Г л а в а 6
Когда попали в подготовительную (к школе) группу к матери Алёшки, он не раз отводил её гнев от меня. Сердилась кстати Галина Николаевна часто из-за него – она заметила нашу дружбу. Но открыто не заявляла – как сделала бы моя Белка – а прикрывала своё недовольство замечаниями:
- Олег, что это ты всё время выпячиваешься? Не хорошо хвастаться, что читаешь уже. Да не по слогам, как мой Алексей, который от тебя же и выучился, а прям заглатываешь книги, - спасибо, что воспитательница заявляла это не при всех, а только нам с Алёшей.
- А что, мама, тебе плохо, что я хоть немного начал буквы понимать? То шкуру с меня готова была содрать, что не могу научиться, под твоим мудрым руководством…
При этих словах Галина Николаевна сделала пренебрежительный жест:
- Не твои слова – так мог сказать лишь твой отец.
- Но сказал верно?
- Сердилась я – это правда. Но попробуй, сними с тебя шкуру – ты, как волчонок, руку, что посягнула на твоё ленивое величество, откусишь.
- А ты руки свои не подставляй, куда не надо – целее будут, - сердился мой друг.
Этот разговор удивил меня. И при случае я спросил у Алёшки, что это значит? Почему он грубит своей матери? Радовался бы, что его допустили в группу Галины Николаевны – по закону или по каким-то другим правилам, это не положено, чтоб сын был в группе, которую ведет мать.
- Это твоей маме «не положено», потому что она – честный человек и заботится о детях. Моя же подкупила Татьяну Семёновну дорогим подарком, чтоб я с ней находился. А сейчас стонет – не выгодно было ей это делать. Я ведь за ней теперь день и ночь слежу. И могу всё отцу доложить, обо всех её похождениях на сторону от него, мужа законного. – Когда Алёшка это говорил, то был в точности копия своей матери с маленькими глазками, посаженными близко к носу. Но Галина Николаевна только приходила в группу, по утрам, с такими глазами, не успевая их дома накрасить. А когда разрисовывала в разные стороны, то казалась даже красивой. Однажды сказала мне, когда я зашёл в туалет и застал её за этим занятием:
- Не смотри на меня, а проходи в ваше, мальчишечье отделение и делай, что тебе надо.
Но я так был озадачен её упражнениями с лицом перед зеркалом, что не стал делать, что надо, а только руки помыл и ускакал. Слышал от ребят, что по утрам Галина Николаевна красится, приходя детский сад, но увидеть! Лучше бы она это дома делала, пусть и опаздывала бы на приём детей. Как раньше, когда мы с мамой только пришли в этот детский сад. Тогда она – насколько я помню - по утрам всегда опаздывала на работу. А мама приходила вовремя, и принимала её детей тоже, когда родители просили посмотреть за ними - спешили на работу. И радовались, что их отпрыски ещё проветрятся на воздухе до завтрака. Но появлялась заспанная – с маленькими глазками - Галина Николаевна и хотя и опоздала, уводила своих воспитанников в группу, где начинала краситься.
Родители это заметили и подняли бунт, ходили к заведующей, требуя неё, чтобы принимали их детей на площадке, чтоб они утром могли порезвиться на свежем воздухе, как можно дольше. А не пылью в помещении, которую дети тут же и поднимали, прыгая, как зайцы, пока воспитательница «пряталась» в туалете. Мне что! Меня мама не отпускала с Галиной Николаевной, уже большого шестилетнего, зная, что та вовсе не на занятия ведёт, а просто запирает и оставляет детей в группе, пока она «наводит себе марафет» - так говорили более взрослые ребята. Видно и родителям они тоже доложили, что происходит в группе по утрам. Вот те и возмутились, что воспитатель уводит детей с площадки, только чтоб подкраситься самой.
И Татьяна Семёновна – чуть ли не в приказном порядке – заставила Галину Николаевну, если хорошая погода, принимать детей на улице. Всё это произошло года четыре назад, когда мама только начала работать. Не с тех пор ли Галина Николаевна так недолюбливала Калерию Олеговну? «Устанавливает тут свои порядки. Детей, видишь ли, на воздухе принимает. Да с её малышами, которые раздеться и одеться не могут самостоятельно – только в группе и принимать. Но она, видите ли, будущий медик – «бережёт здоровье» своей малышни, будто они ей родные», - шипела она своим подругам, те согласно кивали головами.
Мне жутко хотелось узнать у Лёшки, что помнит он с того нашего трёх-четырёхлетнего возраста? И ещё смущало его заявление, что заведующую нашу – даму полную очень суровую на вид, можно подкупить, какими-то подарками.
- Как это подкупила Татьяну Семёновну? – Возражал я на слова Алёши. - Мне казалось, что Татьяна Семёновна коммунистка и очень этим гордится – всем рассказывает. А коммунисты, я читал в одной книге – люди честные, и трудятся лишь для людей, а не для себя.
- А то ты не знаешь, как она детей в наш детский сад принимает. Дерёт с родителей деньги, потому что наш детский сад очень славится по Москве.
- Чем это славится? – Удивился я. Наш летний выезд на дачу в Клязьму, крепко запомнился мне тем, что повара там безбожно воровали, обделяя детей в еде. Моя Белка даже ходила ругаться - это я точно помнил - чтоб детей кормили, как следует. И немного исправила ситуацию – стали лучше кормить. Правда, у мамы, после её выступлений на кухне, заболело сердце. Многие женщины, и Галина Николаевна в том числе, шушукались, что теперь мою Белку выгонят из детского сада, как только вернёмся в Москву, ведь что среди «наглых едоков» - так и говорили - были и два взрослых племянника Татьяны Семёновны.
- А ты не знаешь? – Гипнотизировал меня своими глазками Алексей. - У нас много детей иностранных дипломатов, в том числе и твои поляки. Ведь они тут рядом живут.
- А что? С иностранцев наша заведующая тоже деньги требует?
- Вот глупости! От них она получает дорогие подарки, которые они ей из-за границы привозят, когда туда ездят, или из магазина «Берёзка», который, если ты заметил, как раз на Большой Грузинской улице находится. Маме твоей тоже, наверное, подарочки иностранные достаются? – На его лице появилось знакомое мне выражение его матери – то ли ехидное, то ли сочувствующее.
- Маме нет! – Твёрдо отвечал я. – Маме только подарили красивую вазу из Индии, но её сразу приказала отдать ей Татьяна Семёновна. Мол, она будет у неё на полке в кабинете стоять, и всех изумлять. Мне даже жалко – красивая ваза была. Мама меня успокаивает, что негде у нас в нашей маленькой комнате её поставить, тем более цветы надо, а мама не любит сорванных цветов.
- Как это не любит? – удивился Алёшка. – Моя Галина Николаевна так просто трясётся, чтоб ей непременно дарили букеты. Ещё обзывает родителей жадинами, если к празднику никто ей не подарит.
- А моей Белке жалко эти цветы – они же, стоят в букетах и вянут. Это её очень печалит.
- Ну и Белка у тебя! Недаром мой отец утверждает (назло моей матери, что ли), что она с какой-то неизвестной звезды – так он был потрясён её не накрашенным лицом: – «Вот, - говорит маме, - девушка не красится, не мажется, глаза не разрисовывает, а вам – старым дамам – с ней не сравнится». Мой отец твою маму называет девушкой.
- Но почему? Мама же была замужем, - мы уже разбирались с Алёшкой, кто есть девушка, а кто – дама или женщина, как говорят взрослые.
- Была, а по ней не скажешь, что у неё есть шестилетний сын. Тем более отец мой увидел твою маму, когда она ещё моложе была - два или три года назад. Специально приходил в детский сад – как-будто к маме – чтоб на твою Белку посмотреть.
- А зачем?
- Так Галина Николаевна речь с отцом завела, что вот есть такая воспитательница – с поляком любовь наладила – никакого стыда у неё нет.
- Ну, кто бы говорил! – С укором сказал я. – Значит твоя мать за собой ничего не замечает?
- Правильно. И батя мой так сказал, что чия бы корова мычала, а ей советовал помолчать.
- Твой отец знает про проделки Галины Николаевны?
- Всё знает. И я тоже. Или ты меня дураком считал, что я себе лапшу даю на уши вешать. Все её проделки знаю, но отцу не докладываю.
- Но почему? Ведь твоя мать позорит его, тем, что заводит…
- Любовников – так эти дядьки называются, - Алёшка снисходительно махнул рукой. - Но он догадывается и помалкивает. Я тоже молчу, за что от Галины Николаевны имею премии, в виде денег.
