(Отрывок из отцовского дневника)
Мой отец прожил 86 лет и многие годы вел дневниковые записи. Они заняли 12 столистовых тетрадей или «томов», как называл их папа. После его смерти 5 «томов» бесследно исчезли, остальные достались мне.
В приводимой ниже публикации ее читатель познакомится лишь с одним эпизодом из жизни моих близких и земляков – началом жесточайших репрессий 1930-х годов. Она документальна, т. к. взята из дневника не просто очевидца, а жертвы этого беспредела, охватившего в годы правления И.В. Сталина всю нашу страну. Только после его смерти все мои родные, в том числе и автор этих слов, были реабилитированы, «как необоснованно репрессированные».
-----
«Я, Кожевников Николай Иванович, родился в 1911 г. в казачьем (как раньше называли) поселке Карагайский Верхне-Уральского уезда Троицкого округа Оренбургской области.
Семья была: дед Ефим Алексеевич, бабушка Варвара Дмитриевна, отец Иван Ефимович, мать Мария Ивановна, старшая сестра Евдокия Ивановна, сестра Анна Ивановна, старший брат Владимир Иванович и я. Всего 8 человек…
В 1922 г. выдали замуж за Коробейщикова Алексея Ивановича Евдокию, в 1924-м – за Головина Ивана Андреевича Анну, в 1926г. на Крыловой Евгении Ивановне женился Владимир и в семье я остался старшим из детей. Потом, вслед за мной родились Александра (1913г.) и еще трое малышей, но все они померли маленькими. Последними родились сестра Мария (1923г.) и Леонид (1926г.), участник Великой Отечественной войны.
Земельный надел тогда был по 7 десятин на человека. Из них 4 десятины пахотной земли, а остальные – на разные угодья – лес, горы, дороги и прочее.
Мы занимались хлебопашеством, сеяли разные культуры – овес, пшеницу, ячмень, рожь, просо, коноплю, картошку. Наемного труда не было, со всеми работами справлялись сами.
Летом в Карагайке жила одна бабушка, а вся семья – на хуторе. Там была одинокая избенка 5 на 6 м, а в ней сложены русская печь и очаг. Двор - для скота – был плетневым. А в Карагайке имели дом крестовый – 2 комнаты, кухня, чулан. Он был построен в 1911 году и до сих пор стоит на улице Советской.
Из хутора в поселок, на зиму, мы возвращались всегда в конце сентября, чтобы нам, ребятам, учиться, а весной, в конце марта, вновь уезжали на хутор.
Я 2-е зимы ходил в школу (с 1/Х до 1/III), а на третью зиму меня дед не пустил. К нам приходила учительница Плишкина Мария Емельяновна, урлядинская. Она просила, чтобы Колю отпустили в школу: «Он учится хорошо». Но дед сказал: «Ему не бухгалтером быть. В армию пойдет, письмо напишет и ладно». Так и не пустили меня в школу…
Отец у нас был мастеровой, в механизации он хорошо разбирался, хотя был неграмотным, по азам читал и писал. Все работы по хозяйству, кузнечные и слесарные дела сам делал. Я с семи лет уже самостоятельно боронил, с девяти – пахал и на сенокосилке косил.
В 1928-29 годах наше хозяйство состояло из парной сенокосилки, одной лошади-двухлетки и двух езжалых, двух коров и нетели, десяти овец. Свиней не держали.
Работников не нанимали. Только на два дня в году, когда молотили свой хлеб, брали 3-4-х человек-поденщиков, а потом, когда требовалось помочь, отрабатывали им мы.
И вот мои родители надумали меня женить. 1/II -1928 г. мне исполнилось 17 лет, и я взял в жены Головину Александру Васильевну. Ей было 16-ть и нас в ЗАГСе не регистрировали до тех пор, пока мне не исполнится 18, а жене – 17 лет. Но мы и без регистрации жили дружно до 1930 года.
