Отец Павел Флоренский, написавший работу, посвященную иконостасу, объясняет его существование идеями, изначально в нем не присутствующими.
Очень неуважительно, свысока и как бы оправдываясь перед мирянами, называя их полуслепыми, невежественными, хромыми, увечными и косными, он говорит, что иконостас выстраивается для них как «костыль духовности», как пособие духовной вялости. Так резко о верующих не выражались даже в период иконоборчества.
Но, находясь по другую сторону иконостаса, мои мысли иные. Наверное, крамольные и дерзостные с точки зрения священства, но они есть. И от них уже не отмахнешься. Появлялись и появляются они не только у меня. Это другая позиция, другое направление в православной церкви (обновленцы, новообновленцы, как их не называй), но ее надо обсуждать, понять, почему она вообще стала возможной, а не просто от нее отмахиваться, закрывая глаза, отлучая от церкви её носителей.
История иконостаса – это история пререканий и соблазнов. Когда в 1921 году возникло движение выступавших за нововведения в церкви, высокий иконостас был одним из элементов, который должен был уйти в прошлое. Иконостас – это не только и не столько иконы. Но еще и отражение процессов становления православия в пространстве отношений «клирики-миряне». И нашли они завершение в русском иконостасе как огромной стене, отделяющей не только алтарь от собственно храма (средней его части), но и священнослужителей – от мирян, когда-то называвшихся царственным священством.
Христианство, вплоть до IV века, не было государственной религией, но храмы были и таинства совершались, и в иконостасе нужды не было, все были едины: и священники, и верующие. Но разделение началось уже тогда. Большинство христиан формировалось в те времена из евреев, и многое в богослужении было воспринято от ветхозаветной церкви, в том числе, и завеса, существовавшая в иудейском храме. Она стала прологом первого «иконостаса». Апостол Павел, интерпретировав завесу как Тело Христово, исткавшееся Богородицей в Своем чреве, придал присутствию завесы новозаветный смысл. Сначала она было единственной преградой, отделявшей алтарь от нёфа.
Но в IV веке, с принятием Константином Великим христианства как государственной религии, алтарь стал отделяться уже не только завесой, но и небольшим портиком и колоннами, между которыми вверху устанавливалась балка. Позднее появилась резная перегородка, на которую можно было облокачиваться, на столбах стали укрепляться иконы, а на балке - размещать трехсоставную икону – деисис (в русской традиции – деисус) – моление, с которой началось формирование собственно иконостаса.
Постепенно идея украшения храма стала перерастать себя, становясь не только декором, но и отражением глубинных негативных процессов, происходящих в храмах и церкви. Христианство, вытеснив все другие религии и превратившись в государственную, становилось все более разжиженным, расслабленным, духовно дряблым, но внешне все более и более пышным.
Как следствие в IV веке, одновременно с иконостасом, возникло монашество, убегавшее от внешнего христианства, из богато и красиво украшенных храмов, внешней помпезности и пышности, все больше заменявших веру и ее внутреннее оскудение.
Можно сравнить эти процессы с теми, которые происходят в обществе: идет формирование церковного государства - священноначалия и внешней церковности, но одновременно и формирование собственно гражданского общества церкви - прихода. Иконостас стал символом государства, а гражданское общество верующих выпало из литургической жизни, постепенно деградируя и смиряясь с отведенной ему ролью статистов. И только самые крепкие и смелые - монахи - удалялись в пустыни, чтобы сохранить веру и вырасти в меру Христову. Так было в IV веке.
На западе вскоре разделение алтаря и храма исчезло. В России же разделение нарастало: до монгольского нашествия иконостас был в основном одноярусным, к XV веку появился трёхъярусный, а в XV- XVI – классический пятиярусный (см.рис). В XVII-XVIII веках ряды иконостаса продолжали наращиваться уже до 7 и даже 9, но они не прижились. Иконостас невольно стал не только символом единства церкви земной и небесной, но и символом разделения паствы и священников. Как граница, сколько бы ни говорилось о единстве находящихся по разные ее стороны, она - разделяет.
Сегодня возник еще один барьер между священством и прихожанами, особенно характерный для монастырей, но и для некоторых храмов - тоже. Это огороженная площадка, являющаяся как бы продолжением сакрального алтарного пространства: место церемониальных выходов священства и монашествующих во время богослужений.
Миряне, выстраивающиеся вокруг ограждения-решетки, смотрят на церемониальные действия священнослужителей как зрители, заходя в это пространство только в особые моменты богослужений, когда им вход туда разрешен.
Эта церемония всегда вызывает ассоциацию со сменой караула у мавзолея. Иногда вижу, как монахи, что особенно заметно в провинции, если за ними наблюдать внимательно, во время церемонии попарного приветствия друг друга, застенчиво улыбаются, чувствуя себя не совсем ловко.
Поэтому, что бы ни говорили, но возникновение иконостаса внесло существенные изменения в литургический и архитектурный строй храма. Ушло много живых элементов: вход священника в храм, чтения посреди храма Священного Писания в общем собрании верующих, резко сократилась активность верующих, превратившихся в пассивных прихожан и наблюдателей.
Храм для прихожан стал, согласно поговорке, чужим монастырем, в который со своим уставом не ходят. Отчуждение сделало литургическую жизнь статичной. Все действия стали происходить вокруг иконостаса: входы, выходы, возгласы дьякона, каждения, проповеди – все вокруг иконостаса: перед или за ним. Ушло единение, остался иконостас как берлинская стена. Ритуальность и жречество взяли верх над живой жизнью верующих.
В иконостасе поражает не столько его красота, хотя восторг от красиво украшенного и высокого иконостаса присутствует. Но по мере воцерковления культурологический восторг сменяется досадой, ощущением меня-лишнего, второсортности, ненужности и даже обмана (красота как наживка).
Иконостас стал восприниматься как неприступность, глухота и немота, как граница, которую никогда не перейти... Я мало видела тех, кто подходил к иконостасу до или после службы, чтобы понять, что же там изображено, а уж помыслить о глубинных богословских истинах, которыми нагружают иконостас священники и богословы, мало кому из простых прихожан придет в голову.
В связи с этим часто задумываюсь, почему же во время революции 1917 года, православный люд не встал на защиту своей Церкви? Иерархия и священство остались один на один с безбожным государством, в одиночку и трагически отстаивая право церкви на жизнь. Низкий поклон им за это.
Но причина того, что народ не пошел в те страшные дни за иерархами, а стал крушить православные святыни, кроется не в последнюю очередь и здесь, в отчуждении клира и прихода, государства церковного от его граждан - прихода. Отчуждения, видимо закрепленного в том числе и иконостасом.
Сегодня, сделав виток, история начинает повторяться.
Автор публикуется в блоге «В поисках мира и душевного покоя»
http://sotvori-sebia-sam.ru