- Не хочешь ехать в пионерлагерь, вот и сиди тут в пыли и гари до моего отпуска, а это ещё недели три,- увещевала меня мама, завязывая большие бантики на косичках моей младшей сестрёнки Ирочки.
- Да не хочу я в лагерь, не могу там строем ходить. Подружки мои тоже дома,- отбивалась я, натягивая брюки и футболку.
- Конечно, кто твоей любимой подруге Людке Прокоповой, сироте, путёвку добьётся? Папаша её вечно пьяный на лавочке в домино зашибает, а у мачехи, хоть и неплохая она женщина, ничего не скажешь, два своих двадцатилетних оболтуса, начинающие пьяницы, на шее. Только и бегает бедная Тося по городу, ищет сыночков да муженька по пивнушкам. Тут, понятное дело, не до падчерицы, - отзывался папа, зашивающий в углу мою порванную туфлю,- Обувь на Люсе так и горит. Прямо хоть в кирзачи девку обувай.
На мне всё горит, не только обувь. Не сижу я на месте. Важных дел у меня по горло. Надев зашитую папой туфлю, я выскочила на улицу.
Жили мы тогда в одном из многочисленных бараков на Трудовой, буквально в нескольких шагах от нашего судостроительного завода. Между заводом и нашими домами проходит железная дорога, поезда по которой мчатся из Москвы на Казань, Чебоксары, Йошкар-Олу и далее на Урал и в Сибирь, а оттуда навстречу им везут грузы и пассажиров в Москву.
У нас во дворе и саду всегда слышны стуки колёс проезжающих мимо поездов. Особенно сильно грохочут по ночам проходящие мимо товарные, не сбавляющие хода. Да и сама наша улица – это шоссе на Нижний Новгород. Возле железнодорожного вокзала расположен и автовокзал, а с нашего двора слышны и объявления вокзальных дикторов. Машины у нас перед домом тоже ездят постоянно.
Никаких удобств в наших бараках нет, даже за водой надо идти к ближайшему колодцу или колонке, но зато у нас большие дворы и сады возле домов. Между государственными бараками кое-где построены крепкие частные деревянные, а то и каменные дома, хозяевам которых мы завидуем. Всё-таки наши бараки – неприглядные на вид, сложенные из почерневших от времени брёвен, а частные дома повеселее: и окрашены в разные яркие цвета, и наличники у них резные, и загородки крепкие. Нет у частников и соседей, шумящих за стеной. А наши бараки ещё до революции на скорую руку строил судостроительный завод для своих рабочих. Вот и получил в нём в тридцатые годы хх века мой покойный дед квартиру для своей семьи.
Почти напротив нашего дома был небольшой проулок на улицу Барбашина. Как раз напротив того дома, где жила Танька Дрюкина. Наши более старшие товарищи, в числе которых были и сводные братья Люды Прокоповой, поставили в том проулке большой стол для настольного тенниса. Проулок весь зарос тополями да клёнами, за зеленью которых мы и сидели на своих сходках.
Моя самая хорошая подруга на улице – скорее всего Люда Прокопова. Она моложе меня на год, но ростом даже чуть повыше меня. Мать Люды, татарочка, утонула, когда Люде было лет семь, а её родному брату Вите на два года побольше. Жили они тогда в Татарии, но их отец, овдовев, вернулся сюда, на родину. Тут он сошёлся с женщиной из наших бараков. Так у нас появилась новая подруга.
Итак, надев зашитые отцом туфли, я направилась, конечно же, в проулок за кусты сирени и клёнов. Там уже играли партию в теннис черноволосый брат Люды Виктор Прокопов и мой рыжий веснушчатый одноклассник Васька Веткин. На обшарпанной скамейке напротив сидели Люда и Танька Дрюкина и шептались о чём-то. Вернее, шептала Люде на ухо длинная нескладная Дрючка. Поодаль у забора приткнулись велосипеды пацанов. Поздоровавшись, я села на скамейку возле Люды.
- Люсь, я говорю, что к бабке Захарчук приехал сын с женой и детьми с Украины,- зашептала и мне Дрючка,- Видела я их. У меня же окна как раз напротив их двора. Ой, какой красивый там старший Юрик. Ему лет шестнадцать. Ходит в белом костюме, а волосы такие длинные, пышные. Я сразу же пошла к Вере Романовой в их двор. Наша Ольга с ней дружит, ну и я пошла. Расспросила про Захарчуков этих. Они из Донбасса.
Ой, девчата, я кажется в Юру влюбилась. Такой красавчик!-
Дрючка мечтательно закатила глаза. Что с неё взять? Навязалась подруга на мою шею. Она была не только внешне нескладной, но и в школе училась еле-еле. Переехала её семья к нам на улицу пару лет назад. Родного отца у сестёр не было, а отчим дядя Боря сильно уважал горькую, пропивал свои получки, а потом, бывало, побивал и мать девчат.
Старшую падчерицу он уважал и баловал, а длинноногую тощую Таньку откровенно не любил и часто наказывал за плохую учёбу. Но Танька учиться и читать не любила, а обожала смотреть кино и часто в свои двенадцать-тринадцать лет влюблялась в киноактёров.
Тем временем Ваське и Виктору надоело перебрасываться в пинг-понг, и они, оставив нам ракетки, уехали кататься на велосипедах, а к столу подошли Коля Петренко, Серёга Зимков и какой-то новый светловолосый пацан.
- Привет, девочки, особенно Люда и Люся,- как-то приторно улыбаясь, проговорил чистенький жеманный Зимок,- у нас новый товарищ появился, знакомьтесь: Валера Алехович из Беларуси. Вон окна его бабушки.
Он показал на окна напротив нашего проулка. Это были окна соседей Дрючки, сестёр Виноградовых, которых более взрослые наши соседки называли старыми девами. Невзрачные серенькие Надя и Люба, которым было далеко за двадцать, жили со старенькой бабушкой. Бабка эта редко выходила за ворота, а больше сиживала на своём крылечке.
- Да-да, я приехал к Любе, Наде и бабушке Наташе. Моя бабушка тоже Алехович,- сказал синеглазый Валера, немного растягивая слова и сильно выделяя звук «а». Заходя во двор к Дрючке, я слышала, что и его бабушка Наташа разговаривает таким же манером со своими внучками или соседями. У нас же тут все старики в основном «окают».
Партию в теннис принялись играть Коля и новый Валера, а Зимок подсел к нам, точнее, к Люде. Люда была хорошенькой. Её крупные зелёные глаза окружали пушистые чёрные ресницы, на щеках при смехе показывались ямочки, а темные волосы кудрявились. Правда, мы с Людой обе носили очки, но её они совсем не портили. Разумеется, пацаны сразу же обращали внимание на Люду, а меня замечали после.