7/I-1930г., как раз в Рождество, нас из Карагайки послали в Тюлюк на лесозаготовки. Собрались к сельсовету к 10 часам утра: священник Афонасий Миронович Крылов, Докшин Иван Игнатьевич, Корепанов Степан, Сычев Николай, Сусанин, мой тесть Головин Василий Дмитриевич, Коробейщиковы – мой свояк Алексей Иванович и Иван Иванович, Иван Рожнов, Иван Осипович Батюшов.
В 11 часов нам дали команду к отправке. Ехать 100 км. Приехали в Тюлюк. Нас распределили по квартирам. Хозяева приняли нас неохотно.
На утро – сбор у лесной биржи. Там нас распределили по делянкам. Установили норму – сколько кубов леса должен перевезти каждый из нас. Мы все старались работать от души: думали, что нам будут платить, а лошадям давать корм. Но нам сказали, что работать мы будем пока за свой счет, а за все рассчитают после полного окончания работ. Мы поверили.
20/I-30 г. получаю от жены письмо: «Коля, у нас родился сын, назвали Сашей». А у нас как раз кончился овес лошадям и продукты – самим. На сходе меня мужики послали в командировку. Начальству сообщили, что еду за продуктами. Срок дали 3 дня. Я вернулся в срок. И снова работаем с темна до темна.
Но однажды, примерно 30/I-30г., не помню, утром съехались на лес-биржу не все – не приехали 4 человека: Николай Гр. Сычев, Иван Осип. Батюшев, священник Афонасий Мир. Крылов и Алексей Ив. Коробейщиков. Нам сказали, что ночью приезжали сотрудники ОГПУ, арестовали их и увезли. Все тут порасстраивались, но работу продолжали.
Числа 10/III-30г получаю от жены письмо. Пишет: «Коля, тятину семью раскулачили и на днях будут выселять. Нас тоже раскулачили – все дочиста забрали. Даже из-под Сашеньки матрасик и подушку взяли и все с торгов продали. Спим на голых досках. Но про выселку пока ничего не говорят».
Я прочитал письмо тестю Вас. Д. Головину и мы решили утром сразу ехать домой, не дожидаясь никакого расчета.
Приехали в Карагайку, Василия Дмитриевича сразу взяли под стражу и под охраной отправили догонять семью. Догнал в Свердловске и ее выселили в Тобольскую область, пос. Перегребное. В 1937-м году его взяли по линии НКВД, сослали в колонию на строительство жел. дор. под Мурманск, в Пин - Озеро, и в других местах. После войны его дети посылали розыск. Им сообщили, что «Головин Василий Дмитриевич скончался 9/V-42г.».
Меня, как приехал из Тюлюка домой, на 2-й же день послали на строительство шоссейной дороги, так как через Карагайку будут ходить автомобили. У кого лошади уже были отобраны, работали в карьере - заготавливали камни, щебень, песок. А у меня лошадь сохранилась на лесозаготовке. Я и еще несколько человек развозили по дороге камни, песок. Работал до 28/IV-30г.
28/IV-30г. нас, 4-х человек, лошадных, отправили за семенным овсом в Верхне-Уральск. Приехали туда, загрузились и поехали обратно. Ехать 23 км. Мы решили в пути ночевать, лошадей покормить. Утром, перед зорькой, проезжали через поселок Урляды, захотели попить. Нам мужчина вынес кувшин квасу.
Мы напились, поблагодарили его за хороший квас. Он и говорит: «Вы слышали новость?... У нас арестовали 3 семьи. Завтра выселять будут Кудрина Алексея Васильевича, Половникова Федора и Андреева Степана Федотовича. А из карагайских – Кожевникова Ивана Ефимовича, Докшина Ивана Игнатьевича, Горшенина Николая Дмитриевича, Мыльникова Петра Ивановича».
