Одна из глав трилогии воспоминаний людей, на годы детства и
отрочества которых пришлись события Великой Отечественной
войны 1941-1945 лет. Книга 3-я " Дети солдат Победы"
(На фото к рассказу, М.Ф. и В.В. Поповы с детьми, в молодости)
ПОПОВА (Журина ) МАРИЯ ФЁДОРОВНА
12.05.1934 г., село Чемлыж, Брянской области, Россия
И СМЕРТЬ, И АД СО ВСЕХ СТОРОН…
ЧАСТЬ-1
Сижу в семье «дитя военных лет», готовлюсь взять интервью: приближается Великий Праздник – День Победы – 9 Мая... Из динамика старенького настенного радиоприёмника льются песни военного времени:
Шумел сурово Брянский лес,
Спускались синие тума-а-аны...
– Мария Федоровна, вы помните войну, Вторую мировую?
– Да. Как сейчас. Это потом воспоётся мужество, трагедия и слава... А было – Брянщина: леса, болота, торфяники, село Чемлыж и мне от роду семь... И был обычный день, хоть все в посёлке знали, что началась война и с часа на час ждали её прихода. Мы сидели с отцом на завалинке*. Он был непригоден к службе… Вдруг подходит к нам лет 30–35 мужчина, сухопарый, с рюкзачком за плечами и спрашивает на чистом русском языке:
– Дедусь, в вашем сельце стоят красноармейцы?
Отец молча смотрит на него. Уж больно подозрительным показался отцу этот сухопарый:
– А зачем это тебе знать? – отец вопросом на вопрос. – Кто ты такой есть? Не из наших краёв видать...
– Да, я из города – геодезист. Вот ваша улица слишком близка к реке. И берег – высок и обрывист. Может вода подмыть – оползни пойдут... А мы вот сделаем расчеты и вашу улицу подальше перенесём. Но ты, дедусь, мне всё-таки ответь – много военной техники переправилось через реку в эту ночь? Ну, скажи, скажи, будь добр...
– Я спал. Сквозь сон слышал гул, рокот. Всю ночь.
Пронзительный взгляд «геодезиста» цепко впивался в каждую деталь местности, словно фотографируя, запечатляя. Он ушёл.
– Не нужны ему оползни! – тревожно сказал отец. – Это – шпион. Разведчик.
Ни отец, ни мать, ни мы, дети, не знали, что это так пришла к нам война. Мать её тоже почувствовала и велела мне немедленно отогнать корову подальше в степь… Я быстро погнала корову к реке, а где-то через полчаса на дороге к посёлку появились немецкие танки. Я уже возвращалась домой, когда первый танк въехал в село. Я уже стояла у обочины дороги, чтобы перебежать на ту сторону, к дому, как вдруг увидела на обочине напротив через шоссе того «геодезиста»! Первый танк замедлил ход, поравнявшись с ним. Тот ловко запрыгнул на танк, на котором уже сидело несколько немцев. Я их узнала по описанию отца, недавно ответившего на мой вопрос: «А какие они, немцы?» – «Уши огромные, а на голове – роги», – шутил, видимо, отец, а я восприняла всерьёз. И стоя у обочины дороги, убедилась, что уши у них, действительно – огромные и рога на голове тоже необычные. Это потом я узнала, что такое шлемы у танкистов, а в эту минуту видела впервые и поверила отцу – в страхе и пень кажется волком... Ещё увидела, как группа солдат выскочила из камыша и бросилась к мосту. И тут же из дул танков полетели красные полосы. Солдаты попадали. Потом поднялись, но не все. Опять побежали к мосту. И опять – визг, лязг и красные полосы. Солдаты попадали прямо у моста. И уже не поднялся никто. А через село всё шли и шли танки, с дороги на мост, туда, к лесу, к Севску. Мне казалось, что танки будут идти бесконечно, отрезав путь к дому, к семье. И в образовавшийся малый промежуток я вмиг проскочила и стала карабкаться по насыпи вверх. Ноги и руки от страха дрожали, вцепиться было не во что, и я сползала вниз. А сидевшие на танках немцы громко хохотали надо мной.
