В соавторстве с Ириной Барановой
Пролог
Колесница Дьявола. Исторические хроники.
Год 1964-й
Утро было прекрасным. Воздух, напоённый запахами влажной земли, молодой зелени и реки, проснувшейся после зимней спячки, был свеж, как бывает свеж воздух только весной. И даже не просто весной, а сейчас, в последних числах апреля, когда утром ещё прохладно, а днём разогревает, словно наступило долгожданное лето. Красота... Прибавьте сюда улицы, отмытые, вычищенные и украшенные к празднику... В такой день грешно сидеть в душной лаборатории. Но ничего, впереди праздники. Целых три дня выходных, на всё хватит.
Отто Гинц, новоиспечённый кандидат технических наук, а также новоявленный руководитель лаборатории ядерной физики Ленинградского института имени Б.П.Константинова, пришёл на работу в отличном настроении. Да и как иначе! Он молод, успешен, полон идей. Его ценят на работе, и любят дома.
Отто открыл окно, с наслаждением втянул в себя воздух. Весна.. Время надежды... Но прелести весеннего города его сейчас не очень волновали. Нет, сухарём бесчувственным он вовсе не был. Просто мысли его были заняты совсем другим – жена, Наташа, вот-вот должна была произвести на свет первенца...
Хлопнула дверь. Отто не надо было оборачиваться, он и без этого знал, что это пришёл Рустам... С Шамсутдиновым они вместе учились, дружили, и вечно соперничали. Работе это не мешало, скорее, наоборот...
- Привет. Отличное утро.
Отто про себя хмыкнул: Шамсутдинов не отличался ни разговорчивостью, ни эмоциональностью, и это его «отличное утро» стоило дорогого.
Гинц глянул на часы... Рабочий день уже начался. А Бурова всё нет... Опять опаздывает. И что с ним делать? Андрей Буров – самый младший и по возрасту и по наличию учёных регалий - опаздывал всегда. Отто терпел это только потому, что Буров просто фонтанировал идеями, порой глупыми, но всегда интересными, невероятными. А то, что невероятным кажется сегодня, завтра вполне может и на Нобелевскую премию потянуть.
Из коридора раздалось пение. Буров. Петь не умел абсолютно, но любил. Отто подозревал, что тот получает садистское удовольствие, глядя на то, как морщатся от его рулад окружающие.
- Привет – привет... И утром два привета!
- Угу... Ты бы хоть на весь институт не орал. Лучшего способа доложить начальству, что опоздал, придумать не смог?
- А нету начальства... Уехало. Сам засёк! Свобода-а-а-а!!!! А, потом, у меня причина уважительная! Есть идея! Готов доложить прямо сейчас!
- Ню-ню... Валяй, всё равно не отстанешь. Только быстрее. Работы прорва.
- Да ладно вы, со своей работой! Вот послушаете – сами всё бросите!
- Кончай трепаться, говори лучше!
- Лады. Тогда скажите-ка мне, дорогие друзья по оружию, кто из вас читал Ханлайна? Того самого, который Роберт? «Дверь в лето»? А? Что? Неужто не читали?
- Ну, я читал, в чём дело-то?
- О, наш молчун Рустамчик подал голос!
- Андрей, язык-то попридержи. Весна-весной, но уважение никто не отменял.
- Начальник, ты слушай! Рустам – коль обидел – прости! Просто сами узнаете – всё поймёте!
- Пока только трёп твой узнаём... Давай покороче.
- Покороче... Рустам, помнишь, там учёный один машину времени создал? И главного героя в прошлое отправил? Так вот... Я почитал тут, прикинул кое что... Вот!
С этими словами Буров протянул Отто тетрадный листок в клеточку. Обыкновенный листок. И Отто взял его...
*******
Год 1965-й
- Ну, что! Дорогие мои коллеги! Друзья! Сегодня знаменательнейший из дней! Ровно год... Нет, не так, всего лишь год...
- Да ладно, Отто! Всё и так понятно! Да здравствует Ханлайн, и его любовь к котам! Открывай!
Хлопнула пробка, пена от шампанского залила стол...
- Эх, на удачу! – Рустам размахнулся, и со всей силы кинул на пол стакан...
- Ребят, удача есть уже... Главный идею одобрил. С сегодняшнего дня «выходим из подполья». Наши исследования получают официальный статус. И я придумал название нашему проекту – Колесница. Проект Колесница! Нобелевская премия у нас в кармане! Ура!
****
Год 1970-й
- Отто, мы заждались уже. Случилось что? С Наташей?
- Рустам, Андрей... Я на Литейном был...
- Мама родная... И как? Колыму видел?
- Андрей... Не до шуток... Проект будут курировать они. Статус «Совершенно секретно». Со всеми вытекающими...
*******
Год 1984-й
- Отто, Отто... Да проснись же ты! Господи... Сколько ещё это продолжаться будет!
- А?... Что?
- Отто, ты кричал опять! Что случилось-то? Ты молчишь, я извелась вся!
- Наташ, ты извини... Это работа.
