ГЛАВА 2. ИСТОРИЯ ЭДДАМА И ЭВЫ
2.1. ИСТОКИ
В долине Тэ прекрасного Эдема с незапамятных времён проживал один из самых уважаемых и старейших родов хайтэсков, а имя этого рода было - Мэнси. Древняя родовая легенда гласила: когда Бог решил подарить Разум детям своим, живущим на Эдеме, Он раскидал зёрна разума по всей планете. И первым драгоценный Дар Бога поднял родоначальник их рода, молодой Мансу, проживавший в предгорьях долины Тэ. Первым осознал он хайтэском себя, и принял имя - Хэдам, а род свой назвал – Мэнси.
Род Мэнси всегда имел серьёзный вес среди всех других родов хайтэсков. К мнению его представителей неизменно внимательно прислушивались, а род, ценя это, никогда не злоупотреблял своим положением. Только в самые последние десятилетия Золотого миллениума Мэнси стали утрачивать свои лидирующие позиции, а вместе с ними и былой авторитет. Пришли другие, менее древние и представительные кланы, недовольные своими вторыми ролями. Они жаждали успеха, они набирали всё больший вес и непрестанно искали пути, чтобы потеснить на олимпе власти знаменитых соплеменников. В этой яростной погоне за успехом новые роды, энергичные соискатели успеха, стали сбиваться в блоки и союзы. И стратегия эта вскоре стала приносить результаты. С каждым годом совместными усилиями они всё больше оттесняли представителей старой элиты от ключевых постов в политике и экономике. Молодые и голодные набирали мощь и влияние, прорывались к ключевым постам. Они готовились стать «первыми».
Среди противостоящих Мэнси кланов, особенно выделялся энергичный и агрессивный род хайтэсков с западного побережья материка. Он приблизился к высшему уровню влияния за последнюю тысячу лет. Родовое имя его было – Кайнлосс, что означало на языке хайтэсков: беспроигрышные или всегда успешные.
Противостояние этих двух родов с каждым годом становилось всё острее и ожесточённее. Не проходило ни одного значимого совещания Совета, чтобы представители враждующих кланов не сталкивались в борьбе за свои жизненные интересы. У каждого из них всегда находился повод, чтобы возразить оппоненту и тут же принять боевую позицию.
Взаимная непримиримость противников особенно обострилась с приходом новой системы власти - президентской республики. Теперь вопрос стоял так: либо полный успех, либо сокрушительный провал. Цена результата неизмеримо возрастала. Тот клан, которому принадлежал президент республики, оказывался на вершине пирамиды власти и приобретал все мыслимые возможности для управления политикой государства. А значит, клан этот и получал карт-бланш на распределение материальной составляющей всякой власти – ресурсов нации. Что, собственно, и требовалось всем им, так рвущимся к власти.
От времён Золотого Эдема и в бездонную глубь веков, до далёких потомков с других молодых миров, беда расы хайтэсков состояла в том, что набор их главных качеств включал в себя, совершенно как признак вида, устойчивое и скверное сочетание чрезмерного эгоизма и недостаточной любви к ближнему. И от беды этой всем построенным ими мирам и цивилизациям придется жестоко страдать во все времена. Вот и сейчас, это безумное рвение кланов в борьбе за власть в государстве было безграничным. Жажда власти порождала бешеную активность всех вступивших в гонку и их полную неразборчивость в средствах и способах, используемых в этой борьбе. На что только не были они готовы, во имя вожделенной цели и столь же высокой цены. Только одно сдерживало их от междоусобицы, и это было - переполненность жизненного пространства на Ипе.
Отток населения на новые осваиваемые миры не обеспечивал сохранения нужного уровня плотности населения, да и демографическая политика государств не была столь успешной и не давала нужных и видимых результатов. Ведь против разумного ограничения рождаемости зачастую выступала наиболее консервативная часть религиозных деятелей со своей примитивно понимаемой трактовкой постулатов религии о божественных началах Жизни и её абсолютной ценности. Вот потому эти устрашающие тенденции к постоянному росту перенаселённости сохранялись из века в век. Тенденции эти были настолько явственны, что всякому становилось очевидным: так долго продолжаться не может. Все понимали, что на подходе времена, когда внешние угрозы со стороны напирающих соседей отодвинут на задний план все внутренние проблемы расы. И тогда наступят трудные дни острой межвидовой конкуренции. Вот тогда-то во весь рост и встанет вопрос о выживании вида, как такового. А в таких условиях «только безумный станет раскачивать свою лодку».
Но хайтэски недаром славились среди других народов Ипа гибким и лукавым умом. И на этот раз интеллект не подвёл их: они решили свою задачу, сумев понять и чётко оценить масштаб опасности. А поняв, сумели переступить и в этот раз через своё проклятье.
2.2. ЮНОСТЬ ЭДДАМА
В долине Тэ, в юго-западном её рукаве, у самого подножья Каменистого плато, находилось древнее родовое поселение Мэнси. Насколько хватало памяти у хайтэсков, столько помнили они, что родовое гнездо Мэнси всегда находилось здесь, и все Мэнси вышли отсюда. Поэтому все они считали себя прямыми потомками Хэдама-первого и очень гордились этим. Внутри своего древнего рода различные семьи Мэнси имели общие родовые признаки, по которым их легко можно было узнать в любой толпе. Характерными для мужчин Мэнси были высокий рост, выпуклая грудь и широкие плечи с мощной шеей, украшенной крепким, угловатым черепом. И различались представители разных ветвей рода только степенью выраженности тех или иных определяющих черт. Ну а женщины в их роду были крупными широкобедрыми и светловолосыми – все эти качества считались у них несомненными признаками красоты.
В семье Мэнси-Хэд – одной из самых успешных семей в клане, мальчики и мужчины во все времена отличались особой харизмой и статью. При высоком росте и широких плечах они, как правило, не бывали тучны даже и в старости, которая наступала у представителей их народа при благоприятном течении событий после рубежа семисотлетия. Некоторые из них, правда, умудрялись проживать и два таких срока, но им никто не завидовал: слишком тяжела эта доля – влачить жалкое, неполноценное существование и сотни лет ожидать, ожидать как счастья, желанного завершения жизни. В семье Мэнси-Хэд таких долгожителей было не так уж и много. Здесь все умели ценить свои мгновения и жизнь потому проживали полноценно, не экономя сил и энергии. Их лица с грубоватыми и правильными чертами несли в себе все главные признаки Мэнси: крупный прямой нос, выступающий крепкий подбородок, выпуклые светлые глаза и высокий лоб, который так и намекал на солидное количество содержимого внутри.
Многие представители семейства Мэнси-Хэд в разные периоды истории занимали высокие посты в государстве Хайтэ. Иногда это случалось благодаря их клановому положению, но чаще всё же из-за врождённых способностей. И опыт их государственного служения был вполне успешен. По крайней мере, явных провалов никто из них не допускал, что, несомненно, подтверждало и наличие незаурядного ума, и присутствие разумной осторожности.
В то время, о котором идёт речь, в семействе Хэд родился первенец - славный малыш, которого назвали, не особо оригинальничая, в честь основателя рода – Хэдам. Мама новорожденного отпрыска происходила из удалённых провинций Хайтэ - с Южного материка, и манера её произношения несколько отличалась от местного говора. В разговоре с сыном она очень мягко произносила его имя, и выдыхаемое ею грудное «х-х-э», было почти неслышным. Эддам, Эддам – так звала она своего первенца, так обращалась к нему каждый раз, и, со временем, все остальные стали также звать его – Эддам.
Впечатляющие размеры и отменное здоровье всегда были характерны для семейства Хэд, но этот малыш был совсем уж нечто особенное. Поэтому даже и не очень близкие родственники из отдалённых провинций Хайтэ с чисто провинциальной непосредственностью и искренностью приезжали посмотреть-полюбоваться на удивительный экземпляр своей породы.
Всеобщее восхищение вызывали не только его цветущий вид и размеры сильно не соответствующие юному возрасту малыша, но также и его замечательные умственные способности. В год он уже делал всё, что другие в три. В два он научился читать, а к десяти уже получил весь необходимый объём знаний, чтобы поступить в столичную «Высшую школу управления и финансов». Правда, там ему были не рады те, кто, с трудом осилив школьный курс, проникал сюда по протекции своих знаменитых родственников. Для большинства таких, он был напоминанием о собственной заурядности и просто никчемности – а кого же это может порадовать. Поэтому у юного вундеркинда постоянно случались неприятности, возникали сложности в общении с другими студентами, и с ним происходило многое такое, без чего ему бы жилось значительно легче. Однако время шло и ребёнок прекрасно рос и развивался, становясь из года в год, всё более замечательным представителем своего благородного семейства. Вот и пришло то время, когда уже никто не решался «на шутки» и розыгрыши, так отравлявшие его жизнь и досаждавшие юному Эддаму.
Старейшины древнего рода Мэнси твёрдо были убеждены в высоком предназначении многообещающего отпрыска, и вера эта имела веские основания. Самые известные предсказатели из разных обителей «приближенных к стопам Его», на вопросы старейшин рода о будущем Эддама из рода Мэнси, семьи Хэд, утверждали, будто заранее договорившись, что небо очень благосклонно к этому мальчику и что не случайно одарила его природа, закладывая в него такой превосходный потенциал. Возможности эти раньше или позже, уверяли они, должны будут реализоваться в великие и славные дела.
Полученные предсказания внушали большие ожидания и добавляли оптимизма всем им, мало-помалу сдающим позиции свои в состязаниях с представителями молодых, агрессивных и успешных родов. И надежды их крепли, а с годами появилась даже некая уверенность, что грядущие вскоре успехи Эддама непременно отразятся на статусе семейства Мэнси-Хэд… да и всего древнего рода Мэнси.
* * *
Неудержимый, необозримый поток, именуемый временем, следуя Воле Творца, непрерывно истекал из момента раскрытия Цветка, облизывая камни и планеты, и ненасытно поедая всякую живую плоть. Всё старое, уставшее и завершающее свой путь уходит когда-то, освобождая место новому, сильному, молодому – так принято везде в нашем мире. И пришло время, когда мальчик Эддам превратился в могучего мужчину.
Это был рослый красавец, привлекавший к себе взоры окружающих, а особенно всей женской её части. Его мужская привлекательность была настолько велика, что всякая девица, увидев его, желала его себе в мужья. А многие другие женщины, уже несвободные, просто мечтали об этом красавце, о том, чтобы быть с ним и просто принадлежать ему.
В годы юности этого мира, в Эпоху сладких Золотых веков, когда мораль на Избранной планете была ещё жива, претендовать на него могли многие. Да только одна из всех могла тогда обладать возможностью любить его и быть любимой им. Но времена те давно канули в Лету, и река времени унесла в своих вечных струях погибшую нравственность и нетленную мораль. Теперь же настали другие времена и нравы изменились. И нравы эти нынче позволяли перешагивать через правила и законы, через нормы и запреты, а общая безнравственность стала символом наступившей эпохи сумерек. И Эддам, как сын своего времени, здесь не был исключением. Он, как и все его современники, и как многие множества после него, старался не упускать представляющиеся многочисленные и легкодоступные возможности к получению удовольствий.
Только сердце его жаждало любви. Той, единственной и неповторимой любви, о какой в древности складывались песни и легенды, такой, о какой помнят в веках и тысячелетиях, Любви, которая жизнь наполняет великим смыслом.
Он мечтал о ней, он желал её и судьба пошла ему навстречу. Так бывает…
2.3. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
В роду Доу, небогатом и ничем особо не отличившемся до тех пор роду аграриев, в семействе Абель, родилась девочка, которую назвали Тиана – по имени прекрасного и редкого горного цветка. Она и росла, как цветок, не зная, что такое злоба, ненависть или зависть. Прелестное светловолосое существо было наполнено таким ярким внутренним светом, что его замечали все, кто когда-либо встречал на своём пути это чудо. Казалось, что внутри неё горит чудесная лампа, излучающая наружу волны любви, радости и доброты. И это не было простой видимостью или метафорой. Многие, кто знал её, рассказывали, что они сами бывали свидетелями, как крошка Тиана, взяв в руки, найденного ею, случайно раненого или больного зверька, лишь чуть приласкав его, через короткое время отпускала уже совершенно здоровое животное. Это было так похоже на чудо, да это и было настоящим чудом! И потому слух о ней и о её удивительных способностях разнёсся быстро и далеко за пределы её родного провинциального городка. Каким-то образом слух тот дошёл и до родового гнезда клана Мэнси, где счастливо и беззаботно коротал свои деньки наш герой – Эддам Мэнси-Хэд.
И кто-то сказал бы здесь: да, это – судьба! И, возможно, он был бы прав…
Эддам к тому времени уже успел закончить обучение в «Академии управления» и успешно служил префектом в соседнем округе. При этом он совершенно не изнурял себя чрезмерной работой, а проще сказать, не соизволил вообще напрягаться. Ведь он был представителем элиты, «золотой молодёжи», которая есть всегда и везде, где живут хайтэски! А кто-то когда-нибудь видел этих, из «золотых», утомлёнными?
Правда, он был иным. Он оказался счастливым обладателем великолепной головы с отличной и работоспособной начинкой и потому сумел организовать свою службу в префектуре так, что она, теперь функционировала, как отлаженный механизм, не давая сбоев или каких-либо поводов для начальственных проверок.
Задачу эту Эддам решил просто: часть выделяемых семьёй денег он тратил на регулярные и щедрые поощрения своих успешных, всегда и всё успевающих сотрудников. А надо сказать, что других (глупых и ленивых) Эддам принципиально не держал. Он никогда не жадничал и, вероятно, вообще не знал этого отталкивающего чувства: никто из его многочисленных завистников и недоброжелателей не могли его в этом обвинить. Щедрость его и удивляла, и одновременно дисциплинировала подчинённых, заставляя их держаться за своё место и дорожить драгоценным расположением щедрого шефа.
Сам он ежедневно с раннего утра появлялся на службе, но лишь на недолгое время и каждый раз только лишь для того, чтобы внимательно ознакомиться с вновь прибывшими циркулярами из центра и обойти с распоряжениями всех своих исполнителей. Всё же остальное время он считал бессмысленно потерянным, если оно не было занято поисками новых знакомств, романов и впечатлений. В кругу молодых столичных оболтусов и разношерстых не обременённых следами морали леди, непрестанно ищущих острых ощущений, он прославился, как неутомимый любовник и щедрый, до изумления, друг. Здесь его все знали под именем – Золотой Эд.
Когда молва об удивительной красавице, обладающей ещё и необыкновенной духовностью, из рода Доу дошла до Эддама, он вначале не придал этому большого значения – мало ли чего болтают досужие языки. Но повторяющиеся вновь и вновь слухи об удивительной неординарности, особенно если они повторяются, как главная новость каждой недели, не могут не заинтриговать даже самого твердолобого скептика…
И однажды Эддам поддался им.
Терзаемый любопытством и тайной надеждой, он отправился в путь, стремясь найти там то, что так долго и безуспешно искал.
* * *
Это был прекрасный день, день сладкой поры пробуждения садов. Воздух был напоен волшебными ароматами, и что-то, как будто, нашептывало на ухо Эддаму: чудо! Тебя ждёт чудо! Неожиданно для себя он вдруг занервничал и разволновался, совсем как малоопытный юнец накануне своего первого свидания. И мысли, обычно послушные его воле, сбивчиво заметались-заискрили во вдруг закружившейся голове. Предчувствие необыкновенного, такое удивительно реальное и осязаемое, внезапно заполнило его, и, покалывая иголочками в кончики пальцев, заставило завибрировать какие-то тайные и глубокие струны, неожиданно зазвеневшие внутри ошеломлённого тела.
Струны эти пели, как птицы весной, и песня их была о любви.
Почти бегом добрался Эддам до своей стоянки, где дожидался его слайдер, презентованный ему семьей за успешное окончание Академии. Слайдер мог и скользить над поверхностью дороги – это и безопаснее и менее энергозатратно, и лететь, как птица, когда нет дорог, нет времени или владелец не стеснён в средствах. Вот и Эддам торопливо забрался в свою проверенную леталку и, дрожащими от возбуждения руками, запустил двигатель. Привычно и быстро проделав все необходимые в таких случаях процедуры, проведя привязку своей позиции, он проверил по ожившим датчикам исправность машины и вложил в бортовой «навигатор» предстоящий маршрут. Затем, как делал это каждый раз перед взлётом, Эддам попросил у Высокого неба удачи, и только тогда стремительно, словно огромная сильная птица, взлетел и растворился в зеленовато-бирюзовой бескрайности неба.
Вскоре форсажный вой двигателя сменился негромким, размеренным рокотом, и небо Эдема, качнув при вираже слайдера крыльями горизонта, мягко и ласково поглотило Эддама и его слайдер. Оно по-матерински приняло его в свои ласковые объятья, и волна искрящейся радости до краёв заполнила его. Это происходило с ним каждый раз при взлёте, и каждый раз одна и та же мысль приходила к Эддаму: вот так, наверное, должна чувствовать себя чистая Душа, возвращаясь назад, в объятия к Богу. Почему-то здесь, в бездонности небес, ему всегда было так спокойно, радостно и светло на душе, что ничего другого уже не виделось, не мечталось и не желалось… Но только не сегодня!
Через пару часов полёта, судя по докладу «навигатора», он достиг нужного места. Внизу виднелись немногочисленные строения с несомненными признаками осмысленного планирования – это и был небольшой окружной городок Доум, в котором проживала та, о которой он, «золотой Эд - познавший всё», думал все эти последние дни.
Оставив свою машину на общественной парковочной площадке, Эддам отправился побродить по городу. Ему необходимо было разузнать побольше о ней, тщательнее обдумать ситуацию и выбрать какой-то достойный способ увидеть красавицу. И, может быть, если представится случай, познакомиться с ней.
Прогуливаясь по улицам и паркам Доума, Эддам прокручивал у себя в голове один за другим различные возможные варианты предстоящего знакомства. Способов придумывалось не один десяток, но ни один из них, почему-то, не нравился ему. Все они казались ему и банальными, и недостойными, и даже глуповатыми. Да ещё это странное, выбивающее из колеи, предчувствие чуда никак не покидало его. Оно колокольчиком побрякивало где-то внутри, будоражило кровь, и сильно отвлекало и без того его растрёпанные мысли и чувства. Час проходил за часом, а решения всё не было. Когда Эддам уже начал раздражаться от своей неуверенности и нерешительности, он вдруг понял, что и не требуется прилагать никаких особенных усилий! Нужно просто стоять на её пути и ожидать. Нужно дать ей увидеть себя и самому разглядеть её.
А там… Там Бог и судьба - распорядятся…
* * *
И вот пришел тот миг, когда он увидел её. Это был вечер весеннего дня, тридцатой весны Эддама, вечер разделивший всю его жизнь на две разные и неравноценные части. В первой, которую он уже покинул, остался один Эддам, со всеми его достоинствами и недостатками, с мировоззрением «золотого Эда», с уверенностью в своей избранности и особенности, а здесь, в другой, будущей и неведомой, его ожидало то, что всё меняет. Меняет и самого носителя этого чуда, и всё его восприятие мира, и даже всех тех, с кем он общается.
Случилось это неподалёку от её дома, в изумрудном сумраке местного городского парка, окружавшего декоративный пруд Доума. Он увидел её, а она – его, и мир в эту же секунду качнулся, зазвенев всеми своими листочками и веточками, и вдруг он застыл в изумлении! Им показалось, что всё вокруг затаило дыхание, а Музыка Высших Сфер зазвучала-загремела в их очарованных Душах, и взлетели они высоко под облака вместе с торжествующими аккордами!
Она, юная и сияющая, словно утренняя заря, увидев его, потерялась в бурном потоке неведомых ранее чувств. Она растворилась, как хрупкая снежинка в огне его глаз. Невинная Душа её потянулась к нему, не в силах сопротивляться и он в этот же миг это почувствовал и понял - всё! Всё!! Это то, о чём он мечтал все эти годы! Это – она, та единственная, и другой никакой никогда уже не будет в его жизни. В душе его разгоралась и набирала силу, словно лесной пожар, чудная музыка любви, а в сердце в тот же миг… вспыхнул погребальный костёр! Костёр по потерянной навеки свободе…
Был тихий, пропитанный ароматами просыпающихся садов, вечер.
Он и она, она и он, и больше никого и ничего во всей безграничной необъятности молодой Вселенной. И ещё вокруг бушевала та вечная сила, которая творит подвиги храбрости и безумства, благородства и самоотречения, непреодолимая и чудесная, которая нашла их и толкнула друг к другу. И они шагнули навстречу Судьбе: он одними губами прошептал ей: «Эддам…», а она в ответ – Тиана… Он неслышно прошептал: «Навсегда», и она, чуть слышно ответила: «Да…»
И не было пары счастливее их на всём прекрасном Ипе.
Но была одна существенная проблема: девочка ещё не достигла возраста материнства, и требовалось подождать пару лет. Ах, время, время – как удивительно оно и непостоянно! То оно летит, как комета, и невозможно отличить часов от секунд, то тащится, как старый и больной хэмпер на родовое кладбище.
Теперь им предстояло ожидать, ожидать и ожидать… Раз в несколько дней он прилетал к ней, чтобы один короткий вечер ходить рука об руку с ней, вдыхать аромат её волос, и мечтать о будущем. Гуляя по улицам и паркам, они представляли, как наступит то время, когда они смогут объявить о своём союзе, когда у них будет свой дом и бесконечная череда вечеров и ночей, наполненных любовью и счастьем. Он ненасытно и почти неотрывно глядел на неё, с горечью понимая: вот, час-два и опять придет грустная пора расставания. И опять её придётся утешать, притворяясь мудрым и спокойным, изо всех сил скрывая, что и ему, ох, как непросто. Он с жадностью, словно бы впрок, вдыхал её аромат, сжимал её руки в своих, и верил, всей душой верил: скоро! Скоро они будут вместе. Навсегда. Это придавало ему силы терпеть, ждать и мечтать.
Однако Эддам, даже став горячим адептом любви, не перестал быть «Золотым Эдом». Он не смог перемениться и жил привычной прежней жизнью, жизнью свободного молодого мужчины в свободной от морали стране. Только теперь эта жизнь не была уже столь безмятежной и приятной. Она уже не доставляла ему прежних радостей и казалась ему ущербной, неполной и убогой. Он часто и некстати задумывался, грустил и мечтал о ней. Он искренно верил, что они поженятся, станут мужем и женой, они счастливо проживут тысячу лет и умрут в один день. А дети – сладкие плоды их любви, оплакивая, похоронят их в огне одного большого прощального костра… И тогда Души их вместе, рука об руку, поднимутся туда, ввысь - к Богу, и вместе падут перед ним на колени, чтобы благодарить Его за счастье, которое Великий Отец им дал!
Только время и Высокий Сенат решили иначе.
2.4. ВЫСОКОЕ РЕШЕНИЕ
Огромный зал Сената республики был полон, о чём говорила освещённость всех без исключения рабочих мест-капсул сенаторов. Это случалось довольно редко, и только в тех случаях, когда на повестке стояли вопросы, касавшиеся интересов всех, в чьих руках сосредоточена была власть и экономика Хайтэ. Разноцветность освещения прозрачных капсул говорила о неоднозначности отношения к докладу слушавших сенаторов. Кто-то возражал, был не согласен и потому включил в своей кабинке красный цвет – цвет опасности, другие одобряли и их капсулы светились мягкими голубыми и зелёными тонами. Те, кто пытались вмешаться и сделать какое-либо заявление, мигали оранжевым.
Докладчик - руководитель Сената Хайтэ, носивший титул «Голос Сената», не обращая никакого внимания на возражавших с места и требовавших слова, продолжал накалённым голосом:
- Таким образом, подводя итог сказанному, позвольте мне, досточтимые сенаторы, резюмировать складывающуюся у нас ситуацию:
1. неизбежно надвигается эпоха жестокого противостояния и небывалой конкуренции между всеми расами Избранной планеты;
2. реальных и действенных вариантов выхода из предстоящего нам кризиса в настоящий момент не просматривается. Желаемое массовое переселение на другие планеты оказалось невозможным по многим указанным здесь причинам, и сдержать чрезмерный рост населения планеты не удаётся;
3. в сложившейся ситуации распри внутри нашего народа являются недопустимой глупостью или прямым идиотизмом! Здесь можете думать, как хотите, но одно могу вам сказать: это вернейший путь к полному и безвозвратному поражению расы!
После этих слов Голос Сената внимательно оглядел зал, оценивая степень накалённости зала. А зал, понимая, что впереди главное, притих. Красных возражающих и оранжевых реплик почти не осталось, и докладчик уже спокойно продолжал:
- И теперь мы с вами должны принять правильное решение! Принять, отбросив групповые, личные и все прочие интересы, противоречащие общим интересам выживания хайтэсков как расы. Решение это, возможно, важнейшее за всю историю Сената. Решение, принятое здесь и сейчас, должно нам обеспечить следующее:
- монолитность и единство нации;
- мобилизацию всех сил для достижения требуемых результатов;
- выработку тактики и стратегии выживания.
Он опять замолчал, внимательно изучая реакцию зала. Убедившись, что желающих высказаться или что-либо возразить не находится, Голос Сената, откашлявшись, объявил:
- Если уважаемые сенаторы согласны с доводами, и мне позволит господин Президент, то кое-какие наработки Комитет стратегических исследований готов сейчас доложить. Господин председатель Комитета, прошу Вас…
Одна из ближних капсул первого ряда осветилась молочно-белым. Внутри неё находился высокий и очень худой хайтэск с жесткими и, как будто не живыми, чертами лица. Голосом очень подходящим к этому облику, он заскрипел:
- Господа сенаторы, господин Президент, ситуация экстремальная и меры должны быть не менее решительны и адекватны. Теперь по порядку.
По первому пункту: старейшины и руководители родов должны прийти к некоторым соглашениям, которые ограничат их права и свободы, но обеспечат выживание нации. Отныне и до разрешения кризиса личные амбиции и клановые интересы придётся забыть – это не обсуждается. Сенат Хайтэ определит, а господин Президент утвердит строгие границы дозволенного.
Далее. Господин Президент, Вы выбраны Высоким Сенатом год назад. Срок Вашего президентства будет длиться, по закону, ещё девять лет. За этот срок два противостоящих блока, возглавляемых родами Мэнси и Кайнлосс должны примириться полностью и безо всяких условий. В противном случае предлагаю принять решение, по которому их представителям будет запрещено участвовать в управлении государством и пребывать во властных структурах сроком на тысячу лет. Для закрепления союза родов Мэнси и Кайнлосс, предлагаем упрочить его несколькими браками между лучшими представителями названных родов.
Глава одной из новообразованных семей, имя которого назовёт в своё время Сенат, должен через два-три года стать популярным сенатором, ещё через пять-шесть лет он займёт место руководителя Сената, и когда придёт время, мы приведём его на высшую должность государства - он займёт место Президента Хайтэ. Это будет контролируемый президент, который будет управлять страной во благо народа и во славу разума хайтэсков. Это по первому вопросу.
Второе. Сейчас я провозглашу очень трудно давшееся нам, но неизбежное условие выживания народа Хайтэ. Отныне и до особого указа Президента Хайтэ, подтверждённого Высоким Сенатом, все достаточно значимые сферы бизнеса и производства, а также банки и фирмы… – повисла тягостная пауза, и, наконец, решившись, докладчик произнёс, – должны быть полностью национализированы государством, Республикой Хайтэ!
Рёв вспыхнувшего огненно-красным зала, накрыл волной последние звуки речи. Каждый из сидящих в зале сенаторов имел свой бизнес в той или иной отрасли, и никто из них не желал ничего терять. Ни при каких обстоятельствах. Такого жестокого и коварного удара в самое чувствительное место никто из них и не ожидал, поэтому шум возмущения в зале был вполне сравним с ураганом: рёв волнами перекатывался от стены к стене, и могло показаться, что все здесь сошли с ума. Даже Президент, прекрасно осведомленный о содержании доклада, развёл руками, старательно делая при этом вид, что и он сильно удивлён и раздосадован.
Время шло, а гвалт в зале не унимался. Он гулял по залу вдоль и поперёк, а фейерверки из красных и оранжевых огней создавали ощущение опасности и тревоги. Председатель «Комитета стратегических исследований», коварно вбросивший этакую «бомбу», видимо, намеревался ещё что-то добавить. Он требовал слова, продолжая освещать свою капсулу молочно-белым. А Голос Сената, предвидя такое развитие событий, спокойно сидя в своём кресле, ожидал окончания бури. Он сидел откинувшись, слегка полуприкрыв тяжелыми веками глаза, и со стороны даже казалось, что он засыпает. Только те, кто были неподалёку от него, видели его зажатые до белого свечения кулаки и дёргающиеся желваки.
Наконец крики стали понемногу затихать, и мало-помалу в зале наступила относительная тишина. Дождавшись этого, тяжело поднялся со своего места глава Сената. Он был уже очень стар, он был мудр и очень толст. И хотя избыточный вес и преклонный возраст тяготили его, но огонь в нём ещё не погас. Голос его сохранял металл и мощь, и воля была железной. Неожиданно подняв руки со сжатыми кулаками вверх и на пределе сил, он страшно прокричал в зал:
- Выхода другого нет! Нет другого пути для спасения народа! Вашего народа!! Все материальные и финансовые ресурсы народа будут переданы в распоряжение Комитета национального спасения. И в этот Комитет придут представители всех без исключения родов, и вы будете знать о его расходах всё, до последней монеты!
Гигантские средства понадобятся нам для ускорения освоения планет и переселения хайтэсков. Вы ведь хотите, чтобы ваши дети и внуки выжили, если нашему Ипу будет уготована печальная и горькая судьба? Кто этого не хочет? Пусть он встанет и скажет. Здесь и сейчас! И мы не возьмём у него ничего! И пусть он сам спасает себя и свою семью! – слова его гремели, а тишина в зале наступила такая, что показалось, будто все присутствующие оглохли и онемели.
- И ещё, – уже спокойнее сказал он, - мы надеемся, что сумеем подготовить и создать в нужный срок «Оружие чистой защиты». Есть такой проект. И это также потребует серьёзных вложений… - Голос Сената закашлялся и замолчал на какое-то время, справляясь с одышкой и внезапным утомлением.
- Стар стал – подумал он про себя – пора уж на покой. А вслух добавил:
- Есть ли среди нас такие, кто против сказанного здесь и сейчас?.. – Произнеся это уже совсем спокойно, он замолчал и внимательно оглядел зал: капсулы светились желтоватым светом. Наступила тяжёлая, не нарушаемая ни одним звуком пауза. Все присутствующие в зале сенаторы были потрясены внезапностью и неотвратимостью свалившейся на них беды. Они, конечно же, понимали и остроту ситуации, и правоту выступавших. Осознавать-то они все осознавали и неизбежность принятия такого решения, и его справедливость, только это никак не облегчало их страданий: своё – это своё, и расставаться с ним всегда трудно…
- Вижу, что возражающих нет. Хорошо! Спасибо за внимание… - Голос Сената закончил свою речь, поклонился в зал и уселся на своё место.
А Глава «Комитета стратегических исследований» продолжил:
- И, теперь, третье: стратегия и тактика республики. Можно иметь большое превосходство и никогда не суметь реализовать его. Можно не иметь никакого превосходства и даже уступать противнику по каким-то позициям, но победить его. Победить за счёт верного мышления, правильного выбора первоочередности целей и их своевременного достижения…
2.5. ЧЁРНАЯ ВОЛНА
Вот и пришло время Эддама, время утвердить свой статус и доказать полезность роду своему, время отринуть всё, что может помешать его миссии. Пришёл, этот страшный миг - отказаться от самого личного и самого важного, миг, который приказывает отринуть мечты, перечеркнуть любовь и вырвать её из своего сердца. Даже если придётся при этом сердце порвать.