- На мороженое, на конфеты и что-нибудь сладкое? – Я вспомнил, что всё это, кроме мороженого, мама мне покупала, когда отдавала в ночную группу, всего на ночь, чтоб я и себя и других угостил, находящихся там круглые сутки до самой субботы.
- Держи карман шире. Мне матушка деньги на сберегательную книжку кладёт. Вырасту, понадобятся – вот хотя бы, чтоб в институт поступить. Деньги всегда нужны, особенно вот когда мы подрастём, школу окончим, и надо будет в институт поступать. Недаром же Калерия Олеговна пела у нас в группе, когда мы были моложе года на два. Как это? А! Вот! «Споёмте, ребята, про детский сад, про школу и про институт»…
Алёшка ударился в воспоминания и говорил, говорил. А я думал о сберкнижке – где я слышал это слово, так врезавшееся мне в память? И, кажется, нащупал.
Сберкнижка – узнал я о ней давно, благодаря бабушке и тёте Вере. Но те, понятное дело – копили деньги на старость, может быть на лечение, а тут, получается, клали деньги на молодость. Признаться, я поделился с Белкой своими наблюдениями. Она подтвердила – есть такие люди, страхуют своих детей на какую-то сумму денег и выплачивают с каждой получки. Мать бы тоже хотела меня застраховать, но тогда нам не будет хватать денег на еду и одежду.
- Не надо! – Сказал я своей Белке строго. – Вырасту, сам заработаю. Что ты будешь прижимать себя во всём. Галина Николаевна другое дело – у них в семье муж её хорошо зарабатывает. «Она даже на любовников тратит», как мне Алёшка намекал.
- Спасибо, спас ты меня, - улыбнулась Белка, и поцеловала меня в лоб, наклонившись.
А с Алёшкой я продолжал выяснять некоторые наши недомолвки. После последнего разговора с ним я долго думал, что такое «тратить деньги на любовников». Стыдно было у Алёшки спрашивать, но если он всё знает.… И всё равно я откладывал разговор почти всю зиму. Но весной на этот вопрос мне «ответили» сотрудники детского сада. Но об их высказываниях потом, а пока я ударился в воспоминания, как мы пришли в это детский сад.
Случилось всё когда зажурчали ручьи от подтаявшего снега, а потом начали набухать почки на деревьях и кустах, посаженных, насколько я помню в тот же год, когда мама и я пришли в этот детский сад. Татьяна Семёновна, увидев молодые лица – с нами пришла работать и наша соседка – Галина Ефимовна со своим сыном Максимом, возбудилась:
- Вот и молодёжь прибыла в наш детский сад, который только недавно построили. – И после долгих пустопорожних толкований об обязанностях детских работников, подытожила. - Вы, я думаю, заметили, что здание новое. Когда строили, снесли здесь берёзки и старые дубы, нет у нас молодых посадок. Вот вы мне, молодёжь и организуете выезды в лес, и выкапывание там молодых деревьев, чтобы высадить их в нашем детском саду. Ещё бы кустиков насадить, вдоль заборов, которые бы прикрыли детский сад от нескромных глаз соседей наших, жильцов новых многоэтажных домов. Вот держу вас здесь, вместе с детьми два часа, чтоб вы это поняли.
Мы – это Максим и я – запарились в душном помещении заведующей детским садом, куда ещё заглядывало солнце. Но сама Татьяна Семёновна сидела в тени, зато двоих будущих сотрудников поставила напротив себя на солнце. Как выдерживала это томление моя мать, не знаю. Зато потом, когда стала работать – я слышал это от нянь, которым очень понравилось мамино выступление - заявила Татьяне Семёновне, что пятиминутка должна быть пятиминуткой, а не растягиваться часа на два, даже пока дети спят. Кстати дети и не спали, особенно в старших группах, оставшись без воспитателей, а баловались подушками, потому что пока воспитателей вызвали на «ковёр», как говорили, няни мыли посуду – им некогда следить за детьми.
Но произошло это, может быть, через несколько месяцев – мамино первое заявление заведующей. И Татьяна Семёновна не уволила её только за то, что у мамы в группе малыши почти не болели. И вздумай заведующая прогнать её с работы, родители могут и бунт поднять, и не как с Галиной Николаевной, а наоборот, защищая мою маму. Ведь детям же лучше, когда во время сна воспитатели рядом – мало ли что может случиться, особенно в ясельной группе, где кровати даже были с решётками по обе стороны. Вдруг, какой малыш вздумает подняться на кровати, и кувыркнуться с неё. И даже решётку бывало сами опускали, и вываливались – это я по яслям ещё помнил.
Но в этот день, когда мама и Галина Ефимовна – мать Максима – устраивались на работу, они всё терпели.
- Но как, Татьяна Семёновна, мы сможем озеленять территорию? У нас нет своих машин, чтобы в лес съездить. – Говоря это Галина Ефимовна, следила глазами за Максимом, который то полез на подоконник, то хотел достать с полки в кабинете какую-нибудь игрушку явно несоветского происхождения. – Вы извините моего малыша – он у меня в суточной группе был в яслях – а там дети свободно себя чувствуют.
- Ничего, если вы учитесь, как вы сказали, то мы его и здесь в суточную группу поместим. И вашего сына, Калерия Олеговна, чтоб и вы могли свободно учиться.
- Моего сына не надо в суточную группу, - сказала мама. – Пусть он будет в самой обычной. А на сутки я буду его отдавать очень редко – лишь когда мы учимся до одиннадцати часов вечера.
- Ты что, Реля, - стала возражать Галина Ефимовна, - я отдаю своего Максима в суточную, а ты Олежку нет? Смотри, как они у нас подружились за один день всего. А разъедини их по разным группам – так они опять забудут, что в одном доме живём.
- Олег и Максим не одногодки, - возразила моя Белка. – Поэтому я хочу, чтоб Олег шёл в группу со своим возрастом.
- Как хотите, так и разместим, - Вмешалась толстая заведующая. - Но что вы скажете насчёт посадок зелёных насаждений вокруг детского сада?
- Вам соседка и коллега моя бывшая верно сказала, - поддержала мама Галину Ефимовну, - что у нас обоих нет машин, чтоб за саженцами ездить. И кто нам даст выкапывать саженцы? Ведь их кто-то охраняет, - моя мать пожала плечами. И мне показалось, что ей очень не хочется, ехать в лес, за деревьями.
- Пусть это вас не беспокоит. Машины, саженцы, об этом я договорилась. Даже шефов вам подкину – из молодых мужчин. Так что, как только оформитесь, берите своих деточек и на природу, выкапывать уже заранее выбранные для детского сада деревья. И перевозите их на нашу почву – пусть приживаются, и растут в городе. Даже лесовод согласился проследить, чтоб деревья и кустики посадили правильно.
- Если так, мы согласны, - ответила за обеих Галина Ефимовна. – Молодые посадки я очень люблю, особенно если будем их сажать с молодыми мужчинами.
- Вот-вот, молодость к молодости, а потом, после того, как озелените детский сад, я вам с шефами такой праздник устрою, как раз перед другим праздником - Первым Маем.
Услышав о шефах - молодых мужчинах - в лес, за деревцами, поехали даже детсадовские «старушки», к которым я причислил и Галину Николаевну. Но как потом оказалось, она хоть и старше моей мамы намного, ведёт себя словно пионерка ещё. И, кстати сказать, ездила даже без Алёшки. Это моей маме и Галине Ефимовне оставить сыновей не с кем – вот и брали с собой. А мать Алексея, хоть он и просился ехать в лес, оставляла его с гидом-отцом.
Г л а в а 7
- А чем это ты здесь занимаешься? – Вдруг, влетев через калитку, ворвался в мои мысли возбуждённый до беспредела Алёшка. Всегда его приводила в детский сад Галина Николаевна – и когда работала с утра, и когда начинала работать с двух часов. Но если Галина Николаевна работала во вторую смену, приводила Алёшку к завтраку, и подолгу разговаривала с другими воспитателями. И когда Алексей шёл в детский сад с матерью, то она его «держала в узде», как смеялась со своими подругами. И вдруг Алёшка появился один и очень возбуждённый. Да в такую рань – маме на её площадку только привели первого ребёнка.
- Да вот, - отвечал рассеянно я, - прощаюсь с детским садом. Обхожу все зелёные посадки, которые сажали года четыре назад.
- Это было, когда мы пришли только в детский сад? Помню. Мать моя ездила за деревьями, а меня не брала. Зато когда сажали, то доверяла мне посадить кустики, которые я сейчас, хоть убей, не узнаю. - Алексей обвёл глазами высокие деревья, возле которых мы находились, и вздохнул.
- Я помню, что из этой зелени сажал, но всё так подросло, аж завидно.
