Календарь был похож на поле «морского боя»: крейсеры и миноносцы шли эскадрой по апрелю и маю, отходили на запасные позиции летом, а с конца августа заполняли ровными рядами крестиков таблицу дней, оставляя крошечные островки выходных.
Лика поставила ещё одну чёрную метку и метнулась в прихожую. До автобуса ровно семь минут, если лифт работает и не придётся бежать вприпрыжку с девятого этажа. Замок у сапога заклинило, она рванула, и «собачка» осталась в руках. Ах, чтоб тебя! Сапоги – это годовая премия, она тряслась над ними, как кащей над сундуком: натирала кремом, пихала внутрь газеты, любуясь изящным носком и высоким голенищем. И колготки сегодня, как назло, на самом видном месте дали стрелку. Пришлось надеть брюки, но это даже к лучшему: гадкий ноябрьский ветер пробирал до самого сердца.
Лифт гудел и трясся как припадочный, но благополучно дополз до первого этажа, и даже автобус пришёл точно по расписанию. Три года Лика ездила по этому маршруту, ощущая уже некие сестринские чувства и к дородной краснолицей тётке в вытертом синем пальто, и к щуплому студенту с примотанной изолентой дужкой старомодных очков, и к морщинистой квёлой даме с горжеткой из мелкой лисички, поблёскивавшей тёмной бусиной стеклянного глаза. Десять минут Лика вдыхала стылый воздух с разводами привычных запахов: от тётки тянуло тушёной капустой, дама оставалась верна «Ландышу серебристому», который удивительно подходил к облезлой хитрой лисице, притаившейся у неё на плече; портфель студента второй месяц застенчиво пах плохим дерматином…. Но сегодня какой-то, почти забытый аромат, лез в поднятый воротник, заставлял искоса присматриваться к пассажирам, определяя источник запаха.
Она всегда стояла в двух шагах от выхода, чтобы не терять пуговицы, пробираясь сквозь стиснутые тушки. Так и не поняв, почему так взволновал её этот запах, Лика спрыгнула с подножки и поспешила к институту. Фонари не горели который год, и непонятно было, к чему они торчат вдоль этого тротуара. За ночь у бордюров надуло крошечные сугробики, присыпало снегом ледяные проплешины затянутых первым ледком луж, пришлось скользить, удерживая равновесие и размахивая руками.
На кафедре пусто, уже все разошлись по аудиториям. У Лики была свободная пара, поэтому она включила чайник и направилась в курилку, чтобы спокойно затянуться первой сигаретой. В углу на облезлом стуле сидела Виктория, кивнула ей и прикурила очередную «пахитоску», как она сама называла табачные изделия братьев-болгар, друзей по социалистическому лагерю. Сегодня у неё в руках была пачка «Стюардессы». Лика села напротив:
- Привет. Ты чего такая снулая?
- Да вот…. Представляешь, захожу вчера в гастроном, очередь несусветная. Говорю: «что дают?». Оказалось, фарш. Простояла почти час, пришла домой, развернула пакет и чуть под стол не упала. Воняет невыносимо. Ведь говорил передо мной дядька: «Субпродукты, сиськи, письки….» Я не поняла, о чём речь. Пришлось всё котам бродячим вынести. А я всю дорогу мечтала, что котлет наделаю….
- Да ладно, подумаешь, не смертельно это.
- Ага! Это тебе – не смертельно! Живёшь одна. А я каждый день голову ломаю: чем своих мужиков накормить? Двести граммов масла на месяц по талонам!
- А я вообще талоны на мыло потеряла!
- Вот и будешь теперь грязная ходить! С немытой шеей….
Они хохотали как ненормальные, когда зашла Марья Петровна с кафедры зарубежной литературы. Она оглянулась и сказала шёпотом:
- Вы слышали? Текельман уезжает….
- Куда?
- Говорят, выпустили. В Израиль, конечно. Его уже лет семь нигде не печатают, и на кафедре полставки всего нынче дали, на волоске держится. Всё равно, терять ему нечего.
- Как это – терять нечего? Вы думаете, что говорите, Марья Петровна? А родину? Которая ему образование дала, учёную степень, квартиру, наконец!
Виктория возмущённо тряхнула головой, схватила Лику за руку и потянула из курилки. В коридоре сделала круглые глаза и сказала:
- Ты что, не знаешь, что она – стукачка? Завела разговоры! Сдаст потом за милую душу, не отмоешься. Никакое мыло не поможет. Кстати, что у тебя с защитой? Лискин не предлагал ещё в партию вступить? Жди, непременно подкатит. Советую не отказываться. Сначала – партбилет, потом – кандидатская. Иначе не выйдет.
