То ли сказка, то ли быль --
с прошлых дней стираем пыль...
В конце зимы сорок четвёртого.
Ах, как сияет лучистое февральское солнце! -- рассыпаясь миллионами искр от улежавшихся сугробов и пышных еловых накидок -- в чистейшем, до слёз голубом небе... Весело на душе у Лидочки (для учеников и коллег Порыванской семилетней школы -- Лидии Палны). Ещё бы! Сегодня привезли давно обещанный картофель из райцентра, причём ей выпала нежданная удача: задержавшаяся на факультативе и полная тревожных мыслей, прибежала к шапочному разбору, но -- о чудо! -- древний и суровый, аки Харон, завхоз Антипыч, поворчав для порядка, вывалил "несурьёзной дамочке" все остатки, что почти вдвое превысило норму. Лидочка попыталась возразить, но владыка сокровищ только грубовато толкнул её в плечо, вали, мол, и захлопнул дверь кладовки.
Морозец заметно покусывает нос и щёки, и молодая женщина прибавляет шаг, торопясь домой, лишь иногда останавливается, чтобы потереть онемевшие места. Детские санки, нагруженные тяжёлым мешком, скользят неважно, приходится часто дёргать верёвку, преодолевая узкости, к тому же тропинка пошла в гору -- началась крутая железнодорожная насыпь, идти по которой особенно трудно. Снег, припорошенный паровозной сажей, утратил всякий блеск, жёстко хрустит под ногой.
Вдруг впереди-сверху угрожающе лязгнул затвор -- противно -- железом по железу. Лидочка резко остановилась, подняла лицо. Только сейчас она увидела, что на тупиковом пути стоит воинский эшелон: какие-то громоздкие конструкции на открытых платформах, затянутые брезентом; несколько теплушек. Возле крайней их них столпом торчит часовой в тулупе, смешно напоминающий ночного сторожа в довоенном магазине. Впрочем, лицо его, покрытое мальчишескими веснушками, с белесыми бровями, сердито хмурилось, а ствол карабина целится в непрошенную гостью.
-- Стой, куда прёшься, тётка! Охраняемый объект!
Сам ты дядька! Лидочку, помимо страха, кольнула обида -- ведь ей только тридцать четыре! Впрочем, в этом сером пальто, старушечьем платке...
-- Так мне ж домой надо! Как я пройду?
-- Ничего не знаю! Охраняемый объект! Стрелять буду!
Тут из-за вагонов появилась более весомая фигура: высокий немолодой офицер в белой бекеше, стройно подтянутый ремнями, в светлой ушанке, с тросточкой в руке. Последнюю он держал скорее для страховки, так как шагает уверенно, даже молодцевато.
-- Кокорев, в кого стрелять собрался?
-- Товарищ майор, тут гражданка подозрительная -- проникла в запретную зону!
Офицер приблизился. Лицо его, похожее на вылизанный ветрами гранитный валун, несло печать усталости и переживаний, но светится добродушным юмором.
-- Пожалуй, на шпионку мы не тянем... Не тяжеловат груз, красавица?
-- Ничего, не беспокойтесь, тут недалеко! Картошку домой везу, на работе получила... Можно мне пройти?
-- Конечно! Кокорев, пропусти!
Часовой с деланным безразличием закинул оружие за спину и отвернулся.
Лидочка заспешила, через несколько шагов перешла на бег. Но тут вышла конфузия. На одной из кочек санки швырнуло, мешок перевесил, и вся поклажа оказалась на склоне -- покатилась кубарем. Лидочка вскрикнула, попыталась удержать вышедшее из подчинения грузопассажирское средство, но лишь сама ухнула следом.
Неизвестно, сколько времени и сил пришлось бы затратить ей, чтобы выбраться на торный путь, но на помощь пришёл всё тот же майор. Он стремительно сбежал по снежной целине, подхватил Лиду, как ребёнка, вытащил наверх, потом доставил и остальное. При этом весь вывалялся в серой пороше. Женщина с ужасом ожидала гневной тирады по поводу неловкой растяпы. Но мужчина только рассмеялся, отряхивая полушубок:
-- Я же спрашивал Вас, сударыня: не нужна ли помощь? Теперь без разговоров -- сопровожу куда надо!
Лидочка поспешила схватить верёвку, чтобы избежать неловкости:
-- Что Вы, что Вы! Я сама уже управлюсь, вон мой дом, за деревьями крышу видно! Спасибо большое!
-- Простите, это не обсуждается -- я Вас провожу! Потому что... ну, я здесь командир! -- он повернулся к эшелону, голосом крепким и властным прокричал:
-- Эй, Кокорев, доложи начкару -- я отлучился по срочной надобности, в случае чего -- пусть шлёт гонца в район... того строения! -- и махнул в сторону Лидочкиного домишка.
И вот Лидия смущённо топочет валенками, идя впереди, и слушает, как сдерживает дыхание немолодой майор, впрягшийся не в свои сани, и почему-то ей кажется, что всё происходящее -- странный нереальный сон. Наверное, надо было настоять, отказать более определённо непрошенному политесу, что этот офицер может подумать о ней? Привык, видать, покорять сердца тыловых вдовушек! А они и рады... Боже мой, сколько ж лет ни одна мужская рука не поддерживала её в трудности, не... Так-с, и о чём мы тут мечтаем? Сейчас этот служивый дотянет воз до места, отдаст честь, улыбнётся "тётке" снисходительно -- и пропадёт навсегда...
-- Вы не будете возражать, если я представлюсь: майор Сомов, Михаил Витальевич, проживаю в городе Ленинграде... А могу узнать...
-- Да, конечно: Лидия Павловна Горошко, учитель начальных классов, -- потом зачем-то добавила:
-- Двое детей, дочка четырнадцати лет, сыну пять... Мужа призвали в сорок первом, погиб под Одессой...
Они прошли некоторое время в молчании. Лидочке было странно, зачем она упомянула детей и покойного Николая? Что в этом нечаянному помощнику? Но тут майор, глуховато прокашлявшись, продолжил диалог:
-- У меня тоже были двое... Умерли от голода... В первую блокадную зиму... Потом снаряд попал в институт, где жена работала... Я в Ленинграде с начала войны не бывал -- даже не представляю, что там...
Вот как!..
Лида не знала, что сказать, как выразить свои чувства. Майор производил впечатление сильного, не сломленного горем человека, видимо, уже свыкшегося с потерей. Вообще, война закалила характер людей, общая беда словно убавляла остроту собственных несчастий. Никто не просил и не ждал шумного соболезнования, заламывания рук... Участливый вздох, взгляд, полный тепла -- проливались на душу живительным бальзамом...
Но женщина уловила в себе ещё одно дуновение, некий оттенок эмоции -- что вовсе не так уж огорчена чужим бедствием, а вроде бы и рада... Как стыдно! Нельзя думать об этом!
Тропинка попетляла меж трёх символических сосен, сделала крюк вокруг серого, занесённого по самые островершия штакетника, и упёрлась в распахнутую гостеприимно до самой весны калитку. Лидочка остановилась нерешительно. Казалось бы, миссия помощи завершена, дальше сами управимся, вежливо поблагодарить? Но так надёжно и хорошо стоять рядом с этим высоким (вовсе и не таким уж старым, как поначалу показалось) мужчиной, и как кружит голову почти забытый запах его потрудившегося тела, слабо отдающий одеколоном и хорошим табаком! Но Михаил Витальевич тоже молчал, оглядывая внимательным взглядом небогатую планировку "усадьбы". Что тут вообще рассматривать? Дом из почерневшего кругляка с маленькими окошками, низенькая, едва видная из-за снега банька, да дровник...
