***

Сборы были недолгими.
 Для начала он пошёл в своё ателье, что находилось в полуподвальном помещении соседского четырёхэтажного дома (бывшей прачечной для семей американских военнослужащих, проживавших в домах до конца восьмидесятых годов двадцатого столетия, что находились здесь, как оккупационные войска победившей коалиции во время второй мировой войны) который находился, как бы во дворе длинного, многоэтажного, жилого дома (в первой квартире которого он, наш герой и проживал), чтобы взять там чемодан.

 Его ателье состояло из прихожей, справа с дверью в такой же небольшой с умывальником туалет, который он переоборудовал в кладовку, отключив воду в унитазе за ненадобностью, накрыв очко сбитым деревянным щитом так, чтобы на него можно было составлять всевозможные, пока ненужные банки с красками, вёдра и всякое другое барахло которое, по его мнению, если не сейчас, то когда-нибудь потом обязательно ещё сослужит. А пока, пусть постоят – выбросить всегда успеется. Сюда же складывались в течении месяца три – четыре «жёлтых мешка» (тонкие полиэтиленовые мешки жёлтого цвета), что служили для сбора пластмассовой упаковки от различных пищевых продуктов и бытовых вещей, сбор которых был узаконен в девяностых годах и забирался специальной мусоросборочной машиной повсеместно по Германии, один раз в месяц.
 Тогда, за день – два, до сбора мешков, установленного администрацией по утилизации бытовых отходов от населения и имевшемуся в каждом домохозяйстве графику, жёлтые мешки сносились жильцами в одно, для этой цели предназначенное место, откуда в назначенный день, они забирались.
Прямо по ходу коридорчика, была дверь, которая вела в первую, продолговатую, четыре на шесть метров комнату, где слева, вдоль стены, отступая от неё, примерно, на шестьдесят сантиметров, стояли в ряд три подключенные к источнику воды и электроэнергии, ещё исправные, но с тех пор, как американцы покинули дома, уехав на родину, неиспользуемые стиральные машины общего пользования.
Их он, чтобы не бросались так в глаза, упаковал картоном, а на верх их составлял большие картонные коробки со вставленными в них готовыми картинами собственного производства.
Справа, за дверью, была его небольшая ремесленная мастерская, где он собирал для будущих картин подрамники, натягивал полотна, ну и, рукодельничал по мелочи, поскольку был на все руки мастер.
Любую вещь: будь то часы, утюг или ещё какая другая бытовая техника, что местные по малейшему дефекту выбрасывали, или такая, что даже в ремонтных мастерских отказывались чинить, он непременно приводил в порядок и вещь, зачастую, служила ещё долгие годы.
Здесь можно было найти любой, необходимый для работы, инструмент и измерительный, как для электроники, так и для механических работ: будь то работы по дереву, металлу или по пластмассе.
Два полуподвальных окна, находившихся в торце комнаты, были прикрыты картинами.
Была ещё одна дверь в правой стене этой комнаты, которая вела в соседнее, такого же размера продолговатое помещение.
