Гани залёг в высокой люцерне. Земля прела от июльской жары, и он будто оказался в мнимом чулане, где воздух так же не двигался и дышался вместе с пылью. Его автомат, который он накрыл руками, как ревнивая собака сладкую кость, начали обследовать любопытные насекомые. На былинке, к отвесной её стороне прилипли две, ядовито красные, краплёные таблетки. Он осторожно их снял так, чтобы хитрые жучки не догадались подогнуть лапки и свалиться в густую траву вверх пузом; так они могли скрыться, потому что дно их было одного цвета с землёй. Он положил их на ладонь и прошептал заклинание от которого они непременно взлетают: «Божья коровка, улетай на небо, там твои детки, кушают конфетки…». Он повторил это несколько раз, но жучки и не думали лететь, только не послушно разбегались. Поднять руку вверх, откуда им легче слышать своих деток, Гани не посмел, ведь он находился в засаде. Нужно было их куда-то припрятать и уж потом не спеша, полным голосом, заставить лететь. Он достал ириску и съел её, а в фантик завернул букашек и сунул его в карман. Мальчик почувствовал как мокнет его лоб и даже стал мельче дышать, чтобы не спугнуть тот момент, когда набухшие капли начнут сползать по лицу. Ему не часто удавалось ощутить такую благость в теле, потому что был он худеньким и как бы не нагревался беготнёй, всегда успевал обсохнуть прежде, чем насладиться стекающей с потом усталостью. «То ли дело толстый Тимур, потел даже в холод» – думал Гани и завидовал его способностям. Старый орех, шелестя листвою, замотался верхушкой и с него винтом полетели сухие рогалинки. В траве, где он лежал, подуло также порывисто и затихло. Гани опять остыл и стал скучать оттого, что ничего не происходит. Он стал пальцем обрывать извилистую нить мурашей, тянущуюся к дереву. Те беспокойно отыскивали оборванные концы и снова склеивались. Его друг Эрик сказал, когда они вместе прятались на задворках, что подаст сигнал к атаке, а какой именно не уточнил. Эрик ему велел залезть в огород, мяукнуть три раза и нарвать веркиных яблок. Гани его спросил, зачем лезть в огород и мяукать. Эрик сказал, что у разведчиков есть такой манёвр и что задавать таких вопросов солдат не должен. Но Гани осмелился спросить для чего тогда нужны яблоки. Эрик сказал, что они будут им заменять гранаты. Гани, рискуя быть пойманным заправдашним неприятелем, оцарапав шею, выполнил задание командира. Эрик одобрил его храбрость и с аппетитом стал лопать гранаты. Гани не обиделся, ведь Эрик был его другом и командиром, только пожалел, что отдал ему все яблоки. Эрик сообразил, что Марат и Тимур непременно должны появится у веркиных яблок, потому что Тимур долго без вкусного не протянет и поэтому он послал Гани печься в зарослях на пустыре, откуда простреливается весь огород, а сам остался в тени поливного винограда, чтобы напасть на них неожиданно. Гани не мог его ослушаться, потому что Эрик был старше по званию и по годам (Гани в начале летних каникул исполнилось восемь лет), а значит умнее и смекалистей. Эрик перешёл в четвёртый класс и знал много приказов, которые отдаются в армии.
Гани расслышал приближающийся хруст гравия и замер. Он ничего не видел из-за высокой травы и не высовывал голову, чтобы остаться незамеченным. Шаги приближались, и по тому как громко шумел гравий он понял, что это не мог быть маленький и худотелый Марат. «Глупый Тимур, топчется как слон, даже через улицу слышно, – думал Гани – пусть только подойдёт по ближе». Сердце Гани забилось чаще. Он уже крепко сжимал рукоять автомата и предвкушал восторг победоносной тирады над поверженным врагом. Гани набрал побольше воздуха и раздирая глотку закричал, выпрыгивая из травы:
Уби-и-т!!! Уби-и-т!!! Он полосовал воздух игрушечным ППШ. Трр-а-а-та-та-та!!! Уби-и-т!!! – кричал он ничего не видя, потому что его глаза в зарослях отвыкли от яркого света. Но в ответ Гани услышал лишь истошное «А-а-а-й!!!» И глухой звук рухнувшего в гравий тяжёлого предмета. Это тётя Сима, дико перепугавшись, уронила таз с бельём, которое хотела развесить на солнышке. Когда Гани опомнился, то на него уже угрожающе надвигались трясущиеся груди тёти Симы. Гани успел увернуться от тяжёлой руки, но мокрая простыня тяжело и плотно легла ему на спину. Он словно сайгак, спасающийся от хищника, поскакал меняя на взлёте направление. Спина горела от сильного удара, а тётя Сима всё ещё причитала ему вслед: «Гадёныш! Всё равно тебя поймаю. Ах ты боже мой, опять перестирывать… Паразит!
