Вино было кислым, тушеные овощи отдавали плесенью и крысами, сырые факелы по стенам чадили, не давая света, а лишь наполняя комнату удушливым дымом. Жутко хотелось спать. Болело плохо перевязанное плечо. И в довесок ко всему голос бродячего менестреля, решившего порадовать балладой собственного сочинения местную публику, из всех возможных достоинств обладал только одним: он был настолько визглив, что без труда пробивался прямо в мои уши сквозь неумолчный гул пьяной болтовни, вскрикивания нещадно щипаемых, а кое-где и открыто лапаемых служанок, крики и возгласы начинавшихся и затухавших споров и драк – в-общем всего того шума, что может наполнять самый паршивый из придорожных трактиров.
Я потер раненое плечо и поудобнее переложил перевязь Нойора, чтобы не давила на рану.
- Мужик, чего хмуришься?! – подкатил ко мне какой-то тутошний, судя по виду, «бычок». Он еле стоял, держа в руках две полные кружки с местной бодягой, по ошибке называемой пивом. Верно оценив мое молчание, «бычок» полез в амбицию:
- Ты, что меня не уважаешь?!
- Ага! - согласился я, и чтобы избежать дальнейшей эскалации конфликта и ненужного к моей персоне внимания, чуть привстал, схватил «бычка» за затылок и приложил о столешницу. Пиво расплескалось по сторонам, обрызгав даже не обративших на это внимания «соседей», «бычок» хрюкнул сломанным носом и сполз на пол. Шедший мимо наемник, судя по одежде – из местных графских ухорезов, запнулся о «бычка» и с проклятиями запинал бесчувственное тело под стол. Не сочтя себя вполне удовлетворенным, он воззрился на меня, но поймав взгляд, предпочел обрушить свой гнев на кого-нибудь другого. Он схватил выроненную «бычком» кружку и раскрошил ее об голову сидевшего к нему спиной представителя местного сброда. Тот как сидел, так и стек на пол. Друзья пострадавшего сочли себя оскорбленными и наемник схлопотал по морде сразу от двоих. Летел он долго, и во время полета пребывал в полном здравии, ну или по крайней мере в сознании, потому, что благим матом орал почему-то:
- Измена!
К сожалению его полет, а равно как и крик, прервала стена, в которую он воткнулся прямиком макушкой. Видимо от удара наемник потерял сознание потому, что, сползя по ней, под ней же тихо и мирно остался лежать. Как оказалось, в таверне он был не один из служивых. Из-за соседнего столика поднялись еще четверо и грозно хмуря брови, двинулись к обидчикам. Те, заметив приближение сил противника, открыли по ним огонь из всего подручного оружия: от посуды до более или менее подъемной мебели. Естественно, что будучи в сильном подпитии попасть туда куда целились они могли лишь случайно. Один из наступавших схлопотал табуреткой в нос и пал на поле боя. Остальные снаряды, падая в разных местах полутемного зала, подобно искрам разжигали там пожарища междоусобиц. Оставшиеся трое наемников не обращая внимая на свои потери и начинающуюся всеобщую свалку, перешли на бег и через секунду слаженно врубились в ряды защищавшихся.
Над поднявшимся гамом какое-то время еще властвовал голос бродячего певца, но потом кто-то решил, что в кабаке и без того хватает шума, и менестреля ничтоже сумняшеся отоварили кочергой по затылку. Визгливый служитель муз свел глаза к переносице и плавно, как осенний лист, опустился на пол. Упав, впрочем, поближе к пивным бочкам.
- Профессионал, - оценил я его поступок, отклоняясь от пролетевшей мимо кастрюли: хозяин кабака и его присные включились в общее веселье.
- Вот теперь можно и уходить, - сказал я самому себе и по стеночке - по стеночке пробрался к выходу. Незаметно выскользнув на улицу, я быстро перешел на другую сторону и затаился в тени подворотни, наблюдая за дверями кабака.
Драка вышла долгой. Веселились все - местные и приезжие от души: звенела разбиваемая посуда и вылетающие стекла, слышались звучные шлепки и грохот падения бесчувственных тел, стоны тех, кто смог покинуть поле брани своим ходом и теперь кто на двух, кто – на четырех костях убирались подальше, визг служанок и отборный мат.
Что ж, если у моего «топтуна» и это не отобьет желания следить за мной, тогда я ничего не понимаю. А ладно, хватит врать самому себе – все я прекрасно понимал. Просто уж очень не хотелось, чтобы это было на самом деле. Где-то я прокололся. И этот «топтун» не по собственной воле следил за мной. Вот только кто его послал? Уважаемый Гед? Или не менее уважаемая Лидиса? И у старого лиса и у его во всех отношениях достойной внучки хватило бы мозгов сложить «два» и «два» и получить правильный ответ. Вот только если шпик был послан внучкой это полбеды: уплыви я острова и ничего она мне не сделает. Поскольку отлучена от Совета. А вот Повелитель Драконов (чтоб ему не кашлялось!) способен стереть меня в порошок. Буквально.
Впрочем, и началось это мое предприятие тоже не очень удачно.
В Горн корабль, нанятый мной, вошел уже глубокой ночью. Я до хрипоты ругался с капитаном, который когда стало темнеть велел убрать паруса, бросить якорь у одного из прибрежных островов и стал выставлять вахтовых, хотя вдали уже виднелась земля. Только часа через два мне удалось уломать этого упрямого осла, и корабль двинулся к берегу.
В порту полчаса к ряду мне пришлось беседовать с не в меру подозрительным и жадным капитаном стражи, весьма неоригинально вымогавшим у меня взятку. Спор впрочем шел не о факте взятки, а ее размере. Этот барыга потребовал аж двадцать монет! В то время как обычная официальная въездная пошлина всего одна монета, а неофициальная – пять. Сошлись на семи монетах и бутылке недурственного вина, которую я спер на корабле. Когда деньги и товар перекочевали к своему новому хозяину, причем вопреки законам торговли почему-то к одному, я, наконец, обретя, желанную свободу, забрел в ближайшую таверну. Заплатив оборзевшему кабатчику втридорога, снял комнату и завалился спать.
Проснулся ранним утром от криков доносившихся из соседней комнаты. Вслушавшись в поток женского визга и малоразборчивой ругани, я понял что мой сосед выпроваживает шлюху недовольную оплатой. Путана попалась наглая, шумная и упертая. Послушав ее завывания где-то минут пятнадцать, я вскочил, высадил ногой дверь в соседнюю комнату, и схватив охреневшую проститутку за шею, вышвырнул ее в окно. Шлюха грохнувшись на грязную мостовую, вскочила и не отряхиваясь полезла обратно в комнату, крича что-то о моих яйцах. Только вылетев в окно вторично, в этот раз в обнимку со стулом она унялась, сведя глаза к сломанной спинкой стула переносице.
- Какого х… - ее бывший клиент попытался возмутиться, за что и схлопотал в нос и успокоился в дальнем углу комнаты.
Оттолкнув прибежавшего на шум хозяина, я вышел из комнаты.
- Взять его! – завопил трактирщик своим мордоворотам, давившим мух у входа. Амбалы встали и с меланхоличным видом двинулись ко мне. Один чуть впереди.
- Все-то меня, сиротинушку, обидеть норовят, - оскалился я. Не останавливаясь, пнул первого охранника в колено, отчего оно, влажно хрустнув, выгнулось в обратную сторону. Амбал взвыл и повалился на пол. Второй мордоворот благополучно споткнулся об своего незадачливого напарника. Вообще-то он успел выставить руки и принять упор лежа. И тут же уткнулся лбом в пол, матерясь и прижимая к себе локоть сломанный моим сапогом.
- Держи в… - снова заверещал трактирщик, но поймал лбом скамью и больше не возникал.
Стоит ли говорить, что после такого начала дня мне оставалось только делать ноги из этого паршивого городишки. Путь до Северных ворот и сами ворота Горна я миновал без помех, благо что, вопреки обычаям провинциальных поселений, новости здесь распространялись медленно.
Я бодро шагал по зимнему проселку. Минут через пятнадцать меня нагнал мужик на санях. Объехав меня, он натянул вожжи:
- Тпру-у, Карай! – и, подождав пока я поравняюсь с ним, спросил: - Куда путь держишь, уважаемый?
