ПОВЕСТВОВАНИЕ ВТОРОЕ.
Долго ли, коротко ожидала похмельная хворь пробуждения Кирилла Антонович и Модеста Павловича, нам недосуг о сём думать. Наше повествование имеет иную цель, а посему – продолжаем.
Приготовив отвар из найденной около ограды травки, Циклида охладила его и, добавив в него малость столового вина, оставила настаиваться. Иной травкой, извлечённой их старого сундука, и оттого сухой-пресухой, она окурила опочивальню Кириллы Антоновича и гостевую комнату.
Спустя какой-то час, помещик отворил глаза и, тут же, прикрыл их, стараясь припомнить, как он попал в постель. Раньше он это всегда помнил твёрдо, однако сегодняшнее пробуждение было без воспоминаний о вчерашнем.
Перевернувшись на бок и откинув одеяло, Кирилла Антонович собрался произвести два дела разом – спросить у Циклиды, куда подевался Модест Павлович, и встать. Однако, переоценив свои утренние и похмельные возможность ровно вдвое, помещик с грохотом провалил оба, едва успев крикнуть: «Циклида, а скажи…», он запутался в длинной спальной рубахе, рухнул с кровати на пол, изрядно приложившись лбом.
--Да, поди, ж ты, какая напасть с самого утра! – Проворчал Кирилла Антонович, вновь утруждая своё тело двумя одновременностями – подведением себя самого на ноги, и потиранием ушибленного философского лба. Надо ли говорить об итоге этих действий? Нет, не надо. Оно было таким же, как и первый, разве, что, не с кроватных высот.
В дверь опочивальни вошла Циклида, каким-то особым женским чутьём определив, что момент пробуждения наступил.
Барахтающийся на полу Кирилла Антонович был ею поднят, благоустроен на кровати и, с применением силы, напоен восстановительным отваром.
--Господи, что это? Цикута? Ежели ты хочешь лишить меня жизни, так подушкою во сне придушила бы! Но зачем же такую га… - не дав произнести последнее слово целиком, Циклида влила в открытый рот помещика остатки зелья.
--…дость… пить… с утра самого.
--Для кого утро, а для кого и четверть пятого. Вечер на дворе.
--Какой, однако, конфуз! А позволь спросить, где….
--В спальне для гостей. Я и ему приготовила отвару, чтобы хмельная хворь поскорее отступила. Поднимайтесь, Кирилла Антонович, поднимайтесь, пора вам в платье убраться. Не выходить же вам к гостю в ночном?
--Оставь, Циклида, оставь! От сего дня я буду одеваться сам, поняла? И гимнастикой буду увлекаться. А ты, вот что, готовь мне на завтрак кашу из овса. Можно и с маслицем.
--Да, помилуйте, что же вы, конскую еду завтракать станете?
--И стану. С сего дня непременно стану. И потом… а почему мне так полегчало? Это, видать, твой отвар, да?
--Известное дело, отвар – первейшее средство. Ну, коли моя помощь не пригодилась, пойду к вашему гостю, отвару отнесу. Он вот-вот проснётся.
Пробуждение штаб-ротмистра было менее драматичным. Он долго не мог взять в толк – где он находится? Раздет, в удобной кровати, одежда аккуратно уложена, а место не знакомое.
Однако появившаяся в дверях Циклида отмела любую необходимость задавать вопросы о своём местопребывании, и искать на них ответы.
--С пробуждением, Модест Павлович! Очень прошу вас принять этот отвар. Он дюже полезен для поправки здоровья в теле. Кирилла Антонович испил с удовольствием, и попросил напоить вас. Испейте.
Понятное дело, офицер – не помещик, поэтому легко поднявшись с постели, и вытянувшись во фрунт, штаб-ротмистр в три глотка осушил чашку принесённого отвара. Да, так и замер, выпучив глаза дальше лба.
--Господи, что это? Это же хина, чистой воды хина! Уж коли вы вздумали лишить меня жизни, так лучше бы на дуэли убили, чем таким способом. Циклида, что это было?
--Одевайтесь, ополосните лицо и милости прошу к столу!
--Благодарствуйте, Циклида-отравительница.
Однако к столу Модест Павлович вышел бодрым, порозовевшим и безо всяких следов, скажем так, долгого ночного бодрствования. В таком же качестве он нашёл и Кириллу Антоновича, томящегося в ожидании гостя.
--Добрый вечер, дорогой друг! Как вам спаслось? Хотя надобно спрашивать иное – как вам это зелье, которое Циклида изготовила из трав с Ведьминой горы?
--И вам приятного вечера, Кирилла Антонович! Пока её нет, скажу вам сугубо приватно – отменнейшая гадость её пойло! Им можно было бы и царицу Клеопатру уморить. Но, обязан отдать должное – действие, сия отрава, возымела отменное! Золотые руки у вашей кухарки.
--И сердце из того же металла! Давайте, наконец, приступим к щам.
Когда часы в большой зале шесть разов к ряду потревожили тишину своим боем, прерванный ранним утром разговор продолжился.