Гани вернулся во двор, откуда они начали войну и увидел ужасную картину: Эрик, Тимур и Марат сидели в беседке и мирно беседовали. У него разгорелись щёки и обида мокрым комом подкатилась к горлу. Он хотел его проглотить, но тот подло лопнув, залил ему глаза слезами. Гани хотелось убежать подальше и плакать, но ребята увидели его и стали звать. Он злился на свою слабость и торопился стереть с лица следы позора. Гани не спешил их простить и остался на месте, но мальчишки уже сами бежали к нему.
Гани, в книжный магазин завезли книжку, «ревизор» называется – сказал Марат и бегающими глазами призывал друзей разделить его радость.
Ты чего ревел? – разоблачил его Эрик.
Гани хлопая глазами хотел соврать, что глаза покраснели от пыли, но придумал самую верную отговорку.
А знаешь как было больно – сказал Гани и задрал на спине футболку.
Кто это тебя так? – поинтересовался Тимур разглядывая розовую полосу на спине.
Тётя Сима.
За что?
Я её убил вместо тебя – сказал Гани и рассказал, что с ним произошло. Друзья смеялись заражая друг друга, и не могли остановится. Гани смешался чувствами и всё же веселился, делая это нарочно, чтобы вызвать настоящий смех, но рассудительный Эрик предположил, что тётя Сима может обозлиться и пожаловаться его родителям. Гани согласился с такой возможностью и задумался. Марат опять оживился, вспомнив о чём хотел сообщить Гани:
Слушай Гани, в книжный завезли ревизора. Комедия говорят, обхохочешься. Ты будешь брать? Сорок пять копеек стоит.
Незнакомое слово подействовало на Гани интригующе и в нём уже зарождалось чувство, от которого питается детский авантюризм. Он представил как ревизор ловко прыгает по деревьям, спускается по лианам на землю, чтобы переговорить с волками, как им спасать свой мир, а в скучные дни переодевается клоуном и смешит людей на городской площади.
Альберт купил – сказал Марат многозначительно и поднял указательный палец, утверждая, тем самым, важность свершившегося факта.
Авторитет Альберта во дворе был чрезвычайно высок. Он был старшеклассник, отличник и красавец. Ему завидовали сверстники за то, что он умел не стеснятся с девочками и не боялся хулиганов. К хулиганам его тянуло даже больше, чем к девочкам, потому что Альберт уже имел криминальный опыт, но ему многое прощалось, ведь он был отличником. Он держал на балконе голубей и однажды разлучил парочку чубастых, продав самца незнакомцу. Самец у нового хозяина скучал не долго и вскоре вернулся к своей голубке. Альберт не растерялся и почувствовав запах шальных денег провернул это дельце ещё несколько раз, пока вслед за птицей не нагрянул, выследивший его обманутый покупатель. У Альберта появился под глазом откровенно сизый фингал – неизбежная расплата сорванной аферы. Деньги пришлось вернуть. Когда родители узнали о проделках сына (оба преподавали в школе), то очень огорчились и в качестве наказания выбрали довольно церемонный способ воспитания, а именно перечитать за лето все произведения Гоголя, вероятно, надеясь на благотворную силу высокого искусства. Юнный мошенник помучился совестью и бойко принялся транжирить оставшуюся сумму. Он водил девочек в кино, угощал их сладостями, целыми днями ошивался возле игральных автоматов, кутил в развлекательных парках, а на последний рубль купил книжку и пломбир.
Так ты будешь брать, Гани? Если будешь, так и скажи, чего молчишь. Мы то берём – сказал Эрик.