Валеру мы сразу же приняли в свою компанию. Он не воображал и не строил из себя пай-мальчика.
В тот же вечер мы поехали кататься на велосипедах. У каждого из нас кроме Дрючки этот вид транспорта имелся. Но если у Зимка, Коли Петренко и меня были свои личные велики, то другие довольствовались отцовскими. Дрючка не только не имела велосипеда, но даже считала низким для себя кататься на нём. Она не раз говорила мне, что с радостью села бы на заднее сиденье мотоцикла, а паче того - в машину, да вот никто не приглашает её туда. Да и нужна больно нам эта Дрючка! Одна фамилия чего стоит.
Личного велосипеда не было и у Люды, но её поочерёдно везли на багажнике то Зимок, то Колька, то её брат Виктор. Мы любили ездить за город к речке, либо к озеру.
Чтоб доехать до речки, надо было спуститься с обрыва. На этом спуске я часто падала. Вообще я часто падала не то, что с велосипеда, но и во время бега или с забора, и мои локти и коленки целое лето украшали ссадины и царапины. Вот и на этот раз я ухитрилась упасть, хотя все парни съехали успешно.
- Разиня,- ругал меня Колька, поднимая мой велосипед,- Вон на локтях уже есть болячки, так ты ещё одну прицепила.
У речки я промыла царапину, прилепила к ней свежий листок подорожника и обвязала всё это платком. Вся увечная. Вода в речке была ещё холодной для купания, но в заводи уже стояли рыбаки с удочками.
На другой день мы с Людой увидели хвалёного Дрючкой Юру Захарчука. Да, этот парень в белых брюках, несомненно, был красавчиком, не чета даже прилизанному Зимку, папа которого не только построил добротный каменный дом между нашими бараками, но и купил даже беленький «Москвич».
Юра Захарчук вышел из ворот с хозяйственной сумкой, а вслед за ним выбежал парнишка лет десяти и, догоняя его, сказал, что тоже хочет прогуляться. Они направились в сторону привокзальных магазинов. Там в то время уже высилось несколько пятиэтажек, видных с наших дворов. Шли разговоры, что вот-вот и наши бараки снесут, а нас расселят в благоустроенные квартиры. Однако, что-то медленно их строили.
В тот же вечер мы с младшим Захарчуком и познакомились. Решив поиграть в нашем проулке в волейбол, мы случайно забросили мяч во двор бабушки Захарчук. Через щели в заборе мы увидели, что наш мяч упал возле будки злющего цепного пса Кубика. Кубик не раз лаял, слыша наш шум за забором, но потом привык к нам как к неизбежному злу.
Мяч забросил Коля Петренко, его и послали во двор бабки Захарчук. На стук двери вышла сама бабуля, прошлёпала до мяча и заявила, что Николай обязан принять в свою компанию её младшего внучка, а то пареньку не с кем тут водиться.
- Юрик - вон, уже жених, в мячик не играет,- добавила она и позвала,- Вовочка, погуляй с Колей.
Так в нашу дружную компанию влился и Вовочка Захарчук. Был он моложе меня аж на три года, а его старший брат на столько же старше. Вовочка вышел к нам в таких же белых брюках, как и его братец, но на этом общее в их облике заканчивалось. Если у Юры были длинные светлые волосы и крупный нос, то Вовочкины короткие кудряшки темнели, курносый носик всегда казался весёлым, а живые чёрные глаза блестели. Пареньком он оказался шустрым.
Вовочка сразу заявил, что приехали они с братом и отцом с шахтёрского края Донбасса.
- У вас тут огромные леса, а у нас всё больше шахты да степи. И посёлки, посёлки, посёлки…- рассказывал он.
В тот же вечер мы опять поехали кататься на велосипедах, но на этот раз в противоположную речке сторону – к озёрам перед Окой и её затону, словом в сторону Мурома, который с этого затона Оки и виден.
Все наши мальчишки вьюнами вились возле Люды-милашки, даже белорус Валера. Вовочка это сразу же заметил. Дня через два после первой встречи он увидел меня в окно, когда я направлялась в сторону дома Люды. Он выскочил ко мне со словами: «Люсь, давай по улице прогуляемся.» Мы пошли мимо Людкиного дома в сторону речки Велетьмы.
- Сразу видно, что все за Людкой бегают,- рассуждал Вовочка,- А это несправедливо. Давай я буду твоим рыцарем?
Я хмыкнула: да уж, из меня с моей лохматой гривой, очками и брюками не выйдет прекрасной дамы, а из этого шкета вряд ли получится рыцарь. На этот раз Вовочка был одет в короткие тёмные брюки-бермуды. Тем не мене, поразмыслив, я всё-таки согласилась на роль дамы Вовочкиного сердца. Раз не нравлюсь никому из взрослых пацанов, пусть уж хоть мелкота будет, чем вообще вакуум.
После этого Вовочка зачастил стучать ко мне в окно и звать кататься на велосипедах именно с ним. Утром, не успевала я встать и съесть завтрак, любовно приготовленный мне бабушкой, в окно слышался условный Вовочкин стук. Я подходила к окну и кивала, а кавалер садился на скамейку возле наших ворот.
- Это чей малец будет,- интересовалась бабушка,- Не Дашин Коля? Или, может, Серёжа Зимков?
Дашей звали бабушку Кольки Петренко, поэтому я отвечала в бабушкином стиле, что это бабки Нюры Захарчук внук с Украины. Потом вылетала на улицу, на ходу дожёвывая бутерброд. Бабушка только рукой махала.
Мы с Вовочкой уезжали вдвоём по шоссе до лугов и дубрав, где собирали дикий лук, щавель, цветы и часа три отсутствовали в городе. Вовочка рассказывал мне о своей жизни, а я кормила его рассказами о жизни каждого из нашей большой компании.
Обычно днём каждый занимался каким-то своим делом: кто-то поливал и полол огород, кто-то проводил уборку в доме, как Люда, кто-то как Васька Веткин даже ходил в школу «на осень», чтоб заработать троечку по литературе, а у теннисного стола в проулке мы собирались к вечеру, когда приходили с работы родители. Чтоб не слушать их постоянных нравоучений, мы и убегали в свою компанию. Своими комнатами могли похвастаться разве Зимок да Петренко.