Там, на стеллажах и под ними находились как готовые, так и незаконченные работы, заготовки, наброски, рамы и прочее хозяйство художника. Здесь же, ближе к окнам, закрытых наглухо, по левую сторону от двери, стоял рабочий стол с красками, со стеклянными банками со вставленными в них во множественном числе различного размера и назначения (начиная с кистей для побелки стен и кончая самодельными, в пять – шесть волосинок для самых мелких работ) художественными кисточками.
Тут же стоял мольберт,перед которым находилось рабочее кресло на роликах, которое в процессе работы над картиной то откатывалось от него, то подкатывалось к нему, управляемое ногами сидевшего на нём человека, который что-то размазывал на холсте, пытаясь таким образом изобразить на нём нечто такое, что заставило бы зрителя по меньшей мере округлить глаза, не говоря уж скромно о восторге и восхищении, которого тайно, в глубине души ожидает, без сомненья, каждый художник, начиная от трёхлетнего, только что научившегося держать в руке карандаш ребёнка, что глядя на маму с широко открытыми глазёнками, ожидающие, непременно, одобрение и восхищение его первым, неповторимым творением, изображающим его дорогую мамочку.
Мамочку в виде сочетаний торчащих во все стороны от почти квадрата – туловища кривых и угловатых линий изображавших, по твёрдому убеждению юного художника, руки и ноги, соединённого лишь одним штрихом с предполагаемой головой, опять же непонятной формы, с обильными круговыми начертаниями – предполагаемыми кудрями и широкой, добродушной улыбкой в виде перевёрнутого полумесяца, с великолепными белыми зубами – зигзагом, скорее похожим на зубья пилы, чем на зубы мамочки. Ну и, конечно, очаровательнейшие, лучшие в мире, большие, обрамлённые жирными дугами бровей, глаза. И, обязательно, где-то наверху в углу листа, доброе, с лучами излучающими тепло, благоденствие и радость жизни солнце, до маститого, годами испытанного, обществом признанного классика типа Шагалла, работы которого на детский лепет похожие, или во сне на быструю руку написанные, но всеми почему-то восхваляемые и оцениваемые немыслимыми, в голове не укладывающимися суммами.
 Да уж, многое повидало это кресло, катаясь перед мольбертом за время, которое оно здесь существует.
 А появилось оно вместе с хозяином в двухтысячном году, когда хозяин его переехал сюда на постоянное место жительства, купив на Одерштрассе трёх-комнатку.
Она была куплена с молотка за полцены и продавалась с целью обогащения нового хозяина.
Но, несмотря, на это третий, то есть нынешний хозяин, тоже был в выигрыше.
Сразу по переезду, полуподвал был оккупирован, с согласия домоуправления,за относительно небольшую плату.
Всё хозяйство художника переехало из предыдущего полуподвала на Бетлеемерштрассе в этот, более подходящий, десятки лет стоявший пустой, весь заросший почерневшей от времени паутиной, со стенами, слегка затянутыми снизу надвигавшейся из сырых углов зелёно-серой липкой плесенью.
Плесень была обработана специальным для этой цели составом, паутина была сметена, стены побелены, полы помыты, вещи художника, вместе с вышеупомянутым мольбертом и креслом, вселились. Всё получило своё место и жизнь в полуподвале ожила совершенно другая, ни чем не похожая на прежнюю, жизнь искусства.

