ТВОЯ ЛИ ТО БЕДА
Стоя перед пыльным, заляпанным пальцами и забрызганным каплями зубной пасты зеркалом, Алла Митьевская старательно давила на лице прыщи – все до единого: и крошечные белые, и большие гнойные, и твёрдые подкожные шариками, и чёрные точки (на носу). А когда, по её мнению, вдавила все видимые, то почувствовала себя легче на целый килограмм.
Ну и гноя она в себе носила, фу! Кожа на помятом лице покраснела и опухла, но ей было всё равно. Главное – гады клещи демодекозные на время покинули свои гнёзда в коже и лишились своих гнойных домиков! Бе.
Алла с отвращением поморщилась. Оглядела внутреннее убранство летнего девчачьего туалета в детском лагере «Орлёнок», и гримаску усилило отвращение.
Она осторожно выглянула наружу. В лесу, где стоял детский лагерь «Орлёнок» и собственно туалет (один из трёх), никого и ничего подозрительного не наблюдалось. Официальный подъём намечался через… ага. Через двенадцать минут.
Двенадцать минут отдыха для юного девятнадцатилетнего воспитателя, которого не определили вожатым по причине нехватки первых и избытка вторых, обещав всемерную поддержку и защиту от случайностей, – это целая жизнь.
Алла Анатольевна Митьевская прокралась к беседке возле своего одноэтажного корпуса, похожего на барак (коридор, по одну сторону которого – спальни, по другую – окна и дверь). Может, за двенадцать минут кожа побледнеет? Зачем она вообще принялась давить прыщи? Знала ведь, что ни к чему красивому это не приведёт. Это надо было дома делать, вчера. Но свой выходной Алла потратила на купанье в озере и валянье на городском пляже. А утром пришлось подняться, когда встают только, повара, воспитатели в детском саду и ненормальные.
Сегодня перед автобусом она подлетела к киоску «Роспечать» поискать какой-нибудь познавательный журнальчик. Самозабвенно выбирала, и вдруг на прилавок, прямо на бумажный товар вспрыгнул большой белый кот с тёмно-коричневыми ушами и хвостом и принялся облизываться.
Точно, съел чего-нибудь. Киоскёрша, похоже, дала ему «Китикэт». Белые лапы попирали тонкую брошюрку «Путь к здоровью. Как предупредить и как победить рак». Ну, и «подстилку» себе нашёл!
Хозяйский, чуть презрительный вид «роспечатного» кота позабавил Аллу. Она попыталась привлечь его внимание, подстраивалась под его взгляд, но хитрый сытый котяра умело избегал её ищущего взгляда и вообще всячески игнорировал её заигрывания.
Посрамлённая Алла бежала от киоску к подошедшему автобусу, посмеиваясь над собой: вот какая ты страшная, ненужная, незаметная: даже бродячий кот тебя не замечает!
Вчера вечером в очередной раз отец приступил к Алле с нудными разговорами о её дальнейшем образовании. Куда она будет поступать на будущий год?
«Из твоего класса почти все первого сентября в вузы пойдут, а ты? Отработаешь летом в лагере, и куда потом? Ты, дочка, думай скорее. Образование на дороге не валяется: не найдёшь, не поднимешь, в карман не положишь…».
Алла кусала губы. Она боялась признаться, что мечтает поступать на следующий год в театральный. Боялась, потому что… в зеркало на себя иногда смотрела. И знала, что родители актёрство за настоящую работу не признают. Они и телевизор почти никогда не смотрят…
Или подумать и поступить в педагогический? Но там платят мало. В медицинский?.. Но это ж сколько надо любви к людям иметь, жалости, терпения! Не говоря уже о знаниях… Если бы не это сочувствие к людям, Алла бы одолела поступление в мед: по биологии и химии у неё ниже пятёрки никогда не было…
А тут ещё этот кот. Презрительный. И демодекозные клещи, которые, вроде, есть у многих, но лишь у единиц превращают кожу в лунную и горную поверхность, в противные вулканы с «магмой».