Никаких поползновений Вовочки к объятиям со мной не наблюдалось, и я его вполне нормально воспринимала, а вот мои подружки уже вовсю влюблялись и страдали. Дрючка сходила на очередной французский фильм и сохла теперь по Алену Делону в новой роли, не забывая при этом длинноволосого Юру Захарчука, а наша милашка Люда не могла выбрать себе предмет обожания. Мы с Вовочкой однажды подглядели такую сценку.
В загородке у Кольки Петренко была скамейка, окружённая кустами сирени, а Вовочкина бабушка послала его к Колькиной бабке что-то передать. Пока Вовик заходил в дом Петренко и говорил там, я отошла к кустам сирени и услышала за ними чьи-то голоса.
- Люд, давай дружить без всей этой компании, только ты и я,- предлагал взволнованно Николай.
- Я не знаю, - мямлила Люда,- другие обидятся.
- Кто там обижаться станет, Люсенька твоя ненаглядная? Она зачастую с Вовкой на велике катается, не боится, что ты обидишься. Давай завтра вдвоём в Муром съездим. Погуляем по городу, сходим в парк на аттракционы, мороженого наедимся вволю.
Вовочка уже вышел, и я, молча, указала ему на заросли сирени. Я знала, что целыми днями Люда возится дома с хозяйством: то обед готовит, то кур с поросёнком кормит, то бельё гладит, то огород поливает. Вот и сейчас она, как оказалось, шла за хлебом, поэтому сказала:
- Коль, тороплюсь я, меня с хлебом дома ждут. Да и потом много дел.
- Подумай над моим предложением, буду ждать,- попросил Колька, и Люда встала со скамейки, а я скорее оттащила Вовочку за косяк забора. Люда пошла в магазин, повесив на плечо большую холщёвую сумку.
Вечером того же дня кому-то из нас пришла в голову идея отправиться в общественные сады и проверить, поспела ли клубника, но она ещё только цвела и по словам Зимка, в тех общих садах кто-то растил эти ягоды в парниках. В этих парниках она уже спела, и барыги-хозяева продавали её втридорога на базаре.
Поехали мы до общественных садов на велосипедах, и возле начала садов великодушные парни оставили нас сторожить наших двухколёсных коней, а сами полезли в дыру в заборе. Понятное дело, они шли на явное воровство, но кто в детстве не лазил в соседние сады? Мы об этом не задумывались.
Через полчаса наша компания вернулась несолоно хлебавши. Клубнику они не нашли, но тащили красные шарики редиски, а Валерка-белорус и Коля Петренко букеты розовых левкоев, которые они тут же преподнесли Людмиле. Люда- человек добрый, она тут же отдала половину мне. Но Вовочку опять же задело то, что Люду парни так любят. «Ничего хорошего в ней нет: смуглая и кудрявая как цыганка», - бубнил он.
Возле колодца, в котором по мнению жителей была «сладкая», то есть мягкая вода, жил дядя Митя Чернов по прозвищу Атаман. Перед домом Петренко тоже имелся колодец, но туда ходили только за водой для полива садов, а вот за питьевой водой отправлялись именно к дому Атамана.
Рыжий веснушчатый Васька Веткин рассказал нам, что у Атамана в саду есть теплицы, видно, с клубникой. Стекло теплиц он сам видел с забора. Веткин и науськал всех в поисках ранней клубники тащиться не за город, а рядом – к Атаману. Разумеется, делать это надо затемно.
Темнеет в начале июня поздно – в десять вечера. Меня в это время родители уж в постель загоняли, хотя сами могли и у телевизора сидеть, и книгу на ночь читать. Мне надо было как-то извернуться, чтоб поздно вечером удрать из дома, ведь все из нашей компании уже согласились пойти на авантюру с теплицами Атамана.
В нашем же доме в третьей квартире жила семья Павловых: родители и двое детей. Старшая Павлова дочка Люся училась на четыре класса старше меня и школу теперь заканчивала, а её младший брат Славик учился в одном классе с Серёгой Зимковым. У Павловых зачастую бывал, как и Зимок, так и другие многочисленные друзья Люси и Славы. Павловы- как общительные люди, никого не выгоняли. А вот мой отец запросто мог не впустить ко мне Таньку Дрюкину. Не любил он её.
Павловы-родители весь день трудились на судостроительном заводе, а Павловы-дети хозяйничали дома сами. С Люсей Павловой мы очень хорошо относились друг к другу, а я её считала старшей подругой и очень уважала. В младших классах Люся была вожатой моего звена, она и выбрала наше звено именно потому, что я там была. Небось, двоечников вожатыми не поставят. А лет в одиннадцать я и сама стала вожатой у октябрят.
Я всегда с радостью выскакивала из квартиры, когда видела Люсю во дворе и спешила поделиться с ней своими новостями. Приглашала меня Люся и к себе. Их квартира была абсолютно такой, как у нас. Дети спали в просторной кухне и прихожей.
Славик говорил, что обожает мою младшую сестрёнку, угощал её сладостями и заявлял, что женится на ней, как только Ирочка вырастет. Он хоть на ней потом и не женился, взял замуж свою ровесницу, но дочку назвал именно Ирой.
К Люсе Павловой приходили не только её многочисленные подруги. Имелся у неё и поклонник Гена. Как раз в это время в СССР большой популярностью пользовался белорусский вокально-инструментальный ансамбль «Песняры», исполнявший современный белорусский фольклор. Имелись диски «Песняров» и у меня. У Павловых же был не только заштатный проигрыватель, а и магнитофон, так что послушать современные записи к ним приходило порой по десятку человек. Имелся у меня и плакат с изображением участников этого ансамбля. Многие из его солистов носили большие усы, идущие к подбородку.
Люсин поклонник Гена Голышманов и его друг Игорь носили именно такие усы, длинные волосы, модные брюки-клёш и яркие рубашки. Вечерами Гена и Игорь при родителях не заходили в квартиру Павловых, а усаживались на нашу скамейку под окном. Часам к девяти, когда я возвращалась из своей компании, на этой скамейке сиживало по десятку Павловских друзей-подруг. Они окликали и меня.
Сначала я немного стеснялась взрослой компании, но как-то раз Люся встала, и, взяв за руку, усадила меня возле себя. Разговор у этих ребят вёлся интересный: о всяческих чудесах и таинственных явлениях, о которых кто-то что-то слышал, а то и сам видел.
-Определённо, у нас есть домовой,- начал свой рассказ Гена, - и по крыше кто-то часто топает, и в подполе ухает, и в трубе воет. Как-то раз лежал я на русской печи зимой, пригрелся и уснул, так на меня, чувствую, навалилась тяжесть, будто кто-то на грудь забрался тяжёлый и руки-ноги мне держит. Пошевелиться не могу. Вспомнил я, как бабка учила меня молитвы читать, и начал: Господи, помоги… Что вы думаете, отпустило. Вот и не верь теперь в Бога и чёрта.