- Да поняла я, что не любовница, - женщина, неожиданно для себя, зашлась в рыданиях. – Это ад какой-то. Я разведусь с тобой.
Отто Гинц вскочил с кровати. Сна как не бывало.
- Наташа... Наташа! Прости... Наташа, - он вдруг понял, что всё страшное, что творилось в его жизни в последние десять лет не идёт ни в какое сравнение с тем, что сказала сейчас его жена.
- Ты всегда молчишь... Молчишь и читаешь эти проклятые газеты! Или у телевизора... Я ненавижу новости! Когда мы отдыхали вместе? Когда в театре были? Ты помнишь, когда у нас в последний раз были гости? Даже Рустам с Соней не заходят! А ночами ты страшно кричишь! Я не могу больше...., - выговорившись, женщина вдруг затихла. – Я уйду. Сегодня. Пока поживу у Маринки. Там придумаю что-нибудь. Юлька большой уже. Поймёт.
Мир рухнул. Хотя... Мир рухнул намного раньше. Кстати...
Наташа с удивлением смотрела на мужа. Она ожидала всего, чего угодно, слёз, мольбы, стояния на коленях. А он... Он хохотал... Она спохватилась только тогда, когда поняла, что смех этот перешёл в истерику. Забыв обиду, она помчалась на кухню, за водой...
Истерика кончилась также неожиданно, как и началась.
- Пойдём. На кухню пойдём, - Отто почти силком потащил жену на кухню, включил погромче радио, воду, поставил чайник.
- Слушай...
Они проговорили почти до рассвета. Собственно, говорил только Отто.
- И сегодня как раз ровно двадцать лет. Двадцать лет с того самого дня, как Андрюха принёс тот листок! И четыре года с того момента, как прошли первые масштабные испытания. Мы специально их тогда приурочили к этому дню. Будь я проклят! Будь проклят тот день... Наташа, я сейчас готов руку свою отрезать, что листок тот взяла... Я, только я виноват в том, что творится... Проект Колесница... Колесница Дьявола! Мир летит в пропасть, Наташа... Рустам самый первый понял. В гости, говоришь, не ходит? Не ходит... Он у нас непьющий теперь... Правоверный мусульманин. Не, без претензий я... Прочёл я тогда Ханлайна. Но вот главного так и не усёк. Не понял. Наташ, я закурю, ты извини.
Курить ему было нельзя, астма. Но заначка на всякий случай припрятана была, и Отто, втайне от жены покуривал, когда особенно припирало.
Наташа возмущаться и отговаривать не стала.
- Только к форточке встань.
- Наташа, нельзя вмешиваться в ход истории. У Ханлайна есть намёк на это. А я просмотрел... Гордыня обуяла. Нобелевку захотел... А вот теперь. Что-то случилось с миром. Наташа. Что-то случилось. Злые мы все стали. Злые и мстительные. Проект закрыли. То ли денег нет. То ли тоже поняли, что дело керосином запахло. Только вот поздно... Чувствую я, поздно...
- Отто, пойдём спать... Я утром позвоню в институт, скажу, что заболел. Пойдём.
Поспать им не удалось.
Правда Отто, утомлённый длинной исповедью лёг и забылся тревожным, прерывистым сном. А вот Наташа уснуть даже и не пыталась, знала - бесполезно. Чтоб как-то скоротать время она замесила тесто: муж встанет как раз к пирогу! Какой-никакой, а праздник!
Она как раз разжигала плиту, когда тишину нарушил резкий, неприятный звук дверного звонка.
- Господи, кого несёт в такой час? Отто, не вставай, я открою.
Всё то время, пока она вытирала руки, шла по коридору от кухни до входной двери, звонок не умолкал, а потом к нему добавился ещё и стук в дверь.
- Да сейчас, сейчас! Господи, весь дом перебудите!
Как это часто бывает, из-за спешки заело замок, и, когда она наконец-то открыла дверь, та уже трещала от стуков, а звонок, казалось, охрип.
На пороге стояли двое. Абсолютно одинаковые, от обуви до причёски повторяющие друг друга, что делало их похожими на однояйцевых близнецов. Контора.
- Наталья Леопольдовна? Будите мужа.
- Странное предложение. Можно подумать, после устроенной какофонии я могу не проснуться, - Отто подошёл к мужчинам, кутаясь в халат, накинутый поверх коричневой, в полоску, пижамы, и босиком.
На бурчание учёного внимание никто из «близнецов» не обратил.
- Отто Генрихович? - отчеканил один из них.
- Нет, любовник вот этой дамы, - буркнул Отто, кивнув на жену. - С кем имею честь?... Собственно, да, глупый вопрос. Мне собираться?
«Близнецы» не обращали внимания ни на его вопросы, ни на сарказм.
- Вам предписано срочно проследовать с нами,
- В пижаме? Или всё-таки я оденусь?
Один из «близнецов» посмотрел на босые ноги хозяина квартиры.
-Можно обуть туфли.
- И накиньте плащ, - добавил второй.
Отто обернулся к жене, попытался что-то сказать. Но махнул рукой...
