Глава двенадцатая
- Я и не знала, что ты такой популярный! – потрясенно сказала я Дуганову, бродя с ним по бесчисленным коридорам галереи, - и такой талантливый!
Его персональная выставка занимала весь этаж. Перед картинами толпилась уйма народу.
И сами картины… Необычные сюжеты, интересные решения, утонченная, совершенная красота – я была просто ошеломлена увиденным.
К нам подошел высокий юноша в униформе с подносом, на котором стояли фужеры с шампанским. Мы взяли по фужеру.
- А ты, наверно, думала, я оформляю афиши в старом Доме культуры на выезде из города? – иронически усмехнулся он.
Честно говоря, что-то вроде того.
- Нет, что ты, конечно, я так не думала, но…
Из середины зала к нам пробирался человек в джинсах и свободной рубахе яркой расцветки, с серьгой в ухе и волосами, небрежно собранными в хвостик.
Не надо было быть ясновидящей, чтобы угадать в нем коллегу-художника.
- Поздравляю! – радостно пожал он руку моему спутнику, приблизившись к нам. - Выставка просто блеск! «Вечерний Париж» - чистый Мане! А куда потом ее повезешь?
- Сначала в Цюрих…
Я поперхнулась шампанским.
- … потом в Копенгаген, а в марте – в Вену.
Я повернула голову и уставилась на Дуганова, будто увидела его впервые. Беседуя, он иногда лукаво поглядывал на меня. Я, склонив набок голову, любовалась моим художником. Он все равно был красивее всех своих картин.
- Оказывается, ты выставляешься за границей? – спросила я, когда мы, осмотрев работы, вышли на улицу.
- Я учился у хороших мастеров, и, по-моему, небезуспешно. Как ты считаешь – достоин я заграничных выставок? – он улыбнулся. - Нет, правда, Марта, тебе понравилось? Для меня это очень важно!
Когда он произнес мое имя, сердце залило теплой волной.
- Если честно, я просто... просто поражена!
Его лицо осветила уже знакомая задорная и счастливая улыбка.
- Тогда, если ты не против, давай отметим твое посещение моей выставки в ресторане. Тебе где нравится?
Я растерянно пожала плечами.
- У меня весьма скромный опыт по части ресторанов.
- Тогда пойдем в «Широкий двор». Он здесь неподалеку.
В «Широком дворе» оказалось очень уютно. Приглушенный свет, приятная музыка… Мы выбрали столик у окна и заказали два салата, креветки, по бокалу легкого белого вина, сыр и десерт.
Саша сидел напротив, что-то с упоением рассказывал о живописи, а я слушала и смотрела на него, и вдруг с удивлением обнаружила, что он не так уж и безупречно красив. Нос у него был немножко картошкой, и один зуб слегка выходил из ровного строя.
Но от этого он стал выглядеть еще милее – а то прямо какой-то идеал!
- Устала?.. – заботливо спросил Дуганов после ужина.
- Немного.
- Давай я вызову такси и отвезу тебя домой.
Я невесело усмехнулась. < До моего дома такси не везут.>
- Не нужно, я поеду на трамвае.
- Марта! – он взял меня за плечи и посмотрел в глаза, - у меня сегодня такой счастливый день! Я пригласил на свидание девушку… которая мне очень нравится.
Он помолчал.
Я опустила очи долу.
- И я не хочу, чтобы она ехала на трамвае! Я немедленно вызову такси!
Меня подмывало рассказать ему о месте, где я живу, но к языку словно подвесили пудовые гири.
- На трамвае романтичнее, - произнесла я наконец, - правда.
- Ну, хорошо, - нехотя согласился Саша, - на трамвае так на трамвае.
Мы, не торопясь, побрели к остановке.
Я бегло взглянула на часы – около девяти. Мы присоединились к кучке ожидающих транспорт граждан. Прошло минут двадцать, один за другим подошли несколько автобусов и отправились, посадив замерзших пассажиров. А пятнадцатого трамвая все не было.
Наконец, когда я уже начала притопывать ногами от холода, из-за угла вырулил его знакомый силуэт. Я уже научилась узнавать его издали – он выглядел иначе, чем другие трамваи – чуть длиннее и всегда синего цвета.