Да, с защитой тянуть больше нельзя, надо в этом году поставить точку. Фигурально выражаясь. Тему ей навязали на кафедре, профессор Фоняков взял Лику под крыло с условием, что звучать её труд будет не иначе как «Система сложноподчинённых предложений в свете марксистско-ленинской теории отражения». Вальяжно развалясь в доисторическом кресле, которое он давно почитал своим личным достоянием, и никто не посягал в нём располагаться, Степан Ильич напевно говорил: «Ликадия, дорогая, с такой темой тебе – светлый путь и прямая дорога. Быстро защитишься и займёшься с лёгким сердцем своими любимыми антонимами-синонимами». Сжав зубы, она согласилась. Сколько можно сводить концы с концами на сто рублей зарплаты? И начирикала диссертацию за год, внимая пространным и тянучим речам Фонякова, который и стал её научным руководителем, позволив любезно воспользоваться его арсеналом таблиц, огромных развесистых схем и подсхем, где весь русский язык логично укладывался в теорию отражения, изобретённую столпами марксизма-ленинизма.
Бочком протиснулась в дверь лаборантка Неклюдова. С загадочным видом она поманила Лику рукой за шкаф. Поставила сумку на стол, загородив её спиной, и зашуршала пакетами:
- Вот, водолазка, ваш размерчик…. К новому году – самое то, все обзавидуются. Единственный экземплярчик, между прочим. Фирма.
- Сколько?
- Сорок.
- Верочка, имейте совесть! Почти половина зарплаты…
- Не хотите, как хотите. Спиридонова с руками оторвёт, она тоже сорок шестого.
- Хочу. Только отдам – в два приёма. Сейчас двадцать, и с аванса двадцать, через неделю.
- Только для вас. Да, Спиридонова в ней, как корова будет. У вас не фигурка, а просто кувшинчик!
Неклюдова выхватила из рук две десятки, сунула в руки пакет и убежала. Кувшинчик! Что она имела в виду? Что задница великовата? Ладно, будем считать, что талия – тонковата. И станет ещё тоньше, поскольку в кошельке осталась одна трёшка. Ладно, талоны на мясо и сахар она отоварила ещё в начале месяца, на мыло и порошок – потеряла, так что расходов особых не предвидится. В гастрономах – шаром покати: на нижних полках – банки с огромными коричневыми солёными огурцами и зелёными помидорами. Странный подход: огурцы срывают, когда они достигнут размеров монстров и обрастут бронебойной шкурой, а помидоры – непременно зелёными, чтобы не успели созреть. Средние полки заняты солью и тёмно-серой вермишелью, которая превращается в комок клейстера, если попытаться её сварить. Правда, вчера «выкинули» пельмени, давали по две пачки в руки, она взяла на себя и соседку Ингу, которая тоже всегда что-нибудь прихватывала на неё, если удавалось.
Лекции Лика прочла на автомате, у неё было две пары подряд, и ещё зачёт. Во время зачёта она пыталась представить, что будет нынче в новогодних «заказах», которые профсоюз умудрялся организовать для преподавателей. Понятно, что по банке майонеза и зелёного горошка. В прошлом году были шпроты и тушёнка. И ещё – мандарины. Лика высушила шкурки, смолола на кофемолке и разложила в шкафах от моли. Гораздо лучше, чем нафталин. Да! А чем всё-таки пахло утром в автобусе?
Боже мой! И как сразу не узнала? Флакончик с польскими духами «Быть может» подарил ей Виктор пять лет назад, и как она ни растягивала, хватило только на полгода. И сам флакон так похож на кувшинчик с изящной вытянутой шейкой…. Виктор уехал в Москву, сначала изредка звонил, говорил, что без прописки удалось устроиться дворником, и это большая удача. И он закончит свою монографию о народовольцах: есть возможность покопаться в архивах. А потом написал, что женился на москвичке.
Зато у Лики появилась масса свободного времени. По вечерам она взяла репетиторство, отмечая каждый минувший рабочий день в календаре, с которого задорно улыбался олимпийский мишка, держа в руках флажок с красными цифрами: 1980-й…..
Ветер ноября – самый отвратительный из всех. Он убивает надежду.
Окна Лика утеплила две недели назад: натыкала серой ваты, потом нарезала полосок из белой папиросной бумаги, провела по каждой куском хозяйственного мыла и намертво заклеила щели. Она вспомнила, что у бабушки в деревне между рам лежал мох с веточками рябины, а у соседей – белая вата с блёстками битых ёлочных игрушек, и это казалось необыкновенно красивым.
