Я с детства был болезненным ребенком. В три года переболел желтухой (гепатитом) и пораженная печень затормозила мое физическое развитие. Воспоминания моего детства – это быстрая усталость при любой физической нагрузке, и, как результат, постоянные издевательства сверстников, которые на порядок превосходили меня в детских играх.
Поэтому я не любил играть со сверстниками (кому интересна игра, если знаешь, что победить шансов нет.) Наибольшее удовольствие мне доставляло тихое созерцание природных процессов. Я мог часами наблюдать за работой муравьев или течением ручья. Долгое созерцание приводило к тому, что меня вдруг посещало озарение, я начинал понимать скрытые процессы и предугадывать дальнейшие действия.
Став взрослее, я стал вмешиваться в эти процессы, муравьям подставлять препятствия, ручьям менять русло. Я мог днями напролет возиться с родниками, которые во множестве текли из-под канала. Перегородив русло родника, я строил сложные системы акведуков, при помощи которых течение десятки раз пересекало само себя.
Ещё старше я вошёл во вкус рыбалки. Это было состязание с рекой и рыбой, и я почти всегда выходил победителем.
В первом классе мать вмешалась в мой процесс познания мира. Она стала у меня за спиной с ремнем в руках, и контролировала каждый штрих в моей тетради. Она добилась своего, в первом классе я был круглым отличником, но она внушила мне такое отвращение к учебе, что со второго по третий класс я был круглым двоечником. Мои друзья удивлялись. Такие слабаки, как правило, отличники, а ты двоечник.
А всё дело в том, что я в это время жил у бабушки, а та не осуществляла такой жесткий контроль. В первом классе изучив несколько слогов, я понял принцип чтения, и дальше стремительно обогнав всех, научился читать и к новому году уже самостоятельно прочел Волшебника Изумрудного города. Играя в Чижика, я за один день запомнил счет на десятки, сотни и тысячи, научился складывать по разрядно, и мне стало неинтересно учиться. Слишком медленно они продвигались вперед. Физкультура мне тоже была неинтересна, на канате я не мог подняться даже на длину вытянутой руки.
Зато я упивался уроками труда. Вначале вышивание крестиком, потом вязание (я связал не одну пару носков), потом выпиливание, бабушка усердно поставляла мне инструмент и материал. У нас в доме появились всевозможные рамочки, шкатулки и прочая красивая мелочь. Наступила весна, и бабушка мне купила настоящий взрослый велосипед. Я не мог на него сесть, но я сразу научился ездить на нем, просунув ногу под раму.
Потом наступил черед моделирования. Я начал с лодочек и корабликов, потом в продаже появились комплекты для сборки планеров и резиномоторных самолетов, и я увлекся ими.
Но тут мои родители закончили обосновываться в большом городе и забрали нас с братом. Мы попали в краевой центр. Это был иной мир.
Первый месяц я целыми днями катался на трамвае, осваивая все пять маршрутов. Иногда я доезжал до конечной остановки, выходил и возвращался обратно пешком. Я был первооткрывателем, открывая для себя улицы, здания, пруды, скверы и парки.
Наступило первое сентября. Я пошел в четвертый класс. Я привык обходиться без друзей, и поэтому новое место меня особенно не тяготило, а город я освоил гораздо лучше его коренных обитателей. Было время всеобщего энтузиазма и подъема. Ещё не забылась в памяти у людей победа, мы были первыми в космосе, стремительно улучшалась жизнь. Все верили, что мы будем жить при коммунизме, хотя слабо представляли, что это такое. Главное, что была красивая идея, и она постепенно воплощалась в жизнь.
К этому времени, и моя печень справилась с последствиями прошлой болезни. Я начал есть с аппетитом и на мои кости, наконец, начало нарастать мясо. Пропаганда советского образа жизни работала во всю, и я знал о существовании дворцов пионеров. Я отправился на их поиски и без труда отыскал самый крутой, расположенный в громадном здании напротив крайисполкома.