-- Товарищ майор, может быть, картошечки хотите отведать? С укропом, и грибки солёные организуем...
Но офицер покачал головой, улыбаясь чуть смущённой улыбкой.
-- Скажите, любезная Лидия Павловна, Вы, случаем, баню сегодня не собираетесь топить? Вот о чём мечтаю, как о манне небесной!
Лидочка в недоумении уставилась на убогое, чуть ли не времён царя Гороха строеньице, вдруг оказавшееся пределом человеческих мечтаний:
-- Ну, э... конечно, сегодня суббота, но мы... хотя... давно собирались, но дров наколоть надо уйму... и воды натаскать...
-- Так в чём же дело, хозяюшка! Сейчас организуем в три секунды!
-- Это... баня ведь по-чёрному! Вы в Ленинграде и не слыхали о таких, наверное?
-- Лидия Павловна, я за свою жизнь в каких только банях ни парился, а лучше русской чёрной -- не встречал! Дымком и деревом пахнет!
-- Но Вас же хватятся по службе? Баню-то не сладить за полчаса!
-- Ну, время у нас есть. Будем стоять минимум сутки, если не больше... Что-то там с полотном (но это военная тайна, никому!)
Майор живо подвёз сани до самого крылечка, одним рывком вскинул мешок на плечо, занёс в сени.
-- Так, с этим покончили! Показывайте хозяйство! Топор, надеюсь, имеется?
Они прошли в дровник, где обнаружились приличный штабель осиновых чурбаков и небольшая кучка готовых полешек. Лидочка в оправдание только вздохнула:
-- Некому наколоть, мы с Ниной потихоньку справляемся, уж больно тяжело...
-- Вот и ладно... Что тут, колун? Отлично!
Майор опытным взглядом оглядел инструмент, повертел в руке:
-- Простите, туповат! Даже для колуна! О, точило имеется! -- он вытащил на серёдку навеса громоздкую конструкцию из большого наждачного круга с ручным приводом на деревянной раме и корытцем для воды. Покрутил за ручку -- раздался жалобный скрип. Лида подумала со странным чувством, что после мужа никто не прикасался к этому чуду техники.
-- Я покручу, Михаил Витальевич, мы так всегда делали -- сподручнее...
-- И то! Чуть поправлю...
Изрядно заржавевшее железо выло и сопротивлялось трению нещадно, но Лидочка старалась так, что взмокла через пять минут. Майор сосредоточенно колдовал над лезвием, бросая короткие команды: "Чуть помедленнее!" или "Равномернее, пожалуйста!" Наконец он удовлетворённо хмыкнул, потрогал жало пальцем, потом улыбнулся женщине:
-- Да Вы совсем упарились, Лидия Павловна! Вот оказия Вам, честное слово! Уж извините! Зато щас я с этой прорвой в один момент управлюсь! Берегись, осинка!
Первым делом он скинул бекешу, оставшись в командирской гимнастёрке, на которой маслянисто блеснули награды. Два ордена Красного Знамени и один -- Красной Звезды. Затем установил чурбак на колоду, поплевал на ладони, истово и словно играючи взмахнул колуном -- и чурка разлетелась на две части с весёлым треском. Что за прелесть этот рабочий, такой мирный и домашний азарт! Пошло дело!
Лида постояла немного, любуясь со щемящей грустью, потом бережно подхватила брошенный полушубок и ушла с ним в дом. Скоро придут дети -- Нина приведёт Сашку из садика, вот удивятся! Малому наверняка будет интересен этот военный -- одни погоны и ордена чего стоят! Событие! А Нина... Та вся в отца пошла -- такая же молчаливая и скрытная, слова щипцами не выдернешь! Ну... В общем, оправдываться пока перед ней не в чем... Пока? И не в чем ли? А ведь зашевелились в глубине души, или ниже где, столь тщательно затоптанные мысли и желания! И ведь повод-то ничтожный! Помог человек картошку доставить, да в бане захотел помыться -- и всё -- готова Лидия Пална, берите по описи и распишитесь!
Она тщательно прошлась щёткой по светлой кожаной поверхности, сметая следы угольной пыли, достала из шкафа самые прочные кленовые "плечики", безжалостно скинув с них свои какие-то тряпки, вдела в бекешу и повесила на большой крючок возле дверей. Добротная мужская вещь сразу преобразила обстановку, внесла ноту законченности, надёжности. Не вполне отдавая отчёт, что делает, Лидочка распахнула её борта и, зажмурив глаза, прижалась лицом к подмышечным швам, вдыхая их пряноватый запах...
Ну, всё, хватит! Быстро навести порядок в комнате, служащей одновременно кухней, столовой, взрослой спальней, а заодно и рабочим кабинетом, и потому имеющей не самый презентабельный вид (да что уж там говорить -- сущий кавардак!); проверить тетрадки с контрольной по математике, остальное не так уж важно...
Протирая влажной тряпкой вокруг окна, она невольно загляделась на майора, сноровисто орудующего в дровнике. Тот скинул уже и гимнастёрку, вместе с белой исподней рубахой, шапку повесил на гвоздь, а от разгорячённого тела валил густой пар. Мускулы вздувались и слаженно двигались, словно радуясь возможности показать себя во всём блеске. Офицер внезапно поднял взгляд и улыбнулся прямо в глаза Лидочке. Та смутилась, отпрянула, но ощутила волну тепла, хлынувшую от сердца во все стороны -- от темени до пяток. Господи, что же это?!
Со школьными делами она покончила необычайно быстро, причём отнеслась весьма милостиво ко всем этим несущественным сегодня помаркам и ошибочкам, и даже явные следы списывания оставила без последствий. В результате третий класс "Б" впервые в истории прошёл контрольную без двоек, а четвёрок и пятёрок получил, словно леденцов на Новый Год!
Вдруг за окном послышался весёлый детский голосок, видимо, распевающий какую-то песенку, но сразу примолкший. Ага, Нина привела Сашку, и они увидели во дворе постороннего! Лида вновь подошла к окну. Майор лихо водрузил топор на плечо, подбоченился, со смеющимся, но добрым лицом расспрашивает о чём-то детей. Нина растерянно оглядывается, а мальчуган, хоть и спрятался было за сестру, высунулся с бойким любопытством.
Лидочка постучала в стекло -- заходите, мол!
Первым влетел Сашка с круглыми восторженными глазами:
-- А правда, что дяденька -- настоящий командир?!
-- Конечно, правда! У него на гимнастёрке сплошь ордена!.. Валенки, почему не обмёл? Ну-ка!
Нина с порога пронзила мать то ли испуганным, то ли обиженным взглядом, но только произнесла едва слышно: "Кучу всего задали... Я посижу -- позанимаюсь..." -- и пропала в детской комнате. Поди, объясни ей... когда самой ничего не ясно! Вот уж точно -- оказия!..
Переодевшийся в мгновение ока сын припал к окну, и теперь сопровождает хлёсткие удары колуна эмоциональными комментариями: "Ух, ты! Бац -- и готово! Ба-бах! Так ему -- фрицу по башке!" Лидочке даже пришлось сделать замечание:
-- Александр! Что за выражения!