Фу.
Затрубил горн побудки, записанный на радио, и начался обычный суматошный лагерный день.
Который закончился очень странно, и эти странности начались сразу после обеда, когда её подозвал старший вожатый и слёзно (чуть ли не буквально) попросил съездить в город, в администрацию, потому как срочно понадобилось подписать кое-какие бумаги в комнате сто шестнадцать. А послать больше некого, а сам вожатый в запарке, а ты зато можешь вернуться завтра утром, ну, как, согласна?
Алла повела плечами и бровями и согласилась. И пошла «с вещами на выход». Дежурные из старшего отряда сонно закрыли за ней ворота.
Днём автобусы из посёлка Сокол, возле которого расположился сорок лет назад пионерский лагерь «Орлёнок», до города Снежинска, где жило большинство из персонала лагеря, ходили очень редко. Приходилось добираться на перекладных, надеясь на отзывчивость водителей.
Вот и Алла понадеялась. Лицо, вроде, в норму пришло. Особенно, если издали смотреть. А ей ведь главное – в машину сесть. Из салона-то её разве кто выкинет?
Остановка на обочине пуста. Внутри сидеть не на чем: деревянные досочки благополучно оторвали от бетонных ножищ скучающие подростки из посёлка, едва они были прибиты. Строевой лес едва слышно потрескивал на ветру, который играл в их вершинах.
Сколько, интересно, придётся ждать и слушать сосновую болтовню?.. Надо было хоть книжку взять почитать. О! Как она забыла о тетрисе? Он у неё в мобильник загружен!
Алла, предвкушая приятное времяпровождение, достала из сумки телефон, разблокировала его, нашла игру и, нажав «старт», услышала за поворотом гул машины. Кубики и фигуры на экране лавиной посыпались друг на друга. Надо ловить машину. Зажав чёрный гладкий корпус сотового, Алла торопливо вскинула руку – будто озёрная чайка тонким крылом взмахнула. Остановится – не остановится? Из «Сокола», в принципе, подбирают «орлят». Но, конечно, раз на раз не приходится.
Из-за пригорочка вынырнула неторопливая машина, горя круглыми, будто навсегда удивившимися гляделками-фарами. Алла скривилась: ну, древность! «Запорожец»! Да ему лет шестьдесят, не меньше! Ему место в автомузее! Раритет. Подобный раритет опасен для жизни.
Алла немедленно опустила крыло… в смысле – руку. Но, как любят сию сакраментальную фразу в разного рода страшилках и драмах, – было поздно.
Потому что «Запорожец» остановился, мелко потрясываясь и пуская клубы вонючего дыма.
Хорошо воспитанная Алла Анатольевна Митьевская не посмела отказаться от предложенной услуги, хотя, конечно, – «Запоро-ожец»…
С другой стороны, кроме этой злосчастной развалюхи, по дороге, соединяющей лагерь «Орлёнок» и город Снежинск, до самого вечера вполне может никто больше не проехать. А ровно в семнадцать ноль-ноль все административные кабинеты закрываются. И что тогда делать Алле Анатольевне, которой доверили важное дело и которой с этим важным делом надо возвращаться завтра рано утром… после того, как она, возможно, поздоровается с котом в витрине «Роспечати», царственно восседающем на брошюрке «Путь к здоровью. Как предупредить и как победить рак»?
Выходов бывает от двух до бесконечности, но в данном случае выхода не было вообще.
Так что Алла с третьей попытки открыла дверь и втиснулась на продавленное сиденье, накрытое куском старого жёсткого покрывала.
– Здрасти! – бодро сказала Алла. – Вы до Снежинска?
– Д-до него, крылатая моя, – подтвердил водитель неровным спотыкающимся голосом и вдавил в пол педаль газа.