В день завершения сбора второго урожая, старейшины рода Мэнси призвали Эддама к себе на Совет рода, несказанно удивив его своим вниманием. Там, в древних покоях, в тиши вековых стен, они объявили решение рода, которым предписывалось ему, Эддаму Мэнси-Хэд: выбрать невесту себе из рода Кайнлосс. Это было больше, чем приказ - это было решение рода! И это решение родового Совета, направленное во благо рода не обсуждалось никогда. Ничего невозможно было изменить…
Несчастный Эддам, не веря своим ушам, замер. Он стоял онемевший, оглушенный и смотрел на них, произнесших ему приговор, а жуткий барабанный бой, исходящий откуда-то из-под ног от самых подошв, сотрясал его колени, бёдра, живот и плечи. Сначала, поражённый внезапным и ужасным поворотом судьбы, он ничего этого не замечал. А затем, вдруг обнаружив эти вибрации и грохот в окружающем пространстве, он сильно удивился и стал осматриваться по сторонам, стараясь понять, почему никого здесь не беспокоят этот странный шум и тряска. А шум всё нарастал и нарастал, он поднимался от колен к груди, к голове и выше, туда, где Душа приближается к Богу.
И он понял, что это так грохочет. Это его мир гибнет и рушится! Тот мир, который жил внутри него, и который он, несчастный, считал только своим. И вот этот мир рассыпался! Он грохотал вокруг Эддама, похоронив под своими развалинами все его надежды на тысячелетнее счастье, на грядущий где-то впереди костёр любви и смерти, в котором он хотел бы сгореть вместе с той, кого выбрал! Мир, выстроенный им и уже лелеемый в мечтах, безвозвратно и окончательно погибал у него на глазах, а вместе с ним, казалось ему, гибла и вся его, едва начавшаяся, жизнь!
* * *
Он никак не мог после вспомнить, как ушёл с Совета, как шёл по улицам Бэбилонга, где был в тот день и что делал. Вчерашний счастливчик, не знавший горя и несчастий, не ведавший трудностей и неудач, он, Золотой Эд, в один день надломился и как будто состарился на пятьдесят лет. Он похудел, осунулся и стал даже как-то меньше ростом. Куда же подевался тот красавец-гигант, притягивавший взгляды в любой толпе? Куда исчез тот неповторимый разворот плеч, та гордая посадка головы и выражение лица, не позволяющие сомневаться, что перед ними юный и всемогущий бог?
Настоящее горе, то, о котором он знал только понаслышке, пришло к нему огромной чёрной волной до небес. И эта чёрная волна накрыла его и понесла, понесла: небо стало каким-то другим, и вода, и воздух, даже тяготение вдруг удесятерилось. Другим стало всё, просто весь окружающий мир!
Бедный Эддам, никогда не знавший этой стихии и не имевший навыков выживания в ней, начал захлёбываться и тонуть. Он уже решил для себя, что это страшное – приговор ему! Приговор, произнесённый Судьбой. И никак не оспорить его – он окончателен! Ведь Судьба - главный судья и нет инстанции выше. Никто не в силах отменить её приговор…
Он был очень молод, а оттого скор в решениях. И решил он тогда, что уже никогда не вернётся к нему радость ощущения жизни и безумное счастье полёта, не познает он больше сладости вдоха хрустального воздуха и сладости новых встреч, не вернутся уже сказочные полотна небес на восходах и закатах. Никогда! Всё это отныне закрыто для него. Такие простые и незаметные прежде маленькие радости жизни, и какие же они важные и незаменимые, когда их лишаешься…
И стал он думать о смерти. О смерти, как о состоянии тела.
* * *
Тиане Эддам не стал ничего сообщать, он смертельно боялся за неё, ведь она такая маленькая, хрупкая и слабая. И полететь в Доум он не мог. Ведь только раз, взглянув ему в глаза, она бы сразу всё поняла. А он любил её больше всего на свете, любил гораздо больше своей пропащей жизни и не мог рисковать.
Настали трудные времена. Несчастный, одинокий Эддам безумно тосковал о любимой. Каждый миг и каждую секунду своей, потерявшей смысл, жизни, где бы он не находился, что бы не делал, он оплакивал тяжкую утрату внутри серой комнаты, вдоль стен которой расставлены-разбросаны были воспоминания о ней. Это было как болезнь. Открывая утром глаза, и даже ещё раньше – приходя в себя от тяжких снов, где каждый раз он сбивчиво и косноязыко пытался объяснить ей случившееся, где снова и снова он пытался как то примириться с пришедшей бедой. Лёжа с закрытыми, полными влаги глазами, он продолжал нескончаемый и горький монолог. Он пытался объяснить случившееся, пытался, но не мог… и бессмертная Душа его, не желающая принимать жестокую действительность, металась и билась, как птица, о клетку груди, стремясь туда, к своей половине, к той её части, без которой счастливой она не сможет быть никогда.
Он измучился и изнемог под своей неподъёмной ношей, но это была его ноша, и только он сам должен был тащить её. Он перестал ходить на службу, сказавшись больным. И это было правдой. Он вскоре перестал есть и спать, потому что не мог и не хотел. Просто потому что ему расхотелось жить. Все дни он проводил в неподвижности на берегу заброшенного заросшего городского пруда, упиваясь неведомым ему ранее горько-солёным коктейлем чувств из горя и одиночества. В этом состоянии он находился так долго, что потерял счёт дням.
Было так до тех пор, пока однажды вечером планета вдруг не качнулась под его ногами… и он рухнул на берег того заброшенного всеми пруда. В этом затерянном уголке парка, где всё напоминало ему о дне их первой встречи в её родном Доуме, здесь, в зелёном и влажном сумраке к нему впервые постучалась смерть. А он ей был бы даже рад…
Обессиленный и измождённый, смертельно уставший от тоски, горя и одиночества, он завалился вдруг спиной на траву и затылком в воду. В темнеющем сознании его промелькнула сладкая и пугающая мысль – умираю...
* * *
Здесь Эддама и нашли на следующий день. Нашли и доставили в окружной госпиталь, где с трудом вытащили его из того убежища, куда он спрятался от безжалостного и жестокого мира. Очнулся он в незнакомом месте с белыми холодными стенами, разбитым и слабым, опутанным проводами и трубками.
На третий день ему повезло – пришёл пожилой и мудрый доктор. И с того дня уже никто больше не пытался лечить его тело иглами и микстурами. В долгих беседах под звёздным небом доктор лечил больную душу Эддама и тот стал постепенно возвращаться в мир, вспоминая, что в нём есть и другая сторона, даваемая нам иногда, как компенсация за перенесенные испытания или как приз за верное понимание правил божественной игры под названием – мир.
Вернулся он другим. В госпиталь привезли раздавленного мотылька, столкнувшегося с жестокой машиной жизни, а возвращался в мир принявший решение, уверенный в себе и отбросивший сомнения, истинный Мэнси. И этот новый Мэнси принял жесткое решение: для рода и республики он выполнит всё, что от него потребуется. Но свой драгоценный цветок и свою любовь он сохранит любой ценой и сделает так, чтобы его Тиана была счастлива в этой жизни.
2.6. В ПОИСКАХ СУДЬБЫ
Год на Избранной планете делился на три приблизительно одинаковых части. Новый год здесь наступал с началом сезона первого урожая, который в некоторых мирах хайтэсков называют весной. Следом за ним приходил сезон второго урожая – уже других плодов, овощей и фруктов, и завершался год временем отдыха полей. Зимы, как таковой, Ип не знал. В этот период свою пищу все живущие на Ипе получали с бесчисленных деревьев и кустов. Что-то добывалось в акваториях её морей, что-то с плантаций или в степях, с колосящихся трав и потаенных грибниц. Отец Великий хорошо позаботился о чадах своих.
Для создания семьи с представительницей рода Кайнлосс, Эддаму был отпущен короткий и конкретный срок: время отдыха полей и сезон первого урожая. К началу сезона второго урожая он обязан был найти избранницу.
Раз так хочет род – так тому и быть! И Эддам отправился в своё путешествие. Он был не одинок в этой миссии. Ещё десяток женихов клана Мэнси и десяток претендентов клана Кайнлосс, с такой же миссией двинулись по дорогам Ипа, исполняя предписанное, в поисках будущих жён. Все они знали условия задачи, и были оповещены о цели и причинах своей миссии. Все знали о том, что кто-то из них вскоре может стать Президентом республики Хайтэ, и, конечно же, каждый из них желал этого.
И Эддам исключением не был. Только одно мешало ему: сердце его было занято. Здесь жил его драгоценный цветок и ничему другому места там не находилось. Он переезжал из одного города в другой, из одних поселений в следующие, ходил и смотрел, смотрел и переезжал дальше. Но ни одна из местных красавиц не смогла проникнуть в сердце его, ни одна не могла сравниться с его Тианой. Все они безнадежно блекли в лучах воспоминаний о ней. А образ любимой успешно сопротивлялся безжалостному времени, никак не мерк и не тускнел в сознании Эддама. Мало того, каждую ночь под утро, он возвращался, снова и снова вытесняя впечатления прожитого дня, отвергая всякие компромиссы, не принимая действительности и свергая претенденток, пытавшихся занять пьедестал.
Невесты клана Кайнлосс всё знали об этом гиганте-красавце из рода Мэнси, о нём, Золотом Эде. Они ждали и желали его. Его и особенно то будущее, которое он мог бы им дать и потому они готовы были на всё, чтобы стать его избранницей. Они проникали в номера гостиниц, где он останавливался. Присаживались без приглашения к его столу, когда он обедал. Они стремились проникнуть в его постель, и оттуда - в его сердце. Но сердце его, в отличие от постели, пока что было недоступно никому из них.
Было их великое множество, разные: красивые и не очень, умные и не слишком, эгоистичные и добродушные. Только он их никогда не запоминал, не задерживались они в его памяти и сознании. Покидая его постель, они тут же покидали и память его. И так было всегда.
Но однажды, как-то раз, появилась одна, которую он всё-таки заметил. Это была очень привлекательная и рослая, ему под стать, рыжеволосая девица. Ему показалось, что он встречал её уже не раз. В разных городах и поселениях, на званых вечеринках и в ресторанах. Всегда в отдалении, всегда на втором плане и неброско одетая, но при этом неизменно привлекавшая к себе взгляды своей фактурой и природной статью. И всякий раз он замечал её удивительные, завораживающие изумрудные глаза.
Весь вид её выражал ожидание, смирение и покорность судьбе. Только по лицу её иногда пробегали сполохи тщательно скрываемых чувств. Иногда, когда он, в очередной раз, скользнув по ней взглядом, равнодушно отворачивался, на лице незнакомки, сменяя друг друга, метались такие разные и сильные чувства: страсть, нетерпение, досада и надежда…
Досада и злость на него за его чёрствость и холодность, за его невнимание к ней, за его равнодушие и пренебрежение, а надежда – потому что она, вероятно, и впрямь любила его. Но сказывался характер и гордость: она никогда не подходила к нему, как другие, и ни разу не заговорила с ним. Она терпеливо ждала своего часа, и однажды он пришёл…
* * *
Это была захудалая гостиница в удалённом горном анклаве, в поселении, где проживали только торговцы-хайтэски, строившие свой бизнес на торговле с горанами. Посёлок, с давних времён, назывался с простой непосредственностью – «Широкая глотка». Всё поселение состояло из пары десятков домов, похожих один на другой, и примерно такого же количества складов-ангаров, сосредоточенных в той части посёлка, которой посёлок подходил к громадному обрыву плоскогорного плато. Плато с древнейших времён облюбовали для жительства гораны – дальние родственники хайтэсков. Здесь в живописных ущельях и сообщающихся системах пещер располагались их анклавы – районы для проживания и работы. Неподалёку от посёлка и складов, в отвесной скальной стене обрыва виднелся вход в анклав, выполненный в виде огромной эллипсной арки, перекрываемой стальными воротами из вертикальных выпуклых пластин.
Каким ветром сюда занесло Эддама – неизвестно. Может, он взял таким образом себе отпуск в своём вояже по чужим городам, гостиницам и ложам, может быть, существовали какие-то другие причины, но здесь, в этой дыре, его явно никто не ждал. И одиночество его было бы безальтернативным и полным, если бы в этой же провинциальной двухэтажной гостинице четвёртого класса и в том же коридоре не поселилась она - прекрасная и загадочная незнакомка, так долго и ненавязчиво сопутствующая ему.
В этот дождливый и удивительно тоскливый вечер мир опять покачнулся. Восстановившееся, казалось бы, чувство уверенности в себе, в своём будущем, в том, что скоро придёт завтрашний день, который обязательно будет лучше, убеждённость в успешности и целесообразности жизни – всё это внезапно покинуло Эддама. Ему вдруг показалось, что чернеющее за окном, в бесконечных мокрых и тяжелых тучах небо, глубоко и лично враждебно ему. Что оно с необъяснимой злобой навалилось всей своей непомерной огромностью и свинцовостью на его плечи и спину, и теперь старается смять-раздавить его. И тут же жуткое, словно зубная сверлящая боль, одиночество, разом объединившись с обессиливающей депрессией, как бешенные раптэры, вцепились в затосковавшую душу Эддама. Не в силах усидеть на месте и переносить эти муки, в сужающихся на глазах стенах гостиничного номера, он поспешно, почти бегом, спустился на первый этаж, где располагался небольшой неухоженный и очень неуютный бар.
2.7. ВЫБОР СДЕЛАН
Бар был пуст, пугающе и безнадежно пуст, если не считать её. Так же, как пуста была и её комната. Такой же пустой и бессмысленной стала бы её кочевая жизнь, если бы её мучительница-любовь окончательно покинула её. А надежда – её парус и спасательный круг - уже почти оставила Эву. То бескорыстное и искреннее чувство к нему, кто занимал все её мысли и чувства, не встречая отклика, как цветок без внимания и ухода, блекло и увядало прямо на глазах. Он, хоть и заметил её – она это видела, но ни разу до сих пор не пытался заговорить с ней или хотя бы просто поприветствовать её. И теперь она с горечью осознавала: всё, что она делала, оказалось – впустую.
И сейчас, в который раз, она решала эту проклятую и непосильную задачу. Простую как будто задачку, где все «неизвестные» вполне известны. И решение-то здесь могло быть только одно, и оно было, увы, неизбежным! Оставить несбывшиеся надежды, оставить мечты и возвращаться домой. И вот, в который раз, она оттягивала принятие этого страшного решения. Как же тяжело убивать своими руками то, что ты ценишь в своей жизни более всего. Только огонёк надежды, малюсенький и чуть живой, ещё теплился в глубине её души. И была эта крохотная надежда только на чудо…
* * *
Внезапно и резко отворились двери бара, и вошёл он.
- Он! Он! Он! – быстро-быстро застучало-заколотилось её сердце.
А он вошёл, скорее, вбежал, будто гнались за ним. Остановился возле стойки пустого и неуютного бара. Огляделся и замер: только одна она, в этом небольшом унылом полутёмном помещении. Она и, уже забывший о веселье и впавший в старческую прострацию, бар-автомат.
Заказал он самое дорогое из того, что было в этом убогом заведении. Забрав выскочивший в оконце стакан со странным содержимым, он прошёл в самый тёмный угол зала и присел в кресло. Ещё раз оглядел зал, пытаясь представить, каким он был во времена своей молодости, затем отпил и сразу почувствовал, как горячая волна прошлась внутри по телу и стала подниматься выше и выше. Напиток оказался превосходного качества, хотя и со странноватым привкусом. Будто оттягивая момент принятия решения, он углубился в ощущения от напитка: определённо изысканный вкус! Местные травы? Или грибы? На какое-то время он, казалось, забыл о ней…
А она, гордая сильная влюблённая женщина, столько ждала этого мига, так мечтала об этой встрече, но её всё не было и не было. Она разучилась уже верить в свою удачу. Ночами молила Бога и судьбу, молила о чуде. И вот оно, это чудо! В тот момент, когда он стремительно вошёл, лишь взглянув в его лицо и заглянув дальше, в глубину его глаз, она чуть не закричала… Это оно! Это её мгновение! Либо сейчас, либо уже никогда!
В его глазах, когда-то ясных и безмятежных, глазах юного бога, которому всё подвластно и доступно всё, сейчас тёмной птицей метались отчаяние и страх. И ещё смертная тоска, замешанная на боли и одиночестве, как приговор судьбы. Бедный Эддам, он ослаб и силы оставили его, был теперь совсем как ребёнок: так же открыт и так же искал чьей-то поддержки и тёплого плеча. И она, понимая это, долгим и ласковым взглядом поглядела на него, как бы протянув ему руку помощи, а затем отвернулась к окну, за которым притаилась непроглядная и ненастная ночь.
Двое на острове, в полумраке бытия! А кругом обволакивающая пустота и никого в этом мире, рождённом только сейчас и только для них. Из звуков лишь чуть слышный, глухой шум негодующего ветра за окном, и напряжённое звенящее молчание. Она всё смотрела и смотрела в чёрное окно со своим отражением, ничего не видя там, а внутри у неё вибрировало и дрожало, как в храмовом инструменте после сильного и торжественного аккорда.
Одолев первый стакан, и почувствовав, как чёрная волна отступает, Эддам поднялся и направился за следующей порцией. Однако, постояв возле стойки бара, так ничего и не взяв, нерешительно повернулся к незнакомке и даже сделал попытку улыбнуться ей, надеясь, что она видит его отражение в окне. Но ничего не произошло: или она не видела его, или предоставила ему возможность инициативы. Наконец решившись, он подошёл к её столику, остановился и замер, ожидая приглашения. И существующий этикет так предписывал, и он привык быть всегда востребованным и желанным. Да и ситуация была вполне прозрачна.
Но она, наслаждаясь моментом и боясь взглядом или голосом обнаружить своё торжество, молчала. Молчала и ждала, как будто о чём-то задумавшись, при этом неотрывно глядя невидящими глазами в агатовое непроглядное окно.
Наконец, справившись с эмоциями, она перевела взгляд на него и вопросительно заглянула ему в глаза. Она молча спрашивала: с чем пришёл, Эддам?
Глаза в глаза! Без лукавства и игры, безмолвно и открыто. Его глаза сказали ей: я люблю другую, но ты станешь моей женой, и мы проживём долгую жизнь, родим много детей, и я буду… уважать тебя всегда. И она ему ответила взглядом: знаю, верю и люблю!
А вслух произнесла: «Я – Эва Кайнлосс. Присаживайся, Эддам».
* * *
Потом были несколько лет безмятежного счастья Эвы, нарушаемого лишь иногда периодами депрессии Эддама. В такие дни и ночи он молчал или коротко и неохотно отвечал на вопросы, а глаза его были темны и переполнены печалью. Эва, конечно же, знала историю его любви. Она всё понимала и никогда не пыталась непрошенной гостей лезть в его душу. Случалось это не столь часто, чтобы могло слишком уж беспокоить её. Главное, что она всегда верила в его разум и волю, и ещё она знала: та, кто может всё испортить, далеко.
А жизнь текла своим чередом: рождались их дети, Эддам быстро рос по службе и успешно продвигался к намеченной цели. Как, впрочем, и многие другие претенденты в этой уникальной гонке. И мир казался счастливой Эве устойчивым и прочным, замечательным и прекрасным. Только время испытаний для неё ещё не пришло - ведь драгоценный цветок не погиб! Ни в Эддаме, ни в Тиане.
2.8. ВРЕМЯ ИСПЫТАНИЙ
Эддам, конечно же, не забыл наказа старейшин своего жестоко теснимого рода, он отчетливо осознавал свою роль и значение в их планах, поэтому он не делал глупостей, старался не ошибаться и не позволял себе расслабляться. Вступив в эти состязания, которые некоторые считали главным смыслом жизни, а кто-то неуважительно и свысока именовал «крысиными бегами», он непрерывно рос и рос по службе. Он стал уже известным и популярным сенатором от крупного промышленного округа, который располагался всего в часе лёта от столицы. Это и престижно, и удобно: можно хоть каждый день объезжать свой округ, решать все возникающие вопросы и бывать ежедневно в Сенате, налаживая необходимые контакты и связи.
Род Мэнси не поскупился и выделил Эддаму очень приличную сумму на представительские и текущие расходы: на постройку виллы и для приобретения всех сопутствующих атрибутов успешности - статус сенатора и члена уважаемой семьи обязывал. Эддам потратил и много личных сбережений, построив себе дом в элитном пригороде Бэбилонга, в той его части, что ближе к горам, откуда вся столица видна, как престижная декорация удавшейся жизни.
Он первоклассно оснастил свой дом. Одним из первых Эддам заказал и установил у себя только что ставшую модной новинку – робота-органона. В республике органон становился символом состоятельности и шика среди известных семейств Хайтэ. Эта умная система могла быть и справочной машиной, и высокоинтеллектуальным собеседником, и привратником, распознавая гостей и докладывая о них хозяевам. А в случаях, когда гость был органону не знаком, он расспрашивал о цели его появления, узнавал имя гостя для доклада и для того, чтобы внести его в файлы своей памяти. Система принимала все входящие сигналы личной связи и, в зависимости от того, к кому обращались, соединяла. В её функции входили также пожарная безопасность дома и информативное обеспечение семьи. Все важнейшие новости, затрагивающие интересы семьи и рода, получаемые из средств общественной информации - всё это отслеживалось и своевременно предлагалось хозяевам в виде реплик и рекомендаций.
Система заботилась об обеспечении чистоты в помещениях дома, и для этого у неё имелись роботы-исполнители, шнырявшие весь день по комнатам в поисках пыли. Она была внимательна к потребностям каждого члена семьи, следила за чистотой их одежды и обуви, и не раз за день осведомлялась: не голодны ли они, не требуется ли им сменить одежду или обувь на более свежее. И потому в семье Эддама органона стали звать – «Няня».
* * *
Однажды тихим тёплым вечером Эддам работал над текстом своего завтрашнего выступления в Сенате. Он находился на крыше, на верхней террасе дома, которую считал своим рабочим пространством. Над головой звёздное небо, в отдалении бесчисленные огоньки столицы и ярко освещённый зиккурат – ритуальная башня «для приближения к стопам Его». Они были разные, эти зиккураты, большие и поменьше, и построены в разное время, но эта была наибольшей из всех и одна из древнейших. Строили её ещё в далёкие тёмные времена, когда вера хайтэсков была искренней, а души чище. Это каким-то образом отразилось в притягательном образе башни, и Эддам всегда с удовольствием и подолгу смотрел на неё.
И сейчас: вокруг разлита тишина, тёплый ветерок ласкает кожу и зиккурат подмигивает, как старому другу, казалось бы, все условия для достижения нужного результата… но нет, сегодня не ладилось. Он уже довольно долго мучался, переписывал, менял слова и падежи, а текст всё никак не давался. Эддаму казалось, что в нём нет необходимой убедительности, и потому его выступление не найдёт требуемого отклика в рядах сенаторов. Он принялся раздраженно ходить по террасе, шагая между новым мощным слайдером – недавним его приобретением, заменившим старую «леталку», и входом в мансарду, где можно было бы переждать непогоду. Всё здесь организовано им самим и для собственного удобства. Здесь он обычно работал: сочинял тексты речей, изучал служебные документы, продумывал схемы. И здесь же он скрывался в те времена, когда наступала депрессия, когда весь свет был не мил. Это была заповедная зона, кокон Эддама, куда вход всем домашним был закрыт.
Он снова и снова переставлял смысловые акценты, заменял эпитеты, расставлял паузы, пытаясь найти оптимальное звучание, когда экран настенного монитора включился, и, привлекая внимание хозяина, из него раздался негромкий щебет птицы. Затем мелодичный голос Няни сообщил: «Вашего внимания ищет неизвестный абонент из округа Доу».
- Соедини, Няня, – насторожившись, отозвался Эддам, а сердце его сильно ёкнуло и заколотилось в груди. В этот момент до боли знакомый голос, даже как бы и не обращаясь ни к кому, печально и безнадежно произнёс:
- Забыл меня любимый мой…
И всё. Дальше тишина – связь прервалась. Эддам вскочил, для чего-то подбежал к монитору, закреплённому на стене мансарды и, срывающимся не своим голосом, потребовал:
- Определить номер абонента!
Но система, помедлив и чуть пожужжав электронными мозгами, ответила, что аппарат абонента неисправен, а потому определение его номера и адреса не представляется возможным.
- А-а-а-х! – загремело в голове, как будто вновь вернулись отголоски того ужасного дня, когда рухнул его мир. Знакомые вибрации ожили в теле и даже звёзды, как прежде, двинулись в хороводе.
- Стоп-стоп-стоп! Надо успокоиться, надо остановиться, надо подумать… подумать… Что-то не так. Что-то важное он забыл или потерял. Когда? Где?
- Не то! Всё не то! Чем занимаюсь? – заколотились мысли в голове. – На что трачу я силы и драгоценное время? Время, которое никогда назад не вернётся, уникальное время жизни! Единственной жизни.
В этот момент, то ли прямо в его мозгу, то ли из угла мансарды, вдруг еле слышно прошелестела популярная давным-давно мелодия, уже забытая нынче, и чей-то голос пропел: «Как скоротечны наши дни – летят, как ласточки они…» Эддам завертел головой, стараясь понять, что происходит, откуда музыка. Но уже наступила какая-то звенящая тишина, в которой отчётливо были слышны лихорадочный стук его сердца и шумное дыхание, как после бега.
Он подождал какое-то время, и, наконец, решил, что ему всё почудилось – это было проще, чем заподозрить себя в сдвиге и галлюцинациях. Эддам потребовал у Няни повторить сообщение, и опять любимый, далёкий голос произнёс, как упрёк: «Забыл меня любимый мой…»
Как же могло случиться с ним, что он забыл о главной цели своей? Как произошло, что в этой повседневности, в этих «тараканьих бегах» он так увлёкся погоней за успехом, что совсем забыл о своём драгоценном цветке, о единственной и любимой! О ней!
Внезапное осознание этого так потрясло его, что он не смог в эту ночь не только заснуть, но даже и присесть. Всю ночь он мерил шагами свою террасу. Всю ночь говорил сам с собой, и к утру, не найдя никакого решения, опять, как и много лет назад, почувствовал себя совершенно разбитым и больным. Предстояло сделать выбор, а он не мог. Два пути было перед ним: один - реальный, на котором он уже принял успешный старт и этот путь обещал максимальный успех. Это путь славы и богатства, всеобщего почитания и высшей власти. И был другой, ничего этого не обещающий и даже напрямую отрицающий все эти возможности. Но на этом пути было то, что во все века и во всех мирах именовали счастьем, то, рядом с чем меркнет всё золото мира.
На службу он не пошёл, сообщив секретарю, что болен. Под этим же предлогом и к завтраку не спустился, а затем и к обеду, чем очень обеспокоил Няню. А перед ужином Эва сама поднялась к нему. Он никогда не откровенничал с ней и не открывал своей тайны, но разве возможно что-то скрыть от жены? Она, конечно же, многое знала о его прежней жизни, чувствовала и понимала причины его «хворей». Но она была хорошей и мудрой женой.
- Такова судьба, - считала она, - надо дорожить тем, что есть, надо благодарить Бога за то, что он дарует!
Она старалась быть счастливой на своём месте, рядом с тем, кого любила и уважала. В дни его депрессий она бывала особенно нежна и внимательна к нему. И всегда это действовало. Но не сегодня. Не сейчас.
Он был угрюм и молчалив, а в глазах его стыла боль.
* * *
Через пару дней хандры и добровольного затворничества, от Няни Эддам узнал, что в Сенате создаётся комиссия для изучения дела о нападении раптеров на поселения округа Доу. Новость ошеломила его. Тут же, забыв о хандре, он попытался связаться с семьёй Тианы. Но, как ни старался, связи с Доумом всё не было. Эддам по личному каналу переговорил со своими секретарями и узнал, что с Доумом связи нет из-за того, что станция-спутник, отвечающая за связь с округом, уже несколько дней не откликается на запросы, и, вероятно, повреждена. Встревоженный Эддам более не мог терпеть неизвестности. Он быстро собрался и отправился в Сенат. Там с облегчением узнал, что поселения, о которых идёт речь, находятся достаточно далеко от городка Доум, и что раненых или убитых в инциденте не было. Однако беспокойство и какое-то саднящее чувство вины, недовольство собой, снова и снова возвращались к нему.
В бесконечных коридорах Сената его разыскал секретарь Председателя сенатского комитета по проблемам территорий. Он пригласил сенатора Эддама пройти с ним в приёмную, где Председатель комитета сообщил, что сенатор, в чьём ведении находится округ, нынче нездоров и ещё, вероятно, долго не сможет участвовать в делах Сената. Поэтому он, Председатель, убедительно просит сенатора Эддама Мэнси возглавить сенатскую комиссию и провести на месте происшествия тщательное расследование.
Эддам просто не мог поверить себе и своей удаче! Всё чудесным образом совпадало с его желаниями и произошло как нельзя более кстати. Мысленно возблагодарив судьбу, вдохновленный явно благоволившей ему удачей, он помчался домой, где моментально собрался в дорогу. И вскоре, прихватив с собой секретаря и сенатских приставов, как того требовал статус и поставленная задача, на огромном, хорошо оснащённом слайдере Сената, он отправился в путь. А дорога его лежала в главное поселение рода Доу, окружной город - Доум.
В слайдере Эддам занял переднее кресло, чтобы попутчики не могли видеть его лица, ни о чём не гадали и не задавали вопросов. Душа его ликовала и пела от счастья. Сейчас, сейчас, уже скоро, он увидит её. Он сможет взять её руку, стиснуть её в своих объятиях, он сможет поцеловать её…
Лишь другая, осторожная и мудрая, часть его души страшилась будущего, неизвестности и худых новостей. Смирив себя, свои ликования и страхи, он попытался взять себя в руки и, когда это удалось, принялся изучать материалы. Ему необходимо было тщательно подготовиться к проведению сенатского расследования, а Сенат не имеет права на ошибку.
Наконец они долетели и опустились на окраине Доума, на парковочную площадку. На ту же самую, где столько раз бывал он раньше, где оставлял свою славную «птичку». Здесь их уже поджидало несколько небольших, городского класса, слайдеров, присланных местным мэром. Погрузившись в них, часть команды Эддама отправилась к местам происшествий, для сбора объективной информации, а сам он распорядился отвезти себя в мэрию города.
По дороге к мэрии он пригласил своего секретаря присесть возле себя и попросил его рассказать всё, что известно о местном мэре. С тем, что было изложено в официальных документах, он ознакомился ещё во время перелёта, а теперь ему потребовались конфиденциальные сведения, приватного характера, получаемые из донесений, сплетен и слухов. Обладание таким багажом часто оказывало неотразимое воздействие на оппонента. Для сбора и анализа теневой информации у сенатора были свои специалисты, и секретарь был одним из них. Секретарь открыл экран своего справочника так, чтобы сенатору было всё видно, и стал излагать:
- Субъект среднего возраста, неоднократно нарушавший законы. И об этом знают все местные, - он замолчал, ожидая вопросов, но, не дождавшись, продолжил. - Ему всегда всё сходило с рук и потому здесь считают, что он имеет в столице высоких покровителей, или, как здесь говорят – «папу». Весьма богат, по местным меркам, хотя происходит из бедной семьи. Вероятно, всё состояние его добыто не вполне законным путём. Не так давно овдовел и снова женился. Говорят, что сильно любит свою молодую жену. Построил новый дом в центре города на месте бывшего колумбария. А урны оттуда распорядился перевезти на окраину города, где на свои средства, возле местного крематория, построил новый колумбарий.