Гани знал, что у ребят есть собственные сбережения, а ему нужно было где-то их раздобыть. Отец обычно обедал дома и Гани, условившись встретиться в беседке, поспешил его застать. Вбежав на третий этаж, он с силой толкнул старую деревянную дверь плечом, та вибрируя на скобах столкнулась со стеной.
Чего носишься, как чокнутый – полушёпотом сказала сестра Лиза, выходившая из кухни со скалкой.
Сама такая – осторожно огрызнулся Гани, поглядывая на опасное орудие в её руках.
Отец спал в зале на короткой софе, не вмещаясь в неё ногами, которые перекинул через душку, будто сушил вёсла на плаву. Гани хотел успокоить возбуждённое сердце, но не поспевал надышаться. Лиза предупредила:
- Не буди, получишь.
Папа, папа – позвал он отца и тут же получил шлепок по больной спине. Он вскрикнул и волчком закружил вокруг своей боли.
Дура! Дура! Вешалка!
Отец не открывая глаз просвистел: «Тс-с-с-с…»
Папа проснись, проснись, там ревизор, там ревизор – теребил он отцовскую руку.
А? Что? Где ревизор? – испугался он.
Там, там в книжном магазине. Совсем новая книжка, ревизор называется. Сорок пять копеек стоит. Папа дай, пожалуйста, сорок пять копеек – взмолил Гани.
Книжка?
Да.
У-уф, а я то думал… Ну, чёрт бы его побрал, а… И здесь этот ревизор. Везде проклятый ревизор. Покоя от него нет, будь ему…- негодовал разбуженный отец. Он взглянул на запястье, где должны быть наручные часы, забыв что снял их и тряхнул головой отгоняя дремоту.
Все покупают, это комедия – уговаривал сын.
Комедия? Поверь мне, общаться с ревизором - не смешно. Тогда и мне было бы смешно, а мне совсем не смешно – загадочно говорил отец уставившись в потолок. Гани решил, что отец не пробудился и стал трясти его плечо.
Мне нужна, мне очень она нужна.
А, ты знаешь о чём она? – спросил отец. Тебе трудно будет её понять. Ты ещё мал для этого.
Мне восемь лет, а скоро будет десять.
Нет, Гани. Пустая трата. Да-и была такая книжка дома.
Как же была, когда она новая.
Мне пора на работу.
Гани был подавлен. Теперь ему хотелось эту книжку ещё больше, чем прежде. Он не мог придумать слов, которые растрогали бы отца и прибегнул к шантажу.
- Тогда я останусь ночевать у Эрика. Он то уж купит и будет читать, а я завидовать.
Завидуй дома – предложила Лиза.
Гани распилил сестру взглядом на мелкие кусочки. Лиза, торжествуя, удалилась на кухню.
Ну папа, я тебя очень прошу.
Отец посмотрел на сына внимательно, как всегда смотрел, когда готовился говорить строго, но вдруг, неожиданно, хитро улыбаясь сказал:
А давай-ка мы с тобой договоримся. Я тебе денег дам, хорошо. Но обещай мне её пересказать вечером, то есть когда я вернусь с работы. Ну как?
Перескажу – уверенно сказал Гани.
А если не сможешь.
Смогу.
Ну, а вдруг…
Папа, на работу опоздаешь. Честное слово перескажу.
Дети счастливые, поглощённые новым, необычным приключением бежали в книжный магазин пряча деньги кто-где: Марат по такому случаю натянул носки с высоким голенищем и придавил резинкой бумажный рубль; Тимура любая одежда облегала тесно и вывалиться из карманов деньгам было также не просто, как и впихнуть их туда; Эрик свою ассигнацию сжимал в кулаке; Гани поступил надёжнее – он держал монеты в руке, а руку в кармане. Они задиристо смотрели друг на друга и ускорялись, пока не прозвучало неизбежное «Кто последний - тот вонючка!». Вламываясь в книжную лавку, они устроили небольшую перебранку в узких дверях и убедившись, что книжек хватит на всех, поутихли.
