9. Хрупкий мир после грозы.
Казалось коммунальная квартира на Верхнем Замке, погрузилась в военные действия маленьких монстров-пятилеток. Лёнька мужественно держал оборону, Лариска истерически развёртывала козни и прочие гадости, а Амина держала нейтралитет и часто плакала или от обиды на Лариску или из-за обиды за Лёньку, которого она боготворила.
Однажды, когда сёстры и Лёнька играли в зале гостиной Шумиловых и у Лёньки под обеденным столом был гараж, а у девочек детский сад с куклами после долгого затишья раздался пронзительный вопль Лариски и плач.
Взрослые всполошились и прибежали в комнату, оставив на кухне задушевную беседу за вечерним чаем.
Они застали неприглядную картину. Стол был задвинут в угол, скатерть смятая, валялась на полу, фикус в кадке опрокинут, земля высыпалась, а игрушки: куклы, машинки были разбросаны по всей комнате. Посередине, на ковре сидела Лариска и, держась за глаз, то надрывно причитала, то орала, что есть мочи. Амина испуганно жалась в угол, а Лёнька стоял нахохлившись, как воробышек, только что вышедший из драки.
- Что случилось!? – тревожно спросила мама Оля, поднимая Лариску на ноги и отнимая её руку от лица. Она ахнула, когда увидела вокруг глаза расплывающееся лиловое пятно.
- Ну и фонарь! Ты хоть видишь глазом?
- Да! – сквозь слёзы сказала Лариска.
- Слава Богу! И кто это сделал? Как это произошло?
- Это Лёнька меня ударил, а сперва мы ещё боролись!
- Не ударил. А победил за то, что ты била Амину!
- Но разве ты не знаешь, что девочек надо защищать, а не бить?
- Она сама виновата!
- Всё равно нельзя, ведь ты – мужчина! – сказал папа Федя.
- Я – командир! – насупленно, шмыгая носом и втягивая сопли, сказал Лёнька, - а она не слушалась и нападала…
- Так командир! Марш в угол! Под домашний арест на час, в угол! – рассердился папа.
- Есть на час в угол, под домашний арест, - мрачно повторил команду Лёнька и поплёлся на свою половину «коммуналки» отбывать наказание.
Взрослые продолжали разбор случившегося, не забывая делать Лариске примочки и компресс, пока Лёнька стоял в углу, лицом к стене, отбывая домашний арест. Он угрюмо размышлял.
Ведь он предупреждал. Он терпел всё время, пока Лариска дралась и мешала ему дружить, с Аминой которая обожала его, как старшего брата хоть они и были одногодки, а Лариска обижала его. Но когда она силой стала отбирать у неё Машу-Барби, которую и он любил, Лёнька не выдержал и предупредил, что побьёт её, если она не перестанет.
Лариске этого только и надо было. Она оставила куклу и набросилась на Лёньку, царапаясь и шлёпая его ладонями по голове, по лицу, и, ударяя ногами по его ногам и куда попало…
Это было уже слишком, это уж – настоящая драка. Лёнька отскакивал от разъярённой шестилетней девочки и, улучшив момент из «боевой стойки», как учил его дядя Нил, «засветил» Лариске «одной левой!», прямо в глаз! Она схватилась двумя руками за лицо, а Лёнька добавил ещё «под дых», как его научил новый друг Валерка. Лариска согнулась, пытаясь набрать воздуха и, наконец, захлёбываясь, заорала как сирена теплохода «Двина».
Лёнька поднял с пола куклу Машу-Барби у которой была оторвана русая коса и подал её Амине.
- Лёнька, какой ты грозный!
- Я не грозный! Я – справедливый, я – защитник!
Лариска упала на ковёр и стала биться в истерике, продолжая орать она держалась за глаз.
После этого события не прошло и недели, как мир установился надолго и, казалось, навсегда. Только это «навсегда» продолжалось недолго. Квартира Лёньки в Задвинье была готова и они снова переезжали.
Амина и Лариска стояли на тротуаре, и усиленно махая ручонками, провожали Лёньку. Глаза Амины были на «мокром месте» и слёзы беззвучно капали на брусчатку. У Лариски под правым глазом был «фонарь», который «засветил» неделю назад Лёнька «одной левой», так как был прирождённый левша и «устанавливал паритетный мир в сопредельном государстве», как сказал Лёнькин папа Федя, разбирая «происшедший случай силового урегулирования конфликта». Военно-политическая классификация детских событий доставляла удовольствие папе Феде и повышала значимость происходящего. Это вызывало у Лёньки ассоциации военного характера, как после книжки «Русские богатыри», которую ему читала мама перед сном.
Папа Федя Амины и Лариски тоже участвовал в расследовании этой «акции насильственного примирения сторон», устроенной Лёнькой. После отбытия ареста, его больше, даже не ругали, просто удивлялись, обсуждая этот случай на кухне перед отъездом. Лёнька всё узнал, потому что подслушивал, как разведчик.
- Лариска избалована Олей, отчаянная драчунья и в кого она такая!? – говорил папа Амины.
- Всё равно плохо! Хоть он и маленький, но поднял руку и ударил девочку. Это – недостаток воспитания, возражала ему мама Аня, учительница.
- Я принял меры, - сказал Лёнькин папа, - он был поставлен его в угол, под арест и. думаю, всё осознал.
«Пацан, есть пацан!»– сказал тогда папа Амины, - у него, просто, терпение кончилось, а Лариске будет наука. То-то я смотрю: уже неделю, как присмирела и дети так дружно играют, что даже жалко, что вы уезжаете.
Мы будем видится часто! – сказал Лёнькин отец.
- Да! Каждую неделю совещание в областном управлении, это – верно!
- Ну пока! Бывай, Васильич!
- Будь здоров, Алексеич!
Все уселись и машина тронулась. Лёнька махал из кабины грузовика, сидя на коленях у папы Феди. Валька с мамой ехали сзади на папиной «эмке».
Лёнька, как «командир и солдат», изо всех сил сдерживался, чтобы не заплакать. Ему было жалко снова покидать свою подружку Амину.
Но вскоре серо-голубые фермы моста через Западную Двину надолго отвлекли его внимание. Вдали на реке он узнал паром и вспомнил, что его ждёт встреча с новыми друзьями: Валеркой, Юркой и маленьким Павликом..
Его глаза снова засияли. Он обнял папу за шею, прижался к его щеке с колючей щетиной и сказал от переизбытка чувств: «Папа, знаешь как я тебя люблю!? Сильно-сильно! И маму! И Вальку! Я вас всех люблю!»
***