- Округ Доу имеет сложный профиль границы. Он непрерывно граничит с территориями нескольких родов раптоидов. Поэтому всем местным мэрам всегда приходилось улаживать пограничные проблемы с соседями. Нынешний мэр, довольно успешно до сих пор, решал все подобные недоразумения. У него для этой цели, налажены весьма хорошие отношения с видными представителями соседствующих родов раптоидов. С одним из них он дружен чуть ли ни с детства, даже в гости ходят друг к другу пару раз в году. Как здесь говорят: визитируют семьями.
- Тут есть один нюанс, господин сенатор. Местный мэр не любит, когда его называют по имени и предпочитает, чтобы к нему обращались «господин мэр». Якобы это связано с неблагозвучностью его имени, вернее с тем, что оно созвучно тяжкому оскорблению на языке соседей: Аса-желло, что означает – пресмыкающийся змей.
2. 9. НЕ ЖДАЛИ...
И вот они, до боли знакомые места, где он узнал любовь и что такое – счастье. Сколько раз, оставив свою «птичку» на знакомой окраине, он со всех ног мчался сюда, спеша увидеть её. Сколько раз она выбегала из этой двери и бросалась ему на грудь, повизгивая от восторга. И он краем глаза замечал, как в окно смотрели, улыбаясь, её родители. Так было в той, невозвратной дали, когда мир был светлым и добрым, будущее безоблачным, а горести и сомнения - призрачными. А что здесь теперь?..
И вот он снова в Доуме и, как ни странно, его везут по той же улице, а внутри всё клокочет от ликования и страха. Внезапно осипшим голосом он приказал остановить слайдер и вышел. Некоторое время он стоял и смотрел на дом, на знакомую дверь, не в силах шевельнуться. Затем поднял руку и положил ладонь на гладкий экран идентификатора, который служил в домах хайтэсков и замком, и системой оповещения о госте. За дверью раздался мелодичный голос, сообщающий: «Эддам Мэнси-Хэд просит принять его». «Не стёрли ещё из памяти меня, – подумал Эддам, и в душе его разлилась горячая волна радости, - Помнят! И, может быть, ждут…»
Отворилась знакомая дверь, и на пороге он увидел её отца - Кертуса Абеля. Тот не спеша вышел, и негромко, буднично спросил: «Чего тебе, Эддам?» - как будто они виделись только вчера. Только голос его был холоден и сух. От волнения у Эддама перехватило горло, и он едва слышно прошептал: «Тиана?..»
Кертус какое-то время молча смотрел ему в глаза, и горячая волна, заполнявшая Эддама, съёжилась и схлынула, а сердце его, как клещами, вдруг сдавило предчувствие, и в предощущении приблизившегося горя оно заледенело. Ему вдруг стало понятно, что и сам он, и его внезапное появление, ничего, кроме неприязни, у отца Тианы не вызывает. И ещё было заметно, как непросто даётся Кертусу этот разговор. Эддам видел, что сейчас его собеседник выбирает из всех возможных ответов наименее резкий и враждебный.
Наконец он справился с собой и тихим, бесцветным голосом произнёс:
- Она не живёт здесь больше, Эддам. Она долго ждала тебя, но слухи имеют длинные ноги, и те, что приходили к нам, всегда ранили её. Она много плакала. Да, слава Создателю, время лечит… Теперь она жена нашего мэра. Прощай Эддам. Надеюсь, никогда тебя больше не увидеть.
Он повернулся и вошёл в дом. А Эддам, на непослушных, ватных ногах возвратился в слайдер и хрипло скомандовал: « В мэрию».
* * *
Там их уже ждали. В кабинете мэра собралась вся местная «элита», явственно разделившаяся на две группы и занявшая места по разные стороны от мэра. Это были представители двух местных издавна конкурирующих родов с примкнувшими сторонниками. Все были здесь: шутка ли, видный сенатор в их захолустье. Такой шанс. Глядишь, что-то и отломится, если вовремя оказаться на глазах, да в нужном месте. Нельзя упускать такой момент, иначе им воспользуются конкуренты, а это значит: им – плюс, а опоздавшим – минус. И бонусы опять мимо нашей кормушки, и опять зависть сделает бессонными ночи… нет-нет – это недопустимо. И чиновники округа, боясь упустить свой шанс, так и роились возле мэра: тут ведь как понравишься - могут и в столицу забрать. А там-то совсем другие расценки и возможности…
Все собравшиеся терпеливо и молча ожидали, только сам мэр негромко о чём-то говорил с главой местных приставов, когда в зал стремительно вошёл сенатор Эддам. И мэр, и вся его рать, вскочили со своих мест и склонились в поклоне, значительно более низком, чем это было положено по этикету. Остановившись на середине зала, сенатор в ответ склонил голову и произнёс ритуальную фразу: «От имени Сената республики Хайтэ - приветствую вас!» После чего перешли к делу, и совместное совещание началось.
Мэр оказался не очень молодым, страдающим ожирением и одышкой чиновником. Он давным-давно занял место мэра Доума, и это было похоже на чудо: как не имеющий родственных связей с местной элитой, без роду и племени хайтэск смог проделать такое в их мире? В мире, где всё имеет свою цену, а власть - цену особенную. Но он смог. Путём величайших ухищрений и героических усилий смог. И теперь он всеми правдами и неправдами старался удержать вожделенное место и не упустить власть, и те возможности, которые эта власть даёт.
У него было простоватое лицо с косящими глазками, толстыми щеками и носом-клювиком между ними. Если бы Эддам встретил его где-то в другом месте и при других обстоятельствах, он бы принял его за растяпу-деревенщину, у которого даже шнурки на ботинках завязываются только с третьего раза. Казалось, что успех и это глуповатое лицо, были совершенно несовместимы, но… Вот! Всё дело в этом самом «но». Перед ним был мэр окружного города, он же глава сложного пограничного округа с непростой историей. И глава, видимо, надо признать, успешный. С рекордным сроком службы в этой должности. А это говорило о многом, вернее, о многих важных, для выживания качествах, удачно сосредоточенных в этом уникальном экземпляре, с глуповатым лицом.
Но он был, безусловно, умён, так как сумел без потерь просидеть на своей должности не один срок. Эддам перед поездкой просматривал досье на местную публику и поразился живучести и изворотливости этого субъекта. Множество раз и по различным поводам приезжали сюда комиссии разных уровней, и многие из них ехали сюда «за его головой», чтобы снять этого обнаглевшего, постоянно нарушающего законы, чиновника. И что? Он благополучно здравствует, а те комиссии, возвращаясь, постоянно отчитывались о местном благополучии. И все всегда были довольны. Вероятно, он умел не только угождать своим избирателям, но и делиться своей добычей и с местной «элитой», и со всеми проверяющими комиссиями. И при всём этом он выглядел бесхитростно и непрезентабельно, точно потрёпанный деревенский башмак.
Однако нынешняя ситуация, как выяснилось вскоре, оказалась много острее тех прежних, по поводу которых приезжали другие столичные команды. Сенатские приставы, прибывшие с Эддамом и отправленные им для сбора информации, уже поработали и кое-что «нарыли». Ещё до вылета в Доум, Эддам позаботился об объективности сведений. Он даже договорился с чиновниками Империи Ра о праве доступа своих приставов на сопредельные территории Империи для проведения объективного дознания. И теперь из докладов вернувшихся приставов выходило, что нападение раптоидов было спровоцировано действиями местных окружных властей. Свидетели с обеих сторон утверждали, что чиновники округа попытались незаконно оттяпать кусок территории соседей для кого-то из местных, вероятно, под виллу.
Эддам, хоть и обладал уже некоторой частью всей информации, но вида пока не подавал, и внимательно выслушивал всё, что ему докладывали местные чиновники. Услышав от них, что убитых в прошедших столкновениях нет, он уже официально отправил на место событий смешанные группы, из своих экспертов и представителей округа. Для законного принятия решения необходимо было собрать доказательства, подтверждающие недостойное поведение местных властей. А сам он, в ожидании результатов, попросил для себя отдельный кабинет и там занялся изучением отчётов за последние годы о пограничной ситуации в округе. Постепенно вырисовывалась картина, которая перспективы мэра делала совсем уж мрачными.
2.10. ОБЕД У МЭРА
Подходил полдень. В двери кабинета, где работал Эддам, тихо постучали. На разрешение сенатора, в приоткрывшуюся щель двери проскользнул мэр, кося глазами больше, чем обычно. Он, заискивающе и некстати кивая головой, заикаясь и шепелявя, пригласил сенатора Эддама быть гостем своего дома и отобедать у него. Прекрасно зная все методы, которыми чиновники пользуются для задабривания инспектирующих, Эддам ожидал именно таких действий. Но даже и понимая, что посещение дома мэра может скомпрометировать его или обязать к чему-либо, он не смог отказаться от этого приглашения, не мог упустить возможности увидеть её. Одно только беспокоило его: насколько осведомлён мэр о прошлом своей жены, и о роли Эддама в этом прошлом. Пока ему казалось, что тот никак не осведомлён. По крайней мере, ни взглядом, ни словом мэр не давал понять о том, что ему что-либо известно.
На обед к мэру, к удивлению Эддама, отправились пешком. Оказалось, что дом мэра находится по соседству с мэрией и комплексом административных зданий, практически в центре города. Эддам шёл, а в голове его ритмично пощёлкивало: сейчас! Сейчас! Сейчас увижу её! Он даже не слышал рассуждений семенящего рядом коротконогого мэра. От волнения Эддама как будто покачивало, и он почти не чувствовал своих конечностей. Было похоже, будто его сущность отделилась от тела и летела над поверхностью планеты на высоте его головы, отстранённо наблюдая за действиями не принадлежащих ему более ног. И осязание, как привычное чувство, полностью исчезло. Он прикоснулся кончиками пальцев к своему лицу и ничего не почувствовал. Ну совершенно никаких ощущений, ни в пальцах, ни на лице. Потерев руки одну о другую, он с удивлением обнаружил, что почти ничего не ощутил. Ему даже показалось, что между ладонями его рук проложена толстая ткань. Голос его, обычно зычный и слышимый даже в гвалте сената, внезапно осел, и потому Эддам старался молчать, чтобы не выдать своего состояния.
* * *
Только они сами знали, чего им стоила эта встреча. И она, и он, с трепетом ожидали приближения момента, когда глаза их встретятся и в тот же миг души потянутся друг к другу с неодолимой силой. Они жаждали, и боялись этого. И вот он, этот жуткий и желанный миг, настал…
Войдя под своды роскошного особняка, он сразу же увидел её! Её – невыразимо прекрасную, отнятую у него, любовь и надежду на счастье. Она стояла вся в белом на белой каменной лестнице, ведущей из холла на второй этаж… туда, к спальням чужого дома.
Эддам увидел её и тут же испугался за неё и за себя. Как сдержать сумасшедший поток чувств и ничем не выдать себя? Как произнести слово, если всё пересохло, и голоса нет… Долгожданная и такая неожиданная, такая восхитительная и мучительная встреча!
Похоже, что этот старый лис – пройдоха-мэр, всё-таки всё про них знал. Потому то он и не стал представлять их друг другу. Поэтому он, войдя вместе с Эддамом, внезапно исчез куда-то. Странная ситуация сложилась под сводами дома: здесь и двусмысленность положения, в котором они все оказались, и неопределённость взаимоотношений, и много других трудных вопросов, которые появились вдруг перед ними. Можно ли смотреть друг на друга, и как не выдать себя? К чему это приведёт, и чем закончится для всех развязка этой мучительной ситуации? Как говорить друг с другом и о чём? И совсем не риторический вопрос: возможно ли в этой ситуации всё пережить и не сойти с ума?
* * *
Во время обеда за столом говорил один мэр. И ему, казалось, нравилась пикантность сложившейся ситуации. Он был весел и словоохотлив, сам смеялся над своими шутками, сам возражал себе, в общем, развлекался, как мог. А Эддам, чтобы не выглядеть невеждой, поднимая бокал с неведомым питьём довольно приятным и терпким на вкус, для поддержки общего разговора, отделывался лишь междометиями и фразами, пригодными в любой ситуации.
Тиана, выслушивая всё, что говорилось за столом, никак не реагировала на сказанное. Он узнавал и не узнавал её: внешне – Тиана, но другая, обретшая женственность в формах и движениях. Те же любимые черты, те же волосы-локоны и глаза-озёра, но появилось в ней, то, чего он никогда не видел, и это делало её далёкой, чужой и незнакомой: холодность лица и голоса, ускользающий взгляд и самообладание, совсем ей не по возрасту. То лицо, что виделось ему чуть ли ни каждую ночь, теперь своей красотой и неподвижностью походило на лик храмовой статуи - богини любви из давних тёмных веков. В остальном прошедшие годы почти не коснулись Тианы. Она была изящна и стройна, как и прежде, она была также притягательна и великолепна, с пропорциями тела, которым могла бы позавидовать любая красавица Избранной планеты. Только глаза её стали другими. Глаза её походили на лесные озёра, до краёв наполненные печалью. И голос уже не звенел колокольчиком, а был похож на шелест травы, и чтобы услышать его, нужно было замереть и даже дыхание затаить.
Так неуверенно и неуютно Эддам ещё никогда себя не чувствовал. Он не замечал смены блюд и вкуса подаваемой пищи. Он выпивал питьё наливаемое хозяином дома и каждый раз в голове его вспыхивало: «Она здесь, она рядом». То он прилипал к Тиане взглядом, то, очнувшись, боялся поднять на неё глаза. Он то потел, то замерзал и тут же покрывался мурашками. И это он – Золотой Эд, пожиратель сердец и известный ловелас! Наконец-то, к его облегчению, обед подошёл к концу, и пытка закончилась. Эддам сиплым, не своим голосом поблагодарил хозяйку дома за приём и вкусный обед, поднялся и откланялся.
* * *
Выйдя, они неспешно, словно добрые знакомые, направились в мэрию. Мэр шагал рядом и как-то странно, поглядывал на Эддама, явно готовясь к какому-то шагу. Наконец он начал разговор, и начал с того, что пожаловался на своё здоровье. Говорил он долго, стараясь вызвать сочувствие, упирал на то, что подходит старость, а он оказался не в полной мере оценен и востребован центральной властью. Говорил, что с каждым годом возможности его карьерного роста уменьшаются, и, что вероятно, он и его семья так и останутся прозябать в этой отдалённой и забытой Богом, провинции.
Эддам же шёл молча, в растрёпанных, перепутанных чувствах, переживая снова и снова всё случившееся с ним. По необходимости и, исходя из правил этикета, он терпеливо слушал всё, что без остановки говорил ему спутник. Сначала, правда, он хотел ответить резко и жёстко, высказав своё мнение о методах и стиле работы местной власти, о многочисленных нарушениях законов, и о том, что реально мэр может претендовать только на отдельную камеру для вип-персон в местной уголовной тюрьме. Но сдержался, и несколько смягчив формулировки, изложил своё мнение коротко и недвусмысленно, не забыв при этом и про вип-камеру.
После такого ответа мэр явно приуныл. Он молча сопел и шёл чуть поотстав. Было понятно, что он разобижен и изрядно напуган. «И поделом тебе, змей ползучий!» - мстительно подумал Эддам. Но в этот момент он вдруг явственно услышал сдавленный всхлип… Это было так неожиданно, что он остановился и резко обернулся.
Коротышка-мэр стоял неподалёку, совершенно понурившийся, совсем как засыхающий на последней стадии, куст. Эддам поразился переменам, происшедшим с ним: он весь как-то обвис и постарел и теперь выглядел чрезвычайно жалко и убого. Только что рядом шёл преуспевающий, уверенный в себе и в своём будущем, выжига-чиновник, и вот, пожалуйста: перед ним стояло существо крайне жалкое и до последней степени несчастное. Эддаму даже показалось, что это кто-то совсем другой, какой-то незнакомый хайтэск, обликом, хоть и похожий на того, с кем он только что говорил, но никакого к тому плуту отношения не имеющий.
Внезапно Эддам почувствовал какие-то ощутимые движения внутри себя: стыд и неловкость, какую-то скрытую вину и ответственность за неё. Он даже облился краской, будто сделал что-то непристойное и крайне оскорбительное для этого разобиженного существа. Эддам чуть приблизился к несчастному, сотрясающемуся от сдерживаемых рыданий, карлику и сочувственно, как бы свысока, потрепал того по плечу. И только он успел произнести ободряющее «ну, ну…», как всхлипывания усилились, и бурный водопад слёз просто хлынул из глаз коротышки…
Никак не ожидавший такого поворота Эддам, опешил и растерялся. Кто бы мог это предвидеть? Обычно не склонный к сантиментам Эддам, в этот раз то ли под влиянием недавно пережитой бури чувств, то ли от выпитого, то ли по каким-то другим непонятным ему причинам, вдруг проникся сочувствием и жалостью к этому несчастному, горько плачущему хайтэску. Весь мир вокруг показался ему неуютным, безжалостным и таким мертвенно-холодным. Он вспомнил себя, на берегу заброшенного пруда, когда чуть не умер от депрессии, поглотившей все его силы, вспомнил и вкус того состояния беспросветного горя и одиночества, в котором он тогда захлёбывался, и ему так захотелось приободрить этого несчастного, измученного старика… А этот хайтэск теперь и выглядел ужасающе старым и больным, доживающим свой век, обиженным всеми существом.
Эд взял его под локоть и слегка встряхнул, желая как-то привести в чувство. Но это не подействовало. Тот стоял, опустив голову на грудь, безвольно свесив руки, и плакал навзрыд, плакал горько, совсем не стесняясь, как юноша, приговорённый к пожизненному лишению свободы. И Эддам, не в состоянии далее переносить всё это, шагнул к нему, приобнял его слегка одной рукой за плечи и, опять встряхнув, тихо, стараясь ободрить, произнёс:
- Ну, ну, всё… всё… мы что-нибудь придумаем…
Душа его была полна любви, которая рвалась наружу! И он забыл про поговорку древних мудрецов, несущую глубокий смысл и отрезвляющую душу: что добродушие слепое, не верящее разуму – предвестие греха, который ликом бел и как святой одет, но за собой толпу ведёт неисчислимых бед!
* * *
Совещание в мэрии продолжалось, но «ветер переменился». Чаще стали выступать местные, которые в противовес всему, что говорили сенатские приставы, выстроили свою линию обороны, и держали её дружно и твёрдо. Эддам им не мешал, наблюдал и удивлялся. Ему показалось, что кто-то «за кулисами» очень умно режиссировал ситуацию, и теперь, этот умелый, дирижирует выступлением всей местной команды.
По их заявлениям выходило, что клочок территории, из-за которого возник весь конфликт, этот небольшой остров с рощей в излучине реки, издавна был причиной споров между родом Доу и соседствующим родом раптоидов. Сенатской комиссии сообщили, что споры по поводу этого клочка суши длятся уже долгие десятилетия, и остров всегда являлся некой точкой напряжения в регионе. И, как резюме, они под конец заявили, что род Доу, в принципе, готов уступить этот остров вместе с прилегающими водами соседям в качестве «жеста доброй воли», если на это будет получено высокое согласие центра.
На этом и удовлетворились, постановив: соседям принести извинения «за действия частных лиц», подписать с ними совместный документ, в котором лица, создавшие ситуацию, осуждаются совместным заявлением, а статус спорной территории решается добровольно в пользу истца – рода раптоидов, выставляющего претензии на остров.
Был ещё один пункт в том документе, за который, видимо, было хорошо заплачено заинтересованной стороной. Звучал он так: для снятия напряжений во взаимоотношениях соседствующих родов, линию границы перенести вплотную к берегу, принадлежащему роду Доу, в зоне острова на тысячу шагов вверх и вниз по течению реки.
По завершении совещания мэр, с косо наклеенной улыбкой на лице, оттянул сенатора Эддама в сторону и, просительно заглядывая в глаза, пригласил его на ужин в свой дом. Ему было явно не по себе, и хотелось добиться ещё какого-то результата в сложившейся ситуации. Сенатор молча выслушал его… и не возразил.
2.11. РОКОВОЙ ВЕЧЕР
Эддам шёл по знакомой уже улице и гадал: что-то будет… Противоположные мысли и чувства переполняли его. То ему казалось, что он стоит на пороге блаженства, что мир вновь расцветает, то тягостные предчувствия накрывали эту праздничную картинку, и тогда ему хотелось повернуться и уйти. Он ясно и очень обострённо понимал, что сегодня настал момент, определяющий дальнейшую его жизнь и судьбу. Судьбу, как изменение качества и уровня жизни его семьи, судьбу, как возможное изменение его статуса и всяческих перспектив, да, вероятно, это заденет и многих других, кого он ещё пока не знает.
- Прямо перекрёсток судьбы, – подумалось Эддаму.
Мэр из-за своих коротких ног, или по соображениям пиетета двигался слегка позади, но говорил без умолку.
- Нервное, - решил Эддам, слушая пересказы местных сплетен и слухов. Рассказчик явно старался понравиться своему собеседнику, но вдруг, неожиданно транслятор местных новостей замолчал на полуслове. Неспешно шагавший Эддам был глубоко погружен в свои переживания и не прислушивался к болтовне семенящего рядом коротышки, однако наступившая тишина его насторожила. Удивлённый, он обернулся в сторону мэра и ещё больше изумился увиденному: лицо того было неподдельно скорбным и даже трагическим, будто он только что похоронил своё самое дорогое.
- Что такое? Что случилось? Ведь всё произошло с минимальным уроном для Вас, и именно так, как Вы хотели, – спросил крайне озадаченный Эддам.
- Сегодня я стал нищим, – ответил мэр и отвернулся. Помолчав, он добавил, - Вы, наверное, думаете, что это решение о передаче территории раптэрам – чистая благотворительность? Ошибаетесь. Чтобы замять скандал и не оказаться там, где Вы мне обещали отдельный кабинет, мне пришлось передать главам местных влиятельных семейств всё состояние, какое мне удалось скопить за всю свою жизнь. Понимаю: это плата за мою ошибку!.. - он засопел-захлюпал носом, но удержался и продолжил:
- Обычно они воюют и грызутся между собой за каждый кусок, а сегодня они объединились, чтобы ободрать меня до костей. И это ещё не всё. Эти навозные черви в торге с главами соседей выторговали себе немалые деньги за уступку нашего водного пространства и наших речных плантаций. А уступку подадут всем как плату за моральные издержки соседей и будущий мир. Вот так повернулось, и я буду вынужден согласиться. Этими действиями они поставили точку в моей карьере мэра. Да и не только мэра - для меня всё кончено! Должен Вам признаться, что это непросто потерять всё и в один день… – и он надолго замолчал, были слышны только его нутряные всхлипы…
Ошеломлённый Эддам тоже молчал, не находя что сказать ему в ответ. Мэр шагал рядом на своих коротеньких ножках, уже ничего более не говоря, лишь как-то странно постанывая при каждом шаге.
Подходя к жилищу мэра Эддам внимательно взглянул на дом и отметил про себя, что строение свежее, строили, не жалея средств, и потянет при продаже немало. Тут же сам себя одёрнул, не моё это дело, решать за него, как ему быть: продавать – не продавать, уезжать – не уезжать.
Но тут же его пронзила мысль: а как же Тиана?! Её будущее – это тоже не моё дело?.. И теперь уже вся ситуация выглядела совершенно по-другому.
* * *
Ужин ничем не напоминал обед. Все молчали. Мэр сидел хмурый и подавленный. Эддам был стеснён ситуацией, а Тиана, как и в обед, была где-то далеко отсюда, погруженная в свои мысли и, казалось, не замечала ничего вокруг.
Чтобы застолье совсем уж не походило на поминки, хозяин дома включил огромный, вделанный в стену дисплей МОНКСа (монитора коммуникации и связи). Там передавались местные новости. На экране размером в полстены мелькали лица мэра, сенатора Эддама, заседающих и выступающих чиновников округа и приставов в красивой сине-фиолетовой униформе. Заседание перемежалось картинками с мест событий. Потом начались комментарии по результатам итогового совещания. Разные комментарии. Были и лояльные, но больше резких и враждебных к действиям местных властей.
Мэр всё больше мрачнел, а когда древний, почти поросший мохом старик-хайтэск с кривым носом, не очень членораздельно что-то прокричал с экрана, а потом плюнул прямо в камеру, мэр дёрнулся, махнул рукой в сторону экрана и вскочил. Он стоял и что-то непонятное шипел-шептал в экран монкса, но потом, словно опомнившись, оглянулся на жену, которая теперь внимательно следила за происходящим. Они обменялись фразами, непонятными для гостя, и мэр в упор уставился на Эддама, удивлённо взиравшего на него. Лицо его было неузнаваемо перекошено и казалось зелёным, как у раптэра. Вначале он попытался справиться с этим и даже пробовал улыбнуться. Однако лицо ему не подчинялось, оно задёргалось страшно и неестественно: сполохи разных сильных чувств побежали по нему. Мэр, понимая тщетность своих усилий, отвернулся, встал из-за стола и подошёл к окну. Там он стоял какое-то время, глядя на растительность сада и успокаиваясь, затем обернулся к ним и криво улыбаясь, прохрипел срывающимся голосом:
- Это были мои похороны. Как мэра, - затем подошёл к Монксу, поглядел в упор на экран, как будто виня его в своих бедах, и добавил, – Теперь надо решать: где и как жить дальше – здесь жизни для нас уже не будет...
Возбужденный он, какое-то время кружил вокруг стола, о чём-то тяжело и напряжённо размышляя. Затем остановился возле гостя и, повернувшись к нему, сидящему, оказался глазами почти на одном с ним уровне. Постояв несколько мгновений напротив, глядя прямо в глаза Эддаму, он тихо и просительно сказал:
- Вы уж не оставляйте нас, сенатор, - затем помолчал и добавил, – хотя бы сегодня. А теперь позвольте мне уйти. Что-то день не задался… я так…я безумно устал!
И он ушёл. А они остались…
2.12. ЛЮБОВЬ БЕССМЕРТНА
- Это был его отец, – неожиданно сказала Тиана. Она печально смотрела куда-то за спину Эддама, – Он только что проклял сына…
Эддам озадаченно взглянул на неё. Он не понял ни слова из сказанного ею. В этот момент он уже решал самую трудную задачу своей жизни: пытался выбрать дальнейший свой путь и этим, возможно, определить грядущие события. Но сейчас не мог он ничего знать о том, что будет – не дано нам! Он думал о будущем своём, о своих дорогих и любимых, тех, которые живут рядом с ним, и о той, которая была все эти годы ему бесконечно дорога.
А она сидела напротив и смотрела в его глаза. Она ощутила важность момента и теперь ожидала его решения. Время пришло! С этого момента будущее требовало выбора, и сделать его необходимо было именно сейчас.
- Как ты жила, любовь моя? – тихо спросил он, а глаза его неотрывно вглядывались в глубину её глаз, пытаясь сквозь них проникнуть ещё глубже, туда, где прячется душа, где тайное становится явным. Именно там искал он ответы на очень важные вопросы, роем клубившиеся в его голове.
Для принятия решения ему не хватало нескольких очень важных кусочков мозаики, заполучив которые, можно будет сложить всю картину и увидеть верное решение.
Фактор времени – убийственный, бескомпромиссный фактор, часто разрушающий всё! Эддам не знал, не мог знать, что осталось в ней от прошлого, насколько жизнеспособным и важным для неё сейчас было то, что он видел в её глазах в те далёкие дни счастья и юности. И в поисках этих ответов он настойчиво пытался проникнуть в глубину её сознания, безмолвно задавая ей вопросы: Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, любимая? Сможешь ли понять?..
Но сказал он другое, сказал чуть слышно, или только подумал, а глаза его донесли эту мысль до неё:
- Я любил тебя. Я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя…
И она ответила ему:
- Я всё знаю, любимый. Не казнись и не кори себя, здесь нет твоей вины. Время такое и жизнь такова. И она не оставила нам права выбирать.
От этих слов горячая волна счастья и совершенно безумной радости наполнила душу Эддама. Мир снова заблистал, зазвенел, запел вместе с ним: «Она – моя! Она по-прежнему любит меня, и мы будем, будем, будем вместе!» Волшебный огонь вспыхнул в его душе, и грохочущее безумное сердце опять воспламенилось! Цунами любви опрокинул и захлестнул обоих! Он завертел их в своих объятьях, закружил в водоворотах первородной, не знающей границ, страсти, и выбросил за пределы всей материальной Вселенной…
Очнулись они лишь, когда первый лучик проник сквозь окна, оповещая о приходе нового дня.
- Я скоро вернусь, любовь моя, - сказал Эддам, - так скоро вернусь, как только смогу.
И после этих слов он вышел.
* * *
Вернувшись в свой номер провинциальной гостиницы, где секретарь заботливо разместил его вещи, Эддам привёл себя в порядок. Затем он долго сидел перед зеркалом, молча глядя себе в глаза, то ли размышляя о чём-то, то ли прощаясь с чем-то. Так много нужно было обдумать и решить, выбрать и решиться, а, решившись – не отступить и не предать. Наконец, тряхнув головой, он встал и направился в мэрию.
Несмотря на раннее время, в кабинете главы округа кто-то был. Сквозь приоткрытую дверь Эддам сначала увидел сутулую спину, по которой не сразу узнал самого хозяина кабинета. Тот ходил вокруг стола с крайне подавленным выражением, странно изменившегося за ночь лица. Кривя губы, он что-то тихо говорил сам себе, утешал или спорил – было не слышно. Он передвигался по кабинету шаркающей походкой и при этом, вероятно, собирал и складывал в сумку, личные вещи, те самые вещицы, без которых у кабинета не бывает индивидуальности. Собирается и прощается – решил Эддам. Он хотел, совсем уже было, постучать в дверь кабинета и войти, как ещё раз внимательно взглянув на лицо тихо бормочущего бывшего мэра, замер.
- Боже! Как это может быть? – поразился он. Ему вдруг опять показалось, что этот кто-то – совсем другой. Уж очень этот незнакомец отличался от того, кого Эддам ещё вчера знал, как мэра города Доум. Как он изменился за эту ночь: овал лица, форма щек и глаз – всё другое…
- Как будто у него нет постоянной формы, каждый раз он новый, другой, непохожий... прямо трансформер какой-то! – удивился Эддам, и, одновременно с этим удивлением, волна, чего-то похожего на смесь презрения и жалости плеснулась в нём.
Он всё смотрел, сравнивал и, видимо, изучаемый что-то почувствовал. Он вздрогнул, и резко подняв голову, обернулся к двери. Сначала лицо его отразило испуг, затем на нём мелькнули гнев и свирепая ненависть, но, мгновенно овладев собой, он снова превратился в мэра и изобразил улыбку. Улыбка вышла неестественной, больше похожей на гримасу боли. Поняв это, мэр устало махнул рукой, опустил голову на грудь и тусклым голосом прокомментировал ситуацию, процитировав нараспев:
- Мы – дети любимые славного Бога, к вершинам успеха вела нас дорога…
Эддам, услышав незнакомый стишок-реплику, вначале пропустил его мимо ушей – и без этих загадок день ожидался тяжёлый и нервный. Предстояло провести заключительное совещание и там, при изложении решения совместной комиссии, необходимо будет сделать один очень непростой шаг. Шаг этот настолько значимый для дальнейшей судьбы его, что крупная дрожь опять охватила Эддама от пяток до макушки.
- Надо собраться, сосредоточиться – потребовал от себя Эддам.