- Прямо, - усмехнулся я.
- Ну, до развилки по пути, - улыбнулся в ответ мужик и хлопнул по душистому сену, которым были устланы сани: - Садись, подвезу.
- Я на мели, - честно признался я.
- Не все деньгами меряется, – отмахнулся мужик: - Садись. Вдвоем и дорога вдвое короче.
И когда я, подобно ему, удобно устроился в санях, мужик понукнул коняшку:
- Но, Карай! Пошел!
Конь уперся ногами, навалился грудью на хомут, и сани со скрипом тронулись, постепенно набирая ход.
- А что про разбойников слышно? – задал я интересовавший меня вопрос.
- А что им, проклятым, будет? – пожал мужик плечами: - Тех, кто побогаче нещадно грабят. Раньше-то простой люд и не трогали вовсе. Купцов все больше щипали. А вот как тракт обезлюдел, да зима наступила, так эти душегубы и на деревни нападать стали. То скотину порежут да уволокут, то девок попортят, а то и вовсе деревню сожгут. Совсем житья не стало.
- А власти что же? – поинтересовался я.
- А что им? – горько сказал мужик: - Не их ведь дома грабят. Вот когда купцы совсем ездить откажутся, да мы весной налог не сдадим вот тогда, может быть и почешутся. Пришлют отряд мечников. Как позапрошлый год.
- Помогло?
- Да где там! – воскликнул мужик: - Ты думаешь, эти дармоеды хоть нос за плетень сунули? Как пришли, так и разбрелись по домам. Пои-корми их. Да не дай Бог, дочка или жена пригожие. Ну, сам понимаешь…Эх! – мужик только рукой махнул.
- Ясненько - только и сказал я.
Помолчали. Лошадка резво бежала по проселку, взбивая копытами укатанный снег, скрипели полозья саней, светило солнце, а легкий морозец вился паром у рта. Вдруг лошадь с храпом шарахнулась в сторону. И встала как вкопанная. Мужик вскочил в санях, хватаясь за топорик, но тут же облегченно выдохнул и помянул пресвятую Деву.
- Олень, - кивнул он на дорогу перед нами. Я поднялся и успел увидеть, как неторопливо огромный самец пересек дорогу и скрылся в лесной чаще на другой стороне.
- Охота этой зимой знатная будет. Госпожа Лидиса распорядилась разрешить охоту. Не без меры, конечно. Да и денежку придется заплатить немалую. Но оно того стоит. Одними мехами можно не сто крат, понятно, но сам-трое эту денежку отыграть, - улыбнулся мужик, садясь и вытаскивая откуда-то из недр огромной собачьей дохи кисет с табаком. Предложил мне, но получив отказ, сноровисто набил трубку, свесившись с саней, чиркнул кресалом и раскурил ее. Махнул трубкой куда-то в лес и, выдохнув ароматный дым, сказал: - Черную-то Охоту вишь этой осенью маги извели. Так зверья понабежало видимо-невидимо. И зайцы, и олени, и глухарь, и тетерев, и кабаны, и лисы. Даже рысей охотники видели. Ну и само собой волки пришли. Куда ж без них-то?! Людей пока не трогали – лесной живности хватает, но попугать – попугали. Я и сейчас-то думал - на серых напоролись. У нас тут как раз стая ходит.
- Большая? – спросил я.
- Да не очень, - покачал головой мужик, понукнул коня и пустился в долгие пространные размышления о волках, медведях, лисах и прочей живности. Я больше молчал, лишь изредка вставляя слово-другое, но мужик – явно сам заядлый охотник, нуждался не в разговорчивом собеседнике, а в благодарном слушателе, которому можно травить самые фантастические байки. Впрочем, будучи все-таки охотником бывалым, особо-то он и не завирался. Среди прочего он рассказал мне одну вещь весьма меня заинтересовавшую:
- Оружейники-то местные как прослышали о разрешении на охоту так сразу скумекали что к чему: чуть не каждую заимку приехали. Луки, арбалеты, ножи, кинжалы, остроги, рогатины – чего только не навезли. Один так и прижился в нашей деревне. Запал на одну вдову, поселился у нее, лавку открыл. Говорит, что будет скупать у охотников добычу, а осенью и грибы с ягодами брать будет. Мужик он ушлый, конечно. Но ведь в торговом деле без хитринки нельзя – прогоришь. А наших пока, что особо не обижал. Обвешивал, понятно, но по совести. Много не рвал. И слово держал.
- А чем он пока-то торгует? – спросил я.
- Сейчас-то? – мужик пожевал губами и усмехнулся: - Да пока, что больше все с вдовушкой балуется. Оно и понятно: Гретта – баба справная. Не девка уж, понятно, но все, что надо, все при ней. И посмотреть и подержаться есть за что.
- Чего ж во вдовах-то ходила?
- А кто этих женщин разберет? – пожал плечами мужик: - К ней многие сватались, но она всем отворот давала. Нет, понятно, что бабе без мужика тяжело. И по природе, и вообще по хозяйству – мужики-то к ней похаживали, но вот чтоб замуж за кого - даже слова не было.
- А жены как же?
- А …никак, - удивил меня мужик.
- В смысле?
- Она женатых сразу отбривала. Кто не понимал – долго потом на голову жаловался, - мужик рассмеялся: - У Гретты рука не легкая, а сковородки, как есть все - чугунные
- А оружейник чем ее взял? – удивился я.
- Дак я ж говорю: кто этих женщин поймет! – воскликнул мужик: - Сам из себя невидный, седой как лунь, ломаный по жизни. Мошна тоже, вроде не шибко туга. Бог ее знает, чем он Гретте полюбился.
- Ладно, с этим ясно, - махнул я рукой: - А чем он все-таки, ну …торговал.
- Сван-то? – переспросил мужик
- Оружейник, - поправил я.
- Ну я и говорю: Сван, - кивнул мужик: - Да больше все луками и арбалетами.
- Знаешь, что? - решил я: - Пожалуй, нам с тобой по пути. Хочу я себе лук приобрести.
- Так у тебя ж денег нет?! – поразился мужик и подозрительно сощурился: - Или ты меня обманул?
- Обыщи, - я поднял руки: - Ни монеты нет.
- А на что покупать собрался? – подозрительность мужика все еще топорщила шерсть на загривке.
- Договоримся, - пообещал я.
- Ну-ну, - с сомнением протянул мужик: - Странный ты.
Я лишь молча пожал плечами: мол, какой уродился. Какое-то время мы ехали молча, но потом мужик, опять раскурил трубку и погрузился в свои охотничьи рассказы. Рассказчик он был хоть и неумелый, но повидал много и, слушать его было интересно.
За разговором мы минули развилку, на которой мне надо было бы уйти направо, а мужик повернул лошадку налево.
- А далеко еще? - я воспользовался тем, что возница прервал свой рассказ, чтобы еще раз перекурить.
- Да нет, - мужик пыхнул трубкой: - Часок еще - и на месте будем. Слушай дальше, что было…
Где-то минут через сорок по сторонам дороги замелькали прогалины огороженных жердями выпасов, на открытых местах то тут, то там виднелись припорошенные снегом холмы стогов.
- Ваши? – кивнул я на них.
- Хратли Конововода, - со злостью отозвался мужик: - Богатей. И отменная сволочь доложу я тебе. Вот кого бы разбойникам пощипать. Да ворон ворону глаз не выклюет. Со своих гад три шкуры дерет, а перед бандитами на задних лапках ходит. Только, что голос, как собачонка, не подает. Всех дочерей заставил под главаря да его ближних лечь. Младшая его, Таина, тихая да забитая, позора не вынесла, да этой осенью и повесилась на овине. А этому гаду как и не было ничего. Будто и не его дочь без отпевания за церковной оградой похоронили. И как только земля его носит?!
- Она и не таких носит, - вполголоса проговорил я.
- И то правда, - согласился мужик.