К полудню в село вошли фашистские войска. Нас выгнали из избы в плетёный из хвороста сарай. А нас в семье – с родителями вместе – 10 душ. Но матери приказано приходить в избу готовить им обед в русской печи, убирать, стирать. Голодно. Иногда кое-кто из немцев угощал меня кусочком хлеба. Хлеб такой белый, мягкий, так хотелось съесть, но мать отнимет у меня кусочек и незаметно бросит его в печь, боясь, что меня отравят. Так началась рабская жизнь в оккупации. Выбрали из наших же селян полицаев. С ними ходили по селу, требуя: «Матка! Млеко! Яйки!» Кур увидят – ловят, корову – тоже заберут.
Рядом с селом – лесок. А потом опять вокруг – леса, торфяники. В лесах – партизанские отряды. Многие из селян ушли к ним. Ночью делали налёты на село. Немцы стали на ночь уходить в ближний городок – там безопаснее. Теперь партизаны приходили за едой, просили и одежду, обувь, посуду – всё необходимое для условий жизни в лесу. Если у них было много раненых, они просили дать им на несколько дней корову, чтобы отпоить раненых парным молоком.
Историческая справка
Фрагмент из «Докладной записки Наркомата Внутренних Дел УССР Центральному Комитету КГЦ (Б) о боевых действиях партизанских отрядов под командованием А.Н. Сабурова, от 12 марта 1942 г.:
...Сабуров ведёт большую разведывательную работу в тылу противника, систематически сообщая важнейшие данные о сосредоточении и передвижении вражеских войск…(отточие текста)
Так, например, за указанный период от него получены сведения об усиленном движении по железной дороге Почеп – Брянск – эшелонов с войсками и боеприпасами противника.
23 февраля 1942 г. – о размещении в монастыре г. Севска артиллерийского склада противника.
25 февраля 1942 г. – о прохождении по железнодорожной линии Почеп – Брянск эшелона с танками противника и по грунтовой дороге из Почепа на Брянск колонны из 300 автомашин с боеприпасами.» (Советская Украина в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Документы и материалы в трёх томах, т. 1–3, т. 3, Издание – 2-е, дополненное. – К.: Наукова думка, 1985, стр. 368).
Немцы пока не лютовали сильно, выгоняли рыть повсюду окопы, на самом высоком, почти на краю обрыва, берегу прорывались траншеи. И сами работали, строили укрытия, охраняли склады боеприпасов. Для жителей они казались в быту бессовестными – ходили при старых людях, женщинах, детях в трусах. Захотели справить нужду по-большому ли, по-малому – тут же спустят штаны и – давай, хоть кто тут рядом. Будто нас и за людей не считали. А фасоль любили – прямо сырую ели!
Семья у нас была сводная. Наша родная мамка рано умерла. Нас осталось четверо. Да и у мачехи – четверо. Старшей из моих сестер шел 17-й год. Это она с подружкой нашла в камышах двоих из тех бежавших к мосту. И спрятали их. Были они очень изранены. Один вскоре скончался. Другого выходила сестра, полюбила, тайно от всех ухаживала, прятала. От него узнали, что это им, нашим красноармейцам, было поручено взорвать мост, сорвать переправу захватчика к Севску. От него Катя уж и ребенка ждала, да не сбылось семейное счастье. Выследил Мишу полицай, что до войны коммунистом был. Привел двух немцев клятый Маманёнок! Такое на селе прозвище ему дали. Как не просила Катя и люди – забрали. И еще одного пленного, Юру. И бабку лет за семьдесят, за то, что двое её сынов в партизаны ушли. И повели на торфяники. Бабка по пути упала – её прикололи штыком. А Мишу и Юру расстреляли. В торфяной жиже. Кое-как прикрыли тела… Катя просила Маманёнка разрешить забрать тело любимого, чтоб придать земле на кладбище по христианским обычаям, а полицай перед фашистами выслуживается – скверными словами расстрелянных красноармейцев обзывает, разрешает вытащить тела, но, мол, везите по-за селом, без всяких почестей, как скотину. Катя с родичами перезахоронила парней. Так и стала сестра вдовой, не выйдя замуж.