По ногам тянуло от «хрущёвского холодильника», его всё равно никак не заклеишь, хотя и проку от него – почти ноль: там стоит маленькая банка с мёдом – подарок одной студентки из деревни, да сохнет несколько морковок. Хотя, поддавшись уговорам приятельницы, Лика записалась вместе с ней в очередь на настоящий холодильник, и каждые полгода Вера тащила её в магазин – отмечаться, а с зарплаты, с ворчанием, изымала у неё десятку: «Всё равно сама не накопишь, опять спустишь на книжки».
Если бы…. Знакомая продавщица из книжного отдела ушла в декрет, а вместе с ней – ежемесячная радость купить «из-под прилавка» очередной томик. Последнее приобретение было самым удачным: жёлтый, как спелый лимон, сборник Андрея Вознесенского с абрисом скрипки на обложке. Лика осторожно открывала его, нюхала мелованную бумагу, забиралась с ногами на диван и – читала….
На прошлой неделе Татьяна – подруга с кафедры зарубежки, сказала ей шёпотом в коридоре: «Завтра будет подписка на классиков. В очередь, кто знает, встанут с вечера. Я подойду часов в девять, а ты чуть позже. Я на тебя займу, только отмечаться всё равно надо. Потом подменимся. Одевайся теплее».
А во что – теплее? Своё пальто на рыбьем меху она носит уже четыре года, в новых сапогах застынешь через полчаса…. Валенки! Давным-давно мама отправила посылкой валенки, потому что ей сказали: на Урале ужасно холодно. Они так и лежат на антресолях. Ладно, ночью Лику никто разглядывать не будет, нечего модничать.
В девять она подошла к книжному, там уже клубилась толпа, мужичок в очках и шапке-ушанке составлял список и каждому на ладонь писал химическим карандашом номер. Толстая тётка громко спрашивала: «А кого давать будут?». Белёсый парень ответил: «Говорят, классиков. Может, Леонова, а может, Сухомлинского. Или Горького». Вмешался худой пожилой мужчина: «Стал бы я тут морозиться из-за Леонова! Слышал, что будет Ромен Роллан или Вальтер Скотт». Толстая поинтересовалась: «А какие переплёты? Я стенку достала, светлую, чешскую, хорошо бы к ней зелёное собрание сочинений».
Ночь они с Верой отдежурили, сменяя друг друга. Но прямо перед Ликой, как назло, кончилась подписка на четырёхтомник Леонида Пантелеева, и ей достался Белинский. Девять томов. Ну, филологу, как говорится – сам Бог велел. А когда получила первый том, вспомнила беспокойную толстуху из очереди: Белинский оказался изумрудно-зелёным!
Утром в почтовом ящике желтел уголок извещения. Посылка от мамы! Лика вприпрыжку сбежала по ступенькам. Она еле дождалась окончания рабочего дня и помчалась на почту. От лёгкого фанерного ящика тянуло еле слышным яблочным духом. Так и есть. Тяжёлые крупные яблоки были переложены клубками серой и тёмно-бордовой шерсти. Это – новогодний подарок.
Лика достала потрёпанные журналы «Вязание» и стала листать. Она свяжет себе пальто, с ирландским узором. Нитки довольно толстые, самое то. И где мама раздобыла такое богатство? Эта шерсть по три шестьдесят, ещё была «пятирублёвая» - тонюсенькая и очень качественная. Однажды Лике удалось купить с рук два моточка, получилась изумительная ажурная кофточка.
До Нового года – чуть больше месяца. Надо где-то раздобыть бутылку шампанского. Опять придётся обращаться к Вере, у неё везде есть связи. А может, всё-таки выкинут в центральном гастрономе, к празднику.
Лика шла медленно: наконец угомонился ветер, и с неба тихо падали хлопья снега. Кто-то потянул её за рукав в подворотню. Она испуганно отдёрнула руку. Цыганка прижала Лику к неровной стене и жарко задышала в лицо: «Стой, красавица, знаю, чего тебе надо». Она полезла в карман, раздвигая бесчисленные юбки, и достала длинненькую серую коробочку с синей полоской. Лика вынула из кошелька три рубля, посмотрела вопросительно: «Хватит? Больше у меня нет». Цыганка махнула рукой и сунула ей в ладонь духи.
Ну, вот и случилось. Она положит себе под ёлку «Быть может», и может быть….. Может быть.