты когда-то, как старый пёс после удара по морде, растерянно облизывал сухие губы, замирая в том дворике, и чувствовал во рту вкус безнадёжности. В этот самый дворик ты когда-то весной выбирался курить, а она приходила за чашкой кофе и держала её замёрзшими пальцами. Теперь ты не куришь, она не придёт, а вокруг осень. Но ты всё равно снова и снова выходил к этим странным скамейкам, к этим дурным вечнозелёным берёзам, к этим лампам и кирпичным стенам, чтобы снова невольно сморщиться от неожиданной боли и почувствовать во рту вкус безнадёжности и отчаяния.
Это ты тогда всю ночь напролёт снова и снова нажимал кнопку «обновить» в своём почтовом ящике, будто бы тем самым пытаясь реанимировать то, чего уже не спасти, не вернуть. Нажимая кнопку каждый раз, когда появлялся слабый призрак надежды; умирая каждый раз, когда на экране появлялась надпись «входящих сообщений: 0» Умирать всю ночь с частотой несколько раз в минуту – ты помнишь, как это бывает. И страшно дерёт в носу, и гулко ухает что-то в груди, и под утро дрожат пальцы, и во рту вкус безнадёжности.
Это ведь ты замирал в темноте двора, только чтобы тебя вдруг не заметили. И часами не уходил, чтобы не остаться вдруг незамеченным. Это ты ждал света в окне, звука приближающегося автомобиля, шагов, звонка, смеха, голоса, дыхания - хоть какого-нибудь знака. Но чем дальше, тем отчётливее ощущал во рту лишь тяжёлый вкус боли и отчаяния.
- Видишь ли, - помолчав, продолжила она, - Все наши беды, всё наше безразличие, бездействие, безжизненность – всё это из-за дурацкой уверенности в том, что «это навсегда». Мы сказали друг другу «люблю» - это навсегда. Мы заснули, обнявшись, под одним одеялом – это навсегда. Мы надели друг другу на пальцы эти кольца, в чём-то там поклялись - и тот час же успокоились. А что волноваться? Всё, теперь «навсегда»! Хэппили-эва-афта-чёрт-возьми! И спустя мгновение, в то же самое мгновение мы перестаём ценить то, что имеем. Перестаём радоваться каждому дню, проведённому вместе, как какому-то чуду. Перестаём смотреть друг на друга. Перестаём видеть и слышать. Ведь какой смысл радоваться тому, что имеешь «сейчас», если есть это идиотское «всегда»? Значит, всегда успеем. Всегда сможем. Всегда наверстаем. Чёрт возьми, нет никакого «всегда», понимаешь? Я не знаю, как долго – но это не навсегда. У тебя должно быть ощущение первых кадров «Титаника» - солнце, улыбки, надежда, маленькая статуя Свободы на горизонте, и ноющая тоска от того, что корабль уже идёт ко дну. И, наверное, только тогда будет какой-то призрачный шанс, что нам удастся остаться на плаву как можно дольше. Я хочу жить каждый день как последний день рядом с тобой. Прежде чем я скажу тебе «Ну, вот и всё…» Прежде чем у нас с тобой не останется ничего, что…
…Я резко дёргаю руль чуть вправо, машина виляет, успевая пропустить между колёс что-то похожее на мужской ботинок. Странно, что я не заметил его раньше. Утром, когда асфальт кажется особенно ровным, холодным и пустынным, не заметить их сложно: два ботинка на Садовом, безмолвная, а от того особенно жуткая примета ночной трагедии. Один лежит с краю, а второй – посередине, практически на двойной сплошной.