А потом меня сморил сон. Проснулся я, когда сани миновали первый деревенский дом. Хотя это была скорее по окна вросшая в землю хибара: чуть ли не кое-как сложенная из разнокалиберных камней, увитая сухим и ломким по зимнему времени плющом, нахохлившаяся под большущей снежной шапкой наметенной метелями. Рядом с наклонившейся трубой, из которой вился легкий ароматный дымок, даже виднелось маленькое деревце. У покосившейся калитки, обеими руками взявшись за посох, стояла согбенная годами старуха. Сущая ведьма на вид: глаза колкие и не по старушечьи цепкие, согнутая горбом спина, длинный отполированный узловатыми пальцами посох на голову выше самой бабки. На ногах теплые подшитые валенки, выше – шерстяная понева, безрукавка (на первый взгляд заячья), теплая поддевка и войлочный колпак. Все старое, поношенное, но крепкое, местами тщательно и умело заштопанное. Около правой ноги сидела черная, ухоженная и холеная кошка, зыркавшая зелеными глазищами не хуже хозяйки.
Около бабки мужик чуть притормозил:
- Здравствуй, бабка Скарпсея!
Старуха лишь мельком глянула на него и махнула рукой: ни дать не взять на надоедливую муху, чтоб не мешала. Узловатый, похожий на тяжелый березовый корень, палец указал на меня и, старуха сказала:
- Помни!
Сказав так, она развернулась и, скрипнув калиткой, убралась восвояси.
Мужик недоуменно уставился на меня. Я с невозмутимым видом пожал плечами и сказал :
- Поехали.
Ну, не объяснять же ему, что как только старуха поймала мой взгляд я услышал под сводами черепа ее голос, предупреждавший: «Ни капли крови, латро! Ни единой! Не буди Того, Кто Спит» В растерянности я так же мысленно пообещал: «Хорошо.» И слова сказанные старухой вслух были уже ответом на мое обещание.
- Давно она здесь живет?- спросил я у мужика молча правившего санями.
Тот призадумался:
- А сколько себя помню – всегда здесь жила.
- А странности за ней водятся?
- А у кого их нет? – усмехнулся мужик и цепко посмотрел на меня: - Она знахарка, повитуха, врачевательница. Ей положено быть со странностями. Ты ведь тоже вон не лыком шит. А всего-то простой наемник.
- Не обо мне разговор, - поморщился я: - Просто…
Договорить я не смог. Под черепушкой колокольным набатом раздалось: - «Молчи, коль догадался!»
- Что «просто»: - переспросил мужик.
- Ничего, - я сжал большим и средним пальцами виски: - «Чертова ведьма! Могла бы и полегче!», а вслух спросил:
- У вас в деревне часто драки бывают?
Мужик пожал плечами:
- Да ни единой.
- Как так? – удивился я.
- Не принято это у нас – кулаками махать.
- А кто следит за этим? – не унимался я.
- Да никто. Я ж говорю - не принято это.
- А пришлые?
- А… - вот тут мужик замялся: - А не бузят они как-то. Сами.
- Ясненько, - пробормотал я и подумал: «Неужто все-таки нарвался?» Ответа не последовало, но я его и не ждал.
Последние четыреста лет упорно ходили разнокалиберные слухи: от смешных историй до страшных сказок – о некоей тайной то ли организации то ли ордене. Называния звучали разные: от «Знающих» до «Хранительниц». И число его членов варьировалось от десятков до тысяч. Только в одном все истории сходились – членам ордена приписывали сверхъестественные способности: чтение мыслей, мысленный разговор и способность управлять силами, которые могут стереть этот мир в порошок. Среди прочих способностей фигурировала и возможность стирания памяти неугодного человека. Всей памяти. Взрослый здоровый мужик превращался в пускающего слюни и гугукающего идиота. Понятно, что ни один рассказчик не мог привести никаких доказательств своим словам, но от этого слухов не становилось меньше. Дошло до того, что двести с хвостиком лет назад Совет отрядил специальную комиссию, чтобы или опровергнуть или подтвердить эти слухи. О начале работы этой комиссии я знал, а вот о результатах не слышал ничего. Полная тишина, словно бы все разом забыли о том, что эта комиссия и была вовсе. Не стоит, конечно, этот факт считать неопровержимым доказательством всемогущества этих пресловутых Хранительниц, но задуматься на сей счет все же стоит. Совет далеко не так просто остановить.
- Притормози, - попросил я мужика и, когда лошадь перешла на шаг, спрыгнул с саней: - Спасибо, - я махнул рукой оглянувшемуся вознице.
Мужик кивнул в ответ и тряхнул вожжами:
- Но, Карай! Домой.
Конь радостно прянул ушами и припустил вдоль по улице.
А я вернулся к въезду в деревню, к той самой избушке.
Я стоял у покосившейся калитки и удивлял себя тем, что не решался входить. Как студент перед дверьми экзаменатора, стоял и мялся с ноги на ногу, пытаясь хотя бы разозлиться, чтобы на тестостероне, все-таки толкнуть эту треклятую калитку и войти. Не получалось. На душе была такая тишина, что хоть «Ау!» кричи.
- Ну, заходи! Чего стоишь-то?! – раздался за моей спиной сварливый старушечий голос.
Я аж подпрыгнул, оборачиваясь и хватаясь за нож.
- Невежа он и есть невежа, - покачала головой давешняя старушенция, каким-то макаром сумевшая неслышно подобраться ко мне со спины. Еще и с двумя ведрами полными воды! Да от нее одной скрип должен был стоять на всю улицу. Я не говорю уж с довеском в виде ведер.
- Ты пропустишь меня или нет?! - взъелась старуха: - Ведра ить полные, а я не молодуха тебе – тяжести-то таскать!
Я молча посторонился.
- Тьфу, - сплюнула старуха, привычной ногой толкая калитку: - Хоть бы дверку приоткрыл старой женщине! Совсем ты одичал, Фреки. Как есть совсем.
- Эй! – от удивления я так опешил, что мой вопрос достался согбенной старушечьей спине: - Откуда ты мое имя знаешь?
- Имя? – переспросила старуха, поставив ведра на маленькое крылечко: - Разве ж это имя? Так, кличка, которую ты сам придумал. Как и всё остальное.
- Постой… - начал было я, но старуха, не слушая меня, отряхнула снег с валенок, взялась за веревочные ручки ведер и вошла в избу. Из приоткрытой двери донеслось: - Если хочешь спросить что-то – входи. Не стой истуканом. Не позорь перед людьми. А то скажут, что гостей за порогом морожу.
- Можно подумать тебя интересует, что подумают люди! – буркнул я, закрыв за своей спиной калитку и проскрипев снегом по заулку.
У крыльца я остановился, всем чем мог вслушиваясь, вглядываясь и внюхиваясь в потемки, царящие за низкой и широкой дверью.
- Да, я хочу тебя зажарить и съесть! – сверкнув клыком, единственным из всех оставшихся зубов, в дверном проеме возникла старушенция: - Девки-малолетки по первому делу женскому и то смелее тебя будут.
- Их ни разу не убивали, – парировал я.
- Ой, - поморщилась бабка: - Можно подумать ты три раза на дню умираешь!
- Мне хватило одного,- набычился я.
- А ты и распустил нюни, - усмехнулась бабка: - Как глуздырь малолетний, которого мамка по попке шлепнула.
- Ну, карга старая! – взъярился я: - Держись!
И не двинулся с места. Старуха, сложив сухонькие ручки на груди, с философски выражением на лице наблюдала за моими рыпаньями и попытками оторвать от земли ноги, которые ни дать ни взять намертво пристыли к ней.
- Натешился? – поинтересовалась она, когда я все же понял, что вырваться не смогу: - Войдешь? Или на сутки так оставить? День да ночь – глядишь умишка-то и поприбавится.