- Слава Богу, - с долей раздражения воскликнула я, - дождались!
- Чего дождались? – не понял мой спутник.
Трамвай меж тем приближался, и уже отчетливо виден был его номер – 15.
- Как – чего? – с недоумением отозвалась я. - Трамвая, чего же еще!
Саша, сдвинув брови, всмотрелся вдаль.
- Где?.. – удивленно вопросил он.
Хотя трамвай был уже совсем рядом.
- Да вот же!..
Я схватила его за руку, и в этот момент он, наконец, его увидел.
- Боже мой! Откуда он взялся? Будто из-под земли!.. – изумился Дуганов.
Я невольно оглянулась по сторонам. В голове оформлялась какая-то неясная мысль.
Не дав на ней сосредоточиться, Дуганов утянул меня в салон, и трамвай тронулся.
В отличие от вечно переполненных трамваев других маршрутов, наш, как всегда, был почти пуст. Это, впрочем, неудивительно, учитывая уровень доходов обитателей Проспекта.
Удивительно другое…
Когда подошел трамвай, никто из ожидающих не изменил выражения лица. Не вгляделся в его номер. Не отошел подальше. Честно говоря, мне показалось, будто никто вообще не посмотрел в его сторону.
< Словно трамвая и вовсе здесь не было.>
Да и Дуганов увидел его лишь тогда, < когда я взяла его за руку.>
У меня появилось чувство, что из всех присутствующих на остановке пятнадцатый трамвай увидела только я.
Странное открытие неприятно кольнуло.
- … Ты что, меня не слушаешь? – долетел до моего слуха обиженный голос Дуганова.
Я обернулась к нему.
- Почему? Слушаю, конечно!
- Ну так нашла ты квартиру своего отца?
- Нашла, - со вздохом ответила я. – И скоро ты ее увидишь. Мы как раз туда и едем.
Я ожидала, что, увидев мое богатство, Дуганов остолбенеет прямо в прихожей, а, отойдя от шока, совершит по ней экскурсию с круглыми от восхищения глазами. Однако я ошиблась. Саша, конечно, проявил удивление и восторг, но совсем не в той степени, как я предполагала.
Настоящие же эмоции вызвал у него лишь портрет моего отца. Едва войдя в гостиную, он замер на пороге и во все глаза уставился на него. Оставив живописца наедине с художественным полотном, я прошла на кухню и заварила чай.
Из головы не шло странное ощущение, испытанное на остановке. Я вспомнила, как Альбинка, простояв час, так и не дождалась пятнадцатого трамвая…
На пороге, отвлекая меня от мрачных подозрений, появился мужчина моей мечты. Он нежно улыбнулся и присел на высокий стул перед тонкой фарфоровой чашечкой с изображением утки-мандаринки. Его взгляд опять достал до глубины моей души.
- Приятного аппетита, - пожелала я вмиг охрипшим голосом.
- Спасибо, - ответил он и взял в руку чашку так естественно, словно каждый день пил из китайского фарфора.
В этот момент он посмотрел на меня, и как бы сквозь меня.
Было похоже, что мысли его далеко.
На некоторое время в кухне воцарилась неопределенная тишина.
Я не решалась нарушить молчание.
- Послушай, Марта, - наконец, спросил он, вынырнув из раздумий, - тот портрет в соседней комнате… Чей он? Какого-то твоего предка?
- Ну да, - кивнула я, - на нем изображен мой отец.
Саша удивленно поднял брови.
- Кто это тебе сказал?
- Адвокат, который принес завещание. А что? – насторожилась я расспросами, - что-то не так?
Дуганов глотнул из чашки изысканный зеленый чай с жасмином и почесал правую бровь.
- Да видишь ли, сам не пойму пока… Есть в нем что-то странное. Что-то, чего не должно быть…
Мерзкий холодок пополз по моей спине. Я сглотнула слюну. Узенькая змейка страха стала постепенно вползать внутрь моего тела.
- Ты говоришь, это портрет твоего отца? – вдруг будто очнулся Дуганов.
