Директор наш был человек экстравагантный. Чего стоила одна его бородка, как у Эптона Синклера. И пиджак. Такой твидовый клетчатый пиджак с нашитыми на локтях замшевыми заплатами песочного цвета. Такого рода пиджак, я потом, лет через восемь, видела на профессоре Венского университета, факультета русской словесности.
Но чтобы такие пиджаки носили в городе Кировске в конце восьмидесятых, даже и директора Домов культуры, это, знаете ли...
Впрочем, я сама-то в этих восьмидесятых даже и помыслить себе не могла, что буквально спустя каких-то лет восемь буду лицезреть подобный пиджак, и даже обладателя этого пиджака. И, более того, сидеть на кафедре русской словесности Венского университета и вместе со студентами пить из пластикового стаканчика пятидесятиградусную водку, которую профессор привез, между прочим, из Якутии, а тема лекции, столь чудесно проиллюстрированная якутской водкой, была – «Этносы Дальнего Востока и Сибири».
В общем, что, в конце концов, так раздражило нашего художника, то ли вправду пиджак, то ли, это было что-то более глубокое и биологическое, когда идет какое-то внутреннее соперничество между двумя представителями одного ареала, но директор с художником часто ссорились, подкалывали друг друга, и не всегда безобидно. И поскольку первый имел в своих руках все символы власти, то художник пребывал в перманентном состоянии хронической неудовлетворенности.
Но однажды спор у них разгорелся не на шутку. И все опять из-за пресловутого пиджака. Художник заметил как-то на летучке, что неприлично носить заграничные вещи неясного происхождения, это, дескать, непатриотично, и вот такие, с позволения сказать, деятели, появись у них реальная возможность, сбежали бы с социалистического корабля, как те крысы.
Хотя реплика была пущена в воздух, но директор принял ее на свой счет и глубоко оскорбился, а оскорбленный человек часто теряет контроль над своими эмоциями и может наговорить лишнего, что и случилось с нашим директором. Виктор Петрович как-то весь набычился, покраснел и сказал, что уж у кого-кого, но у него-то как раз и была такая возможность...
Сказавши «А», ничего не оставалось, как пройтись по оставшимся буквам алфавита, и так мы узнали довольно романтическую историю из жизни директора.
Оказывается, несколько лет назад он был в Польше, по каким-то культурно-обменным связям, и там у него случился очень серьезный и бурный роман с польской панной. И даже будто поступило от панны предложение остаться Виктору Петровичу в Польше, а потом мол, у этой польской сирены были родственники то ли в Брюсселе, то ли еще в какой-то европейской стране, и можно было, уже будучи мужем панны, навсегда превратиться в европейского жителя.
Но он, Виктор Петрович, как истинный патриот своего отечества и родных осин, предложение своей зазнобы в корне отверг, и пришлось ему даже наступить ногой на свое сердце, которое уже успело к польской диве привязаться.
Вот, собственно какую историю поведал директор Дома культуры на утренней летучке ошарашенному коллективу. И даже у некоторых сложилось впечатление, что директор и до сих пор до конца не уверен в правильности сделанного выбора.
А у завхоза Татьяны, даже выступили слезы, потому что она была женщина очень добросердечная и впечатлительная. И она тихо спросила: «А что же теперь, так больше и не виделись с этой женщиной?»
На что Виктор Петрович помрачнел лицом и коротко ответил, что подруга его в прошлом году скоропостижно скончалась от неизвестной ему болезни.
После этого никто уже не рискнул лезть с расспросами, и разошлись все по своим кабинетам.
А художник наш впал в глухую задумчивость, и задумчивость у него длилась дня три-четыре, а потом он поехал в Ленинград навестить своего приятеля, а вернувшись, стал вести себя настолько странно, что походил на человека с психическим расстройством.
Он вдруг стал интересоваться почтой и даже перестал опаздывать на работу, а, наоборот, приходил раньше директора и без конца бегал из свой мастерской, проверять, не принесли ли еще газет и писем.