- Ха, завидует он! Ты же тоже вон как вырос за это время. Слушай, а почему это ты с деревьями этими прощаешься? Что ли никогда их не увидишь?
- Да я всегда прощаюсь, когда уезжаю на лето. Чтоб осенью, когда вернусь, с ними поздороваться. Но в этом году, мы пойдём в школу и не известно, когда я приду к этому детскому саду.
- Твоя мать работает тут, так что будешь приходить к ней после школы.
- Не придётся, - я вздохнул. – Мама тоже уйдёт из этого детского сада осенью – ведь она окончила училище своё и очень хочет работать уже в больнице.
- Зачем ей это? Чем в детском саду плохо?
- А затем, что она училась, чтобы уметь помогать больным.
- Ах, да. Но почему ты уезжаешь так рано? Ещё до лета далеко – апрель и май. Ты же сам меня учил в месяцах разбираться.
- Тут понимаешь, какое дело. У меня есть тётушка – она живёт в Москве.
- Это такая маленькая девушка, но красивенькая? Ты её Ларисой называешь?
- Точно, Ларисой, хотя она мне тётя. Но есть ещё одна тётя – та живёт в Украине. Та тётя старше моей мамы, но замуж выходит только сейчас, хотя ей лет под тридцать будет.
- Нашёл чем удивлять. Моя мать вышла замуж поздно. Вот и меня родила тоже поздно. А всё представляет себя девушкой.
- Вот и тётя Вера представляла себя девушкой – всем говорила, что она – младшая сестра моей мамы.
- Да ладно! Разве можно выглядеть моложе твоей мамы? Она так хорошо выглядит?
- Не знаю, - пожал плечами я. – Мне довелось видеть ту, мою старшую тётю, когда сам был очень маленьким – мы с мамой ездили к ней в больницу.
- Помню, ты рассказывал – тебя чуть не задавили в метро. А потом ты с этой тётушкой на Украине никак не мог помириться из-за этого.
- Алёшка, ты всё не так понимаешь. Я и не помнил, в тот год, когда мама отвезла меня к бабушке, что меня в метро давили. Но с тётей Верой никак не находил как бы это тебе сказать? Вот! Контакта.
- И что! Поэтому ты едешь к ней на свадьбу, чтоб помириться? Чтоб наладить отношения?
- Я хочу в Украину не поэтому. Не к ней на свадьбу, куда я, может быть, и не пойду. Но тётя Лариса едет на свадьбу как раз, и меня зовёт поехать к бабушке, перед школой, чтоб погулять по красивому селу, в Днепре покупаться. И там уже тепло – представляешь, Лёш?
- Ну, да! Там тепло – я знаю. Но ты - предатель. Уезжаешь, не распрощавшись с детским садом, как следует. У нас же ещё должен быть выпускной.
- Что выпускной, Алёшка. Если в Украине цветут сады, и на огороде надо у бабушки поработать. Кстати сказать, там у меня и друзья есть – живут рядом с бабушкой.
- Хорошо тебе. Живёшь в спокойствии в Москве – никто тебя никогда не ругает. А я! Ты знаешь, что бросаешь меня в жутком состоянии. У меня же дома, знаешь, какие бои были вчера?
- Что случилось? Ты пришёл такой взъерошенный.
- Что? Сразу бы спросил. Папа узнал, что мать гуляет от него – не от меня узнал, не думай, что я предатель, - говорил Алёшка так, как-будто отец его не знал, что жена от него гуляет. Раньше он по-другому рассказывал.
Но я не стал напоминать Алёшке его слова. Зачем поддёргивать его в такой момент.
- И что он сделал? – Продолжал выспрашивать я.
- Что? Да порубил всю мебель дома, и ушёл куда-то ночью.
- Ух, - я выпустил пар изо рта. – Прости меня, что сразу не догадался, почему ты такой пришёл. И без матери. Где она, в больнице, наверное? И за что твой отец так сделал, если до сих пор терпел, как ты мне рассказывал, - всё-таки припомнил Лёшке его рассказы.
- Так Галина Николаевна, - прошипел Алёшка, сквозь сжатые зубы, и зло усмехнулся, - изволила придти домой, после встречи с уголовником своим, с хорошим синяком под глазом. Вчера, после погрома, весь вечер сидела мясо сырое прикладывая – думала синяк так пройдёт. А он ещё хуже стал. И теперь она проводить выпускной наш, как планировала, не будет.
Я вздохнул свободней и подумал: - «Чего же ты меня упрекаешь, что на выпускной день не остаюсь?». Но говорить этого Алёшке нельзя – выкинет ещё какой финт, от бешенства. Так уже бывало - что не так скажешь, он выступать начинает.
- Успокойся, - кажется, я нашёл, что сказать. - Выживут все и без выпускного праздника. Многие хотят уехать в деревни перед школой. Ты чего дрожишь? Из-за драки? Ты пережил уже драку, а мне в Украине может не раз её видеть придётся.
- Ну это чужие люди дерутся.
- Ничего подобного. Я тоже может еду драться. Тётя Лариса сказала, что её другая сестра – тётя Валя живёт с хулиганом – дядькой, который её бьёт. И мне придётся, наверное, её защищать. Но не знаю, отпустил ли мама? Она же может догадаться, какие там потасовки происходят, и не отпустит.
- А что? Калерия Олеговна ещё не знает, что ты едешь на Украину?
- Да, - вздохнул я. – И как её уговорить, чтоб отпустила меня с маленькой тётушкой.
- Не доверяет твоя Белка этой младшей своей сестре?
- Даже не знаю, как сказать. Лариска, когда мама её устроила жить и работать в Москве, её очень обидела, уходя от нас в общежитие.
- Что обокрала её твоя тётка? Ты уже проговорился как-то во сне. Ещё в старшей группе.
- Я говорю во сне? – Удивился я.
- Сейчас нет, но когда был меньше… Но вон нас с тобой зовут, чтоб шли в группу. Идём, Марина Яновна, сейчас. Пошли, мне не мешает разрядиться.
Я и не догадывался, что Алешка, раздевшись и забежав раньше меня в группу, пустится скакать и кричать:
- Ура! Мой папа порубил в квартире мебель, и ушёл от Галины Николаевны. Так ей и надо!
Еле его успокоили. Уже думали скорую помощь вызывать. Но что говорили потом, о его матери в детском саду – невозможно передать словами. Её так осуждали, как она когда-то осуждала мою маму (дескать и такая она и сякая). А главное, что Алёшку довела до нервного срыва. И если мальчишка заболеет, то никакие деньги не помогут восстановить ему здоровье.
Эта весна, перед школой, а потом лето в Украине, будто испытывали меня. Я узнал столько о людях, известных мне и недавно знакомых, что потом переваривал эти встречи и впечатления долго, много лет.
Но в тот день, когда Алексей, как говорили, временно «сошёл с ума», его не отправили в больницу, а лишь направили на осмотр в наш медицинский кабинет – как раз принимала какая-то врач. Может быть, та, что зубы лечит? Вот она и заговаривала Алёшке зубы, как он сказал потом. Поговорили они долго – с завтрака и до обеда. И обедал Алёшка уже без всяких заскоков.
Во вторую смену пришла в группу мама, вместо Галины Николаевны, - а кто же ещё? Как где заболел кто, так просят мою Белку. Мама теперь уже отучилась, и готова подменять всех. Хочет побольше побыть ещё со всеми своими детьми, с которыми когда-то играла в «Космонавтов», строила «Ракету» изо льда, сооружала горки, водила на каток или в маленький бассейн в Доме Пионеров. Когда мама приходила к нам в группу, все оживлялись – столько воспоминаний. Я был рад, что мама как бы не обращает внимания на Алёшу – будто и не было ничего особенного с парнишкой. А то некоторые готовы были поставить Алёшку на трибуну, и заставить чтоб он всё рассказал. И что произошло в его доме? И что говорит мама? И куда ушёл папа? Мама эти расспросы не допускала, и сама ничего не спрашивала. Хотя, будь на её месте Галина Николаевна, а я устрой такой демарш, как Лёшка, мне бы такие задавали вопросы, от которых можно просто отупеть.
И домой Алёшку мы провели, когда всех детей разобрали. Довели до подъезда, и мама сказала, чтоб он нам помахал в окно, когда будет в квартире. Алёшка помахал, и мама успокоилась.
- Всё будет хорошо, - сказала она мне. – Завтра выходной, а в понедельник и Галина Николаевна справится со своей бедой.
- Ты ей сочувствуешь?
- Я сочувствую Алёше. Но все мы зависим в той или иной степени от родителей. Если успокоится Галина, то и Алёше будет легче пережить неприятности. Ведь это тяжело, когда любимый отец уходит из дома. А теперь поговорим о нас с тобой. Ты почему не сказал мне вчера, что тебе звонила Лариса, и звала тебя с собой ехать во Львово, к бабушке?