У самого парадного стояла незаметная в ночной темноте чёрная «Волга». Дверка машины открылась одновременно с дверью парадного.
-Садитесь!
Отто Генрихович пригнулся и сел на заднее сиденье.
-Ну вот! Вся святая троица в сборе!- послышалось спереди.
- Рустам? Андрей? И вас?...Хоть почему, знаете?
- Не больше тебя, - выдохнул Рустам.
- Думаю, что нас везут в Контору, - прошептал Андрей.
- Я попросил бы вас не разговаривать, - оборвал разговор незнакомец с переднего сиденья.
Машина мчалась по пустым улицам Ленинграда. Город вместе со всей страной готовился к майским праздникам 1984 года. В этот предрассветный час Питер был прекрасен. Зелёное с красным. Нежная зелень молодой листвы и алые стяги, которыми щедро были украшены улицы. Дворцы и каналы – напоминание о славном прошлом, и транспаранты, рассказывающие о победах дня сегодняшнего.
Портреты вождей на фасадах домов. Ленин, Сталин, Берия. Лаврентий Павлович, поразительно молодой на портрете для своих лет, внимательно смотрел на своих сограждан из-под знаменитых очков. Как рентгеном просвечивал. Отто подумал, что годы никак не отразились ни на работоспособности вождя, ни на состоянии его здоровья: был тот по-прежнему бодр, и в кулаке держал всю огромную страну. Этот год ещё был для Берии юбилейным - вождю исполнялось 85. Но о том, чтоб уйти на покой, речь даже и не шла.
Вот, наконец-то, и знаменитое здание на Литейном, из окон которого, как говорят, Колыму видно. У входа, несмотря на ранее утро, было необычно многолюдно, а кое-где в кабинетах ещё горел свет. Ощущение тревоги, охватившее Отто с самого того момента, как он услышал настойчивые звонки в дверь, усиливалось с каждой секундой, с каждым мгновением. Машина проехала во внутренний двор. Учёный обратил внимание, что тот был пуст, ни людей, ни машин. Он сделал, было, несколько шагов по направлению к воротам, но сопровождающий остановил его, показав на дверь чёрного входа:
- Нам туда.
Коридоры, по которым они прошли прямо к кабинету Главного, так же были необычно пусты.
Сопровождающий постучал в дверь, и, не дожидаясь разрешения, открыл дверь, пропуская туда учёных.
Кабинет был огромен, поэтому вошедшие не сразу обратили внимание на человека, сидевшего за массивным столом. Над ним, слегка прищурившись, смотрел с портрета не стареющий вождь великой страны Лаврентий Павлович Берия.
Услышав шум, человек поднял голову. Увиденное повергло Отто в замешательство, он резко остановился: на него из мрака кабинета, сквозь отсвечивающие стёкла очков, внимательно смотрел…
- Почему так долго? - услышал он голос Юрия Владимировича Андропова.
Учёные облегчённо вздохнули, и переглянулись. Отто подумал, что всем им одновременно в голову пришла одна и та же мысль.
Не дожидаясь ответа, Андропов продолжил:
- Не буду тянуть с объяснениями. Сегодня ночью было совершено покушение на товарища Берию. Спасти его не удалось.
-К-к-как, - выдавил из себя Рустам.
Андропов или не услышал возгласа, или внимание на него не обратил.
- Но это не самое страшное. По нашим сведениям США завтра утром наложит вето на все резолюции ООН. А дальше Китай и Япония потребуют от нас решения вопросов о спорных территориях. Никсон после побед во Вьетнаме, на Кубе и в Афганистане вообще с ума сошёл. С этим комом проблем нам просто не справится.
- Мы - то чем можем помочь? - удивился Отто.
- Вы? – у мужчин создалось впечатление, что Андропов забыл об их присутствии. – Да, вы... Так вот, пришло время, наконец-то, применить вашу игрушку в деле. Иначе, зачем мы на неё потратили столько денег и времени. Сам Лаврентий Павлович просил за вас.
- Игрушку? Но позвольте!
- Позволю! Но лишь одно! Вы должны отправить несколько групп в прошлое. На несколько лет. А дальше они сами всё сделают.
- Вы понимаете, что это невозможно! – отчаянно жестикулируя заговорил Отто. – Этого нельзя делать. Никто не знает, чем это всё грозит! Что и как может измениться, не знает никто!
- Зато я знаю, что и как изменится у вас, - спокойно произнес Андропов. – И у ваших близких - тоже. Запустить машину можно и без вас, не так ли? Надеюсь, вы меня поняли. Сергей Викторович, проводите товарищей, - Андропов сделал театральную паузу, и поверх очков насмешливо посмотрел на мужчин.
- Мы согласны, - ответил за всех молчавший до этого Андрей.
- ... В лабораторию, - закончил Андропов фразу.
Потом, обращаясь уже к учёным, продолжил:
- Всем необходимым вас обеспечат. Завтрак привезут в институт, - потом добавил, давая понять, что разговор закончен - Всё. Работаем.
- Безумцы…Безумцы…Безумцы…. Повторял шедший в конце толпы Отто….
