В отсутствии грубости

          


 Игнат Матвеевич с детства впитывал грубость.
Когда родители его ругались, истерично и подвздошно, то кто-нибудь, в итоге, тянул его за руку, и, словно, обращаясь к последней инстанции, спрашивал:
-кого ты больше любишь, меня – отца лучшего из отцов, или эту… мать твою?
Мать вырывала сына из сетей оппонента и говорила:
-сыночек, ты же меня любишь больше, а не этого….
Игнат молчал в недоумении. Тогда они верещали в унисон
- ну, кого ты больше любишь?!
- дед мороза… - отвечал Игнат.
Тогда ему доставалось от обоих, которые на почве единого устремления и действия, вновь, обретали покой и льнули друг к дружке.
Игнат Матвеевич обладал добрым сердцем, чистым умом и что называется «тонкой душевной организацией». С умилением он вслушивался в пение пташек. Без слёз не мог пройти мимо жалобного, одинокого котёнка или щеночка.
В школе ему доставалось от одноклассников. Как известно – птицы одного оперения собираются в стаи. А он был чужеродной птицей индивидуального полёта. Сидел на задней парте, у окошка и смотрел в облака. В него летели бумажки, щелбаны, пенки, смешки, азы взрослых ругательств.
В старших классах ему доставалось больше. Но он был напрочь лишён противоборства. Не видел смысла отвечать взаимной глупостью и грубостью. Только удивлялся «Отчего они так грубы?».
В техническом университете, где он учился, время бежало размерено и спокойно, без каких-либо происшествий. Он был поглощён учёбой, пока другие кутили, прогуливали, насыщали, что говорится, молодость. Он сторонился компаний. Тем более выпивающих.
В студенчестве сам выбираешь к кому примыкать, и примыкать ли, вообще, к кому-нибудь. Будешь в одиночку, к тебе не будут навязываться, или тебя навязывать. Сидишь и сиди. Твой вольный выбор.
Так как здоровье он имел весьма крепкое, после университета был призван в армию. Там он, можно сказать, захлёбывался всеми вкусами и запахами мерзкого бескультурья.
«Как столько людей отвратного поведения, характера, языка, могут сплотиться в одном месте? И не где-нибудь, а в оплоте государственной безопасности, олицетворении силы, чести, доблести – в российской армии?»
Там хамство по отношению к нему переходило в унижение. Оскорбления самого низкого толка, подкреплялись физическим насилием. Не сотворила из него армия «настоящего мужика», не закалила характер. Он остался нежен и кроток.
«Выйдя» из армии, он на вокзале увидел какого-то бедолагу-бомжа. Тот улыбнулся ему в утреннем солнце. Этот бомж являлся первым, кто за два года, улыбнулся ему человеческой улыбкой, без подтекста издёвки, ничего не требуя взамен. Игнатий расплакался. Сел на корточки, прижав ладони к щекам. Сквозь пальцы проступали капли.
Он жил со старенькими родителями. Устроился в строительную компанию. Рабочие мужики были суровы, едки на язык, непосредственны в обращениях. Нередко его звали гульнуть, но он отказывался. Игнатий не считал, что если выпьет, то они все изменяться в его глазах.
Со своей будущей женой он познакомился в овощном отделе центрального рынка.
- можно мне вот эту дыню?
-это кабачок!
-кабачок?
-да, ка-ба-чок!
Нужно сказать, что Игнатий Матвеевич не шибко разбирался в аграрной продукции. Вся его родня, как сговорившись, не любили кабачки. Не употребляли их в пищу. А дыни и многое другое они любили. Но данный пробел возымел место. Игнатия Матвеевича заинтриговало и одновременно опечалило, что четвёртый десяток он скромно топчет русскую землю матушку, а плодов её всех и не распробовал.
-кабачок?
-мужчина, мне милицию позвать или вы впервые этот овощ видите?
- если честно, то впервые.
-вы серьёзно?!