-Домовой, не иначе,- подхватил его друг Игорь,- У нас в пятиэтажке, конечно, ни печки русской нет, ни трубы, ни подпола. У нас домовых нет. А вот в частных домах домовые есть. Особенно в старых, дореволюционных. Мне бабушка в деревне рассказывала: полюбит хозяйку домовой, будет ей помогать, а обидишь его, всё из рук повалится, и коровы молока меньше дадут, и куры нестись перестанут.
Наслушавшись баек старших товарищей, я сидела притихшая, будто пришибленная. За кустами возле скамейки мне уже чудились черти, домовые и привидения. Я боялась пойти домой одна и ждала, когда пойдут в наш двор Павловы, но небо темнело, воздух как будто наваливался на землю, а расходиться никто и не думал.
Более того, Гена предложил Люсе пройтись по улице, и они, взявшись за руки, ушли по направлению к железной дороге, а из-за садов возле наших домов вылезала красная полная луна, похожая на огромный глаз какого-то чудовища. Хорошо, что наша дверь хлопнула, и из-за ворот выглянул мой папа со словами: « Люся, двенадцатый час, а ты всё гуляешь. Пошли-ка домой, мне ведь с утра на работу.»
Мы с бабушкой Акулиной спали в летнем чуланчике, в котором не было даже печки. Когда я вошла, бабушка уже спала, и я тихонько юркнула к ней под тёплый бок. Но долго поспать нам не пришлось. Проснулась я от того, что за окном бушевало странное зарево, и совсем рядом слышался какой-то громкий треск, сквозь который прорывались людские крики. Лежавшая рядом бабушка уже проснулась и только крестилась, глядя в небольшое оконце наверху стены.
- Пожар сзади нас где-то,- испуганно сказала она мне.
Теперь меня было не остановить. Схватив брюки и футболку, я буквально на ходу влезла в них, вдвинула ноги в кеды и выскочила во двор. Над ночным городком за нашим огородом стояло огромное зарево и яркие языки пламени, казалось, доставали наш сарай перед огородом. Из третьей квартиры выбежало всё семейство Павловых.
- Соседушка,- сказала мне Люся,- только я пришла домой и села чаю попить на кухне, как увидела зарево пожара в окне. Пришлось будить наших и выбегать.
Мы с Люсей и её братом побежали за ворота и вскоре достигли соседней улицы. Оказалось, горел дом тех жителей, чей огород и не соприкасался с нашим, а был дальше по улице, но в темноте пожар казался ближе. Возле пылающего дома уже толпился народ, с воем подъезжали пожарные машины. Я теперь стояла, держа под руку кутающуюся в кофточку Люсю и глазела подобно многим, на ужасное зрелище. Среди многочисленных зевак суетились, вынося вещи, сами пострадавшие и их близкие.
Мощные водяные струи пожарных насосов довольно быстро сбили огонь, но дом уже успел обуглиться, а крыша совсем провалилась. В разбитых окнах горницы я видела большой шкаф, который не успели вынести. В палисаднике напротив на куче спасённых вещей голосила женщина. Старушка, опирающаяся на палку возле нас, заметила, шамкая:
- Вор хоть стены оставит, а пожар всё сжигает, ничего не щадит. Куда теперь беднягам деваться? Только дом отстроили, и – на тебе.
- Каменные дома надо строить,- заявил стоящий тут же помятый мужичок в резиновых сапогах.
- Да ведь и в каменном стены, пол, потолок и мебель деревянные,- не сдавалась старушка. Кто-то из толпы добавил к сказанному свои соображения.
Поглазеть на чужое горе собралась, наверно, половина нашего городка. Детворы тоже хватало, хотя стояла глубокая ночь. Электричество на горящей улице отключили, и толпа народа превратилась в моих глазах в кишащую массу. Для чего все прибежали? Помощи всё равно почти никто не оказывал. Нет же: народ стоял, переминаясь, глазел на пожар да болтал всякую чушь.
- Небось, Нюрка самогон в бане гнала, вот и загорелось, - говорила чернявая бабёнка каркающим голосом. Ей тут же возразил голос мужской, басовитый:
- А ты, Валька, всё знаешь. Умная больно. На себя погляди. Разуй зенки: баня-то вон, целёхонька, а дом теперь только ломать. Нет дома.
Чем закончился этот разговор, я не узнала, так как ко мне протиснулся мой испуганный родитель, и, схватив за руку, потащил домой, приговаривая: « Без тебя бы тут не обошлись. Нечего тебе по пожарам носиться. Домой пошли. Так и не посплю как следует сегодня.»
Пришлось мне идти с отцом. Дома я ещё с час рассказывала бабушке о пожаре. У неё был варикоз на ногах, она уж далеко от дома не ходила. Да и было ей восемьдесят с лишком, какой уж тут ходок!
Проколобродив ночь, утром я встала поздно, когда бабушка давно уж ушла на кухню готовить еду на всю семью. Как обычно, схватив на ходу гренки, я понеслась к Люде обсуждать ночное происшествие, а она узнала о пожаре только утром со слов братьев. Теперь она предлагала мне ещё раз сходить на место пожара на Заводскую улицу. Всю дорогу я рассказывала подруге и о пожаре, и о вечере на лавочке со старшими ребятами.
Днём пожарище представляло из себя удручающее зрелище. Всего сутки назад приятный домик, обделанный досочками голубого цвета, теперь чернел сажей и зиял сбитой крышей и разбитыми окнами. По улице текли потоки грязи, валялись грязные обгоревшие тряпки и бумажки.
- Ужас, ужас…- повторяла Люда, сжимая меня за локоть,- Нет, пойдём отсюда, страшно смотреть.
Мне до слёз стало жалко погорельцев, которые всё ещё собирали уцелевшие ложки и кружки и сносили их в совершенно целую баню, стоящую в глубине сада за зелёными пушистыми вишнями. Теперь эти люди, наверно, в бане будут жить. Упаси нас бог от пожаров, тоже в деревянных домах живём.
В нашем проулке разговоры велись о ночном пожаре. Все пацаны тоже видели это печальное зрелище. Кто-то, как и я, ночью носился к огню, другие успели поглядеть на обгорелые останки дома утром. В тот день в наш проулок играть в теннис пришёл и Слава Павлов. Он ловко отбивал ракеткой удары Зимка и философски заметил, что, судя по всему, пожар произошёл от поджога с улицы, ведь сильнее обгорела та сторона дома, которая выходит окнами на улицу. Даже кухня, глядевшая окнами на сад, уцелела, а вот фасад дома погорел основательно. Парни заспорили о пожарах.