Часть первая. Игра в слепую. Глава первая. Дебют. Чёрные начитают...
Штурмбанфюрер СС Гюнтер Гейдрих стоял у окна домика на восточной окраине Петергофа. Он сам выбрал его для постоя, не посмотрев на то, что до здания комендатуры, где он устроил себе рабочий кабинет, было добрых два километра. Дом понравился ему сразу, небольшой, аккуратный, с палисадником, заросшим жасмином и диким шиповником. Весной и осенью тут было, наверное, чудно. Сейчас же, в начале ноября, также угрюмо и тоскливо, как и везде.
За последние сутки сильно похолодало, и дождь, щедро поливавший землю несколько дней подряд, наконец-то, сменился снегопадом. Снег крупными хлопьями падал на мокрую землю и тут же таял. Резкий, пронизывающий ветер срывал с деревьев последние жухлые листья, и они ещё некоторое время носились по воздуху, словно огромные хлопья сажи после пожара. Небо, затянутое чёрными тучами, чёрная грязь под ногами. Сыро, мерзко, промозгло. В такую погоду хорошо сидеть дома, в тепле, лучше, если у горящего камина, потягивая красное вино...
Впрочем, вино Гюнтер не особо любил, предпочитая ему пиво. Тёмное, холодное, и чтоб в большой запотевшей кружке. А пиво не очень сочеталось с камином и мягким, уютным креслом, с тихим семейным существованием. Да и не было у него семьи, и дома у него, если подумать хорошенько, не было. Дом – это нечто иное, чем просто четыре стены и крыша над головой, куда ты приходишь переночевать, и где хранишь свой нехитрый скарб. То жильё, что он снимал в Берлине, по сути своей было таким же чужим, как и этот уютный домик в пригороде Ленинграда. А, может быть, даже и более... Вот сейчас хозяйка дома хлопотала на кухне, готовила для него ужин. Как, возможно, готовила бы и жена. В голландке потрескивали дрова, согревая стылый воздух. Можно прижаться спиной к её изразцовому боку и согреться, можно просто, не боясь обжечься, приложить руки, почувствовать тепло. Уютно... Гюнтер про себя усмехнулся. Иллюзия дома, к несчастью, только иллюзия. Про дом, про спокойную жизнь думать слишком рано. Идёт война, и он, Гюнтер Гейдрих, должен думать о том, что может и должен сделать для её скорейшего и победоносного завершения.
Впрочем, последние две недели Гюнтер думал об этом постоянно. Задача, для решения которой он и был сюда откомандирован, была не из лёгких, и от результатов его миссии зависела судьба осаждённого Ленинграда, а, возможно, и судьба всей восточной кампании. Гюнтер усмехнулся этой своей мысли: э, как загнул... Но с другой стороны, теперь уже ясно, что блицкриг провалился. И, хочешь - не хочешь, но признать это придётся. Мысль крамольная, за неё, узнай кто, по головке не погладят, несмотря на регалии. Нет, конечно же, армии вермахта победоносно прошли пол России, с лёгкостью занимая города и веси. Так утверждал доктор Геббельс. Но он, Гюнтер, слишком хорошо разбирался в том, что происходило на самом деле. И он был на восточном фронте, и прекрасно видел, что не так всё легко и просто. Вот и дни Москвы, казалось, были уже сочтены. Ещё один, последний рывок. Последний штурм... И ничто не должно помешать этому штурму, ничего. А они, как назло, накрепко застряли тут, под Ленинградом. Что тут вдруг пошло не так? Город штурмовали уже больше месяца, отсюда, от Петергофа, до окраин всего сорок километров, а в районе Кировского завода - и того меньше... Но вот продвинуться дальше не удалось... Фюрер в бешенстве. Этот чирей, это бельмо в глазу – Красная Горка, оттягивает столько сил и средств! Не только от Ленинграда, и от Москвы.
Гюнтер отвернулся от окна, нервно заходил по комнате, подошёл к голландке, прислонил руки, но тут же отошёл опять.
Красная Горка... Ораниенбаумский плацдарм... Они должны были прекратить сопротивление ещё в августе. Сейчас ноябрь. И Гюнтер почти знает уже, в чём причина столь феноменальной живучести! Но именно – только почти. В Берлине уже нервничают. А он не может пока ничего доложить, добытые им сведения бесценны, но нуждаются в проверке – слишком неожиданно то, что он узнал, слишком неожиданно и невероятно. А от достоверности этих сведений зависит и его судьба, а, возможно, жизнь.
Он вновь подошёл к печке, прижался к ней ладонями, успокаиваясь под действием мягкого, ласкового тепла.
И всё-таки это удача, что он сейчас здесь, в Петергофе, практически в Ленинграде. Он стремился сюда с самого начала войны, несколько раз его рапорта оставались без ответа – солдат воюет там, куда его посылают, а не там, где ему хочется. Но он не опускал руки, и, рискуя навлечь на себя гнев руководства, написал напрямую фон Леебу. Он даже не знает до сих пор, получил ли фельдмаршал его письмо.