- Да, - шепотом подтвердила я, готовясь к чему-то ужасному.
- Но этого не может быть! – уверенно заявил он.
- Почему?.. – шепнула я совсем тихо.
И тут он произнес такое, от чего меня чуть не хватил удар.
- Потому что этот портрет написан в восемнадцатом веке!
Я вытянулась на стуле и захлопала глазами.
- Но…
Саша внезапно выскочил из-за стола и, схватив меня за руку, потащил в гостиную. Возле портрета мы остановились.
Я быстро взглянула на фигуру отца. Она стояла неподвижно, на том же месте, где я видела ее в последний раз.
- Видишь? – возбужденно восклицал тем временем Дуганов, тыча в портрет пальцем, - и краска, и холст, и манера письма, и еще многое другое, о чем ты не имеешь понятия, свидетельствует о том, что этот портрет написан не позднее восемнадцатого века. И, судя по всему, во Франции…
- Бред! – возмутилась я, - в какой еще Франции? Какой восемнадцатый век?! Это портрет моего отца! Он что, родился в восемнадцатом веке?!
Своим громким возмущением я спасала себя от ощущения того, что сказанное Дугановым – <правда.>
Саша внимательно посмотрел на меня и деликатно напомнил:
- Я все-таки художник и кое-что в этом смыслю.
В ответ на это резонное замечание я растерянно промолчала.
Однако Дуганов, не желая оставить злосчастный портрет в покое, вновь попытался уточнить:
- Откуда ты знаешь, что это твой отец?
< И правда, откуда я знаю?.. Мне сказал об этом Корсаков. Но дело не в этом. Я и без Корсакова знаю, что это мой отец. Знаю так же точно, как то, что меня зовут Марта.>
Дуганов приблизился вплотную к портрету и стал пристально вглядываться в него. Наконец, оторвав от него взгляд, он снова повернулся ко мне и твердо произнес:
- Франция, восемнадцатый век. Никаких сомнений.
Эта уверенность меня слегка покоробила. Память вернула меня в отцовский кабинет, где я читала его статьи в научном журнале. Кое-где они предварялись его фотографиями. На портрете, безусловно, изображен он. И в этом тоже нет никаких сомнений!
Что-то внезапно остро и горько защемило внутри. Какое-то чувство, неясное и неопределенное, вдруг медленно начало терзать душу, оттого, что я вдруг поняла – Саша не ошибается. Он знает точно – это Франция, XVIII век. А я знаю точно – это господин профессор фон Краузенштайн. И то, и другое – непреложная истина. И все же что-то одно надо исключить. Либо то, либо другое.
Он, однако, не заметил моего смятения. Снова повернувшись к портрету, он еще раз внимательно его изучил. После чего тихо сказал:
- И все-таки что-то здесь не то…
Ни с того, ни с сего у меня вдруг сильно закружилась голова. Предметы поплыли перед глазами, а мозг вдруг стала заполнять непонятно откуда взявшаяся злость на Сашу. Казалось, она вонзается в мое сознание откуда-то извне. Не успев удивиться, я открыла рот, хотя не собиралась ничего говорить, и мой голос, искаженный ненавистью, вдруг неистово закричал:
- Да что ты привязался к этому портрету?! Сказано тебе – это мой отец, и перестань пялиться на него и проводить дурацкую экспертизу!
Вывалив все это на Дуганова, я, по-прежнему будто управляемая внешней злой силой, захлопнула рот.
Он взглянул на меня с нескрываемым удивлением.
- Марта! Что с тобой?!
Дуганов подошел ко мне и попытался обнять, но я, сама того не желая, вырвалась из его объятий.
< Что это со мной?.. Я словно сама не своя!..>
Моя сущность изо всех сил пыталась порваться сквозь какую-то непреодолимую преграду. И – не могла. Какая-то черная власть двигала мной, как марионеткой.
Я коршуном налетела на Дуганова и злобно вытолкала его из гостиной.
- Уходи! – истошно завопила я не своим голосом. – Нечего тут плести всякую чушь!
Дуганов, не сказав ни слова, развернулся и быстро пошел в прихожую.