Мольберт то и дело принимал на свои плечи всё новые и новые, натянутые на подрамники, полотна.
Здесь был пейзаж какого-то местечка, изображавший украинский хуторок с покосившимся от времени домом, на крыше которого большое гнездо парочки аистов, воркующих на нём со вскинутыми мощными крыльями, с закинутыми назад головами на длинных изогнутых шеях. Перед домом остов - скелет старого засохшего дерева, с торчащими во все стороны сухими, искорёженными ветками, похожие на что-то фантастическое, застывшее на подобии какого-то страшного, большого паука, с растопыренными во все стороны лапами, поджидающего свою добычу. Перед домом, чуть пониже по бугру, на котором он стоит, извилисто, образуя затоны и омуты, протекает небольшая речушка с пологими, поросшими тростником и камышом, берегами. Через речку, в самом узком месте, переброшен деревянный мостик с перилами из жердей. По обе стороны от мостика сделана небольшая насыпь. В речке плавают домашние гуси. Вдалеке, на зелёном лугу, пасётся стадо коров. Пастух в широкополой соломенной шляпе на небольшом мыску удит рыбу. Рядом сидит собака. Где-то далеко, высоко в голубом небе с перистыми облаками, кружит коршун.

Здесь рождались: то натюрморты разнообразнейшего состава, то пышные букеты с благоухающими полевыми цветами, то с величественными розами или с высокими и пёстрыми гладиолусами с махровыми, мелко усечёнными, испещрённые прожилками, похожими на кровеносные сосуды, лепестками.
С плеч мольберта сходили как корабли со стапелей, полотна и с изображением морской стихии разбушевавшейся на исходе дня, и терпящие крушение корабли, и величественные парусники: фрегаты, каравеллы, бригантины и простые шаланда, ялики и шлюпки.
Но больше всего со стапелей этого мольберта уходили в историческое плавание портреты.
Их было много. Сколько точно – теперь уже не сосчитать, потому что учёт их не вёлся.
Тут были и маленькие, и большие; одиночные и парные; семейные и свадебные; на лошади и с лошадью; с собакой и с кошкой; полуобнажённые и обнажённые.
Каких только портретов тут не было: с лицом бобра и в шубе бобровой, с гаванской сигарой в зубах и с перстнями золотыми на руках; с лицом прекрасной девоньки и телом молодым, с хвостом какой-то рыбины и дедушкой седым.
А вот вдоль промежуточной стены, на двух стульях, выполняющих роль мольберта, отодвинутых от стены таким образом, чтобы полотно размером два на три метра своей верхней стороной подрамника опиралась о стену и имело небольшой угол наклона по отношению к стульям, придавая полотну устойчивость, стояла картина, на холсте которой красовались полуобнажённые девушки, сидевшие на берегу пруда под тенью дерева, которое стояло за ними в плане поглубже.
Слева от них, поодаль на берегу пруда, уводящий на второй план, ещё две обнажённые молодые фигуры девушек отгоняющие, вернее, отпугивающие наседающего на них, вытянув длинную шею, шипя, с раскрытым красным клювом, с растопыренными, готовыми к атаке большими крыльями, злого чёрного лебедя.
Пруд, слегка заросший по берегам осокой и выступающими над поверхностью воды бело-розовыми лилиями с распластанными на воде лепёшками больших, темо-зелёных сердцевидных листьев, с уходящими на дно плотными круглыми стеблями, подходил к нижнему краю картины, на котором и прерывался.
В воде отражались фигуры, сидящие на берегу.
Эту картину хозяин мастерской изготовил из двух кусков грубой, рыхлой мешковины.
Каждый кусок был размером полтора на два метра. Сшив их сторонами в два метра - получился холст размером в два на три метра.Был изготовлен по размеру подрамник, на который и был натянут холст, используя для этого приспособления, облегчающие этот трудоёмкий процесс.
Затем холст был тщательно загрунтован и оставлен для просушки.
Картина писалась в течении трёх месяцев.
Разумеется, что такого большого размера картина ни в какие двери не пройдёт.
Это было ясно с самого начала. Картина была предусмотрена к снятию с подрамника.
Барабан, на который будет навёрнут холст, был изготовлен и ждал своего часа.
 
Ехать он собирался на курорт, поэтому ему и понадобился чемодан.
Курорт по линии АОК был любезно предоставлен почему-то только ему одному,хотя требование от врача ортопеда было и на его супругу, которая у него, лет пять тому назад, оперировалась на колено.
А мотивировался отказ тем, что недостаточно было использовано приёмов и средств для лечения на месте.
То есть, мало было назначений врача на лечебную гимнастику, на массажи, на ещё и ещё какие-то процедуры.
А то, что она вместе с мужем более полугода на "Ройма лигу" (водная гимнастика) в местный халенбад  ходила,
было, по их мнению, для неё недостаточно, а для мужа, выходит, предостаточно.
Правда, три инфаркта и восемь стендов (пружинки расширяющие кровеносные сосуды сердца) в сердце и диабет с
инсулиновой зависимостью при нём тоже были.
 