Я молча смотрел на нее. Не знаю, что уж она там разглядела в моих глазах, но невидимые руки прижимавшие меня к земле исчезли. Я, ни слова не говоря поднялся по скрипучей лесенке и, низко наклонившись, чтобы не врезаться макушкой в притолоку, вошел в полутемные сени. Остановился, давая глазам привыкнуть к полумраку и незаметно принюхиваясь. Пахло свежим снегом, водой, луком и зверобоем. А еще…летом. Нет, правда, если отбросить присущие любому дому запахи, то в сенях этой покосившейся избушки пахло теплым августовским полднем. Как будто стоишь на опушке березовой рощи, а перед тобой залитая ярким, теплым, но не обжигающим солнцем поляна, сплошь заросшая пахучим разнотравьем, которое только и можно встретить на лесных полянах: и васильки, и зверобой, и клевер, и медуница, и ромашка, и вездесущая манжетка, и редкий вереск. Пахло цветочной пыльцой, лесной прохладой, в которую шаловливый ветер задувал ароматы цветущей поляны, близкой водой (мне почему-то сразу подумалось о чистом лесном озере). Я даже услышал, как шелестит ветерок в листве деревьев, как с головки клевера с удовлетворенным гудением поднялся и улетел куда-то по своим делам большущий шмель. А еще звук легких шагов. И почувствовал спиной взгляд зеленых как листва берез глаз. Я обернулся и натолкнулся на пронизывающий взгляд старушенции. Ее глаза мрачновато отблескивали на уровне моих глаз. Сначала мне показалось, что бабка каким-то чудом выросла, но потом я обозвал себя дураком: это я войдя в сени спустился на две ступеньки вниз, а старуха стояла на пороге.
- А ты не безнадежен, - заключила карга, и, пошаркав старыми валенками мимо меня, вошла в низкую дверь дома. Шагая за порог, она не оборачиваясь, сказала:
- Пойдешь в дом - ведерки-те захвати.
И я, удивив себя, послушно поднял два нелегоньких ведра и, ногой открыв дверь, вошел. Не рассчитав, правда, с первого раза вошел маковкой прямо в притолоку. Поставил ведра за порог, а сам уселся на него, сжимая начинающие ныть виски.
- Совсем ты себя не бережешь, - раздался надо мной немного ворчливый голос знахарки. А потом на мои ладони легли ее сухонькие ладошки. От них повеяло легкой прохладой. С кончиков пальцем сорвались и умчались куда-то под своды моего черепа озорные морозные искорки, и…боль исчезла. Я, уже приготовившийся было свалиться с ног, изумленно прислушивался к самому себе. Ей-богу было такое ощущение, будто я заново родился. Я поднял взгляд на старуху.
- Это не надолго, - огорчила она меня, отнимая свои руки: - Вылечить тебя мне не дано. Так подлатать немного. Сознание ты теперь терять не будешь, но голову все равно береги. А то ты и так на нее обиженный.
Я молча кивнул.
- Вот и ладушки, - Скарпсея вытащила из печи чугунок с кашей, поставила его на стол, крупными кусками нарезала каравай, доселе накинутый полотенцем, достала из-за вьюшки солонку с хрусткой, серой солью, положила на стол деревянную ложку.
- Садись пообедай, а то разговор у нас с тобой долгий будет, - сказал бабка, кивая на лавку рядом со столом: - Садись говорю, - прикрикнула она видя, что я медлю: - Зря, что ли с самого утра кашу в печи томлю.
Я послушно сел за стол. Бабка сняла с печи другие валенки и, переобувшись, положила снятую обутку на печь. Развязала и раскинула на веревочке вдоль печи теплый платок. Достала из закутка прясло с веретенцем, оправила на голове завязанный наглухо черный платок и, перекрестившись, сноровисто принялась вить нитку из кудели.
Гедсбург. 06:30 утра. Замок Повелителя Драконов. Гед.
- Есть совпадение! - радостно сообщил искинт, когда ранним хмурым утром Гед вошел в свой рабочий кабинет.
Повелитель Драконов поморщился, но ничего не сказав, уселся в кресло и, не глядя, взял со стола бокал. Фужер тут же наполнился рубиновым вином. Гед поднес бокал ко рту и уже почти отпил, но повел носом и, передернувшись, посмотрел на плещущееся в бокале вино как на яд.
- Совсем распоясались, - буркнул он себе под нос и рявкнул, глядя на бокал: - Водки!
Жидкость в бокале мгновенно стала прозрачной. Повелитель Драконов со страдальческой миной опрокинул ее в себя и, зажмурившись, проглотил.
- Стареешь, брат, - с непонятной интонацией то ли жалости, то ли грусти произнес Феликс.
Гед отмахнулся. Но скорее от своего согласия со словами искинта, нежели от самих слов. Да и чего лукавить: раньше никогда так не болела голова с бутылки вина и, не так уж часто приходилось (о, проклятое мужское тщеславие!) внушать очередной молоденькой служанке, согревавшей его постель, мысли о фантастической ночи.
Господи, как же он нажрался вчера. Начал еще за ужином. Вернее, начал-то Гед как раз после возвращения с ежегодного Совета.
Когда, тонко чувствовавшая хозяина, Стремительная осторожно приземлилась на помост, Повелитель Драконов бросил поводья слуге и спрыгнул с притихшей драконицы. Уил, как всегда встречавший своего Повелителя, без слов понял, что твориться на душе у него и быстро шепнул что-то на ухо своему сыну. Тот стремглав умчался куда-то и когда архимаг вошел в свой кабинет, то, отстав от него всего на пару шагов, в помещение ввалился служка с целым ящиком крепчайшего вина. Играя желваками на скулах, Гед трясущимися от плохо сдерживаемой ярости вытащил пробку, наплескал пойла в бокал и одним махом выпил. Тут же наполнил второй и следом третий. Вино подействовало как, того и желал архимаг – четвертый бокал он еще помнил, но когда в пустой желудок рухнул пятый – память отказала. Проснувшись на следующее утро, Гед сжевал то, что стояло на столе, и снова целенаправленно напился до потери чувств. И так два месяца подряд.
Проснувшись вчера утром, архимаг почувствовал, что заботы дня сегодняшнего, а именно страдания бренного тела, насквозь пропитанного алкоголем и продуктами его переработки, в достаточной мере заслонили события прошлого. Но перед ужином в раздумиях гуляя по парку, Повелитель Драконов поймал себя на том, что вот уже четверть часа стоит над надгробием, под которым мог бы покоиться прах его сына. Если бы Мерлин оставил от него хоть горстку пепла. И за ужином Гед снова сорвался – виночерпий едва успевал наполнять его кубок.
И только когда опьянение перешло в стадию окосения, Гед тяжело поднялся, попробовал шагнуть, но запутался в этой чертовой хламиде и не упал лишь потому, что ухватился за одну из служанок. В приступе пьяной нежности чмокнул девушку в щеку и, умильно улыбаясь, поводил пальцем:
- Уси-пуси.
Потом икнул и, повинуясь первому неосознанному им самим желанию, прошептал служанке на ухо:
- Через полчаса будь в моей спальне.
Выпрямился и, сфокусировав взгляд на двери, пошел к ней. Вспомнив на полпути что-то важное, поднял руку и обернулся. Подле остолбеневшей служаки стоял Уил и что-то ей объяснял. Увидев, что их господин обернулся, оба склонились в низком поклоне. Гед открыл рот, но понял, что пока оборачивался, забыл то, что хотел сказать. Поперебирав пальцами Гед постарался поймать чертову мысль за хвост, но вскоре махнул рукой, плюнул, толкнул дверь плечом и почти вывалился в дверной проем.
Он смутно помнил, что потом его за каким-то лядом понесло на драконью площадку. Хорошо хоть ума хватило к привязи не подходить. Стремительная, даже за пятьдесят шагов, что отделяли ее лежак от Геда, учуяла запах спиртного и в глазах ее полыхнули багровые отсверки.
- Скотина неблагодарная, - обидел Гед ни в чем не повинную драконицу и спустился в свою спальню.
На полном автопилоте Гед разделся и полез на кровать. Однако тут же почувствовал шевеление рядом с собой и зажег свет. Тупо уставился на служанку, испуганно прижимавшую к груди одеяло.
- Ты кто? – не нашел ничего умнее Повелитель Драконов.
- Герда, - служанка, похоже, от страха тоже подрастеряла последний умишко.
- Гед, - соблюдая меры приличия, представился архимаг.
- Я знаю, Ваше Магичество, - робко улыбнулась девушка.
- Вот и познакомились, - удовлетворенно проговорил Гед и поудобнее сел на постели: - И что ты здесь делаешь?
- Вы приказали мне прийти к Вам, Ваше Магичество, - Герда, не зная как себя вести, глазами побитой собаки посмотрела на своего владыку и опустила голову, прижимая к запрыгавшим губам край одеяла.