Продавщица, женщина по себе необычайно большая и отобедавшая, видимо, неумеренно, поленилась на них ругаться и лишь сделалась глазами мрачной. Потом достала с полки четыре тоненькие книжки и потосовав их, раздала. Ребята попрыгали от удовольствия и разбежались по домам.
Книжка была цвета неспелого яблока. На обложке были скупо выведены, одним только чернильным пером, люди в старинных нарядах, учтиво кланяющиеся друг другу и Гани на ум пришло слово «господа», которое непременно среди них употреблялось. Он гладил и нюхал глянцевые листы с фотографиями. Они пахли свежей карамелью. Их лица были смешные и чем-то напуганные. Гани не обрадовался этим господам, потому что в кино с их участием веселиться было нечему. Его привлёк нелепый профиль на форзаце книжки с вредительной для человека фамилией Гоголь. «Небось доставалось бедняге в школе, – думал Гани – одно гоголь-моголь чего стоит». Он принялся читать текст. С таким мудрёным изложением он ещё не умел справляться и читал лишь глазами, помня только слова, но не понимая для чего они сказаны. Потом его стали смущать фамилии, приставленные сбоку и он решил их не читать, чтобы не запутаться совсем. Он добросовестно останавливался и вздыхал, где это было указано, а так же хватался за голову, делал гримасу, вертел рукою около лба, если требовалось, но ясности не прибывало. «Может быть это только начало такое скучное и непонятное, как всегда бывает» – успокаивал он себя и опять стал разглядывать фотоиллюстрации. Теперь их лица не казались ему смешными и мальчик отчаялся понимать их выражения. Гани предпринял ещё одну попытку и даже дочитал первое действие, но его отвлекла свежеободранная коленка, которая коснулась чего-то жёсткого. Он поплевал на неё и залечил царапины слюной. Затем стал отдирать затвердевшую кровяную корку на другом колене, пока не выступила мутная капля. Гани хотелось заплакать, не от боли, а от того, что он не способен понять написанное и, верно уж, не надеяться на отцовскую милость, но телефонный звонок прервал его намерения.
Эрик вкрадчиво пытался выяснить насколько его друг продвинулся в чтении: «Читаешь?… Интересно?… Картинки? Да, просто умора. Эрик хоть и был старше Гани на три года, всё же вдумчивой сатире предпочитал доступный его пониманию юмор, поэтому разумно предложил оставить на время серьёзное чтение и погонять мяч. Гани облегчённо вздохнул.
Вскоре выяснилось, судя по тому как радостно выбежали на улицу Марат и Тимур, что им так же наскучило комическое произведение и они забылись игрой в мяч. Вечер, усталость и дворничиха застали их одновременно. Грубая старушка, подметавшая по вечерам двор, велела им уносить ноги, не то их попы отведают колючую метлу. Ребята заметили, что Гани начал хандрить и поинтересовались отчего он грустит. Гани признался, что поступил глупо, заручившись пересказать отцу книжку, потому как она совсем не детская и что теперь ему совестно показаться отцу на глаза, ведь он дал честное слово. Друзья ему посочувствовали и так же признались, что комедия их не рассмешила, а даже глубоко расстроила и они единодушно согласились, что чёртова книжка не стоит цены трёх стаканчиков мороженого. Эрик проявил командирскую решительность и сказал, что с Артуром нужно серьёзно поговорить, что с него всё началось и пусть он, прохвост этакий, объяснит нам о чём она.
Они поднялись к Артуру и вызвали его на лестничную площадку. От него благоухало фруктовой жевательной резинкой. Артур, сделав на груди петлю из рук, снисходительно выслушал их объяснение, часто перебиваемое более громкими убеждениями, тревожными жестами и в целом невразумительное.
И чего вам от меня надо? – не понимал Артур.
Так ты прочитал «ревизора»? – спросил Марат.
Нет.
Как нет, что же ты делал?
Тебе какое дело.
Разговор не складывался. Они не были готовы к таким сложностям. Наступила пауза, которой Артур хотел воспользоваться и улизнуть за дверь от назойливых малышей, но его одёрнул за руку осмелевший Эрик.
Постой Артур, ты же быстро читаешь? Прочитай, пожалуйста, а потом нам расскажешь, только быстро.
Ты чего офигел? – возмутился Артур.
А я тебе пугач подарю – вмешался Гани.