- Лариса едет на свадьбу, к тете Вере и говорила, что я могу с ней поехать к бабушке, на всё лето.
- И что? Это было бы решением вопроса – где тебе провести лето. Да и бабушку надо повидать перед школой. Быть может, она подумала за эти три года, почему внук к ней не ездит, и изменит свой бурный нрав.
- А что с бабушкой ты рассталась плохо, когда тётя Вера к ней жить приехала?
- Не очень плохо. Я больше из-за Веры тебя не возила. Вот с кем не хотела, чтоб ты общался. Но теперь она выходит замуж, и видимо переберётся к мужу. А бабушка твоя останется одна, потому что и тётя Валя вышла замуж. Она теперь живёт на нижней улице, где воды всегда много. Кстати, у того берега с горой песка, где мы с тобой купались в Днепре.
- Здорово. Мне, идя на Днепр, всегда можно к тёте Вале заглянуть.
- Да, и, быть может, если бабушка тебя будет плохо кормить, можно покушать у тёти Вали. Она же летом совсем свободна от своих украинских школьников.
- Лариса сказала, что нет. Дети так плохо учатся, что тётя Валя даже летом их подучивает.
- Не вздумай ходить с ней в школу. А то научишься украинскому языку, и тебя из русской школы попросят. Скажут, раз говоришь на украинском языке, поезжай в Украину.
- Ты шутишь, мама? Чего это я научусь?
- А три года назад, привезла я в Москву балакающего мальчика. Еле отучила.
- Да это не надолго – балакать буду. Как в поезд сядем, чтоб обратно ехать, так отучусь.
- Хорошо. И ещё не вздумай, пожалуйста, в драки Вали с мужем её – Витей распрекрасным - встревать.
- А если он полезет драться при мне?
- При тебе не полезет. Всё же кой-какие правила поведения и он знает. Но если ты пришёл и застал их ругающимися, поворачивайся и уходи. Драки десятой дорогой обходи.
- Две собаки дерутся, третья не лезь, - сказал я. – Так люди говорят. Я, мама, не буду даже близко к драчунам подходить.
- Успокоил. И всё равно, когда ты будешь там, душа моя будет тревожиться. Вечером позвоню Ларисе, ещё с ней поговорю насчёт вашей поездки.
Г л а в а 8
Как раз разговора мамы с тётей Ларисой я и боялся. А ну как тётушка, которую мама как раз после дачи в Клязьме устроила жить в Москве, опять что-нибудь «выкинет», хотя бы в разговоре? То, чего так жаждала тётя Вера – жить в Москве - у старшей сестры не получилось, зато удалось самой маленькой моей тётушке. Но тётя Лариса устроила маме каверзу. После многомесячной жизни у нас – в очень стеснённых обстоятельствах, как я уже говорил – Лариса перебралась в общежитие, а вместе с ней «ушли», совсем не добровольно, мамин костюм и роскошный мохеровый шарф. Лёшка обозначил это всё короче, обворовала. И когда мама добралась до общежития, думая вещи вернуть, оказалось, что меньшая ростом тётя Лариса переделала мамин костюм точно по своей фигуре – ушила – а лишнее отрезала.
- Ты уже старая, - защищалась бывшая мамина воспитанница, - чтоб наряжаться.
- Старухе - двадцать пять лет. Ты, в двадцать пять лет, собираешься стать старой? Ну, костюм испортила, так хоть шарф отдай.
- А шарф твой мы с Тамарой разрезали пополам, и сделали модные шапочки себе.
- Какая ты хорошая и добрая к своей новой подруге. А не хотите вы сейчас вместе со мной пройти к вашему коменданту общежития, а потом проехать со мной в милицию.
- А что я такого сделала? – тётя Лариса аж заплакала.
- Ты меня обокрала, миленькая моя, вместо благодарности, что я тебя кормила и терпела в нашей маленькой комнате. Носилась по всей Москве с тобой, чтоб пристроить Дюймовочку.
- Я, что, виновата, что такая маленькая?
- В этом ты никак не виновата. Но только ты взяла у сестры, уходя, самые её "выходные вещи", в чём она иногда в театр ходила. Может, скажешь, что и в театры мне ход уже заказан – старая я?
Я думаю, мама не собиралась заявлять в милицию, тем более позорить Лариску перед комендантом. Та ведь могла и выставить её из общежития, раз у «Дюймовочки» такие наклонности – на добро отвечать злом. Да не просто «язык почесать» со сплетницей соседкой, насчёт того, с кем мама ходит в тот же театр, а ещё и обворовать её. Лично я был за то, чтоб мама заявила в милицию. Но женщин же не поймёшь. Белка моя, справилась с ударом, который ей нанесла младшая сестрёнка, и никуда не пошла жаловаться. Но почти не разговаривала с Лариской по телефону – та звонила лишь мне иногда. Приходилось разговаривать, тем более что от неё я мог узнать о бабушке. Правда рассказы всё больше были о том, как тяжело живётся той с тётей Верой. Постоянно ругаются, когда-то влюблённые друг в друга, мать и дочь. Чуть ли не дерутся, но когда приезжает Лариса, то мирятся на время, стараясь ей услужить.
- «Деньгами, чем же ещё», - думал я, а мама после моих рассказов подтверждала:
- Да, но пусть это будет на их совести. Когда-то Вера гребла деньги с мамы так, что нам – оставшимся трём сёстрам - на хлеб не хватало. Но девчонки – особенно в последний год моей учёбы в школе - приловчились разорять мамины тайники. Доставали из них вкусные продукты и поедали.
- Бабушка мне говорила, что они могли и ей не оставить. А с тобой делились?
- Где там. Хотя мне в десятом классе надо было бы питаться получше – об этом всем родителям на собрании говорила наша учительница. И всех моих одноклассников, по-видимому, и кормили, а мне ничего мама не давала из своих тайных заначек.
- А ты бы искала их, как сестрёнки твои, и ела.
- Ты же знаешь, мать твоя на это не способна. Как не способна я, что-то взять из чужих вещей без спроса, как это сделала твоя тётушка.
- Если только тебе не дают люди сами, - вспомнил я нашу соседку, которая узнав, что случилось у мамы, дала Белке моей два красивейших платья, чтоб было в чём хотя бы и в кино сходить.
- Да, - улыбнулась Белка самой приятной улыбкой. – И с тех пор мы с Валей подруги.
- Хорошо, когда тебя любят люди?
- Очень приятно, особенно когда такие люди как Валя – добрая, привлекательная женщина.
- Совсем не такая как наша соседка тётя Маша, которая может о тебе только сплетничать.
- Тётя Маша, - Белка немного замялась, - когда-то тоже хотела со мной дружить, как и Валя теперь. Но потребовала слишком много – чтоб я ей рассказывала всё о своих встречах с мужчинами.
- Это ты бы ей рассказывала о своих кавалерах? В том числе и о Юрии Александровиче?
- Естественно. А поскольку я отказалась, то постепенно стала «врагом» нашей соседке. А вот за что мне врагами были мама и Вера до сих пор не пойму? Теперь вот Ларису сделали неприятным мне человеком.
- А ты скажи Лариске, чтоб она из этих денег, которые ей тётя Вера и бабушка дают, чтоб и тебе отдала хотя бы как плату за костюм и красивый шарф.
- Ей если сейчас сказать об этом, глаза в глаза, то она и драться полезет. Уже затвердела в своих мыслях, что ей всё положено от старших. Вера и бабушка когда-то сильно её разбаловали – назло мне. Вот, мол, ты растила когда-то их – из своего рта доставала им с Валей отдавала, а они тебе будут гадости строить.
Вот я и боялся – через два года после подлости, которую сделала Лариса, чтоб она чего не учудила по телефону. Скажет что-нибудь гадкое, и мама не отпустит меня в Украину.
Но Лариса приехала сама к нам, и я имел возможность слышать их разговор. Частично правда, потому что гулял в то время во дворе с ребятами, и пришёл, как мама иногда говорит «к шапочному разбору». Когда основное сказано, а последние слова ничего почти не значат.
- Договорились, - произнесла мама, когда увидела меня в дверях. – Но захватишь с собой тушёнку – я прикупила тут немного, отстояв дикую очередь.
- Ага, и как всегда кричали ещё, когда тушёнка заканчивалась, чтоб давали поменьше в одни руки, - добавил я. – Но нас было двое, и мы взяли, на сколько денег хватило.
- С удовольствием возьмём с Олегом тушёнку. Я же ещё, после свадьбы побуду у мамы, так готовить вот этому человеку еду будет с чем. Продукты не помешают.