- Я?! Позвал тебя?! – поразился Гед, не замечая переживаний девушки: - А зачем?
- Не знаю, - всхлипнула Герда.
-Эй, - Гед за подбородок поднял лицу служанки к себе: - Ты чего ревешь, дуреха?!
- Я, - она от волнения перешла на шепот вперемешку со слезами: - я …я еще девушка, господин, и я…я …я не знаю, что надо делать. Я …я совсем недавно сюда приехала. Господин Уил что-то объяснял мне, но я плохо поняла. Но я буду очень стараться! – девушка приподнялась и неумело обняла его за шею. Одеяло сползло вниз, обнажая несформировавшуюся еще грудь. И Гед даже сквозь винные пары осознал, что она совсем ребенок и понял, что даже немного протрезвел.
- Я тоже ничего не понимаю, - тряхнул он головой: - Позовем Уила?
- Не надо, - тихо прошептала Герда: - А то я голая. Да и он, наверное, уже спит.
- Спит?! – Гед задумался: - Он спит, а я не сплю?! Да как он смеет?! Уи… а ладно, пусть дрыхнет. Как, говоришь, тебя зовут? – Гед, прищурившись, посмотрел на служанку.
- Герда, - робко улыбнувшись, напомнила девушка.
- Вот, что, Герда. – Гед почувствовал, что процесс отрезвления становится необратимым: - Я сейчас схожу за вином и вернусь. А ты тут подожди, ладно?
Девушка преданно кивнула.
Гед стал слезать с кровати, но, промахнувшись рукой мимо резного столбика, удерживавшего над кроватью балдахин, чувствительно брякнулся на пол. Полежал несколько минут думая о том, зачем все-таки обезьяны встали на две ноги и вообще на кой хрен кистеперые рыбы поперлись на сушу.
- Господин, - осторожно раздалось с постели: - Вы упали?
« Нет, блин, взлетел!» - буркнул про себя Повелитель Драконов, и тяжело кряхтя, поднялся. Посмотрел на Герду, погрозил ей пальцем и, сказав:
- Я щас, - вышел.
Пока Гед шлепал босыми ногами по холодному полу в кабинет, где был бар, он совсем протрезвел и понял, что единственным его желанием является желание завалиться спать. Но поскольку большая часть пути была пройдена, он все же добрел до бара. Не глядя, взял одну, откупорил и побрел обратно.
Когда он вернулся, Герда встрепенулась, большущими глазами смотря на него. Гед подошел к постели и, глядя девушке в глаза, положил руку ей на лоб и прошептал:
- Спи.
Служанка тут же отключилась, безвольной куклой распластавшись на постели.
А Гед щелчком пальцев разжег камин, пододвинул к нему кресло и скоротал оставшиеся ночные часы за бутылью вина, чувствуя, что вопреки логике и физиологии с каждым выпитым бокалом он трезвеет. Лег уже под утро, когда перестала ворочаться Герда, которой всю ночь снились весьма нескромные сны.
Когда два часа спустя он проснулся, то в оконные витражи лился тусклый серый свет раннего хмурого и пасмурного зимнего дня.
- Есть в этом какая-то мазохистическая нотка – пить всю ночь напролет зная, что завтра тебе будет ох как хреново, - прошептал Гед, облизывая пересохшие губы.
По всем правилам требовалось бы позвать Уила. Старый дворецкий принес бы стакан воды с растворенной в нем таблеткой аспирина и рассол. Но для того чтобы позвать мажордома требовалось, как минимум набрать в легкие побольше воздуха, а Геду и веками-то двигать было тяжело, не говоря уж обо всем прочем.
А потому он принял радикальное и абсолютно нелогичное решение и, не обращая на зазвонившие в голове колокола и колокольчики, встал, надел утренний халат и прошел в свой рабочий кабинет. Пока шел до туда, тарарам в мозгах немного унялся, но стоило открыть дверь как треклятый искинт завопил благим матом:
- Есть совпадение!
Гед сел в кресло и, прикрыв больные глаза ладонью, выслушал от Феликса пару нотаций о вреде пьянства и поинтересовался:
- Все? Что ты там нарыл?
Сделав над собой нечеловеческое усилие, Гед отнял руку от глаз и посмотрел на предъявленное искинтом изображение. Деревня. Вернее, ее околица. Покосившаяся избушка, хлипкая изгородь, мимо которой проезжает лошадь, запряженная санями. Лошадью правил какой-то крестьянин, а в санях, судя по позе, дремал давешний латро - Когда это? – спросил Гед, узнав, кто изображен на снимке.
Искинт немного замялся, но выдал:
- Вчера.
- Где? – Гед снова откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза ладонью.
Снова секундная задержка, как у провинившегося работника, сознающегося в своей вине:
- Сорок лиг от Арканара.
- Что?! – Гед, забыв о хворой голове, вцепился пальцами в подлокотники и, подавшись вперед, впился глазами в застывший кадр.
- Деревня Кочковые Лошки, - беспомощно доложил Феликс.
Архимаг поморщился, как от кислого.
- Дай последний файл по этому латро.
- Последний в поиске или по реальному времени? – обрадовано протараторил искинт.
- По реальному.
Рядом с первым кадром повис второй, зафиксировавший наемника в момент его побега с городской площади. Повелитель Драконов долго переводил взгляд с одного изображения на второе и обратно.
- Феликс, как на твой взгляд, в чем принципиальное отличие этих двух снимков? Не считая одежды, и антуража.
Феликс помедлил с ответом, сравнивая изображения:
- На втором кадре наемник без меча.
Гед кивнул. И добавил, глядя на второй снимок исподлобья:
- И это тоже. А принципиальное отличие в том, что на первом снимке он еще живой, а на втором – уже живой.
Тишина, повисшая в кабинете, была наполнена недоумением искинта.
- Сравни даты, - подсказал архимаг.
- Он выжил в Черной Охоте, - ахнул Феликс несколько секунд спустя.
Гед мрачно кивнул. На скулах его вздулись желваки. И когда в кабинете снова зазвучал его голос, то хрустальная ваза разлетелась в мелкие осколки, раздавленная водой превратившейся в лед, а тяжелые доспехи тихо загудели от металла, которым налился голос архимага:
- Так. Выполнять досконально. Первое. Прикрепить к этому наемнику лучшую «следящую». Быструю, понятливую. И чтоб она с ним даже в отхожем месте была. Второе. Если он хоть что-нибудь заметит – сотру всех к чертовой матери. Ясно?
Феликс молчал.
- Я спрашиваю – ясно?!
- Да, мой повелитель, - едва слышно ответил искинт.
- Выполняй, - бросил Гед, рывком поднялся из кресла и вышел, плотно закрыв за собой дверь.
Когда Уил, которого, пребывая в крайнем раздражении, вызвал к себе господин, поднялся на самый верх башни, то застал своего лорда стоящим у самого парапета. Повелитель Драконов стоял, широко расставив ноги и сложив руки на груди, и смотрел куда-то за горизонт скрытый сейчас совсем не зимним туманом. Уил замер у двери, ожидая, когда господин обратит на него внимание.
- Отвратительная погода в этом году, - не оборачиваясь, проговорил Гед: - Что крестьяне в тавернах говорят?
- Жалуются, мой лорд, - чуть поклонившись, ответил мажордом: - И надеются.
- На что жалуются?
- Как всегда, мой лорд, - позволил себе улыбнуться Уил: - На погоду, на скудную землю, на высокие налоги. Как всегда.
- А надеются на что?
- Надеются-то? А с Островов пришли вести, что госпожа Лидиса разрешила крестьянам зимнюю охоту. Надеются, что и Вы поступите так же.
- Ясненько, - Гед повернулся и попросил: - Уил, дружище, сделай-ка мне твоего фамильного чаю. Ну, там с травами, с корешками твоими.
- Мой лорд захворал? – обеспокоился дворецкий.
- Нет Уил, - отвернувшись, Повелитель Драконов помотал головой: - Просто сейчас нужно подумать. И успокоиться. И позови моего управляющего.
- Мой господин, осмелюсь напомнить, что Грелдик неделю назад по Вашему приказу отбыл в северные провинции.
- А зачем я его туда отправил? – удивленно приподнял брови Гед, не став даже пытаться вспомнить то, что творил в запое.