-- Ма, да ты посмотри, как он здоровски дрова колошматит!
Она подошла и встала рядом, обняв мальчика за плечи. Они смотрели на одного человека, но такими разными взглядами! Впрочем, Лида вполне понимала сына. Он совершенно не помнил отца, ушедшего на фронт, когда малышу было два года от роду, и вообще -- почти не видел взрослых мужчин в округе, разве что издалека, военных на станции... Поэтому все они казались ему почти сказочными героями. Вот бы у него был такой папка!..
Настенные часы глухо ухнули -- пять часов вечера. Лидочка быстро подошла к тарелке радиоточки, включила. Немного дребезжащий из-за помех кабеля голос Левитана как всегда торжественно произносил:
"...южнее и юго-восточнее города Гдов наши войска с боями продвигались вперёд и заняли несколько населённых пунктов.
Южнее города Луга наши войска, продолжая наступление, заняли более 40 населённых пунктов, в том числе Клабутицы, Новоселье, Шильцево, Ретюнь, Городец, Малый и Большой Брод, Горка-Петровская и железнодорожная станция Серебрянка.
Севернее Звенигородка и Шпола наши войска продолжали вести бои по уничтожению окружённой группировки противника и, сжимая кольцо окружения, овладели несколькими сильно укреплёнными опорными пунктами противника. Одновременно северо-западнее Звенигородка наши войска успешно отбили атаки танков и пехоты противника, стремившихся прорваться на помощь окружённой группировке.
На других участках фронта - разведка, артиллерийско-миномётная перестрелка и в ряде пунктов бои местного значения.
В течение минувших суток наши войска на всех фронтах подбили и уничтожили 71 немецкий танк. В воздушных боях и огнём зенитной артиллерии сбито 32 самолёта противника".
После выпуска сводки Совинформбюро объявили литературно-музыкальную композицию, но слушать было некогда. Дрова дровами, а без воды, как известно, ни туды и ни сюды!
Лида постучалась в дверь детской, немного робея, затем приоткрыла:
-- Нин, ты мне поможешь воды для бани натаскать?
На лице дочери всё то же непонятное выражение, но молча встаёт. Проходя мимо, чуть слышно вздыхает. Лидочке захотелось погладить её по плечу, ободрить. Но удержалась. "Вдруг решит, что я прощения прошу?.. А ведь впору просить..."
Накинув порядком ношеные пальтишки, они выскользнули во двор. Под навесом громоздится немалая куча колотья, на глазах растущая. "Вот уж точно -- наколошматил!" -- не то восхитилась, не то испугалась Лидочка. Она решительно направилась на звук ударов, собираясь остановить это стахановское движение. Да тут на две недели топки уже, не говоря про баню!
Майор со страшным: "Уух!" -- опустил обухом колун с насаженным на него огромным поленом. Чурка раскололась, одна из половинок едва не огрела женщину по колену.
-- Ну-ну, поосторожнее, сударыня! Зашибу ненароком!
-- Бог с Вами, то есть, спасибо огромное, Михаил Витальевич! На баню-то давно достаточно! Вон как упарились -- хоть в прорубь окунай!
-- А что, и окунусь, было бы куда! Кстати, насчёт воды вопрос стоял... Так как?
-- Да мы сами с дочкой привезём! Тут всё под рукой -- речка в десяти шагах, за баней сразу... Там промоина -- ключи бьют, не замерзает... Бочку вот на сани поставим...
-- Значит так, слушай мою команду! Мы с Ниной займёмся транспортировкой воды, а за Вами -- растопка. Уж темнеет, а баней ещё не пахнет! Не до утра же нам дожидаться!
Вслед за этим майор занёс крупную охапку дров в предбанник, свалил с грохотом, выкатил большую железную бочку, в которой отсутствовало одно из днищ, водрузил на салазки. Бедная Ниночка, худышка, в пальто не по размеру, стриженная "ёжиком", больше похожая на мальчишку -- смотрела на все эти действия широко раскрытыми глазами. Лида несколько секунд раздумывала, не решаясь отпустить чадо под власть столь уверенного в своих действиях мужчины. Но как часто бывает, всё решилось само собой, без нашего волевого участия. Михаил Витальевич вручил девочке ведро, сам взялся "за гуж", и странная пара исчезла за углом бревенчатого сруба.
Лидочка вздохнула, покачала головой, улыбаясь и не замечая своей улыбки -- это с нею происходит?
Вот и тёмное, почти мрачное помещение парной, похожее на преддверие ада. Прокопченные стены, того же оттенка потолок. Крохотное оконце, полускрытое сугробом снаружи, едва освещает скудные подробности. В углу изрядная стопка пихтового лапника -- дожидается оказии быть разостланным. Так-с, сложим побольше колоду бересты, щепок, бумаги в основание очага, аккуратно, одной спичкой запалим... Огонь принялся жадно, разом охватил всю предложенную пищу. Лида подбрасывает, потом ещё и ещё, всё увеличивая "калибр" поддачи. Скоро пришёл черёд свежеколотых поленьев. Замороженные волокна трещали, лопаясь, дым густел и затемнял без того беспросветную атмосферу. Заблестели капли на брёвнах. Ага, откроем дымник, двери, пусть топится баня -- по-чёрному, как положено!
Она не жалеет дров. Остаток воды в котле, бывший в виде куска льда, быстро перешёл в жидкое агрегатное состояние и запарил. Тут и бочка подоспела. Совместными усилиями закантовали её внутрь. Улыбнулись друг другу, глядя на вспотевшие красные лица. Лида вновь ощутила сладкий толчок в низ живота, истомно-властный. Не-ет! Она опустила глаза, чтобы ненароком не выдать нахлынувшее желание. Неужели она, как течная самка, готова подставиться первому встречному! Нет, не первому встречному! Ему, ему -- да, да, да!
Майор ушёл в дом, предварительно заполнив котёл (но не до верха -- доколь тогда греть?). Лидочка напичкала кострище поленьями, проследила, чтобы разгорелись правильно, потом убежала следом.
Михаил Витальевич натягивал на себя сияющую белизной бекешу. Женщина всплеснула руками -- куда?
--- Не насовсем, Лидия Пална! До эшелона и обратно, одна нога здесь -- другая там!
--Ну, хорошо... Я пока чайку организую, картошки!
-- Вот и зер гут! Чаю перед баней, нормально!
Пока дочь при посильной помощи Сашки чистила картофель, кидая белые ребристые клубни в чашку с водой, Лидия метнулась в погреб, наловила твёрдобоких огурцов-молодцов из кадушки, грибков им в компанию, так же зачерпнула квашеной капусты, самой хрусткой, с клюквой и яблоком, хранимой для праздников. А что, не праздник?
Быстро освободила стол, все учительские манатки -- в шкаф, по ящикам; накинула скатерть (что ж, если не белоснежная, зато почти новая, пару раз всего стелена), достала лучшие тарелки, голубые с золотым ободочком, Дулёвского фарфора, остатки купленного перед войной сервиза. Рюмки замерцали в глубине посудной ниши... Жаль, спиртного нет на чёрный день (тьфу, скажешь тоже!) -- с этим проблема. Ладно, чай не светский приём, чаем обойдёмся! Хлеба вот не густо...
На плите из-под крышки кастрюли выбилась острая струйка пара, так, картошку туда, но прежде посолить в меру, Нина -- пучок укропа в сенях, сюда его!