- Ещё я прикуплю сгущёнки, чтоб было с чем по утрам кофе пить.
- С удовольствием. Я же Вере и кофе растворимого везу.
- Я не Вере всё посылаю, - возразила мама, - а чтоб мой ребёнок питался нормально.
- Конечно для него. Это я о своих подарках к свадьбе заговорила.
- Уж не хочешь ли ты сказать, что и я должна послать чего-то?
- Нет. Знаю же, что ты не очень любишь Веру.
- Она сильно постаралась, чтоб у меня возникло такое чувство к ней.
Тётя всё взяла, что мама дала нам из продуктов. И естественно, Белка так расстаралась, что отдала все запасы, которые были в доме, и сама осталась без еды. Днём-то она поесть в детском саду сможет, но вечерами и в выходные пришлось перейти на голодные «диеты», как сама шутила. Однако об этом я ещё не догадывался, пока поезд увозил нас с Лариской всё дальше. Поездка на поезде была для меня тогда целым приключением.
За окном мимо нас проплывали селения разные по размаху, то города, а иногда отдельные домики. Правда всё больше приходилось наблюдать поля и перелески, которые казалось, будут тянуться вечно. Я во все глаза смотрел, на пробудившуюся природу, и чем больше на Юг мы продвигались, тем становилось интересней. Деревья, леса, ночь проспали, вдруг - оп! Сады появились, словно облитые цветами. И люди одеты уже совсем легко. Стада коров лениво гуляют по лугам, кони пасутся – хоть стихи сочиняй. Потом оп! Люди заволновались, и стали пробираться к выходу – мы приехали в Херсон. Люди и до Херсона сходили на других станциях, но в Херсоне больше всех. Поэтому мы не сразу заметили, что какой-то дядя машет нам рукой, пробираясь к нашему вагону. Оказалось жених тёти Веры, Лариса его уже знала, и даже как зовут знала:
- Ой, Володя, я уж думала, что никто не встречает.
- Ну, как же! Вера послала, сказала, поезжай. А это кто? Наш племянник из Москвы?
- Да, Вова, вот такой у тебя уже племянник большой. Олег, это твой новый родственник.
- Здравствуйте, дядя Вова, - я пожал протянутую мужскую руку. Вернее вложил свою руку туда. Эх, мне расти ещё, чтоб таким сильным дядей стать. Взял дядя Вова тяжеленный чемодан с тушёнкой, сгущёнкой и другими моими вещами, в другую руку Ларисин чемодан и понёс. Мы с Ларисой ухватили другие вещи и за ним. Загрузились в машину, крытую брезентом и поехали с ветерком, обогнав переполненный автобус, двигавшийся в том же направлении. Дядя Володя обернулся и пошутил:
- Это ж на нашу свадьбу с Верой едут.
- Да ты что? – Изумилась Лариса.
- Шучу. У нас всё скромно будет, потому что мы с Верой на машину копим. Ты придёшь на нашу свадьбу, Олег? Приглашаю. Не пожалеешь. Кушанья будут хорошие. Там и огурчики зелёные и помидоры уже розовые.
- Да что ты! – Опять Лариса. - В Москве, и на рынках не появились ещё. Где прикупили-то?
- Так своё всё, Лариса. В парниках растёт. Живём как боги. Дай Бог, чтоб и вы так жили.
- Ну у нас, что в магазинах, тем и живём. У нас парников нет.
- А мы лишнее даже продавать будем. Но это после свадьбы. А пока я не слышал ответа вот этого моего нового родственника. Придёшь к нам, на свадьбу?
- Если зовёте – приду.
- Там Петровна на нашу свадьбу вставила себе новые зубы – речь держать собирается.
- Кто это – Петровна? – Спросил я.
- Вот тебе раз – бабушка твоя. Уж она ждёт тебя. Первый внук самый любимый, хотя у неё уже и внучка есть от Вали. Назвали в честь тебя, Лариса, тоже такая кисочка - мяукает.
- Лариска-киска – это меня так Валя дразнила, - засмеялась Лариса, и тут машина остановилась возле дома бабушки – я узнал его, хотя не был здесь давно.
Всё было как прежде – дом на две семьи с тётей Люсей и её сыновьями. Только я не увидел Вовку с Лёнькой – бегали где-то. Так мне тётя Люся, вышедшая со своего угла посмотреть, кто приехал, и заявила:
- Бегают где-то. А ты, Олеженька, какой же большой, куда там моим заморышам.
Так это могло бы прозвучать по-русски, как я мысленно и перевёл. Вспомнив, что мама велела не забывать родную речь, чтобы не заявиться потом в Москве в школу совершенно «балакающим мальчиком».
- Так ты, Людмила, - сказал вежливо дядя Володя, взяв чемодан и занося в дом - кормила бы детей, так не были бы заморыши. А то бегаешь где-то, пьёшь, за детьми не смотришь.
- Мои дети хоть голодают, зато здоровые, - вспыхнула тётя Люся. – А посмотрим, кого тебе родит больная Вера? Или так и будет сыпать одними выкидышами?
Ещё новое слово появилось, непонятное. Понятно было, что тётя Люся оскорбляет мою старшую тётю, которую мы с мамой не очень любили, поэтому я решил не уточнять, что это такое. А вопросом к тёте Люсе, немного отвлёк её:
- А где бегают Лёня с Вовой? – спросил я, делая вид, что сейчас же и отправлюсь их искать.
- Да кто ж их знает? – Пожала плечами тётя Люся. – Где-то носятся, село большое. Может, на Днепре уже купаются. Хотя вода ещё холодная, но дети есть дети.
Пока мы так разговаривали, дядя Володя занёс чемоданы в дом, и уехал на той же машине, на которой мы приехали. И тётя Люся ушла в свою половину дома.
- Внучек, дорогой мой Олеженька, - бабушка шла ко мне, раскинув руки. – Ну, дай же тебя поцеловать. Какой большой, какой красивый! Что же ты к бабушке не приезжал так долго?
- Так, кроме Вашего Львово есть много интересных мест на Земле. Сначала, мы ездили в мамой на дачу, в Подмосковье. А прошлым летом путешествовали по Прибалтике, возле моря.
- Возле холодного моря, насколько я слышала в молодости, живя в тех краях. Зачем же? Когда есть тёплый Днепр и ты, помнится мне, очень любишь в нём купаться.
- Я и в Балтийском море купался – там тоже здорово! Но, бабушка, разрешите мне сходить в туалет, а то в дороге думал не…
- Иди, дорогой мой. Беги даже, если так сильно захотелось.
Мне не очень сильно хотелось, поэтому я прошёлся вдоль бабушкиного сада, отмечая, что деревья какие-то неухоженные. В детском саду деревца подрезали и постригали кусты, но там был садовник. Вернее кто-то из родителей следил, чтоб деревья не разрастались черезмерно над площадками для прогулок и кусты, чтоб не очень мешали видеть, что происходит на улице. А то, как бы Алёшка смог наблюдать за матерью, которая крадётся в деревянный дом?
Вспомнив о своём внезапном друге, на короткое время и наверно уже бывшем, я подумал, что не только я учил Алёшку читать и считать, да ещё время распознавать, но невольно сам научился от него наблюдать. Алёшка называл это интересным словом «Разведка». Себя считал то разведчиком, то шпионом, утверждая, что это одно и то же. И я чувствовал, что в этом украинском селе мне придётся стать и разведчиком и шпионом, потому что люди здесь жили не той жизнью, как живут в городах, особенно больших и нужно многое разведать, чтобы понять их.
Бабушка и правда вставила себе «новые зубы» – для этого ей пришлось ездить в Каховку не один раз. Но вставила как раз к свадьбе, видно чтобы речь сказать в честь своей дочери. Я, услышав, очень удивился. Каким-то странным образом старшая моя тётушка вдруг оказалась младше моей мамы.
- Старшая моя дочь в Москве живет. Вот внук от неё приехал…
- Красивый внучок у тебя, Петровна. И умный же – у нас не такие хлопцы его возраста.
Я во все глаза смотрел на «младшую» свою тётю-невесту. Если замуж выходит поздно, так и в младшие надо затесаться? От этого, что тётя Вера красивей стала? Нет же. Всё такие же выпученные глаза, цвета мутной непрозрачной воды. А дядя Володя всё целует её, когда горько кричат. Но всё равно тётя Вера никак не похожа на «младшенькую» - растолстела («прибабела», как заявила соседка Люся, обмениваясь неприятностями с бабушкой).
- «Что за привычка обманывать людей?» – Думал я.
Размышляя так, я не заметил, что всё-таки выпил вина, которое какая-то тётя поставила на стол для детей. Сельских ребят было за детским столом, не меньше десяти и все его пили, меня же вначале одолели сомнения.