--Не смотря на то, что я с радостью принял, Кирилла Антонович, ваше предложение стать миом компаньоном и попутчиком в сём опасном предприятии, я не могу позволить вам отправиться со мною. Не могу! Вы – человек сугубо цивильный, тяготы подобных путешествий, лишённых, привычного для вас комфорта, могут вас утомить и, весьма скоро, вы пожалеете о том, что отправили со мной в путь.
--Я имею за друга отличного офицера и верного товарища, который мне, добрым советом и твёрдым плечом, поможет преодолеть то, к чему я не готов совершенно. Но, ведь и вы, Модест Павлович, когда-то впервые совершили некое перемещение, сегодня, ставшее для вас, привычным делом? Отчего же вы отговариваете меня поступить так же, как, когда-то, поступили вы сами? И довольно об этом! Уж мною всё решено – мы едем! Давайте, лучше, поговорим об экипировке и багаже, который будет нам полезен в дороге.
--Я благодарю судьбу, пославшую мне вас Кирилла Антонович! Теперь я со спокойным сердцем принимаю вас в это предприятие. Со своей стороны обещаю вам всестороннюю помощь и поддержку. Сейчас бы выпить на брудершафт за такое соглашение!
Однако никто из этих господ не отважился позвать Циклиду. Уж очень свеж, в памяти обоих, отвратительный вкус отвара, поднесённого им после пробуждения. Поэтому друзья обменялись крепким рукопожатием.
Пока обсуждали экипировку и перечисляли необходимое снаряжение, настало время разумного ужина, за которым и принялось окончательное решение о снаряжении, необходимом в дороге. Вина за столом не было.
Утро следующего дня прошло в хлопотах причитавшей Циклиды, и в приподнятом настроении Кирилла Антоновича, облачённого в дедовский охотничий костюм зелёного английского сукна, и в иностранные, невесть откуда появившиеся в доме, высокие сапоги с отворотами. Кожа для сапог была бизонья. Это такое животное, похожее на быка, но более суровое, и живущее за океаном в Американских штатах. Справка сия дана для тех, кто редко читает ежегодный альманах естествоиспытательских учёных. Так-то вот!
Увидев Кириллу Антоновича в сём безобразии, Циклида прижала ладошки к пухлым щёчкам и протяжно заголосила.
--Гос-с-по-о-о-ди-и-и-и!
--Что, снова, не так? Мне кажется, что сия одежда не предписана дамскому полу, а сугубо мужская. Что тебя смущает в моём платье?
--Куда же вы, Кирилла Антонович, из дому-то, к демонам в пасть? Вы же и охотиться никогда не умели, и стрелять вы не мастер! Как же я без вас-то?
--Но-но-но! Ты, мне, это… сама знаешь, поди! Перестань немедля перед дорогой причитать! Не то осерчаю и… перестань, Циклида, а? Дело, согласен, не простое, но и не смертное. Ты, голубушка, помолись-ка лучше, чтобы нам удачность в дороге попутчицей была. А про стрельбы ты вовремя напомнила. Придёт Модест Павлович, так я возьму у него пару уроков пистолетной стрельбы, авось и достаточно будет. А, может, и такое случится, что и не будет нужды в пистолете вовсе. Поняла?
На самом деле Кирилла Антонович успокаивал сам себя потому, что только сейчас понял, во что, непривычно-трудное и весьма опасное, ввязался. Но он дал слово хорошему человеку, и отступать намерения не имел. Такой вот характер у Кириллы Антоновича. Не человек – кремень!
--А отчего на завтрак не подала овсяной каши? Я же велел?
--Да, ну вас, с вашей лошадиной едой! Вам дорога предстоит дальняя, а вы простой каши требуете. Али вы голодны?
--Нет, не голоден. Ладно, раз мне в дорогу, то можно и без каши. Но, впредь, как только возвернусь – кашу подавай каждое утро. Слыхала?
--Вы, миленький мой, только вернитесь, только вернитесь….
--Опять заладила! Обняла бы перед дорогой, что ли! Вон, Модест Павлович едут….
Утирая слёзы, Циклида прижала к своему большому бабему сердцу это великовозрастное дитя, так безрассудно отправляющееся без присмотра в чужие края. Храни его, Господи! Хоть и годками он выше третьего десятка, а так - дитё дитём. Не дай его, Господи, в обиду!
Выезжавших за ворота Кириллу Антоновича и Модеста Павловича, хороших соседей, ставших добрыми друзьями, Циклида осенила крестным знамением так, как научила её бабка-ведунья – двумя перстами, а не этой, трёхперстной фигой.
Дождавшись, пока всадники скрылись за поворотом, Циклида наклонилась и собрала в ладонь землю, на которой отпечаталась подкова коня Кириллы Антоновича, завернула в тряпицу и схоронила под ступеньками веранды. Снова совершила двуперстное знамение, прочла то ли молитву, то ли заговор какой и тяжело вздохнула. Возможно ли такое, что она знала, чем обернётся эта поездка для друзей? Я склонен думать, что знала, а как было на самом деле – тому один Бог судья.