Но это уже и неважно. Какая разница, кто послал его сюда. Может, это просто судьба, которая говорила тогда устами его старинного друга Бремера?
Когда его неожиданно отозвали из-под Москвы в Берлин, он обрадовался. Первой мыслью (и, как оказалось, абсолютно верной) было, что его просьба о переводе под Ленинград удовлетворена. Тем не менее, всё то время, пока он шёл по коридорам рейхсканцелярии, его лихорадило, а надежда на то, что рапорт удовлетворен, то таяла, то вспыхивала вновь. В коридорах царила тишина, и лишь стук его сапог нарушал величественную тишину этого места. Он подумал тогда, что, наверное, так и творятся войны современности, не на полях сражений, а тут, в кабинетах, за толстыми стенами и массивными дверьми.
- Хайль Гитлер! – приветствие часового резко оборвало ход его мыслей.
- Хайль!
Огромная, обитая кожей дверь открылась легко и абсолютно бесшумно, а когда Гюнтер вошёл в небольшую приёмную, также бесшумно закрылась за ним. Молодой адъютант, увидев Гюнтера, вытянулся по струнке, и, после обычного приветствия споро удалился доложить о его приходе.
Ждать не пришлось, в кабинет его пригласили секунду спустя:
- Бригадефюрер ожидает Вас...
Сердце лихорадочно забилось, словно пытаясь выскочить из грудной клетки, но, тем не менее, в кабинет Гюнтер вошёл быстрым, уверенным шагом.
Хозяину кабинета, Эриху Бремеру, Гюнтер был обязан многим. Именно Бремер помог ему в тридцать девятом, лично попросив Фюрера о переводе Гюнтера в СС. После такой рекомендации проблем с местом службы не было...
- Хайль Гитлер!
Условности были соблюдены, и Бремер пригласил Гюнтера присесть на диван. Сам он тоже устроился рядом, как бы показывая неофициальный характер беседы. Гюнтер напрягся... Мысли в голове смешались, в растерянности он лихорадочно пытался сообразить, зачем же его всё-таки вызвали.
- Гюнтер, я так рад тебя видеть! Рассказывай, что нового у тебя. Когда мы, наконец, попьём пива у тебя дома, а фрау Гейдрих будет нам приносить одну за другой пузатые запотевшие кружки, а? – Бремер прямо-таки лучился от радушия.
- Для этого нам нужно выиграть все войны, Эрих, - они были давно на «ты». - Разве ты не знал об этом?
Бремер рассмеялся
- Всё шутишь. Это хорошо, я рад, что у тебя отличное настроение!
- Это не я. Так говорит наш Фюрер, - Гюнтер указал на стену, где висел огромный портрет вождя: Адольф Гитлер в белоснежном костюме выглядел так, словно внимательно вслушивался в каждое слово, произнесённое в кабинете.
- Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить. Как ты относишься к тому, что бы отправится в Ленинград?
Стоило ли говорить, что он тут же согласился.
И вот он здесь, на окраине разрушенного Петергофа, греет руки о печку - голландку и ждёт ужина.
Тепло расслабляло, усталость от напряжения последних дней давала о себе знать, захотелось спать. Гюнтер отошёл от печки и уселся на диван, намереваясь вздремнуть несколько минут. Не успел он устроиться, как к нему на колени запрыгнул котёнок, и тут же стал играть блестящей пуговицей на кителе. Для этого крошечного существа не было различий между завоевателями и побежденными. Он хотел играть, и ему было абсолютно всё равно, что его игрушкой оказалась пуговица от кителя целого штурмбанфюрера СС.
Женщина, хозяйка дома, испуганно метнулась и нему и хотела прогнать маленького проказника, но Гюнтер остановил её жестом: пусть резвится. Хоть кто-то в этом мире должен быть беззаботным.
Гюнтер прожил тут уже неделю, и ни разу ещё не дал понять, что прекрасно понимает всё, о чём говорят между собой его обитательницы. Женщины, старая и молодая, были уверены, что он по–русски, как это там выразилась эта старая карга, - «ни бель ме са». Странное выражение, Гюнтер раньше его не слышал, но что означает, понял прекрасно. Это положение вещей забавляло его. О, сколько интересного он узнал за это время и о себе, и о Фюрере, о Великой Германии. Хватит для того, чтоб расстрелять обеих раз двадцать. Вместе с котёнком и старой добродушной дворнягой, что спала в прихожей под лавкой (что само по себе было очень необычно для русских, не пускавших собак по жилые помещения). Гюнтер усмехнулся – пусть говорят. Они вовсе не обязаны любить его. Достаточно того, что поддерживают в доме чистоту и уют, вкусно готовят. Несмотря на постоянное ворчание старухи (сущая ведьма, вон как глазами сверкает, при нём старается из кухни не выходить, и всё бурчит, бурчит себе под нос) он чувствовал себя тут как дома. Наверное, потому что тут о нём заботились. Пусть не от любви, по нужде, но заботились. Молодая женщина, Анна, была более приветлива. Или притворялась, что приветлива, но это уже не важно. Гюнтеру вдруг стало интересно, сколько ей лет. Он присмотрелся: судя по всему, не больше тридцати, и совсем не дурна собой. Да что тут говорить, она просто красавица! Но зачем же она так уродует себя, сутулится, и одежда какая-то нелепая. Ему захотелось вдруг подойти к ней и стащить с головы этот дурацкий платок. Гюнтер даже поднялся с дивана (котёнок недовольно мявкнул, когда он оттащил его от понравившейся пуговицы), сделал пару шагов, но остановился. Мысль, которая пришла ему в голову, одновременно и рассмешила и озадачила Гюнтера: а ведь она его боится!