С трудом пристегнув ремень безопасности, Алла, наконец, с улыбкой повернула голову к добряку-шофёру, обладающему странным, с натужной хрипотцой, голосом; казалось, воздух из лёгких пробивался наружу через крохотную щель, а голосовые связки превратились в лохмотья.
Дежурная Аллина улыбка загипсовалась на устах.
«Да уж неужто же такое бывает?!» – молотком долбились глупые слова.
У шофёра не было лица. В смысле, оно, конечно, было – как без него? Но в синяках, ранах, пластырях, белой мази. Даже губы в язвочках!
А вдруг это демодекозные клещи сделали?!..
«Надеюсь, нет».
А глаза у безлицего синие-синие… хотя видно, что не русский. Башкир, может? Или татарин?
Алкаш, наверное. Или бандит. Вон его как «братаны» оприходовали. Ожесточился. Как пить дать. И её, Алку, не пожалеет. Остановит свой пукающий антиквариат. Повернётся к Алке. И отлупит. По полной отлупит. Изуродует так же, как его изуродовали. И будет Алка без лица. Как он.
Взгляд у безлицего грустный, даже тоскливый. И понимающий.
– Не бойся, – хрипло сказал он. – Я не хулиган. Не алкоголик. И не б-бандит. Я нормальный. Поверь. А это всё…
Он повёл головой и, кажется, попытался улыбнуться, что ещё больше испугало Аллу.
– Это всё болячка моя, – просипел он. – Я тебе расскажу…
Она попыталась протестовать – мол, не надо, но не успела (как в страшилках или драме). Нечленораздельные её звуки сплелись с его едва членораздельной речью:
– … чтоб ты не боялась. Я ничего плохого тебе не сделаю. А в этом…
Он показал себе на лицо:
– В этом я, знаешь ли, не виноват… Твоя ли то беда… Меня Магдум Хасьминов зовут. Ну, просто Магдум. А тебя?
– Алка, – пискнула девушка.
– Алка, – старательно прохрипел Магдум. – Странное имя… Алла, что ли?
– Ага.
– Здорово… А я, в общем… болею сильно. Гнию заживо. Рак кожи. Вот так. С прыщика, понимаешь, началось.
Алла невольно дотронулась до своего продавленного утром лица.
– Выдавил, а он, п-понимаешь, снова гноем налился, – хрипло, будто у него порваны связки, рассказывал Магдум. – Чем, видишь, дальше, тем всё хуже. Не проходит, и всё. Уж и язва образовалась… Гноит и гноит… К врачам п-побежал. А они, п-понимаешь, помазали там чем-то. Залепили этим… лейкопластырем. И брысь, мол, Магдум, на все стороны эти четыре. А, видишь, чего… Хм… Ничего, что я болтаю?
– Ничего, – прошептала Алла.
– А я ж, видишь, юнцом был двадцати семи лет, когда в соседней запретке, Озёрске-то, на химкомбинате «Маяк», авария случилась.
И он рассказал, что 29 сентября 1957 года, в половине пятого, по небу медленно плыло облако. Говорят, оно было красно-оранжевым – цвета беды. А может быть, это просто вечернее солнце придавало грязно-серому облаку столь необычный оттенок. Радиоактивный аэрозольный туман, язык взрыва на «Маяке», унёсшийся за одиннадцать часов до Тюмени, – вот что это было. Никто не погиб при взрыве, поднявшем в воздух двадцать миллионов Кюри радиоактивных отходов. Тогда – не погиб...
Магдум попал туда очень просто: в августе 1953 года он начал работать в сунгульской Лаборатории «Б» рядом с немецкими учёными, приглашёнными по контракту, и специалистами, осуждёнными по 58-й статье. До 1955 года он занимался радиобиологическими экспериментами.
Потом Лаборатория «Б» расформировали в связи с организацией ядерного центра в Снежинске, и пятьдесят человек откомандировали в Центральную заводскую лабораторию Озёрска. Там радиохимик Магдум Хасьминов занимался переработкой радиоактивных отходов.