А операция на колено тогда была проведена, мягко говоря, не лучшим образом.
Были серьёзные осложнения с почти летальным исходом, когда произошёл отрыв тромба и закупорка лёгочной артерии. Только быстрая и грамотная реакция персонала скорой помощи, которая была на месте уже через десять
минут, спасла её от неминуемой смерти.
Произошло это днём, недели две после операции.
Ничего не предвещало плохого.
День был хороший, солнечный.
В Германии стояла великолепная осень на дворе!
Деревья, кустарники и вьющиеся по стенам домов эфой, цепляющийся своими крошечными, как у геккона лапками – присосками за гладкую поверхность штукатурки, создающие впечатление ползущей по стене какой-то длинной, изгибающейся, зелёной ящерицы, преобразовались и стали в силу своего естественного годового цикла пречудно нарядными и привлекательными.

Берёзка начиная желтеть сверху, с самой макушки, постепенно, как девушка одевая платье через голову, расправляя и опуская подол ниже и ниже, наконец, выпуская из рук, встряхивает его, шаловливо набежавшим осенним ветерком, освобождаясь на зиму от последнего, по какой-то причине сиротливо повисшего, оставшегося одиноким на голом скелете оголённого деревца, побледневшего, выцветшего на солнце, бледно-жёлтого листочка.
 
Могучий, веками видавший этот ежегодно преходящий и неотвратимый цикл природы дуб, по-своему готовится к предстоящей зимней спячке: сначала начинают созревать его жёлуди, которых у него видимо – невидимо, свисающие вниз гладким продолговатым тельцем-брюшком с нахлобученной на треть тела шляпкой с плодоножкой в центре, с помощью которой весь жёлудь и держится за ветку. А созрев, они осыпаются, иногда попарно, но в основном, по-одиночно, на осеннюю, готовящуюся к зиме, за лето уставшую землю.
Его изощрённо зигзагообразно округлённые, жёсткие, с упругой, разветвляющейся по листу сердцевиной, листья, побурев и зачерствев ещё на ветках, таких же жёстких и прочных, опадают обильно.
Красавец клён же, со своими остро-причудливыми, резными, на длинной ножке, листьями, преобразуется осенью в оранжево-красный с темно-бардовым отливом сказочно пышный букет, резко выделяющийся на фоне осеннего леса.
В скверах и парках городов, опавшая листва под клёнами, шуршит под ногами по-особенному. И влюблённые, собирая большие, самые красивые листья в букеты – ими искренне, как маленькие дети, восхищаются.
А рябина, красавица рябина! Как она прекрасна в своём осеннем неповторимом наряде! Она горит огнём, пылая красными гроздями созревших ягод и оранжево-бурыми листьями, как пламя колышущимися на ветру.
Плющ преобразует фасады и мансарды домов в удивительные полотна всевозможных оттенков и сочетаний цветов, написанные рукой всемирно известной художницы – Осень.
 
Жена сидела в кресле на балконе квартиры на первом этаже, отстоявшем от земли на полметра и выходившем во двор
на южную сторону, наслаждаясь хорошей погодой и любовалась розами, посаженными мужем перед балконом в первые же дни, как только они вселились. Они, посаженные черенками в осень, хорошо принялись, поливаемые ежедневно до
прихода осенних дождей. Черенки превосходно перезимовали, заботливо укрытые на зиму еловыми ветками, присыпанные павшей листвой и с появлением тепла, пришедшей рано в этот год весны,зазеленели, выстрелив ростками из набухших, здоровых почек. Через год они уже цвели, а на четвёртый год выбросили длинные, до двух метров побеги, которые старательно были направлены по желанию садовода по балкону так, что на следующий год перед балконом уже образовалась зеленая, благоухающая ало-красными с одной и жёлто-оранжевыми розами с другой стороны, арка. Далее розы поднялись к соседу сверху на балкон, усыпав его цветами ещё усерднее, нежели чем первый.
Виноград, посаженный аналогичным образом и в то же время, преуспел намного больше и к десяти годам обильно озеленил балконы четырёх этажей со всех сторон, образовав тёмные, дающие прохладу в летний зной, усыпанные к осени чёрными, спелыми гроздями,туннели.
Такое необыкновенное зрелище чрезвычайно поражало всегда прохожих случайно, или по необходимости попадавших во двор, или проходящих через него. Первое, что можно было услышать от них: "Это ж надо! Розы на втором этаже!
А виноград, виноград то - на четвёртом! Какая прелесть!"
Даже жильцы домов двора, уже привыкшие видеть красоту чарующих роз,ок и то, порой, останавливались и вскидывали головы, чтобы еще раз полюбоваться прекрасным.

