К вопросу о некоторых парадоксах в пространственно-временном континууме “дмб” в свете теории Эйнштейна-Подольского-Розена.
На 18-тилетие родители подарили мне наручные часы. Квадратные такие… Блестящие… Точно такие, какие можно увидеть на руке Андрея Миронова в фильме “Бриллиантовая рука” в сцене на палубе “Михаила Светлова”. Это там, где он поёт “…там живут несчастные люди-дикари…”
Той осенью меня рановато было брать в армию. А вот весной 19..-го пришла повестка из военкомата…
Ума у меня хватило только на то, чтобы не брать с собой новые часы. А взял я с собой часы, которые нашёл летом на пляже, плавая с маской вдоль берега.
Часы, конечно, не шли, но дед снял с них заднюю крышку и поместил на сутки в рюмку с водкой. А может и самогонкой…
Самогонка была очищенная и крепкая. По крайней мере, налитая в стальную ложку, эта самогонка охотно горела синим пламенем, будучи подожжена от спички.
В любом случае, после этой процедуры часы просушили, и они начали более-менее точно отсчитывать время. Часы были самые простецкие – светлый круглый корпус, чёрный циферблат.
Марку часов не помню. Вот эти-то часики я и взял с собой в армию.
Ещё в ШМАСе, в Вышнем Волочке, я их сменял на другие часы. Дело было так. Вдруг среди курсантов пошла мода: -Махнём не глядя!
Не глядя махались всякой ерундой – для смеха и со скуки. К примеру – сигарета на пуговицу. Во всех остальных случаях, конечно, смотрели на что махаемся.
Коля Сорокин, с которым мы были в хороших отношениях, предложил махнуться часами. У него они тоже были не новыми.
Корпус был жёлтого металла, циферблат белый. Но для меня было главное, что рядом с цифрами стояли точки, покрытые фосфором, и стрелки тоже были покрыты фосфором.
Кто ночью просыпался в тёмной казарме, или стоял во мраке на посту, знает, как важно знать, который час.
На моих-то часах с чёрным циферблатом приходилось искать хоть какой-то блик света, чтобы рассмотреть внапряжку положение стрелок. Несмотря на то, что найденные часы напоминали мне о некоторых моментах прежней гражданской жизни, я охотно махнулся часами с приятелем.
Интересно, что и я, и он, сохранили эти часы до “дмб”. Потом, на гражданке, я их конечно больше не носил, потому что уж больно они были затёрты. Они долго лежали у меня в ящике письменного стола, пока куда-то не подевались.
А жаль. Кроме того, что они показывали время…
Вот представьте – ночь, темно… Кубрик в казарме, там, либо в карауле… А ты отворачиваешь рукав, и смотришь на горящий нежно-зеленым цветом венчик точек и чёрточек.
Греет. Греет то, что мы привыкли называть душой, за неимением других объяснений этому феномену.
Почему я начал вспоминать о часах?
Потому что часы имели прямое отношение (как измерительный прибор) к тем парадоксам Времени, которые наблюдались в армии.
Время в армии резко замедляет свой ход относительно хода времени гражданки. На гражданке два года пролетают незаметно. В армии два года длятся значительно дольше. Даже если у тебя есть в армии интересная и нужная для Родины работа.
Помню, как я ненавидел строевую песню со словами: … Через две, Через две зимы… Через две, Через две весны… Отслужу как надо, И вернусь…
Ненавидел я эту песню за обман. Это только в песне там быстро проходят времена года. Ненавидел я эту песню за напоминание о том, сколь долго мне самому ещё осталось служить. Да и никакой плачущей по мне девчонки в природе не имелось…
Во время службы для учета прошедшего времени применялось несколько способов.
Первый способ был похож на ритуальное убийство времени. В маленьком карманном календарике швейной иголкой протыкались дни.
Некоторые из нас в нетерпении протыкали наступающий день с утра. Некоторые же пронзали почти прожитый день перед отбоем. Лично я старался протыкать только уже безвозвратно прожитый день, на утро следующего.
Кто бы знал, как тяжело было удержаться от желания проткнуть наступающий день! Но, проделав такой фокус пару раз, я испытал нешуточные страдания.