Действительно, женщина, заметив его движение, побледнела, быстро поставила на стол тарелку с хлебом и ушла, почти убежала на кухню. Оттуда сразу послышался скрипучий голос этой старой ведьмы. Опять ругается. А что такого он сделал? Что вообще он мог ей сделать? Неужели она действительно о нём такого низкого мнения? На душе сразу отчего-то стало горько. Нет, он не может тут чувствовать себя дома. Это – не его дом... Да, собственно, какое дело этой старой карге, до его поступков и намерений!
- Э-э, фрау, как Вас там... На Вашем месте я бы поостерёгся от таких неосторожных выражений, - сказал он по-русски.
На кухне упала на пол и разбилась тарелка... И этот звук сделал невероятное –хандра мгновенно улетучилась. Ибо давно известно: ничто не может так поднять настроение взрослому человеку, как подобная мальчишеская выходка ...
*****
Поужинать в тот день ему так и не удалось. Так же как и позавтракать на следующий день. Собственно, как и поспать.
Стук в дверь раздался практически одновременно со звоном разбитой посудины. Обычно равнодушная ко всему на свете, псина в прихожей зашевелилась и недовольно зарычала.
Женщина тут же выскочила из кухни, и поспешила успокоить собаку:
- Фу, Найда, фу...
- Оставьте собаку в покое, фрау Анна, Вы же знаете не хуже меня, что она безобидна.
Анна вздрогнула, как от удара кнутом, схватила собаку за ошейник и потащила в кухню. «Ничего», - с какой-то мстительно – озорной весёлостью подумал Гюнтер, - «я приучу вас если хоть не любить, то уважать Великую Германию». О том, что бы укоротить языки не в меру болтливых женщин каким-то другим способом, он даже и не подумал. Он, старый солдат, а теперь ещё и штурмбанфюрер СС, Гюнтер Гейдрих, с женщинами и детьми не воюет.
Гюнтер понял, что случилось что-то важное, лишь только увидел сияющую физиономию Штольца, своего помощника, а, выслушав его доклад, сразу забыл и про голод, и про то, что смертельно устал и хочет спать. Мысленно обругав Штольца, который, не ожидая, что шеф на ночь глядя рванётся поработать, не позаботился о машине, Гюнтер поспешил в комендатуру, где устроил себе штаб – квартиру.
- Штольц, Вы ужинали сегодня?
- Нет пока ещё.
- Что ж, говорят, небольшое голодание полезно для организма. Вы будете нужны мне сегодня, так что, ужин для нас обоих переносится на завтра.
Штольц пробормотал себе под нос что-то невразумительное, но спорить не решился, и уныло побрёл вслед за шефом.
До комендатуры было сравнительно недалеко, всего каких-то пара километров, правда, по щиколотку в той смеси из грязи и снега, в которую превратилась дорога. Обычное дело для этих мест в это время года. Они пробирались в кромешной тьме, чертыхаясь и проклиная и русскую осень, и русскую безалаберность. И ни Штольц, ни Гюнтер не подозревали, что на самом деле ждёт их в конце этого пути, и куда в действительности приведёт эта дорога...
**********
В полдень следующего дня они со Штольцем уже прогуливались по знаменитому Петергофскому парку. Спешить было больше некуда, шифрограмма ушла в Берлин, и Гюнтер посчитал, что имеет полное право оценить, наконец-то, знаменитый парковый ансамбль. Его измученный организм просто – таки молил об отдыхе, однако Гюнтер домой не спешил, тем более, что спать всё равно не придётся. А ему надо было кое - что обдумать. Он пригласил с собой и Штольца. Тот попробовал отказаться, но Гюнтер умел уговаривать.
- Дорогой Штольц, поверьте, другого такого случая может и не представиться: война, и кто знает, как будут выглядеть эти дворцы и эти фонтаны через пару недель? А выспаться мы успеем и на том свете. У нас в запасе есть пара часов, так что проведём их с пользой для души и тела.
Штольцу ничего не оставалось, как уступить. Впрочем, жалеть об этом ему не пришлось.
