Эту историю мне заполучить, пожалуй, было потруднее, чем многие другие. Хотя, вру. Получил я ее легко, но верится в это с трудом: я случайно оказался на одном курорте со знаменитым писателем Семеном Ланским и его женой Александрой, и он рассказал мне эту историю. Хотя, помимо своих книг, господин Ланской известен тем, что у него почти невозможно взять интервью.
Мы с моей женой Александрой тогда только познакомились. Мы были молоды и длинноволосы и жили еще не в Германии, а в Союзе, в Москве. Мои родственники, у которых я тогда часто гостил (я тогда был студентом, а когда эта история произошла, я был на втором курсе) были против Саши. Они считали, что она из слишком простой семьи, вменяли нам в упрек, что она на год старше… В общем, это стало невозможно сносить, и я перестал у них бывать, хотя для студента, живущего в общежитии, помощь родственников – значительное подспорье. Я, однако, быстро научился обходиться без такой помощи. Можно даже сказать, что я их избегал. Я углубляюсь в такие подробности, чтобы было понятно, с чего началась эта странная история и каким образом мы с Сашей оказались в подземном городе. Мы собирались на метро добраться до общежития – мы жили в соседних корпусах. Однако на станции нам встретились мои дядя с тетей! Из всех моих родственников они были наиболее против Саши. Я сделал вид, что не замечаю их, и мы с Сашей пошли в сторону лестницы, перейти на другую станцию. Я подумал: лучше уж покружить по метрополитену и хорошенько запутать следы (я боялся свою тетушку и, пожалуй, несколько преувеличивал ее нелюбовь ко мне и желание насолить, вспыхнувшее в ней с того момента, как я сказал, что Саша все равно будет моей женой). Впрочем, может, это было продиктовано и не паранойей, а здравым смыслом: Надежда Алексеевна все же пошла за мной следом, хоть Андрей Павлович, мой дядя, и пытался остановить ее, мол: «Надюш, оно тебе надо? Ты этого охламона уже не изменишь, он для нас потерянный человек!», но она встала на верхнюю ступень лестницы, словно на трибуну, и оттуда стала выкрикивать обвинения и оскорбления в адрес меня и моих друзей. В этот момент я боялся ее, наверное, больше, чем когда-либо. Тем более, в неверной ночной подсветке она выглядела не просто внушительно и красиво (она всегда была красивой дамой), а прямо-таки величественно. Светлые волосы собраны в аккуратную прическу, в ушах крупные бриллиантовые серьги, шиншилловое манто в таком свете выглядело золотым руном… Я был поражен – что-то было в ней от древних цариц. Тем не менее, я все же осмелился возразить ей. «Мои друзья – добрые и красивые люди, а вы, даже не зная толком никого из них, говорите о них всякие гадости!», на что последовал ответ: «Что, ЭТА, что ли, красивая? Да уж, красавицу себе нашел, племянничек, гордость ты наша!» – и рассмеялась. Не желая продолжать эту безобразную сцену (на удивление, «зрителей» совсем не было – на станции были только мы с Сашей и мои родственники), я увлек Сашу вниз по лестнице. Чем ниже мы спускались, тем гуще делалась темнота вокруг. Вскоре различить стало невозможно ничего вообще, и я знал, что Саша рядом, только потому, что держал ее руку в своей. “… in the middle nightshade” – пропел насмешливый голос в моей голове. Мы, все так же держась за руки, пошли вперед наугад, пытаясь свободными руками нащупать стену… столбы… хоть что-нибудь. Вскоре, однако, справа от себя я нащупал кирпичную стену. Мы пошли вдоль стены. Мрак понемногу начал рассеиваться. Мы пришли в помещение с низким потолком и очень грубо сделанными стенами из серо-розового кирпича. Я так и не понял, каким образом Подземный Город освещался: окон нигде не было, не заметил я и светильников, кроме (иногда) настольных ламп. В целом, там было мрачновато. Помещение, в которое мы попали, оказалось школой. Однако, на мой взгляд, оно было мрачновато даже для школы. Мы зашли в небольшую комнату, оказавшуюся классом английского языка. Учительница – миловидная молодая женщина, заметно беременная. Дети – ну, дети как дети, лет по 10-11, в основном мальчики, коротко стриженные, тощие и лопоухие. Учительница сказала, чтобы мы подождали в классе, а она пока позовет директора. Дети не обращали на нас внимания, они радовались отсутствию учительницы – кидали друг в друга бумажки, дрались, вопили… Дети как дети. Только один мальчик, он от остальных сильно отличался, не участвовал. Он у всех спрашивал, со страхом и надеждой в голосе, не видели ли они корову. Он заглядывал под парты, в шкафы, в учительский стол, в цветочные горшки – повсюду, куда только можно было заглянуть, бурча себе под нос: «Мне ж мамка наказывала, чтобы без коровы не вертался, ой она ругаться станет, что ж мы без коровы делать будем-то, еще огород отняли…» и что-то еще в том же духе. Кто-то отозвался на эти поиски комментарием: «Опять Борька придурочный корову свою ищет». Ребенок этот, помимо того, что вел себя не как все дети, был иначе одет – так, словно на дворе не середина , а начало ХХ века: широкие штаны заправлены в сапоги, просторная подпоясанная рубаха, все очень старое, потертое и плохо стираное. Сам мальчик был не просто некрасив (тут вообще не было красивых детей), а прямо-таки отталкивающе уродлив, вроде ничего особенного, но выглядел просто жутко: асимметричная голова, скошенный подбородок, курносый, «пятачком», нос, торчащие уши какого-то нездорового, сизоватого цвета, вывернутые толстые губы того же странного оттенка (может, в нем и было дело), к тому же под глазом красовался синяк, и та половина лица, что с синяком, отекла так, будто его покусали осы. При этом он был, пожалуй, еще более тощ, чем остальные дети из этого класса – или просто из-за широкой одежды так казалось.
Вскоре дверь класса открылась, но вошла не учительница, а какая-то растрепанная женщина в одной рубахе, очень грязной и местами вытертой до дыр. Лицо ее было перекошено злобой (под слоем грязи на нем угадывался тот же нездоровый цвет кожи, что и у странного мальчика). Ее появление не осталось незамеченным: «Прячься, Борька, твоя полоумная мамаша пришла, а у тебя коровы и нет! – взрывы хохота, – Поди, под кактусом погляди!»
Странная гостья топнула босой ногой, заорала матом о том, что, мол, последнее забрали, а теперь еще и насмехаются, сволочи советские, оставили ее с маленьким ребенком голодать. При этом она схватила этого самого «маленького ребенка» за шиворот и стала трясти так сильно, что голова несчастного мальчика моталась из стороны в сторону, а когда отпустила – он еле стоял на ногах. После этогоона отвесила ему звонкую оплеуху – вторая щека мальчика тоже опухла – и закричала: «Чтобы нашел корову! Я тебе когда сказала найти ее?! К Пасхе! А теперь уж скоро Масленая! Где, я тебя спрашиваю, корова?!»
Тут в класс вошла учительница и, видимо, директор – полноватая дама с короткими волнистыми волосами, в длинной юбке, вязаной кофте и шали (к слову, «англичанка» была одета почти так же. Только платок на плечах был не пуховым, а тканевым, с цветочным узором «в русском стиле»). Они увещевали женщину, что, мол, непедагогично бить ребенка, он не виноват в ваших бедах, позпботились бы лучше об его здоровье, не говоря уж о своем собственном и так далее. С криком «Я еще найду на вас управу!» она наконец ушла.
– Итак, Екатерина Алексеевна, где же наши гости и откуда они на сей раз? – спросила директор.
– Наталья Ивановна, они откуда-то из будущего.