Я говорю: «Дак это мою семью арестовали! Поедем быстрее, а то без меня выселят и мне придется догонять их».
Приехали в Каменный Брод (сейчас называется поселок Межозерный), там организовалась комунна. Я попросил, чтобы у меня первого приняли овес. Я ссыпал его и поехал 10 км в Карагайку, мимо своей бывшей заимки.
Лошадь, как чувствовала скорое расставание с хозяином, бежит и ржет, а я слезами заливаюсь. Я даже вожжи в руки не брал и не погонял ее. Она так ко мне привыкла, потому что я смолоду ее приучал. Ей было всего 8 лет. И вот она бежит и ржет и меня больше расстраивает.
Подъехал к дому, слезаю с телеги, хотел открывать ворота, а тут часовой: «Стой! Ты кто такой?» Я говорю: «Кожевников Николай Иванович». «А-а-а, так это тебя ждут». И стволом ружья толкает меня через парадную дверь в дом. Я говорю: «Обождите, дайте лошадь во двор завести». Он говорит: «Без тебя заведут. Шагай!».
Я зашел в комнату. Семья моя вся в слезах. В приходе тоже часовой сидит. Вводивший меня ему и говорит: «Вот сын приехал, которого ждали. Смотри за ним, чтобы не сбежал». Я говорю: «Если сбежать, так я с дороги бы сбежал».
Во двор, по нужде, даже маленьких не выпускали одних – только с охраной. Узлов с вещами никаких не было. Что на себя одели, в том в ожидании и сидели.
В 5 часов вечера к нам привезли из Куросана семью Мыльникова Петра Ив.– 4 человека и с Погорелки семью Горшенина Н.Д. - 4 человека, да нас 7 человек. В 9-метровой комнате 15 человек да 16-й часовой. Открывать двери и форточки не разрешают. В комнате создались такие жара и духота! И еще – никогда не замечали у себя в доме столько клопов, блох! Откуда только они взялись?
В 12 часов ночи на 30/IV- 30г. подали подводы. Нашу семью - с коновозчиком и часовым - рассадили на две из них. Остальным выделили по подводе. Раскулачиванием и выселением занимались (в дневнике отца названы имена и фамилии карагайских активистов и комсомольцев, но я их приводить не буду. А.К.).
При отъезде провожавших не было – ни родных, ни близких. Люди боялись подойти попрощаться, а то их постигнет такая же участь.
Тронулись наши 5 подвод, доехали до сельсовета, остановились. Там еще усадили Докшиных и Мунькиных.
Доехали до Урлядов, там к нам присоединили 3 семьи – Кудриных, Половниковых, Андреевых. Потом обоз удлинился в Спасском, Кизиле…
В Магнитогорске, в тупике, стоял эшелон из товарных вагонов, оборудованных двухэтажными нарами. Нас, 40 человек из Карагайки и других поселков, посадили в 60-тонный вагон. Сделали перекличку и его двери закрыли на замок. Внутри стало тихо, слышались только вздохи. Зато пролилось много слез и появилось много страданий после начала движения поезда.
Раз или два в день нас выпускали на 20 минут проветриться и оправиться. Причем от вагонов дальше 10 метров не отходить и под вагоны не лазить. И садились все – стары и малы, парни и девки – рядом, иначе пристрелят. Стесняться не давали. Причем, эшелон останавливали только в чистом поле и среди белого дня, а ночью сидели в вагонах. Кому надо оправиться, то в ведро, а потом его выносили в поле и выливали из него содержимое.
На станциях в день один раз выпускали из вагона по 2 человека: один набирает 2 ведра холодной воды, второй – 2 ведра кипятку. На день, на весь вагон, выдавали по 2 буханки ржаного хлеба, весом по 2,5 кг каждая. В вагоне их делили сами и всем.