М-м, закуску по местам -- в объёмистые железные миски, блестящими горками (Сашка следит круглыми глазами, мол, ого, мама!), ничего, сегодня пируем! Не каждый день... Так.. И что -- не каждый день? Мужик в доме? Вот и ладно... Пусть говорят, что хотят!
Решительно отрезав тем неведомым, которые вдруг захотят о ней "поговорить", Лидочка вернулась в пекло. Уж точно, жару там прибавилось! Очаг пылает, прям гудит яро, но подкинуть полешек не повредит. Уф! Женщина отёрла мгновенный пот с лица, вышла в предбанник. Дым выстеливается привычным путём наружу, обещая добрую помывку, так привычно за многие годы. Годы, годы... Она обернулась, вспомнив висевшее напротив большое старинное зеркало, попавшее в убогую баню ещё в Гражданскую, как говорили. Слой пыли -- давненько Лида не смотрелась в него... Отрём первой попавшейся тряпицей. Ой, это она? Глазища-то испуганные! Вот дурёха! Она повернулась вполоборота, распахнула полы пальтишка. Сдвинула вместе с платьем, обтянула талию. А что, ещё и ничего! Не хуже, чем в молодости!
В молодости... Лидочка опёрлась на тёплую уже стену, закрыла глаза. Вздохнула неопределённо о чём...
Пожалуй, никто в Порыванске и не подозревает, что Лидия Павловна, педагог средней школы, вдова героя одесской обороны, родилась совсем в другом месте, и вообще -- социально чуждый элемент. Дочь офицера генштаба, это вам не хухры-мухры! Правда, она мало что помнит. Немного о беззаботной жизни в Петербурге: большая квартира на Васильевском острове, заботливая нянечка, Рождество, подарки... ПапА, всегда подтянутый, куда-то спешащий, но добрый. МамА, такая воздушно-нежная, словно цветок! А потом -- "вихри враждебные веют над нами", какие-то метания по стране, страх, голод... Чужие люди... Приют за приютом... Ей помогло выжить, как ни странно, домашнее воспитание -- красивый твёрдый почерк и письмо без помарок, немало удивлявшие безграмотных новых хозяев жизни. Лидочку держали при канцеляриях, подкармливали, позволили даже учиться. Педтехникум. Месяц до выпуска, вдруг вызов в профком. Молодой человек в синей косоворотке протягивает ей конверт -- личное дело, пришло из губернии, то есть, прощай всё! Сердце упало в пятки, мучительно заныло. Но парень молча берёт бумаги и рвёт их со страшным треском, Лидочке показалось -- аж стены содрогнулись! Подвиг или преступление? В любом случае, гром среди ясного неба. Николай (как потом узнала девушка) вывел её в коридор под локоть, слегка подтолкнул и только шепнул на ухо: "Не бойся!" Через полгода они расписались в загсе.
Любила ли она его? Лида открыла глаза и вновь пристально уставилась на своё отражение. Благодарность за тот спасительный поступок? -- да, так же дружественное тепло, уважение... Николай никогда не помянул её прошлое, не воспользовался преимуществом происхождения, но... Был всегда таким молчаливым и сухим, даже в минуты близости. Словно что-то гнело его... И всё же... Он был её мужем, значит, навеки?.. Но они ведь даже не были повенчаны!
Всё, хватит мусолить тему! Лидочка выскользнула наружу, вдохнула полной грудью чистого, чуть влажного февральского воздуха. Кажется, ветер пахнул с юга, жди потепление! Солнце нырнуло за ближайший пригорок, но ещё ярким бордо расписывает небо, и только в самом зените, на синем бархате блеснула первая звёздочка. Женщина с невольной жадностью всматривается вдаль, где, невидимая среди снежной целины, петляет тропинка. Нет и нет, вот горе! А вдруг не придёт, мало ли -- служба? Внутри всё сжалось. А может, к лучшему? Нет, идёт, идёт! Лида едва не подпрыгнула на месте от радости. Скорее в дом, как там готовка?
Когда через пять минут майор появился в дверях, при этом деликатно постучав, его ожидал почти полностью накрытый стол. Лидочка с сыном стояли за ним, сияя улыбками, и даже Нина, потупившаяся на диване, хмурилась не так угрюмо. А вошедший поразил всех! Он скинул с плеча гораздый вещмешок, увязанный со знанием дела, ловко распаковал на табурете -- и словно фокусник из шляпы начал доставать сюрпризы. Пару поджарых буханок хлеба, потом, одну за другой, с волшебным лузг-лузг -- не менее дюжины банок американской тушёнки, уже заботливо обтёртых от смазки... Женщина искренне ужаснулась, такая роскошь! А вдруг -- краденное? Ну, нет! Не может быть!
Явно угадав её мысли, офицер рассмеялся.
-- Никакого криминала, увольте! Часть моего пайка, но мне и так за глаза хватит! Так что -- никаких возражений!
Тут ещё Сашка добавил штрих в картину Репина "Не ждали":
-- Мама! Это же тушёнка! Помнишь, ты на Новый год приносила? Сказала, что от Деда Мороза!
-- Так и есть, я тот самый дед заполярный, видишь, какой у меня тулуп?
-- Не-е, у Деда Мороза борода должна быть длинная и белая! Как на открытках рисуют! Ты ещё молодой!
Майор с искренним удовольствием рассмеялся, подмигнув маме такого замечательного ребёнка. Точно, молодой! Он твёрдым, но почти отцовским тоном обращается к девочке:
-- Нина, давай быстренько консервный нож, и мы попробуем заокеанских хрюшек на вкус! О, какая чудная картошка, вот и смешаем вместе -- получится второй фронт!
Затем он вновь улыбнулся Лидочке и извлёк из сим-сим-мешка бутылку причудливой формы с иностранной этикеткой.
-- Трофейный коньяк! Асбах Уралт двадцать третьего года, мои ребята из воздушной посылки добыли, предназначалась лично фельдмаршалу Паулюсу, подарок фюрера! А будем пробовать мы!
Нина, возившаяся с открывалкой, подозрительно покосилась на бутыль.
-- И охота вам фашистскую дрянь пить?
-- Позволю заметить, что в двадцать третьем фашистов ещё не было. А, самое главное, такие произведения искусства не имеют расовой или политической принадлежности!
Нина вновь скептически хмыкнула, но промолчала. А тут ещё на свет Божий были предъявлены последние сокровища короны -- целая пачка (едва охватывает рука) блестящих фольгой шоколадных плиток! Даже упрямая девочка изменилась в лице, а уж Сашка -- просто подался вперёд, как кролик навстречу удаву. В глазах его сияло шуршащее серебро. Пришлось Лидочке остудить ситуацию.
-- Вот что! Сладкое с чаем, и никак иначе! Михаил Витальевич!.. Нина, убери в буфет пока!
М-да, варёная картошка с тушёным мясом! Это же не просто некое кулинарное блюдо, к тому же вполне примитивное, но символ сытой радости целой эпохи! Не раз оно снилось голодным и измученным людям -- в промёрзших окопах или скученных бараках. Нам, избалованным потребительским раем, непросто их понять. Но хотя бы попытаться можно...
Лида положила детям бесподобно пахнущей снеди полные тарелки, подвинула нарезанный тонкими ломтиками хлеб. Вопросительно глянула на майора. Тот любовался мальчишкой, уписывающим свою порцию как из пулемёта. "Пока нет" -- он покачал головой...