- Боюсь пожаров,- пожаловалась мне Люда,- У нас и так мебель старая и вещей немного, а если они ещё и сгорят… Папка с Сашкой и Колькой кучу денег пропивают. Если б не пили, мы б и мебельный гарнитур купили, и телевизор современный, и ковры. И не женишь их, алкашей-братцев. Каждый день почти являются с работы навеселе.
- Верь в лучшее,- успокаивала я подругу, - и дома не все подряд горят, и братья твои когда-нибудь лопать перестанут, женятся.
В тот же вечер я опять засела на нашу лавочку со взрослыми ребятами. О ночном пожаре разговоры велись и тут. Гена, проводив Люсю, даже не успел до дома дойти, как увидел в ночном небе языки пламени. Он заметил, что всё вспыхнуло как бы сразу: темно-темно, и вдруг – столб огня. Он сразу побежал на Холудёнки. Холудёнками называется этот район в несколько улиц частной застройки.
Слава, сидящий тут же, снова высказал свои соображения о поджоге, и Гена с ним согласился. Что за изверги поджигали дом? Кому это надо? Этого никто не знал.
Рыжий Васька Веткин всё же уговорил нас слазить в огород к Атаману, и вскоре мы эту затею осуществили. Мои родители уже потихоньку привыкли к тому, что поздними вечерами я сижу на лавочке со старшими ребятами, поэтому я потихоньку умызнула в проулок к месту дислокации нашей пацанвы.
На улице было почти темно, когда мы, гуськом, через огороды Захарчуков, Веткиных и их соседей пробрались к пустырю возле дома Атамана. На этом пустыре на месте лет пять назад сгоревших частных домов стоял теперь пивной ларёк, где днём толпились окрестные мужики. Сзади ларька разрослись вишни и терновник вперемешку с клёнами и тополями. Оканчивался этот заброшенный сад как раз возле забора Митьки-Атамана.
Веткин полез на забор первым. За ним принялись карабкаться Колька Петренко, Валерка Алехович и другие. Я только успела влезть на забор, как услышала громкий Васькин шопот: «Нет там никаких ягод. Огурцы у него в парниках. Смываемся!» Тут кто-то неловко задел за дверцу теплицы и что-то зазвенело. Чуя неладное, я быстро слетела с забора к Люде, которая так и не полезла никуда, а на меня уже попрыгали Колька, Валерка, Серёга… Мы бросились наутёк и разбежались по домам без каких-либо трофеев. Трофей достался Атаману.
Ночью семья дяди Мити ничего не слышала, а утром его жена, выйдя в сад, увидела разбитое стекло в теплице и помятые грядки. При более детальном осмотре, сам хозяин теплицы обнаружил поношенную серую тапку, и, смекнув, что по ней он найдёт мародёров, отправился по улице. Разумеется, самым близким к его дому домом он посчитал Васькин, и пошёл к Васькиному отцу именно тогда, когда мы с Людой стояли у её ворот, собираясь за хлебом.
- Куда это Атаман направился?- удивилась Люда.
Мы и не знали, что в кармане Атамана имеется Васькина тапка, зато вскоре услышали из двора Веткиных крик Веткина-старшего: « Ах, ты, паршивец, башку оторву! В школе из двоек не вылезаешь, а по чужим садам шастать – первый!
Конечно, Васькин отец, бывший фронтовик, сыну навешал здорово, но рыжий оказался героем и никого из нас не выдал, наврав, что попал он случайно в компанию взрослых пацанов, которые и затянули его в сад Атамана силой. Тем не менее отец Витьки Прокопова, как обычно приняв на грудь дозу спиртного, принялся наставлять сына на путь истинный и запрещать ему дружить с рыжим Васькой, который со шпаной ночами лазит по чужим садам. Старшему Прокопову и невдомёк было, что его сынок был с Веткиным в том же саду, а дочка стояла возле забора на шухере.
Прокопову-старшему некогда было смотреть за детьми. Он предпочитал после работы заходить в пивнушку, а глотнув любимого напитка, сидеть на лавочке напротив дома со своими собутыльниками, заявляясь домой чаще всего “никаким”.
В компании Люси Павловой на лавочке вечером я снова услышала рассказы старших ребят о запредельном. О, как обожаю я эти рассказы с ранних лет! Чутко слушала я подобные повествования от своей бабушки Акулины и её подруг и соседок, а потом, копаясь в библиотеках, отыскивала соответствующую литературу, которой в те, семидесятые годы 20 века было для меня совершенно мало в моём маленьком городке.
Итак, снова царём россказней и баек был Гена Голышманов. Поправляя свои длинные кудри, спадающие на глаза, он изрёк:
- Вот вчера снова нечисть привязалась. Любит она меня, что ли? Иду я поздним вечером от тебя, Людмилочка, тишина вокруг. Машин и то не слышно. Звуков никаких. Час ночи. Звёзды светят вовсю. Вдруг слышу вдалеке, с той же вашей Трудовой цокот копыт:”цок-цок-цок”… И всё ближе и ближе. Оборачиваюсь, напряг зрение – вдалеке лошадь идёт. Одна. Без седла. Меня что-то так и обдало ужасом: вдруг это оборотень. Я бегом к дому, а она – вскачь в мою сторону. Влетел я в свои ворота и гляжу в щёлку в заборе. Вроде бы подбежала и пропала. Тишина. Никого нет, никаких звуков снова.
- Ой, боюсь,- прошептала миниатюрная Лариса Красненькая,- Как домой идти. -Лариса приходила в эту компанию нечасто, а жила она в центре городка у Дворца культуры.
- Нашла чего бояться,- рассмеялся её кудрявый крепкий брат Володя,- Вместе пойдём. Да и чушь всё это. Генаша, небось, придумал, а вы уши распустили, слушаете.
-Ничего я не придумал,- надулся Гена,- так оно и было.
- Правильно. В середине их улицы Октябрьской живёт одна бабка одинокая. Домик такой убогенький в два окна, а на задах – болото. Про неё много чего рассказывают,- поддержал приятеля горбоносый Виктор Луганов,- Мне отец рассказывал, что ходит он с ночной смены как раз мимо её дома. Тоже раз пару лет назад шёл там, а во втором часу ночи по улице свинья бегает. Хрюкает. Подбегает к отцу, а глаза у неё светятся, как у кошки. Разве у свиней глаза горят? Отец не растерялся да как лягнёт её с размаху кирзовым сапогом!