Вдруг, что-то произошло с супругой: она изменилась в лице, побледнела, её затошнило, стало выкручивать,
глаза испуганно расширились. Она медленно, держась за стенку, спинки кресел, за всё, что находилось по пути к туалету, стала передвигаться в его направлении, чтобы освободиться от надвигающегося к горлу неприятного ощущения. Её вырвало едва она успела дотянуться до унитаза. Стала звать слабым, хриплым голосом мужа, который находился в это время на кухне. Услышав такое нечленораздельное хрипение он насторожился. Но услышав зов повторно, неотлагательно бросился к туалету, где жена его, стоя на коленях на туалетном коврике , наклонившись над унитазом, производила бесплодные извергающие движения, приводившие её к изнеможению.
Она попросила его помочь ей перебраться на диван.
Там она откинулась на спинку - ей стало хуже. Стала задыхаться. Лицо начало покрываться синими пятнами, стало синеть, кровеносные сосуды на шее посинели и вздулись.
Супругу стало не по себе. Немедленно вызвал "Скорую". Позвонил соседке, объяснив ситуацию.
Та пришла - осталась с больной. Муж вышел на улицу, чтобы встретить и как можно быстрее проводить врача в квартиру. Через минут десять "Скорая" стояла напротив подъезда.
Жена задыхалась. Кратко обрисованные симптомы больной мужем, были врачом поняты и поставлен верный диагноз - лёгочная эмболия.
Кислородная подушка, укол с разжижающим кровь и рассасывающим тромб свойством, незамедлительно, еще на месте, дали положительный результат. Больной стало несколько лучше. Её госпитализировали, поместив в реанимацию. Ещё с вечера её перевели в общую, двухместную палату.
Ночью - стало опять плохо. Вернули в реанимацию. Только на третий день перевезли опять в палату.
Через неделю она была дома, вернувшись с того света.

Придя с чемоданом домой, он ещё с порога оповестил жену о том, что чемодан доставлен.
Это означало для неё, что может укладывать вещи. Времени до отъезда было ещё предостаточно - почти что целая неделя.
Время прошло. И вот, когда чемодан был собран, бумаги оформлены, обо всём переговорено и назавтра нужно было уже ехать, из клиники позвонили. Сообщили, что в клинике, по непредвиденным обстоятельствам, нет свободных комнат и что срок заезда переносится на неделю. Делать было нечего. Он уточнил день прибытия в клинику, попутно сообщив, что прибудет поездом и что было бы хорошо, если бы его на вокзале встретили.
Услышав положительный ответ и попрощавшись со звонившим, видимо администратором, он положил трубку.

Продление срока заезда пришлось как нельзя кстати.
В воскресенье сваты должны были привезти внуков на недельку погостить.
Старики их не видели уже, наверное, полгода.
Внучку в этом году исполнилось семь лет - внучке будет в ноябре тринадцать.
Внук - баварец, а внучка - швабка потому, как дочка до замужества жила с родителями на Земле Баден Вюртемберг,где и будущий муж её проживал. Тремя годами позже, уже с трёхлетней дочкой, они переехали в Баварию, где к тому времени сваты, то есть родители её мужа, приобрели по сходной цене полгектара земли под постройку, как они запланировали, трёх домов - для себя и их двух сыновей. Её муж устроился на работу в одну фирму, которая изготовляла постельную принадлежность, в качестве наладчика матраце-тканных машин.