Но однажды в село ворвался карательный отряд врага. Страшные слухи ходили о нем. Говорили, что в таких отрядах было больше мадьяр и наемников разных. Только они в село на конях ворвались, как кто-то из лесочка выстрелил и сбил насмерть последнего конника. Тут и начало-о-ось! Сразу десятки факелов под стрехи изб. А избы-то камышом крыты! Всё село в пламени, в дыму. В панике – кто в подвал, кто в погреб прятался. Тех, которые, выскочив, бежали к лесу – тут же расстреливали. Остальных выскочивших на улицу, сгоняли на середину села. Приказ – ложись на землю, лицом вниз. Потом – подъем. И мужчин всех в одну сторону, а женщин и детей в другую. В колонны и – вперед, бегом! Все думали – к торфяникам, на расстрел. Или – живьем в торфяные ямы-выработки сбросят. Вот и ямы. Мимо. Бегом. Кто падал – пристреливали. Пригнали в соседнее село Княгинино. Перед небольшой деревянной церквушкой построили опять в колонны. Выбрали десять девушек, совсем подростков, и увели. А остальных всех во внутрь церквушки загнали прикладами. Стоим вплотную. Не шелохнуться. Только ропот: что будет – расстрел, поджег? Стоим. Ждём смерти в огне.... Эх, Ольга Антоновна! Милая ты моя... Это ж представить и то – тяжко... А мы ж – пережили это...
– Знаю. Знаю, дорогая... Я сама немного помню войну... Но как вы остались живы? – поддерживаю беседу, образно видя тот ужас.
– Даже дети на руках матерей не спали. Чуть свет забрезжил – двери открылись, приказ – выходи, стройся! А потом – руки поднять и присесть – встать, присесть – встать. Если у кого-то из детишек ручки немели и опускались – их поднимали штыками. А тут и девчонок привели... Боже! Истерзанные, в синяках с кровавыми подтёками – ели на ногах стоят после ночного надругательства и посрамления... Потом приказ – бегом в своё село, взять, что осталось в погребах и тут же обратно сюда. Время – час. За опоздание – расстрел. Нас – десятеро, все целы, бежим. А глаза видят – вон на сосне висит мальчик лет десяти. Он уже не жив. Вон к другому дереву привязан подмышки мальчик постарше. Босый. Под его ногами костёр, в который палач ногой подсовывает палки, оря на ломаном русском: «Го-во-ри-йт – ты есть партыза-ан?!» Пламя лижет подошвы ног. Душераздирающий крик от боли. А вот двое фрицев избивают девушку лет 14-15, крича на неё то же: «Ты – партиза-ан! Отвечайт!» Она уже вся в синяках и крови… Бежим. Вот и Чемлыш... Вместо 360 изб – печи с дымоходами среди обуглившихся развалин... А напротив, рядом, во дворах – трупы коров, собак, сидевших на цепях, людей... Бежим. Вот дом знакомых. Рядом – брат и сестра. Знаю их. Красавцы. А между ними их собачка. Лапки – вперёд и головка на них. И у брата с сестрой – руки вперёд, лица – к земле... Словно все трое – ползут... А тела... Господи! Потрескались от пламени и из трещин стекает человеческий жир... Бежим.
Люди, обезумев от горя и ужасов, бросаются к развалинам, роются в пепле, вытаскивая своих родных. Бежим. Вот женщина разрыла и вытаскивает из ямы золы обугленный труп. Это её красавица дочка семнадцати лет. Знаю и её. Мать обнимает дочку, целует, старается поднять и прижать к себе... Ужас! Бежим... Вот и наша изба. Мы знаем – в избе был привязан месячный теленок, которого ещё рано было выпускать в сарай или на улицу. Отец разрывает в этом месте обгоревшие головни и пепел. Они ещё горячие. Вот и тело телятка… Отец снимает с него обгоревшую шкуру и частицы пригоревшего к ней мяса. Сколько его там и какое оно? Но всё-таки это – мясо, еда. И мы – едим. Потом в погребе находим кое-что из овощей, набираем с собой и быстрее обратно. Бежим. Успеть бы. И вот уже Княгинино. В одной избе три семьи. Около тридцати человек. А тут по селу полицаи оповещают, мол, идите и опознайте своих детей, а то их сожгут живьём, как партизан. Среди женщин всё-таки нашлись смельчаки и поспешили туда. Сестра моей тёти матерью назвалась, и тех двоих отпустили. Девочку привели, а мальчика – принесли: ноги-то его обгоревшие – полопались. А врачей-то не было. Мы его на соломе на завалинке и положили.
Сами спали, где и как придётся, в тесноте да не в обиде. А тут наши войска вскоре немцев туранули из села! И все, кто выжил и захотел – возвратились в Чемлыш...
– Но, там же всё сожжено? Куда ж возвращаться-то? – уточняю.