Ведь от того что я проткнул наступающий день иголкой в календаре, этот день не закончился. Мне только предстояло его прожить! И это чувство было мучительным. С тех пор я убивал только прошедшее время, морально получая небольшое, но удовольствие.
Второй способ заключался в том, что на запасе длины поясного ремня (того запаса, что подвернут внутрь) из кожзаменителя, по прошествии каждого месяца вырезался треугольный зубец. Этот способ не заменял протыкание иглой чисел в календаре, а только логичным образом дополнял первый способ. Причем моральное удовлетворение от вырезания зубца было раз в тридцать сильнее, чем от протыкания календаря.
Но! Но как же было невыносимо тяжело видеть внушительный ряд зубцов на ремне кого-нибудь из замкомвзводов, и сравнивать с несколькими зубцами на своём ремне!
Третий способ. Все знают, что на поясном ремне положен, так называемый тренчик, в который и заправляется запас длины ремня.
Так вот… Тот, кто прослужил один год в армии вешал себе на пояс ещё один тренчик – чтобы все видели, что имеют дело с “фазаном”. Но для этого надо было прослужить 365дней (12 месяцев, 52 недели)… А впереди – ещё такой же океан времени до “дмб”… Но всё равно – приятно было до чрезвычайности. Особенно по-первости, пока не привыкнешь к двум тренчикам на поясе.
Субъективное ощущение – время в армии тянется гораздо дольше, чем на гражданке. Это ощущается как в течение каждого дня, так и в течение каждого месяца. А уж времена года растягиваются на целые эпохи.
И всегда (каждый день) оставшегося до “дмб” времени слишком много, независимо от того, сколько ты уже успел отслужить.
Причем время, отводимое на сон, пролетает мгновенно. Не успеваешь уронить голову на подушку, только глянешь в темноте на зеленоватый венчик точек на циферблате часов (это чтобы испытать наслаждение от мысли, что восемь часов тебя никто не будет кантовать), а уже раздается крик дневального: “Рота! Подъём! Выходи строиться!”
Такое же “сжатие” времени происходит во время принятия пищи. В ШМАСе (до того как научились правильно есть) многие не успевали доесть-допить. Так и вскакивали из-за стола, дожёвывая на ходу то, что из пищи успели засунуть в рот.
“Растяжение” времени сверх обычного медленного его течения, отмечалось во всех нарядах и караулах.
Минимальные значения скорости течения времени отмечались в карауле в зимнее время года.
Вот стоишь-стоишь, бывалыча, на посту. Замерз как собака. Жрать хочется необыкновенно. Уже передумал всё об устройстве мироздания и перевспоминал все достоинства всех знакомых девушек, а смены всё нет и нет.
Смотришь на часы – до смены сорок минут. Начинаешь ходить по посту, стараясь не думать ни о чём. Ходишь час, ходишь два… Опять смотришь на часы – до смены тридцать семь минут. Опять ходишь час… Опять смотришь на часы – прошло две минуты…
Всё! Больше не смотрю на часы!
Встал спиной к ветру, а лицом в сторону, откуда смена придёт. С тоской смотрю в ночную тьму.
Я теперь никогда не уйду с этого поста. Я стою на этом посту с момента образования Вселенной. Я не смотрю на часы, потому что они врут. Наконец, через парочку миллионов лет, появляется разводящий с зябко скорчившимся в своей шинельке моим сменщиком.
Сбрасываю с плеч тулуп, и отдаю его смене. Теперь его черед отстоять миллиард лет на посту. Для меня время резко ускоряется. Чуть не бегом спешим в теплую караулку. Всего через какие-то четыре часа мне опять заступать на пост!
Но все эти замедления времени на постах и в нарядах – совершеннейшие пустяки по сравнению с почти полной остановкой времени после Приказа. Всё! Абзац! Аллес капут!
Время остановилось, а мы, дембеля, как древние мухи в мутном янтаре, застыли во времени. Причём так же медленны и тягучи наши мысли.
Ты уже не здесь, в армии, но ты ещё и не там, на гражданке. Тебя вычеркнули из списков здесь, но и не внесли в списки там. Ты – отработанный материал.
Офицерам от тебя никакого толка. Сослуживцы других призывов ждут только одного – когда же ты свалишь на “дмб”. Когда ты освободишь место под солнцем для них самих?