Внучка – такая милашка! Довольно уравновешенная, спокойная девочка.
Была пухленькая, как её мама в детстве. Теперь вытянулась, похорошела, стали формироваться девичьи формы.
Мальчуган родился маленьким, с крохотными ручонками, с тёмными кудряшками на голове, с аккуратным личиком.
Растёт шустрым, очень подвижным и умным малым. Нынче перешёл во второй класс с весьма убедительными, для его возраста, знаниями, в особенности в области математики и по части считать деньги. То, с чем его сестра во втором и в третьем классе с трудом справлялась, делает он превосходно сейчас.

Воскресенье. Вечереет. Звонок в дверь. Дед открывает входные в подъезд двери, нажав кнопку на переговорном устройстве, не сняв трубки и не спросив
обычное – «Кто там?». Он, конечно, заранее знал, кто там сейчас мог быть.
Открывает дверь из квартиры на лестничную клетку. Слышится стук закрывшейся подъездной двери, шаги поднимающиеся по ступенькам, сопение и - вот они, долгожданные, волокущие кучу вещей, снабжённые заботливой мамочкой на неделю.
Дед прячется за раскрытой дверью, встав на четвереньки.
Дети заходят пыхтя, под тяжестью навьюченных рюкзаков, в прихожую.
Там никого нет. Они озираются. Вдруг, из за двери, слышится лай собаки и злобное рычание – выскакивает на четвереньках дед, бросаясь на маленького и подминает его под себя. Пацан от неожиданности взвизгивает и стремится вырваться из объятий. «Собака» рыча, пытается разорвать мальчонка, пришедшего уже в себя и барахтающегося на полу, визжа от удовольствия.
Такое же дед проделывал и с его сестрой в её раннем возрасте. Она так же вначале взвизгивала от неожиданности, а потом так же визжала от удовольствия, катаясь по полу. Теперь же она, со сдержанной улыбкой, только наблюдала за резвящимися стар и младом.