– Что ж, тем лучше, – и, уже обращаясь к нам продолжила, – Здравствуйте. Меня зовут Наталья Ивановна, я директор этой школы. Впрочем, она в этом городе единственная. Давайте пройдем в мой класс, чтобы не отвлекать Екатерину Дмитриевну от урока, – мы вышли из класса и пошли по коридору, тому самому, в который мы попали из московского метрополитена. Я хотел было выйти через этот коридор обратно в московское метро, но Саша остановила меня: раз уж мы попали в такое необычайное место, было бы глупо сбежать из него (кстати, в кромешную темноту), не изучив его вдоль и поперек. И мы пошли за Натальей Ивановной.
Мы зашли в довольно уютное помещение. На стенах висели математические формулы, таблицы, портреты известных математиков. На учительском столе и полках на стенах (подоконников, как и окон, здесь не было) стояли горшки с растениями. В этой комнате свет распространялся так, будто его источник был вверху, отчего создавалась иллюзия полуподвального помещения (в классе английского свет лился как бы «из окон», там и полки для цветов были сделаны на уровне обычных подоконников).
;
– Итак, – спросила Наталья Ивановна, – какими судьбами вы в нашем городе? И, прежде всего, как вас зовут?
– Семен.
– Александра.
– Мы убегали от моей тетушки и оказались здесь…
– Было очень темно, мы шли наощупь. Сеня, правда, чуть не повернул обратно, но я его остановила: странно было бы, оказавшись в таком необыкновенном месте, убежать из него, даже не разглядев все хорошенько, тем более, мы на журфаке учимся!
– О, так вы журналисты! Замечательно. С фотоаппаратом дружите, репортаж сделать сумеете
– Конечно, – ответила Саша, – у нас и аппараты с собой. Любительские, правда, но для репортажа, думаю, пойдут.
– Наталья Ивановна, а что с Борей? Он, наверное, не в себе? Его мать пьет?
– Ах, Боря… Кстати, умный мальчик. По математике вот пятерку в четверти поставила. Хотя, если уж честно, не хотела, больно уж тяжелый. И дети потом вопросами донимали – вот, мол, полоумному кулаку поставили пятерку, а нам тройки еле ставите. После того, как их раскулачили, у него немного с головой плохо стало. А мать его совсем с ума сошла. Ну, вы и сами видели.
– То есть как – раскулачили?! Сейчас уже семьдесят восьмой год, Октябрьская революция давно уже отгремела и утихомирилась?! – удивился я.
– Правильно Екатерина Дмитриевна сказала, что вы из будущего. То есть относительно меня и большинства нынешних жителей города вы из будущего. Кстати, Саша, правильно, что удержали вашего молодого человека от попытки пойти обратно. Еще неизвестно, куда бы вы вышли.
Сказать, что я был в шоке, означало не сказать ничего.
– Наш город, – продолжала директриса, – место довольно странное. Здесь перемешалось много времен. Многие люди собою не изменились, хотя относительно вас, например, попали сюда лет семьдесят назад. Например, боря и его мама. Здесь тогда и метро не было. Понимаете теперь, почему в нашей школе нет не то что учителя истории, но даже и этой вакансии?
– Но если никто не меняется, то и ребенок Екатерины Дмитриевны так никогда и не родится? – спросила Саша.
– Родится, конечно. Просто хронологии не всегда совпадают. Я, например, попала сюда в 1963-м. А через пару лет по местному времени сюда попала Екатерина Дмитриевна, у нее тогда был 1957 год. И, буквально пару дней спустя, Боря с матерью. Есть здесь и его «современник», но несколько раньше. Его еще не коснулась продразверстка. Толстый мальчик, сидит все на лавочке, червонцы считает. У него их много. Его здесь никто иначе, чем по прозвищу «Бочка», не знает. И в школу он не ходит. Я здесь уже лет десять, а он за это время ничуть не изменился. И когда я сюда попала, он тут уже был. Я уж даже думаю, а может, он… того… кажется? Ну, не настоящий, нет его на самом деле?!
– Как же нам вернуться в Москву? – оставаться навсегда в этом городе решительно не хотелось.