И время для них тоже останавливает своё движение. Но не так как у нас…
Нам становится всё хуже и хуже… Среди нас появляются экземпляры, для которых их субъективное время начинает идти вспять.
Только мощным усилием воли, вспоминая спасительную мантру: “Дембель неизбежен как Мировая Революция!” в очередной раз (Который уж за этот день?) достаю из нагрудного кармана гимнастёрки три маленьких карманных календарика.
Один из них полностью исколот иголкой и более всего похож на тёрку для овощей. Остальные два похожи на тёрку только наполовину. Я, с чувством не до конца выполненного долга, рассматриваю эти карты войны со временем.
Так, так… Посмотрим… Вот призвали меня 15-го мая, во вторник… Вот первый мой Новый Год в Бузачах, в карауле с понедельника на вторник… Вот второй мой Новый Год, уже здесь, со вторника на среду, в роте проведенный…
А вот когда меня домой отпустят? В мае-то месяце? Дембель в маю – всё по бую… Как же мне дожить-то до тебя, дембель?
Осторожно прячу календари в карман. Смотрю на часы. Время остановилось.
Вспоминаю, как год назад я рассматривал нашего “старика” на Тройке.
Замедленные движения. Взгляд на тебя и насквозь. Взгляд вдаль. Взгляд поверх головы.
Все земные дела уже выполнены: парадка перешита и подготовлена к “дмб”; каблуки ботинок надставлены, обточены и подкованы; офицерскую рубашку раздобыл; все “отличные” значки собраны и готовы тесниться на груди; чемодан куплен; новое полотенце и туалетные принадлежности лежат в чемодане; пара самолётов из плекса выточена… Молодые прибыли… Чего им ещё от меня надо? Почему не отпускают домой?
Чьи это мысли? “Старика” с Тройки? Или мои?
А, действительно, почему не отпускают меня домой?
Но ответов на эти вопросы не имеется. Не я первый. Не я последний.
…Вот наступит май месяц,
Мы уедем домой.
Из окна мотовоза
Вам помашем рукой…
Я помню, как долго тянулись эти дни. Сначала в апреле, а потом и в мае. Зацвели и сгорели под яростным солнцем степные тюльпаны.
Ничего не хочется. Даже аппетит пропал. Но красивые жесты – отдавать свою долю утреннего масла (20 граммов) самому молодому в отделении, сменяются у нас озлоблением – молодые ещё, стариковскую пайку лопать!
Когда… Когда? Когда!? Когда…
Все мысли об этом. Среди нас пошли разговоры о первой партии…
Понятно, это не про меня, но всё же…
Кто? Кто? Вот они – фамилии счастливцев! Ребята! Мы за вами! Следом… Может быть…
Днём нас построят у мотовоза. Лицом к нам встанут уезжающие. В отутюженных парадках. С чемоданами в руках. С ошалелыми от счастья глазами. Замполит и командир поблагодарят их за службу. Отъезжающие гаркнут: “Служим Советскому Союзу!” и полезут в мотовоз. Мимо поплывут вагоны, и знакомые лица за стёклами окон… Мы машем руками отъезжающим… Они – нам…
Но мы остаёмся… Мы остаёмся… Мы остаёмся… Пока остаёмся… Ещё немного… Ещё чуть-чуть… Ведь дембель неизбежен, не правда ли?
Я смотрю на часы. Стрелки остановились. Я поднимаю голову. Солнце застыло в небесах. Теперь оно будет очень долго опускаться к горизонту.
Вспомни, друг, как служили
Вместе в Грошево мы.
Вспомни “точки” где жили,
Где работали мы.
Воют в небе турбины,
Хрип команд в ГГС.
Солнце палит нам спины,
Служим мы в ВВС.
Ляжет тень самолёта
На солдатский погон.
Боевые полёты -
Весь в огне полигон.
Шарят в дымке визиры,
Видит всё объектив.
Верят нам командиры
В ЦПУ напряжённо застыв.
Но наступит май месяц,
Мы уедем домой.
Из окна мотовоза
Вам помашем рукой.
Боевые заходы -
Бомбы рвут горизонт.
Мы простились с тобою
Наш степной гарнизон.
Мы своё отслужили,
Позавидуйте нам!
Мы Приказ заслужили,
Мотовоз – дембелям!