Пустая комната была погружена во мрак и только пара свечей выхватывала из темноты какие-то детали. Царила густая, плотная тишина, прерываемая лишь хрипловатым прерывистым дыханием свернувшейся калачиком на диване девушки. Веки ее чуть подрагивали, а длинные ресницы отбрасывали на щеки полумаску ажурных теней. По бежевой обивке разметались каштановые с медным отливом длинные волосы, бледные щеки были разрумянены, а лоб усыпан крошечным бисером испарины. Девушку пытал Морфей и она уже готова была сдаться. Иногда обветренные, покусанные губы страдальчески искажались подобием улыбки, но даже во сне она осознавала всю иллюзорность своих желаний, ненадолго становившихся пусть шаткой, но явью.
Щелкнувшая кнопка на музыкальном центре была подобна глушителю пистолета, разрывающего хрустальную сферу самообмана.
Голос. Вкрадчивый, почти шепчущий, ввинчивающий в уши слова, он вспарывал видимую оболочку невозмутимости и выпускал бессознательное, как бриллианты из-под обивки стула. Повинуясь музыке, рушились воздушные замки и целые миры, выстроенные склонным к мазохизму разумом. И строились новые.
Не открывая глаз, не вырываясь из своих фантазий, только лишь перекраивая их на другой лад, девушка порывисто встала с дивана, словно ее пригласили на танец. И если бы свечи могли говорить, они бы поклялись последними восковыми слезами, что тьма сгустилась, тьма мягко обняла свою подопечную и повела ее в вальсе.
Ворс ковра сменился черными и белыми мраморными плитами, две свечки вдруг разрослись до рогатых бронзовых канделябров в каждом из четырех углов комнаты. Мебель застыла у раздвинувшихся стен дамами в пышных бальных платьях и кавалерами в напудренных средневековых париках. Гости завороженно наблюдали за двуми слившимися воедино фигурками в центре зала. Тьма приняла форму мучителя из снов, такого болезненно недосягаемого. И это он пел для спящей девушки, доверчиво прильнувшей всем телом, одетой лишь в длинную черную футболку с растянутой горловиной.
Поначалу неловкие и несмелые, движения стали плавными и порывистыми, подобными золотому октябрьскому листу, сорвавшемуся со своей ветки навстречу ветру. Воздух наполнился запахом озона и белого вина. На лице девушки постепенно проявилось тихое и доверчивое выражение счастья. Дыхание, до этого тревожное, порой затихающее как испуганный зверек, сейчас повиновалось лишь музыке, лишь песне, наполнившей все сосуды, ведущей в танце ничем не скованную крылатую душу.
И канделябры, и плиты пола, и тяжелые портьеры на высоких окнах, и придворные дамы в великолепных нарядах - все могли бы поклясться, что единственной ложью в этой комнате осталось расстояние. Но оно не имело значения сейчас, ведь для крылатых душ расстояний не существует. Они разговаривали, не трудясь использовать для этого тела и подбирать покалеченные за годы эволюции слова.
С последними аккордами комната вернула себе свой лживый настоящий облик, спрятавшись за маской повседневности. До утра девушка не видела сновидений, которые могли стереть тронувшую губы мягким поцелуем улыбку.
Свечи не догорели, закончив свою хрупкую жизнь в лужицах воска.
- Хей, просыпайся, будильник уже прозвенел давно. На пары опоздаешь.
- Возвращайся домой, тебя ждут...
- Чего?! Я дома вообще-то.
- А? Извини, это не тебе...
- Видимо, этого кого-то очень ждут дома.