– Я постараюсь что-нибудь придумать. У нас здесь есть несколько мест, которых местные стараются избегать. Может, вам следует пойти в какое-то из них? Ока я буду узнавать, как вам выйти из города, вы тоже должны помочь мне.
– Да, мы постараемся. А что надо делать? – спросила Саша.
– У нас идет война. Помимо революции, есть и внешние боевые действия. Как бы вам объяснить… Проекция I мировой войны на наш подземный город. Видимо, в других странах тоже есть такие города. Похоже, это какой-то отдельный слой Земли. Или реальности. С географией тут не лучше, чем с историей. Однако война на исходе. Нужны военкоры. Вы же с фотоаппаратами? Запас пленки есть, фотолаборатории тоже. Надо снимать.
– Но мы учимся не на военных корреспондентов, это же другое… Я не знаю, справимся ли мы…
– Должны справиться. Я же могу и не найти ни одного выхода из города… А если вы пойдете туда, откуда пришли, окажетесь в других подземельях.
Мы вышли «на улицу» – над головой бетонные своды, под ногами же не керамика, а земля, кое-где росла трава и даже деревья. Свет падал так, будто солнце только начинало клониться к закату, примерно 3-4 часа дня в погожий осенний день. На спортплощадке ребята играли в волейбол. Рядом с площадкой стояла скамейка, на которой сидел, по всей видимости, Бочка – толстый мальчик в кафтане, заправленных в высокие сапоги штанах и картузе на круглой стриженой голове. Он пересчитывал большую стопку денег. Пару розоватых бумажек выхватил ветер, и Бочка с кошачьей ловкостью схватил их.
Наталья Ивановна вела нас какими-то закоулками и подворотнями (хотя весь город был в своем роде подворотней) и в конце концов привела к… станции метро! Во всяком случае, выглядело очень похоже. Мы сели в вагон и ехали около часа. По временам поезд выходил на поверхность, но пейзажи за окном были более чем странными, а люди смотрели на несущийся мимо поезд как на чудо из чудес. И одежда на них была средневековая. Попасть в столь далекое прошлое было бы некстати. А вот будь за окном современная нам Москва – выскочили бы на ходу, наверное. Впрочем, даже будь это и не Москва.
Когда мы прибыли, бои уже заканчивались. Вскоре немецкая армия обратилась в бегство. Граница здесь выглядела как широкая желтая полоса. Русские солдаты с криком «Ура!» побросали шашки на границу в знак того, что эта граница теперь их. То ли у меня от всего пережитого помутился разум, то ли это особенности восприятия мной «той» реальности, то ли особенности самой реальности, но я, сделав несколько фотографий отступающей армии противника и несколько – ликующей русской армии, принялся фотографировать саму границу. В моем мозгу это были уже не окровавленные сабли, которыми убивали и калечили людей и граница, которую эти люди друг от друга защищали – хотя она и не сдвинулась после боя ни на миллиметр, а просто изысканное цветовое сочетание – охристо-желтый, серебристо-белый, серый и красный – и на желтом, и на сером, и на белом. Я бегал и щелкал аппаратом, принимая самые немыслимые положения, чтобы добиться красивых кадров. Если честно, мне до сих пор не по себе от такого моего поведения. Что мной руководило тогда? Правда, кадры и впрямь были в своем роде красивы.
Когда мы (на том же поезде, хотя пейзажи за окном теперь были скорее футуристичными) вернулись в город, люди праздновали победу. Победу над фашизмом! То есть закончилась не только Первая мировая, но и Вторая мировая. Некоторые люди даже выглядели как в фильмах 40-50-х годов про Великую Отечественную войну и послевоенное время. Сумасшедший город!
Женщины приподнимали на руках маленьких детей. Я заметил в ликующей толпе Екатерину Дмитриевну. Она держала на вытянутых руках золотисто-смуглого малыша в кипенно-белой распашонке и штанишках. Я огляделся вокруг – было довольно много негритянских детей (от младенцев до подростков) и мулатов.