Около трёхсот кубометров жидких радиохимических отходов сперва содержались хранились в банках комплекса С, а потом частично перерабатывались.
И вот в 1957 году банка № 14 взорвалась, разрушив бетонную плиту каньона, и оставила ВУРС – Восточно-Уральский радиоактивный след шириной до девяти километров и длиной триста километров.
В воскресенье 29 сентября Магдум сидел в комнате общежития, читал журнал. На качнувшуюся люстру не обратил внимания. А вечером позвонил его руководитель и сказал, что завтра надо ехать не на завод, а сразу в ЦЗЛ, которая находилась в городе.
Наутро Магдум узнал: что-то случилось на заводе. В тот же день создали бригаду, чтобы чистить промышленную зону. Выдали им костюмы, «лепестки». И начались дезактивационные работы (очистка).
Каждый день менялись защитные костюмы, потому что они загрязнялись выше нормы через пять часов работы, как новые кирзовые сапоги «хоронили» в могильнике... Бригада, в которой работал Магдум Хасьминов, трудилась прямо в ядерном следе, в полутора-двух километрах от очага взрыва.
Бригада регулярно определяла контур следа в промзоне и в пересечении дорог, ведущих на заводы. Дороги тщательно мылись поливочными и пожарными машинами – вначале просто водой, затем туда добавляли гексаметафосфат натрия для увеличения моющих свойств. После каждой промывки Магдум с коллегами ездил с приборами на военной легковой машине и делали очередные замеры.
А дороги были нужны чистые: по ним спешили на работу тысячи людей, которые поначалу даже не переодевались в другую одежду, пересекая опасную зону, и проносили «грязь» в город, в свои дома.
Оказались загрязнёнными центральные улицы, улица, где проживало руководство химкомбината, привозившего радиоактивные вещества на колёсах служебных автомобилей.
Улицы мылись каждый день, проверялись квартиры, в магазинах перед дверьми лежали влажные коврики, чтобы входящие с улицы вытирали ноги. «Грязную» одежду забирали и хоронили в могильниках; ущерб возмещали. На КПП дозиметристы проверяли машины. Были открыты помывочные пункты для автомобилей.
А на промплощадке продолжалась чистка. С деревьев осыпались листья и хвоя. Ширина следа на дороге – всего пятьсот метров, а трудов положено, чтобы снизить его активность, не меряно. Бульдозерами и автогрейдерами был срезан поверхностный слой земли, вычищены канавы, куда лилась вода с дороги. Солдаты работали максимум два часа, потому что доза на оси следа достигала до шестисот микрорентген в секунду (предельно допустимая – восемь десятых микрорентген в секунду).
В конце ноября Магдума Хасьминова направили на 25-й завод, и он до 1959 года занимался переработкой растворов в банках на комплексе С. В августе того же года он переехал в Снежинск с назначением в промышленную дозиметрическую лабораторию. И до сегодняшнего дня он живёт, помня о том, что сорок лет назад началась трёхсотлетняя история запустения земли под этим радиоактивным следом. Ведь только через триста лет полностью распадутся цезий и стронций в ядерном следе, и заражённые земли вновь можно будет осваивать. И живёт он все эти годы с болью за триста лет тишины…
Магдум, наконец, замолчал. Алла смотрела то в окно, то на него. Вот так история! Куда там демодекозные её прыщи! Тьфу просто.
– А врачи что – руки опустили? – вдруг спросила она несколько враждебным тоном по отношению к этим бестолковым докторишкам.
Сама удивилась своей враждебности. Подумаешь! Не её ведь жизнь. Правду же сказал Магдум: «Твоя ли то беда».
Магдум, наконец, замолчал. Алла смотрела то в окно, то на него. Вот так история! Куда там демодекозные её прыщи! Тьфу просто.
– А врачи что – руки опустили? – вдруг спросила она несколько враждебным тоном по отношению к этим бестолковым докторишкам.