Да только вот этот стишок, услышанный от мэра, каким-то образом завяз-застрял в его подсознании. Он блокировал память и торчал там как заноза, отвлекал и мешал думать и говорить. Так, где же он слышал эту фразу? Это что-то важное, несущее в себе нечто... Это какой-то ответ…
Так и не вспомнив, Эддам решил перейти к делу, ради которого он собственно и пришёл пораньше. Он внутренне весь подобрался и, так как был всё ещё за дверьми кабинета, спросив разрешения, вошёл, плотно прикрыв за собою дверь.
- Господин мэр, - начал он, стараясь держаться сугубо официально, - я вижу, что Вы приняли решение. Не берусь судить, насколько оно обдуманно и целесообразно. Но на основании сказанного Вами вчера вечером, у меня для Вас есть привлекательный, как мне кажется, вариант. Готовы ли Вы выслушать его? Суть в том, что если в сегодняшнем заключении комиссии по рассматриваемому делу о Вас и Вашей деятельности на посту мэра Доума не появится отрицательно характеризующего Вас материала, то я счёл бы возможным сделать Вам следующее предложение…
Эддам замолчал, давая собеседнику возможность переварить столь сложное заявление:
- Я хочу пригласить Вас на работу в свой округ в качестве начальника канцелярии, – объявил он, но увидев что предложение его не вызывает особого энтузиазма, Эддам сразу поправился, - нет, лучше на должность заместителя начальника отдела по проблемам пограничных территорий округа…
Затем Эддам помолчал, внимательно глядя в глаза собеседнику, и после добавил:
- А со временем возьму к себе в Сенат.
Стоявший перед ним пожилой, с нездоровым цветом кожи хайтэск, прямо на глазах стал изменяться, как надуваемая резиновая кукла. Плечи его расправились, морщины разгладились, а глаза даже приобрели молодой блеск. Он принялся кланяться и благодарить Эддама за его чуткость и благородство, за его доброту и разум.
Слова были хороши, да только тон выдавал. Скользнув своими глазами по лицу Эддама, распинавшийся перед ним, бывший мэр, опустил взгляд вниз и уже более не решался поднять глаз.
Эддам понимал, что прятал в своих глазах этот хайтэск, и не мог осуждать его. Он надеялся… как и все влюблённые, он на что-то надеялся. Может быть на случай, может быть на чудо, может, на всё вместе…
И ещё: он был безумно благодарен этому стоящему перед ним и приниженно кланяющемуся существу за то, что тот принял его приглашение. Ведь это значит, она теперь будет рядом. И он сможет видеть её. Хоть иногда. Хотя бы только видеть…
2.13. СТЕКЛЯНЫЙ ДОМ
Прошло два года. Сенатор Эддам стал Голосом Сената, заменив ушедшего на покой ветерана. Вероятно, что не далёк был и тот день, когда судьба его могла бы сделать и следующий, так ожидаемый всем родом Мэнси, шаг. Могла бы, вероятно, ведь столько усилий и средств было потрачено на это. Его усилий и средств всего рода Мэнси.
Вот только возникли некоторые, непредвиденные никем, осложнения: его репутация покачнулась за последние годы. В прежние времена он не смог бы в такой ситуации удержаться даже простым клерком на государственной службе. Но не теперь. Многое дозволено стало в новые времена в этом, так называемом, свободном обществе. На многое смотрели те «свободные» уже сквозь пальцы или намеренно и лукаво путали с шалостями. И их высокая трагедия в досужих устах молвы превратилась в обыкновенный фарс, флирт, адюльтер. Отношения известного и влиятельного сенатора Эддама, а теперь самого Голоса Сената, с провинциальной красавицей стали достоянием непрекращающихся сплетен и пересудов.
Подобное происходило на каждом шагу, и ничего удивительного или шокирующего для утратившего мораль общества здесь не было. Только была здесь одна пикантная подробность: обсуждалась личная жизнь второго лица в государстве. Нет, конечно, не открыто, и не с бесчисленных экранов монксов. На то она и власть в свободной стране, чтобы было можно легко и свободно на законном основании заткнуть кого угодно. Или, например, затаскать по судам. Конечно, если при этом имеешь серьёзные рычаги влияния и сильное желание ими воспользоваться.
Но приватно-то и негромко всё равно говорили. И говорили-то как будто по заказу. Стоило любителям смакования чужого исподнего слегка призабыть эту тему, как тут же кто-то вполне невидимый, но влиятельный и обладавший большими возможностями, «вбрасывал новый мяч в игру». Начинали нашептывать подробности: вспоминались старые и придумывались свежие, горяченькие. И новая волна с грязной пеной вскипала в элитных клубах, в гостиных и на вечеринках…
И это делало жизнь Эвы совершенно невыносимой. Ей казалось, что злой рок решил разрушить их семью. Многие жёны знают о своих мужьях, и многие из них с этим мирятся. Но другие, правда, мстят, как могут (а могут они делать это очень и очень изобретательно). Только Эва не была такой, она не хотела мстить никому и никоим образом. Однако она не могла и смириться. Ведь он – самое главное в её жизни: она очень любила своего единственного мужчину и мужа. Любила и не хотела ему вредить, не хотела его потерять. Но всё шло к такому печальному завершению – так казалось ей. Ни слёзы её, ни долгие разговоры с ним, ни угрозы уйти и увести с собой детей – ничего не помогало.
Да – это бесспорно и безусловно: Эддам ценил и любил свою семью. Он нежно любил и обоих своих детей: и старшего мальчика по имени Кайн (на этом имени, как на родовом, настояла Эва), и младшую дочку по имени Эра. Это не было тайной ни для Эвы, ни для Тианы. Но и та, его первая любовь к Тиане – она была чувством самой высшей пробы. А потому сердце Эддама прямо-таки разрывалось и металось, как птица в клетке, не имея ни прав, ни сил сделать свой бесповоротный выбор.
Это продолжалось днём и ночью, без пауз и перерывов, и в груди по ночам стало болеть тяжёлой ноющей болью. Иногда сердце его замирало, и, казалось, что тишина эта плавно перетекает в вечность…
Но запас прочности в Эддаме был велик, и час его ещё не пришёл.
Безнадежно запутавшийся в своих отношениях с Тианой и Эвой, связанный обязательствами перед семьёй и родом, скованный долгом перед государством и народом своим, Эддам всё чаще стал думать о смерти. Он стал склоняться к простой мысли, что только смерть и может освободить его от этих переплетённых, неразрывных цепей. Но и другое он чётко понимал: смерть – это не выход. Ведь останутся они, те, которых он любил, и как-то им придётся здесь без него: детям, Эве, Тиане. А как о нём станут думать все Мэнси? А какая память о нём останется у народа Хайтэ?..
Да, вот так и закачался их дом, как одинокое дерево под ударами урагана. И удары те обрушивались на него с самых разных сторон. Досужие подруги и родственники только и говорили о слухах и сплетнях вокруг их дома, и они так достали Эву со своими советами и соболезнованиями, что она просто перестала их принимать. И сама стала избегать выходить из дома.
Прорезались и стали заметны морщинки на прекрасном её лице. Она часто принималась плакать по ночам, когда никто не видел её. Но она была сильная, и потому никто не знал об этом. Никто, кроме Эддама, конечно. А он, видя то горе, что причиняет ей, матери своих детей, той, кому обещал когда-то счастье и уважение, страдал и маялся с каждым днём ещё сильнее. Краски жизни опять потускнели, и небо снова изменило свой цвет. И для Эддама, и для бедной Эвы…
Однажды днём, когда Эддам был на службе, в их дом пришёл некто, представившийся на запрос Няни, другом. Эва, только что проводившая детей, открыла дверь и на пороге дома увидела немолодого, с простоватым лицом и печальными глазами мужчину. Судя по свободной тёмной одежде, это был чиновник невысокого ранга.
Она никогда раньше не видела его, но, взглянув в его глаза, поняла, кто перед ней. Это был муж Тианы и бывший мэр Доума. Он поклонился и представился:
- Азазелла, муж Тианы. Простите, если не вовремя.
- Эва, – просто ответила она. - Пройдёмте в сад…
2.14. ДВА МОНОЛОГА
- Эддам, хочу с Вами поговорить не как Президент Республики, а как Ваш друг, если Вы позволите. Я опасаюсь, что Вы сильно осложнили и свою задачу и нашу. Вы, должно быть, догадались, о чём я говорю. Я говорю даже не о морали и не о банальном адюльтере, а о последствиях того шума, который вокруг Вас кто-то непрерывно и усиленно раздувает. Все мы грешны по природе своей, вероятно. Но избранным нельзя быть свободным, как всем остальным. Каждый из них живёт для себя, максимум – для детей своих, а мы – для них всех и на наших плечах большой груз. На Вас сделаны большие ставки, и мы всё ещё рассчитываем на Вас, Эддам. Вы должны пойти нам навстречу, перешагнув и через собственные прихоти, и через собственные слабости.
Вы, я надеюсь, понимаете, чего стоят ошибки в Вашем и нашем положении. Времена недоразумений и бытовых соседских конфликтов прошли и, вероятно, навсегда. И если я что-нибудь понимаю, то скоро мы все увидим, как обострившаяся ситуация из-за перенаселённости на нашей планете в корне изменит отношения между народами, изменит важнейшие постулаты веры и религии, изменит само отношение к священной неприкосновенности Жизни – что является у нас испокон веков неколебимым приоритетом. Когда это произойдёт, конкуренты станут врагами. Врагами, которые не прощают ошибки, врагами, которые не пощадят никого, во имя выживания собственного народа!
Вы не ребёнок, Эддам, и я не стану Вас более убеждать в очевидном. Я должен предупредить Вас, Эддам Мэнси-Хэд, что мы приняли решение: параллельно Вам вести к власти ещё одного кандидата. Решение это родилось, потому что у некоторых из нас возникли серьёзные сомнения в Вашей кандидатуре и в Вашей способности изменить существующее положение дел. Мы будем внимательно наблюдать. Если в течение сезона отдыха полей Вы не окажетесь способным переломить вашу ситуацию, будете сняты с президентской дистанции, и тогда я Вам не позавидую, Эддам…
Да, есть ещё одна, на этот раз текущая тема, дорогой друг. Помните, два года назад, незадолго до Вашего вояжа в Доум, сенатский Комитет по безопасности, в который Вы тогда входили на правах члена комитета, проводил экспертизу проекта под названием «Страж». Я Вам напомню: это разработка имеет ещё один подзаголовок: «Оружие чистой защиты».
Так вот, Комитет в тот раз дал положительный отзыв. А теперь мне доложили, что лабораторные и полевые испытания «системы» прошли успешно. Вы, как нынешний руководитель Сената, получите сегодня все материалы с результатами испытаний и заключениями специалистов для полного изучения. Ознакомитесь с материалами в составе Комитета по безопасности, затем дадите вашу оценку по возможности и целесообразности практического применения предложенного варианта защиты. И отдельно, прошу Вас, изложите своё мнение о возможности выделения запрошенных средств, для реализации указанного проекта «Страж».
Обращаю Ваше внимание, что этот проект высшей категории секретности. Предупредите об этом всех в Комитете. Материалы проекта и заключение Комитета прошу Вас принести лично, мне в руки.
* * *
- Я – такая же жертва, как и Вы, - произнёс Азазелла и понурился. Плечи его опустились, черты лица на глазах стали оплывать, а кожа на этом лице вдруг стала походить на старые портьеры: покрылась сетью складок и морщин. Глаза, только что ясно и жёстко смотревшие на открывшую дверь хозяйку, как шторами, прикрылись тяжёлыми веками и из-под них выкатились одна за другой пара мутных слезинок.
- Я так люблю её… я так любил её, а он… пришёл и забрал… - Говоривший тряхнул головой. Казалось, он стеснялся своих чувств и старался сдержаться, но успеха не добился, и слёзинки опять потекли по его лицу.
- Люблю я свою жену так же, как и Вы своего мужа, Эва. Только у меня больше нет никого в целом мире, - он как будто задумался, припоминая, и добавил, - и мне некого больше любить, кроме неё!
Азазелла поднял обе руки и сильно сжал ими лицо, видимо, стараясь как-то смирить-спрятать бушевавшие внутри эмоции.
- …А он пришёл и разрушил всю мою жизнь. Он отнял у меня место в этой жизни, которого я добивался столько лет. Он выкинул меня оттуда, где меня уважали, и где я казался себе значимым и полезным обществу. Благодаря ему, я лишился всего своего состояния, утратил свой дом, который строил много лет для себя и своей семьи. И, в завершении всего, он сделал меня посмешищем в глазах всех, кто меня знает… - Азазелла закрыл лицо руками, - а те, кто не знают, приходят специально, чтобы увидеть меня и посмеяться… – он сильно затряс и задёргал головой, хлопая по ней ладонями, будто стараясь стряхнуть пелёны позора.
Эве вдруг показалось, что собеседник её невменяем или серьёзно болен. И она, опасаясь, что с ним произойдёт обморок, подвела его к скамье. Азазелла послушно сел и надолго замолчал. Руки его, пробиваемые крупной дрожью, лежали на коленях, а подёргивающееся лицо было опустошенным и совершенно беспросветно несчастным. Эва, потрясённая неожиданно свалившимся на неё откровением, стояла напротив Азазеллы, прижав руки к груди. Разные сильные чувства и мысли метались в ней, сплетаясь и перебивая друг друга. И среди них, во мраке безнадежности, поселившейся за последний год в её душе, вдруг забрезжил крохотный, еле видимый, лучик… Лучик надежды.
2.15. ТАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ
Любовь и ненависть, как созидание и отрицание – две древнейшие противоборствующие энергии бытия. Они, как непослушные ноги, на которых стоит, покачиваясь, для чего-то очень нужная Создателю, разумная надстройка мироздания. И пританцовывает этот немирный мир, непослушных детей Творца, на своих не слишком управляемых ногах, как объевшийся веселящих грибов горан. Лишь иногда опирается он на свой коротковатый бадог Разума. И движется этот странный мир часто совсем не туда, куда надо бы, а туда, куда заведут его, эти переплетающиеся и запинающиеся друг за друга, ноги...
Тиана, переехавшая вместе с мужем в пригород столицы по приглашению сенатора Эддама, сильно изменилась. Всякий, знавший её раньше женой мэра провинциального Доума, поразился бы, встретив теперь. Прекрасные формы и черты её остались неизменными, но стали выпуклыми, броскими, яркими. Душа её проснулась. Исчезла неведомо куда, холодная древняя богиня с печальными глазами, плавными движениями и медленной размеренной речью. А вместо неё появилась современная модная красавица, внешне уверенная в себе и своих силах, с порывистыми жестами и тревожными мятущимися глазами. Глазами, из которых никогда не исчезали потаённый вопрос и непреходящая боль.
Она, жертва и невольница любви, направляясь к нему на свидание, каждый раз готова была заплатить за это своею жизнью. За каждое свидание – жизнь. И, сколько бы не было у неё жизней, она готова была их все поменять на любую встречу с ним. Потому что их любовь, какой бы она ни виделась в глазах всех других, для неё была гораздо большей ценностью, чем всё остальное в этом холодном и враждебном мире. Страха она не знала, как и не знала способа прожить хотя бы день без надежды вновь увидеть его.
Тиана практически перестала разговаривать с мужем, потому что не желала притворяться. Ей не хотелось обижать и унижать его очевидной ложью, как не хотелось и самой унижаться во лжи. Снедаемая огнём страсти, и не в силах сопротивляться бешеному огню, она стала терять уважение к себе, а вместе с этим и прежнее душевное равновесие. Вот и пришло время, когда она, бедное дитя и жертва любви, измучившаяся сама и измучившая своего мужа, стала искренне желать встречи со смертью. Она явственно видела, к какому грустному и закономерному финалу все они приближаются. Блестящая карьера Эддама, выстраиваемая десятилетиями и так много значившая для него и его рода, угрожающе закачалась и готова была вот-вот обрушиться, раздавив под своими обломками жизнь и судьбу любимого, а вместе с ним его детей и семьи. Тиана с сожалением и горечью наблюдала и то, во что с её помощью превратилась жизнь нелюбимого ею мужа, мужа, хоть и нежеланного и униженного, но который ни раньше, ни теперь не обижал её ни словом, ни делом.
Одно её нисколько не беспокоило – это собственная жизнь и судьба. Всю вину за сложившуюся ситуацию она добровольно и без доли сомнения взваливала на себя, и только себя она винила во всём. Бессонными ночами горячо молила она Бога наказать её, а в качестве искупительной жертвы просила забрать у неё жизнь, чтобы разделить неиспользованные ею дни и годы между теми, кого в этой жизни она так обидела. Сколько не искала Тиана, сколько не ломала голову, она не видела никакого другого приемлемого и достойного выхода из этой безнадёжной ситуации… Никакого, кроме собственной смерти.
Ночами, замечая, что сон опять забыл к ней дорогу, она часто думала, плывя в чёрной тишине, о ликах смерти. То представляла она себя раздавленной слайдером на скоростном шоссе, то утонувшей в море или упавшей с высокой крыши дома.
От принятия рокового решения её удерживало только одно - осознание Истины, дарованной миру мудрецами, приближенными к стопам Творца. А Истина эта звучала просто: Жизнь – это Дар Бога и никто из разумных детей Его не имеет права отнимать этот Дар или от него добровольно отказываться. Этот высший Запрет был безоговорочно принят всеми расами благословенного Эдема, и нарушение Запрета считалось здесь непростительным смертным грехом.
А она, кто она? Грешница и преступница! Или несчастное существо, запутавшееся в тенетах любви и потерявшее волю и разум? Может быть, она – жертва обстоятельств, которые оказались сильнее, или, всё-таки – злодейка, разрушающая жизнь счастливой и благополучной семьи?
Нет ли здесь странного противоречия, подтверждающего некое правило? Ведь разрушение жизни – есть приближение смерти. Так может быть, и она, как нарушительница Запрета, должна понести суровое наказание? И так как она сама себя уже осудила, то, возможно, имеет такое право: выбрать форму и способ исполнения наказания. Может быть это, в её ситуации, не является таким уж большим и страшным грехом?.. Ведь минус на минус – получается плюс! Или, хотя бы она может позволить себе самую малость – слукавить и чуть обмануть Его? Ведь Он, Великий и Всемогущий, всегда занятый своими бесчисленными делами, возможно и не заметит, как она, «не поглядев», шагнёт на дорогу, по которой мчится слайдер. Или «просто не рассчитает сил», заплыв слишком далеко в море. Или, например, чуть-чуть «споткнётся» на кромке крыши, поливая там свой газон. Ведь не может же быть такого, чтобы Он постоянно мог наблюдать за каждым и в каждый момент времени? А если Он не заметит, так значит и не осудит. И тогда падут те цепи, в которых все они запутались. И всем сразу станет хорошо…
Хотя нет, не всем… Её драгоценный Эд, славный Эддам, сенатор Мэнси-Хэд – главное существо родной планеты, он-то как перенесёт это? Сможет ли? Ему уж, наверняка, не будет так хорошо, как ей. А её папа и мама, каково будет им? Да и муж… она точно знает, как он любит её. Значит, и ему станет и горько, и плохо. Только будет ли это «плохо» хуже того, что есть сейчас?! Кому станет точно лучше, так это семье Эддама. Там вздохнут с облегчением, а бедняжка Эва скажет: ну, вот и отмучились…
Обдумывая это раз за разом, Тиана, томимая чувством вины, мечтая о смерти, как о благе, всё оттягивала этот желанный и одновременно ужасавший её момент. Откладывала, потому что это очень страшно – сделать последний шаг, а она прожила едва лишь пятую часть своей жизни, и тело её жаждало: жить! жить! Она не утратила ещё надежды, которая пряталась где-то в уголке её Души. Потому что верила, страстно хотела верить: найдётся какой-то другой выход, устраивающий если уж не всех, то хотя бы тех, кто ей дорог.
* * *
И Эддам, могучий Эддам, изнемогал в борьбе противоречивых чувств. Он по- прежнему, а может быть, даже ещё пронзительнее, ярче и глубже любил свой «драгоценный цветок» – Тиану. Только вдруг, с некоторых пор, с изумлением обнаружил, что и Эву теперь он видит совсем другими глазами. Жену свою, Эву, Эддам видит уже не только как мать своих детей, но разглядел он и Эву-женщину, достойную и великолепную. И оказалось вдруг, что любит её! По-другому, не так безумно и страстно, как свою «Тиа», но и не менее сильно и преданно. И это открытие совершенно поразило его…
До той роковой поездки руководителем сенатской комиссии, он и представить себе не мог, что Эва так дорога ему. Прежде он относился к ней и семье, как к своей судьбе: раз назначено ему пройти этот путь во благо рода Мэнси и народа хайтэсков – значит, он его пройдёт! И всё, что будет необходимо для того – он любой ценой выполнит. Чувство долга и общности со своим народом, незнакомое нынче для многих, глубоко проросло в его душе и сердце. Ощущая себя клеточкой могучего организма, окруженного опасными соперниками, он не видел для себя другого пути, кроме пути служения своей крови и своему народу. И когда в его жизни вновь появилась Тиана, равновесие его устоявшегося мира нарушилось.
К тому времени он в глубине души уже почти смирился с неизбежной жертвой, которой оказалась его любовь, и вот, как в сказке или по чьей-то воле, всё удивительным образом вдруг переменилось. Этот мучительный вечер на крыше, когда странная, будто вырванная откуда-то фраза, с пустого экрана, пронзила навылет его сердце. И потом, бурно вскипевшая из глубины его естества волна, опрокинувшая и трезвый разум, и здравый смысл. И эти, странно подоспевшие, события в Доуме…
Тогда Эддам ещё многого не знал и не мог предвидеть, как далеко заведёт его этот шаг. Он надеялся, что сумеет как-то решать все возникающие на пути задачи и проблемы. Хотя, в глубине души своей, он понимал, что всё это – самообман и детская надежда на чудо… Ах, чудо, чудо! Как часто, горячо и безнадежно мы ждём тебя.
Остро и болезненно осознавал он теперь, что сам загнал себя и всех дорогих его сердцу в эту ловушку, из которой не находилось никакого осмысленного выхода. Не раз он думал о своём прошлом и искал там причины: что он сделал не так, и можно ли было избежать этого чудовищного и безнадежного тупика. Искал и никак не находил там явных ошибок.
Исполняя свой долг перед республикой, он приехал в Доум, чтобы расследовать порученное дело. Но ведь он не мог отказаться исполнять Закон и волю Сената. Ему было приказано Республикой, и он это исполнил. А его любовь, его цветок и слово, данное себе давным-давно о том, что он позаботится о ней. Разве это мираж и сон? Они обязывали его к тому роковому шагу, к принятию этого, удивительного и иррационального для разумного и расчётливого сенатора Эддама, решения. Решения, которое теперь, словно чудовищная коррозия, разрушала жизни каждого из них…
Страдая от безысходности проблемы и испытывая каждодневные муки, глядя то в переполненные печалью глаза Эвы, то в безумные от любви и горя глаза Тианы, он стал ощущать себя эгоистичным и слабоумным, перед всеми виновным негодяем. И было от чего: он был тем, кому доверяли любящие его и любимые им, и кто завёл всех их на территорию горя и мук, в такие жуткие дебри, откуда достойного выхода уже, вероятно, никогда и не найти.
И теперь, получив ультиматум от Президента, и не в состоянии сделать какой-либо вменяемый выбор, Эддам сник и начал таять на глазах. И внутри, и снаружи. Он похудел, осунулся, потемнел лицом, глазами и разумом.
2.16. ЮНОСТЬ ЗМЕЯ
Азазелла вырос на окраине государства Хайтэ, в захолустье, на границе с империей Ра. Родился он в семье с непростой судьбой. Отец его был начальником регионального погранично-таможенного поста, построенного и активно использовавшегося в прежние, давно прошедшие Золотые века. Тогда жизнь на Ипе кипела, а вера в своё высокое предназначение в планах Творца была главным стержнем в мировоззрении каждой из рас. Вера эта была главным движителем, она влекла и толкала одаренные народы по пути развития и прогресса. И цель им была ясна, и путь понятен: все народы строили свои космические корабли, чтобы сеять Жизнь и Разум на просторах отданной им для этого Вселенной.
Теперь же времена изменились: созидательная активность упала, сотрудничество народов Избранной планеты сильно сократилось, расы стали отгораживаться друг от друга, и многие проекты, бывшие некогда приоритетными, оказались забыты. Округ Доу, как и все другие, сильно пострадал от этого. Потоки материализованной энергии в виде добытого сырья, компонентов машин и механизмов – иссякли, и направление через этот регион на сопредельные территории раптэров оказалось невостребованным. Прежней циркуляции товаров уже не происходило, и получалось, что и надобности особой в этом таможенно-пограничном посту и в тех дорогах не было. Пост оказался никому ненужным и безнадежно заброшенным. Как, видимо, и все проживающие здесь.
Государство - это машина, исправно работающая на интересы народа лишь когда эти народы объединены великими национальными идеями или общей опасностью. А в такие времена, когда каждый за себя, когда идея и мораль похоронены и главный лозунг – «обогащайся!», тогда государство вырождается до уровня паразита, и теперь это, не более и не менее, как корыстное и безнравственное чиновничество – лицо и суть такой власти. Их бесчисленных и наглых, даже звать теперь стали «чинзялами» и «чиндалами», из родившейся в эти годы пословицы: «Чин взял, чин – дал!»
Оно, то государство и чиновничество, потеряло всякий интерес к этому депрессивному региону, как и ко многим другим: ведь оттуда нечего взять. Вот оно и отвернулось от них. В результате этого, все дороги и мосты, ведущие на территорию раптэров, как, впрочем, и все остальные в округе Доу, пришли в крайнюю ветхость и практическую негодность. Никто их восстановлением всерьёз заниматься не желал. Вернее желал… поучаствовать в разделе «пирога».
«Каждый возделывает свой огород» - так говорили теперь здесь. Деньги, если даже они и выделялись центром и их не успевали (по недосмотру) украсть в столице, немедленно и очень грамотно уводились местными чиндалами из бюджета округа. Все «исполняющие обязанности» «возделывали свой огород», то есть, тянули в свой карман, откуда и сколько только могли. А чтобы жить долго и счастливо (как в сказке), они делились с теми, кто поставлен был присматривать за ними, и которые тоже очень хотели жить беспечально и сытно.
А все остальные… а кого они интересовали – эти остальные?
Вот и сидели без средств и надежды на будущее, забытые на обочине истории стражи границы и прочие «остальные». И они - забытые граждане «великой республики», от бесперспективности и бедности, занимались, кто чем мог. Отец Азазеллы, например, вступил в сговор с семьёй раптоидов, тайно занимающихся сбором и переправкой через границу округа Доу веселящих грибов – очень популярного товара среди не очень благонадежных подданных империи Ра, а также конфедерации горан. Он умело и профессионально создавал им идеальные условия для их бизнеса. Ну а они за это платили ему достаточно хорошо, чтобы он мог не особенно ограничивать себя и свою семью в этой жизни.
Единственный сын его, Азазелла – шустрый и беспринципный малый, усилиями папы был пристроен в этот бизнес, а значит, с малолетства не церемонился, переступая границы закона. Он уже тогда привык гулять по острию, любил рисковать и часто бывал на краю, за которым заканчивались все проблемы. Азазелла был, безусловно, умён, храбр и отлично понимал, чем всё это может закончиться. Но он вырос в среде, где жизнь не ценилась, а смерть – не страшила, и он воспринял эту науку в полном объёме. Он научился контролировать себя в любой ситуации, сохраняя маску недотёпы, под которой скрывался расчётливый и хитрый тип, отлично умеющий выходить сухим из воды.
За время своего сотрудничества с партнёрами из Империи Ра, Азазелла глубоко изучил их нрав и язык, завёл среди раптоидов друзей и врагов, хотя последних завёл, конечно же, не желая того. Папа его, давно поставивший крест на своей жизни, если и любил что-то в этом мире, так это были две вещи - его единственный сын, да ещё этот незаменимый и заменяющий всё напиток из веселящих грибов. Инвестируя неправедно нажитые деньги в будущее сына и свою старость, он оплатил весьма недурное образование Азазеллы и купил ему, когда пришло время, неплохую должность в магистрате города Доум. А дальше, благодаря своему уму и хорошей школе, юное дарование само успешно росло и поднималось по службе, где высоко ценились приобретённые им качества.
К этому времени отношения Азазеллы с бывшими партнёрами по прежнему криминальному бизнесу почти прекратились. Нужды такой уже почти не было. Только всё дело в этом «почти». Азазелла сам не хотел полностью обрывать концы. Дальновидный и беспринципный, он не без основания рассчитывал, что такие неординарные связи могут быть когда-то с выгодой использованы. С выгодой для него, и, может быть, для округа. И это оправдалось: будучи ещё сотрудником магистрата города, отвечающим за ситуацию на границе, и используя свои богатые возможности, он успешно решал многие непростые проблемы города и округа. При этом он иногда встречался с приятелем юности и бывшим коллегой по запрещённому бизнесу, раптоидом по имени Фра-Хуур, который тоже стал чиновником в своей Империи, и также не сидел на месте, а рос и рос в своей иерархии.
Их дружба особенно активизировалась с приходом Азазеллы на пост мэра Доума. Теперь уже Фра-Хуур проявлял все признаки заинтересованности и не желал утраты такого важного и значимого контакта. К началу второго срока Азазеллы на посту мэра Доума, Фра-Хуур внезапно и спешно был переведён в столицу Империи, город Рама, в один из столичных инспекторатов, о предназначении которого он не слишком-то распространялся в беседах с Азазеллой.
Теперь он стал важной фигурой, о чём говорило поведение всех, встречающихся ему на пути, подданных Империи. Загадочные перемены с Фра-Хууром не раз занимали мысли Азазеллы. Он всё пытался понять причины столь стремительного карьерного роста приятеля, но для этого не хватало каких-то важных и, вероятно, хорошо скрываемых сведений. Впрямую он никогда не расспрашивал – не принято было такое в их кругу, где этикет и дистанция всегда соблюдались неукоснительно. Однако и ожидаемого охлаждения отношений между ними не наступало, хотя они теперь оказались на разных этажах. Это тоже забавляло Азазеллу и давало ему пищу для размышлений. Фра-Хуур, казалось, нисколько не беспокоился о своей репутации, общаясь тем, кто значительно ниже его в иерархическом табеле о рангах. Он не ленился приезжать к Азазелле на дружеские встречи, и теперь даже чаще, чем раньше.
2.17. ПРАВИЛА ТОРГА
В тот ужасный день, когда собственный мир Азазеллы, так долго и тщательно выстраиваемый им, был разрушен, Азазелла спасая то, что было ещё можно спасти, вступил в тяжёлый диалог с главами местных элит. Он надеялся сохранить хотя бы часть того мирка, где они с Тианой могли бы как-то выжить. Он всё делал для этого, но удача отвернулась от него, и мир его оказался в руинах!
От отчаяния и безвыходности он вдруг подумал: а может быть, этот столичный хлыщ как-то поможет? У него ведь для этого есть возможности: положение, рычаги и знакомства. Весь вопрос для него в желании помочь, и нужно сделать так, чтобы желание это появилось. Как это сделать? Как?
И вот тогда сенатор Эддам Мэнси-Хэд, в ком он увидел спасение, и получил приглашение на ужин. На изменивший всё и роковой, как оказалось, ужин…
А тогда… наконец-то день и вечер того ужасного дня, подошли к концу, и Азазелла, безумно измученный неудачными переговорами с главами местных кланов и крайне расстроенный складывающейся вокруг него обстановкой, кое-как досидел самый отвратительный в жизни ужин. Он был нищ теперь, как кладбищенский таракан, ему нечего было предложить этому столичному чинуше. Хотя нет, было кое-что…
И он пошёл на эту муку осознанно, в глубине надеясь, что всё-таки что-то изменится, и «маятник качнётся в другую сторону». Но ничего не происходило. Сенатор молчал, и никаких предложений от него не пришло. Похоже, что козырь, припасённый в рукаве, не сработал: они оба сидели, как рыбы, пучили глаза на экран, безучастно жевали и молчали.