Та заорала на всю улицу как-то по-человечьи, волчком завертелась и юркнула во двор той бабки Нюры. Отец со всех ног побежал домой. Потом он шёл мимо этого дома уж с товарищем днём. Идут, болтают. Вдруг из подворотни сзади выскочила огромная собачища, и ну лаять. Схватил этот пёс отца за штанину и давай рвать. Отец опять огрел собаку. Та завизжала и убежала под забор той же бабки. Говорят, что и свинья, и собака – всё это она, бабка Нюра та оборачивается. Небось, и лошадью она оборачивалась.
- Да ладно вам дурь нести,- не унимался недоверчивый материалист Володька,- Лошадь, небось, цыганская. Их в тех местах полно, домов в том углу улицы Октябрьской да Коммунистической напокупали. Лошадь их отвязалась да бродит ночью по улице, а ты в штаны наложил.
- А куда пропала, куда?- уже заорал Гена так, что в нашей крайней квартире хлопнула дверь, и на улицу вышел мой отец со словами:
-Люсь, иди домой, а вы, молодёжь, что-то расшумелись под окнами. Потише, нам ведь завтра работать с утра.
Еле-еле я отпросилась у родителя посидеть ещё немного. Вот придумал, тут такие чудесные разговоры, а он меня спать укладывает.
Я тоже не удержалась и рассказала о прошлогодних чудесах, которые видела в пионерлагере у Святого озера. Перевела разговор на него, и тут уж долго рассказывала я, как во время похода мы с приятелями видели свечение в глубине озёрных вод. Говорят, так показывается церковь, которая ушла под воды озера.
- И мы что-то там в воде видели,- неожиданно поддержал меня недоверчивый Вова Красненький.- Пошли мы с друганами рыбачить на вечерней зорьке. Знаете, у меня же тётка там в селе живёт, вот я и отдыхаю там, бывает, целое лето. В Святе купаюсь. Так что, пошли. Сидим, ждём. Темнеет уж. Но у нас нет клёва, хоть что тут. Как вымерла вся рыба. И вдруг в глубине свет такой голубоватый. Светлее, светлее. И вынырнул шар. Большой- не большой не могу сказать, но показалось, что с целую избу. И взмыл в воздух. Взлетел и пропал сразу. Опять же темно стало. Мы просто обалдели. Сидим, как будто паралич нас троих хватил.
А потом как взвоем, побросали удочки – и дёру. Потом уж я узнал, что, вроде, такие шаровые молнии бывают.
- Ага, молния – с дом. Завирай,- возразили ему Гена и Игорь хором. Я тоже в сомнении высказала свою версию, что на дне озера – база инопланетян, а Красненький с друзьями видел взлёт этой тарелки.
Пару минут вся наша компания сидела слегка ошарашенной, а потом Гена предложил съездить с ночёвкой на это наше легендарное и загадочное Святое озеро:
- А вдруг увидим какое-нибудь чудо. Там ведь чудеса часто бывают. А не увидим, так отдохнём неплохо, искупаемся.
Дня три уже стояла жара, от которой размягчался асфальт на шоссе напротив, и вся взрослая компания радостно поддержала Гену. Ага, им по семнадцать-восемнадцать, их дома никто ночами особо не держит, а вот мне с ними ехать не светит, не стоит и заикаться. С такими мыслями я и пошла домой, потому что уже совсем стемнело, и часовая стрелка полезла в сторону двенадцатого часа.
Вместе со мной в наш двор вошёл Славик Павлов, а его сестра с Геной отправились в другую сторону – обниматься. Опять простоят до зари за кустами, и Гена что-нибудь ещё увидит.
На другой день я поведала, как обычно, о Гениных россказнях нашей пацанской компании.
- А почему бы и нам не съездить на велосипедах на Святое озеро?- предложила Люда. И тут это предложение радостно поддержали, одна я крайне сомневалась, что мои родители отпустят меня туда даже днём, не то, что на ночь. Все стали планировать поездку, а я сидела грустная. Вон, даже сопливого Вовочку Захарчука бабка отпустит. Родители его уехали, а братья Захарчуки остались с древней бабусей. Она имена внучат забывает, не то, чтоб в строгости их держать.
По рассказам Вовочки, подала им с Юрой с утра на стол куриную кашу из комбикорма. Спохватилась, разохалась, потащила кашу в курятник, а на стол выставила горшок с гречкой… Потом весь день ныла, что плохо видит, склероз замучил, значит, помирать скоро.
Но в тот же день почта принесла нам письмо с Украины от маминой сестры тёти Лиды. Тётя писала, что буквально через три дня к нам должны приехать её дети Игорь и Наташа, то есть мои двоюродные. Несмотря на долгий путь с пересадкой в Москве, подростки приедут одни. Заедут на ночку к нашим родственникам в Москву, а оттуда дадут нам телеграмму.
Я до того этой новости обрадовалась, что перестала грустить о том, что на Свято меня не отпустят. Приедет Наташа, мы что-нибудь придумаем. Может, я и её уговорю ехать с нами, а с ней меня точно отпустят.
Три дня пролетели быстро, тем более, что я даже не ходила к приятелям, а набрала в библиотеке книг по интересным для меня темам. Взяла я толстенную Астрономию, в которой описывались, как планеты Солнечной системы, так и дальние звёздные миры, книгу о грозах и молниях, где шаровым отводилась целая глава, и сборник фантастических рассказов Станислава Лема. Теперь я с утра полола с бабушкой грядки в огороде, а вечером там же на лавочке среди цветов читала интересные для меня книги.
Вскоре пришла телеграмма от Игоря с Наташей, и мы с родителями вечером отправились их встречать на вокзал. Игорь за год, пока мы не виделись, вымахал под два метра, перерастя моего папу на полголовы. Наташа ещё больше похорошела и носила теперь локоны, распущенные по плечам. Она, правда, была пополнее меня.
- Я тебе кучу своих платьев привезла, из которых выросла,- шепнула мне Наташа. Её отец-военный получал гораздо больше моего, и Наташу одевали богаче моего, но она не модничала, не зазнавалась, отличаясь небольшой замкнутостью. Да и платья её были по колено, а я, если надевала платья, любила их покороче. Ладно, обкорнаю я её платья и ушью себе по фигуре. Умею я обращаться со старенькой швейной машинкой и без помощи матери.
В тот же вечер Игорь и Наташа попросились ночевать к родителям их отца, которые жили на той самой Октябрьской улице, где жил Гена Голышманов. Жили старики в большом старом деревянном доме, окружённом садом. В доме было много места в шести комнатах. Я тут же вызвалась пойти с Наташей, но с нами пошли и мои родители.