Сама удивилась своей враждебности. Подумаешь! Не её ведь жизнь. Правду же сказал Магдум: «Твоя ли то беда». Не её беда. Она – не врач. Не чиновник. Так что…
– Медицина у нас, к сожалению, так себешная, – вздохнув, прохрипел Магдум. – Сколько вынес – ничего не помогло. Хоть в землю закапывайся. И дело до меня и до мне подобных никому нет. Ты понимаешь, Алка?
– Понимаю, – сдвинув брови, кивнула Алла. – Как вы сказали: «Твоя ли то беда»…
Магдум на секунду с удивлением воззрился на неё.
– Я так сказал?
– Да.
– Ну… в принципе, правильно сказал. Не убавить, не прибавить. Верно?
– Наверно, верно, – с сомнением произнесла Алла.
– Так-то вот. И ведь раком кожи не отделался, – хрипел Магдум в тон своей тарахтешке на колёсах. – Знаешь, почему хриплю? Это я не простужен. И не с похмелья. Это у меня рак пищевода.
– Ничего себе! – вырвалось у Аллы. – Кошмар какой…
Она невольно положила руку на горло.
– Вот так и живу, – хрипло усмехнулся Магдум. – Помираю заживо ни за что.
Алла сосредоточилась.
– Ну, наши врачи не могут вылечить, а в Москву-то вы не ездили?
Магдум безнадёжно пожал плечами.
– На что ехать? Пенсия – кошкины слёзы. Пособие по инвалидности третий год не могу выбить. Вообще всё тухло. Это, Алка, знаешь, на какую историю похоже?
– На какую?
– Да вот, к примеру, на пешеходном переходе лихач сбил женщину и удрал, а она скончалась через месяц в реанимации, оставив сиротами двух пацанов семи лет.
– И не нашли негодяя? – ахнула Алла.
– Не нашли. Увильнул, карась. Так и государство наше: давит людей асфальтоукладчиком, а платить за ущерб здоровью не желает.
– Государство тоже из людей состоит,– задумчиво произнесла Алла.
– То-то и оно! – с силой прохрипел Магдум. – Вон как получается: не твоя беда – и хвост в шерсти. А твоею будет – и хвост облез. Но у этих, у руля которые, какие беды? Они и дорогущую операцию легко оплатят, если коснётся их жизни драгоценной.
– Точно, – хмуро согласилась Алла.
Она посмотрела на Хасьминова не с отвращением, а с проснувшимся профессиональным интересом: как бы на это башкирское синеглазое лицо посмотрел онколог… Запущенный случай, что и говорить…
Они проехали контрольно-пропускной пункт – КПП, показав солдату пропуска. До города осталось чуть более трёх километров.
– Тебя куда? – спросил Магдум.
– Да мне в администрацию. Где кинотеатр «Космос».
– Ладно.
Магдум Хасьминов крепче взял руль. Из синих глаз истекла пара слёз. Он проморгался и надсадно кашлянул.
– Вот ведь… Распелся чего-то. Расчувствовался. Испугал тебя, а?
Алла отрицательно качнула головой.
– Нет. Но вообще – это безобразие, как с вами обошлись, – сердито сказала она. – Так не должно быть. Это вообще бесчеловечно.
– Да уж, – уныло вздохнул хриплоголосый Магдум. – Никому мы не нужны – отработанный материал, гнилой лес, выработанная порода, обедённая руда, заражённый источник… Про Течу-то слыхала?
– Про реку?
– Про неё.
– А что – Теча?
– До сих пор ядовитая, радиоактивная. В сёлах по её берегам люди гибнут. Некоторых переселили, а большинство так и мрут там: денег на них не хватило… Не слыхала, что ль?
– Да почему, слыхала, – тихо проговорила Алла и внезапно актёрская будущность, о которой она так мечтала, утратила свою магическую притягательность.