Мыльников Петр Ив. прихватил с собой инструмент. Начальство разрешило – оно знало, что мы едем не на готовое, и что строить себе жилье нам придется самим. У него была большого диаметра центровка и он в углу вагона просверлил дыру. Во время движения поезда все оправлялись в нее, а на остановках на дыру ставили ведро. Когда скомандуют выходить из вагонов оправляться, то все равно выходили все – надо же было подышать свежим воздухом.
Одна девушка по фамилии Спящева, училась в институте. Она стеснялась садиться в вагоне на дырку и у вагона не садилась. 2 дня терпела, а на 3-й терпение лопнуло. Она сидела на верхних нарах и как хлестанула, словно из бочки и окатила внизу сидящих. Ее сильно ругали. И после этого случая у нее стыд – долой.
С того дня, если женщины садятся на дырку, то другие женщины прикрывают их байковым одеялом. Так же стали поступать и мужчины.
Горшенин Николай Дмитрич во время движения поезда никак не может оправиться и как-то вышли из вагонов, он просидел 20 минут и не смог. Время на посадку. Часовой подходит к нему: «Что, старый хрыч, сидишь? Лезь в вагон!». А на следующий день он почти стал помирать. Его взяли куда-то в санчасть, где он выздоровел. Его предоставили уже когда мы были на месте, то есть на Кольском полуострове, в Мурманской области…
Итак, 30/V- 1930г мы прибыли на станцию Белую (позже ее переименовали в станцию Апатиты) Мурманского округа Ленинградской области. От нее до остановки «13 км» мы ехали почти сутки, потому что впереди заключенные прокладывали ж.д. На «13 км» стояли два шалмана. Их каркасы были обиты толью, рубероидом, а внутри размещались нары. Перед нашим приездом заключенных переселили в палатки на «19 км», а нас оставили здесь. Тут недавно была построена большая деревянная баня.
На «13 км» все вагоны открыли и нас всех – от старого до малого – выстроили вдоль поезда и наш главный охранник говорит: «Граждане! Теперь вы останетесь здесь навсегда, строить и жить поселенцами. Мы вас передаем местной власти».
Нам сделали перекличку, мы расписались в списках поселенцев и поезд с нашими сопровождающими ушел обратно.
В шалманы нас не пустили, пока мы все не помылись в бане и не была пережарена вся наша одежда – ведь почти месяц мы не были в бане. Кто отказывался от мытья, того пугали штрафом. Сначала помылись женщины, дети и лишь потом - мужчины. Тут же всем выдали поселенческие справки, прочитали правила, из которых следовало, что мы теперь поселенцы и навсегда лишены права голоса, избирать и быть избранными, а 50% нашего заработка будут отчисляться государству. Если кто из нас надумает сбежать – пусть потом пеняет на себя, хотя сбегать нам отсюда некуда.
Итак, нас навсегда оставили в шалманах, разместили по 4 человека на 1м нар, пока не построим для себя жилье.
На второй день пришли вагоны с лесоматериалами. Мужчин, что помоложе, заставили разгружать бревна, а женщин и стариков – доски. После двух дней такой работы, на 3-й, нас, 70 молодых мужчин, повели работать на апатитову гору Кукисвумчорр, которая на 1000м возвышалась над уровнем Белого моря и на которую, кроме геолога Пронченко, обнаружившего в ней апатитовую руду, еще не ступала нога человека. У ее подножия имелась землянка и нас – 70 человек - поместили в ней, выделив по 1 метру на 3 человека.
Целую неделю мы делали гору безопасной от обвалов.. Каждый день лезли на ее вершину и сбрасывали оттуда по склону до низу нависшие камни и скалы. Если они были непосильны, то бурильщики их бурили, а взрывники взрывали. После очистки ее вершины и склонов, начали делать 3-хкилограммовой кувалдой забои. Так как я был из крестьян, оторван от плуга и бороны, то мне сначала было трудно привыкнуть к горному делу…
Жена мне сообщила, что 1/ VIII-30г. помер наш первенец – сын Саша».