Я спросил у Натальи Ивановны, откуда здесь они. Оказывается, Екатерина Дмитриевна была беременна от американского спортсмена, приезжавшего на Всемирный молодежный фестиваль в 1957 году в Москву – ту, настоящую, надземную Москву. Однако был этот фестиваль и здесь. Еще здесь уже… была… Олимпиада-80! До которой оставалось 2 года, Москва еще готовилась к ней, а здесь… Продразверстка – и Всемирный фестиваль молодежи! Первая мировая – и победа над фашизмом! И Олимпиада-80!
Как только пленка была проявлена и отпечатана, Наталья Ивановна повела нас на выход из города. Как и в предыдущий раз, она вела нас закоулками и дворами. Мы вышли на пустырь, поросший травой и редким кустарником. Вскоре мы (к величайшему моему удивлению и радости) увидели над своими головами не потолок, а небо – пасмурное, облачное, предгрозовое небо!
– Я нашла это место, пока вы делали фотографии. На других пустырях были выходы не в те эпохи.
– А откуда вы знаете, что это – та эпоха, из которой мы? Здесь ведь нигде ни одной надписи даже, не то что даты.
– Я видела поезд. Он выглядел примерно так же, как те поезда, которые я видела еще «наверху», но шел он быстрее и явно не был новым. Здесь поблизости станция, дойдете до путей и свернете. Мне дальше нельзя.
– Наталья Ивановна, неужели вы не хотите обратно, «наверх»?
– Я попала сюда в 1963 году. В какой-то реальности настал 1978 год – и вы из этой реальности. В другой, может быть, еще более поздний год. Наверное, меня уже официально признали умершей, а мое не слишком богатое имущество поделили между собой мои родственники. Мне будет трудно доказать, что я – это я. Практически невозможно. А здесь я – директор школы, да и к путешествиям во времени тут все привыкли, хотя жители предпочитают во времени не путешествовать. Удачи вам, ребята.
Мы немного побродили под настоящим небом, быстро нашли станцию (называвшуюся «Подмосковное») и стали ждать поезд. Минут через пять мимо на огромной скорости пронесся товарняк (несмотря на высокую скорость, ехал он мимо нас минут десять, если не дольше). Еще примерно через час показался пассажирский состав. Такое впечатление, что его собирали в Подземном Городе: часть вагонов – обычные, современные (хотя и очень уж потасканного вида), часть – старые, если не сказать «старинные», с открытыми площадками, некоторые – как обычные, но выглядели крупнее, более новые, с овальными окнами – импортные, что ли? Тащил этот странный поезд паровоз. Старинный паровоз. Хотя выглядел он новее всего остального поезда.
Как раз перед нами остановился «старинный» вагон. Мы быстро вскочили в него, и поезд практически в ту же минуту тронулся. Внутри вагона было невероятно тесно. Вагон был плацкартный, и, так как снаружи были довольно широкие открытые площадки, полки был только боковые, причем все они были заняты. Я помог какой-то женщине разложить нижнюю полку, а ее, очевидно, дочери – спустить верхнюю. Скорее всего, прошла все же пара лет, если не больше – люди были одеты разнообразно. На некоторых попадалась одинаковая одежда, но ни на ком – как у нас, хотя в «нашей» Москве, например, на очень многих были рубашки как у меня: стоит дешево и не приходится «доставать». Из этого следовал вывод, что прошло достаточно много времени: все, даже самые бедные, успели поменять гардероб. Очевидно, импортная одежда и даже джинсы перестали быть дефицитом – такая одежда была в ом числе и на пожилых людях, причем выглядела совсем не новой. Это сколько же лет должно было пройти?! Так я рассуждал, пока искал нам с Машей хотя бы одно свободное место. Из радиоприемника донеслось: «Московское время девятнадцать часов. А сейчас на волнах радио «Ретро» песня «Птица счастья» в исполнении группы «Машина времени». Давно не звучали в нашем эфире песни из далеких семидесятых прошлого века!»