Бабушка, гладившая на балконе бельё, услышав возню и визг в прихожей, отставила утюг и поспешила туда со словами: - «Да кто это к нам приехал!» - бросилась обнимать внучку и поднявшегося с пола внучка, одёрнув деда словами: - «Вечно ты со своими дурацкими шуточками!» - стала их расцеловывать, на что внук реагировал без промедления, рукавом вытираясь от её искренних поцелуев.
Закончив процедуру встречи, все пошли в бабушкину комнату, ранее бывшей детской, в которой, до своего отъезда в Дюссельдорф, располагался их сынок, когда-то бывший таким, как теперь их внук.
Две полки в плательном шкафу были освобождены заранее и дожидались детских вещей. Дети самостоятельно, каждый на своё место, стали укладывать свои «захи».
Бабушка была уже на кухне и пекла «блинШики», заказанные её внуком заранее по телефону.
После блинШиков, где буква «ч» непроизносимая согласная в немецком языке, детки стали хвалиться кто чем: внучка – новыми шортами, кофточками, новым купальным костюмом, обновить который она собиралась завтра же – в понедельник, в халленбаде «Мутлантис», расписание работы которого она уже посмотрела в интернете.
Внук презентировал свои новые игрушки: гибкого орла, с машущими, при вертикальном его движении, крыльями, машинкой, с открывающимися дверцами, с урчащим, при движении, мотором.
Он же не забыл напомнить старикам об обещанном ими подарке на его День рождения, отмечавшемся в его семь лет седьмого числа седьмого месяца.
Дед принёс и вручил ему, поздравив с прошедшим торжеством, пожав ему руку, новую, ещё хрустящую и пахнувшую деньгами, пятидесяти-ойровую купюру.
С округлёнными, восхищёнными от подарка глазами, принял он эту купюру, разглядывая её с обоих сторон – изучая. Даже на свет посмотрел – не поддельная ли. Затем достал свой, настоящий бумажник, в котором уже лежала, вложенная его матерью, как ташенгельд, десятка и несколько монет мелочью, добавил в него эту пятидесятку и уже в уме сосчитав содержимое кошелька, с гордостью объявил, что у него теперь шестьдесят четыре ойро и сорок восемь центов.
Дед с бабкой переглянулись и с удивлением и общим одобрением отметили способности своего внука.
Внучка, была бы она на его месте, не сразу решила бы такую, весьма сложную для такого возраста, задачу.
Как и было обещано, в понедельник поехали купаться.
Так бывало всегда,когда внучат привозили погостить у стариков.
Дед установил в машине детское сидение для внука, пытался внука пристегнуть, как полагается в нём, но не смог, по причине того, что внук то вырос из него. Пришлось пристегнуть большим ремнём, как взрослого вместе с детским сидением.
Внучка села рядом с водителем, как взрослая – бабка с внуком - сзади. Поехали.
Отметили, что как и в последний раз, пошёл дождь.
На этот раз внучок уже самостоятельно, хоть и не долго, но держался на воде и проплывал пару метров. Воды уже не боялся. Сказался отдых семьи на море в прошлом году в Кроации. Часто бегал на водяную горку и скатывался с неё уже не притормаживая за борт руками, а со всего разгону бултыхался в воду, не только на спине, но и на животе, с вытянутыми вперёд ручонками.
Девочка плавала в большом бассейне с дедом даже на перегонки. Ныряла в длину с дедом и в глубину, доставая брошенные предметы со дна, где глубина составляла два метра.
Бабушка сидела в круглом небольшом бассейне, где была очень тёплая вода и постоянно бурлила от поступающей в него, под напором воды с воздухом, составляя впечатление воды кипящей. Со стороны смотреть – бабка в котле заживо варится. Причём варится с довольной улыбочкой, перекатываясь с боку на бок, как бы подставляя их для лучшей проварки, чтобы черти, когда придут пробовать, были довольны приготовленной пищей.
Уж очень зрелище напоминало соответствующий процесс у чертей в аду.

Пока кто-то варился в кипятке, остальные накупавшись и нанырявшись уже сидели за занятым круглым пластмассовым столиком с четырьмя белого же цвета стульями и наворачивали взятые с собой продукты.
Затем, в течении всего пребывания в бассейне, ребятишками этот процесс повторялся снова и снова, пока съестное не закончилось.
Бассейн покинули в шесть вечера.
Как говорится: - «Уставшие, но довольные, они вернулись домой!»

Не менее увлекательным и занятым был следующий день.
В каждый приезд дети с удовольствием посещали игровую площадку – шпильплатц, отдалённый несколько от населённого пункта, расположенный на краю огромного глубокого, одностороннего оврага, постепенно переходящего на пологий уровень, где дальше уже идут городские постройки – дома.
Овраг, когда-то засаженный елью, буком и дубом, стал лесом.
Макушки столетних деревьев, корни которых уходят в глубь со дна оврага, стоят теперь на уровне гребня его.
По верхнему краю оврага и по крутому склону тоже растут деревья, создавая вид со стороны густого леса на подобии горки. А на верху этой горки, как бы на опушке леса и расположен этот, интересный для детей, шпильплатц.
Сюда и направились на велосипедах наши юные друзья со своим дедушкой.
Дед предварительно подкачал, несколько спустившие за продолжительное время не используемые, колёса велосипедов.
Сам дед поехал на мужском – с рамой, внучка на дамском (взрослом) – внук на своём, детском, становившийся всё меньшим и меньшим для него.
Бабушка в дорогу положила в рюкзак две бутылки кока-колы, наделала гамбургеров (разрезанная надвое по вдоль сдобная булочка, начинённая шайбами колбасы, сыра, тонко нарезанными пластиками огурца и проложенным листочком салата). Ну, естественно, и конфеты не забыла.