- Пей, Олег, - подбодрила меня Лариса, - это специальное вино – для детей. От него растут, потому что витамин там особый.
А поскольку я уже выпил, то и стал спорить с Лариской:
- Кажется, я расту и без него. Выше тебя уже ростом. – В Ларисе было 150 сантиметров, а во мне точных 152.
На свадьбе «помолодевшей» тётушки взялся выступать и другой зять моей бабушки - Виктор – муж тёти Вали. И высказал, когда тётя Валя пошла домой, чтоб кормить свою дочку, странную речь. Его возмутило, наверное, что все хвалят невесту. А он, которого, кстати сказать, моя Белка не любила за тунеядство и лень, которая как люди говорят, вместе с ним родилась. Так вот, поднявшись, этот бездельник и заявил:
- Из всех четырёх сестёр… - тут он покачнулся, пролив немного вина на соседку справа:
- Ты, что, Витька! Теперь мне платье не отстирать.
- Ничего. Слушай. Из всех четырёх сестёр… - опять качнулся, тут уже сосед слева недовольно забурчал:
- Да хватит поливать вином всех, Витя? Говори быстрей…
- Так я ж и говорю. Самая красивая из всех сестёр, это Реля. Я люблю свою Валюху, и смерти ей не желаю. Но если моя жёнка умрёт, то я женюсь только на Калерии. И точка, – и бессильно плюхнулся на скамейку.
- Ого, куда метнулся. На москвичке хочет жениться. А она тебе пара? – Сказал кто-то.
Все ахнули и зашептались. В селе догадывались – а бабушка Юля знала точно – что Витька бьёт свою жену. Бил даже, когда она беременная была. И вот же, получается, что ждёт её смерти. Да ещё на маму мою зарится. Я сжал кулаки – так и хотелось вцепиться в этого наглеца и побить его. Меня выручила бабушка. Единственный раз, наверное, она заступилась за мою маму. Или Юлия Петровна как называла иногда её моя Белка, вдруг поняла, что оскорбили её дочерей. Во-первых, невесту, во-вторых, тётю Валю, в третьих, зять-негодяй вдруг похвалил дочь, которую сама бабушка не очень-то чтит. Но как относится к своей дочери бабушка, ведь никто не знает, а выручать невесту надо, хоть бабушка и намучилась с ней, живя три года под страхом, что тётя Вера может перерезать себе вены. Короче бабушка решилась Витьке ответить. Она сидела недалеко от Витьки, поманила его пальцем к себе, и, когда он подошёл, показала, чтоб наклонился. «Пьяная рожа» думал, наверное, что бабушка будет его целовать за такие слова. А она сказала, вроде шепотом, но так чтоб слышали все:
- Что ты несёшь, зятёк! Да моя Реля – это тебе не Валентина. Она бы рядом с тобой на одном поле не села даже по большой нужде.
Я тогда не совсем понял, что такое «по большой нужде», как вдруг разразился смех. За свадебным столом все так хохотали, что я понял – бабушка отбила атаку Витьки на её дочерей. Признаться, я был доволен. А пусть не говорит такие обидные слова о моей Белке. Мама никогда даже бы разговаривать не стала с дядей Витей, если бы он был холостым, и принялся за ней ухаживать.
Г л а в а 9
Через месяц после свадьбы Лариса уехала. И тут бабушка обнаружила, что тушёнки, которую она хотела заправить в борщ (как приговаривает бабушка, «без мяса борщ - не борщ»), в погребе-то и нету. Спустившись по опасной лестнице, она не нашла в погребе тушёнки, в добывании которой довелось и мне поучаствовать, и которой, как рассчитывала моя Белка, нам двоим хватило бы на всё лето. Но так могло получиться только у моей мамы, а у бабушки с Ларисой, пока она жила здесь, баночки «улетали» каждый день.
- Что же это такое? – бабушка выглядела растерянно. – Я рассчитывала, что нам её, после отъезда Ларисы, хватит ещё на месяц, и вдруг совсем нет. Кто взял?
Тут нас обоих посетила вселенская грусть:
- Чем же мы с тобой теперь питаться будем? Я хотела половину банки в борщ положить – тушёнка основной вкус и придаёт всем супам. А вторую половину я бы вечером намешала с гречневой кашей – без тушёнки кашу ты не ешь.
- Ем дома, в Москве. Но мама её вкуснее готовит со сливочным маслом.
- Где же масло взять? Не всегда оно у нас бывает. Но кто украл тушёнку из погреба? Если чужие люди залезли – надо участкового вызывать. Но он такой ленивый, что и не найдёт – только морока с ним.
- А если родственники? – Задал я вопрос, не сомневаясь, что чужие в погреб не полезли бы. Там надо подсвечивать фонариком даже днём, и если не знать, где что лежит, то не найдёшь.
- Если Валя или Витька залезли в погреб, то не стоит вызывать участкового. Валя же учительница, а опозорим на всё село.
- А может, жених и невеста поживились? Тоже ведь лазили в ваш погреб, когда вы просили что-нибудь достать.
- Этого не может быть. Вера вышла замуж в богатый дом, как ты знаешь. Там и в огороде всё растёт, что самим девать некуда, - бабушка вздохнула. Она ходила на днях к ним, а они даже, при обилии овощей у них в огороде, не поделились с ней – жаловалась тогда мне. И, тем не менее, продолжала защищать свою старшую дочь:
- И свиньи у них есть, и корова. Видел, какая свадьба была? Всё своё, почти ничего не покупали. Даже водку для взрослых. И сок виноградный для детей – это своё.
- И всё же, - почему-то это меня рассердило, - взял кто-то из ваших нежадных дочерей. Я думаю, это невеста прокралась ночью в погреб. Наверно считает, что тушёнка лучше домашнего мяса. Вспомнила через три года, как её мама кормила вкусностями, пока она полгода лежала в больнице Москвы.
- Нет, Олег. У Веры, после свадьбы ещё столько вкусностей, как ты говоришь, осталось, что им ещё долго ими питаться. Да и гордая она, чтоб унижаться до воровства. Ей и так всё в жизни летит в руки, чтоб она воровала.
- Конечно. Требовать от вас деньги, когда она была ещё девушкой и училась в Одессе, это не воровство от младших сестёр? Мама говорит, что им даже на хлеб не оставалось.
- Это я виновата, а не Вера, - стала винить себя бабушка. – Я ей посылала, потому что она себя мне в гробу рисовала. А ты, наверное, слышал, когда в прошлый раз гостил у нас с Верой, что она сберегательную книжку имела уже, в те времена?
- Конечно. Имела сберегательную книжечку, и всё равно с вас требовала денег?
- Уж очень ты умный для своих лет, Олег. У нас в деревне дети таких слов не знают.
- Зато они знают, что когда они окончат школу, им не придётся уехать на стройку. Они поедут учиться в институты, если захотят. Их матери доярки, которые уже сейчас думают об их жизни, помогут им. А не как вы маму выжили, в семнадцать лет в одном платье, из дома.
- Это ты подслушал слова доярок, которые ходят мимо нашего дома на фермы? Насчёт того, что будут помогать своим детям? Но им, как говорится, и флаг в руки. Знаешь, сколько они получают в этом совхозе-миллионере? По пятьсот рублей в месяц, как профессора в городах. Бабушке твоей и не снились такие деньги, когда твоя мама заканчивала школу. Ладно, это старые дела, давай вернёмся к тушёнке. Кто же её взял? Продолжай свои выдумки.
- Не выдумки, а расследование. Ближе всех находилась к тушёнке тётя Лариса. Она о ней хорошо знала и могла, уезжая в Москву, прихватить баночки.
- Зачем ей эти баночки?
- Кушать, Юлия Петровна. Суп варить с ней. Ох, какой запах по всей улице бывал – это у вас. А у Лариски по всему общежитию. Жаль, я не могу поехать, и понюхать, когда моя тётушка будет готовить себе обед или ужин. И на завтрак тушёнка очень пригодится. Можно просто открыть банку и съесть, разогрев конечно.
- Ну, ты фантазёр. К Лариске ты не можешь поехать и разоблачить её, а к тёте Вале сходить можешь.
- Вы мне советуете, бабушка?
- Конечно. То Валя каждый день приходила к нам, и не отказывалась отведать супчику. Вроде, как и с сестрой повидаться и с тобой, следователь ты наш. И, вдруг, после отъезда Ларисы ни ногой, хотя занимается со своими лоботрясами-двоечниками каждый день, а школа вот она – ближе, чем ей до дома дойти.
- Вы думаете, что это тётя Валя прихватила тушёнку?
- Предполагаю.