Наконец он не выдержал находиться в одиночестве в страшном напряжении, которое буквально съедало его, и тогда он пришел в методический отдел, где мы все базировались. И потребовал от нас, то есть от художественного руководителя, его жены Натальи, завхоза Татьяны и меня соблюдения строжайшей тайны и чтобы мы буквально поклялись, что будем держать язык за зубами. Видя его безумные глаза, мы тут же поклялись.
Художник Сергей был человеком одаренным, но как-то не нашедшим себя в жизни. Происходил он из казачества, и внешность у него была такая жгуче-смуглая, лицо с крепкими широкими скулами и огненными взглядом; он довольно душевно спевал красивые степные казачьи песни, был женат, но все какая-то грусть таилась в его карих с поволокой глазах. И, видимо, что-то такое иногда с ним происходило, какая-то чертовщинка, что-то в душе не находило выхода..
В общем, решил он Виктора Петровича вывести на чистую воду, какой он на самом деле есть паразит и фармазон. И придумал его художественный ум такую комбинацию: дескать, вот, если бы та умершая пани оставила Петровичу наследство, а Петрович бы получил письмо из адвокатской конторы за всеми печатями и подписью нотариуса, вот бы тогда и было понятно, вот, мол, интересно, как бы себя повел наш директор в означенной ситуации.
И эта дикая и дурацкая идея настолько поглотила художника, что он поехал в Ленинград к своему дружку, который в такой нотариальной конторе работал юрисконсультом. И вот это все им так весело показалось, что они там, напившись коньяку, такое письмо на гербовой бумаге накропали и, будучи еще в изрядной доле опьянения, пошли на почту и опустили в ящик. (В скобках замечу, что каким-то образом были выяснены и фамилия и подробный адрес проживания этой бедной польской женщины, но каким – тут уж Сергей не признавался ни в какую).
А утром, когда юрисконсульт протрезвел, то пришел в такой неописуемый ужас от своего преступного деяния, что тут же примчался на почтамт, но вот, иногда, как назло, почтовые работники проявляют ненужную расторопность в своей работе, и письмо это, таившее в себе массу неприятностей своим авторам, уже двинулось в путь. И тогда юрисконсульт прилетел в город Кировск, к своему другу художнику, и вот теперь они пытаются это письмо отловить, так сказать на выходе, чтобы оно не попало в руки адресату, поскольку они почему-то адресовали это письмо на РДК, а не по месту проживания Виктора Петровича. Почему они так сделали, Сергей ответить не смог. И пока мы, раскрыв рты, слушали этот его полный драматизма рассказ, то и прозевали означенную почту.
И Виктор Петрович письмо получил. И это было ужасно. Потому что он принял его за чистую монету. И с ним что-то стало происходить страшное. Потому что пьяный юрисконсульт не поскупился в количестве нулей предполагаемого наследства. И не всякий человек, получив письмо из нотариальной конторы, узнав, что он в одно мгновение стал богатым и свободным европейцем, может сохранить лицо.
Виктор Петрович менялся в лице, и наши лица менялись вместе с ним.
И нужно было это как-то прекратить, а как, мы не знали. И нам казалось, что в глубине его глаз уже плещется Адриатическое море, и на зубах скрипит золотой песок, и он уже не в кабинете, а где-нибудь в бунгало, в шортах с пальмами, заказывает коктейль с вишенкой, а с соседнего шезлонга ему шлет улыбки шоколадная красавица.
А еще нам приходилось караулить художника, чтобы он не выпрыгнул с балкона второго этажа.
И надо было это все же прекратить, пока Виктор Петрович не совсем еще свыкся с Адриатическим морем, потому что чем дольше это будет продолжаться, тем труднее потом будет его от него отодрать, тем горше разочарование и тем суровее кара постигнет незадачливого шутника.
Но тут художник проявил себя как мужчина. Он зашел в кабинет директора и крепко закрыл за собой дверь. Что уж у них там произошло, нам неизвестно.
Только директор опять стал просто директором, а Серега просто художником, который работает в ДК и пишет анонсы к кинофильмам и делает афиши к разным культурно-массовым мероприятиям.
Виктор Петрович тоже проявил себя как мужчина...
Больше разговоров о загранице мы не вели, а ну ее!