-- Я, в общем-то, сыт, да и не хочется обременять желудок перед баней. А Вы-то не обращайте внимания, Лидия Пална, в самом деле! Чаю бы мне, и довольно...
-- И я воздержусь, пожалуй... Хочу тоже... попариться...
Лидочка не удержалась, бросила быстрый испытующий взгляд на мужчину. И тут же нарвалась на столь же пронзительный в ответ. Несколько секунд она тонула в суровых, со смешинкой в глубине глазах, чувствуя, как жарко краснеет. Вот... оказия...
Офицер извлёк из кармана тёмных галифе необычный нож, видимо, тоже трофейный, раскрыл со щелчком, и в его руках оказался штопор. Санька даже присвистнул, за что был немедленно награждёт тычком от сестры. "Ты чего?" -- "Веди себя прилично!" Затем блестящая спираль вонзилась в запечатанную пробку, туго, но податливо вошла вглубь, повисла секундная пауза, и -- шпок! -- бутылка оказалась вскрытой. "Вот здорово!" -- опять прокомментировал мальчик, предварительно отодвинувшись от смотрительницы нравов подальше.
Стоит ли говорить, что преждеупоминаемые рюмки давно на столе, в количестве двух, поэтому именно в них пролились янтарные капли драгоценного нектара. И...так уж и быть -- одна из заветных плиток перекочевала обратно в круг и была взломана по своим глубоким канавкам. "Как лимонка, правда?" -- заметил Сашка с полным ртом -- "Точно! -- подтвердил военный. -- Но ты жуй!"
-- Что ж, Лидия Пална, выпьем, и это символично, немецкого коньяку за нашу победу! А так же за здоровье товарища Сталина... и всех нас тоже! -- майор торжественно встал, держа рюмку двумя пальцами за ножку и отведя локоть в сторону. Поднялась и Лидочка, дети тоже подскочили.
-- Ура! -- вдруг вполголоса, но достаточно звучно выпалил офицер и опрокинул содержимое в рот. "Уф! -- поморщился и занюхал рукавом. -- Крепкий, дьявол! Но "шило" покруче будет!" Лидочка с некоторой опаской пригубила столь "дьявольского" зелья. Но, против опасения, коньяк оказался приятным, хоть и обжёг слегка нёбо и язык. Зато так приятно согрело внутренности -- само сердце, пожалуй, застучало веселее. Она тоже выдохнула задорно-резко, но закусила квадратиком шоколада.
-- Ну и как трофейный? По-моему, вполне!
-- Я, признаться, коньяков сроду не пробовала! Водкой-то не увлекалась, и прочим в том же духе...
-- И это правильно! Я бы категорически запретил женщинам употреблять спиртное -- кроме подобных шедевров, разумеется!
Майор лукаво подмигнул визави и по-новой наполнил рюмки. В женском мозгу слабо встрепенулись остатки благоразумия -- ой, напьёшься ты, мать! Но рука сама уже поднимает маломерную посудину, а губы шепчут тост: "Поскорей бы!". Мужчина разом хмурится, серьёзно, но с потаённым теплом смотрит Лидочке в глаза. "Так! -- и вновь поглощает свою порцию. -- А теперь можно и Чайковского..."
После двух выпитых рюмок (на голодный-то желудок!) идти готовить баню оч-чень весело! С трудом командуя телом, ставшим враз чужим и вздорным, Лида покинула компанию. Стемнело дюже, лишь за горкой ещё алеет полоска. Звёзд почти не видно, скрыты свежими облаками (морозу ночью не бывать!). Воздух приятный, словно поглаживает виски. Вдруг сладко-мучительно торкнулось сердце -- как хочется счастья! Самого простого, земного, бабьего! Вот прям сейчас! Пусть война, и горе кругом, и прав никаких нет... а вот хочется! Господи, Господи, Ты всё знаешь и всё можешь! Не казни за слабость, вот она я -- вся до копеечки!.. Ни дворянка, ни крестьянка, а советская гражданка!..
Уух-фу! -- баня встречает неистовым жаром, ещё угарным, вредительским. Впрочем, дрова догорели, ярко-золотая куча углей вся живёт, шевелится, иногда пуская синие языки пламени. Лида пошевелила её кочергой, распределяя ровнее. Ладно, можно и пол с полками да стены обмывать! Вода к котле горячая, но терпимо. Женщина зачёрпывает ковшом, окатывает чёрные бревенчатые стены, раз за разом, щедро, потом лавки -- чтобы смыть копоть. Берёт заранее приготовленную тряпку, из чистой ветоши, и начинает надраивать взблеснувшую в мерцающем свете топки дощатую поверхность. Чтобы не вспотеть лишку, скидывает пальтишко и остальное под ним, валенки ставит возле порога. Работает пригнувшись, потом даже на корточках -- жарко! Пол поднагрелся, но ещё тянет стыло -- ничего, сейчас лапнику расстелем, будет аромат, как в раю!
Наведя марафет, Лида присела на нижней ступеньке полка, обняв руками колени, уткнулась в них лицом. Острый банный дух смешивается с запахом собственного тела, по которому бегут блестящие ручейки... Скоро сюда войдёт сильный, крепкий мужчина, сложит одежду с бельём на лавку, наберёт в таз горячей воды, разбавит холодной из бочки, потом польёт полок -- чтобы возможно было на него улечься без ожога, взберётся, растянется во всю длину тела. Лидочка представила, стыдясь, словно робкая гимназистка, но слишком бурно застучало в груди. Томно-то как! Тысячи нервных иголочек пронзили кожу, опять полыхнуло внутри. "Au secours! Au feu!"*-- вдруг вспомнились фразы из детства, тщательно когда-то вызубренные и столь же тщательно забытые. Да уж, впору пожар тушить!
Она спешно одевается, вновь зачёрпывает ковш горячей воды; отвернувшись, в два приёма плещет на каменку и выскакивает в предбанник, впереди гневного облака пара, выгоняющего наружу последние остатки угара. Пережидает минут десять, пока всё устаканится, потом ныряет обратно, задвигает заслонку дымника, прикрывает топку большим листом жести, устраивает в полном тазу берёзовый веник -- для "усадки" и выходит уже окончательно, почти во мраке, прикрыв плотно дверь за собой.
Вскорости Лидочка провожает майора в нехитрые термы Домициана, прихватив керосиновую лампу и разные причиндалы. Михаил Витальевич шествует в одних брюках-галифе, заправленных смешно в растоптанные валенки, и нательной рубахе. Пачку сменного белья он несёт под мышкой, а так же большое, туго свёрнутое полотенце, явно заграничной мануфактуры. В бане уже самое то -- калёный воздух пронизывает, но не жжёт злобно. Скоро показав, что и как (впрочем, какие тут неясности?), женщина было выскочила, но замешкалась в дверях, словно вспоминая нечто важное, требующее немедленного решения.
Майор бросил стопку в угол, ближний к двери, радостно потянулся, едва не зацепив сажи на потолке, мечтательно и как бы ни к кому не обращаясь произнёс:
-- Ещё бы кто спинку веником похлестал!..
Лидочка встрепенулась, хотя прекрасно поняла все подводные обстоятельства этой реплики и застыдившись своей радости, и ответила дрогнувшим голосом:
-- Ну, я бы могла... помочь... Дело нехитрое...