- Тётя Валя после своих двоечников в школе, спешит к маленькой Лариске. Когда ей воровать? – Рассуждал я. – А вот если дядька Витька утащил, тогда он уже уплетает нашу тушёнку прямо из банки, ну конечно, чуть разогрев.
- Этот обжора всё, что угодно и холодным съест, если не за его деньги куплено.
- У него нет денег, он же не работает.
- Ошибаешься, Олег. Вот уже месяц - сразу после свадьбы – как Витька пошёл работать. И сегодня первую зарплату принесёт домой может быть.
- Тогда я побежал. Интересно же, как он, принесёт деньги тёте Вале или «потеряет».
- Беги. Может этот тунеядец купит что-нибудь племяннику. Хоть шоколадку маленькую.
- И дочери своей, малютке.
- Беги, да покушай там, у Вали. А я на ужин что-нибудь соображу. Может, в магазин схожу за рыбными консервами. Они весьма вкусные на Украине.
- Бабушка вы живёте не на Украине, а в Украине – так положено говорить.
- Весь в мать. Твоя мама тоже учила меня так говорить. Кстати, ещё совсем маленькая была.
- Я не маленький, бабушка. Вырос уже выше тёти Ларисы. И хорошо умею плавать. Мама меня отдавала к тренеру, во взрослом бассейне. Если Днепр уже нагрелся, можно я искупаюсь на том берегу, где много песка?
- Можно, раз твоя мать в письме мне написала, что разрешает тебе купаться, если на берегу много народу, чтоб было кому помочь, в случае чего.
- Мама зря беспокоится. Она знает, что я хорошо плаваю.
- Хорошо плаваешь – это прекрасно. Но в воде могут нечаянно стукнуть по голове чем-нибудь. И пойдёшь ко дну, если не выловят.
- Я в салки с ребятами играть не буду. Ну, я пошёл.
Идти к тёте Вале надо мимо конторы, которая стояла на центральной улице села. Здесь, в праздники ставили трибуны, и кто-нибудь речь говорил о Первомае, про трудящихся – это я услышал в этот год. А для того чтоб жители этого села не грязнили ноги в лужах, после дождя, покрыли площадь асфальтом. Сюда же на асфальтированную улицу приезжали автобусы из Херсона – привозили и гостей и тех сельчан, которые рано утром уезжали на базар, а после возвращались с него, закупив в «городе», как говорили колбасу и ещё чего-то. Так происходил обмен продуктами между городом и селом – объясняла мне бабушка. Ещё добавляла, что и студенты, кто учится в Херсоне, приезжали проведать своих родителей, да и родители ездили к ним. Автобусы почти всегда шли переполненные – туда и обратно.
Заасфальтирована была и улица, которая спускалась к Пристани, на которую часто бегали мы с Вовкой и Лёней, чтоб посмотреть, как прибывают по реке «Ракеты», привозя пассажиров из Херсона. А ещё из Каховки, которую в песне называли «родная винтовка», что меня очень удивляло. Как это может быть? Город и вдруг винтовка? Но, наверное, там шли такие бои когда-то, что город и назвали оружием.
Дальше шла улица, где жили тётя Вера с дядей Володей, и уже в самом конце её на краю села, почти у Днепра, где и жила тётя Валя со своим мужем, которого я на свадьбе старшей тёти чуть не побил, если бы не вмешалась бабушка. Дорога там была обычная грунтовая, но в селе улица считалась самой зажиточной. Круглые сутки вода в кранах давала людям возможность поливать сады и огороды, оттого и жили здесь «куркули», как говорили во Львово. Вот в такую зажиточную семью и влезла старшая сестра мамы. Не много ей приходилось трудиться в саду или огороде – в основном там копошилась бабушка Аня – её свекровь. Но если бабушка Аня, увидев меня, пыталась меня угостить чем-нибудь с огорода или ранней ягодкой черешней, из своего сада, то тётя Вера – как статуя Командора (в поэмы Пушкина я уже заглядывал) - появлялась возле высокого забора, и говорила с деланой заботой обо мне:
- Что вы угощаете городского мальчика немытыми фруктами? А если с ним что случится, Калерия – его мать-медик – тогда разорвёт нас на маленькие кусочки.
- Ой, Вера, да я же всё хорошо перемыла.
- Вам кажется, что мыли – на самом деле и в воде есть микробы.
И за то время, что я пожил во Львово, тётя Вера основательно меня отучила брать что-нибудь из рук её свекрови. Она и бабушку Юлю отучила после свадьбы. Пошла Юлия Петровна как-то на богатую улицу, к своей теперь уже родственнице, которая иногда торговала огурцами – наверное, по повелению тёти Веры – возле магазина. Но до магазина надо эти огурчики ещё донести, потом посидеть на жаре (если повезёт, то в тени) – и ждать пока кто-то наскребёт денег на первые овощи. Но люди то ли жадные были в этом селе, то ли ждали своих огурцов – покупали редко.
Поэтому тётя Аня очень обрадовалась, когда новая родственница – хоть и небольшая, но начальница на ферме – пришла к ней за огурцами. А у неё целое ведро уже набрано на продажу. И она отобрала бабушке Юле оставшиеся огурчики в фартук. Хотела подарить, наверное. Но в огород вышла тётя Вера и так взглянула на свекровь, что та испугалась и не только огурцов своей родственнице не дала. А забормотала что-то и ушла, оставив мать с дочерью наедине.
И тётя Вера повела «благовоспитанный» разговор – как, мама, дорогая, живёте? Да не кашляете ли? И куда путь держите? И не угодно ли вам за калитку расписную? Да и идите своей дорогой. А что в вашем огороде огурцы ещё не выросли, то не моя вина. И поцелуйте за меня племянника-москвича. Что-то он не заходит? Бегает, наверное, с друзьями своими голоштанниками – Вовкой и Лёнькой? Вот Реля приедет ей будет радость. Её любимый сыночек с детьми таких забулдыг водится.
Поэтому мимо дома тёти Веры – дамы весьма благородной и воспитанной – я, свернув с асфальтированной улицы, пролетал рысью. И, набрав хороший темп, так и летел почти до дома тёти Вали. Не хотелось мне, чтоб бабушки-соседки Анны Васильевны – которые знают всё про всех в селе - начали расспрашивать, а чего, мол, так бежишь, хлопчик, мимо дома своей тёти Веры? Или за тобой кто гонится? И чего так запыхался? Или тётя Вера тебе кружку воды из-под крана пожалела?
- «Но, пробежав хороший кросс, метров в двести, надо дух перевести», – так сказал бы Алёшка мой друг-разведчик. И я переходил на неторопливый шаг, прежде чем войти в дом тёти Вали, любуясь панорамой разливающегося, в этом месте, Днепра. Два красивых зелёных острова убегали влево к Каховке, если встать к Днепру лицом на высоком берегу. Бывало селяне на лодках в выходные или праздники направлялись к этим островам или на противоположный берег. Кто с семьёй отдохнуть, или влюблённые, желающие уединиться. Красота. Но купающихся ещё не было видно, так что зря я одел плавки.
А сзади меня находился дом тёти Вали. Вернее два дома. Богатый дом свекрови тёти Вали – бабки Ульки – её иначе в селе не звали. Бабе Уле было уже много лет, и она была довольно толстая. И почему-то не любила мыться, хотя Днепр был под боком. Казалось бы, идти недалеко - летом спустись к Днепру и плескайся себе, сколько хочешь, и в лицо и на шею. Из-за её шеи люди обычно отводили глаза, встречаясь со свекровью тёти Вали. В складках её шеи всегда собиралась грязь – смотреть на это было неприятно.
Однако соображала эта неопрятная женщина довольно быстро. Когда тётя Валя только вышла замуж за её сына, она не захотела, чтоб они жили в её недавно построенном доме. Говорили, что дом этот баба Уля выстроила благодаря своему самогону. Самогон – это как водка, которая продаётся в магазине. Но в магазине дорого, а если гнать самогон – это дешевле. И люди гнали – кто на свадьбу, как тёте Вере, наверное. Кто на похороны или для чего другого.
Юлия Петровна гнала, когда меня не было в доме, чтоб угостить тех людей, которые привезут уголь, или поправят у неё крышу, чтоб не протекала. Мне она говорила, что это на хозяйственные дела. И многие в селе гнали тоже, но понемногу. Но сколько же надо было гнать самогону бабе Ульяне, чтоб построить себе не обычный дом, а домище – большой-пребольшой. И вот этот большой дом она построила для сына, как она считала. Но не для Витьки, который женился на тёте Вале, а Николаю, хоть он и жил отдельно от бабы Ули, где-то на другом конце села.