А у него, несчастного и поверженного, того, кто был ещё накануне уверенным в своей неприкасаемости мэром, сейчас безумно раскалывалась голова. Во рту присутствовал мерзкий и какой-то металлический, привкус. Всё казалось ему отвратительным и гадостным: и еда, и наглый самоуверенный столичный сенатор, и эти орущие с экрана монкса рожи…
Вначале, ещё днём, казалось, всё идёт по плану: этот выскочка, бывший ухажёр его жены, всё-таки принял приглашение и пришёл на обед. Значит, сделал шаг к диалогу, - как это и заведено в их разумном и привилегированном сообществе. Ведь чиновничество – это мощный клан над кланами, это главная сила республики и её соль! Это, собственно, и есть республика. А диалог здесь – это всегда поиск компромисса, совпадения интересов, поиск равновесия и взаимного удовлетворения личных претензий и амбиций. Проще говоря – это торг. И правила такого торга созданы задолго до рождения всех ныне живущих, и, конечно же, не им эти правила менять. Тем более, что правила те - весьма неплохи, если уметь ими пользоваться, не стесняясь в методах и средствах. А уж он-то, Азазелла, был большой мастер в таких делах.
Вот и это дело начиналось стандартно и не обещало особенных сюрпризов. Череда событий продолжалась в той последовательности, как он и ожидал: тут и трогательная сцена встречи, и обед, как для президента. А после прекрасного обеда, располагающего к общей умиротворённости и доброжелательности, предполагалось начало приватного разговора, во время которого сенатору можно было вручить пакет с оговоренной суммой или документы на владение участком. Дальше всё зависело от аппетитов сенатора. В простейшем варианте, он отстанет и уедет. Ну а в случае, если удача улыбнётся, вполне возможен и их с Тианой переезд в вожделенную столицу – мечта всякого провинциального чиновника.
Однако после обеда всё пошло совсем не так! Сенатор вдруг, уподобившись раптэру, попавшемуся в липучку в горанской пещере, взбесился и набросился на него, доброжелательного и хлебосольного хозяина, никак не ожидавшего такого поворота. Всё выглядело так, будто это лично у сенатора отняли кусок поместья.
- И это в благодарность за всё! За царский ужин и щедрое предложение! – горестно изумлялся про себя Азазелла. Затем, правда, его удалось размягчить – пригодились почти забытые навыки далёкой юности. Расплавился сенатор – заметил по его глазам Азазелла. И уже совсем было отлегло от сердца, но тут эта банда местных негодяев, именующих себя элитой и цветом общества, принялась изо всех сил выкручивать ему руки.
О-о, они это умеют! Тонко чувствуют момент, и всегда безжалостны, как раптэры или инсекты. Вот и сейчас так получилось. Он столько лет ублажал эти две стаи, две враждебные конкурирующие банды, эти два постоянно грызущихся и ненавидящих друг друга клана. Силы их были равны, а он был компромиссной, идеальной фигурой для всех в этой игре. Он был обязан маневрировать тонко и умело, уступая тем и другим, и сохраняя баланс, добиваться своего. А своего-то там – на грош! Для них старался, для них… и для равновесия. И вот теперь, чтобы остаться сухим, пришлось им столько отвалить!
Но это всё пустяки: деньги уходят и приходят. Важно то, что эти деньги, решают поставленные задачи. Худо другое: сенатор на деньги не повёлся. Видно, из богатой семьи, и от того запах денег совсем не кружит ему голову. А значит что? Остаётся один путь - через Тиану. Ну, ничего, ничего: от неё не убудет… Но задачу-то надо обязательно решить! Надо! Как бы ни была высока цена. Ведь от этого зависит вся дальнейшая жизнь их с Тианой. Возможно, в столице. А столица – это огромные возможности! И ещё более огромные деньги!
Надо-то, надо - это понятно… Надо! А как горько…
Весь день выдался – хуже не бывает. И ведь всё это взорвалось-произошло в один единственный день: накопилось, наслоилось, растрепало нервы до полной невозможности! А добил-то его кто – собственный отец! Старый пьяница! И единственный в целом мире родной по крови, единственный, кто его любит… хотя это, наверное, уже – нет! Он, самый близкий и родной, и вдруг – плюнувший с экрана прямо ему в лицо. Да и не в лицо даже, а в самое сердце.
- Эх, отец, отец, как ты мог, – горестно думал он, - как мог ты сделать это?! Ты, кто меня учил выживать в этом мерзком и грязном мире, ты, кто меня сделал таким, какой я есть. Ты - один из двоих в этом мире, кого я ещё люблю! - это мысль была, как последняя капля, нарушившая остатки его равновесия.
- Старый дурак! – мысленно, как показалось ему, на языке раптэров выкрикнул он, вскипая злобой, - как будто сам всегда был чистенький!..
Острый приступ головной боли внезапно, как удар молота, обрушился на него. Всё поплыло в его сознании и перед глазами. Впоследствии воспоминания приходили к нему в виде разрозненных обрывков, и общая картинка никак не складывалась. Помнилось, что он, как-то неуклюже и жалко простился с сенатором и, сославшись на утомление, ушёл наверх. Туда, где была пустота, наполненная тоской, горечью и обидой.
Потом он захотел, чтобы отец его выслушал, хотелось, чтобы отец поговорил с ним, поговорил, понял и простил. Ведь он бы всё-всё ему объяснил: и о сложившихся обстоятельствах, и о озверевших кланах, и о необходимости маневра, во имя спасения… Он набрал код отца по личной связи, но тот, только открыв канал и едва увидев сына на экране монкса, сразу, без предисловий, объявил свой приговор:
- То, что сделал ты, Азазелла хуже, чем преступление! Это предательство!
Далее пьяный старик, заплетающимся языком, принялся честить его самыми отборными выражениями, смешивая оскорбления из всех известных ему наречий. Азазелла только и смог ему сказать в ответ: «Прощай». И, к своему удивлению, тут же отключился, как будто кто-то выключил тумблер его сознания. Такое с ним было впервые.
Очнулся, оглянулся - всё также один. И всё ещё жив. Лежал безвольно и бездумно, как тряпичная кукла, похожая на те, что для него в далеко-далеком прошлом делала его мама. Мама, где ты? Ты одна бы поняла и пожалела несчастного сына своего…
Из глубин памяти всплыл ещё один код личной связи, где его могли бы понять и где бы уж точно ему не сказали бы ни одного дурного слова. И он набрал этот код, а с другой стороны сразу, как будто бы ждали, откликнулся низкий, скрипучий голос:
- Да! Я слушаю тебя, Азазелла…
- Приезжай, если сможешь, приезжай, если ты ещё друг…
- Через час в твоём саду, – был ответ.
2.18. И ДРУГИЕ ТАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ
- Уважаемый Фра-Хуур, я должен известить Вас, мой дорогой компаньон, что Ваш единственный друг на этой стороне границы сегодня потерпел сокрушительное фиаско… - поток странных для непосвящённого уха звуков прекратился, и говоривший в темноте сада стал с усилием разминать руками горло и занемевшие губы – сказывалось отсутствие разговорной практики.
Далее Азазелла говорил на привычном ему языке:
- Я сейчас проклинаю себя за то, что согласился участвовать в комбинации с островом, предложенной Вами. С самого начала мне не нравилось, чем несёт от этой аферы. Теперь я убедился, и в который уже раз, что чутьё меня не подводит. И вот результат: я – разорен! Но это ещё не всё, мой друг. Сегодня я потерял и имя, и должность, для обретения которых я лез из шкуры всю свою жизнь!
Азазелла помолчал, то ли борясь с эмоциями, то ли раздумывая:
- Но и это ещё не всё: сегодня я потерял отца, и, возможно, жену. А ты, мой друг, наверное, знаешь, как их ценю…
Какое-то время в ночном саду царила тишина, нарушаемая только песнями ночных насекомых и птиц. Но вот заговорил гость:
- Змей, друг наш! Мудрость тебе изменила, и разум твой сбился с пути, имя которому – истина. Ты заблудился в чаще событий. Ты, вижу я, в глубине всё ещё мелкий плут и не вырос, хотя уже постарел. Внимательным будь – я веду тебя к истине: здесь не афера. Не деньги здесь цель! Ты в глуби стратегемы, и в ней ты – особенно ценный агент, под тайным именем «Змей». Ты отныне не нищ, а очень богат, и будешь настолько богат, насколько осмелишься сам. Это тебе говорит компаньон твой, друг детства и друг твоей жизни – это ты помнишь, надеюсь. Всё это, по воле судьбы, объявил тебе я – генерал Величайшей Империи Ра, а имя отныне моё для тебя – Фра-Хуур-До!
Гость говорил на своём языке негромко, но от модуляций его хриплого голоса Азазеллу стал пробирать мертвецкий холод. От сказанного на него напала нервная дрожь: теперь он стал понимать, и не случайность странных совпадений, и кто во всём этом спектакле режиссёр. А генерал продолжал:
- Мы – рыцари «Круга глубоких воздействий» Империи Ра, открыли и начали встраивать в ткань грядущих событий свою стратегему. Эта работа сотрёт дисбаланс на планете и выстроит здесь паритет. События в округе Доум - первый шаг операции, и шаг этот выполнен чётко. Наши друзья в вашем Сенате сделали так, как предписано им и надобно нам: Мэнси-Хэд – вовлечён в стратегему. В ней он - Ваш гость, как и предвиделось нами. Всё идёт, как задумано в Круге: он в сладкую ленту-липучку, как муха, охотно летит. Сделал ты так, как мы ожидали того. И это весьма хорошо. Это мы ценим.
Генерал помолчал, подбирая слова и продолжил:
- Чтобы линия жизни твоей тянулась и дальше под знаком удачи, надобно нам, чтоб и жена твоя была адекватна моменту. Это значит: вела себя так, как положено женщинам вашим – мы так рассчитали момент. Если этот этап мы пройдём без проблем, и все, кого встроили в ткань операции в городе Доум, будут на месте, и если они исполнят работу свою, то наступит и новая фаза. Она для тебя означает одно: ты приближаешься к власти, друг мой, к самой вершине её. Здесь интересы твои и мои опять совпадают, ведь, находясь в её тени, ты сможешь достигнуть возможных пределов своих. Не это ли вожделенная цель и награда твоя? Ни того ль добивался всю жизнь, мой друг Азазелла? Ты только представь, что руки и разум твои дотянулись до высших пределов воздействий в Хайтэ. И стоя в тени у вершины, легко ты сможешь решать проблемы свои и мои.
Раптоид обнажил крупные желтые зубы, засветившиеся в темноте – он «улыбался», подражая хайтэскам, и демонстрировал свою доброту к Азазелле. Посчитав, что процедура исполнена, генерал максимально выпрямился и со всей возможной торжественностью приступил к заключительной части своей речи:
- Здесь и цена на услуги твои возрастёт соразмерно. И мы, понимая тот факт и оценив тебя свыше всей меры, дадим тебе всё, что захочешь. А можем мы много! Ты получишь, друг мой, всё, что нужно, даже если прожить вам с Тианой удастся многие тысячи лет!
2.19. ПРОРОЧЕСТВО ЦХЕ-РАМА
Это целое искусство – вырастить правильный сад. В саду, окружавшем дом Эддама, росли деревья, посаженные руками Эддама и Эвы. Когда они планировали свой сад, они тщательно отбирали саженцы, чтобы садом можно было любоваться весь год и в каждый сезон его. Здесь всегда какая-то часть деревьев цвела, другие плодоносили, а какие-то отдыхали. Климат прекрасного Эдема не знал суровых холодов и зим.
Сегодня в глубине этого сада, рядом с небольшим поющим фонтаном, в тенистом сумраке деревьев, находились Эва и её нежданный гость. Азазелла опять пришёл к ней, и опять не предупреждая заранее о своём приходе. Так было не принято в их круге: это было не правильно и крайне неучтиво. Однако, зная о провинциальном происхождении и соответствующем воспитании гостя, учитывая сложившуюся ситуацию, Эва решила не предавать этому большого значения. Она опять провела его в сад, чтобы Няня не заметила этого визита.
Они сидели по разные стороны от фонтана, каждый со своими мыслями, и готовились начать разговор. Гость был изысканно одет, что было весьма странно, ведь был рабочий день. На его груди, на шикарной плетёной из драгоценных нитей ленте, висел великолепный сверкающий всеми цветами радуги камень. «Наряжен в лучшее, – подумала Эва, – интересно, для чего это?»
А Азазелла, скользя по её лицу глазами, напряжённо что-то обдумывал. Некоторое время он молча смотрел на неё, а затем, наконец, произнёс:
- Я пришёл к Вам сегодня с надеждой попытаться всё изменить. Я не вижу другого союзника. Никого кроме Вас, досточтимая Эва. Только в союзе, возможно, нам удастся спасти наши семьи и будущность нашу…
Он замер, ожидая ответа и стараясь понять, каков он будет.
Эва, конечно же, множество раз думала об этом, только благоприятного варианта развития сложившейся ситуации пока никак не обнаружилось. Невесело усмехнувшись, она задумчиво процитировала слова известной песни:
- Как можно мотыльку бороться с ветром, как можно нам судьбу переломить… - было видно, что говорит она это не в первый раз, и слова эти – привычные слова смирения и безнадёжности.
Азазелла пристально смотрел в её глаза своими выпуклыми тёмными и блестящими глазами. Не отводя взгляда, несколько помедлив, он стал негромко, подчиняясь какому-то внутреннему ритму, говорить. Казалось, что речь его сама сплеталась в красивые фразы, фразы - в логическую цепочку, и цепочка эта погружалась, вращаясь объёмной синусоидой в глубину сознания Эвы, замедляя и завораживая его. А он всё говорил и говорил, странно покачиваясь, в такт словам:
- Корабль в бурю – игрушка ветра, но волей капитана не сдаётся и прибывает в порт. И силы птицы лёгкой несравнимы с мощью урагана, но возвращается она в гнездо своё…
Он говорил, а камень на его груди, блестя и переливаясь, раскачивался, притягивая, как магнитом, взгляд Эвы. Мир вокруг стал растворяться и делаться призрачным, каким-то полупрозрачным и ненастоящим. Она почувствовала странный покой и необыкновенное умиротворение, неожиданно опустившееся в её измученную душу. Эва даже забыла, что бывает так тихо и безмятежно, словно в штиль на море. Такой уверенности в будущем она не знала уже давно. Сознание её как будто двоилось, и одна часть его с радостью и готовностью соглашалась со словами гостя, но другая часть, споря с ним или с собой, негромко возражала устами Эвы:
- Она – его любовь, она – его судьба! А я?.. Всего лишь пёрышко на рукаве Судьбы. Махнёт слегка – и нет меня…
Азазелла взял её руки в свои. Оказалось, что он уже встал и приблизился к ней, а когда – Эва не заметила. Руки его, сжавшие её ладони, были сухи и необыкновенно горячи. Он, не сводя с неё своих странно мерцающих и завораживающих глаз, с нажимом заговорил:
- Опомнись, Эва! Что говоришь ты? Остановись! Не нам к лицу сдаваться, ни тебе, ни мне… – И он, удерживая глазами её внимание, продолжал негромко, соблюдая некий ритм, говорить, слегка кивая головой и покачиваясь:
- Ты, Эва, не гневи Судьбу. Эддам и ты – угодны ей. Я у известного пророка побывал, из ста он девяносто попадает в цель. Цхе-Рама звать его. Он и другие с ним, читают в записях Судьбы не хуже нас, читающих с листа. Они считают: знания разлиты повсеместно, в любом куске пространства-бытия. Но только скрыто всё от наших глаз и чувств. Лишь избранным дарованы ключи. Но даже им запрещено те знания непосвящённым открывать. Иначе – грех, иначе – крах! Разрушатся причинно-следственные связи, порвётся цепь времён, и хаос мир наш поглотит!..
Он замолчал и замер, как окаменел. Повисла пауза, и Эва, будто бы освободившись от чего-то или проснувшись, встряхнула головой и с удивлением воззрилась на него. И было чему тут удивляться: с ним стало нечто происходить. Глаза его остекленели, уставившись в пространство, и весь он как-то вытянулся вверх и напрягся сильно так, что затрещали все его суставы. Казалось, он сейчас взлетит… или умрёт.
Эва, вскочила и со страхом наблюдала за гостем, не понимая, что с ним происходит, не зная чего здесь ожидать. Тут Азазелла стал раскачиваться сильнее и медленно заговорил-запел. Всякий знавший его, не узнал бы – так изменился странный гость. А Эве вдруг показалось, что перед нею кукла, которой управляют откуда-то извне.
- Эддам и Эва – вот пара, угодная Судьбе. Сквозь многие века дорога их лежит. Свой род продлят они надолго, родоначальниками став у нового далёкого народа. В других мирах… - тут он прошептал что-то непонятное ей, как будто на чужом языке, затем он расслабился, обмяк и опустился на своё сидение. Гость тяжело дышал, пот стекал по его лицу, и было видно, как он сильно утомлён. Эва тоже успокоилась и вернулась на свою скамью. Обдумывая сказанное им и разглядывая собеседника, она спросила:
- Цхе-Рама, по имени судить, так это - ящер? Ты Азазелла доверяешь им? Разумно ль это?
- Они – разумнейший народ, но только мудрость их иная. Эмоций меньше в них – здесь логика царит и логика другая. Я это понял с детства, вырос рядом с ними. В дни бесшабашной юности в рискованные игры мы играли. Не все, кто с нами был, из той игры благополучно выбирались. Мне повезло – я цел. И в камере не заскучал. Их нравы и язык я долго изучал. Мой опыт пригодился позже в магистрате, благодаря ему, служу теперь в Сенате. Я сделал сам себя, я – состоялся, из донной мути я поднялся, откуда многим не дано не то что всплыть, но даже выжить, иль дожить, хотя бы до середины лет. И думаю, что спору нет: мне удалось в корабль Судьбы подняться, я смог взойти к нему на борт и этим счастлив я и горд. Прошу простить – увлёкся ненароком, как будто эпитафию себе принялся сочинять до срока. Так, к делу.
Пророк Цхе-Рама и те, кто с ним – адепты знаний тайных, которые от всех сокрыты не случайно. Ещё от матушки-покойницы слыхал, что есть в одной пещере пьедестал, где Книга скрытых знаний хоронится, которой всё известно, что в будущем когда-нибудь случится. Там всё расписано неясными стихами: о том, что было – там легко прочесть, легко о нынешнем, и обо всём, что есть. Лишь о грядущем недоступно нам понять и потаённый смысл ни уловить, ни воспринять.
Всё знает эта книга, и цена её безмерна! Всё знает точно, и я думаю, наверное, там есть составы зелий иль рецептов, которые могли б и нам с тобой помочь. Быть может, сможем мы гордыню превозмочь, и обратимся с нашим горем к ним, всезнающим молчальникам чужим?
Теперь мне время, Эва – ухожу, а ты обдумай сказанное здесь. Вот малое устройство, когда я стану нужен, нажав на эту кнопку, ты вызовешь меня в любое время. И я приду тотчас, пред завтраком иль в ужин…
2.20. ПРОЩАНИЕ
Сегодня они встретились, как и условились ранее, на горном озере, названия которого не знали и потому называли его, как подсказала им, при первой встрече с чудным озером, душа: Дремлющий поток - спящая вода. На языке хайтэсков название это звучало законченым стихом, очень лирично и музыкально. Они открыли озерцо ещё в первый год, по приезду Тианы в столицу.
Тогда они впервые прилетели в эту долину, совершенно изумительной неповторимой красоты, посередине которой протекал водный поток, разноцветный от многочисленных впадающих в него ручьёв. Красные глинистые ручьи переплетались в нём с молочными или голубоватыми струями других вливающихся и бурлящих ручьёв. Всё это перекручивалось меж собою, частично смешивалось, изменяя свои тона, и что-то при этом оседало на дне, во впадинах между камнями. А кудесница вода, радостно напевая, продолжала свой вечный бег, спеша по очень важным делам, изначально доверенные ей Творцом.
Берега гремящего на камнях потока были обрамлены густой порослью разнообразнейших кустов. Чего здесь только не было: голубая игольчатая хвоя одних перемежалась с ярко-зелёными крупными листьями других, фиолетовые с красным, огромные листья-зонты третьих боролись за свет и клочок почвы со своими извечными соперниками и неизбежными попутчиками – колючими тёмно-зелёными столбами, без которых они и существовать-то не смогли бы. Множество цветков разнообразнейших форм, больших и малых, ярких и ароматных активно демонстрировали себя, стараясь привлечь желанных опылителей, чтобы выполнить своё главное и единственное предназначение. Всё это живое колышущееся чудо образовало сбалансированный тысячелетиями мир, где каждый знал своё место, и простодушно радовался отпущенным ему сладостным мгновениям жизни.
В тот первый раз, скользя над этим раскинувшимся внизу великолепием, они решили всё-таки добраться до видневшихся вдали стен гор, смыкающихся под острым углом. Крутые скальные откосы образовывали в этом месте недлинное, закрытое от ветров ущелье, которое и являлось началом всей этой роскошной долины. Тогда им отчего-то почудилось, что там, в этом странном ущелье, и будет находиться апогей, представшей перед ними почти одушевлённой красоты. И они не ошиблись. «Апогей» выглядел как крошечное вытянутое озерцо, питающееся соседними ледниками. Озерцо лежало в каменистом ложе из светлых плоских плит, и было совершенно прозрачным.
Сверху, на подлёте, они вначале даже и не разглядели воды, и чуть было не опустились в середину этой «площадки», обрамлённой с двух сторон крутыми склонами. В последний момент Эддам всё же заметил блик и рябь на поверхности воды и, облетев озерцо по периметру, нашёл себе местечко для посадки. Он опустил машину в том месте, где чудо-озеро давало начало весёлому говорливому ручейку, который, как заметили они с высоты, собирая влагу с окрестных склонов, превращался вскоре в разноцветную, прихотливо извивающуюся, ленту потока.
* * *
В тот день, выбравшись из слая Эддама и взявшись за руки, они направились вдоль кромки берега, в надежде обойти озеро вокруг. Бодрящий воздух, пропитанный ароматами растений и чистейшей воды, близость горячо любимого существа, создавали в обоих ощущение необыкновенного светлого праздника. Они были по-настоящему счастливы, ведь в их душах, слившихся в одно торжествующее целое, гремел гимн жизни и любви. В такие счастливые мгновения одни погружаются с головой в свои переживания и становятся доверчивыми, бестолковыми и рассеянными, как птицы фаро в брачный период, другие же, мобилизованные избытками энергии, хлещущими из них фонтанами, готовы совершать всевозможные подвиги разума и силы. Эти всё могут, всё успевают, радуются жизни и никогда не устают, пока в них бурлит энергия любви. К такому типу принадлежал и Эддам. И сейчас на его оживлённом радостном лице то и дело мелькала тень какой-то, видимо, важной и существенной для него мысли.
Обойдя две трети озера, они обнаружили, что дальше пути нет: скала круто уходила вниз, в глубину озера. Вода здесь была совершенно прозрачна и на дне виднелись камни и белый крупный песок. Эддам присел на корточки и, почерпнув пригоршню хрустально чистой, почти что ледяной воды, попробовал её на вкус. Какое-то время он сидел так и о чём-то напряженно думал, пытливо всматриваясь в содержимое своей ладони, будто пытаясь разгадать: что же там притаилось? Затем, внимательно посмотрев на Тиану, он задумчиво произнёс:
- Вода! Вода… планета Океан...
Загадочна она! Возможно, кажется тебе, прелестный мой цветок, вода – всего лишь жидкость, используя которую Жизнь родилась. А если поглядеть слегка иначе? Вода – субстанция, первооснова и сущность всех вещей – так мудрый поясняет это слово. Представь, любимая: суб\станция вода в реальности – под\станция, передающая энергию развития всегда…
Вода! Как просто: казалось бы, соединение двух лёгких газов. Один из них уж вовсе самый лёгкий, другой же – тот со скрытым тайным смыслом, ведь он – основа всех реакций жизни. За многие круговороты лет молекулы его, как прежде, так и ныне, в обмене жизненных энергий преуспели. Ни здесь ли ключ того, что есть вода? Быть может, в памяти несёт она события, года, следы всех прошлых воплощений и груз былых реинкарнаций – суммировался здесь как некий гений.
Ты погляди, любимая: вокруг – Планета Океан. Куда ни кинешь взгляд, перед тобой вода: в ручьях, озёрах и морях, в траве, деревьях, облаках, в живущем всём, в тебе и мне. И видя ежедневно это, привычно и статично думаешь: обычная вода.
Но, стоп! Она ведёт себя почти всегда не так, как должно жидкости вести себя. Какие в жидкости кристаллы могут быть? Казалось бы, смешно сказать о том, подумать иль предположить! Однако ж, в этой есть они всегда, когда она прозрачна, не больна и гадкими страстями не заражена.
Заметить важно здесь и то, что кластеры-кристаллы не безличны! Как вязь из облаков, как волны в океане – так капли-кластеры в одном стакане системно различимы все и все они многообразны, о чём задуматься тебе и мне не праздно. И путь для понимания открыт: возможным стало наблюдать и в жидкости, и в твёрдой фазе кристаллы зрительно увидеть-распознать, которые способны передать всей информации бесчисленную рать!
Теперь скажи мне, милая: зачем такая функция простой воде?!
Кому служить она должна и этот «кто-то» где??
Как поняла меня, Тиана, о чьём сознании я начинаю говорить? Посмею нынче я предположить, что уже завтра может статься иль вскоре подтвердиться-оказаться: вода – подобие рецепторов и проводник сознания Того, кто этот мир великолепный сотворил и нервом своим чутким, его до времени от катастрофы защитил. Вода, поверь, несет в себе не только жизнь или возможность появленья жизни, она несёт в себе возможности нести сознание, как форму бытия, как форму обретенья знания. Она, как проводник, несущий ток – потоки электронов, несет в себе она поток вселенского сознания, чтобы всегда, когда Ему угодно, увидеть мог Он всё, и всё узнать, чтоб мог сигналы получать со всех планет, где только удалось Большой Проект начать. У нас есть много способов, любимая, увидеть это глазом, разумом, когда он есть, иль осознать всё то посредством Эго, сказать иначе – собственным сознанием. Для этого не очень много надо: всего лишь захотеть и стать достойной частью мироздания! Себя единокровною частицей мира ощутить, впитать в себя его энергию и знания, и занять место подобающее ей с момента осознания и до своих последних дней.
И вот, цветок прекрасный мой, картина возникает такова: вода – есть часть Создателя, Творца всего, сладко-солёная и мудрая, как кровь Его. И в этом также смысл присутствует большой: ведь если б океаны и моря так солоны не были б, они закисли б на вторую сотню лет от своего рожденья! И тут опять встаёт вопрос: какая жизнь могла бы процветать в помойной яме? Хотим того иль нет, но возвращаемся опять туда, откуда начинали мы – к природе-маме, в которой Жизнь по Замыслу Творца заведена по наилучшей изо всех программе!
Программа – это да!.. Как матрица системы – навсегда!
И вся Создателя Программа не что иное, как Любовь, которую рождает мама ко всем созданиям своим! Но мы-то вновь, но мы-то каковы…
Ведь доказательства тому мы сами тщательно и терпеливо добываем! Мы все Его законы бесконечно нарушаем, зло порождаем, ненавидим или унываем, и постоянно делаем всё поперёк своей программе-маме…
А Он? А Он опять нас не казнит… всё потому что любит, терпит и прощает! И мало этого: Он нас от нас самих же защищает – вот для того вода Творцу как нерв нужна, как кровь, чтоб снова донести до нас Его Надежду, Веру и Любовь.
И вывод очень прост: Программа сотворенья Жизни воде доверена была! Она и есть носитель всей Его Программы! Она – как правая рука Всевышнего Отца! Хотя, пожалуй, нет… Она – как Дух Творца, несущий Его суть! Когда коснёшься ты её, об этом, умоляю, не забудь! Люби её, как собственную маму, как любишь ты отца, как воздуха глоток последний, люби её, как кровь Создателя-творца…
* * *
Всё что окружало их в этом замечательном уголке мира, было насквозь пропитано их счастливыми переживаниями и воспоминаниями. Им казалось, как и всем влюблённым во все времена, что никто и никогда не был так счастлив, как они. Эти ощущения питали и наполняли Тиану в каждый их визит сюда, но не сегодня. Сейчас она остро почувствовала: что-то должно произойти, и не просто почувствовала, она уже точно знала: что-то нависло над ними и это неизбежное вот-вот случится. Что – неясно, но «это», неизвестное и страшное, совсем рядом. Явственно ощущая приближение катастрофы, Тиана нисколько не боялась того: она уже так устала от непреходящего чувства безысходности, от этого унижения ложью, что любой исход уже казался ей благом и завершением мучений.
Сегодня она прилетела сюда на своём слае значительно раньше Эддама. Ожидая его она уже начала испытывать нетерпенье, странно перемешанное с желанием оттянуть момент этой роковой встречи. Или, если удастся, и вовсе избежать её. А он всё не появлялся, и Тиана уже готова была улететь обратно, сердясь на него и одновременно испытывая тайное облегчение, от того что это страшное, возможно, минует их сегодня. Но тут до неё донёсся знакомый звук летящего слайдера. «Всё, – поняла она, – не минует!»
Слай Эддама сделал круг над озерцом, скользнул вдоль кромки воды и замер рядом с присевшей на берегу Тианой. А она, раздираемая противоречивыми чувствами, с ощущением непоправимости происходящего, повернулась к прибывшему слайдеру, ожидая появления того, кто заменил ей весь остальной мир, того, кто был всем для неё. Но он почему-то не выходил.
Вот, наконец, плафон кабины открылся, и Эддам, сидевший перед пультом управления с опущенной головой, шевельнулся. А Тиана вдруг увидела то, чего не замечала никогда раньше: по голове Эддама в разных местах выстрелили тонкие белые пряди. Сбывающиеся жуткие предчувствия ледяной волной окатили её и заставили болезненно сжаться сердце. И она, уже понимая всё, закусив губу до крови, замерла в горестном молчаливом ожидании.
А Эддам медленно, будто сомневаясь в правильности принятого решения, выбрался из слайдера и шагнул к ней. Он долго и ласково глядел ей в глаза, а потом, опустившись на колени перед ней, обнял её и прижался лицом к её груди. Стоя так, не выпуская её из своих объятий и не поднимая головы, Эддам тихо, почти неслышно, заговорил:
- Любимая, прости за море горя,
что я разлил, не ведая того.
Измучил всех, с Судьбою споря,
не обвиняя в этом никого,
Ни наш Сенат, ни наш закон –
для блага Хайтэ создан он.
Сложились прихотливо линии судеб,
они как зёрна образуют хлеб,
Как нити бытия - событий ткань –
бескрайнее сплошное полотно,
Ни изменить, ни расплести его,
нам не удастся - не дано.
Мы – каждый – ниточка в том полотне,
и каждому воздастся по цене.
Судьбу хулить – никак нельзя!
Создателя – она служанка и раба.
Раз так записано в её холсте –
Судьбе угодно так! Тому и быть!
Куда теченье времени нас понесёт –
туда нам следует и плыть!
Но, если мы угодны будем Богу,
и Он позволит вместе плыть,
Должны мы выбрать ту дорогу,
где Он назначит нам служить.