-- Серьёзно? Тогда Родина Вас не забудет, Лида!
-- Я зайду минут через двадцать... -- Лидочка выскочила из парной как ошпаренная, красная от смущения и жары. Это произнесённое ненароком краткое: Лида -- звучало в ней как песня! Господи, я совсем свихнулась! Но почему тогда хочется прыгать и скакать козликом? Бедная Нинка, она всё понимает... но ничего не понимает!..
Подхватив обеими руками пласт сочного снега, и охладив им лицо, женщина вернулась в дом. Взглянула первым делом на часы. Двадцать бесконечных, но ужасно стремительных оборотов минутной стрелки, и... и... и... Придётся топать туда, в пекло, где абсолютно неизвестный ей ещё утром мужчина лежит сейчас на полке, на котором не раз лёживали они вместе с мужем Николаем когда-то... в прошлой жизни... Сразу нахлынули многие воспоминания (ведь были и радостные моменты, и просто чудесные, связанные именно с баней -- что говорить, если оба их чада были зачаты там!)... Bon Dieu!* Зачем она вызвалась на это, ещё и с восторгом?
Ниночка убирает со стола, причём гремит посудой демонстративно. Лида заметила мимоходом:
-- Не побей последнее...
Нина никак не отреагировала и, с особой брезгливостью подцепив двумя пальцами за горлышко "фашистскую" бутылку, -- перенесла в буфет. Ладно, эту тему мы оставим на потом, сейчас просто нет сил пытаться что-то объяснить. Она и слушать не захочет... сейчас...
Сашка слепил из блестящей фольги подобие шара и теперь играет с ним, подбрасывая до потолка и пытаясь поймать на лету. Кругляш звонко скачет по комнате, такой яркий и вольный. Немного понаблюдав и даже подыграв пару раз, мама напоминает о распорядке дня:
-- Всё, всё на сегодня! Отбооой!!! Никаких возражений, ну и что, что завтра воскресенье? Валяться до обеда никому не дам! И, кстати, ляжете вместе с Ниной на диване, поместитесь! А я на твою кровать...
У Сашки округлились глаза, Нина неопределённо хмыкнула, мол, этого следовало ожидать!
-- Михаил Витальевич переночует у нас, я думаю... Куда он пойдёт после бани, распаренный? Мигом простынет...
Дочь закончила хлопоты вокруг стола, вытерла руки о полотенце, скинула передник.
-- Что-то устала сегодня... лягу пораньше, мам? Санька, пошли со мной, я тебе сказку расскажу, про Емелю-дурака!
Дети двинулись в свою комнату, на пороге вместе обернулись, почти хором произнесли:
-- Спокойной ночи, мамочка!
У Лиды дрогнуло сердце от любви и жалости...
-- Спокойной ночи, хорошие мои! -- она догнала их и обняла, и поцеловала в тёплые виски. Всё будет хорошо!
... Вот именно, да, всё будет хорошо! Как бы ни складывалась наша жизнь, какие бы напасти ни грозили нам -- мы верим в благоприятный исход событий, и обретаем в этой вере силы, чтобы пережить их...
Лидочка наощупь берётся за ручку двери, ведущей в парилку, и застывает, не смея шелохнуться. В предбаннике полный мрак, сгустившийся до звона в ушах, летний запах берёзы, сена, свежеколотой осины. Чуть пригоркло -- дымом... Там, внутри, ни звука... Помер, что ли, он, Господи? Женщина стучит несмело и, не дожидаясь отклика, толкает дверь.
Жар ли, стыд -- заставляют склонить голову и взор долу.
-- Как Вы тут, Михаил... Витальевич? Не угорели?
-- Уф, сударыня, знатная баня! Аж сердце радуется! Оживать начал, чесслово! -- офицер уселся на ступеньке, длинной, как лавка, прикрыв срам полотенцем.
-- Так что, похлестать спину-то?
-- Натюрлих, фрау, айн момент!..
Лида стремительно отвернулась, боясь увидеть лишнего, когда мужчина ложится на полок, сняла с плеч пальто, уложила рядом с офицерскими вещичками. Она осталась в одной полотняной рубашке, короткой, не прикрывающей и коленей; да на голове подобие чалмы. К счастью, Михаил (впервые про себя она назвала его по имени) уткнул лицо в локти, лежит себе наверху, будто ничего ему не интересно. Сухое и жилистое (ни следа дряблости) тело блестит от пота, словно смазано маслом, тёмный волос чуть топорщится, покрывая руки и ноги, немного на спине... Нисколько не смотря туда, где узко, по-мужски сомкнулись не привыкшие к сидячей работе бугры, Лидочка вытянула из таза увесистый банный веник, стряхнула излишки воды, взобралась наверх, осторожно присела на край, стараясь не коснуться чужой близкой плоти...
Сперва Лида прошлась веником по бокам, по спинке едва касаясь, одними краёшками, как бы почесала, по ногам до пяток, ух, вверх потом к макушке, и снова, и снова -- шевелила играючи... Раззадоривала молодца минут пять, уже сама подоспела, вошла в азарт. Стала подхлёстывать, поддавать -- от так! Проверим-ка героя на прочность! Она подхватила полковшика кипятка, ливнула на каменку. Шутливо-испуганно ойкнула, пригнувшись от пара, почти припала к избиваемой спине -- через веник. Рубашка промокла насквозь, обтянула, бесстыдная, тело, но Лидочке уже не страшно. Ей, она сама тут госпожа, амазонка диких прерий! Вот тебе, варвар, вот, получи! Она хлещет со всей руки, уже привстала на колено, лихо покрикивает на стоны майора: "Эй, лежать смирно! Батарея, огонь!"
С особенным удовольствием лупит по ставшим пунцовыми лядвиям, только брызги-листочки разлетаются! Вдруг махровая чалма распускается, лентой шмыгает прочь, а волосы хлынули по плечам, на лицо... Тут и силы покидают Лиду, она опускается с томным длинным вздохом рядом с мужчиной, прижимается отчаянно-доверчиво. Закрывает глаза и шепчет жарче, чем пыл топки: "Заморилась я!"
Словно в фантасмагорическом сне чьи-то руки подхватывают её ловко, спускают в прохладные глубины хвойного ковра, чудно упругие под накидкой, Боже! -- дерзко вздымают рубашку вверх по телу, над головой и руками безвольными; она распята на сладкой дыбе, и вот наваливается, находит вал! -- жданный гнёт, и понеслось всё в неведомую чащу -- во вспыхнувшие звёзды, в пену, в стон...
... Вот так лежать -- вечность бы... Ни о чём, ни о чём не думать... И ни в коем случае не мечтать, или всё пропало! Просто плыть на пихтовом плоту над враждебным океаном, который там, далеко, за тысячи вёрст, за стенами баньки... Крепкая надёжная рука лежит на груди, шершавый подбородок щекочет шею. Поверженный победитель над торжествующей жертвой? Господи и мама моя, уж простите негодную, которой припало счастье! Хоть на мгновеньице! А потом... Ладно, потом будет суп с котом!
Мужчина склоняется над ней, неразличимый лицом в полумраке (на секунду чудится -- Николай!), настойчивые губы раскрывают слабые женские. Снова то же скольжение и ощущение "вот-вот пропасть, ах!". Лидочка смыкает веки, невидимые губы сместились по щеке, уже пробуют мочку уха на зубок -- передёргивает ознобом всю! Шёпот сильный, со властью: "Лида, Лидуша! Моя!" Да, да, да! Тысячу раз и на сотню лет -- твоя!..