Неужели?! Достаточно новая в той Москве, которую мы оставили, песня стала «ретро» для той Москвы, которая есть сейчас. «Далекие семидесятые»?! То есть прошел не просто не один год, а даже не одно десятилетие… если не больше ста лет. «Прошлого столетия»! Хорошо, хоть язык не изменился, и мы можем понять, что говорят. Хотя, наверное, появилось множество незнакомых нам просторечных выражений.
Тем временем проводник, женщина на вид лет сорока, пошла вдоль вагона, бормоча себе под нос: «И зачем здесь билеты проверять?.. Все равно никто не…»
– Молодые люди, а вы из какого вагона? Не сбивайте меня с толку. Ой… – она испуганно посмотрела на нас. Заметила, что ли, разницу в одежде? – Двадцать лет на этом маршруте работаю, ни разу здесь не садился никто, зачем только станцию оставили…
– Простите, но мы без билетов. Там попросту негде было их купить.
Проводница схватила за руку сначала меня, потом Сашу, потом нас обоих.
– Ребята, вы там село не видели, Подмосковное? И, кроме вас, там еще народу много?
– Нет. Мы заблудились, когда гуляли – хотели от Москвы до Ленинграда пешком пройти, но увидели, что зашли в дремучую глушь, даже палатку оставили где попало – сил ее нести не осталось – и пошли искать станцию. Даже спросить было не у кого, интуитивно сюда вышли, – на ходу импровизировал я, – А что, там еще и село? Мы видели только полуразрушенную станцию. Мимо сперва товарняк пронесся, потом этот вот поезд, только на минуту остановился, еле успели.
– Ох, дети, успокоили вы меня. Сначала сами напугали, потом сами же и успокоили. А то я смотрю – и одеты как-то странно, да еще тут песня эта, вы словно с этой песней из одной реальности. В каждой профессии есть свои байки, страшилки и суеверия. Когда-то здесь было село Подмосковное, а потом – лет тридцать назад – там случился пожар. Выгорело все подчистую, людей много погибло, многие без вести пропали. Кстати, впервые за сколько лет слышу, чтобы Питер Ленинградом называли. Так вот, бытует мнение, что там могут быть призраки. Одни говорят, что эти люди, которые бесследно исчезли, смогли спастись при пожаре, либо их и вовсе на тот момент в селе не было. Другие утверждают, что эти люди, наоборот, сгорели и ни следа теперь от них, поэтому их душам нет покоя. Хотели отменить остановку на этой станции – и проводники боятся, и даже машинистам не по себе. Не разрешили, на ваше счастье – мол, вдруг кто заблудился, не пропадать же ему здесь. У вас хоть есть, чем заплатить за билет?
– Боюсь, наши деньги не подойдут, – сказала Саша.
– А что, в инвалюте, что ли?
Ничего себе! И валюта почти в свободном обороте, и Ленинград обратно в Петербург переименовали, и одеты люди в заграничное… Неужели Союз-таки рухнул? Интересно, а путешествовать по всему миру теперь можно?
– Нет, – ответила Саша, просто старого образца.
– Главное, чтобы по номиналу сколько нужно выходило. Куда собираетесь ехать? Если денег нет, можно по безналичному расчету, но для этого придется пройти в ближайший из новых вагонов, там есть терминал.
– Ну, чек можно и так выписать. Или там сразу касса, чтобы его обналичить?
– Шутники, какой чек? Все по пластиковой карточке, или у вас ее нет?
– Нет… – какая еще пластиковая карточка? Неужели прошло столько времени, что кусочек пластмассы может заменить и кошелек, и чековую книжку?
– Так едете-то куда?
– До Москвы. Сколько с нас? – я достал было кошелек.
– До Москвы в другую сторону надо было садиться.
– Мы сели в первый попавшийся поезд. Хорошо, тогда в ближайший крупный город.
– Тогда вам до Сергиевска. По двести рублей с человека.
Двести рублей! Это же месячный оклад руководителя среднего звена! К примеру, моей тетушки. Или ездить поездами стало невероятно дорого, или рубль так сильно обесценился.