Теперь, цветок мой драгоценный,
о горьком должен я сказать:
Хоть сердце рвётся, но отныне –
придётся только вспоминать
О наших встречах, о тебе, родная,
о счастии, ушедшем в никуда…
Не знаю, право, как надолго:
на день, на год, иль навсегда.
Но то, чем можем услужить мы Богу,
должны мы без раздумий исполнять,
Хранить надежду в душах наших,
и в одиночестве любовь не растерять.
Не растеряй, молю тебя, не расплескай,
но только всуе ничего не обещай!..
* * *
Они стояли посереди необъятной Вселенной, двое одаренных великой любовью, слившихся в единую суть! Весь Мир: и этот разноцветный быстро меняющийся живой мир, и необъятный непознаваемый кокон Вселенной - всё кружилось вокруг них, в безумном вихре-хороводе, как будто снова исполняя танец страсти и зарождения, как будто этим сопереживая им. Удивительно, странно и остро перемешались в этот миг в их душах такие разные и противоположные чувства: отчаяние и надежда, восторг и горе, любовь и вновь чёрное отчаяние, смиряемое икорками надежды:
Вот и настал момент, подобный мигу смерти,
Пора сквозь зубы прохрипеть: Любовь, прощай!
Но где же силы взять, кто их пришлёт, в каком конверте,
Чтоб я смириться мог, чтоб приказал себе: не обещай!
Где мне набраться сил и не слукавить, сказав последнее:
Прощай, любовь моя и свет души моей прощай…
2. 21. ОТЧЁТ ЗМЕЯ
- Уважаемый Фра-Хуур-До, мой друг и генерал! Вчера произошла вторая встреча с интересующим Империю субъектом. Она проходила в саду их дома, со скрытым применением предложенных мне средств и методов воздействия. Весь ход событий мною зафиксирован и показал, что наш объект вполне доступен внешнему влиянию на сознание. И в результате Эва, я считаю, поверила всему, что я ей сообщил, и это, несомненно, придало ей сил и веры в будущность свою, а мне позволило стать ближе и понятней ей. Но было бы неплохо, я уверен, ещё и в храме встречу организовать. С самим пророком. На этой встрече сам хранитель Книги подтвердит всё сказанное мною. А это степень доверительности наших отношений ещё повысит на порядок. И это приведет к тому, что после, всё что я ни сообщу, не вызовет её сомнений. – Азазелла закончил свой доклад и, угрюмо насупившись, отступил на шаг и уселся на скамью.
Их встреча проходила, как и в первый раз, в саду за его домом, но обстановка встречи изменилась. Если раньше это была беседа двух равных приятелей, почти друзей, то теперь, возникшее ощущение подчинённости, очень раздражало Азазеллу. Стало всё иначе: маски сброшены, каждый использовал другого и у каждого была своя цель. И этой цели каждый стремился достичь.
- О, Змей, ты - мастер! Великолепно – встречу ты провёл. Никто из наших никогда не смог бы всё проделать, так как ты. Всё это – высший класс! Мы наблюдали за тобой во время той беседы. Талант твой трудно переоценить. И даже мы поверили тебе, когда ты говорил – настолько сильный ход придумал ты с пророком. - И генерал демонстративно несколько раз хлопнул себя по груди лапами, что выражало у народа-ра высшее восхищение.
- Благодарю Вас, генерал, но у пророка я и вправду побывал, и предсказанье передал почти дословно. Для получения нужной информации ему принёс я вещи с тела Эвы и Эддама. У Эвы я, закон слегка нарушив, украл при первой встрече, когда она не видела, накидку. Из кабинета Эддама – носки его. Ещё пророк потребовал их точный день и час рождения. И это удалось узнать из файлов памяти сенатского компьютера. Насколько правды в предсказаниях - я не знаю, но даже если это ложь – она на пользу нам…
Азазелла встал и, глядя исподлобья на собеседника, приблизился к нему. А генерал, до этого расслабленно сидевший на своём мощном хвосте, слегка напрягся и насторожился – он-то хорошо знал, на что способен его невзрачный, низкорослый друг. Азазелла, не спеша, обошёл генерала, осмотрел его со всех сторон, повертел головой, как будто стараясь что-то разглядеть, и продолжил:
- Теперь и у меня возник вопрос: как удалось присутствовать при нашей встрече? Я был внимателен, особенно в начале, и не увидел никого в саду, за исключением нас двоих. Как это удалось Вам, генерал?
- Змей, ты чрезмерно любопытен, а я - носитель государственных секретов, будь осторожнее с вопросами своими. Один не вовремя родившийся вопрос способен навредить сильнее твоей шее, чем два неправильных ответа… - Генерал замолчал и внимательно всмотрелся в глаза собеседнику. Видимо, прочитав там что-то, он удовлетворённо кивнул, вновь расслабился, и продолжил:
- Но другу, с кем я в согласии уж столько лет, соратнику и компаньону, так восхитившему меня, скажу два слова, которые, пожалуй, всё и объяснят. Взамен ты слово дашь – не раскрывать другим секрета. Союзники Империи не любят, когда их маленькие тайны становятся известны большинству. Так что решай, но помни: цена у слова – высока.
- Цена известна мне: империя к отступникам сурова, - Азазелла мрачно усмехнулся и, уставившись выпуклыми блестящими в темноте глазами прямо в глаза генерала, продолжил:
- Хоть все на Ипе знают – жизнь священна! Но мало знает кто, как в ваших ведомствах легко её прервать, иль изувечить навсегда, или родных и дорогих похитить. Но слово дам! Мне жизнь… не слишком дорога, а эти знания когда-нибудь, быть может, пригодятся нам.
Он замолчал, а генерал негромко прохрипел:
- Инсектов микротехнологии - и в этом весь секрет. Ты, может, думаешь, что это муха на листе сидит, а это весь Совет Инсектов на тебя внимательно глядит… - произнеся это, генерал крайне довольный своей шуткой, радостно захрюкал. Но Азазелла был всё также хмур и не поддержал его веселья.
Дав просмеяться генералу, он вежливо, но с нажимом спросил:
- Мой досточтимый друг! Теперь практический вопрос, по существу: каков мой счёт? Хочу знать сумму, где она лежит, как скрыта там, как пользоваться ею надлежит?
2. 22. ЛУЧШЕ РАЗ УВИДЕТЬ
Невозвратно канули времена, когда народы Ипа были дружны и сотрудничали, воплощая Великую Идею. Эта Идея когда-то связывала народы с Богом неразрывной цепью, она объединяла и уравнивала всех одаренных в глазах Создателя. В те светлые времена народы, реализуя проекты и идеи, свободно перемещались по своей планете, не придавая значения, какому именно роду принадлежат пересекаемые территории. Обозначенных знаками границ не было, хотя о них все знали. Ведь за долгую историю Избранной планеты соседствующие роды определились в своих границах и территориальных претензиях и все они уже благополучно разрешились. Да только прошли те славные времена, прошли давно, и так же навсегда, как и Золотая Эпоха Ипа.
Структура заселения континентов Избранной планеты с тех пор почти не изменялась. Каждый род жил в пределах своих исторических территорий и ни тогда, ни теперь структура эта не была сколько-нибудь упорядоченной. Поэтому зачастую анклавы хайтэсков перемежались с анклавами, заселёнными раптэрами и инсектами. Пещеры и ущелья, заселённые горанами, им и принадлежали, и туда никто без приглашения входить не решался. А пещеры и ущелья, принадлежащие раптэрам, были недоступны всем остальным. В основном это было связано с тем, что народ-ра размещал там свои культовые храмы, которые они тщательно охраняли и скрывали от чужих глаз. В отличие от сухопутной части Ипа, всё, что было под поверхностью морей и океанов, вообще не делилось никак, и совокупно принадлежало обоим морским народам.
В последующие после Золотой Эры времена, народы обособились. Они, хотя границы своих анклавов и не огородили, но никто без надобности старался эти границы не нарушать. Была такая договорённость, и народы придерживались её. А в случае возникновения какой-либо потребности в визите, принято было загодя извещать специального чиновника соседствующей стороны о своём посещении. Редкие грузы через границы теперь перевозились только через таможенные посты, подобные тому, на котором проработал всю свою жизнь отец Азазеллы.
Сам Азазелла по роду своей сенатской службы часто посещал различные анклавы раптэров и инсектов, и поэтому был хорошо известен на всех ближних границах. Он умел ладить со всеми: и с таможенниками, и с чиновниками, и с хайтесками, и с раптэрами. А всё потому, что отлично ориентировался в таких важных вопросах: кому, как, и сколько? А ещё потому, что он был умён, всегда вежлив и психологом оставался отличным.
В этот день он должен был отправляться в командировку в один из анклавов раптэров для подготовки и организации ожидаемой встречи представителей Сената Хайтэ с префектом анклава-ра и наместником императора. Как обычно в таких случаях, с утра он собрал все нужные документы, взял служебный слайдер, и выехал.
Только поехал он не в том направлении, куда должен был отправиться, а в сторону противоположную. Он ехал в сторону восточного выезда из города, расположенного в лесопарковой зоне столицы, плавно заползающей на отроги горного массива Хай. Там, в дешевой придорожной закусочной, он встретил женщину, закутанную в покрывало. В этот день был сильный ветер, и потому это не бросалось в глаза. Азазелла подошёл к ней, учтиво поклонился, и уже вместе с ней отправился на сенатском слайдере далее, в восточном направлении.
В слайдере женщина скинула скрывающую её лицо ткань, и, обернувшись к спутнику, спросила:
- Ты уверен, Азазелла, что мы успеем до вечера вернуться?
- Безусловно, Эва.
2.23. «ЛЕКАРСТВО» ОТ ТОСКИ
Эддам с момента последней встречи с Тианой просто не находил себе места. Если он и сидел, то не больше минуты, затем как будто что-то подталкивало его, он вставал и начинал мерить шагами помещение. Если это была ночь, то спал он не более часа, а затем, прямо во время сна, начинался нескончаемый монолог, в котором он пытался объяснить плачущей Тиане, почему так поступил. Он приводил свои доводы, рассказывал ей о разговоре с Президентом, о том, что надо подождать ещё немного, совсем чуть-чуть…
Но ничего не помогало – она плакала и он, глядя на неё – тоже. Он тут же в ужасе просыпался, ведь даже мальчишкой никогда не плакал, считая это постыдным. Никто, как он думал, никогда не видел его слёз, а тут – вон что… и пугала его больше всего неправдоподобная реальность этих снов, их абсолютная достоверность. В моменты таких пробуждений болезненно щемило сердце, а щёки его были мокры. Это уже совсем никуда не годилось, ситуация становилась неконтролируемой, а так недолго и утратить разум, а вместе с ним и весь мир…
Эддам, при таких пробуждениях, какое-то время лежал, ощущая себя раздавленной садовой улиткой. Затем он старался вынырнуть из засасывающего его омута горя, и если удавалось в этот раз справиться с депрессией, он вскакивал и почти в бешенстве выбегал на крышу, где с остервенением принимался изматывать себя на тренажере. Доведя себя до полного изнеможения, он уже не возвращался в спальню, а валился в кабинете-мансарде в своё любимое кресло, нажимал кнопку «сон», кресло отклонялось, вытягивалось, принимая его формы. Затем оно замирало в ожидании следующей команды, и получив её, исполняла: включалась одна из программ, понижающая внутреннее давление воздействием на подсознание и снимающая стрессовое состояние. И вот наступал сладостный сон… на час. А потом – всё начиналось сначала.
Это долго продолжаться не могло. Эддам ходил постоянно раздраженный, не раз срывался в простейших и безобидных ситуациях. Он практически не мог уже разговаривать с Эвой. Всё его злило. И даже своих детей он стал избегать. Образчик мужской красоты, эталон хайтэска, превратился в неврастеника с нездоровым цветом лица, с провалившимися мутными глазами и трясущимися, как у старика, руками.
Нужно было как-то выправлять ситуацию, спасать гибнущую репутацию и пошатнувшееся здоровье. Правильно рассудив, что первым делом нужно снять стресс, Эддам стал искать такие пути.
К врачам обращаться он не стал, полагая, что те начнут копаться в причинах его внутреннего разлада и докопаются. А этого никак нельзя было допустить. Попробовал известные ему и доступные релаксанты, но те оказались недостаточно эффективными: их краткосрочное воздействие его не устраивало. Тогда он обратился к традиционной древней медицине, и, как ему показалось, нашёл решение: порошок из веселящих грибов. Вернее, ему подсказали об этом весьма действенном средстве. Азазелла, его советник, и подсказал.
* * *
Когда-то давно Эддам слышал об этом зелье. Слышал, что им лечили психов древние врачи. Однако, точно зная, что средство это нынче вне закона, сам он не испытывая никакой тяги к тому, не нарушал закон и никогда не пробовал его. А вот теперь время пришло: и ему - пришлось…
В тот день, вернее, вечер, когда он попробовал действие лечебного порошка, он впервые за последние два десятка ночей заснул легко, спал без кошмаров, и проспал непробудным сном до утра. Лекарство оказалось крайне эффективным: плохие мысли улетали из головы, скверное настроение исчезало, как ночь с приходом рассвета, и он опять чувствовал себя молодым могущественным богом.
А потом он стал принимать порошок не только перед сном, но и в обеденный перерыв, и после него, и в любое время, когда ему это приходило в голову. Он при этом заметил, что в такие минуты, когда действие «лекарства» заканчивалось, у него резко падало настроение, в глазах темнело, а мир становился мрачным, враждебным и крайне не привлекательным. В такие часы небо давило на плечи, все, с кем приходилось общаться, чего-то от него хотели, у всех была корысть на уме, и были все они отвратительны ему в этой своей жажде. Тогда ему хотелось укрыться в своей мансарде, спрятаться от всех и никого больше не видеть. Но больше всего ему хотелось порошка – единственного средства, помогающего от всех проблем. Так бывало каждый раз, и он мучился опять до тех пор, пока снова не добывал своё «лекарство»…
Вот и сегодня, едва прибыв в Сенат, он уже почувствовал, как сгущаются невидимые тучи, как на глазах темнеет небо и опускается ему на плечи. Почти не глядя, чего с ним не бывало раньше, подписал несколько десятков поданных ему документов. Всё больше раздражаясь и ощущая знакомый зуд кожей лица и шеи, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, он вышел из рабочего кабинета в свою комнату отдыха, положенную ему по статусу. Там он быстро сделал то, для чего и пришёл: достал из кармана предмет, похожий на яйцо с крошечными отверстиями с острого конца, сдавил «яйцо» рукой, отчего отверстия чуть приоткрылись, выпустив облачко зеленовато-коричневой пыли, и несколько раз сильно вдохнул, наклонившись к нему лицом. Затем он какое-то время стоял неподвижно, глядя неподвижными глазами в никуда, а потом вздрогнул, будто внезапно проснулся и потряс головой. По телу прошла знакомая приятная волна, а на душе стало легко и свободно. Мир просветлел и уже не казался таким гадким и отвратительным. Желая усилить эффект, Эддам нюхнул ещё пару раз.
Но в этот раз вышел перебор. Вскоре он стал неадекватен: говорил слишком громко, а иногда невпопад, смеялся некстати, да ещё и уронил кресло в своём кабинете. Наконец, поняв, что оставаться на службе далее нельзя, и сославшись на нездоровье, он засобирался домой.
Уже выходя из здания Сената, он вдруг вспомнил, что скоро подойдёт срок представления отзыва о новом оружии, а материалы дела он ещё и не открывал. Похвалив себя за светлые мозги, Эддам вернулся и, захватив из хранилища здоровенный металлический кейс с материалами, крайне довольный собой, своей памятью, и тем, как складывается день, вызвал служебный транспорт. Сейчас он находился в той фазе, когда всё воспринимается достаточно критично, и пока ещё он понимал, что сам управлять слаем сегодня не сможет. Проделав всё в лучшем, как ему казалось, виде он отправился домой, оставив свой слайдер возле Сената.
Войдя в дом и побродив по комнатам, он, к удивлению своему, не нашёл там Эвы. Это было странно: ни утром, ни накануне вечером она не предупреждала его о своей отлучке, что делала обычно всегда, если собиралась куда-то. Обратившись к «Няне», он выяснил, что Эва покинула дом тотчас же, как только он отправился на службу. Она, как обычно, вышла из дома с детьми, сопровождая их в Центр обучения, где они проводили весь день, получая необходимые для жизни знания и навыки. После этого Эва должна была возвратиться обратно. Но её не было в доме.
Такого Эддам раньше за ней не замечал. Но и он прежде не возвращался в такое время. Появился серьёзный повод подумать. Всякое приходило в голову, и впервые там зароились разные нехорошие мысли и подозрения. И чем больше он думал, тем хуже ему становилось.
Однако, что бы она ни сделала, что бы ни натворила – вдруг остро и болезненно понял он – только он сам во всём виноват. Во всём, что бы ни произошло…
2.24. КНИГА ТАЙНЫХ ЗНАНИЙ
Сенатский слайдер без остановки миновал границу с соседним анклавом раптэров. Проезжая пост, Азазелла лишь слегка притормозил, приветствуя пограничную стражу. Он был хорошо известен всем стражникам ближних к столице застав. Со многими из них он наладил дружеские и небескорыстные отношения, мудро полагая, что это когда-нибудь да пригодится. Вот и пригодилось: никто и не остановил их слайдер, и не зафиксировал пересечения Эвой границы. И они благополучно промчались в экономичном режиме скольжения до начала угрюмых предгорий, где расположены были базальтовые пещеры храмового комплекса «Урт», в одной из пещер которого хранилась главная святыня Империи Ра - «Книга тайных Знаний».
Их как будто здесь ждали. Храмовый служка – недорослый раптоид, ростом немногим выше Азазеллы, немедленно вышел к ним, как только их слайдер замер возле живописного входа в храм-ра. Над овальным входом, отделанным плитами чёрного полированного базальта, сразу под огненной надписью «УРТ», что на языке Ра означало – «зарождение», помещалось изображение яйца, как символа Жизни, дарованной Создателем миру.
Этот символ над входом с первой секунды привлёк внимание Эвы. Сначала ей почудилось, что яйцо, вопреки законам тяготения, парит рядом со стеной, ни на что не опираясь и ничего не касаясь. Но потом она поняла, что на самом деле притягивало её внимание: яйцо было живым! Большой вогнутый эллипс из белого сверкающего и как будто жидкого металла дрожал и переливался, будто обладая собственной жизнью, а в центре его помещалась выпуклая полусфера из желтого полупрозрачного материала. Полусфера светилась и еле заметно ритмично пульсировала, чуть-чуть изменяя свои размеры, вызывая на поверхности белого металла сполохи и волны.
Внутри и в самой глубине пульсирующей полусферы неявственно просматривалось древнее изображение первичного цветка - родоначальника всего сущего. Глаз невозможно было оторвать от этого чуда, и чем дольше Эва глядела на «яйцо», тем глубже погружалась в странное оцепенение. Наконец Азазелла, видимо устав ждать, встряхнул её и почти силой увлёк за собой.
В сопровождении терпеливо дожидавшегося их служителя, они прошли внутрь храмового комплекса. Идти пришлось долго, длинными извилистыми, плохо освещёнными коридорами, с бесчисленными боковыми нишами и отводами. «Самой отсюда не выйти», – подумала Эва и ей вдруг сделалось нестерпимо страшно.
Наконец, пришли: перед ними открылась пещера невероятных размеров. По крайней мере, в полумраке Эве не удалось разглядеть ни свода её, ни противоположной стены. Чёрный базальтовый монолит ближних стен был зеркально отполирован, и, отбрасывая блики, казался слегка вогнутой поверхностью озера, поставленного вертикально. От этого сразу начинала кружиться голова, и хотелось опереться на что-нибудь твёрдое и надежное. Эва, не выдержав искушения, в полутьме нащупала руку Азазеллы и оперлась на неё. Свод пещеры терялся где-то в чёрной высоте и лишь иногда то в одном его месте, то в другом, вспыхивали искры, создавая впечатление незнакомого звёздного неба или отражающей его массы воды. И от этого все ощущения становились ещё более зыбкими, фантомными, нереальными…
В центре пещеры, более освещённом, находилось округлое возвышение, до которого они и дошли в сопровождении служителя. Здесь провожатый ушёл, и они остались одни посереди тёмной, пугающей неизвестности.
- Это алтарь, - подумала Эва, глядя на колеблющиеся, как ей показалось, очертания возвышения, – Сейчас кто-то выйдет к нам.
Но ничего не происходило. В абсолютной давящей тишине, не видя далёких чёрных стен, Эва начала терять чувство равновесия и реальности. Её качнуло раз, другой, и она, чтобы не упасть, вцепилась обеими руками в плечо своего спутника.
Вдруг низкий, почти неслышимый звук, стал заполнять всё окружающее пространство. Животный ужас, вздыбившийся внутри ледяной волной, сковал мышцы и мысли. И они, два теплокровных дрожащих комочка плоти, прижавшись друг к другу спинами и сцепившись руками, стояли посреди этой жуткой и враждебной тьмы. Напрягая все подвластные им чувства, они пытались понять, что происходит и откуда идёт к ним опасность.
Вот что-то изменилось, и кто-то невидимый обозначился рядом.
- Хранитель Книги тайных Знаний готов услышать Вас, - внезапно раздался странный голос, прозвучавший прямо внутри головы. Эва была уверена, что уши её ничего не уловили в этот момент, но голос без какого-либо тембра и окраски обращался именно к ней.
Она взглянула в сторону «алтаря» и удивилась: хотя они и стояли рядом, и она даже могла бы поклясться, что никто не проходил туда на возвышение алтаря, однако над поверхностью, на высоте её роста, на мерцающем прозрачном диске находилось нечто, напоминающее старый высушенный корень большого старого дерева.
А из этого «корня» на неё глядели три пронзительных мерцающих глаза.
2.25. ПРОЗРЕНИЕ
… Никогда раньше он не видел её такой. Эва, его Эва, всегда выдержанная и уравновешенная, сегодня просто кипела. Её глаза, обычно излучавшие доброжелательность и понимание, теперь светились ненавистью и гневом. «Что же такое ей стало известным? Что превратило её в фурию?» – с недоумением подумал Эддам. Но этого он так и не узнал. Эва низким и хриплым от ненависти голосом объявила:
- Я, Эддам, устала, и больше не могу всё это терпеть! Сегодня я приняла трудное решение: я – ухожу от тебя. И дети мои уйдут со мной. Это тебе будет и урок, и наказание. Твой грех должен быть наказан – и пощады не жди. Ты заслужил то, что получаешь сейчас: никогда ты больше не увидишь нас: ни меня, ни детей моих. И не смей нас искать… - и она, более не глядя на него, повернулась и вышла. А Эддам, скованный странным оцепенением, остался сидеть и тупо смотреть на дверь, закрывшуюся за спиной Эвы.
Он пытался разобраться в своих чувствах, пытался понять, как воспринимать случившееся. Кроме очевидных минусов, ситуация обещала и несомненные плюсы: первым, что пришло ему в голову – это то, что открылась прямая перспектива заключения брака с Тианой. И это главный «плюс». Вопрос, конечно, не простой, но решаемый. Второй «плюс» и не менее важный: разрешилась тупиковая ситуация, у которой, казалось, не было никакого решения. Это снимает многие проблемы, в том числе и проблемы в отношениях с Сенатом и Президентом. А это означает, что уже ничего не закрывает возможностей карьерного роста. Тут Эддам даже глубоко и с облегчением вздохнул.
- Может так и лучше, – мелькнула мысль, но он тут же почувствовал, – нет, не лучше! И что-то подсказывало: самое страшное – впереди. А в душе стало вдруг так мерзко и гадостно, что он ощутил себя совершенно законченным негодяем! И этот приговор себе был очень похож на окончательный…
До него постепенно стал доходить весь смысл происшедшего: он утратил семью, и он НАВСЕГДА потерял детей. Это самое «навсегда» было как рок, как факт свершившийся, который не обжаловать и не переиграть. Судя по её решимости, она теперь даже увидеть их ему не позволит.
Знакомая чёрная волна зарокотала, замаячила вдали, вспухая и вздымаясь, всё выше. И небо, тут же почернев, стало опускаться на эту волну… а между ними – чёрными и страшными стихиями, в маленькой-маленькой щелочке, застрял он, раздавленный, просто размазанный – Эддам…
- Стоп, стоп, - попытался осадить он своё воображение, - ничего не потеряно. Всё – поправимо. И детей увижу, и устроится как-нибудь… - это его эго, желая спастись, нашептывало ему утешения.
Он судорожно перебирал варианты, пытаясь погасить, защититься или как-то увернуться от знакомой чёрной и страшной горы, с рёвом несущейся на него. Он вдруг внезапно и до жути явственно понял: это закон компенсаций! Такой же жесткий и простой, как закон сохранения энергии. Его действие неизбежно: причинил зло - будь готов получить его обратно, сотворил добро – и тебе воздастся. Ну, не тебе, так роду твоему…
* * *
Так плохо ему было только однажды, в тот единственный раз в жизни, когда он угодил в госпиталь. В предчувствии близких чудовищных страданий, Эддам сильно сжал голову руками, стремясь подавить заполняющие сознание ужас и панику. А душа его в этот миг затрепетала, заметалась, страшась того, что она уже переживала раньше – ужаса наступающего и неизбежного.
Он огляделся вокруг, пытаясь зацепиться сознанием за что-то твёрдое, материальное: казалось, всё тот же дом, где ещё сегодня щебетали голоса его детей, дом, где он был счастлив, и где ему казалось, что так будет вечно. За окном – всё тот же сад, который создавали они с Эвой вместе, деревья и кусты, посаженные возвышающимися ярусами, чтобы объём сада казался больше. Казалось и казался… иллюзией, всё это оказалось. Иллюзии, которые питал наивно он, иллюзии, которыми наивно он питался.
И, вот, хоть и дом тот же, а ничего уж нет, и не будет ничего - всё позади!
- А кто во всём произошедшем виноват? – вдруг задал ему вопрос какой-то незнакомый и враждебный голос, внезапно прозвучавший внутри него. Это было так неожиданно, что Эддам непроизвольно дёрнулся и завертел головой.
- Ты сам всё разрушал, ты сам во всём и виноват! И ты заслуживаешь наказания! – жёстко заявил голос, и возразить было нечего. Да, кажется, и некому: тот, кто его обвинял, исчез также внезапно, как и появился.
Но Эддам пытался найти какие-то оправдания или возражения. Хотя бы для себя, хотя бы на эту минуту – ему это было очень важно. Он стоял посереди холла, уставившись глазами в рисунок пола, и мысленно стал уже складывать какие-то жалкие фразы, отыскивать аргументы в свою защиту, но всё, что бы он ни «говорил» выглядело так нелепо и неубедительно, что он прекратил всякие попытки. Не найдя никаких достойных аргументов, Эддам тяжело вздохнул и достал из кармана «лекарство».
«Лекарство» почему-то не помогало на этот раз. Он вдыхал его раз, другой, а на душе было так тяжко и какие-то тяжкие предчувствия томили его. Эддам прошёлся по комнатам и этажам, всё ещё надеясь, что всё это - страшный сон, что сейчас выбегут дети из своих комнат, а снизу из столовой добрый голос Эвы позовёт их всех к столу.
И действительно, когда он был на лестнице, спускаясь из детской, снизу прозвучал добрый голос. Но это был голос «Няни». Она, странно заикаясь, с каким-то непонятым подтекстом, произнёсла: «Хозяин, включите монкс…». Эддам, почуяв неладное, бегом помчался в зал, а, вбежав, выкрикнул команду: «Экран!» И экран включился.
На экране творилось что-то страшное: какая-то большая дорога, на ней свалка из разбитых слайдеров, огонь, дым, корчащиеся раненые и некоторые недвижимые, видимо, уже погибшие. Все они – бывшие водители и пассажиры. И голос за кадром: «Ужасная авария на шоссе № 31! В столкновении участвуют более двадцати машин. Многие ещё не идентифицированы, но некоторые участники катастрофы уже известны. Так нам сообщили из патрульной службы, что опознан слайдер, принадлежащий семье известного сенатора, ныне избранного Голосом Сената, Эддама Мэнси-Хэд»!..
Эддам, не веря себе, своим ушам и глазам, принялся хлопать себя по щекам, надеясь, что это всего лишь чудовищный сон! Что он сейчас проснётся и весь этот ужас закончится! Но сон не кончался – «Никто не выжил…» - последнее, что услышал он. И тогда он закричал. Так страшно и дико, как никто и никогда до него. Зажав голову руками, он кричал и кричал, не в силах остановиться…
Затем, не желая ничего более, как только слиться Душой своей с Душами своих детей, он низко наклонился и побежал, изо всех сил отталкиваясь ногами от пола. Он бежал и бежал, как в замедленном сне, и кричал, не переставая, умоляя детей своих дождаться его.
Наконец, он добежал, - перед ним был огромный, светящийся экран монкса. «Ну, вот и всё…», - с облегчением подумал он.
Боли он не почувствовал. Был только потрясший его страшный удар и жуткие ощущения, когда стёкла экрана входили внутрь его шеи и черепа.
* * *
- Эддам, Эддам, остановись! Очнись! – кричал прямо в ухо чей-то знакомый голос. И, бьющийся в конвульсиях на полу, Эддам заставил себя открыть глаза. Перед ним на коленях стояла Эва и трясла его за плечи.
- Это сон, только сон, - заклинала она любимого, вглядываясь с надеждой в его глаза. А он, потрясённый и раздавленный, застрявший в пограничном тумане чудовищного сна, с трудом выкарабкивался из этого мира горя и смерти. Он ведь почти уже умер, и вот - чудо воскрешения…
Эддам поднял к лицу руки и поглядел на них - жутко ныли пальцы. Ногти на них почти все были сломаны, и из-под них сочилась кровь. Эддам тёр ладонями лицо, отгоняя страшное, а в голове ширилась и росла безумная радость – это был только сон! Жуткий и удивительно реальный сон.
Он вдруг почувствовал, что ладони его мокры и скользят по лицу. И он испугался вновь: не сон это, а явь! Всё было! Он просто умирает и бредит, а на лице его – кровь от порезов. Содрогнувшись, он взглянул на руки. Да, кровь была, но совсем не столько, сколько могло бы быть при таких порезах лица и разрушениях черепа. Кровь текла из носа, из прокушенных губ, да ещё щёки и глаза были мокры от слёз.
Боясь провалиться обратно в кошмар, он обхватил её руками и крепко прижался к ней. Горячие волны радости согревали озябшую душу, а из глаз вытекали солёные и такие сладкие слёзы счастья.
- Где же была ты, радость моя, - только и смог сказать он…
2.26. БЛАГИМИ НАМЕРЕНИЯМИ...
Когда аудиенция у Хранителя Книги закончилась, Эва и Азазелла в сопровождении служителя «Урта» вышли к своему слайдеру. Каждый из них говорил с Хранителем, и каждый получил то, зачем пришел. Они стояли во время откровений, вероятней всего, рядом, как и застал их Хранитель, когда ужас был их единственным собеседником в этой страшной пещере. Но ни он, ни она не сохранили в памяти ничего, что подтверждало бы присутствие во время беседы другого. Неведомо каким способом, но тайна исповеди была сохранена.
Оба были поражены осведомлённостью Хранителя. Он знал, казалось, всё. Он даже и не расспрашивал их, а как будто перелистал открытую книгу, с легкостью снимая всю информацию, какой они обладали. Завершая диалог с каждым из них, он напутствовал: «Делай то, что должен, и положись на Судьбу!» Теперь каждый из них доподлинно знал: что ему нужно делать, когда и как.
У обоих в руках были одинаковые коробки чёрного цвета. Эва знала, что находилось у неё: два средства – отворотное и приворотное. И как ими пользоваться её научили. А о содержимом ящичка Азазеллы она спрашивать не стала, полагая, что и там нечто подобное.