День был хорош. Дождь, шедший последние дни вперемешку со снегом, наконец-то прекратился, а к обеду ветер разогнал облака и, впервые за столько дней, показалось солнце. Его лучи пробежалось по кронам деревьев, по глади озёр и раскрасили золотом крыши парковых строений. Солнечного тепла вполне хватило, чтоб растопить снег на открытых местах и подсушить лужи. Прекрасный день. И пусть завтра опять занепогодит, это уже ничего не будет значить. Мужчины медленно шли по аллеям с удовольствием вдыхая свежий воздух. Тут, в парке, совсем не ощущалось, что где-то, совсем недалеко, война. Если бы не эта постоянная пушечная канонада, то можно было подумать, что всё тут в полном соответствии нормам профилактико-оздоровительного кодекса новой Германии. У Большого фонтана группа новобранцев, галдя и дурачась, выстроилась в очередь на снимок с Самсоном. Каждый из них пытался внести свою лепту в историю, тыча в Самсона автоматом или помогая ему разрывать пасть льву. Когда Гюнтер и Штольц поравнялись с ними, те вытянулись и дружно прокричали:
- Хайль Гитлер!
Офицеры отсалютовали в ответ: Гюнтер с вальяжной небрежностью старшего офицера, Штольц – молодцевато щёлкнув каблуками сапог и высоко вскинув руку – свежий воздух взбодрил его, он раскраснелся, а глаза восторженно блестели – Петергоф был прекрасен.
- Не кажется ли Вам, что это всё, - Штольц раскинул руками, - напоминает Францию?
- Война везде одинаково жестока, Штольц…
- Я не об этом. Не напоминает ли это Версаль?
- О, нет, поверьте, дорогой Штольц, Версаль был намного дружелюбнее к нам. И я очень надеюсь, что нам самим не придётся убедиться в этом.
Гюнтер ещё раз бросил взгляд на толпу новобранцев. Уже сегодня вечером, нет завтра, эти снимки отправятся на Родину вперемешку с похоронками на тех. Кто изображён на них. И неизвестно, что достигнет цели раньше…
Так получилось, что добрую половину своей жизни Гюнтер Гейдрих провёл на войне. Сначала Первая мировая, потом Испания, теперь вот, эта. Война воспитала его, заменив и мать, когда-то бросившую его на пороге приюта, и родительский дом. Война была его жизнью. Иногда он с грустью думал, что за свои сорок с хвостиком только и научился, что воевать. Убивать, другими словами. Поэтому-то он, Гюнтер Гейдрих, старый вояка, белая кость германской военной машины люто ненавидел войну. Слабое оправдание своего участия в этом бесчеловечном действе, он находил в том, что служил в разведке. Где-то в глубине своей души он мечтал о том дне когда, все войны прекратятся, в них не будет нужды и мир придёт в равновесие. Тогда он купит на заработанные деньги, которые ему не приходилось до сих пор тратить, домик в горах, будет каждый день ходить на охоту, ловить рыбу и наслаждаться последними годами своей бесполезной жизни. Адольф Гитлер, с его планами мирового господства, казалось, лучше всего подходил на роль усмирителя всех войн. К тому же, только он мог поднять поруганное знамя Германии и отомстить за позор Версальского мирного договора. Для этого только нужна ещё одна война, победоносная война.
Мысль о том, что он, Гюнтер Гейдрих, хоть чуточку, но приблизил окончание бойни, наполняла его гордостью. Но одновременно другая, навязчивая, тревожная мысль, беспокойно ворочалась в мозгу, не давала отдаться радости в полном объёме: последнее, незаконченное дело...
К тому моменту, как они со Штольцем расстались. Гюнтер уже точно знал, что ему надо делать.
*********
И вот он вновь идёт тем же коридором, что и две недели назад. Только теперь не по вызову, а по собственной инициативе. Он позвонил Бремеру ещё из Петергофа, и договорился с ним о встрече именно на этот день и час. Всё было рассчитано точно. Именно к этому моменту его отчёт об операции будет изучен досконально. Самое время обратиться с личной просьбой.
Бремер ждал его.
- Гюнтер, поздравляю. Сведения действительно бесценные. И, главное, достоверные на все 100! Как тебе удалось получить всё это?
- Ты имеешь в виду киноплёнку? Случай, Эрих, случай...
- Не скромничай, дорогой друг, фортуна благоволит трезвому расчету, а не простому случаю, - Бремер раскатисто хохотнул.
- Ну, если знать что искать... Сведения о том, что метро строилось, не являлись секретными. Осталось только уточнить, где строилось... Ну, а плёнка – просто случайность.
- Зато мы теперь точно знаем, что это не утка! Твоя работа заслуживает наивысшей похвалы: никто и предположить не мог, что вылезет из тех отрывочных сведений, что мы получали от пленных русских. «В районе станции Лебяжье действует неизвестный железнодорожный узел, по которому производится бесперебойная подача боеприпасов для дальнобойных орудий форта Красная Горка». Всего-то. И вдруг – целая линия метро. И со всеми подробностями!
- Ну, до настоящего метрополитена это пока не дотягивает...
- Гюнтер, дело не в названии, в сути! Твой отчёт великолепен. И этот план по затоплению ветки. Ты всё отлично просчитал.
- Эрих, в связи с этим у меня к тебе просьба. Личная. Я хочу сам руководить операцией по затоплению.