Сдался он мне.
А брызгалка? – предложил Марат.
Нет.
А педаль от «Камы»? – соблазнял Тимур.
Зачем мне педаль, если велосипеда нет.
Тогда забирай мою рогатку – расщедрился Эрик.
Отвяжитесь щеглы, надоели. Вам то на черта этот ревизор?
Надо – отрезал Эрик.
Надо, так читайте сами – сказал Артур и хлопнул перед ними дверью.
- Блин, надо было предложить ему лянгу – озарило Тимура с присущим ему запозданием.
Артур был единственный отличник во дворе из тех, кто учился в старших классах. Были ещё девчонки, но они в раз отсылали их к чертям, едва загоришь с ними о деле. Над двориком повисла, необычная для слуха, тишина. Всегда шумный и динамичный, он замолк, как радиоприёмник потерявший волну и только шаркающая по асфальту метла создавала помехи. Наиболее шумные его обитатели разъехались по летним лагерям и аулам. На пригорке, возле гаражей, из-под оранжевого москвича торчали ноги дяди Коли и они направились к нему попытаться разговорить злобного соседа, на голову которого прошлым летом с гаражной крыши, где они сушили арбузные семечки, ими был обрушен мраморный арбуз, соскользнувший из рук непутёвого Тимура.
Здрасьте дядя Коля – поздоровались дети.
Брысь от сюда. На домкрате стоит, придавит. Убить хотите, черти – взбесился дядя Коля. Подрыгивая ногами, он подтянул туловище.
Мы по делу – заявил Эрик.
Он предусмотрительно выполз и недоверчиво глянул на обидчиков.
Вы читали «ревизора»? – робко спросил Гани.
Повсеместно страдавший от неуёмных мелких соседей сантехник Николай, не понимая откуда ждать беды, стал оглядываться по сторонам и на всякий случай посмотрел вверх. Не обнаружив там прямой угрозы своему здоровью, он не доверившись глазам стал прислушиваться.
Читали или нет?
Чего?
Ревизора, книжка такая.
Дядя Коля стал напряжённо мыслить. Он подозревал, что отрицательным ответом можно вызвать насмешки, а книжек он, по собственной воле, не читал со времён подъёма благосостояния трудящихся, и сначала подумал их разогнать, но неожиданно в сантехнике взыграло самолюбие и он начал рыться в памяти, как если бы копал мёртвую землю. Прожитые им во хмелю десятилетия можно было не ворошить и он погрузился глубже, пока не оказался за школьной партой. Ученик Коля Сапрыкин, скорбно уронив голову на грудь, сидел на уроке литературы. В левом ухе, пострадавшем от цепких учительских пальцев, жужжало так, будто в нём поселился шмель. Оно раскалилось и казалось огромным. Гневные слова Семёна Антоновича прозвучали как приговор: «Сапрыкин, не сливай мой труд в канализацию, иначе сам окажешься в ней».
Читал, вам то что – ответил Николай с достоинством.
Глаза у Гани блеснули надеждой и он даже приготовился просить прощения за все свои грехи в отношении него.
Расскажите. Про кого она?
С чего это…
А мы вам… Хотите мы вам машину помоем.
Уйди от машины.
Кто он такой, ревизор?
Дядя Коля знал кто такой ревизор по определению, но что он вытворял в этой книге ему было неизвестно.
- Кто, кто, зануда вроде тебя. Ходит, ходит, а потом бац начальству, мол Коля напился – объяснил он по своему.
Ребята переглянулись недоумевая, а Эрик заподозрил, что он и в самом деле напился, раз уж заговорил об этом. Марат сказал, что он, возможно, и не пьян, а просто дурит им голову, потому что не читал вовсе и что его отец поступает так же, когда не знает что ответить. Тогда они оставили соседа в покое, восстанавливать свой автомобиль и душевное благополучие от безутешных воспоминаний, прихватив с собой, как им показалось, бесхозно валявшиеся подшипник, болт и медную трубку.
Друзья попрощались и разошлись, потому что ничего более не придумали, да-и Тимур стал ныть по еде. Ему оставалось надеяться только на помощь несговорчивой сестры.