– У нас вряд ли есть столько, – мы с Сашей выскребли все деньги, какие только у нас были. Набралось около семидесяти рублей. Да уж, хорошо хоть стипендию только получили.
Проводница посмотрела на деньги и снова ужаснулась.
– Ре-ребята, пойдемте к начальнику поезда, немедленно пойдемте.
– Но может как-то все же… Мы же так никак домой не попадем, – взмолилась Саша.
– Мы вас куда хотите довезем! Но начальник поезда так и говорил: покажите хоть одного призрака, может, тогда и перестанем делать остановку на Подмосковном. А тут вас сразу двое.
– Думаю, начальник поезда все же в большей степени материалист. Если вы приведете к нему нас – двоих взрослых людей, вполне из плоти и крови, это скорее убедит его в необходимости остановки, иначе как случайно оказавшиеся там люди смогут оттуда уехать? Особенно если это место не просто необитаемо, но и считается «нехорошим».
– Покажите документы.
Мы протянули паспорта. Проводница посмотрела разворот с фотографией.
– Ужас… Как…
– Я понимаю, что плохо получилась, но где вы видели хорошие фотографии в паспортах?
– Вам обоим сейчас должно быть за шестьдесят. А вы выглядите на двадцать. К тому же не в курсе событий последних лет сорока-сорока пяти. Словно это время выпало из вашей жизни. Значит вы как раз из тех, кто сгорел в Подмосковном.
– Вы же говорите, трагедия произошла тридцать лет назад? А у нас «выпало» сорок пять. То есть и время, когда произошел пожар, тоже. У нас алиби, никакие мы не призраки, – усмехнулась Саша, – кстати, какой нынче год?
¬– Две тысячи двадцать шестой, пятнадцатое сентября, – на автомате ответила проводница, – Так кто же вы, черт возьми, если даже не призраки?
Мы с Сашей, перебивая друг друга, рассказали всю эту странную историю – как случайно встретили моих родственников и скрылись в глубине метро, как зашли оттуда в непонятный подземный город, а потом вышли вот сюда и едем на этом поезде в неизвестный город. Начальник поезда сначала не поверил, когда мы все это пересказали и ему. Однако допустил возможность всех этих невероятных событий, когда увидел наши документы. Он разрешил нам ехать.
Мы ехали на открытой площадке того самого вагона, в который зашли. Там же какая-то женщина напряженно всматривалась в проезжающий мимо пейзаж. Мы спросили ее, куда она едет. Она сказала, что домой. И что визуально поселок, в котором стоит ее новый дом, она помнит, а название – нет. И очень удивилась, что мы ее не узнаем, особенно если мы из Москвы: она звезда сериалов, ее фотографии везде – в газетах, журналах и на баннерах. Еще сильнее она удивилась, что мы не знаем, ни что такое баннер, ни что такое Интернет, ни что недавно была революция. Мы рассказали ей свою историю. Она пожала плечами и сказала, что мы вполне можем ехать с ней, все равно дом большой, а она в нем одна, ибо больше наследников у ее бабушки не было.
Мы прожили у нее с месяц. Надо сказать, было в том поселке тоже что-то странное. Поэтому мы искали вероятный выход. Мы точно не знали, куда выйдем, в общем-то, нам было практически все равно. Однако все «странные» места нас обманывали. Выхода не находилось.
Попали обратно в Москву, причем в нужное время – через пару дней после нашего исчезновения – мы совсем уж странно и даже глупо: провалились в канализационный люк, когда гуляли вечером по поселку. Причем чуть не утащили туда с собой еще и Марину, нашу гостеприимную хозяйку: она пыталась нас удержать.
Когда уже в Москве мы спрашивали у окружающих, какое число, на нас смотрели как на пьяных. Когда мы спрашивали, а какой год – смотрели, как на сумасшедших.
До разговора с вами, Джонатан, мы эту историю вообще никому не рассказывали, а двухдневное отсутствие объясняли – мол, не успели на метро, потом на следующий день снова загулялись и опоздали. Дни-то все равно были выходные.