– А к родным местам. На свою улицу. Каждый на месте пепелища соорудил шалаш из камыша. Вот в таком-то шалаше Катя и родила своего сына. Мишуткой в честь отца назвала. Он был первенцем на нашей камышовой улице! А похож-то – копия! Из обгоревших кусков досок, брёвен мастерили кое-какие столы, скамьи, чтоб было на чём хоть пообедать. Чуть-чуть осмотрелись, а тут и корова наша появилась. Сколько недель по степи да оврагам бродила, как человек – от врагов пряталась, а тут – пришла. Значит – поняла как-то, что – свои. Да коротка была передышка. Опять – немцы. Только камышовую деревню не тронули, а все окопы, траншеи на берегу битком забили – и люди, и оружие... И с вышины берега обстрел ведут по мосту. Никому не пройти, не удержаться. Им всё видно, как на ладони.
То и дело перестрелки и днём, и ночью. А мы, оставшиеся, в погреба, у кого уцелели, а то по 70 человек забьёмся в сохранившийся каменный подвал и выжидаем.
Да, сегодня не легко представить, что пережили, а тогда – верите ли нет – мы могли по свисту пуль определить, кто стреляет: наши или враги. Если наши – радовались, хоть знали, что любая пуля смерть несёт. Но самым трудным был последний бой! Он длился семь дней и семь ночей подряд. Из всех окрестных сёл уже были выбиты враги. А наше было важной высотой. Вся округа на виду, и переправа к Севску под прицелом. А мы – в подвале семеро суток! В духоте, тесноте, темноте, без еды, без воды... И вот одна женщина, бездетная, рискуя своей жизнью, взяла ведро и решила попробовать пробраться под носом у врага к реке набрать воды. Все напряжённо ждали. Вряд ли кто верил в её возвращение. А она-таки прошла. И только зачерпнула воды, как рядом зашуршали камыши – женщина так и замерла с протянутой рукой с ведром.
– Не бойтесь... Это – свои, русские... Скажите – много ли в вашем селе немцев? – услышала она негромкое, осторожно-предупредительное, родное... – Где они находятся, что мы не можем вот уже семь дней взять высоту?
– Много! Очень много! Все – и оружие – в траншеях, в окопах, что на самой высоте берега, почти у края обрыва, над рекой, – так же ответила женщина.
– А есть ли местное население? И где оно находится? Если вы ушли в лес, то мы пустим в ход «Катюши»…
– Местное население – в подвалах. Подальше от берега, в трехстах метрах... Пускайте, родимые, свои «Катюши» – выдержим.
Сказала и обратно, с водой. Только в подвал зашла и передала воду и разговор с красноармейцами, как земля содрогнулась от голоса «Катюши», сурового и рокового. Наши били точно по вражеским позициям. Это был первый удар.
Снаряды рвались на высотке, а осколками вырвало внутренности у неуспевшего спрятаться в подвал мужчины. А у женщины вырвало с боку. Она сняла с себя платок и в дыру эту, чтоб приостановить кровь и не дать выпасть внутренностям. Сама дошла до подвала, придерживая кишки, попросила: «Помогите мне, люди». А как? Кто? Врачей-то нету...
– И что же? Что же с ней? – почему-то шепотом спросила я.
– Она? Посмотрела на нас... И вышла из подвала, в степь. Так больше её никто и не видел. А в момент затишья ещё одна женщина решила сходить за чем-то в огород. Там копна сена стояла.
А тут «Катюша» заговорила. Так копну волной подняло, а её под копну бросило, а копна, как ни в чём не бывало – опустилась на своё место, то есть – на неё. Уж зимой, когда сено скоту стравили, – обнаружили её…
О-о-о-о! Чего только не нагляделись наши детские, глазоньки!
Один мужчина тоже не успел, или не захотел, услыша первые взрывы, спрятаться в подвал и сидел за столом в своём шалаше. А тут рядом – бац! Снаряд. Так куском железа, как лезвием, срезало ему верхнюю часть туловища и волной взметнуло и поставило на стол! А срез – чуть ниже желудка... А нижняя часть, что ниже желудка, – как на скамье сидела за столом, так и оставалась сидеть! На столе – бюст, с головой, плечами, руками, и – разговаривает! В честь освобождения и Дня города Брянска
17 сентября
Беседу вела - О. Гладнева
Продолжение следует. В ч.№ 2. Тут, на страничке.