Обратный путь проходил в обоюдном молчании. Оба были задумчивы, и каждый обдумывал своё. Подумать было о чём, и дорога домой пролетела быстро. Было ещё довольно рано, когда они вернулись. В это время Эддам со службы никогда не возвращался, что и подтверждалось отсутствием на крыше его слайдера. Поэтому они решили всё сделать прямо сейчас: обработать личные вещи Эддама и Эвы, постель и некоторые предметы его кабинета. Времени оставалось не так уж много, а работа предстояла большая, и они, стараясь быть незаметными, зажав свои коробки, почти бегом прошли в дом через сад.
Начали с кабинета-мансарды. Когда вошли туда, Эва, в поисках вещей подлежащих обработке препаратами, начала пересматривать содержимое на стеллажах и полках. А Азазелла принялся за рабочий стол Эддама. Он поставил принесённую с собой коробку под стол и принялся рыться в содержимом ящиков. На столе и в незапертых ящиках стола он отыскал несколько вещей, которые признал как вещи Тианы. Их опрыскали из флакона с отворотным зельем. Делали всё, как учил Хранитель, сопровождая свои действия чтением обязательных приговоров. Окропили поверхность стола приворотным зельем. Затем перешли к вещам самого Эддама. В рабочем кресле лежал красивый крупный кейс из металла, заглянуть в который не удалось – не поддались замки. И Азазелла поставил его под стол, рядом с принесенной им коробкой, а сам переключился на обработку поверхностей кресла и тренажёра.
Обработали с максимальной тщательностью всё, что хотели в кабинете и только направились в спальню, как вдруг жуткий неслыханный звук разодрал напряженную тишину дома. Обоих будто подбросило - ничего подобного они не слышали никогда. Звук, если бы он не был таким сильным и страшным, походил бы на крик кого-то переполненного горем и болью.
Видимо, натянутые в этой непростой ситуации и измотанные ранее в пещере нервы заговорщиков не выдержали, и Азазелла, высоко подпрыгнув, взвизгнул, и бросился бежать вон из дома. А Эва от испуга, сперва куклой упала на пол, а потом, подскочив, заметалась по комнате, не понимая что происходит, и что следует ей предпринять. Она уже совсем было собралась бежать из дома, вслед за Азазелой, но тут крик, а это был именно крик, повторился. И Эва с ужасом узнала этот голос.
Это был голос её Эддама. От этого страшного крика, от осознания, что это её Эддам, её стальной Эддам так кричит, у неё почти остановилось сердце. Что же это должно было произойти, чтобы с ним стало такое?! От самой этой мысли Эва чуть не потеряла сознание, а потом у неё бешено заколотилось и чуть не разорвалось сердце.
«Где? Где он? Что произошло? Он умирает?!» – рой вопросов гудел в её голове. Наконец поняв, откуда доносится крик, она бегом бросилась на первый этаж. Там, из детской игровой комнаты, доносился какой-то глухой и гулкий стук.
Вбежав туда, несчастная Эва замерла. На полу содрогалось, выгнувшееся и конвульсивно дёргавшееся, огромное тело её мужа, с судорожно выпрямленными ногами, с побелевшими зажатыми кулаками. Из носа и прокусанных губ Эддама текла кровь, заливая щёки и шею. Глаза его страшно закатились и виднелись только белки из-под полузакрытых век, а лицо было жутко искажено. Из одного кулака Эддама виднелся какой-то незнакомый ей предмет, чем-то похожий на раздавленное яйцо. Только вместо привычного содержимого яйца, рука, державшая предмет, лицо и грудь Эддама были испачканы серо-зелёным мелким порошком. А в воздухе, всегда чистой и проветриваемой детской комнаты, распространялся странный запах сырости, плесени и гнили.
И Эве показалось: это конец, её Эддам - умирает.
- Нет! Не-е-ет! – закричала Смерти перепуганная Эва. Она упала рядом с ним на колени и принялась изо всех сил трясти любимого, стараясь привести его в чувство, выкрикивая:
- Эддам, Эддам! Остановись, прошу, очнись!!
И он открыл глаза…
2.27. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Сначала в этих безумных глазах она увидела тёмное озеро из горя и слёз. Увиденное совершенно поразило всё её существо: что же такое здесь произошло, отчего могло случиться с ним такое?
Это было страшно и непонятно, это было необъяснимо. Ей показалось, что он уже видит нечто надвигающееся, страшное и неотвратимое! Он видит, а она ещё – нет. Ничего нет ужаснее неизвестности и ожидания, - подумалось ей… но заглянув поглубже в гладь того страшного озера, в расплывшиеся, расширенные зрачки, она вся заледенела – оттуда на неё глядела сама Смерть. И Смерть была здесь хозяйкой, а вокруг неё плескалась среда её обитания – бездонное чёрное горе.
Но, вот, что-то стало меняться в глубине этого жуткого озера и, наконец, вспышка осветила любимые глаза! Проблески сознания и жизни затеплились там и глаза его оживились радостью, которая вдруг опять сменилась испугом. И он, как ребёнок, обхватил её руками и прижался к ней, как будто боялся выпустить и потерять… И не было на всём Ипе никого счастливее Эвы.
Уже действует! – промелькнуло у неё радостное удивление и тут, будто подтверждая догадку, он сказал такое, отчего она горячо возблагодарила Бога:
- Радость моя, радость моя…
Это он её так назвал! Она никогда не слышала от него подобных слов. Её Эддам, всегда, даже вначале их романа, был скуп на ласки и ласковые слова, а уж таких сладких… она и не помнила, чтобы когда-то он говорил ей.
В молчаливой молитве своей, восславила Эва милость Творца и слугу Его – Хранителя Книги. Она обняла голову Эддама, прижала к своей груди, как мать, утешая своё дитя, и мягко, соблюдая внутренний ритм, запела-зашептала, склонившись над ним:
- Что случилось с тобою, любимый мой?
Не молчи, отзовись - не скрывай.
Боль-печаль, как камень с души твоей,
Ты позволь мне снять – не мешай!
Расскажи, не держи - в чём причина беды,
Кто обидел тебя, кто посмел?
Это горе вдвоём переможем мы,
Раз один ты того не сумел…
А Эддам, слабый, испуганный, почти безумный, жадно обхватив её трясущимися руками, замер, боясь вернуться опять в тот ад, из которого только что вырвался. Он боялся разувериться в реальности происходящего и своём обретённом счастье, тяжело и медленно всплывал он из липких объятий безумия. Растерзанный Эддам всматривался в её лицо, в её плачущие глаза и никак не решался отвести своего взгляда…
Но вот, наконец, он сумел разлепить искусанные губы:
- Так это был сон?! Чудовищный сон! – он реальней, чем боль или явь! Второй такой сон пережить не смогу, лучше к мёртвым меня отправь. Страшней ничего в этой жизни не видел, чем это познать – лучше смерть! Ведь смерть рядом с этим – как вздох облегчения, это праздник – покинуть твердь…
В казнь жестокую ввергли меня, раздавив моё «эго» о камни дороги. Здесь Ангелу смерти в глаза заглянул, а там – лишь покой, без тени тревоги. Тот сладкий покой для измученных душ, как влаги глоток, погибающим в сушь! И сделку желая с ним заключить, смог я, казалось, его упросить: взяв тело залогом моё, отпустить – Душу, в стенаньях детей проводить… туда, проводить, где они смогут быть, среди прочих безвинных и Богу служить. Ведь Рай – он для тех, кто не мог нагрешить, кто жизнь не успел ни понять, ни прожить!
И здесь повезло мне: от жизни устав, увидел у Смерти улыбку в устах. У Ангела смерти улыбка – фантом, и в горле возник горькой радости ком… да только Судьба - иначе не скажешь, Судьба в этот миг привела тебя в дом.
Ты – милость Судьбы, ты – её воплощенье, ты жизнь подарила сегодня мне вновь! Ту жизнь, от которой хотел отказаться, а с ней от надежды на мир и любовь. Я - грешен, виновен, Создатель, прости! Ослаб, надломился духом и телом, к ногам Твоим жизнь готов принести, готов доказать это словом и делом!..
Захлёбываясь потоком слов и чувств, Эддам хрипел и задыхался. Он так устал, он изнемог и затих, а Эва, перебирая рукой его волосы, поглаживая горящие щеку и лоб, утешала-успокаивала и лечила любовью:
- Не казнись, мой любимый, не нужно.
В поле сна - не вольны мы жить.
В ткани сна отличить нам нужно,
Что избегнуть, а что пережить.
В ткани этой каждая ниточка –
Прядь грядущего, истины прядь.
Мудрость мудрых в том заключается,
Чтобы те письмена – читать.
Оставим мы мудрость – мудрым,
А радость к себе позовём,
Мы – живы и счастливы будем,
И счастье Творцу понесём.
Наша жизнь – это слабая ниточка,
А мы – паучки Судьбы,
Мы плетём наше кружево тонкое,
Чтобы сны исполнялись бы…
Да не все сны, а только добрые,
Те, что радость нам принесут,
Что беду избегать помогают,
И несчастья от нас отведут…
Эддам, уже почти полностью пришедший в себя, но всё ещё слабый и неуверенный, вслушивался в слова Эвы. Он молчал и думал. Только что пережитое было ещё жестокой явью в нём: боль и непередаваемый ужас, вкус крови и страстная жажда смерти.
Печально покачав головой, он возразил то ли ей, то ли себе и своим мыслям:
- Все наши сны – какие б ни были они -
То жест внимания Всевышнего для нас!
Они – предвестник горя, бури иль отрады,
Они, как знак Судьбы: потом или сейчас…
Любовь Создателя они, и мы должны быть рады!
Я часто паучком во сне себя видал,
Я ощущал себя на паутинке тонкой,
Казалось, дунет ветер, - всё, пропал!
Но, коли эта ниточка уж в кружеве Судьбы,
То ветру не порвать сей паутинки, золотой и звонкой!
2.28. ПРЕДВЕСТИЕ БЕДЫ
Наутро он вызвал служебный слайдер, так как его личный слай остался ночевать возле стен Сената. Собирался на службу Эддам, долго и тщательно. После вчерашнего приступа всё тело его жестоко болело, голова кружилась, лихорадило и тошнило. Только «лекарства» сегодня с собой у него уже не было. Пережитый ужас и всё последующее он воспринял не как наркотический бред и случайность, а как преддверие реальной беды и очень близкой смерти. Это всё выглядело, как предупреждение свыше, и, может быть, последнее.
Эддам осознал и сделал свои выводы. Теперь он считал, что всё позади, что главное сегодня увидеть и понять причины, а поняв, приложить усилия и устранить их. Выводы, к которым он пришёл, вселили в него оптимизм и надежду.
- Ничего ещё не потеряно. Я – жив, и они, мои любимые, все живы – ритмично пело его сердце, - всё можно устроить и всё преодолеть! Главное, не ошибаться больше! Точно продумывать всё, и везде успевать…
И тут он вспомнил, что на сегодня назначено заседание сенатского «Комитета по безопасности», и что именно сегодня там предстояло рассмотреть все материалы по «оружию чистой защиты».
А он-то, хорош глава Сената! Даже и не открывал эти материалы, и не знает о чём и говорить. Мысленно обругав себя, он поднялся в свою мансарду. Но, войдя, он сразу же увидел, что здесь кто-то побывал: предметы на столе, которые он привык видеть в строго определённом порядке - сдвинуты. И самое скверное – нет мобильного сейфа с информацией в том кресле, где он этот сейф вчера оставлял… и где он должен был бы лежать и теперь.
- Чужие! – сперва промелькнула мысль. – Похитили!
Но нет: дверь выхода на крышу была замкнута, как он её и оставлял вчера, и относительный порядок в кабинете позволял надеяться, что здесь был кто-то из домашних. А это запрещено всем!
Но, главное-то, сейфа с материалами нет!
Он помнил, хоть и сквозь туман, что положил его здесь - в кресло. А теперь там ничего нет. Как будто не веря своим глазам, он потрогал ладонью то место на кресле, где лежал кейс. И тут же вспомнил, как Президент предупреждал его о режиме секретности.
Вдруг затошнило, и холодный пот выступил по всему телу. Ещё надеясь и успокаивая себя, он пробежал по кабинету, разбрасывая вещи. Но – нет! Кейса нигде не было.
- Конец! – кто-то отчётливо и громко сказал в его голове.
- Э-э-в-а-а!!! – закричал он, и, не дожидаясь ответа, бросился со всех ног, вниз по лестнице.
Встретились они на площадке лестницы второго этажа. Он схватил её за плечи, сильно сжав их, и с надеждой заглядывая в её глаза, спросил:
- Эва, что ты делала в моём кабинете?
Эва замерла. Она смотрела остановившимися глазами в его глаза, как будто не понимая вопроса, и молчала. Он в нетерпении её встряхнул, и она испуганным голосом ответила:
- Милый, в последнее время ты перестал следить за собой, за порядком в спальне и кабинете, и я решила, что должна помочь тебе. Я наводила порядок, - она помолчала, а потом спросила дрогнувшим голосом:
- Что-то не так?..
- Ты была там одна? Больше никого не было в моём кабинете? – Он ожидал ответа, горячо моля в душе Бога о милости.
- Ну да, конечно, - как-то неуверенно ответила она.
- Пойдём, - сказал он ей, уже предчувствуя беду. По интонациям ли её голоса, по другим ли признакам, но он уже знал: прав тот, сегодняшний чужой, голос!
Они поднялись в мансарду, и тогда он спросил:
- Где кейс, Эва, тот, что лежал тут, - и он указал на кресло.
Она задумалась, слегка склонив голову, вспоминая. Потом вспомнила – здесь. И, подойдя к его столу, наклонилась, собираясь достать оттуда причину всего переполоха, но, почему-то, замерла. Затем, медленно разогнувшись, поглядела на него испуганным и удивлённым взглядом.
- Посмотри сам, - севшим и почти беззвучным, голосом попросила она.
Эддам резко наклонился. И первое, что он увидел, это был тот самый кейс-сейф – мобильная автономная система, надёжный носитель и хранитель информации. Только он был открыт!
И не помогли ни сложный шифр, ни охранная сигнальная система.
* * *
Он лежал на полу, под крышкой стола. К нижним поверхностям стола прикреплены были какие-то блестящие, вероятно, металлические, нити. И нити эти удерживали открытой крышку сейфа. Было явственно видно, что здесь кто-то работал с ним, и, судя по всему, эти кто-то были инсектами.
Сразу возникало три вопроса: как они получили информацию о том, что кейс с материалами находится в этом доме – это раз. Как сюда попали оперативные группы инсектов, ведь «Няня» с момента установки была запрограммирована на режимы обнаружения несанкционированного проникновения в дом любых не приглашенных посетителей и на фильтрацию проникающего в дом воздуха – это два. И был третий, главный вопрос: сумели ли они снять секретную информацию из кейса. И если – да, то как им удалось эвакуироваться отсюда и переправить информацию за пределы дома.
Может быть, они ещё здесь – зародилась безумная надежда.
Эддам обратился к «Няне»:
- Няня, замечала ли ты здесь, в доме, инсектов? - На что последовал немедленный ответ:
- Только отдельные летающие неразумные особи, проникающие через двери вместе с входящими.
- У меня есть неопровержимые свидетельства того, что в доме были разумные инсекты. Что ты можешь на это ответить?
- Могли быть доставлены в жилище входящими гостями.
- Покажи!
И «Няня» продемонстрировала на экране, как Эва и Азазелла с коробками в руках входят в дом.
Эва, с совершенно белым лицом, судорожно прижав руки к груди, смотрела на экран монкса, замерев, как изваяние. А Эддам, не веря себе, но уже догадываясь, ещё боясь подумать, но уже утратив сомнения, повернулся всем корпусом к Эве, и прохрипел:
- Что это, Эва?!
- Нет, Эддам, это не то, что ты думаешь! – И она, плача взахлёб, стала рассказывать, и рассказ её был долгим, горестным и правдивым.
2.29. ОБЪЯСНЕНИЕ СО ЗМЕЕМ
Эддам сидел в своём кресле. Лицо его было угрюмо и печально. На столе перед ним стояли злополучный кейс и две чёрных коробки. Одна – та, что принесена была Эвой, в которой были флаконы с зельем. И другая, принесённая сюда Азазеллой, которая оставлена была им под столом, рядом с кейсом. Только теперь этот предмет был совсем не похож на ту безобидную коробочку - копию первой, какой он казался в тот злополучный день.
На самом деле это был высокотехнологичный блок разведывательного назначения. Он оказался снабжённым и автономным питанием, и собственными дешифраторами, и силовым двигателем с системами блоков, и даже отдельными помещениями для экипажа инсектов. Вероятно, выполнив работу, вся группа эвакуировалась через вытяжные воздуховоды, унося с собой бесценные секреты республики Хайтэ.
- Возможно, это тот секрет, который будет стоить слишком дорого для народа хайтэ, - подумал Эддам. - В этом можно, конечно, обвинять и Азазеллу, и Эву в какой-то мере. Но, как ни крути, а во всём виноват я – Эддам Мэнси-Хэд!
По всему выходило, что вынырнуть из этой разверзшейся ямы уже не удастся. Всё! Та жизнь, которую он не ценил, вся жизнь его семьи, его карьера, будущее его детей, вообще всё – закончилось! Разум это понимал, а надежда, та, которая заставляет нас «цепляться за соломинку», всё жужжала у него в ухе и жужжала. Она всё обещала ему счастливый исход… только он уже не верил.
В который раз он пытался отыскать хоть какую-нибудь возможность спастись. Но нет, не было такой! Даже если никому не сообщать о случившемся, всё равно, когда-то это всё всплывёт. Возможно, техники Сената, проверяя кейс после его возвращения, что-то обнаружат, например, не санкционированное проникновение в базу данных. Или политики Империи Ра используют полученные сведения, и кому-то станет ясно о степени их осведомлённости. Или, например, стратеги Империи, обождав и обнаружив, что Глава Сената не докладывает об утечке информации, станут шантажировать его и заставят пойти на прямое предательство. Всё. Дальше можно не думать. Это крест не только на нём, но и на всей жизни его детей.
Так ничего и не надумав, Эддам принялся изучать материалы. Просмотрев внимательно и быстро, как умел это делать, все материалы об «Оружии чистой защиты», он отправился на службу, наказав Эве ни с кем не встречаться, ни с кем сегодня не говорить, и из дома не выходить. Детей обещал забрать вечером сам.
* * *
В Сенате был обычный день, с непременной и привычной суетой, с необходимостью решать множество разнородных задач. И Эддам, окунувшись в повседневность, даже успокоился. Он ещё раз попытался проанализировать ситуацию: кто, кроме них с Эвой, видел то, что видели они? Никто. Кто может его в этом обвинить? Никто. И если уничтожить эту шпионскую машину инсектов, хранящуюся в его мансарде, то ничего нельзя будет и доказать. А значит, он не виновен. Ну а если техники смогут обнаружить проникновение в программу и файлы? Они смогут этим представить доказательства - как быть здесь? Есть и здесь выход… правда, мерзкий и скользкий. Но – есть! Надо после сегодняшнего совещания передать кейс кому-нибудь, кому это по чину. И хорошо бы, чтобы он там побыл несколько дней. А потом, поди-докажи: где это случилось и кто виноват…
После обеда состоялось ожидаемое совещание в Комитете по безопасности. Прошло оно без происшествий. За неполных полдня, не слишком вникая, разобрались с рассматриваемым вопросом. Хотя это кому как: кто-то разобрался, а кто-то не понял и промолчал, не желая выглядеть идиотом. Но проголосовали, как и рекомендовал Голос Сената, положительно. А сам Эддам, сославшись на неотложные дела, и не дожидаясь завершения процедуры, покинул совещание, поручив кейс-сейф с материалами председателю Комитета.
Выйдя с совещания, Эддам велел своему секретарю отыскать и направить к нему сотрудника отдела по проблемам территорий по имени Азазелла. Однако вскоре ему доложили, что этот сотрудник находится в командировке, и его возвращение ожидается только через день-два.
И Эддам решился. Он решился придти к ней. Может быть, в последний раз.
* * *
Оставив свой слай на соседней улице и накинув капюшон, он прошёл к двери её дома. Там положил, как и принято, ладонь на приёмный экран, стал ждать ответа. А ответа всё не было. Он уже решил, что в доме никого нет, когда дверь перед ним внезапно открылась. Не двигаясь стоял он ожидая, что кто-то произнесёт традиционную фразу, приглашающую гостя войти. Но, отстояв положенное время, и не дождавшись приглашения, решил, что раз дверь для него открыли, значит, следует войти.
В этом доме он появился впервые, и потому, войдя, стал осматриваться. Снаружи дом этот выглядел, как дом чиновника среднего уровня, что и соответствовало чину и статусу Азазеллы. Однако же внутри это был совершенно роскошный особняк. Было видно, что на его обустройство средств не жалели, что хозяин любит роскошь и знает в ней толк.
Эддам, ничего такого не ожидавший здесь увидеть, несколько растерялся. Он даже решил, что случайно ошибся адресом, и теперь нужно будет извиняться перед хозяевами. А это значит, что могут появиться нежелательные свидетели. Он совсем уже собирался тихо ретироваться, когда скрипучий голос негромко и с ненавистью, произнёс:
- Добрался! И до этого дома… чтобы отнять или разрушить его… - затем последовала короткая пауза, и голос угрожающе предложил, – ну, проходи, раз пришёл. Когда-то всё равно придётся это сделать… так лучше здесь и сейчас! Да, видно, и время пришло…
Эддам вслушивался в голос, узнавая и не узнавая его. Это, безусловно, был голос Азазеллы, но другой. В нём не было всегда присущих тому искательных ноток, и его обладатель сегодня не старался понравиться или расположить к себе, как это делал обычно. Сейчас в нём не было капли страха или привычной униженности. Это был голос хозяина ситуации, который идёт ва-банк.
- Куда пройти мне? – спросил Эддам, с удивлением чувствуя какую-то неуверенность в своём голосе.
Так не годится! Нужно было немедленно восстанавливать статус-кво. Надеясь, что это не очень заметно, он встряхнул головой и несколько раз сжал и разжал кулаки. А уверенности в себе как не было, так и не появилось.
Невидимый Азазелла почти вежливо спросил:
- Желаешь поговорить со мной? Или сначала с ней? Или все втроём по-семейному побеседуем? - голос звучал ровно, но в нём слышалось что-то такое, отчего Эддаму вдруг захотелось повернуться и уйти. Только ситуация зашла слишком далеко, да и голос спросил:
- Ты, вообще-то, к кому из нас пришёл?
- Я шёл к тебе и, думаю, ты знаешь почему, - ответил ему Эддам.
Потом он помолчал какое-то время, собираясь и концентрируясь перед предстоящей схваткой. Для этого он напомнил себе о том, что совершил тот, кто сейчас угрожающе говорит с ним, тот, кто убил будущее Эддама и его детей, тот, кто предал свой народ и, возможно, обрёк его на поражение.
Теперь он почувствовал, как внутри вскипает неведомая ему ранее жаркая волна, волна ненависти, которая обожгла его и вбросила в его кровь ярость и решимость. В голове горячим фонтаном забилась мысль: этот закоренелый мерзавец, это низкое, подлое существо, сделавшее невозможным возврат к прежней жизни, разрушившее своим предательством основы их мира, превратившим в пыль все его планы и надежды, а возможно, и будущее республики – это существо ему сейчас угрожает! Ну, я иду…
И в тот же миг, голос хозяина, полный ненависти и сарказма, загрохотал-заревел вдруг отовсюду:
- Ну что ж, я ждал и знал, что этот день наступит! Прошу наверх, я жду тебя на крыше дома…
Эддам, пылая жаждой мщения, почти бегом поднялся на верхнюю террасу дома. Вошел он, как ворвался, и остановился: Азазелла сегодня разительно отличался от того, каким Эддам привык его видеть.
Теперь перед Эддамом был некрупный, но чрезвычайно уверенный в себе хайтэск, от которого распространялось ощущение силы и опасности. Одет он был в шикарный халат, и от него просто несло роскошью: ароматы и обстановка, окружавшие его, были явно недоступны чиновнику его уровня.
Азазелла сидел, расслабленно откинувшись в удивительном аппарате, с какими-то панелями, рычажками, надстройками, выполненном в виде кресла и стоящем, вероятно, целое состояние. Обо всех возможностях этого «кресла» Эддам мог и не знать, и это заставляло задуматься… поэтому он замер на пороге, решая, что делать дальше.
Рядом со странно улыбающимся Азазелой стоял столик-робот с напитками, а сам он потягивал что-то очень необычное из высокого красивого стакана. Эддаму вдруг показалось, что этот, вызывающий его отвращение коротышка, испытывает удовольствие от всего происходящего. И это было странно. Их физические возможности были несопоставимы, но Азазелла не проявлял никаких признаков беспокойства или неуверенности.
Держался он очень хорошо – это так, но выглядел плохо. Под глазами его пролегли черные круги, черты лица заострились, и обычно сероватая кожа потемнела ещё больше, а по лицу, как тень, пробегала то и дело судорога.
Приспустив тяжёлые веки на свои чёрные и блестящие, как у инсекта, глаза, он пристально глядел в зрачки остановившегося при входе на террасу Эддама. От этого ли, от косой ли его улыбки или от всей ситуации, в воздухе явственно повисла угроза, и казалось, что вокруг них потрескивает поле свирепой ненависти и непримиримости. Никогда до этого момента Эддам не представлял себе, что чувства, могут быть так ощутимы и так весомы.
Понимая уязвимость и явную проигрышность своей позиции, Эддам решил попытаться атаковать и тем изменить расклад сил:
- Так это сделал ты!? – полуутверждая, полувопрошая обратился он к этому, почти что незнакомому существу, что с ненавистью взирало на него из «кресла».
- А ты бы как хотел? Чтоб я признался? Или переложил вину на Эву? – низкий, хриплый, почти неузнаваемый сегодня голос Азазеллы насмешливо цедил слова. А Эддаму стало теперь совершенно ясно, что прежде он знал лишь куклу, муляж, подсунутый ему его противником. И муляж этот он принимал за истинного Азазеллу… как он ошибался! Азазелла оказался другой, умный, сильный, способный на всё без колебаний и сомнений. Очень опасный враг!
И враг почувствовал, что противник оценил его по достоинству, он ощутил, что Эддам ошеломлён открытием и сейчас подсчитывает свои шансы. Это был праздник мести для Азазеллы, и теперь он просто наслаждается ситуацией и своей позицией в ней. Понимание этого выводило из себя и сбивало с толку, но и Эддам, уже оправился от своего изумления и наполнился решимостью.
Повышая голос, он продолжал:
- Ты понимаешь, что ты натворил? Осознаешь ли меру зла Республике Хайтэ и глубину своей вины пред ней!?
Эддам надеялся качнуть противника в его необъяснимой самоуверенности, но тот, ухмыльнувшись, начал говорить, всё более и более распаляясь:
- Смешно сказал, и мне смешно послушать – каким ты страхом одержим. А отвечать, похоже, даже и не стоит. О чём сейчас ты говоришь? Ведь это ты - штанишки намочил в тот день. И потому ты ничего нигде не рассказал…
Ты – преступил Закон! Ты – наравне со мной. Ведь это ты укрыл утечку стратегемы! И ты виновен так же, как и я! Но только я готов на всё, и страха нет во мне! А ты трясёшься весь!..
А знаешь, почему? С тех пор, как ты отнял последнее, что я любил, меня ничто не держит – я свободен! Ты-ы – другое дело. Привязан к миру парой сотней нитей, опутан ими с ног до головы. Непросто их порвать. Ведь каждую порви, а это каждый раз так больно… и их так много – непосильный труд!
С такими оппонентами как ты, Эддам, легко! – они прозрачны, как стакан с водой. Легко читаемы их мысли и мотивы, легко просчитывать поступки и шаги. И побеждать не интересно вас… - и он замолчал, как бы утратив интерес к собеседнику, и даже отвернулся от него, выражая тем полное пренебрежение к Эддаму, как к противнику.
Эддама стали сотрясать ярость и жажда мщения, и он с трудом сдерживался, чтобы не кинуться на врага. Он вдруг он захотел победить врага на его же поле, силой духа и ума:
- Я сознаю, меня ты ненавидишь, ну а народ-то свой, его – за что? Ведь это твой народ - хайтэски, Азазелла. Народ твой пораженье может потерпеть в борьбе. Не верю я, что безразлична будущность его тебе.
Азазелла молча улыбался, глядя мимо или сквозь Эддама, но улыбка его всё больше походила на оскал. Вдруг он резко встал и быстро шагнул к Эддаму, отчего тот качнулся назад и изготовился к обороне. Они стояли почти вплотную, и физическое превосходство одного над другим было подавляющим, и даже «кресла» не было меж ними, однако был расклад другой: они стояли сейчас, как равные, потому что на этих «весах» не физический вес был главным.
- Я сделал всё, чтобы тебя, таким, какой ты есть, Эддам, не стало. И, если нужно будет сделать что-нибудь ещё, я сделаю и это! Ты уничтожил мою жизнь, ты превратил меня в банкрота. И что ты ожидал в ответ? Какие ты слова хотел услышать? Признание в любви и преданности Вам? Ты думал, что я буду вечным рогоносцем, признательным тебе за антресоль! Так вот, теперь позволь признаться: ты – первый и единственный, кого я ненавижу! Я чувство это до тебя не знал. Естественно, не ангел я, но ненавидеть, как ни странно, не умел. Быть может, и любить меня не очень научили, что делать, то – есть издержки воспитанья и рождения. Но я любил, как мог. Любовь и ненависть – диаметральные они по знаку, но как легко их заместить: одно – другим!
Высказавшись, он как будто что-то утратил или потерял интерес к происходящему. Исчез заряд энергии, дававший ему силы. Уже не видно было той угрозы в его фигуре, плечи расслабились, и он, повернувшись спиной к противнику, медленно возвратился в «кресло».
Эддам почувствовал, что этот поединок он безнадежно проигрывает. Его позиции не давали ему шансов даже для ничейного исхода, но, всё ещё питая на что-то надежды, он заговорил:
- Ты не ответил на поставленный вопрос: за что тобой наказан так жестоко твой собственный народ? – вопрос, вероятно, задел за живое.
Азазелла дёрнулся, как от удара, опять подобрался и сконцентрировался:
- А чем хайтэски лучше раптэров – ответь. Тем, что красивых слов придумали немало, тех, что туманят смысл и кружат мозг. Иль, может, тем, что говорят одно, а думают - другое и что слова их – покрывало лжи! Куда ни глянь – везде одно и то же: ложь на лжи, и слово сказанное – ложь. Всё общество построено на лжи. Все – лгут: и президенты, и пажи.
И ты, Эддам, на каждой ноте лгал. Могу напомнить: дело в Доуме – ты гладко излагал! Ты повернул всё так, как надобно тебе, хотя прикинулся, что помогал ты мне. И вот с тех пор ты лжёшь себе и им - Тиане с Эвой – сегодняшний визит сюда – тому порука. И Президенту, и Сенату лжёшь, а, впрочем, всех перечислять – такая скука! И об утечке не сказал ты никому! – ну, как портрет? Удачный получился? И так кого ни взять – врать каждый научился. Все лгут, и все резоны их прозрачны и видны. Все понимают – врут, но правила извечно таковы. А можно ли на лжи построить что-то, кроме лжи?