Старинные громадные резные двери в это здание я открывал долго, пока мне не помог проходящий прохожий. Громадный вестибюль, пустые коридоры были страшны, но я всё-таки нашел людей, заглянув в одну приоткрытую дверь. Это был судомодельный кружок, руководитель сразу меня записал и тут же пристроил к делу. Я начал каждую неделю, по два раза посещать этот кружок и вскоре освоился в этом здании. На следующий год я записался в авиамодельный кружок.
Мать была занята на работе, не могла меня контролировать, и я вкушал все прелести свободной жизни. Нарастающее мясо превращалось в мышцы, я начал получать удовольствие от физкультуры. Помню свой восторг, когда обнаружил, что я могу с каждым разом забираться все выше и выше по канату. Мы вскопали у моего такого же хилого друга на огороде грядку, установили планку, расчистили дорожку для разбега и начали тренироваться прыгать в высоту. Это был месяц энтузиазма подъема сантиметр за сантиметром планки на рекордную высоту. И урок физкультуры, на котором мы с другом, к удивлению преподавателя и одноклассников, легко преодолевали высоту за высотой и в конце урока соревновались только друг с другом. Нас зауважали… и принялись бить.
Били и до этого, но мы не сопротивлялись. Теперь же мы начали давать сдачи. Возвращались домой все в кровоподтеках, синяках и ссадинах, но наши враги выглядели хуже. Последнее слово всегда оставалось за нами.
Я оставил техническое творчество и пошел в спортивную школу. Естественно в секцию бокса. На боксе я понял, что это не мое. Я просто не мог бить, у меня не было (как сказал тренер) спортивной злости. Мне было жалко бить людей. С бокса я ушел. Тренер чуть не плакал.
- У тебя же уникальные физические данные. Твои руки ненормально длинны. При соответствующей технике, тебя никто не достанет, а ты достанешь всех.
Это было время подъема бокса. В нашей секции тренировался сам Будкеев. (Помните у Высоцкого: «Удар, удар, ещё удар, удар, удар и вот, Борис Будкеев, Краснодар проводит апперкот…»
Но я не мог бить просто так людей и перешел в секцию велоспорта. К этому времени мы с другом отстояли свое право беспрепятственно ходить по улицам, все поняли, что затрагивать нас, себе дороже, и драки прекратились. Я перестал бояться боли и научился пресекать любую драку в корне, просто уходя от конфликта. (Когда нет страха, противник это чувствует, и сам начинает бояться).
А в шестом классе я подружился с евреями, братом и сестрой. Мне попытались было указать, что с ними дружить не стоит, но я уже был неподконтролен, и начхал на всевозможные угрозы. После уроков я шел к ним домой (у меня никого дома не было) и мы вместе делали уроки.
Мы тянулись друг за другом, возникла атмосфера состязательности. Они зарабатывали пятерки, я перенимал их методику, и незаметно для себя выбился в отличники. И начались чудесные школьные времена. Семен (Соломон) и Шурочка (Александра) показали мне, что домашнее задание можно делать на уроках, если быть чуть-чуть пошустрее. Что если читать учебники вперед, то так даже интереснее, и ждать не надо, когда тебя спросят, нужно самому участвовать в процессе и зарабатывать целенаправленно пятерки (кто первый решит, кто вызовется к доске…)
Мне стала хватать времени школьных занятий, дома я вообще забывал об учебе. Мать такое положение дел возмущало (ты когда будешь делать уроки?…), но у меня был весомый довод – одни пятерки в дневнике. В конце концов, преподаватели перестали нас спрашивать.
Однако мои друзья были евреи. Я не обращал на это внимание, но другие… Я не знал тогда, что существуют разнарядки. При любом наборе шла статистика: рабочих столько-то, крестьян (колхозников) столько-то, интеллигентов – столько-то, членов КПСС, членов ВЛКСМ, беспартийных и т.д. Национальность тоже учитывалась, как правило, чем диковиннее происхождение, тем больше шансов, но не у евреев.
Евреев старались не пропускать ни куда. Особенно после того, как они все устремились в Израиль, а тот в 1967 году начал войну против дружественных нам арабов.