- Вы приказали, чтобы он лично привез Вам воды из горного источника.
- Вот болван, а! – вздохнул архимаг: - Когда он вернется?
- Вы дали ему ровно семь дней, мой лорд. Так, что сегодня к обеду он должен быть.
- Хорошо. Тогда сейчас подай мне чай, а когда вернется Грелдик, отправь его ко мне.
- Слушаюсь, мой господин, - Уил чуть поклонился и вышел.
Через полчаса он вернулся в сопровождении сына несущего тяжелый поднос с большим брызгающимся кипятком чайником и накрытым войлочным колпаком заварником. Когда дворецкий наполнил темно-рубиновым чаем чашку, Гед сел к столу и с наслаждением вдохнул аромат поистине этого чудодейственного напитка. Что клали его дворецкие в заварной чайник, какие травы и коренья и в какой пропорции он не знал, но от этого чая проходила головная боль, успокаивались расшатанные нервы, прояснялись мысли.
Гед взял чашку. Перстень на руке - дорогая и, по мнению многих абсолютно бесполезная и дорогущая безделушка, был с секретом, о котором никто не знал. Огромный алмаз в нем был такой чистой воды, что, будучи опущен в стакан с водой из горной реки, становился невидим, но когда в радиусе метра от него появлялось любое вещество, которое было ядовито или хотя бы могло быть преобразовано в яд – камень мутнел до полной непрозрачности. Сейчас алмаз игриво ловил малейшие капельки света и бросался ими во все стороны.
- Спасибо, Уил. Вы свободны, - Гед движением руки отпустил слугу и его сына.
- Благодарю, мой лорд, - синхронно поклонились оба.
Архимаг отпил и поставил чашку на блюдце. На Феликса он сорвался, конечно, зря. Искинт, собственно ни в чем не виноват, он лишь послушно выполнял указания своего господина. Но, общаясь со своим помощником, Повелитель Драконов все время забывал, что перед ним, по сути, тупая машина, а не живой человек. Он может самостоятельно принимать решения только в строгих рамках поставленной задачи. Увеличить, например, число «следящих» если одна не справляется, отфильтровать сообщения по степени важности и срочности. Несколько раз Гед замечал, что Феликс в свободные минуты занят составлением и решением шахматных задач. Но не более того.
И сорвался Повелитель Драконов больше из-за того, что этот треклятый латро, выжив в ночь Черной Охоты, как ни в чем не бывало шляется во Островам. Отгородиться от Охоты на самом деле не проблема. Просто по прихоти Мерлина это – великая тайна и знают об этом единицы избранных. Нужен лишь «глухой» щит. А таких заклинаний даже среди простого люда бродит – немеряно, не говоря уж о таких стреляных воробьях как Волчьи Головы. Просто обидно, что какой-то наемник выжил там, где по глупости Мерлина погибло восемь магов. Да еще и не просто выжил, а шляется себе как дома, когда давно уже должен был улепетывать во все лопатки
- «Феликс», - мысленно позвал Гед.
- Да, мой господин, - прозвучал на смотровой площадке голос искинта.
- Извини, что сорвался.
- Это не стоит извинений, - в голосе помощника прозвучало облегчение.
- Есть вести от «следящей»?
- Наблюдение ведется. Наемник находится в доме одного из жителей деревни.
- Запись есть? – архимаг шумно отхлебнул чаю.
- Только последние две минуты пребывания.
- Ладно, - махнул рукой Повелитель Драконов: - Пусть следит лучше и пишет все подряд.
- Хорошо.
- По разноглазому есть сведения?
- Настоящее имя Мансур Асман-Шах. Сын правителя города Шеаба. Численность населения пятьдесят тысяч человек. Город уничтожен крылом боевых драконов семь лет назад. Отец Ман…
- Постой, - Гед остановил искинта, задумчиво потирая бороду: - Шеаб, Шеаб, Шеаб, - проговорил он, словно пробуя слово на вкус, а потом отрицательно мотнул головой: - Я не помню города с таким названием.
- Город уничтожен по приказу Мерлина, как очаг восстания.
- А это так? – помрачнел Гед, некстати услышав имя Первого Архимага.
- Данных о готовившемся восстании нет. Но по косвенным источникам город был уничтожен для устрашения другого повелителя – падишаха Персии.
- Зачем это Мерлину?
- Падишах имел неосторожность привезти свою дочь на ежегодное собрание Мерлина.
Гед мрачно кивнул:
- А положить ее под ублюдка не захотел.
- Открыто падишах отказать не посмел, но всячески хитрил и уворачивался. Пока Мерлин не привел его в Шеаб практически сразу после нападения драконов.
- Что стало с девушкой? – спросил Повелитель Драконов после минутного молчания.
- Данных нет. Возможно, она пополнила гарем Мерлина. – отозвался искинт.
Гед скрипнул зубами. Гарем и у Мерлина был знатный. Обширный. Циклопический, можно сказать. Он же по совместительству был и кладбищем. Изумрудная Игла стояла на высоком уступе над пропастью, на дне которой находили вечное упокоение все посмевшие чем-либо не угодить Мерлину: проигравшие сражение противники, союзники ставшие врагами и заговорщиками, недовольные посмевшие открыто или тайно выказать свое недовольство, надоевшие наложницы, нерасторопные слуги. Снег и камни на дне пропасти за пятьсот лет правления Мерлина на метр покрылись раздробленными человеческими костями. И самое страшное в том, что некоторым несчастным «везло» упасть не на камни, а на снег и остаться в живых. Их участь была еще хуже. Огромные стервятники, за долгие годы угнездившиеся на отвесных склонах близ Изумрудной Иглы, уже не знали другой пищи кроме человеческого мяса и костей и после долгого голодания иногда не дожидались пока несчастный умрет и рвали его заживо.
- Приказ крылу отдавал я? – севшим голосом тихо спросил Гед, надеясь услышать «нет», но не свезло…
- Да, - ответил искинт, и могучий Повелитель Драконов сгорбился и закрыл лицо руками: - Господи, - тихо зашептал он: - в кого мы превратились?! Господи…
Архимаг выпрямился в кресле, закрыв глаза, оперев висок о большой палец руки, а указательным и средним массируя лоб.
- Давай дальше. Про Мансура этого, - минут пять спустя проговорил он.
- Мансур Асман-Шах выжил в том нападении. Покинув сожженный город, он чуть не погиб в пустыне, но был спасен магом.
- Чья Семья? – спросил Гед, не меняя позы
- Это был Джамаль, - ответил искинт.
- Что ни час то сюрприз, - мотнул головой Повелитель Драконов: - Живой, значит…Где он?
- Он мертв. Выведя Мансура к Сепии, он ушел в пустыню, где на следующие сутки попал в самум и умер. По крайней мере, отчеты «следящих» Семирамиды говорят об этом. Тело его нашли под слоем песка, раскопали и выложили пустынным зверям на съедение.
- Как и всегда…- тихо прошептал Гед.
- В этот раз «следящие» зафиксировали весь процесс поедания. – бесстрастно констатировал Феликс: - Есть запись.
- Не надо. Давай дальше, - Гед сжал пальцами переносицу.
- Судя по всему, Мансур понял, что драконы не нападают сами по себе и, стал искать того, кто вел их или направлял,- сообщил искинт
- То есть меня, - закончил за помощника Повелитель Драконов: - Семь лет искал. Упорный юноша. Интересная история. Но она не объясняет, как он погасил Источник в Арканаре. И зачем он вообще поперся к моей внучке, а не ко мне?
- В роду повелителей Шеаба по отцовской линии передается способность ингибировать Реакцию, - поделился помощник добытой информацией.
- Лабораторный образец? – устало поинтересовался Гед. Начинала ныть голова, а во рту появился соленый железистый привкус.
- Слишком мало данных, - пожаловался Феликс.
- Ищи лучше, - Повелитель Драконов помассировал виски: - Было всего сорок образцов. Кто из них уцелел? Ищи.
С этими словами он отпил из чашки и поморщился – чай совсем остыл, а по печальному опыту Гед знал, что подогревать его нельзя: вкус останется, а вот пользы не будет никакой. Только вред один.
- Этот Мансур и наемник когда-нибудь пересекались? – устало спросил он.