Лиза, как старший в семье ребёнок и как будущая хозяйка, по наставлению матери, примерялась в мыслях и на деле к тяжёлой ноше безропотной восточной женщины, истрачиваясь меркантильным трудом и притворяясь взрослой, в следствие чего, по соображению Гани, превратившаяся из весёлой и жизнерадостной девочки в злющую и несчастную тётку. Ей пошёл тринадцатый год и она уже достойно заменяла свою мать по хозяйству.
Гани, обдумывая хитроумный план, который должен был обратить Лизино упрямство в свою пользу, вымыл руки на редкость тщательно и сел за стол подкрепиться тёплыми оладьями. Лиза гладила отцовские рубашки утюгом, который пыхтел как бронепаровоз. Обмакивая лепёшки в варенье, Гани набивал ими рот и глотал почти не разжёвывая, на что желудок ответил глухим и протяжным стоном, намекая на полезность зубов в таких случаях. Закончив с оладьями он сказал равнодушно и как бы не к сестре обращаясь:
Правду сказал Артур, что девчонки только болтать умеют, а понять умные слова им не дано.
Почему это? – оскорбилась Лиза и даже приостановила глажку, желая слышать объяснения. Он знал о её тайных чувствах к Артуру и надеялся заинтересовать разговором, не имея в голове его продолжения.
Потому, что это правда.
Много он понимает, твой Артур.
- Он сказал, что ему нравятся девочки, которые много читают.
А мне какое дело, кто ему нравится.
Я тоже думаю, тебе не нужно переживать от того, что не любишь читать.
- Почему не люблю, я очень даже люблю, только мне некогда – оправдывалась Лиза.
А ты докажи, что любишь. Вот, хотя бы вот, ревизора почитай вслух – сказал Гани и сконфузился потому, что заключительная часть его гениального плана наступила так скоро и несвоевременно, демонстрируя очевидный тайный умысел. Лиза втянула в себя губы, а круглые, как подсолнух, глаза сузились до размера семечек.
Ах, ты мерзкий червяк, хотел меня обмануть.
Гани от стыда закрыл лицо руками. Он уже не знал как себе помочь и крепко заплакал. Накопившиеся слёзы от прежних обид и тех, что он вообразил пережить, не сдерживаясь уже ничем, хлынули ото всюду, наводняя рот и нос. Захлёбываясь ими, он рыдал ещё горче. Лиза, привыкшая к слезам младшего брата, продолжала гладить стараясь ни как на них не отвечать, но образ матери, вдруг возникший перед её глазами, укоризненно молвил: «Если плачут дети, виновны взрослые». И Лизе, считавшей себя почти взрослой, нужно было повинуясь матери, пусть даже призрачной, отставить утюг и сказать: «Не плачь малыш, я тебе помогу». Она вняла ниспосланному материнскому гласу, дёрнула за сетевой шнур и ничего не сказав взяла тоненькую зелёную книжку. «Какие забавные рожицы» – сказала она разглядывая иллюстрации, - тебя долго ждать или будешь плакать весь вечер. Лиза опешила увидев разбитые по ролям реплики. Гоголя ей раньше читать не приходилось. Она не тратясь на осмысление текста и уговоры стала читать для брата, оставаясь безучастной к развитию сюжета. Гани осушил лицо мягкой игрушкой, переместился на диван и заёрзал в поисках уютного местечка. Лиза читала аккуратно и без души, как хронометр – сухо и мерно, поэтому Гани в начале второго действия нечаянно заснул.
Его разбудил взволнованный голос отца: «Совсем обнаглел, давай и всё. А что с ним поделаешь, пришлось дать. Ревизор он, видите ли. По чести нужно всё делать , по чести.
- Ты пробовал объяснить? – тихо спросила мать, не желая чтобы сын проснулся и пол ночи вертелся в постели без сна, принуждая этим и отца умерить свой тон.
Конечно пробовал. Он слов не понимает. Разорил нас и ушёл, негодяй.
Гани вскочил на дыбы и закричал: «Не смог я, не смог и что теперь! Не нужно мне ничего, не нужно!»
Ой-бай, тебе что сон дурной приснился. Кто тебя напугал, балакай – забеспокоилась мать.
Ясно кто, ревизор – съехидничала Лиза.