Поэтому я получил фору. Девятый и десятый класс у меня остался в памяти как время сплошной общественной деятельности. На уроках я появлялся как редкий гость и стал, чуть ли не личным порученцем одного из завучей. Я заведовал радиоузлом, вел утреннюю линейку, был президентом клуба интересных встреч (организовывал встречи со знаменитыми личностями), был членом школьной команды КВН, участвовал в городских и краевых олимпиадах по математике и физике, был школьным королем Химии (у нас учредили и такое звание). А ещё я увлекся радиотехникой. Радиоэлектроникой её ещё тогда нельзя было назвать: колебательные контура, емкости, индуктивности (катушки и конденсаторы), сопротивления, лампы, первые транзисторы, переключатели, выключатели, реле, газоразрядные индикаторы. Но я собрал свой первый радиоприемник, потом усилитель, потом реле времени…, на большее времени не хватило, я пошел служить, на флот.
Между этими делами, я ещё научился играть на гитаре, в начале семиструнной, а потом шести, и неплохо пел, аккомпанируя себе, песни входящего тогда в моду Высоцкого (в основном из кинофильма «Вертикаль»)
Я стал моряком. На флоте, благодаря хорошо развитому музыкальному слуху, меня отобрали в гидроакустики. Но к этому времени радиоэлектроника шагнула далеко вперед и чуткое ухо заменили электронные приборы. Музыкальный слух был и у трактористов, и сапожников, и пастухов, а вот тех, кто с радиотехникой на ты, было считанные единицы. И я в том числе. Меня сразу выделили преподаватели из общей массы, и когда после обучения шло распределение по флотам, я остался в учебном отряде инструктором. Вся наша рота загремела на острова Северного Ледовитого океана на береговые станции, которые в постоянном режиме прослушивали воды вдоль всей границы нашей необъятной Родины!
Я был инструктором целых полгода. Моя работа сводилась к строевым занятиям во время курса молодого бойца, уборки класса и включению и выключению учебной аппаратуры во время занятий. Через полгода меня тошнило от этого однообразия. И тут пришло распоряжение командования, чтобы все инструктора прошли стажировку на кораблях. Я попал на большой противолодочный корабль (БПК) «Комсомолец Украины». Было тяжело, но интересно. Больше всего мне понравилось, что в первый же день я должен был приступить к изучению устройства корабля. Командир радиотехнической службы мне сказал:
- Пока ты не будешь знать расположение каждого боевого поста, запора каждого люка, и ручки каждой двери, ты будешь угрозой для живучести корабля. Поэтому тебе неделя срока, а экзамен будет принимать старпом.
И я получил доступ ко всем дверям и помещениям (кроме поста шифровальщиков). Через неделю громадный корабль перестал быть для меня замысловатым лабиринтом, я четко представлял в любой точке, где я нахожусь, и как мне оттуда выбраться.
И я неожиданно стал популярен у экипажа. Произошло это в первый же вечер. Когда я улегся в матросском кубрике на отведенную мне подвесную кровать с пробковым матрасом, началась вечерняя процедура воспитания молодых. Только что прибывших из учебки салаг годки (морские деды) заставляли каждый вечер выкрикивать количество дней, оставшихся до ДМБ (дембеля). Салаги (молодые матросы) считали унизительной эту процедуру и сопротивлялись. Я видел, что очередной салага, слишком уж рьяно упирается и дело может закончиться мордобоем.
Я поднялся, подошел к установленной посреди кубрика банке (табуретке) и попросил годка разрешения мне «поприветствовать моих старших товарищей».
Все опешили, а он сказал, что я не обязан, потому, что перевалил на второй год и вышел из разряда салаг.
Я сказал, что конечно, если нельзя, то я не буду, но разве запрещено приветствовать сослуживцев не зависимо от срока службы. Всем стало интересно и меня пропустили к пьедесталу. И я устроил представление в духе выступления Ленина с броневика.