- Только в Арканаре. За день до казни наемника.
- Как?
- «Следящие» Лидисы зафиксировали, как наемник входит в лавку принадлежащую объекту. Через минуту оттуда вышел житель одной из местных деревень – Болотные Ляги Уве Стурлоусон. Еще пять минут спустя в лавку зашли два представителя Багряной палаты. Никто больше не входил и не выходил. Через несколько часов еще двое «багряных» вошли в лавку. Один сразу же выбежал, а второй остался внутри. Прибыл целый отряд «багряных» - большей частью простые мечники и пара следователей. Из лавки вынесли два тела. Предположительно двух первых «багряных». По-видимому, на тот момент ни Мансура, ни наемника в лавке уже не было. Дальнейшие данные относятся только к наемнику. Сведений о Мансуре больше ни по каким каналам не поступало.
- То есть был человек и пропал, как сквозь землю провалился, – заключил Гед и добавил: - Ищи, Феликс, ищи. Чует мое сердце - большая собака здесь зарыта. Так, что ищи.
Кочковые Лошки. Бабка Скарпсея и Фреки.
- Да не хочу я этот мир спасать, будь я хоть сам Господь Бог! – воскликнул я.
Бабка пожала плечами:
- Не спасай. Можно подумать кто-то тебя заставляет. Не ты так другой, не сегодня так через сто лет. Человек слишком мелок и краткодневен, чтобы мир зависел от его желания или нежелания делать что-либо. Просто теперь ты знаешь, что способен на это.
- Знаешь, - устало проговорил я: - Один мудрый человек сказал: «Прежде чем делать что-то, подумай, а на хрена ты это делаешь».
- Золотые слова, - согласилась старуха и хитро искоса посмотрела на меня: - А ты думал, зачем тащишь за собой свою девчонку?
- Я ее спасаю, - буркнул я, чуя, что мозговитая не по годам старушенция готовит мне какой-то подвох.
- От чего?
- Сначала от топора палача… - начал, было, я перечислять, но бабка перебила меня:
- А кто ее туда затащил?
- Кто? – опешил я.
- Ты, господин латро Фреки.
- И что с того? - не стал впустую упорствовать я.
- Ничего, - мотнула головой старуха: - Скажи, зачем ты ее под топор поставил?
- Я ее спасал! – возопил я.
- Отчего? – не унималась старушенция.
- От стражников. От побоев. От боли. От страха, - на взводе стал загибать пальцы я. Бабка Скарпсея молча кивала в такт моему разорению и, когда я выдохся, добила:
- А зачем? Ну, помяли бы ей бока. Ничего, девка молодая – быстро бы заросло. Да и впредь наука – не воруй, а коль воруешь – не попадайся. Ну, отходили бы ее кнутом по мягкому месту. Поревела бы и забыла. Беда забывчива, а тело заплывчиво. Не-е-ет. Тут ты решил погеройстовать. Наказать виновных! Сделать так, чтобы справедливость восторжествовала. Вот здесь и сейчас. И до того не дотумкал тугодумный, что девчонке этой твоя справедливость боком выйдет. Даже пусть тогда бы все у тебя склеилось, и стража бы тебя не повязала, и Джейн сумела бы скрыться от ищеек. Она попалась бы во второй раз. И поркой бы уже не отделалась. А знаешь ли ты, что в том же Арканаре в тот день отрубили правые руки трем воришкам, пойманным на воровстве вторично? Старшему из них было шестнадцать, а один из трех был такой же подлеткой, как и Джейн. А сколько зла и несправедливости твориться в мире каждый день? А?
Сухонький старушечий палец указал на меня.
- Я не люблю, когда при мне бьют детей, но я не Господь бог! – оскалился я: - А люди таковы, каковы они есть. И везде и всюду они остаются скотом!
- Может быть, так, а, может быть и нет, – успокаиваясь, произнесла бабка: - Ты прав: толпа это всегда стадо, а в стаде могут быть только скоты. Но ты никогда не задумывался о том, кто сделал людей толпой? Кому выгодно, чтобы люди оставались скотами, которыми так легко управлять и вести кого на дойку, кого в стойло для случки, а кого – на бойню?
Я помолчал, переваривая сказанное, а потом помотал головой:
- Не-е, бабка, я еще не совсем ума рехнулся, чтобы с Семьями воевать.
Скарпсея остановила веретено, сложила на коленях руки и, глядя мне в глаза, поинтересовалась:
- А что ты делал до Сайлемских костров?
- Дурью маялся, - скрипнул я зубами: - Спасибо, Господь Бог вразумил не лезть не в свое дело.
- Да не Господь тебя вразумил, - с неожиданным для меня состраданием в голосе проговорила бабка: - а боль твоя глаза застила. Ты до сих пор го…
- …рим, латро! Горим! - кто-то яростно тряс меня за плечо.
Я вскочил с кровати. Разбираться, как я здесь очутился и почему меня будит тот мужик, что подвез до деревни, уже было некогда: комнату застилал едкий удушливый дым. Голова на плечах, нож на поясе, одет, обут.
- Где выход? – я схватил за плечо возницу отчаянно кашлявшего и смаргивавшего выступающие слезы.
Он замотал головой:
- Не пройдешь. Прыгай в окно, - махнул рукой мужик, а сам ринулся в другую комнату, в которой уже во всю полыхал огонь.
- Куда?! - я едва успел сцапать его за полу рубахи.
- Деньги там! В углу! – стал вырываться мужик, но схлопотал кулаком в затылок и обвис на моих руках. Я ногой высадил окно и сначала вышвырнул его, а потом прыгнул сам. Наощупь в кромешной тьме схватил бесчувственное тело и оттащил на безопасное расстояние. Прислушался. Сбоку скрипнул снег. И краем глаза я увидел метнувшийся ко мне силуэт с коротким и широким мечом в руке. Я выхватил нож и ударил наверняка: снизу-вверх, под челюсть. Нападавший хрюкнул, харкнул на меня сукровицей и сдох. Я подхватил выпавший из его руки меч, машинально проверил балансировку и выпрямился.
На деревне слышались крики, вопли, звон оружия, мат, жалобный лай собак, ревела скотина, ржали лошади, удовлетворенное гудел огонь, пожиравший дома – в общем, ночную тишину заполняли все веселые звуки бесчинного разбоя, творимого дорвавшейся до свободы солдатней. Или разбойниками. В скотном дворе, пристроенном к дому, истошно закричала лошадь. Оставив мужика отдыхать на снежке, я подбежал к дверям, сбил запор и выпустил орущую, блеющую, ржущую и мычащую ораву из полыхающей домовины. И едва успел отскочить: конь с выкаченными от ужаса глазами, выбегавший последним, пронесся в каких-то сантиметрах от меня. И в ту же секунду, словно только этого и дожидавшись, рухнула крыша. Из дверного проема вылетел клуб дыма вперемешку с огнем и искрами.
На улице где-то очень близко дико закричала женщина. Так кричат только когда понимают, что Смерть уже глядит тебе в глаза. Не ты заглянул в ее пустые глазницы и в ужасе зажмурился, а уже она сама пристально и молча смотрит на тебя. Тяжелая створка ворот распахнулась и во двор, согнувшись пополам и прижимая руки к животу, ввалилась умирающая. Сделав несколько неуверенных шагов, оперлась рукой о колодец и всем весом грянулась оземь. Низко, утробно застонала и кажется, сдохла. Конь, корова и огромный бык, в отличие от прочей домашней живности сиганувшей кто через забор, а кто в дыры в нем, не нашедшие себе выхода и метавшиеся по двору увидели открытые ворота и ринулись в них. И в этот момент в ворота вошел еще один разбойник. Конь, несшийся первым, сбил его с ног, корова шарахнулась в сторону от заоравшего ухореза и задела быка. Тот мотнул тяжеленной башкой, подбросив зад коровы над собой. Она упала ему под ноги. Бык потерял равновесие, неловко проскользил по грязи и всей тушей рухнул на бандита. Раздалось смачное «Хек!», из-под быка вырвался небольшой фонтанчик крови. Животное на смерть перепуганное пожаром, почуяло запах крови и, в дикой панике вскочив, унеслось в ночь. Следом за ним, перепрыгнув через мертвого бандита по такой дуге, которая сделал бы честь иной газели, убежала и корова.