Бабушка Устя и дед Иван Семёнович, конечно же, уже ждали внуков. Они держали корову Субботку, поросёнка, кур, поэтому вкусная еда у них была своя, а не покупная. Бабушка сразу же усадила за стол дорогих гостей и принялась нас угощать творогом, сметаной, яичницей.
Вскоре мои родители ушли, а мы с Наташей ушли в дальнюю спальню. Мне вообще весь этот старый дом казался таинственным. Одно окно дальней комнаты выходило на улицу, в палисадник на заросли сирени. В это окно светил из-за густых кустов месяц и тусклый уличный фонарь. Другое окно полностью загораживали густые кусты вишен в саду.
Под железной старой большой кроватью, на которую нас уложили спать, отходила половица, и под тяжестью наших тел она немного поскрипывала, а по чердаку над нашими головами тоже слышались тихие скрипы и топот.
- Черти шалят,- сказала мне таинственно Наташа, и я боязливо прижалась к ней. Пугает, конечно. Это кошки по чердаку бегают. Я провалилась в сладкий сон и проснулась только утром.
За завтраком мы и завели с бабушкой Устей и дедом Иваном Семеновичем разговоры. Бабушка была сухонькой шустрой старушкой в тёмном платье и мягких тапочках, а дед напротив пузатым, рыхлым, лысым. Дедушка и говорил медленно и значимо, и движения его были как бы немного заторможенными. Всю свою жизнь Иван Семёнович проработал бухгалтером, там его и величали по имени-отчеству. И у его родни язык не поворачивался назвать его иначе. Бабушка на таких важных должностях не работала, поэтому нам с ней было проще общаться.
- Баушк, а у вас в доме есть дед домовой?- напрямую спросила я, прожевав хлеб с маслом.
- А как же: есть и домовой. Как в избе без домового? Вот я, бывает, прилягу на дедушкину кровать в его комнате, так душно мне там становится, неуютно, руки-ноги будто тяжестью наливаются. Не любит домовой, когда кто-нибудь на место старшего в доме ложится. Бывает, что и Иван спит в зале, но его никто не душит, не прогоняет, он - главный в доме.
Я повернула голову к открытой двери в спальню деда. Так вот, значит, где обитает дед домовой. Железная дедова кровать стояла в дальнем углу у стены, а за стеной и мы спали. Точно, домовой возился там ночью.
-Бывает, он со мной в хлеву играет,- продолжала бабушка, подкладывая нам то кашу, то творог,- Подойник или кринки переставляет. Ищу-ищу, и найду не там, где ставила. Или ещё какую шалость со мной, старухой, сотворит.
- А расскажи-ка ребяткам, Устинья, как домовой у тебя ткал в бане,- попросил дедушка Семёныч, шумно прихлёбывая горячий чай из бокала.
- Да, миленькие, я ведь тку половички в предбаннике. Там у меня станок стоит. Вот на той неделе только ткать начала, немного сделала и почему-то спать сильно захотела. Так глаза и слипаются. Рано ведь утром встаю Субботку выводить на пастбище. А там уж то да сё, возишься по дому. Вот, значит, задремала я прямо на лавке на половиках. Просыпаюсь, гляжу на станок, а там метр нового половика сам выткался. Не помню я, что его успела выткать. Стёжка ровная, крепко подбито. Удивилась я сильно: кто это сделал, если я не делала? Вот такие чудеса.
- Бабушка, вы заспали, забыли, как сами и выткали этот половик,-вставил своё слово молчавший до того Игорь.
На том они и порешили, но я в домового поверила. Клубника в садах наконец-то поспела, и бабушка попросила нас её обобрать за баней. Мы с радостью согласились и отправились в конец сада. Проходя через надворные постройки, я заглянула в коровий хлев. Вон как тут сумрачно и таинственно, конечно, может и домовой появиться. Над хлевом нависали обширные сушила, где было немного сена с прошлого года. Терпкие запахи сена и навоза мне не были противны, пахло коровой.
Баня, скрывавшаяся за сараями и кустами вишен, походила на жилой дом: каменная и большая. У многих виденных мной бань предбанники имелись как только откроешь дверь, а в этой бане впереди располагался небольшое моечное помещение, а сзади него – обширная бабушкина «ткацкая мастерская». В окно я увидела и ткацкий станок, и большую коробку с мотками тряпок, и готовые половички, горкой белеющие на лавочке. Да, таинственно тут, на Октябрьской!
Мы с Наташей собирали в корзиночки спелые ягоды и, разумеется, много их съели. Наташа рассказывала мне, что у них в Харьковской области эти ягоды поспели уж с месяц назад, а теперь уже лопаются от спелости вишня с черешней, гляди того и мои любимые абрикосы можно будет есть. Мне захотелось скорее попасть на Украину.
Но через забор Наташу увидели соседки Галя с Олей и подозвали её к себе. Эти девчата были одногодками Игоря, они учились уже в нашем судомеханическом техникуме. Подлая Наташка, совсем забыв обо мне, принялась шептаться с соседками, а я отнесла бабушке клубнику и отпросилась домой. Игорь тоже ушёл к своим здешним друзьям Вовке и Саньку. Что мне тут делать одной?
К вечеру я всем своим друзьям и подругам раз пять рассказала о приезде своих украинских кузенов, и часов в шесть резалась в теннис в проулке, намереваясь через часик с пацанами и Людой съездить на речку Велетьму купаться, но издалека завидела пёстрое платьице Наташи. Пришлось мне с ней возвращаться домой.
- Люсь, ты почему ушла? Обиделась, что я стала с Галей разговаривать?- догадалась Наташа.
Но я не хотела сознаваться ей и отговорилась тем, что мне надо было встретиться с Людой по своему важному делу. Моя поездка на речку с пацанвой сорвалась, но у нас во дворе мы встретили Павловых с их друзьями, которые тоже собирались на речку и утянули туда нас. Наташа, просидевшая весь день дома, пошла к воде с большим желанием.
Возле руин старого деревянного моста, разрушенного временем, где речка делала изгиб и образовывала заводь, в тёплой, пахнущей тиной воде, плескалось и барахталось уже много народу. Тут же на берегу валялись на песке и приречной редкой травке велосипеды нашей Трудовской пацанвы. Люды в их числе не было видно, одна она с ними ехать не решалась.
Из воды вылез худенький немного трясущийся от холода Вова Захарчук. Он прошлёпал прямо ко мне, и, не обращая внимания на Люсю, Наташу, Гену и прочих взрослых ребят, заявил:
- Предательница ты, Люська. Из-за тебя и Людка сюда не поехала. Зачем спелась с большими? Они тебя в грош не ставят.