Знакомые сызмальства городские пейзажи вдруг показались ей совершенно другими, яркими, причастными к иной её судьбе, к новой дороге, на которой не будет цветов, славы, шикарной косметики и нарядов, а будет труд, труд и… учёба. Учёба каждый день.
Как изменился мир вокруг неё – даже страшно…
«Запорожец» выехал в город. Слева, возле здания налоговой службы, сверкал белизной новых стен и радовал сердце яркой синевой куполов в золотых звёздах и крестах недавно освящённый, построенный на собранные снежинцами деньги храм в честь иконы Божией Матери «Державная».
Алла углядела, что высокая дверь открыта. Похоже, вечерня идёт. Здорово! Она сбегает подпишет документы и вернётся сюда. Всё-таки изменить своё будущее – это тебе не в другую квартиру переехать…
Возле кинотеатра «Космос» Магдум припарковался.
– Спасибо, что подвезли, – поблагодарила Алла. – И за разговор спасибо.
– ДА что мой разговор! – отмахнулся Хасьминов. – Это лишь, чтоб ты не боялась, будто я алкаш какой или бандит, возвращающийся с разборки. До свиданья тебе, Алка, всего хорошего.
– До свиданья.
Алла прикусила язык, чтоб не вылетели слова «И вам всего хорошего». Чего у него может быть хорошего?
Магдум коротко кивнул и уехал. Алла шла по лету и повторяла про себя: «Твоя ли то беда», «Твоя ли то беда», «Твоя ли…».
На удивление быстро она подписала бумаги и, совершенно свободная, поспешила в церковь. Народа пока не наблюдалось: до вечерни оставалось меньше двух часов. А пока здесь мыли полы, подсвечники, подливали в лампады масла, репетировал клир. Священник лет сорока разговаривал с суровым на вид высоким мужчиной.
Алла купила свечи, заказала обедни о здравии, упокоении и молебны. Распределила свечи у икон; их зажгут, когда начнётся служба. Поцеловала святые образа, постояла у престольной иконы Божией Матери «Державная».
Тут к ней подошёл священник и тихонько спросил:
– Вы что-то хотели у меня спросить? Что-то нужно от меня?
Алла заколебалась, помолчала, лихорадочно соображая. А потом склонила голову, сложила одну ладонь на другую и произнесла:
– Благословите, батюшка.
Священник трепетно перекрестил её, она приложилась к его руке, выпрямилась. Вздохнула глубоко.
– Спасибо, батюшка.
– С Богом.
– А вечерняя служба в четыре?
– В четыре.
– Я приду.
– Приходите, пожалуйста. Дом Божий всегда открыт.
Алла летела домой и удивлялась сама себе: что это с ней происходит?
Перекусив, схватив белый головной платок, она умчалась обратно в храм, откуда вернулась часов в семь.
«И чего я сюда прежде так редко заходила? – недоумевала она, ласково улыбаясь и упиваясь чудом, которое происходило в ней. – Хорошо-то как! Решено. В медицинский. И теперь ничего не страшно. Трудностей, понятное дело, навалом будет. Ну, так что? У всех трудности. Как припрёт чего – Магдума вспомню. И степень сложности сведётся к нулю».
… Рано утром Алла уезжала обратно в «Орлёнок». Перед автобусом она заглянула к манящему киоску «Роспечати» и радостно ахнула: вчерашний утренний кот вновь умывался, сидя на журналах и поглядывал сквозь стекло на лишь ему видимые интереснейшие объекты.
Алла наблюдала за ним и чувствовала себя так, будто ей нечаянно подарили нечто приятное. Кот, вчера всячески избегавший смотреть на Аллу, сегодня неожиданно вперился в неё жёлтыми глазами и долго изучал её лицо. А потом мяукнул – будто одобрил что-то в ней.
Алла рассмеялась.
– То-то!
И поспешила на остановку, повторяя и повторяя про себя: «Не твоя ли то беда, не твоя ли…».
29 марта – 3 апреля 2012