Возница у моих ног застонал.
- Жив? – я присел и похлопал его по щекам. Мужик открыл глаза и сделал попытку сесть.
- Лежи, - я сдернул с убитого мной разбойника одежку и положил под спину очнувшегося,- У тебя контузия.
- Чем это меня? - слабым голосом поинтересовался он, осторожно касаясь затылка.
Я молча показал ему кулак.
- Повезло, - едва заметно усмехнулся возница.
Я кивнул:
- Опыт большой. Как думаешь, кто подпалил дом?
- А что думать-то! – мужик все-таки сел и помотал головой: - Разбойнички, ухорезы клятые! Больше некому.
- Банда большая? – я продолжал прислушиваться к творящемуся на деревне.
- Когда как, - пожал плечами возница: - Но больше десятка никогда не ходили.
- И вы их боялись?! - поразился я.
- Слушай, - возмутился мужик: - Мы ведь тебе не вояки! Со всей деревни только старый Ун в армии служил. А ему уж за восемьдесят.
- Ясно, - кивнул я: - Всем жить хочется.
Женщина сидевшая у колодца шевельнулась и, подняв шатающуюся голову, прошептала:
- Тиль, помоги!
- Ух, ты - живая! – удивился я.
- Кто это там? – мужик повернулся на голос, сощурился, приглядываясь, и ахнул: - Гретта?!
Я тяжело вздохнул и подошел к умирающей. Увидев меч в моих руках, она дернулась и открыла рот, чтобы закричать, но не смогла. Только сипло, натужно выдохнула.
- Молчи, дура – бросил я, опускаясь перед ней на колени и отнимая ее руки от вспоротого живота. Ну почему мне так везет, а? С такими ранами как у Гретты люди не живут. Вернее живут, но очень-очень недолго. Меч разрубил не только мышцы, но и зацепил кишки. Как она их внутри-то еще удержала?! Я, прекрасно понимая, что не стоит этого делать, заглянул женщине в глаза. И не было в них ни капли разума, ничего, что можно увидеть в человеческих глазах. Точно такие же глаза у овцы, которой пастух, желая приготовить жаркое, связал ноги и вспорол ножом горло. В них был только ужас куска мяса, понимающего, что оно умирает.
- Помоги, - одними губами прошептала Гретта, но в ушах моих зазвучал совсем другой голос, голос маленькой дрянной девчонки, которая не побоялась сказать мне в лицо всю правду: - Чем ты лучше любого из Семей?! Вся разница между вами в том, что Семьи убивают магией, а ты - собственными руками. А простые люди, что для них, что для тебя - тьфу, пустое место, плюнуть и растереть! А мы не пешки, не куски мяса! Мы тоже хотим жить!
- Вы тоже хотите жить, - эхом отозвался я: - Черт с вами – живите!
С этими словами я запустил пальцы в рану и, не обращая внимания на судорожные дергания Гретты, стал стыковать куски кода. Когда с металлическим лязгом в программу лег последний кусок, в затылке взорвалась бомба. Боль была дикая. Не спасало даже то, что я успел основательно поковыряться в местной магии и приспособиться к ней. Рана была не из пустяшных – ботам требовалась вся имеющаяся в наличии энергия. Я физически чувствовал как тепло, а вместе с ним жизнь покидают меня, вытекают через погруженные в живот Гретты ладони. Гаснущего сознания хватало только на то, чтобы медленно вытаскивать пальцы из зарастающего разреза. Сердечный ритм стал замедляться, глаза поползли куда-то под надбровные дуги, мир вокруг меня пустился в хоровод, мысли становились все тягучей и очень скоро уже не складывались в одно целое, будучи слишком длинными для мозга погружающегося в бездну беспамятства. Я почти услышал как она, смачно булькнув, сомкнулась над моей головой, приняв меня в свое безмолвие.
Когда я очнулся, то надо мной нависал мрачный каменный свод, покрытый многовековой пылью и сажей. Я ворохнулся, чтобы сесть, но сухонькая старушечья ладонь легла на мой лоб и уложила обратно. Это было нетрудно потому, что от первого же движения в голове начался жуткий тарарам.
- Лежи, дурень, и не шевелись!
- Скарпсея? – не открывая глаз, позвал я.
- Да Господь с тобой! – в голосе послышалось удивление: - Она ж лет сто как померла!
- Как?! – я рывком сел на постели. Вернее, подумал, что стоит сесть, но только дернул головой.
- Да как все смертные. Легла, да и не встала больше, - пояснил мне недогадливому старушечий голос.
- А ты кто? – спросил я, поворачивая голову на него.
- При храме здешнем обретаюсь. Полы мою, печи топлю, роды принимаю, лечу, кого могу. Тебя вот, дурака, выходила, – пожала плечами старушенция как две капли похожая на Скарпсею, и спросила в свою очередь: - А ты откуда прабабку мою знаешь?
Я промолчал, угрюмо размышляя о том, что опять начались на мою голову непонятности.
- Молчишь? - усмехнулась старуха, - Ну молчи-молчи. Есть хочешь?
Желудок сразу же отозвался радостным бурлением.
- Ясно, - кивнула бабка:- Сейчас согрею, что Бог послал.
Пока она брякала посудой, разогревая на открытом очаге что-то, судя по запаху, очень вкусное, я как мог огляделся. Я лежал на кровати. Очень узкой и очень жесткой. Укрыт был тонюсеньким шерстяным одеялом, заглянув под которое с облегчением понял, что лежу одетый. Стены хибары были сложены из разномастных камней и оштукатурены глиной. Когда-то, похоже, очень давно, они были еще и покрашены. По крайней мере, та стена, у которой я лежал.
Поесть старуха принесла мне в постель. Я, как ни пыжился – встать с кровати так и не смог. Оставалось только материться про себя, да послушно открывать рот, когда бабка подносила мне очередную ложку, с горкой наполненную наваристой, ароматной и вкуснющей кашей. Хорошо хоть с подбородка капли ложкой не собирала.
- Перекусил? – поинтересовалась старуха, когда последняя ложка рухнула в желудок.
Я кивнул.
- По нужде не хочешь?
- Нет, - отрезал я. Еще чего не хватало! Чтоб столетняя старуха за мной ходила как за младенцем.
- Ну не столетняя, - хитро усмехнулась ушедшая мыть посуду бабка, оглядываясь через плечо: - А ты вот и вправду сейчас беспомощнее младенца. Это ж надо додуматься – с того света человека магией вытаскивать! С самой Костлявой спорить! Ты что - дурак?
- Местами, - устало согласился я с очевидным.
- Оно и видно, - кивнула бабка.
- Уважаемая, - окликнул я ее, когда перестала булькать вода и греметь посуда: - а как тебя зовут-то?
- Настоятель наш долго не думал, - старуха подошла и села у кровати, сложив сухонькие руки на коленях: - В марте родилась, Мартой и окрестил.
А я все глядел на ее ладони и думал, что и у моей матери были такие же сухие, изможденные жизнью, похожие на узловатые корни руки. Мама умерла еще до Шторма. Тихо, в собственной постели. Отец тогда за сутки поседел и состарился лет на десять. Это было за год до Шторма. Похоронив маму, он уехал к себе на родину. А через год, когда началась война, шестеро обдолбаных подонков распяли его на дверях собственного дома. Я нашел четверых. Пятый умер от передоза. Шестой «под газом» сам вскрыл себе горло. И их черепа долго лежали вокруг отцовской могилы. Я каждый год восьмого апреля, в день смерти отца приходил на его могилу. Пока Свальвида, ввязавшаяся в драку с Гизмо, не перепахала там своими заклинаниями все на несколько лиг вокруг и на десяток метров вглубь. После этого приходить стало некуда, а со временем многое из прошлого просто забылось. А уж тем более прошедшая боль и совершенная месть.
А потом были костры Сайлема...И одна единственная клятва.
- Ты чего зубами скрипишь, - подошедшая Марта потрогала мой лоб и заботливо взглянула в глаза: - Больно где?
Я отрицательно мотнул головой. Подумал и сказал:
- Я попробую еще поспать.
- Спи, - рука старухи коснулась моего лба и я, даже не успев удивиться, заснул.