В отчаянии я побежала следом. Внутри меня шла яростная борьба между мной и не мной.
Господи, да что же это такое?!
Дуганов молча зашнуровал ботинки.
Слова рвались из меня наружу и застревали где-то в горле. От бессилья совладать с внезапным приступом чужеродной ненависти, я почувствовала, как по щеке поползла крупная горячая слеза.
Но, сидя на корточках, Дуганов не заметил, что я плачу.
< Надо вырваться из этого проклятого дома, взявшего в плен мою душу, и на улице все ему рассказать. Все-все: про наследство, про страшный портрет, про голоса, про время, про здешних людей…>
Хлопнула дверь – Дуганов ушел, не простившись.
Я обмякла и безучастно села на пол.
Слезы градом покатились из глаз.
< Это все он! Это отец! >
< НАДО БЕЖАТЬ ЗА ДУГАНОВЫМ. >
Эта была мысль, посланная светлым ангелом – она словно нежным крылом коснулась самой сердцевины моей измученной души.
Я набросила на плечи куртку, сунула руки в рукава, и тут же словно какие-то невидимые тиски слегка разжались и отпустили мое существо из цепких недобрых объятий.
Стрелой я вылетела на улицу и помчалась на остановку.
На улице было уже совсем темно, сумрачно и сыро. И мне показалось, будто она как-то сузилась и сжалась.
Я неслась так быстро, что сердце едва не выпрыгивало из груди.
Внезапно откуда-то налетел резкий, пронизывающий ветер. Сила этого ветра была столь велика, что я испугалась, что он поднимет меня и унесет, как пушинку.
Здравый смысл подсказывал, что нужно вернуться, но здесь, на улице меня покинула эта засасывающая власть квартиры.
< Власть портрета отца. >
И мое решение догнать Сашу и все ему объяснить было крепче ветра.
< Словно от этого зависела моя жизнь. >
Изо всех сил борясь со стихией, я настойчиво тащила себя к остановке.
Но здешняя злобная природа явно ополчилась против меня и бросила на линию фронта все свои силы.
Ветер завыл со страшным свистом, и кроны деревьев начали гнуться почти до земли. Я подняла глаза к небу. На него стремительно наползали тяжелые черные тучи, готовые вот-вот разразиться проливным дождем.
Натянув на голову уворачивающийся в сторону капюшон, я, тем не менее, продолжила свой путь.
В этот момент небо рассекла яркая, как луч мощного прожектора, молния, и вслед за нею раздался такой страшный удар грома, что я невольно присела на корточки и закрыла голову руками.
Огромная туча лопнула, и на землю обрушился поток ледяного дождя.
Я вскочила и, борясь с ветром, спотыкаясь, снова побежала вперед.
Холодные струи потекли по лицу, закрывая глаза.
Устав, я замедлила шаг. Вокруг не было ни одного человека. Вдалеке, наконец, показалась остановка. Сквозь стену дождя я с трудом различила на ней одинокую фигуру Дуганова, садящегося в трамвай.
- Саша! – закричала я, но крик потонул в гуле ветра и новом мощном громовом раскате.
Не обернувшись, Дуганов занес ногу на ступеньку, длинный синий трамвай поглотил его и, набирая обороты, умчал на улицу Ласточкина.
Я осталась стоять в слезах посреди тротуара.
Не знаю, сколько я простояла в оцепенении – из него меня вывел громкий бой часов на башне. Они пробили десять, и я поняла, что очень замерзла. Перевела взгляд на ноги и горько усмехнулась – оказывается, в октябрьскую ночь я бежала по проспекту в мягких домашних тапочках.
Сейчас по асфальту текли потоки воды, и я стояла в ней по щиколотку.
Обреченно вздохнув, я пошла назад.
Ноги едва передвигались.
< Я не хочу. >
Я не шла в свой дом, в уютное, родное гнездышко – я брела на казнь.
Квартира встретила меня как-то по-другому. Уже в прихожей мне почувствовалась неприятная, болезненная атмосфера.
Бессильной рукой я сняла тапочки.
Вода текла с меня рекой. Я вымокла до нитки и дрожала, как бездомный щенок.