Суть моего выступления сводилось к той гордости, которую я испытываю, поздравляя своих старших товарищей с приближающимся знаменательным событием и бла-бла-бла…
В общем, вышло красиво, зажигательно, и все восторженно заорали ура, когда я в конце выступления выбросил кулак вверх. Годкам понравилось мое выступление, потому, что было неординарно и от души, салагам, потому что они поняли, что это унизительное занятие можно воспринимать наоборот, как право на выдумку и шутку.
После этого каждый вечер уже не годки загоняли, а сами салаги выстраивались в очередь и изощрялись в красноречии и остроумии.
На корабле мне понравилось, и когда я вернулся после стажировки, то поскандалил со своими мичманами в учебке, и написал рапорт с просьбой о переводе меня на действующий флот.
Но вернемся к теме рассказа. И так, мы остановились на том, что ключом к моим успехам в начале жизни стало слабое здоровье. Оно научило меня быть внимательным, находить во всем закономерности и использовать их для нахождения кратчайшего пути к намеченной цели.
Пропущу оставшиеся два года службы. То, через что я прошел, тема для повести или цикла рассказов, поэтому не буду отвлекаться. Вернемся к повествованию. Демобилизация.
На флоте – сухой закон. Были редкие выпивки, но на берегу, в увольнении, и то жесткий контроль при возвращении. А тут свобода, пей не хочу. Ехали мы на поезде Севастополь - Свердловск. Отходил он в восемь утра, а вагон-ресторан открывался в десять. Так до десяти, до самого Семфирополя ехали мы на сухую.
В Семфирополе один дембель побежал в вагон-ресторан, а другой на перрон. Оба принесли, оба крепленое вино. Один пять бутылок Цимлянского, другой пять бутылок Айгешат, по 750 грамм, а нас было четверо. Но,… все пропьем, а флот не опозорим!
Очнулся я на переправе через Керченский пролив. Была глубокая ночь, все спали, в том числе и мои пьяные товарищи. Я выбрался из вагона, постоял на палубе парома. Холодный ноябрьский ветер пробрался сквозь бушлат и загнал меня обратно в тамбур вагона, где я и простоял до самого Краснодара, куда мы прибыли в пять утра. На перроне я ещё полчаса раскачивался, пытаясь стронутся с места, но домой я добрался без приключений, благо было раннее утро, а я раскошелился на такси.
Заканчивался 1972 год. Золотая пора социализма. Достаток пришел почти в каждый дом. И везде вино и водка лились рекой. Я ещё немного притормозил, когда восстановился на вечернем факультете, но тут подошла сессия, у меня получилось не только сдать все экзамены и зачеты, но и помочь многим товарищам, а они выразили свою благодарность через ресторан. Спасло меня слабое здоровье, которое тут же дало о себе знать головными болями и прыжками артериального давления.
Я перестал пить. Когда знаешь, что после этого будешь умирать, рюмка не идет в горло. Особого удовольствия от спиртного я не получал, а раскрепощаться в беседе и с женщинами я научился и без спиртного, поэтому бросил без сожаления, в отличие от моих более здоровых товарищей, которые годами пили в громадных количествах без особых последствий, а когда спохватывались, то были уже конченными алкоголиками. Таким образом, слабое здоровье второй раз сослужило мне хорошую службу.
Через некоторое время я понял, что вообще городской образ жизни мне вреден. Мне ещё не исполнилось и двадцати пяти, а я уже был гипертоником, стоящим на диспансерном учете в нашей районной поликлинике. Распорядок дня, образ питания, гиподинамия – всё это давило и давило на меня. Тем более произошло разочарование в интеллигентных людях, которыми я считал проектировщиков. В рабочем классе я и не очаровывался, но заработки на заводе были выше в несколько раз. Я нашел жену, готовую за мной хоть куда, подкопил денежек на черный день и сорвался жить в лес. Это отдельная тема. Скажу лишь, что когда проходил собеседования с людьми, от которых зависело, жить мне там или не жить, они все задавали один и тоже вопрос:
- А ты не сектант?
На мой ответ, что нет, они спрашивали:
- Так чего от людей бежишь?
На что я отвечал:
- Не от людей бегу, а от суеты. Здоровье слабое, вот и хочу жить на природе.