Вы – отпрыски фамилий знатных, приватизировали всё: и государство, и посты, и право, и возможности. Твердите вы о Праве и правах: о праве слова, о праве личности, о равноправии пред Богом и Законом. А сами делаете что?! Вот ты, Эддам, как оценил себя бы ты, будь ты другой – со стороны. И не скосило бы лицо тебе, когда б ты всё узнал о нынешнем себе? Иль о других, таких как ты: тот – то, а этот – сё: у всех замараны хвосты! Растлили собственный народ, хотя и знаете: он с вас пример берёт.
И вот ещё проклятие Хайтэ - непроницаемо замкнут ваш круг. Во всех своих потомках проявляясь в полной мере, для них лишь «бронь» на лучшие места в партере! И потому таким, как я, рождённым круга вне, найдётся место лишь в … прислуге. Вы в нас привыкли видеть слуг для ваших прихотей интимных: защиты, развлеченья и других услуг. Всех заставляете служить себе, одним – в своей постели, а другим – везде, где сами никогда и ничего вы не умели. Мне подошла совсем другая роль – с моей женою спит почти король. «Вы – слуги, третий сорт, хотя ещё не брак», – вы тайно думаете так!..
А Эддам, взбешённый и униженный очевидной неопровержимостью слов, произнесённых тем, кого он презирал и ненавидел, в поисках равноценного ответа и достойного выхода из безнадежной позиции, попытался атаковать:
- Тебе ли это говорить! Ты - мерзкий лгун, предатель своего народа. Тебе ль меня судить! Не предавал я никогда ни племени, ни рода, - и ненависть ко мне тебе нигде не возбудить. Ошибками наполнен путь – ты прав, но многие из них – ошибки по своей природе. Преступных умыслов отроду не носил, не то, что ты, кто говорит так о своём народе. Ты с детства, знаю я, к преступным промыслам пригож, и твой отец, я склонен думать, тоже. Создатель! И это от него выслушивать я должен этот бред, что ты ему нести позволил, Боже?!
Но враг тут же вернул удар:
- Хоть слово лжи из всех, что я сказал, ты – обнажи! В чём я солгал? Что у тебя украл? Чем смог тебя обидеть? Иль всё – наоборот: и это ты меня учил свирепо ненавидеть!
Всё сказанное Азазеллой было правдой, или казалось таковой, но Эддам не мог смириться со своим поражением и решился пойти… другим путём:
- Постой, остановись! Бессмысленный и бесконечный спор, где каждый в чём-то прав, где каждый пострадал или лишился прав. Прав тех или иных: фундаментальных и простых. Но актуален нынче лишь один вопрос: куда теперь везти с проблемой воз? А времени – цейтнот, и дел – невпроворот, а мы – на месте, не спешим. Позволь спросить: как этот узел развязать решим?..
При этом Эддам, стоявший во время диалога возле портика – выхода на террасу, сделал попытку улыбнуться и не очень уверенно шагнул к своему врагу. Но тот внимательно посмотрел на него и, предостерегающе выставив вперёд ладонь, произнёс:
- Эддам, ты мне не друг, но всё ж позволь напомнить, если ты забыл! В Эдеме для детей Всевышнего – Закон Создателя един: страшнейший грех – чужую жизнь отнять! Твои намеренья не мог я не понять. И ситуация – тебе казалось так: тебя толкает сделать этот страшный шаг. Но только ты не думай, не боюсь я! И дело вовсе не во мне – пророчество нельзя разрушить! Нарушишь Высший ты Закон – утратишь Душу… и сильно упадёшь в цене! В глазах своих, своих любимых – одна из них ведь слышит нас! А главное – в глазах Судьбы! И ниточка твоей судьбы, ты помнишь? золотая-звонкая – вдруг оборвётся в полпути. И тьма поглотит продолженье рода, и невозможно с этой колеи уйти, не будет нового далёкого народа, и племени великого Адама не будет суждено свой путь пройти!
Обескураженный и униженный очередной неудачей Эддам остановился и задумался, а затем, глядя удивлёнными глазами на Азазеллу, негромко сказал:
- Не скрою – был момент, мелькнула мысль, что самый к цели путь короткий, как в изометрии – прямой. Но от намерений до воплощенья мысли путь очевидно непростой! Теперь искуса тень прошла, и я надеюсь, больше не вернётся. А ты мне вот что поясни, о чём толкуешь ты? О племени великом, которому не суждено свой путь пройти…
Азазелла тоже, видимо, был измотан этим поединком, и, глядя с ненавистью в глаза Эддама, он устало, сквозь зубы процедил:
- Эва всё знает. Ей всё сказали. Никто не велел ей молчать. Предписан вам Путь с нею неблизкий, его вам пора начинать! - помолчал, задумавшись, глядя в пол и, тяжело вздохнув, продолжил: - Что же до наших дел, Эддам, то сделал я то, что мог… хотел бы, конечно, большего, да Судьбы не взломать замок. Одно обещаю я точно: в одном мире с тобой нам не жить! Если ты не покинешь Эдема, я цену большую готов заплатить!
Проникну в Сенат незаконно, кто я есть, обо всём расскажу: в чём я замешен и как спасён я, и роль твою в том обнажу. Расскажу об атаке инсектов: на твой дом, где ты тайны хранил, и тут же «беспечное» станет «преступным» - ты секреты врагу подарил! Об утрате важнейшей тайны, про молчание твоё расскажу! Как ты думаешь, где ты окажешься, если всё это я докажу? – он затих, поник и чуть слышнно добавил последнее:
- Улетать тебе надобно, Эддам, далеко навсегда улетать, Избранники Бога вы с Эвой, вам и Волю Его исполнять!
2.30. ИЗГНАНИЕ ИЗ ЭДЕМА.
К президенту республики Хайтэ все, желающие аудиенции и имеющие на это право, записывались за несколько дней. Правило было общим, но не для второго лица государства. А ещё их связывали тёплые личные отношения и общие интересы: ведь они были из родственных родов, принадлежащих к одному клану. Оба были выдвиженцами родов, и оба были остриём вожделенных стратегических устремлений своего могучего клана.
Сегодня, с раннего начала дня, Эддам сообщил в канцелярию Президента о своём намерении посетить главу республики. Там согласовали и прислали приглашение. И вот, в огромном, со сводчатым потолком зале, где президент обычно принимал важных гостей, они вдвоём: Эддам - глава Сената республики Хайтэ и Президент.
- Господин Президент, обращаюсь с прошением к Вам! Я прошу освободить меня от должности Главы Сената и послать меня с моей семьёй поселенцами на один из уже обжитых миров, принадлежащих хайтэскам. Прошу Вас об этом, желая послужить республике Хайтэ, народу своему и во исполнение Воли Создателя о расселении Жизни и Разума на полях Его.
Закончив официальную часть обращения, Эддам сделал паузу, и, шагнув к столу Президента, положил на него свой рапорт-прошение. Затем, глядя в глаза своему собеседнику, он негромко, только для него, добавил:
- Обманывать Вас и Сенат не могу, а исполнить условие Ваше не в силах: разлюбить я её никогда не смогу – не дано предавать нам любимых! – после этого он замолчал и, склонив голову, приготовился выслушать вердикт.
А Президент, казалось, нисколько не удивился столь удивительной жертве, такой необычной на этих высоких этажах власти. Он даже как будто ждал этого. Президент приблизился к Эддаму и, глядя в его глаза жёстким и непрощающим взглядом судьи, оглашающего приговор, произнёс:
- Я знал, что будет только так! Уже тогда я знал, когда условие тебе поставил. И оказался прав! Природу не обманешь, Эддам, и приказать ей невозможно. Я дал вам с Эвой шанс, хороший шанс. И что? Где этот шанс?
Его ты проиграл!! Ну что ж, пора и нам итоги подводить, раз ты подвёл нас, Эддам. Нет оправдания тебе! Виниться - поздно. Надежды наши ты сгубил, поставив личное превыше. Не благом рода дорожил, и голос крови ты не слышал. Ты очень перед нами виноват, разрушив стратегические планы клана. Но даже это - не последняя вина. Мудрец придворный мне сказал, что Эва – женщина твоя, из «Урта» тайных знаний почерпнула!? Не ведомо ль тебе, что путь и способ этот неприемлем для хайтэсков? Ты ситуацию сложил, в которой твоя Эва заблудилась, и помощь попросила там, где в страшном сне бы не приснилось, куда заказан путь всегда для нашего народа, где только горе можно ждать себе, семье и роду. Вердикт суров, таков Закон! Мы на Совете тайном порешили, что надобно изгнать тебя! Изгнать с Эдема на века: и в наказание тебе, и в назидание народу!
И более не глядя на поникшего и раздавленного Эддама, Президент Республики Хайтэ повернулся и вышел. А Эддам, как во сне: не ощущая ног и не чуя притяжения планеты, побрёл к себе: пришла пора пожинать плоды посеянного.
* * *
Эддам, после того, как покинул государственную службу, несколько дней, запершись, сидел в своей мансарде. Ему не хотелось никого видеть, ни с кем говорить и никому ничего объяснять. Он ждал решения своей судьбы, и решение это ему принёс не кто иной, как… Азазелла.
Как-то вечером экран монкса осветился, и на нём появилась злорадно улыбающаяся физиономия бывшего протеже Эддама. Он не мог пропустить это удовольствие – наблюдать момент шока своего врага, момент своего наивысшего торжества. Внимательно, боясь что-либо упустить, Азазелла вглядывался в глаза Эддама, когда заговорил:
- Ты, Эддам, знаешь ли решение своей судьбы? Ведь приговор сегодня прозвучал! Сенат решил: возглавишь головную экспедицию… на Марс – так раптэры четвёртую планету именуют, на дальних рубежах Галактики с названием довольно странным – Дорога пролитого молока.
Планета эта – не подарок к Дню рожденья. Понадобиться много сил и лет, потребуется тьма терпенья, чтоб привести её в приличный вид: построить новый мир, в котором, вероятно, предстоит… вам с Эвой и детьми прожить тот век, который вам Создателем отмерян.
Надеюсь, не будет лёгкою прогулка, и каждый миг тяжёлой жизни вам заслужить придётся горьким потом. Притом не факт, что выжить вам удастся. Там, на «четвёртой», ты будешь часто вспоминать меня, ведь это я в Сенат носил мешками деньги, чтобы решенье нужное купить, чтобы в реальность воплотить свои мечты. Я всё потратил, что имел, всего лишь для того, чтоб ты… забыть меня уж не посмел! Чтоб помнил ты урок всегда, чтоб помнил ты урок везде, где предстоит бывать тебе.
Я наказать тебя хотел – и наказал! Хоть утешенье небольшое здесь, но я себе пообещал воздать тебе за всё: за муки, боль и горе, которые обрушил ты на нас, несчастных и волею Судьбы причастных, к любви твоей, похожей больше на проклятье! За эту спесь, что как штандарт всегда носил ты пред собой - её под ноги, наконец-то уронить, и с наслажденьем вытереть подошвы. Я сделал всё, как намечал. Я ухожу из вашей жизни. Тому и быть… я всё сказал!
2.31. ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ
Эддам, которого распоряжением Президента Хайтэ назначили возглавлять миссию к «Четвёртой» планете, последние дни перед отлётом возвращался домой глубокой ночью. Даже и разделив часть своих обязанностей со своими помощниками, он всё равно захлёбывался в потоке разнообразных неотложных дел и забот. Но вот теперь, кажется, всё! Позади напряжённый ритм, суета, спешка и боязнь что-нибудь забыть, упустить, не сделать. А впереди – отлёт.
Настала их прощальная ночь на Эдеме.
В эту памятную последнюю ночь перед стартом ветер безумствовал, стараясь вырвать деревья и кусты. Больше всего доставалось высокорослым и вечнозелёным, не уронившим своей листвы в преддверье сезона дождей. Их раскачивало так, что ветвями они дотягивались до стен и кромки террасы, они стучались в окна, будто прося о помощи.
Эддам лежал без сна, вслушиваясь в рёв неистового ветра за окном, в треск сталкивающихся ветвей и шум листьев. Он обнял и прижал к себе Эву, будто боясь потерять её в этой ненастной ночи. Лежал уже давно, не в силах простить себя, не в силах заснуть. Тяжёлые мысли и острое чувство вины не покидали его, ведь только из-за его действий всё сложилось так трагически неизбежно. Он мысленно оглянулся назад, и все важнейшие события последних лет выстроились в один ряд.
Эддам удивился: сколько мощных, неодолимых факторов сосредоточились на том, чтобы выдавить его из Эдема. Как будто здесь присутствовала чья-то воля или замысел. Чья и почему? – возникали вопросы. А ответов не было. Может, это Судьба? Может, так надо ей? И я не просто кусок живой протоплазмы, а фактор Судьбы? Если это так, то не остаётся ничего другого, как подчиниться ей и служить без ропота и стона. И нужно гордиться этим.
А если это – наказанье, как увидел всё Азазелла? Тогда это наказание должно быть предназначено только ему, значит, ему и должно нести эту тяжкую ношу. Такие мысли появлялись у него и раньше, но были они расплывчатые и неопределённые. И когда сформировались они в чёткую строгую форму, он предложил Эве остаться с детьми и не уезжать вместе с ним от родного порога, с любимой Родины от родных и близких. А этим, возможно, сохранить жизнь себе и детям. Но она отказалась не только обсуждать это, но даже и слушать его. Она просто сказала:
- У нас с тобой одна судьба, Эддам. Где ты – там будем и мы!
* * *
- Как это трудно – навсегда покинуть родной дом, любимый Эдем! Здесь тебя любили, и ты был бесспорной «альфой» в своём мире. Всё давалось тебе легко и просто. А вот теперь тебя загнали в угол, и выход только один – вон из дома! Интересно, есть ли такие, для кого это легко? – думал в темноте Эддам.
- Кто бы смог всё это пережить, не моргнув глазом? А впрочем, сам виноват. Всё, что получил, то заслужил, - решил он, стараясь как-то погасить жгучую обиду, не дающую ему покоя все последние дни, - а сейчас надо о главном думать: о детях, о будущем, о завтрашнем старте. Старт, скоро старт…
Через несколько часов старт, и машины унесут нас отсюда навсегда, придётся покинуть тебя, неповторимый и любимый Эдем! Улетаем далеко и навсегда, с болью и кровью оторывая громадный кусок своей души. Оторвать и покинуть то, что ценил и любил: друзей, родных, дорогие сердцу места и воспоминания… Как горько осознавать, что ничего этого никогда уже больше не увидишь. А впереди только неизвестность и мрак, наполненные опасностями, реальными и мнимыми.
На что, на какие мучения обрекает он своих любимых детей и Эву – верную, умную жену и удивительно обретённую любовь? А ещё, возможно, новых детей и их детей, которые когда-то родятся где-то там далеко, которые когда-то будут. Да будут ли они? Будет ли у них шанс родиться и выжить, жить и быть счастливыми?..
Под утро ветер стих, и всё замерло, затаилось, приходя в себя после бурной ночи. Только в этот раз утро не пришло. Оно заблудилось где-то в беспросветных тучах и косых струях дождя, а день начинался как будто прямо с вечера. Казалось, что вечер этот, никуда и не уходил, а спрятался с приходом рассвирепевшей, кем-то разозлённой ночи. Прятался он где-то совсем поблизости: в тени густых кустов парков и садов, под водостоками крыш, во всех укромных уголках, какие смог найти, и, отсидевшись там, занимал теперь вновь территории, оставленные отступающей ночью.
Ночь уходила, уводя на цепи за собой ураган. Серое, почти чёрное от туч, небо, тяжёлой влажной ватой опустилось на верхушки деревьев, старательно пригибая их, на окрестные холмы, пытаясь смять и разгладить их. А сумрак, лениво струящийся с небес, липкой рукой склеивал глаза, убеждая мозг: спать, спать, спать…
Но им не спалось. Возможно, не только им в этом городе. Под многими крышами в эту ночь прощались с Родиной. Пришёл их последний день на родном и любимом Эдеме…
Эддам и Эва лежали, прижавшись друг к другу, и молчали. Столько уже всего было сказано. Сколько ещё предстояло обдумать и обсудить. Впереди дорога длиною в жизнь, и эта дорога обещала неизмеримые трудности и лишения, нескончаемую работу, неоглядную по своим масштабам, где каждому жёстко определено своё место, и каждый сделает любой ценой то, что должен. Там жизнь всех будет зависеть от каждого, а жизнь каждого – от любой допущенной ошибки, своей или чужой. И здесь ничего нельзя начать сначала, а плата за всё: жизнь или смерть.
2.32. ПРОБЛЕМНАЯ ТРЕТЬЯ ПЛАНЕТА
Не мольбы, а дела – вот истинный путь служения Богу! А новые миры – это вечная Цель, поставленная Создателем для всех, кто считает себя Его сынами, одаренными Отцом своим Великими Дарами. Новые миры - это и средство, и путь достижения Главной Цели Творца.
Только бум счастливых Золотых веков давно уже минул в истории планеты, и возможностей к звёздной экспансии сильно поубавилось. Так было в республике Хайтэ и у всех других одаренных народов Ипа. Но и теперь экспедиции «Божьего Промысла», называемые так со времён первых миссий, всё ещё снаряжались. Их было, конечно, уже не так много, как раньше, и направлялись они только к разведанным и заведомо перспективным созвездиям и планетам.
Такими обещающими и были две небольшие планеты среди десятка других, принадлежащих малой звезде класса «Золотой гном», расположившейся на окраине спиральной галактики со странным названием – «Дорога пролитого молока».
«Золотой гном» - так называли на Ипе звёзды золотистого цвета среднего размера. Звездочка эта была весьма привлекательна, со своей свитой планет, но собственного имени ей пока ещё не дали – не заслужила. Однако вполне могла: третья и четвёртая её планеты явно подходили для освоения и заселения. Только была здесь одна серьёзная проблема… раптэры.
Появилась эта проблема очень давно, ещё вначале Золотых веков. Тогда стремительно расширялись реальные возможности народов Избранной планеты. И случилось так, что экспедиция раптэров, проводившая поисковые работы в этом уголке космоса на границе с сектором хайтэсков, первой нашла этого «Золотого гнома» со всей его свитой. И, конечно же, зарегистрировала его в Совете Ипа как систему, принадлежащую своему сектору. Долгое время именно так и считалось на Ипе, да, собственно, никто и не возражал, так как здесь никто, кроме раптэров, пока что и не бывал. А экспедиции империи Ра, ободрённые успехом и многообещающими возможностями найденных планет, успели провести подготовительные посевы на обеих претендентках на получение Жизни. Из двух планет раптэры оправданно выбрали более перспективную, ту, что была больше и находилась ближе к светилу. Империя вложила большие средства в обе планеты, особенно в перспективную «третью». Надежды и усилия их оправдались, жизнь появилась на «четвёртой» и бурно закипела на «третьей». Экспедиции империи сумели успешно подготовить эту планету и даже принялись заселять её.
Но планета оказалась с характером, вероятно, двоюродной сестрой всем известной Ра-6-3, которую некоторые знали под именем – «Бестиарий». Поэтому, начавшаяся успешно миссия, стала давать сбои: группы раптэров-колонистов, вдруг начинали выходить из повиновения руководству экспедиции. Они почему-то разбредались по планете и обосабливались: не выходили на связь и не вступали в переговоры. А когда их всё-таки находили, категорически отказывались повиноваться. Уже за первую тысячу годовых циклов «Третьей» планеты контроль над местными поселенцами был полностью утрачен.
* * *
Все они, поселенцы, прекрасно чувствовали себя на этой планете, а бешеная гормональная активность, спровоцированная местными условиями, сильно изменила и психику, и образ жизни. Обменные процессы в их организмах сильно ускорились, а стиль поведения и облик их от поколения к поколению всё более видоизменялись. Некоторые из них оставались вегитарианцами, как предписывал Закон на их родном Ипе, но другие… те перешагнули Закон и стали всеядными, не брезгуя мёртвыми телами и даже убивая для еды представителей неразумной фауны.
Кто-то из них становился большим, чтобы, не сильно напрягаясь, доставать лучшие ветки и листья, а кто-то становился маленьким, чтобы легко лазить по деревьям за теми же ветками. Кто-то учился быстро бегать, чтобы было проще догонять убегающую еду, ну, а кто-то оснащался могучими мышцами и отращивал огромные зубы и когти, чтобы эту еду было легко добывать. А те, другие, не вступившие на путь греха, задумчиво глядели на этих зубастых и, пожевывая листву, обрастали панцирями и шипами.
Проходили века и тысячелетия, и колонисты третьей планеты, утратив связь с родиной, стали забывать, что они – есть одарённый Создателем народ, стали забывать о своей Родине и прошлой цивилизованной жизни. И потому Третью планету в Империи Ра приравняли к пресловутой Ра-6-3, и решили опыт по её освоению признать неудачным.
К этому решению стратегов империи подталкивали многие факты: и то, что колонисты прекратили сеансы связи с управляющим центром, и то, что посланный для выяснения всех обстоятельств разведчик, оставаясь на орбите, наблюдал на поверхности планеты столкновения между группами раптэров. Но особенно поразило руководство программы то, что разведчик доложил в конце: после столкновения одни раптэры стали поедать тела убитых ими других раптэров. Вот тогда о третьей планете и решили забыть, а все результаты постараться скрыть и никогда их не разглашать.
И, может, забыли бы все о тех планетах, но напомнили вездесущие хайтэски. Оказалось, что это был их сектор – так определили их учёные, предварительно проделав все необходимые измерения. Им приглянулась эта звёздная система и они, основываясь на своих данных, решили доказать в Верховном Совете Ипа, что эта система территориально принадлежит и всегда принадлежала им.
Как только расследование Трибуналом Ипа было закончено и подтверждение прав на планету было получено, представители Республики Хайтэ потребовали вывода с «третьей» планеты всех поселений раптэров. Требование было, безусловно, законным, но раптэры не спешили с исполнением решения Совета. Не могли же они оповестить всех о своей очередной неудаче. Да и был у них материальный резон: хотелось вернуть напрасно потраченные громадные средства. Тогда они и объявили, что готовы вывести всех своих поселенцев с третьей планеты, при условии, что республика Хайтэ оплатит расходы, понесённые Империей при обустройстве обеих планет. И это было справедливо. Только цифра, называемая раптэрами в качестве компенсации, выходила за рамки и пределы разумного. С ней не могли и не желали соглашаться хайтэски. Вот вопрос и завис.
Однако, понимая, что вопросы такие со временем решаются и, исходя из соображений будущего неизбежного исхода раптэров с «третьей» планеты, республика решила направить свою очередную экспедицию на соседнюю, «четвёртую» планету. Пусть не такую удачную, чуть меньшую, чуть более холодную, но вполне достойную внимания. Учитывалось и то, что раптэрами уже были проведены здесь первичные посевы, и планета за прошедшие тысячелетия должна была уже стать достаточно подготовленной к приёму поселенцев.
Сюда-то и собиралась прибыть экспедиция Эддама.
2.33. СТАРТ МИССИИ К ЧЕТВЁРТОЙ ПЛАНЕТЕ
На удалённом каменистом высокогорном плато Тан, располагалась Главная база космофлота Республики Хайтэ. Это был громадный город из цехов, фабрик и ангаров, по окраинам которого раскиданы были спальные районы. Здесь формировались и готовились экипажи экспедиций, а в бесчисленных ангарах обучались команды специалистов, и комплектовалось оборудование их лабораторий, свезённое сюда изо всех регионов республики. Здесь же изготавливались фрагменты корабля - модули, каждый из которых составлял встраиваемую часть конструкции тягача-транспортировщика. Эти межзвёздные тягачи у хайтэсков издавна принято было называть – «Лидерами». Из-за их гигантских размеров их собирали частями, модульно и только на орбите Ипа. Под каждую новую экспедицию строился свой «Лидер». Друг от друга внешне они почти не отличались, так как функционально были одинаковы, а начинка их, конечно, была различной – сказывался и безостановочный прогресс и различные задачи для новых экспедиций.
«Лидер» представлял собой жёсткую вытянутую конструкцию, основными элементами которой были кабина управления, со смежным с ним жилым модулем для экипажа тягача, и в конце корабля - курсовые двигатели. Соединялось в единое целое всё «хребтом» - жесткой, многоярусной конструкцией. А уже вокруг хребта закреплялись в походном положении остальные модули: ангары с техникой и семенами, ангары с рейдовыми кораблями. Кораблей было два вида: челноки – небольшие маневренные шлюпы для посещения поверхности осваиваемой планеты, и фрегаты – более крупные и хорошо оснащённые корабли, способные на длительные самостоятельные полёты.
Всё, предназначенное для будущей экспедиции, доставлялось на орбиту к месту сборки нового «лидера» фрегатами-пасынками поэтапно, по мере надобности. Последними перед самым стартом прибывали члены экспедиции, поселенцы. Они всегда делились на «семьи» - так условно называли сформированные по принципу самодостаточности отряды, способные вести самостоятельную работу по освоению планет. Обычно пять «семей» участвовало в миссии. Каждая организовывала на поверхности планеты свою базу, и каждая имела свой фрегат, в котором поселенцам и суждено было находиться весь предстоящий путь до цели.
Долгим этот путь был только для экипажа «Лидера», у всех остальных часы останавливались, и в пути они пребывали в пограничном между комой и сном состоянии.
* * *
Медленно и неохотно отступала их последняя ночь на Эдеме. Ветер стих, всё затаилось, и тот серый безмолвный сумрак, что был за окном, ничем не напоминал утро. Он придавил психику и растворил волю. Эва, под воздействием ли погоды, прощаясь ли с оставляемым навсегда миром, то ли по каким другим причинам, принялась плакать. По ситуации это было понятно, но для Эддама ещё и удивительно, ведь даже в самые трудные их времена он никогда не видел её слёз. Дети тоже поднялись невыспавшимися, с плохим настроением, а заметив слёзы на лице матери, тут же раскисли и заревели. Запоздало спохватившись, Эва кое-как смирила эмоции и овладела собой. Она принялась подшучивать, успокаивать детей, повела их в сад, и вскоре всё пришло в норму. Этим памятным утром один Эддам, несмотря на замученный и усталый вид, был собран и деловит: всё решено! Только вперёд – отступление невозможно.
К завершению первой половины дня распрощались и с домом, и с теми, кто пришёл проститься с ними. Все здесь понимали, что никогда больше не увидятся. Родные лица, родные стены, их сад, улицы их города, где они жили и бывали счастливы, где прошла вся их жизнь – всё это сегодня навсегда исчезнет из их жизней. Слишком далека от Эдема эта «Четвёртая» планета, которая должна стать их новой родиной.
От горестных переживаний, от осознания безвозвратности происходящего, всем, и улетающим, и провожающим становилось грустно и тяжко на душе. Отбывали на космодром многие в слезах, и всю дорогу до космодрома не могли успокоиться. Одни жадно всматривались в пробегавшие мимо дома и улицы, другие - в окружающие пейзажи, в серое ненастное небо, и все старались навсегда впитать-впечатать в память всё, что попадалось им в этой их последней поездке по любимому и утрачиваемому с каждой секундой Эдему.
На космодроме, прямо на взлётном поле, прошла последняя перекличка личного состава миссии и началась торжественная Церемония расставания с Родиной. Команды пяти фрегатов экспедиции и пять «семей» поселенцев – пассажиров этих кораблей построились на поле. Они стояли плечом к плечу перед готовыми к старту, устремлёнными к небу на своих стапелях фрегатами. Никогда такие прощания не бывали весёлыми. Стоящие в строю навсегда прощались с небом и воздухом Эдема, они готовились разорвать свою «пуповину» с матерью-планетой, и уже сейчас некоторые из них почувствовали себя сиротами.
Но была и другая, и, возможно, даже большая часть тех, уходящих хайтэсков, построенных ныне перед кораблями, которые ощущали себя совсем иначе. Они знали и верили, что они – посланцы своей расы, своего народа, они – посланцы Бога, те, кто реализует Его Волю и Замысел.
* * *
Лица, лица, ряды лиц. Такие разные: суровые и спокойные, грустные и просветлённые. И лишь в колонне пятого корабля, во втором её ряду, было одно, удивительное для этого строя, лицо. Это было искренне счастливое лицо, и на нём светилась безмятежная улыбка. А одним из многих имён поселенцев, приписанных к пятому фрегату, при перекличке было названо имя Тианы Абель, отправляющейся в экспедицию «Божьего Промысла» в качестве системного биохимика.
Вот и закончились все необходимые формальности и процедуры: переклички, сверки, уточнения. Наступило время последней, прощальной церемонии. Колонны, согласно традиции, торжественным маршем прошли мимо пункта управления полётами, где стояли все провожающие: Президент республики Хайтэ, Сенат республики в полном составе, и глава этой экспедиции, которому, с момента завершения последней церемонии, присваивалось звание – «Иерарх миссии».
Эддам понимал, что несёт в себе это звание. Отныне он обретал всю полноту власти, единолично становясь для всех, кто под его началом, и отцом, и братом, и судьёй, чей приговор, как приговор Судьбы, оспорить невозможно. Но он и принимал на себя всё бремя ответственности за происходящее со всеми ими: за их жизни, вверенные ему, за успехи и неудачи всех и каждого, за будущее Нового, запланированного к рождению, мира, который все они хотели бы сделать счастливым.
Марш колонн продолжался недолго. Все они, проходя мимо принимающих парад, отдавали честь, салютуя им и одновременно с этим принимая клятву беззаветного служения новой семье и новому нарождающемуся народу. Когда мимо проходила колонна пятого фрегата, Эддам подобрался и напряжённо искал глазами кого-то там, в глубине колонны, пока не нашёл. А найдя, успокоился внутренне и расслабился. Он не сводил сияющих глаз с того, кто шёл в общей колонне к люку своего корабля.
Ещё какое-то время устраивались, размещались в своих каютах-капсулах будущие поселенцы. Вот, наконец, закрылись люки, и всё оказалось оставленным в прошлой жизни. Всё прошлое – позади! Позади расставания и прощания, слёзы и последний взгляд в небо Ипа, последний вдох вольного воздуха, и дана команда – «старт».
Взвыли двигатели, и корабли один за другим отправились на орбиту, где, пришвартовавшись к бортам своего «Лидера», они и понесут драгоценный груз – «ЖИЗНЬ», к новым далёким мирам.
* * *
С одного из холмов, гряда которых неровной цепью опоясывала космодром, из кабины своего слайдера за происходящим наблюдал Азазелла. На его лице застыло выражение горечи и отчаяния.
Он увидел, как реализовалось и стало явью то, что он подспудно понимал уже давно, но старательно гнал прочь. Ещё тогда, когда, казалось, что мечта исполняется, и сенатор, приглашая его работать в столицу, открывал перед ним волшебные двери успеха, он вдруг ощутил – нельзя ступать на эту дорогу! Но сигнал этот был слишком слаб. Его всё время перекрывал парадный марш, громко звучавший внутри: свершается, свершается! Исполняется мечта – работа в столице! А с ней и большие возможности, и бо-ольшу-ущие деньги!
И вот он, финал: жизнь – проиграна! Безнадежно и безвозвратно!
Помедлив какое-то время, провожая глазами исчезающие в тучах корабли, и не ощущая слёз, стекающих по морщинистым заросшим щекам, он запустил двигатель своего слайдера. Подняв его обороты до предела, он не взлетел, а прыгнул с холма, и тут же бросил свою машину почти вертикально вверх, как будто хотел догнать улетающие корабли.
Так он и сидел в ревущей машине, согнувшись и вцепившись руками в штурвал, всматривался в приближающуюся стену облаков, пока не заметил, что слай его уже не летит, а висит, будто упершись в эту белесую стену…
Наконец, он понял, что завис на пределе возможностей и выше подняться не сможет уже никогда. Тогда он выключил, ревущий двигатель, и устало откинулся на спинку кресла…