У бедного Вовочки от холода зуб на зуб не попадал, и он прямо на сырое тело надел клетчатую рубашку. Пробрал, так пробрал! Я почувствовала, что моё лицо наливается кровью и краснеет. Надо было исправлять ситуацию, поэтому я попыталась объяснить Вовочке, почему хожу со взрослыми ребятами.
- Вов, ну подумай: мои предки привыкнут, что я с Люсей и Наташей вечером долго гуляю и отпустят меня на ночь на Святое озеро,- принялась я уговаривать Вовочку.
- Ладно, после решим. А ты приходи завтра в проулок, - смилостивился тот.
Командира нашла. Мелочь пузатая! Ещё указывает, с кем мне быть и что делать. Из-за поездки с ночёвкой на Свято я и верчусь возле старших ребят. Однако, честно говоря, со старшими мне было гораздо интереснее, чем с туповатым Веткиным или молчаливым Витькой Прокоповым. Да и богатенький чистюля Зимок выглядел всегда приторным и тошным.
После купания мы вновь засели на нашей лавочке, и Гена выдал очередную сенсацию:
-Заколдованные какие-то у нас тут места, правду говорю.
Вчера опять со мной приключение вышло. Иду по своему обычаю в первом часу ночи от Люси. В окнах уже и света нет ни у кого. Полнолуние, светло кругом от него. У нас на Октябрьской ведь по всей улице обычно три тусклых фонаря светят.
Тихо. Даже собак не слышно. Прошёл я пол-улицы. У нас такие густые кусты сирени чуть ли не в каждом палисаднике. Таинственно так. Звёзды мерцают. И вдруг уже возле проулка к улице Лермонтова к кладбищу слышу какое-то поскрипывание.
Тут, правда, колодец. Может, думаю, там воду кто набирает посреди ночи? Но нет никого. Оглядываюсь, а по тротуару за мной бочка катится… Сама по себе.
- Ген, ну вечно у тебя бзики. Что за бочка там?..- скептически протянул Игорь.
Я сидела, затаив дыхание и ясно представляла себе и эту большую бочку на безлюдной улице, и патлатого Гену в свете круглой полной луны, освещающей городок своим мертвенным таинственным светом…
- Вот, не верите! Катилась же бочка сама по себе! Я бегом припустился в горку, думая, что уж туда она не вкатится, а она мимо дома Михалёвых и Мочаловых так и покатилась вверх по тротуару! Тут и мои ворота, влетел я домой как ясный сокол. Подбегаю к окну в своей терраске, где сплю сейчас: нет никакой бочки, пропала. Тут мать встала, ворчать принялась, что никак не уснёт, пока я шляюсь. Ужинать предложила, а я так испугался, что весь аппетит пропал. Почему ко мне бесы привязались?
- А то не знаешь почему: по ночам шатаешься, вот и мерещится тебе всякая бесовщина,- не сдавался скептик его дружок Игорь.
А я уже уплывала в мечтах в своё. Октябрьская улица, несомненно, какая-то таинственная, аномальная.
Надежды мои увидеть очередное чудо оказались почти напрасными. Наверно, чудеса, являющиеся раз, не повторяются дважды.
Наташа со мной и нашей пацанвой на ночёвку к Святому озеру не поехала, но отлично поспособствовала усыплению бдительности моих родителей. Телефонов, чтоб справиться обо мне, не было ни у нас, ни у бабушки Усти. Заранее мы с Наташей наготовили мне целую сумку бутербродов, варёных яиц, зелёного лука, солёного сала. Не то, что на вечер, а на неделю бы мне с моим аппетитом хватило. Даже баночка спелой клубники ждала своего часа в моей сумке на багажнике.
Выехали мы в час дня и усиленно крутили педали по направлению к озеру. Поначалу , минуя нашу маленькую речку Велетьму, по шоссе на Нижний Новгород мы доехали без приключений до деревеньки Покров и мосту через реку Тёша, которая побольше Велетьмы. Я чувствовала лёгкость во всём теле от быстрой езды. Тёша лениво стремилась средь рощиц из ивняка и дубков к Оке.
Подъезжая к селу Позднякову, где в середине величественно возвышалась неработающая, но всё-таки целая однокупольная церковь, я почувствовала тяжесть в плечах. Поздняково мы проехали сплошь, минуя его сельмаги, чайную и новенький симпатичный дом Культуры, похожий на дворец. За селом в лесу, куда ныряло шоссе, как в полумрак от высоченных разлапистых елей и берёзок, теснящихся по обеим сторонам дороги, я почувствовала и боль в шее. Надо же: кручу педали внизу, а вверху тела тяжело.
Да и везший Люду её брат Виктор передал её на багажник Валеры. Белорус вёз предмет своего обожания по селу, где мы не останавливались, а вот на повороте дороги к деревне Коробково устал и Валера. Люда пересела на багажник к Веткину. Дорога по этой деревне была дрянной, грунтовой, притом, разбитой машинами. Навстречу нам попалась телега, запряжённая неторопливой лошадью. В Коробково мы въехали уже измождёнными. Да и дневная жара давала о себе знать. Пришлось устраивать привал у деревенского колодца-журавля. Потом заглянули в местный сельмаг, где не имелось даже хлеба. Зато на полках его лежали твердокаменные пряники, конфеты «Дунькины радости» за рубль кило и почему-то банки с соленьями и кабачковой икрой.
Мои плечи ныли теперь уже по-настоящему. Хорошо, что сразу за этой деревней дорога спускалась вниз в котловину Святого озера. Там нас снова накрыл лес и его чистые запахи хвои и сырости. Теперь-то мы не особо напрягались, велосипеды сами мчались вниз. Вскоре мы увидели блеск самого Святого озера, мелькающего среди сосен.
Нам пришлось свернуть вправо, так как дорога, по которой мы ехали, вела прямо к заводской турбазе и пионерлагерю, а мы всё-таки являлись «дикарями».
Наконец, усталые, мы устроили окончательный привал на берегу и выгрузили настоящую восьмиместную палатку, принадлежащую родителям Коли Петренко, которые любили выезжать на природу с друзьями. Колька потом признался, что спёр её без спроса. Нас было тринадцать, но влезть в палатку мы сумели все. Наоборот, прижавшись друг к другу, лучше согреешься.
Однако, день был жарким, а вечер, конечно, тёплым. Соорудив палатку и разложив вещи, мы подошли, наконец, к воде. С моими болезнями я купаться не собиралась. Искупаешься, а потом майся всю ночь с больным мочевым пузырём. Наша вода не для меня. Однако, остальные попрыгали с песчаного бережка в воду.
Продолжение следует