Когда кончается детство
Наверно у всех и по-разному, хотя периодически слышишь одно и тоже: когда уйдем со школьного двора, когда перестаем играть в куклы, когда сами становимся родителями… Да, к сожалению, люди взрослеют очень быстро, а большинство и старается быть старше поскорее, только зачем? Разве им мешает цветной мир, разве мешают чувства, пусть порой и горькие, разве мешает что-то делать необдуманные поступки, которые на деле оказываются самыми верными? Почему перестает болеть и сострадать душа, и исчезает детское любопытство познания мира, людей и самого себя. Кто мешает быть честными, откровенными и искренними? Неужели взрослая жизнь? Думается, чем дольше длится детство человека, тем совершеннее он, и неуязвима душа его. Услышала недавно из уст батюшки хорошую метафору «тромбофлебит души». Верно, как никогда, затрамбовываются не только наши сосуды, но и главный сосуд нашего тела - душа. И высыхает, и становится равнодушной к чужой боли и радости. Зачем я это пишу? Наверно для себя или про себя, а может о других или для других.
Для меня хранительницей моего детства являлась мама. Как ни странно и смешно, но взрослой я стала в 52 года, когда моей мамочки не стало. Оплакивая до сих пор такую тяжелую утрату, я оплакиваю свое пятидесятилетнее безалаберное, прямолинейное, даже можно сказать маргинальное детство, где не было для меня слов «возможно, вероятно, может быть», а были только «да» и «нет». И почему же не быть такой, если за твоей спиной стена, защита и любовь, а над головой родное крыло и кров своей мамочки – единственной для тебя и неповторимой.
Она до конца оставалась заботливой и любящей матерью: мучаясь, весь май, оттягивала даже смерть свою, лишь бы ее доченька позагорала на Волге, лишь бы поела первой клубнички с дачи. Ведь, я так редко была в это время года у нее.
Прошло уже два месяца, но я постоянно разговариваю с ней, рассказываю все свои новости, а больше шучу, так как она была непревзойденным мастером, как и бабушка, тонкого юмора. В последние месяцы люди вереницей ходили в ее кабинет-спальню, который я тоже, шутя, прозвала мавзолеем.
- Ну, все, - говорила я с утра маме, – мавзолей открылся. И мы с ней смеялись. Тут же появлялись ее многочисленные подружки, знакомые, родственники, соседи. Мама со всеми, как всегда шутила, скрывая от всех невыносимые боли, а под конец обязательно говорила: «Приходите обязательно на мои похороны!» Вот такой у нее был неподдельный юмор.
Они все пришли, мамочка, все. И очень скучают сейчас без твоего общения.
Около твоей кровати всегда стояли цветы, а сейчас они стоят около портрета. Эту фотку я сделала в поезде. Это ты смотрела на меня, это ты мне подарила тот необычайный по выразительности взгляд: полный веры, смешливой проницательности, искрящего задора и бесконечной любви! Хотя ты уже знала, что неизлечимо больна.
- Мамьё, привет! Ты жива? – кричала я ей бодрым голосом, входя в квартиру.
Это мы с братом в детстве переделали слово «мама» на французский манер, делая ударение на последнем слоге, складывая при этом губы в трубочку, и до бесконечности протягивали последнюю гласную. Почему-то «маман» нам не нравилось. И теперь я вхожу в квартиру и кричу с порога ее портрету: «Мамьёёёёёёёё, привет! Ты жива?»
Жива, жива, конечно, жива! И ты не умрешь никогда! И не верь в эту чушь, которую я написала выше, что у меня кончилось детство. Никогда я не буду серьезной и взрослой, никогда я не буду занудой, брюзгой и ханжой, беспринципной и корыстной. И никогда от меня не уйдет детство, потому что я чувствую твою близость, заботу и защиту, твою любовь и юмор, твое ласковое крыло, твою иронию к смерти.
Я тебя очень люблю, мама.