С таким доводом они соглашались, но, тем не менее, до своего кордона я год добирался, и попал туда только потому, что его передали лесному техникуму, и там некому было жить. И каждый раз довод о слабом здоровье снимал все вопросы, хотя тут же возникали встречные:
- А как ты собираешься выжить в лесу со слабым здоровье?
Это был 1975 год. Все малые хутора и деревни сворачивались, люди тянулись к благам цивилизации, шло массовое переселение в города и крупные населенные пункты.
Так мое слабое здоровье третий раз сослужило мне хорошую службу.
Тема моего пути на кордон, его восстановления и жизни на нем опять-таки требует отдельного изложения. Скажу только, что первая же зимовка на кордоне сняла с меня все заботы о здоровье. Это как в кинофильме «Майор Пейн». Болит нога? Сейчас забудешь о ноге. Ломает палец, и под крик «О мой палец!» сообщает «Вот, о ноге и забыл».
Пришлось выживать, в буквальном смысле слова, а когда перевел дыхание, выяснил, что болячки все прошли.
Года через три я возвращался из Краснодара рейсовым автобусом. На подъезде к развилке, где начиналась лесная дорога к моему кордону, услышал как одна женщина, сидящая впереди меня, говорила другой:
- Там кордон восстановили. Мужик поселился. Он уже умирал. Туда помирать приехал, а потом выздоровел и сейчас живет и никаких болезней.
Ещё не наступил восьмидесятый год. Ещё было время торжества коммунистической идеологии. Никакого шарлатанства и мракобесия в виде народных целителей и экстрасенсов. А медицина всесильна, если врачи не помогли, ничто уже не поможет… Так я начал становиться местной легендой.
Шли годы, на кордоне организовали небольшое лесничество, специально для организации учебной практики студентов. Я начал с азов лесного дела. Работал лесорубом, лесником, мастером леса, техником-лесоводом, и учился, учился, учился… Учился по книжкам, учился у профессоров, учился у товарищей, учился у стариков, и все больше убеждался, что хорошее здоровье – это скорее наказание, чем награда.
Все чаще мне встречались такие же, как я люди, которые при слабом здоровье достигали значительных результатов. Ярким примером тому были лесничие. Лесничий руководил всем лесничеством, как капитан кораблем. Как и капитан корабля, лесничий не становился сразу им. Он проходил выучку, как правило, с самых низов.
Первый лесничий, назначенный в наше школьное лесничество был крупный здоровяк, гордящийся своим непробиваемым здоровьем. Могучего телосложения, розовощекий он хвастался тем, что может бутылку водки выпить из горла одним глотком, и ни в одном глазу. О его любовных победах ходили легенды, и он их нисколько не отрицал. Продержался он один год. Понакосячил в документах, попал в скандал с одной преподавательницей и его убрали. На смену ему пришел Андреевич, щупленький, серенький мужик.
Он во всем соблюдал меру, пил травяные настои, но не отказывался и от спиртного. Поднимал стаканчик со словами: «Здравы будем, славяне!», и учил меня:
- Не отказывайся ни от чего, но знай меру, а то люди бросаются из крайности в крайность: то обжираются, то голодом себя морят.
Здоровяк умер через год, после того, как его убрали от нас. Внезапно. Стоял и упал. А Андреевич?
В 2005 году, уже работая в краевой администрации, мы организовывали празднование дня работника леса. Администрация расщедрилась и организовала торжества в краевом театре музыкальной комедии (оперетты). Каково было мое удивление, когда я встретил среди приглашенных Андреевича. Он был уже давно на пенсии, но выглядел так, как будто прошел только год, а не двадцать пять лет. Всё такой же щупленький, серенький и… такой же жизнерадостный. И так же ни в чем себе не отказывал, но в меру.
Вот я и сделал на склоне лет вывод: здоровые люди не ценят свое здоровье и тратят его попусту, а когда приходит болезнь, они не умеют с ней жить и быстро умирают, а слабые ценят здоровье, берегут его, с болячками находят компромисс и живут… долго и счастливо.