-а, как его готовят?
-ну… - она оглядела его оценивающим взглядом, словно, все свои помидорчики и огурчики, впариваемые покупателям – купите бутылку вина, и я вам приготовлю.
С этого всё и началось. Он переехал в её однокомнатную хрущёвку.
Его жена была властной, крепкой, дородной, русской женщиной. Олицетворением тоталитарного режима в идеологии быта. Осознав внутренний мякиш супруга, она сразу расставила все точки над i. А себя поставила выше всех точек.
Игнатий Матвеевич не пользовался авторитетом. Ему даже было отказано в элементарном уважении. Нескончаемые упрёки по поводу и без такового (чаще всего без) сыпались на него щедро, как февральский снег, как армейские кулаки.
Он, молча, вздыхал, пока жена ночью предавалась храпу.
«ну отчего же, отчего грубы так даже самые близкие? Почему мучают они друг друга?»
По прошествии времени родители его умерли. А жена его выперла из дому «как неспособного даже на такую чепуху и малую дрянь, как ребёночка.» Он остался в одиночестве.
Одним осенним, оранжевым днём, под пение пташек он вышел прогуляться. И всё ему показалось красивым и первозданным. Ещё не опошленным, не огрубевшим, не чёрствым.
Мимо пропорхнула стая девушек, и каждая, как ему почудилось, улыбнулась ему. Откуда-то доносился Моцарт или Бах. В общем, что-то прекрасное. Собачки были сыты, а кошки в тепле. Дети смеялись.
Игнатий Матвеевич сел на лавочку. Сел и откинулся. Обнял себя руками, блажено хихикнул, вздохнул тяжело- тяжело, выдохнул легко-легко, после чего умер.
Пока душа его отлетала к небесам, он слышал упрёки бывшему телу от дворничихи.
-Ещё один нажрался, скотина! Работал бы, вместо того, чтоб на лавке дрыхать! Рожей - то лыбится насмехательски, а сам, поди, лыка не вяжет. Залил бельма и всё ему божья роса!»
Но душа влетала в иные сферы.
И вот, предстала незапамятная душа Игнатия Матвеевича пред Всевышним. Господь в молниях весь синих, устрашающ, нагнетает безоговорочным авторитетом.
- так, постойте-ка! – молвит сирая душа.
- ДА КАК СМЕЕШЬ ТЫ ГОВОРИТЬ МНЕ ПРЕЖДЕ, ЧЕМ Я ТЕБЕ ЗАДАМ ВОПРОС. Я ЕСТЬ АЛЬФА И ОМЕГА. Я ЕСТЬ ЛЮ…
-слушайте, хватит – прервала душа сирая – вы вот такой весь в молниях синих, угрожающ. У меня чувство такое возникает, что хамить скоро будете.
- ДА КАК СМЕЕШЬ ТЫ НЕТЕРПЕНИЕ СВОЁ ВЫСКАЗЫВАТЬ ТОМУ, ЧЕЙ СЫН ТЕРПЕЛ ВСЮ БОЛЬ И ТЯЖЕСТЬ СТРАДАНИЯ ЗА ВСЁ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО? ДА Я…
                -я сочувствую вашей семейной драме. Но я на земле всю жизнь терпел и молчал.    
           А к людям относился так, как к Вам относятся некоторые люди. С почитанием и кротостью. Поэтому сейчас-то уж выслушайте…
           Хроника вселенной, мироздания, и высшая духовная хроника, не сохранили тот монолог. Но поговаривают всякие, что сирая душа была с должным вниманием выслушана. И что Тот кто выслушал, обещал подумать и принять соответствующие меры. Больше каких-либо сведений о душе Игнатия Матвеевича не всплывало. Писем ни в красных, ни в белых конвертах никому не поступало. Возможно, потому что было некому.
     Вот только багрянец заката и белесость облаков стали насыщенней в красках.
Но данные явления врядли кто-то заметил.