Скинув мокрую одежду у порога, грустно пошла в нижнюю ванную и залезла под горячий душ.
Дрожь понемногу унялась. Я слегка приободрилась. Завтра позвоню Дуганову, попрошу извинения и… может быть, совета…
За дверью послышались тихие шаги.
Я перестала вытираться и прислушалась.
Тихо.
Подождав несколько секунд, начала накручивать на голове чалму.
И опять снаружи заскользили шаги. Словно кто-то постоял возле ванной и теперь удалялся
< в гостиную. >
Я, наверно, схожу с ума.
Опять кружится голова, и к легкому головокружению прибавилась какая-то тупая, ноющая боль, и еще…
Еще какая-то слабость, как будто силы покидают меня.
Сейчас выпью чашечку кофе и сразу лягу в постель.
Обмотавшись длинным махровым полотенцем, я с трудом вынесла себя из ванной обратно в прихожую и сразу почувствовала запах ванильных сигарет.
Липкий страх мгновенно пробрал меня до костей.
Опять начинается!
Я стала ожесточенно, как собака, внюхиваться в воздух – определенно, в прихожей стоит горьковатый ванильный аромат!
Неверными шагами осторожно приоткрыла дверь кабинета.
В кабинете горел свет,
< хотя мы туда не заходили, >
и запах чувствовался еще острее и насыщеннее.
Мысли, одна безумней другой, завертелись в моей голове, в коленях появилась слабость, и я остановилась в дверях, прислонившись лбом к дверному косяку.
Взгляд мой медленно перемещался по комнате, вылавливая изменившиеся детали.
Чуть приоткрыт ящик стола, откуда я доставала ключ от банка.
Хотя я хорошо помню, что закрывала его.
Подсвечник чуть-чуть сдвинут в сторону.
В шкафу книги стоят как-то не так – будто их трогали…
А это еще что такое?!
На полу, под моими ногами, лежала маленькая горстка пепла.
Я присела перед ней на корточки.
Маленький серый комочек, вполне материальный, покоился прямо передо мной.
< Напрасно все это время я отмахивалась от очевидного, пыталась объяснить всю эту чертовщину абсентом, переутомлением, больным воображением. Факты лезут мне прямо в лицо, они вопят – вот мы! >
И громче всех кричит сейчас эта неприметная кучка сигаретных отходов.
Плохо соображая, что делаю, я выключила свет и закрыла дверь.
Затем развесила мокрые вещи на веревках в ванной и стала медленно подниматься наверх. Кофе пить расхотелось.
Из гостиной послышались какие-то звуки – шум ветра, рокот воды, скрип дерева…
Знакомое сочетание.
< А может, просто окно открылось? Вон что на улице творится…>
Я остановилась на лестнице и повернула голову в сторону гостиной.
< Нет, это не окно. >
< Это ОН! >
Внезапно мне захотелось взглянуть ему в глаза.
Я удивилась – с чего это вдруг, и сразу же отчетливо поняла – этого хочется не мне, а ему!
Вялый внутренний голос лепетал что-то насчет того, что это всего лишь кусок холста с наляпанными на нем рекой, мостом и небольшой мужской фигурой, но был слаб и неубедителен.
Я понимала, что мне лучше сейчас подняться в спальню, лечь в постель и принять какое-то решение, но желание взглянуть на портрет стало непреодолимым.
Шум, доносящийся из гостиной, усилился.
< Что там, черт возьми, творится?!. >
Вдруг дверь гостиной распахнулась и начала раскачиваться от сильного порыва ветра, хлынувшего из комнаты.
В смятении я стояла на лестнице, не зная, что предпринять. Голова соображала очень туго, меня одолевала слабость, как после долгой болезни, и даже острый страх притупился, и на смену ему пришло какое-то баранье отупение.
Где-то глубоко-глубоко в мозгу еще остались крупицы разума, и они стремились соединиться в какую-то верную мысль.
Пытаясь ее дождаться, я, словно тряпичная кукла, продолжала стоять на лестнице.
В этот момент какая-то сила явственно развернула меня и повлекла в сторону гостиной.