... Вернувшись глубоко заполночь, они заговорщицки, почти в потёмках (прикрутили до минимума лампу) поужинали холодной картошкой, ещё пару раз отведали "трофейного", всё время по-детски прыскали, шутили всякую чепуху и страшными глазами грозили -- детей разбудим! Михаил улёгся на взрослой кровати, упрошенный на коленях остаться, Лида ушла было в соседнюю комнату, поворочалась на короткой постели, вслушиваясь в безгрешное детское дыхание, и сорвалась обратно. Майор только того и ждал -- встретил, словно поймал в лунном луче...
Утром, ещё до света, он ушёл. Твёрдо пообещал зайти к полудню, "на чай и поговорить". Лида боялась даже взглядом выразить и тень вопроса -- что дальше? Этого она не имеет права просить, пусть намёком. Довольно с неё ночной сказки, украденной у гадской войны и трудной жизни, пошиковали, и будет!
Первым из своей комнаты выбежал Сашка, смешно взъерошенный, но сразу же поскучнел, протянул разочарованно:
-- А где же дяденька офицер? Ты же обещала, что у нас останется!
Лидочка ответила не сразу, сглотнув ком в горле, как можно спокойнее:
-- Он ушёл по службе, ты же понимаешь, война! У него там солдаты и боевая техника! Если сможет, то обязательно ещё придёт... В обед, возможно...
Когда вышла Нина, то ничего не спрашивала, но, странное дело, и она казалась огорчённой. Так и тянули все время, вроде занимаясь чем-то, но поглядывая на безнадёжно медлительные ходики. Один раз даже, не выдержав и ругая себя за глупость, Лидочка подошла к часам и прислушалась -- идут ли? Она сбегала проверить баню -- ещё тёплая, потом помыла хнычущего Сашку, потёрла мочалкой спину Нине, постирала малость. К обеду решили сладить суп, начистили картошки и поставили вариться загодя, едва не в десять часов. Долго выбирали, какую банку тушёнки открыть. Когда стало совсем невмоготу ждать, Лида заперлась в полутёмном чулане, сдвинула комод и достала свою главную тайну и святыню -- коробочку из-под монпансье, в которой хранилась крохотная иконка Спаса на серебряной цепочке -- папА носил её на фронте Первой мировой, и свёрнутое в тугую трубочку фото -- семейное, 1917 года, за месяц до большевистской революции. Она поцеловала выпуклое изображение Христа, перекрестилась неловко, словно двигала рукой после долгой болезни, стала повторять молитвы с урока Божьего, но тут же вспомнила свои грехи многая, и зашептала в отчаянии: "Господи, я недостойная, но всё же прости и помилуй! Ты знаешь, конечно, о чём я прошу, не отведи, Спасе, его от меня, ведь не во зло никому это, вспомни и о чадах моих бедных, и меня не казни!" Потом Лидочка сунула фотографию в заветный ларец, тот -- в тайник, надвинула сундук сверху. Иконку надела на себя, с радостью ощутив её лёгкое бремя.
Выглядывали, выглядывали в окно, и проглядели! Внезапно раздался стук оббиваемых сапог в сенях, потом барабаном дробнула дверь, и вот вваливается высокий и весёлый -- он! Санька метнулся к нему восторженной дворняжкой и тут же оказался под потолком, подброшенный сильной рукой (а какой нежной! -- улыбнулась своему знанию Лида).
-- Судя по аромату, от которого текут слюнки, я поспел вовремя! Ещё тот пострел! -- майор отставил в сторону туго наполненный вещмешок, близнеца вчерашнему, но не стал устраивать волшебный номер. Он только кивнул Лидочке, мол, это вам. Женщина покачала головой укоризненно -- ну не стоило, право!..
За столом балагурили празднично, даже Нина посветлела лицом, иногда вставляла тихие реплики. Допили Асбаха, за чаем смеялись над мальчишкой, измазавшимся шоколадом по уши! Лидочка просто таяла и упивалась счастьем, задавив где-то глубоко в душе невысказанный вопрос о будущем... Пусть так, пусть так! Один час, но по-полной! Только бы дети, особенно Сашка... Господи, Господи! Неужели на небе лучше?
После обеда, оставив Нину по-хозяйству, взрослые вышли во двор. Михаил -- покурить, Лида -- "подышать воздухом". А воздух и в самом деле благоухал скорой весной, успехами наших войск, ещё чем-то столь чудесным-расчудесным, что его хотелось вдыхать полной грудью! Ослепительное солнце пригрело скаты крыш, и с них потянулись весёлые сосульки, ещё вовсе юные, но уже звонко-блестящие! Воробьи метались стайками, шумели до гвалта, тоже радовались, видать.
Оказавшись наедине с человеком, который стал ей ближе всех на свете этой ночью, Лидочка стушевалась, прямо залилась алым цветом. "Que vous arrive-t-il*, мадам Лидия?" -- вопросила она себя гневно, прибавив вовсе непечатное словцо.
Майор же -- знай дымит, хитро так щурится сбоку, никаких терзаний женских в упор не видит. И кажется, сейчас прольются слёзы -- последний и неотразимый аргумент прекрасного пола! Вот прямо сейчас!
Но тут профессиональный стратег ловко перехватил инициативу. Отбросив окурок папиросы в сугроб, извлёк из внутреннего кармана распахнутой бекеши сюрприз -- всё тот же "Асбах Уралт", как сразу разглядела Лида. Мамочки, да у него там коньячный подвал, точно! Снова будем пить? С горя, что ль И опять душевная буря не ускользнула от зоркого глаза следопыта.
-- Неет, милейшая Лидия Пална, сия бутыль не для сегодняшнего стола! -- он вдруг посерьёзнел, сначала уставился куда-то вдаль, словно хотел увидеть там нечто им неведомое (будущее?), затем пристально, в упор взглянул женщине в глаза. -- Мы оставим её до лучших времён, до самых-самых... Выпьем вместе за нашу победу! И за нас!
И, сделав длительную паузу, в течении которой Лидочка не могла ни дышать, ни мыслить, произнёс твёрдым, но при этом нежным (слушать бы его и слушать!) голосом:
-- Ты будешь меня ждать?.. Если останусь жив, приеду и заберу вас в Ленинград! Ну, как?..
Чтобы не упасть в обморок, как тургеневская барышня, Лида прислонилась к дверному косяку и отвернулась -- всё же закололо в глазах -- слёзы! Хоть бы одна мысль, словечко одно родилось в одуревшей от счастья голове!
-- Лидуш, что с тобой? Ты не очень рада?
-- Нет, нет! Ми... лый!.. Просто всё сразу так -- столько хорошего, и мне... не по себе стало... Ты ведь не шутишь, скажи?!
-- Лида! Ну что ты, прям! Разве я похож на шутника?
-- Не знаю... Ты и вправду, как Дед Мороз -- с неба упал! Мне так хочется в тебя верить! И ждать -- хоть всю оставшуюся жизнь!..
Майор весело и явно облегчённо рассмеялся:
-- Ну, вот и славно, моя Снегурочка! Пора до хаты вертаться, что там детвора?..