На великах ехать недалеко, с километр – и того не будет.
Первым делом заняли аттракцион – наблюдательную площадку, на подобии домика на курьих ножках.
Там они всегда устраивали пикники, разложив съестное на деревянной площадке, расположенной, типа на сваях, на высоте примерно двух метров, имевшей над собой двухскатную крышу, иногда спасавшая от внезапного дождя, или жаркого солнца.
Катались на канатной дороге, которая состояла из троса, натянутого между двух опор, с подвешенным на нём приспособлением, где катающийся садится на такую массивную шайбу закреплённую на короткий трос, который в свою очередь катается на роликоподшипниках по длинному тросу.
Длинный – натянут по наклонной так, что эта, скажем, люлька-шайба, в свободном состоянии находится в нижней точке провисшего по наклонной каната. И если нужно прокатиться, надо эту люльку протащить вверх на возвышенную площадку, откуда и происходит старт.
Ребенок прыгает или, если он маленький, его садят верхом на эту люльку-шайбу и подталкивают, предав ему ускорение.
Люлька катится с ускорением вниз по канату, пролетает нижнюю точку и катится теперь вверх, замедляя ход. Ведущий ролик где-то перед концом, уже с потерянной кинетической энергией, ударяется об ограничитель на главном тросе.
Люльку по инерции швыряет вперёд, создавая болтающие движения, но ограничитель её дальше не пускает и она возвращается в обратную сторону откуда пришла и в конце-концов, останавливается в нижней точке троса.
Для того, чтобы ещё прокатиться – процесс повторяется.
Наши ребятишки на повторявшись – бегут на башню-лестницу, сплетённую из толстых, сантиметра в три толщиной, верёвок.
Внучка взбирается на самую вершину – внук до неё не доходит.
Затем мальчик пустился на велике по горкам пересечённой местности, специально сделанную для велосипедистов. Девочка нашла поодаль от площадки, построенный кем-то шалаш и позвала дедушку показать, что нашла. Дед осмотрев сооружение, естественно, вспомнил своё, такое далёкое и дорогое ему сейчас, беззаботное, счастливое детство, свои шалаши в далёкой Сибири, где родился и прошло его детство и отрочество.
Вспомнил, как он со сверстниками, с детским воодушевлением и азартом строил
свои «дома», в которых устраивал спальные места, настелив ветки папоротника; которого там было видимо-невидимо: в нём играли в прятки, переползая под ним и замирая, чтобы не выдать себя движением папоротника; делали из него шляпы, вставляя один лист в другой, одевая их когда солнце пекло голову, или в дождь, или просто так, для красоты. Столы и стулья, которыми служили принесённые пустые ящики из под бутылок, тоже имели место в шалаше.
Идея, увлечь детей строительством шалаша, зародившаяся у него, с воодушевлением была одобрена и принята ими.
Стали увлечённо собирать ветки и увеличивая старый шалаш, пристраивать новый.
Шалаш получился длиной в шесть метров.
Активнее работала внучка. Внук то и дело садился на велик и гонял по горкам.

Произошёл и казус. Дед запнулся в шалаше за торчащий из земли пенёчек, от срезанного кем-то деревца и со всего маху грохнулся, ещё среагировав, на бок.
Детки смеялись от души. А дед, кряхтя и ойкая, выбирался из своего несуразного положения, что ещё более веселило детей.
Перекусив в новом «доме» - справив новоселье, новосёлы покинули шалаш, прикрыв вход ветками.
Поехали кататься на велосипедах.
Малой, конечно, всегда впереди – «на лихом коне!»
Домой вернулись за полдень.
Бабушка уже ждала их – напекла оладушек.
После обеда дед завалился на традиционную послеобеденную «минутку», которая могла затянуться и на «часики».
Делал он это с самого детства и постоянно, как делали его предки; и отец, и дед, и прадед, и прапрадед, с которого всё и началось.



ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ..