Посвящается ГОРОДУ, котам и людям, его населяющим
Я спешил к нему пешком,
Я бежал к нему бегом,
В поезде качался,
На машине мчался,
Даже по небу летел -
Я сказать ему хотел,
Столько я сказать хотел...
Всё забыл!
[Яков Л. Аким]
Глава 1. «НЕ СТРЕЛЯЙТЕ В БОЛТУНА»
Если предположить, что телевизионная викторина «Сто к одному», одним из социологических опросов для участников шоу выбрала бы тему «Англия – это…», несомненно самым популярным ответом среди соотечественников стал, наверное, Шерлок Холмс. Вторым бы по популярности стал непременный спутник загазованных лондонских «прерий» - смог; потом, может, «Её Величество Королева» (куда же в Англии и без матриархата?) и, возможно, двое человек из ста опрошенных (по всей видимости, коренные англичане) выбрали «паб» и «яхты». Как театр начинается с вешалки, так и парусный спорт – с Англии. А пивной английский паб, на нём зиждется основа основ, здесь ин и янь, здесь альфа и омега всего живого, и это не гипербола! Впервые мир узнал об открытии ДНК не на научном симпозиуме, не на медицинской конференции, а в обыкновенном прокуренном пабе при Кембридже.
Но надо отдать должное ребятам, они славно потрудились над стереотипами. И, если нам при упоминании об Англии в голову приходит только ассоциативный ряд Шерлок Холмс, смог и Её Величество Королева, то те же англичане Россию ассоциируют с водкой, матрёшкой и медведем. Да будет так! Ломать стереотипы это, как сказал один естествоиспытатель 16 века, всё равно, что варить компот из мандрагоры. Повышает адреналин, но притупляет инстинкт самосохранения.
В свете сказанного ни для кого не будет удивительным факт, что история эта окажется столь заурядной, что возьмёт своё начало в одном из Портсмутских пабов, где два пожилых яхтсмена – Гай Пирс и Энтони Черчилль, за парой пинт тёмного эля и хьюмидором испанских сигар сорта кнастер, заговорят о предстоящей парусной регате. Во всяком случае, попытаются…
Разговор этот будет совершенно непритязательным и своей неспешной негой потечёт между десятью и одиннадцатью часами утра, когда благовоспитанные джентльмены из напитков предпочитают баловать себя крепким чёрным чаем. Это не наш случай. Собеседники пыхтят сигарами, как паровозы викторианской эпохи, чадят нещадно. Небритый бармен с помятым лицом едва поспевает подносить запотевшие кружки толстого богемского стекла и уносить пустые, сиротливо сгрудившиеся в углу стола.
Человек по имени Гай Пирс задавал тон беседе и придавал ей живости. Он активно жестикулировал руками и пускал в ход крепкие выражения. Речь этого человека не отличалась изысканностью, впрочем, как и покрой его одежды. Одет он был крикливо. Пёстрый костюм-тройка и лихо завязанный шейный платок лимонно-жёлтого цвета, как нельзя более соответствовали его щегольскому виду. Редкие волосы с серебряным отливом седины, напомаженные гелем, лоснились. Пальцы – толстые, мясистые – были унизаны тяжёлыми перстнями тусклого жёлтого металла с крупными камнями в пазах. Телосложение для его преклонных лет заслуживало уважения, он был крепок и кряжист, но заскорузлость фигуры портило впечатление и сводило на нет все его попытки держать осанку. Собеседник, напротив, был суховат, жилист, его убранство и весь тон, и то достоинство с которым он держался в беседе с Гаем Пирсом, вызывало неподдельное уважение и не лишало его определённого обаяния. На носу у Энтони красовалось пенсне на тонкой цепочке, одет он был в строгий невычурный костюм, белую рубашку с накрахмаленным воротничком и бежевые лаковые туфли.
Вся наша сущность стремится к упрощению любых явлений и событий нас касающихся. На римских карнавалах масок частенько кидали друг в друга маленькими конфетками, а со временем, позднее конфетки заменили бумажной имитацией – конфетти, отсюда, кстати, и название. С конфетами оно, конечно, вкуснее, но с бумажными кружочками – проще. И так во всём! Однако это правило ни коим образом не распространялось на Гая Пирса. Любые явления и события он не упрощал, а усложнял. И виной тому была его излишняя болтливость.
Болтливость, если угодно дать ей определение, это, скажем, невоздержанность в речи. В суде болтун мешает судьям выносить решения, в театре – соседям смотреть пьесу, за столом не даёт возможности насладиться пищей. Он не перестанет трещать, даже если окажется болтливее ласточки. Таков был Гай Пирс, и даже его собственные дети смеялись над ним, когда были помладше, то просили: «Папа, поболтай о чём-нибудь, чтобы мы поскорее уснули». Теперь с тем же самым вопросом к нему вечером льнут внуки. И он охотно болтает. Да, Гай был ещё и высокомерен, и тщеславен, страдал назойливостью, бахвальством и грубостью, но это было ничто по сравнению с его болтливостью.
Вдохновлённый кругосветными плаваниями чайных клиперов, Гай извергал поток слов на голову бедного, но небезучастного к симптоматике Гая мистера Черчилля, с такой невообразимой скоростью, что лёгкий пивной клякспапир , участливо принесённый барменом в виде аккуратной стопочки, под их напором улетал в тёмный угол паба. Ещё бы: Гай задумал совершить командную кругосветную гонку, но, распыляясь по пустякам, вот уже три четверти часа никак не мог ухватиться за нить повествования, ходя вокруг да около. Это были разговоры о чём угодно: про рукоприкладство соседа-клерка в отношении своей приёмной семилетней дочери, про обнулённые закладные по фамильному замку в предместьях Лондона некоего мистера Кливленда, про раритетный экземпляр книги 1849 года «Оружие скифских народов», найденной у одного выжившего из ума библиофила, и ещё много о чём, достойном внимания терпеливого слушателя, коим являл сейчас собой Энтони Черчилль. Было ли хоть одно упоминание о гонке с момента их встречи? Нет! И хочется сказать словами классика: «Не стреляйте в пианиста! Он играет, как умеет», лишь немного перефразируя однажды написанное: «Не стреляйте в болтуна. Он ещё не то расскажет!».
Большие надежды рождают большие страхи. Мы не узнаем, сколько усилий понадобилось Энтони Черчиллю, чтобы почувствовать интерес к беседе, но теперь, когда она интересует его, это чувство, как и всякое другое, непременно станет страстным.
Вопреки расхожему мнению, интерес этот возник раньше, чем Гай Пирс коснулся темы парусной регаты. Интерес этот возник ровно тогда, когда нить сумбурного повествования Гая завела его в дебри собственного прошлого, и он поведал Энтони очередную, но только на первый взгляд, неприметную байку. В арсенале заядлого яхтсмена их оказалось достаточно, чтобы заткнуть за пояс любого набившего руку беллетриста. Излишняя болтливость друга завела воображение Энтони Черчилля на палубу легендарной яхты «Бенефис», под парусами которой в своё время ходил молодой отважный шкипер Гай Пирс.
Глава 2. «КОТ ЗА БОРТОМ!»
С самого утра Маркиз понял: рассчитывать на благосклонность сегодня не приходиться. Обаяние, идущее, казалось, из самых недр его пушистой натуры почему-то не работало и даже кроткие взгляды безумно-грустных и больших, как блюдца, зелёных глаз, обычно бьющих точно в цель, сейчас давали лишь осечки, больше не поражая и не умиляя сердобольного кока. Крышки кастрюль под напором рвущихся наружу сводящих с ума ароматов нервно подрагивали, плотный пузатенький коротышка в выскобленном до бела фартуке и колпаке гремел половником и суетился над мясной вырезкой, виртуозно орудуя ножом, но, увы и ах, не обращал на корабельного кота Маркиза ни малейшего внимания. И невдомёк было коту, что сегодня на «Бенефисе» будет торжественный приём особенного гостя. И повар Ричард Уиллбред, уроженец Эштона, волнуется, как никогда.
Отчаявшись получить аппетитный кусочек, Маркиз сверкнул глазами, и всем своим видом выражая непомерную гордость, с какой, должно быть, ассирийские жрецы взирали на своего величавого Быка и распростёртых перед ним верующих, окутанный облаком загадочной таинственности испарился из камбуза. Он опрометью проследовал мимо трюма, куда нанятые в команду чёрнокожие матросы-марокканцы сваливали без порядку, в кучу, тюки и коробки. Запутавшись в грохочущих сандалиях матросов и получив обидного пинка от одного из них, изрыгающего в адрес Маркиза грозные проклятия, разнесчастный кот припустил на палубу залечивать своё самолюбие в лучах знойного июльского солнца.
Тихо скрипел такелаж, где-то наверху грот-мачты в унисон лёгкому бризу стрекотала флюгарка, и солнечные лучи ленивыми, но острыми ножами рассекали пыльный душный воздух. Полуденное солнце ливерпульского дока без малейшего тщеславия, но с небрежной простотой лепило светом всё пространство палубы роскошной круизной яхты, мерно раскачивающейся в такт движению морской волны. Маркиз на мягких лапах прошёлся по кокпиту, ежеминутно умываясь лапой и чихая от нестерпимо яркого солнца. Он попытался погоняться за сонными мухами, что противно, но без должного энтузиазма жужжали над самым ухом, но очень быстро потерял к ним всякий интерес, когда выяснил, что этого самого энтузиазма у него едва ли больше, чем у разморённых на солнцепёке насекомых. Тогда он без тени страха запрыгнул на поручни кормового релинга и со скучающим видом окинул взглядом портовый док, похожий на огромный копошащийся муравейник. Маркиз проводил взглядом грохочущий по пирсу контейнеровоз, клацнул зубами в попытке поймать очередную жертву и… свалился за борт.
Вы слышали когда-нибудь про чрезвычайную ситуацию на море, когда человек вдруг оказывался за бортом? Как себя вести, какие предпринимать действия по спасению утопающего на воде – всё подробно прописано в сотнях учебников по мореплаванию, здесь главное – не паниковать. Ситуация неприятная, но, прямо скажем, решаемая. Однажды Маркизу пришлось увидеть отработку экипажем норматива на время. Забросили в воду сиэтл-строп, это такой плавучий хомут, пару ярко-оранжевых надувных кругов, а потом фалили всей командой с помощью лебёдок и рукояток, затаскивая беднягу обратно на борт. Суета царила жуткая, но в результате всё обошлось. Это кот понял по благодушному расположению кока и поощрению в размере солидного куска вяленой ветчины. Но вот как себя вести при чрезвычайной ситуации «Кот за бортом!» - этого Маркиз не знал. Не знал этого и экипаж «Бенефиса». Такой норматив на море им ни разу не приходилось отрабатывать.
Глава 3. «СЕДЬМАЯ ЖИЗНЬ МАРКИЗА»
Седьмая жизнь Маркиза пришлась на обделённого судьбой кота-бродягу. Кот был зауряден и не снискал милости своих предыдущих хозяев, вышвырнувших его на улицу за пустяковую провинность. У кота даже не было имени, поэтому все называли его просто Кот. Кот по имени Кот. Не повезло Коту и со своей исторической родиной. Перипетии судьбы оказались столь причудливы и витиеваты, что занесли его в Россию, дикую страну с жуткими нравами, варварскими обычаями и хронической ненавистью на генном уровне к свободолюбию котов и кошек. За что и пострадал однажды, и был изгнан из рая, погожим мартовским деньком, любимец серенад и женской ласки, ловелас и казанова, на покатой оцинкованной крыше хрущёвской пятиэтажки.
Всем природа нашла своё место: и зверю, и птице. Вот только кот по имени Кот должен искать сам – место и дело. И, если найдёт, тогда и будет по-настоящему счастлив. Но до этого момента было всё: и мысли о самоубийстве на перилах Канавинского моста, и обидные пинки под зад в мясной лавке на Покровке и даже сарказм мышей-полёвок на набережной Федоровского.
Лето распустилось огромным бутоном и благоухало, но романтик Кот собирал пыль по чердакам Нижнего и оплакивал свою судьбу. Дух свободы был немыслим без мечты о полёте. Когда жаркое пыльное лето уступило место плаксивой осени с жёлтыми мазками листьев на тротуарах, стаи перелётных птиц потянулись на юг вслед уходящему, убегающему, уносящемуся прочь лету. На дырявом чердаке старого дома, фасад которого был обращён к театру, среди колясок и галош нашлись полезные и нужные Коту вещи.