Г л а в а 10
Я видел этого Николая один раз – он приходил к бабе Уле, чтоб взять у неё самогону и напиться. Видно трезво смотреть на жизнь ему было противно. Как любимому сыну, мать ему не отказывала. Но Николай пил вместе с Витькой – любимым и единственным братом.
Два других их брата погибли странным образом. Один очень давно, ещё во время войны. Как люди говорили, а тётя Вера рассказывала бабушке, когда жила с ней, что старший из братьев ещё во время войны, не выдержав, что мать его, Ульяна спит с немцами, пошёл и утопился в Днепре. Баба Уля жила тогда не во Львово, а в другом селе. Но в Украине – и мама так говорила, - если чем-то человек заметен, то слава за ним будет тянуться из села в село.
За мамой, например, всегда летело прозвище «Дикарка» несмотря на то, что девочка Реля хорошо училась, и никогда не отказывалась рассказать на перемене то историю, то географию. И даже если они часто меняли место жительства, в любой из школ её звали дикой, на что мама не обижалась.
И баба Уля не обижалась или делала вид, что это её не трогает:
- Пусть говорят пустомели. А я вот дом себе построю такой, как ни у кого нет. И трое моих сыновей станут драться за него.
Но один из братьев – рождённый тоже до войны – драться не захотел. Ехал на тракторе с «дамой сердца», так говорила тётя Вера, и оба не заметили, как кувыркнулись в овраг. Умерли оба сразу, оставив по трое детей. И «дама сердца» оставила троих и брат пьющих братьев тоже. Но выпивохи никогда не вспоминали погибших братьев, даже того, который погиб всего, может быть, года три назад. Ни детей этих не вспоминали, кого брат их оставил сиротами – даже не ходили к ним – это я слышал разговор украинок на свадьбе тёти Веры. Сразу после того, как Витька сделал заявление, что если его жена умрёт, он женится на моей матери. Тогда женщины и перетёрли в сплетнях всех сыновей бабы Ули, не забывая и об её грехах.
Правда братья делали вид, что им до лампочки, как говорят о них в селе. Напившись, модный Николай поддерживал дядьку Витьку, что мама моя самая красивая среди сестёр, и он бы тоже женился на ней:
- Кстати, - красовался он, увидев меня, - я и не женат, так и скажи твоей маме.
- Как не женат, если у вас где-то жена есть? Тоже учительница, как и тётя Валя.
- Ха! Да мы не расписаны с ней. Ну, ты это ещё не понимаешь, но маме скажи, что не женат, и готов на ней жениться.
- Моя мама не любит пьяниц, - защищал я Белку, как мог. Уже понял, что кулаками тут ничего не докажешь. И не стоит бросаться на двух упившихся крепких мужчин.
- Но я не всегда пью, иногда и работаю. А если женюсь на ней – перестану. И будем жить мы в этом доме – таком красивом, что мне все люди завидуют.
- Все люди презирают этот дом – он построен за самогон. А если вы будете жить в нём, то не мешало бы возле него деревьев насадить – так говорят люди, которые ходят мимо.
То, что домище этот презирают и - я сказал бы больше – проклинают, потому что бабка Улька, строя его, «споила», как говорили полсела, было правдой. Люди плевали, проходя мимо него. Но на эти слова дядя Коля не обратил внимания, а за сад ухватился.
- Устами младенца глаголет истина. Витька, нам надо посадить возле дома матери сад.
- Тебе мать дом отписывает, ты будешь в нём жить, тебе и сад сажать. А мне по фигу.
- Братан, дорогой! Не сердись. Может, я в Москву уеду вот с его мамой, а дом тебе с Валей останется. На таких условиях, чтоб дядьке Витьке остался этот богатый дом, ты скажешь своей маме, что её любит Николай – мечта всех девушек и вдовушек этого села.
- Не скажу, - сердился я. – Живите вы, в каком угодно доме – мне всё равно. А мама вас никогда не полюбит.
- Ну да! Она же городская женщина – москвичка. Куда нам, лапотным, до неё! – «Лапотный» был одет лучше некоторых москвичей. Модник тот ещё, в этом богатом селе.
Я ещё больше сердился, и уходил в домик тёти Вали, где она нянчилась с моей двоюродной сестрой, названной Ларисой, так же как и тётушка. Сестричка была маленькая, и ещё мало чего понимала, но домик где они жили, заслуживает, чтоб о нём сказать несколько слов.
В этом домике раньше жили цыгане - много цыган. И так как они не работали, что им оставалось? Рожать детей. Ведь их не заставишь работать. И потому в их домике не было ни радио, ни телевизора – скукотища. В школу дети не ходили, а если их заставляли, то отхаживали не больше, чем три класса. И то за эти три года они не успевали даже научиться читать и писать. Видимо для них это было не самое главное.
Чумазые дети часто летом возились во дворе – это я помню ещё четырёхлетним видел, когда жил с бабушкой и тётей Верой. А тётя Валя – тогда «молодая жена пьяницы и хулигана», как ругалась бабушка – жила ещё с бабкой Улькой. Да, в том большущем доме. И мама, приехав за мной в конце лета, застала ещё цыган. Подробности про них ей, как раз и рассказывала тётя Валя:
- Ой, Реля, ты не представляешь, как живут. Цыганка с животом, беременная уже тринадцатым ребёнком, повезла старшую дочь – четырнадцати лет выдавать замуж.
- Четырнадцати лет!? – Ахнула мама.
- И это ещё не очень молодая, по их понятиям. Бывает и раньше дочерей отвозит, если уже не умещаются в том, маленьком домике. Как только живот появится, так она и отвозит очередную дочь. И малолетние цыганки живут в доме жениха, пока наступит брачный период.
Я, конечно, не всё понимал, о чём говорят две сестры, но в памяти отложилось, что цыганка мать куда-то отвозит своих девочек, и там оставляет. В домике тесно. Но оставались ещё дети, которые, пока цыганка в отъезде, жили с отцом. Вот этих детей и увидела моя Белка как-то в неустроенном дворе цыганского дома. Цыган сидел на стуле, наигрывая на гармошке какие-то песни. Дети, от старшего до маленького, вытанцовывали во дворе.
- Вот, - сказала тётя Валя, - голодные, а танцуют.
- Что же отец их не пойдёт и не заработает денег, чтоб накормить их?
- Сколько знаю их, никогда не работает цыган. Жена его где-то спекулирует вещами – там купит, там продаст - и привозит что-то из еды, тем и живут. Может, ещё воруют, но никогда их не ловили ещё. Смотри, цыганёнок ползёт к отцу. Сейчас отец его ногою отшвырнёт, даже не переставая играть.
- И ты это терпишь? - Мама кинулась к ветхому забору, отделявшему двор бабы Ули, от цыганского двора, и вырвала хорошую палку. С той палкой проскочила в дыру в заборе, и бросилась к цыгану, только что откинувшего малого ребёнка от себя довольно далеко.
- Ах ты, негодяй! Это ты так избавляешься от детей? Хочешь, чтоб он умер этот несчастный ребёнок?
- Ты что! Ты что! – Цыган вскочил и кинулся к домику. Заскочил внутрь и закрылся, крича оттуда: - Чего выдумала, дура-баба. Это я так учу сына ходить.
- Кто же так учит? Выходи, негодяй! Теперь я тебя «учить» буду, за то, что калечишь ребёнка.
Тут маму обступили грязные цыганята, прося не убивать их отца. Белка отошла и вернулась во двор бабы Ули. И больше мы не видели, когда приходили к тёте Вале ни цыганят, ни их отца. Когда вернулась цыганка – без старшей дочери – пришла к бабе Уле, и предложила ей купить домик для молодых. Торговались при мне – мама куда-то вышла.
Так и съехала цыганская семья, боясь, что Белка моя, и правда, может убить цыгана. А может, захотелось им постранствовать. Мы, уезжая из Херсона, видели какую-то цыганскую семью (или две семьи?). Они расположились на газоне перед вокзалом, «красочно» так измяв цветы. Цыганки живописно расположились на клумбе, раскинули свои цветастые юбки.
Вот в этот цыганский дом и въехала тётя Валя, со своим пьяницей мужем, подремонтировав его и проведя электричество. И когда через два года цыганка приехала, и стала просить вернуть домик за те же деньги, что продала, тётя Валя ответила:
- Ты, дорогая, продала нам хибару за четыреста рублей. Но столько мы её улучшали, что теперь я за тысячу тебе её не отдам. Это столько работы, чтоб коту под хвост. Вы ведь за неделю всё разломаете, и потом опять будете продавать.
Вот в этот домик, будто вросший во двор бабки Ульки, я и должен был войти и разведать – куда делась тушёнка, которую мама доставала с таким трудом.
11-я глава >>> http://proza.ru/2012/10/07/1694