Я практически не сопротивлялась.
< Что происходит с моей волей? >
Как заколдованная, я послушно побрела в гостиную.
Вопреки ожиданиям, окно в комнате было по-прежнему наглухо закрыто, шторы полузадернуты, и все было на своих местах.
Не имея сил прекословить чьему-то настойчивому повелению, я приблизилась к портрету и встала напротив.
Хотя в последний раз я видела его всего пару часов назад, мне показалось, что в нем опять что-то изменилось.
Он стал еще красивее – как-то < живее >, что ли.
Краски стали еще более сочными; зелень душистого луга зачаровывала своей летней свежестью, река переливалась под бликами солнца и, казалось, прислушайся – и услышишь ее бурление, на старом мосту вычертилась каждая трещинка, а лес сплотился в стену и стал еще гуще и чернее.
А отец…
Отец, казалось, тоже налился какой-то силой – его худощавая фигура стала крепче, лицо покрыл здоровый румянец, и даже сапоги блестели ярче, и камзол сиял ослепительной белизной.
Но самое главное, чего я никак не хотела замечать –
ОН СТОЯЛ УЖЕ НА СЕРЕДИНЕ МОСТА.
Не вплотную к лесу, не чуть-чуть в стороне от него – а на самой середине моста. Между его фигурой и мостом появилось значительное расстояние.
И я стояла перед ним, веря и не веря в то, что вижу собственными глазами.
И в то время как я поглощала взглядом крепкую и статную его фигуру, сама я чувствовала себя почти бестелесной.
Меня не слушались ни руки, ни ноги.
Ни глаза – я не хотела смотреть, а они смотрели, словно впитывали образ отца и вбирали его в себя.
И он смотрел на меня.
Его глаза больно проникали в меня двумя пронзительными лучами.
< Устала? >
Губы его не шевельнулись, но я услышала этот вопрос.
< Ты вся насквозь промокла. Ты не должна болеть. Ты нужна мне здоровой.>
Прямо с картины на меня подул слабый ветерок. В нем, как и прежде, чувствовался запах трав с луга.
От этого дуновения меня резко шатнуло в сторону.
< Марта, мне не понравился этот молодой человек.>
Ветер, дувший с портрета, усилился. Меня потащило в сторону кресел.
Но взгляд оторвать не хватало сил.
Перебирая босыми ногами по паркету, я вернулась назад и встала перед отцом, как солдат перед генералом.
< Не позволяй ему прикасаться ко мне.
Теперь иди. >
Сила, держащая меня, отпустила.
Не помню, как я очутилась в верхней спальне. Словно во сне, надела халат, взяла зажигалку и вышла на балкон.
Вид с балкона потряс беспросветной чернотой. Раньше была какая-то зыбкая серая мгла, а теперь стояла просто непроходимая черная стена. Я попыталась вытянуть руку, но она уперлась в вязкую густую субстанцию. Это был воздух, но он был сжат до невероятной степени – дальше, кажется, уже невозможно, он взорвет сам себя.
Все еще пребывая в том спокойствии, в котором находится приговоренный к смерти, я вытащила сигарету.
Я не понимала НИЧЕГО.
Где я, что здесь творится, чем это может закончиться, и что мне делать дальше.
Я, наконец, поняла только одно – все происходит наяву.
В голове бродила какая-то больная муть, и никак не удавалось выветрить ее оттуда, чтобы очистить разум от налипших на него слоев.
Я закурила. Дым с трудом просачивался сквозь толщу черного воздуха.
Потом выкинула окурок вниз – соприкоснувшись с непроглядной тьмой, его огонек мгновенно исчез.
Я захлопнула балконную дверь и легла под одеяло, пытаясь собрать разбросанные мысли и решить один важный вопрос.
Что же делать?..
< И опять в голове откуда-то взялась и высоко зазвенела песня.
Звон звон звон
Будит – не разбудит…
Дальше что там будет?..
Смотрел на ладонь, глядя на дорогу,
Далеко-далёко пророку до Бога... >
ПРОДОЛЖЕНИЕ - http://www.proza.ru/2012/09/13/1256