О, маленький принц! Понемногу и я понял, как же печальна и однообразна твоя жизнь. Долгое время у тебя было лишь одно развлечение: ты любовался закатом. В тот день, когда ты видел 43 заката на своей маленькой планетке, передвигая стул к западу, тебе, должно быть, становилось до невозможности грустно и печально. И маленький принц ответил…
Наши поступки связаны с нами, как свечение с фосфором. Они разрушают нас, это правда, но они же создают наше сияние. Чтобы странствовать с перелётными птицами мне потребовался параплан с моторчиком от старой стиральной машины. Я залатал в двух местах изъеденную мышами ткань парашюта, распустив на заплатки купол зонтика. Ах, окна! Сколько раз я пытался охладить свой мохнатый лоб вашими стеклами! Мне мало читать о том, что песок на пляже податлив; я хочу, чтобы мои босые лапы это чувствовали... Все знания, которым не предшествует ощущение, для меня бесполезны. Мне никогда в жизни не приходилось видеть прекрасное, без того чтобы вся моя нежность не возжелала прикоснуться к нему.
Поздний троллейбус, закинув в небо рога, сшибал звёзды сквозь прорехи облаков. Холодный косой дождь поливал крутые склоны пустынной в этот час «Щвейцарии», а ветер укрощал молодых строптивых берёз, осыпающихся листьями всякий раз после натиска силача. Высоко в небе кричали перелётные, едва различимые на тёмном фоне мрачных туч. И сквозь этот крик слышался едва различимый шум моторчика от стиральной машины.
Глава 4. «ЦЕЛЬ ПЛАТОНА»
С Московского вокзала я двинулся в верхнюю часть города, дважды ошибаясь в направлении. Оказавшись в Нижнем в первый раз, я жался к каменным исполинам серых строений, сжимая в руках фотоаппарат и карту города – самые верные признаки «гостя». Первый автобус подхватил меня, и я не успел оглянуться, как оказался у Кремля.
Повернув на площадь Минина и Пожарского, я зашагал уже более уверенным шагом, поскольку ошибаться в направлениях постоянно, держа в руках карту – невозможно, и я стал медленно, но верно продвигаться к своей цели. Город нехотя ворочался с бока на бок, как плаксивое дитя, не желая просыпаться, понемногу наполнялся шумом уличных гидр. Объектив камеры, немой свидетель, послушный опричник моих фотографических предпочтений, глотал статичные картинки утреннего промозглого города и, должно быть, ликовал своей цифровой душой от обилия внимания к нему. Если у фотоаппарата есть чувство и тактильные ощущения, то, наверно, в тот момент, он был на вершине счастья. Этот город пока не ждал меня, он дремал, не в силах разомкнуть веки от тяжёлого ночного забытья, но встречи с ним искал я.
В моём распоряжении было пара свободных часов до того момента, как дверь заветной квартиры распахнётся, гостеприимно вовлекая внутрь. А до этого момента, я спустился на набережную, полюбоваться видом на стрелку, соединяющую две огромные реки. К своему удивлению я обнаружил на скамейке колоритную фигуру и не преминул завести разговор.
Из-под клеёнчатого козырька синей фуражки с медными пуговками – якорями на меня изучающее смотрели старческие глаза. Обладатель капитанской фуражки ещё секунду назад водил пальцем по мелким строчкам книги, раскрытой на коленях, и шептал слова, как вдруг остановился и с вызовом посмотрел на меня. Это был вызов с целью изучения. Глаза, холодные как сталь и ясные как заря поутру, сверлили с упорством, достойным молотка-отбойника, едва распакованного из промасленной заводской бумаги, и пущенного тут же в дело. Должно быть, неверно расценив ситуацию, я предложил своему соседу початую пачку сигарет. Тот поморщился в ответ и захлопнул книгу, предварительно подвернув уголок страницы, на которой остановился. Обложка пестрела красочными картинками, надпись крупным шрифтом поясняла, что внутри сборник рассказов американского писателя О'Генри. Книга утонула в чреве дорожной сумки, а взамен оттуда показался металлический термос.
- Чаю, может быть? – предложил он и, не дожидаясь ответа, наполнил кружку ароматным горячим напитком. Протянул мне.
Я благодарно кивнул и принял из его рук угощение, отхлебнул.