- Если там действительно одна из очередных сказок Сталина, то русские будут охранять её как зеницу ока.
- Нам не привыкать, Эрих!
- Тебе не хватает своей славы, решил позаимствовать у Отто? – Бремер опять рассмеялся. – Подходящий момент, он опять в госпитале.
- Скорцени болен?
- Увы. Дизентерия. Так что и парад на Красной Площади он будет созерцать из больничного окна Кремля!
- Съел кого-то не того?
Теперь они рассмеялись уже оба, а когда просмеялись, Гюнтер напомнил:
- Так что с моей просьбой? Эрих?
- Я передам её, не беспокойся. Думаю, что причин для отказа нет.
Причин для отказа действительно не было, и уже на следующий день Гюнтер был назначен командиром диверсионно - разведовательной группы, в задачу которой входило подорвать тоннель Ленинградского метрополитена в районе речки Красненькая. И затопить ветку, отрезав форт Красная Горка от Ленинграда, то есть от поставок оружия и боеприпасов.
Перед отправкой Бремер пригласил Гюнтера к себе.
- Извини, что не могу позвать тебя к себе домой... Вечные дела, вечная служба. Ни грамма свободного времени.
- Я понимаю, Эрих. Интересы Германии требуют от нас забыть про личную жизнь и свободное время.
- Ну, тогда давай выпьем коньяку за здоровье Фюрера и за успех вашей операции! - Бремер по-прежнему пребывал в отличнейшем расположении духа.
- Эрих, а если вызовут к фюреру? Не боишься, он не одобряет спиртного.
- Гюнтер, Гюнтер... Я не такой олух, чтоб напиваться до положения риз. Ну, а пара рюмок для поднятия тонуса.. Это никому не вредило!
- Ну, тогда в нашем случае логичнее было бы выпить водки!
- К сожалению водку нам пока не доставляют, - Бремер опять засмеялся. - Так что, придётся ограничиться французским трофеем.
Внезапный звонок нарушил все планы. Не дожидаясь окончания разговора, Гюнтер встал и приготовился к уходу. Бремер положит трубку, от былого веселья не осталось и следа.
-Гюнтер, вот ты накликал! Но - тысяча извинений! Война! Эта стерва ещё не раз разрушит все мои планы!
-Я всё понимаю, Эрих.
-Сегодня, в 23.00 вашей группе нужно быть готовой к отлёту. Кстати, ты знаешь, что Неймиц в Петергофе? Говорят, он там собрался жениться на хорошенькой русской барышне. – Неймиц среди знающих его слыл отчаянным ловеласом, и Бремер, вспомнив это, повеселел. - Ты помнишь Неймица?
- Ещё бы. Так значит, этот ловелас сейчас в Петергофе? А я так был занят своими делами, что даже не знал об этом!- Гюнтер сделал вид, что расстроился. На самом же деле. Неймица он терпеть не мог, и ничуть не жалел, что не столкнулся с ним.
- Да! Он после ранения был направлен туда отделом по статистике ценностей.
Бремер посмотрел на часы.
- Ну, всё, мой друг. Я прошу меня извинить. Фюрер всех требует на ковёр. Наверно русские опять преподнесли нам очередной сюрприз. Фюрер как дитя... Он безумно радуется каждой победе, и невыносимо жалок при каждом мало - мальском поражении.
Да, Гюнтер, я не забыл о том, что ты пригласил меня к себе. Подготовь будущую фрау Гейдрих! Я люблю, что бы по кружке скатывались капли. Не держались, а именно скатывались капли влаги! - Бремер опять смеялся.
Гюнтер вышел из здания Рейхсканцелярии. Свинцовые тучи затянули небо над Берлином. Порывистый ветер гонял по улицам остатки листвы. Дождь то начинался, пробарабанив по мостовой пулемётной очередью, то переставал вновь.
Теперь, когда всё было решено, Гюнтер тревожился ещё больше. Он задавал сейчас себе только один вопрос: правильно ли он поступает, тот ли путь выбрал для того, чтоб попасть в Ленинград? Ответ на этот вопрос был только один: другого пути просто нет, как ни крути, но в сложившейся обстановке это единственный, причём, последний шанс. И глупо было бы не воспользоваться им. Или он просто сейчас успокаивает себя? Но, так или иначе: последнее недоделанное дело... Будь что будет, но он должен сделать это. Поставить точку в этой старой истории. Узнать, наконец-то, судьбу той, что ждала его столько лет. Хотя...А ждала ли она? И ждёт ли теперь?..
На фасаде здания прямо напротив Рейхсканцелярии к портрету фюрера приклеился откуда-то взявшийся кусок грязной бумаги. Каждый новый порыв ветра то открывал, то закрывал один глаз вождя, создавая иллюзию того, что он лукаво подмигивает прохожим. Гюнтер улыбнулся. Сколько там времени? Часы на Ратуше показывали полдень. Есть время выспаться. Гюнтер поднял воротник пальто и ступил на тротуар.
Ровно в 23.00 Гюнтер и его группа вылетели на Восточный фронт. Теперь обратной дороги для него уже не было.