-- Постой... -- Лидочка с трудом, но решительно собрала всю волю в кулак. Так надо, пусть всё и рухнет в одночасье! -- Мне нужно рассказать тебе кое-что... В общем, мои родители... Я... из социально чуждых! Отец -- был офицер... генштаба... воевал в Империалистическую... возможно, и в Гражданскую... я ничего не знаю про них -- после восемнадцатого года. Этого нет в моих документах...
Они помолчали. Лида тонула в томительной надежде, и топила её... Но Михаил вдруг хмыкнул (мол, не дрейфь!) и потрепал женщину по плечу:
-- Ты думаешь, у нас всё в полном ажуре? Дудки! Я ж майорю не первый раз -- на службе с семнадцатого, пошёл добровольцем, а в Финскую командовал полком! Ну, людей-то я сберёг, а языком болтнул лишнего... Так что отдохнул пару лет на севере... Войну начал рядовым, под Москвой, и опять полез в гору, ошибки "кровью смывал"... Своей и чужою... В общем, пошли уж!
Благодаря Нине, в "хате" царили мир и спокойствие. Девочка устроилась в дальнем углу, на обширной лавке, покрытой ковриком, -- рисовать в альбоме. Сашка был усажен рядышком, "под рукой", и возился с деревянным корабликом, топорно вытесанным из деревяшки. Изредка он поглядывал на старания сестры. При виде вошедших мальчик забыл про наставницу и устремился навстречу -- чтобы снова взлететь под потолок, уже троекратно -- ап! ап! ап!
Затем взрослые уселись пить чай, не ради утоления жажды, а чтобы привести в норму расшалившиеся нервы. Санёк вертелся рядом, поглядывая на ордена блестящим взглядом. Лидочка вздохнула... Как ни счастлива она была теперь, мысль, как примирить взрослую совсем дочку с возможным отчимом, затомила сердце. Поди ж! Но Михаил положил свою руку поверх её ладошки и произнёс негромко, словно ясновидящий:
-- Думаешь, как я с Ниной уживусь, верно?.. Смотрю, она рисовать любит?
Он разом поднялся, оправил гимнастёрку (никак в атаку намылил лыжи?), твердым, почти строевым шагом пересёк комнату и заговорил с девочкой. Лидочка ловила обрывки фраз с опущенной головой и бьющимся пульсом в висках. "Нина, можно я присяду, и рисунки твои посмотрю? Было дело, в академии учился, кое-что ухватил, да и знакомые художники есть!.. О, и вправду неплохо! Этот... И этот... Замечательный кувшин, как настоящий! -- он искренне, добродушно рассмеялся, подмигнув Лидочке. -- Слушай, а ведь в тебе явные задатки есть! Точно говорю! Хочешь учиться в самой лучшей школе рисования? Я не шучу, в Ленинграде?"
Майор спокойно, с теплом встретил изумлённый, полный отчаянной надежды (неужели, правда?) взгляд Нины. Затем девочка вопросительно глянула на маму, а у той глаза на мокром месте, улыбается сквозь слёзы. Михаил Витальевич подзывает Сашку весёлым, но взволнованным голосом:
-- Ну что, боец, поедем после войны в Ленинград жить, все вместе?
Мальчик откликнулся с бурным ликованием, взобрался к чудеснику-кудеснику на колени и прижался к груди, глядя в глаза ему снизу вверх:
-- А ты вернёшься?..
Мужчина обнял птенчика, приложился щекой к его макушке...
-- Конечно, вернусь! Только вы с мамой ждите!
Офицер поднялся, держа Сашку на руках, прошёлся по комнате, полез в карман полушубка, достал что-то, блеснувшее смачно и важно. Вручил мальчику -- "держи!" Лида невольно подалась ближе, чтобы разглядеть. Вот это да! Женщина едва сама не присвистнула от удивления. Такой вещицы ей не приходилось видеть никогда, даже в незапамятные дореволюционные годы! Изысканный массивного серебра портсигар, на крышке гравюра, очень искусная: два рыцаря в полном облачении, на конях, сталкиваются в поединке. Тонкая работа, и сумасшедшей стоимости, видать!
-- В общем, Александр, оставляю этот предмет тебе на сохранение! Видишь, какой он замечательный? Принадлежал одному итальянскому полковнику, которого мы взяли с разведчиками под Верхнечирской, в декабре сорок второго... Тащили всю ночь, его свои же подстрелили, в суматохе... Одно лепетал что-то, видать, просил, чтоб не бросили... Потом, вот, этот портсигар подарил... Так что храни отменно, может, это историческая ценность? Реликвия! Только погоди, папиросы выну...
А ещё чуть позже Михаил и Лида двигались по той же тропинке, на которой произошла их первая встреча. Было узко, поэтому невозможно идти рядом, но женщина протянула руку назад, и мужчина держал её в своей ладони. Всё так же сверкало солнце, сияло чистейшее голубое небо. Так хотелось жить!..
Внезапно Лидочка остановилась, так, что офицер чуть не налетел на неё. Она обернулась, посмотрела пронзительно, как бы с вызовом и мольбой:
-- Миша, родной, обещай, что выполнишь мою просьбу! Знаю, покажется странным, но всё же прошу!
-- Да что же, хорошая?
Женщина расстегнула ворот пальто, полезла за пазуху, нащупала образок. Достала рывком.
-- Это иконка Спаса, мой папа носил её всю войну и ни разу даже ранен не был! Прошу тебя -- надень на себя! Миша!..
Михаил вздохнул сокрушённо, улыбнулся:
-- Коли боевой офицер её носил, то и мне не зазорно! Давай! -- и наклонил голову, стянув шапку долой...
Они простились у подножья насыпи, ведущей к железнодорожным путям, немножко сдержанно, потому что чувствовали на себе любопытные взгляды часовых. Да что там, всё уже было сказано и выплакано раньше (а сколько ещё предстоит!). Майор взлетел наверх, не оглянувшись ни разу. Лидочка долго смотрела ему вслед, укрывая глаза от яркого света. Подгадав момент, когда никто на неё не пялился, перекрестила уходящего кратким жестом... Вот...
...Уже на следующий день, в штабной выгородке теплушки, майор Сомов пил чай с эшелонным старшиной Костенко, в просторечии Глебычем. Поезд катил на запад, в распахнутое верхнее оконце врывался свежий ветерок с частицами паровозной сажи. Михаил улыбался, вспоминая иную сажу, и многое... Пожилой старшина дул на алюминиевую кружку, вдыхал терпкий запах, тоже думал о чём-то. Вдруг он спросил, то ли в шутку, то ли серьёзно (они были знакомцами уйму лет):
-- А что, Витальич, не зря в увольнение сходил? Если не секрет?
-- Да нет... Жену встретил...
Только отличная боевая выучка помогла Глебычу не опрокинуть кружку с кипятком на себя...
-- М-да... Чего не бывает! И ведь на каком-то глухом разъезде! Так как же вы теперь?
-- Найду после войны. Обещала ждать...
Они помолчали, не притрагиваясь к кружкам, каждый о личном, но душой понимая друг друга. Наконец-то старшина заключил тихо (своё ли, вообще о жизни?):
-- Главное человеку, что бы его кто-нибудь ждал! -- и отхлебнул чаю.
*) Au secours! Au feu! (фран.) -- Помогите! Пожар!
*) Bon Dieu! (фран.) -- Господи!
*) Que vous arrive-t-il? (фран.) -- Что с Вами?