- Вкусно! – оценил я. – Такой необычный вкус.
- Это зелёный чай с имбирём. А ещё цедра лимона и цветки ромашки. Если пить горячим, простуду снимает мигом.
Я шмыгнул носом.
- Как раз то, что нужно, - улыбнулся я в ответ.
И мы, когда первое напряжение было снято общей кружкой горячего чая, разговорились, как сороки - трещётки на заборе соседа. И разговор этот был совершенно непритязательным, словно мы, я и мой новый знакомый с причудливым именем Платон, стали героями его же историй про двух пожилых яхтсменов, решивших выиграть парусную регату, а между тем окунувшихся в байки одного из них. И про кота Маркиза, по иронии судьбы, оказавшимся главным действующим персонажем, да ещё и за бортом.
Вот что я услышал из уст Платона. А в конце беседы он присовокупил.
Ты – это не просто имя и фамилия с социальной историей. Ты – потрясающая конструкция с абсолютным балансом, которому позавидуют даже откалиброванные атомные часы – самый точный механизм на свете. Ты – механизм взаимодействия почти немыслимой сложности, потому как нашему разуму не подвластна тонкость работы молекул и атомов, частиц и кварков, связанных воедино электромагнитными, гравитационными, электронными силами. Не подвластна и не доступна. Всё, что окружает нас во времени и пространстве безусловно нужно. Быть не нужным - оно быть не может, это, прости за тавтологию, очевидно. Любая случайность, ровным счётом, только частный случай закономерности, не больше и не меньше, и это так же очевидно, как и то, что на асфальте жёлтые пятна листьев, а значит в окно уже стучится осень. Наша жизнь, - моя, твоя, - она эфемерна, но при всей своей эфемерности не лишена смысла. Она не ведёт нас в тупик. Разочарование, боль, утрата лишь объездной путь, богатый выбоинами, со знаками ограничения скорости и правом не твоего приоритета. Нужно искать скоростную магистраль с хорошим покрытием. И, если топтаться на месте, есть риск навсегда увязнуть в трясине серых будней. Но это не означает, что жизнь лишена смысла, смысл имеет всё. Действуй. Мы родились для чего-то, для чего-то по-настоящему важного и значимого. Надо понять, какова твоя, пусть крошечная миссия, каково предназначение.
Так, например, миссия балагура и болтуна Гая Пирса была донести до мистера Черчилля историю про кота Маркиза, упавшего за борт и счастливо спасённого, который в своей прошлой седьмой жизни оказался котом-мечтателем, а вовсе не любителем котлет и выпечки. Миссия кота по имени Кот по стечении обстоятельств, жившего в том самом городе, где я познакомился с Платоном, была понять, что путь к мечте не устлан розами, что её нужно добиваться, продираясь сквозь тернии к звёздам. А миссия Платона, морского волка в отставке, знавшего по долгу службы вышеупомянутого Энтони Черчилля была как раз в том, чтобы донести до меня простую, но такую важную мысль. Каждый герой истории достиг своей цели: яхтсмены выиграли гонку на клиперах, корабельный кот Маркиз вместе с особенным гостем «Бенефиса», несравненной леди Дианой, будущей невестой и супругой Гая Пирса, смогли по достоинству оценить талант шеф-повара Ричарда Уиллбреда, а мечтатель-кот по имени Кот достиг южных стран, где смог прикоснуться к прекрасному и ощутить настоящую свободу, влажный песок и тёплое море. Цель Платона также была достигнута.
И если бы нам вдруг представилась возможность обозреть все дороги и тропы, порой невероятно сложные и запутанные, исхоженные стопами человеческими, мы бы долго не могли прийти в себя от изумления. Дорог множество, но цель у каждого своя. Путей ведущих к ней великое многообразие. Но сколько бы ни было таких путей, коротких ли длинных, лёгких ли трудных, опасных, безопасных, интересных, скучных, все они в своей конечной точке сходятся воедино. И каждый из них достоин путника, что осилит этот путь. И даже дорога длиною в тысячу миль начинается с первого шага, шага к желаемоей цели.
2012, май – 2012, сентябрь
Сноски по тексту:
1) пивной клякспапир – фирменная промокательная бумага для запотевших пивных бокалов.