От автора.
История, подобная этой, могла произойти в любой станице, в любом поселке нашей страны. Но она случилась именно там, где нити разных судеб сплелись в тугой запутанный узел, название которому – “бытовуха”. По статистике, 95% преступлений и правонарушений совершается на бытовой почве под воздействием “зеленого змия”.
Яна была совершенно обыкновенной. Одна из многих девчонок, высокая, тоненькая, с рыжеватыми волосами, кучей веснушек на лице и чуть раскосыми серыми глазами, прятавшимися за тяжелыми очками с толстыми стеклами. Николай и не помнил, как случилось, что он пригласил ее на медленный танец. Видимо, просто надоело стоять у стенки с друзьями и смотреть, как девчонки танцуют друг с другом, тщетно дожидаясь, пока кто-нибудь из парней не “созреет” для танца. Но те предпочитали подпирать стенки, делая вид, что им совершенно неинтересно, кто там в центре зала танцует и что они вообще-то сюда забрели совершенно случайно, так, от нечего делать.
Время от времени группкой они выходили из здания сельского клуба, заворачивали за угол и “принимали на грудь” для храбрости и поднятия настроения, гоняя бутылку самогонки по кругу, практически не закусывая. После каждого такого круга становилось немного веселее. Темнота сгущалась, воздух свежел, обстановка становилась интимнее, а парни – пьянее.
Николай не отделялся от компании, но пил мало – не было настроения. Не прошло и месяца, как он расстался с Райкой. Встречались они с полгода, а потом Райка предпочла Бориса, крепкого мужичка под тридцать, ездила с ним на крутой тачке и при встрече отворачивалась. Борис владел тремя магазинами в селе и держал бар. Деньги у него водились немалые, а Райке это нравилось. И неважно, что лысина у Бориса занимала большую часть приплюснутой, как тыква, головы. Зато любое ее желание немедленно удовлетворялось. О том, что до нее у Бориса было около двух десятков таких же красоток, Райка предпочитала не думать.
Яну Николай в последнее время часто видел на улице. Она приехала откуда-то из Средней Азии, поселилась с матерью в крохотной хатенке на соседней улице. При встрече с Николаем девушка сразу опускала глаза и густо краснела до ушей, отчего ее веснушчатое лицо сразу приобретало глуповатый вид. Он усмехался про себя и шел дальше, через мгновение уже забывая про нее.
Когда Николай подошел к Яне, приглашая на танец, девушка испуганно уставилась на него и чуть погодя молча кивнула головой. Танцевала она напряженно, судорожно сжимая плечи Николая влажными от волнения маленькими узкими ладонями.
После дискотеки он проводил ее до дому, и с этого времени они стали встречаться почти ежедневно. От Николая не требовалось усилий – ровно в семь вечера он видел ее легкую фигурку, маячившую перед его домом. Они шли на дискотеку, гуляли по улицам или просто сидели на скамейке возле дома.
Нельзя сказать, чтобы Яна нравилась Николаю. Но как средство для того, чтобы заглушить воспоминания о Райке, она подходила идеально. С ней Николай чувствовал себя орлом, ходил гоголем, а Яна, раскрыв рот, в оба уха слушала его трепотню, за которую Райка тут же подняла бы на смех.
К концу июля Николай особым мужским чутьем понял, что ради него Яна готова на все. Долго не раздумывая, в один из ближайших вечеров он уже мял ее маленькие розовые груди в стогу душистого сена за околицей села. Яна лишь тихо всхлипывала разбухшим носом под тяжестью его тела, прощаясь с девственностью, а потом обняла его, и они долго лежали молча, глядя в звездное небо.
С той поры их отношения изменились. Николай теперь никуда с ней не ходил, перестал рассказывать байки, а молча тащил ее за околицу на луг или к речке и бросался на нее, как оголодавший зверь. Однажды, когда он был в сильном подпитии, Яна попробовала протестовать. Николай, никак не ожидавший подобного сопротивления, рассвирепел и, размахнувшись, ударил ее по лицу. Ему показалось, что удар был не очень силен, но Яна, потеряв равновесие, ойкнула и вдруг исчезла за кручей невысокого обрыва, спускавшегося к речке. Николай, спрыгнув вниз, увидел Яну сидящей на песке возле большого островерхого камня. Очки у нее были разбиты, она держалась за голову и тихонько плакала. С затылка тоненькой струйкой стекала кровь, в сумерках казавшаяся черной трещиной, делившей шею надвое. Желая загладить свою вину, Николай достал платок, попытался стереть кровь и обнять Яну, но она резко отстранилась.
Домой они отправились порознь. Яна, плохо ориентируясь в темноте без очков, то и дело спотыкалась, но дошла домой быстро, благо тот был не так уж далеко. А Николай, рухнув в кровать, сразу же забылся тяжелым пьяным сном.
Следующим вечером Николай не обнаружил возле дома привычной тоненькой фигурки. Не было Яны и через день, и через два. А на четвертый день к нему зашла с бутылкой водки, навеселе, Райка – мириться. Борис завел очередную пассию, а ее выкинул, вдоволь наигравшись, за ненадобностью.
Примирение случилось на удивление быстро, видимо, водка помогла. Пьяные слезы быстро перешли в не менее пьяные поцелуи. Закрывшись в летней кухне, они праздновали воссоединение до утра.
Теперь голова Николая была полна мыслями о Райке. Через неделю та стала намекать о том, что, мол, не мешало бы и свадьбу сыграть. За всем этим радостный Николай совсем забыл о Яне. Но вспомнить пришлось, когда Райка заявилась к нему в дом со скандалом.
- Ты, скотина, когда успел малолетку обрюхатить? Ты чем думал, блин? Чем думал, козел, я спрашиваю?
Разбор полетов продолжался долго. Как всегда, в присутствии Райки весь гонор Николая куда-то улетучивался, и он только вполголоса, вяло и неубедительно оправдывался.
- Разбирайся сам, кобелина, с тем, что натворил! – Райка шумно развернулась и вышла, хлопнув дверью.
После были истерика и слезы матери. Отец, сгорбленный, хромой, не имевший никакого веса в доме, лишь тихо поддакивал матери: “Эх, сынок, ну как же так!.. Ну что же ты, сынок… Разве так можно?” И столь же тихо удалился в свою комнату после того, как мать перекинулась на него, кляня за то, что достался ей вот такой муж, ни рыба ни мясо, ни сына воспитать, ни стукнуть хозяйским кулаком по столу.
Устав слушать материны стенания, Николай схватил куртку, вышел за калитку и побрел по улице к Яниной хате.
Уже было темно, монотонно шуршал дождь. С мокрых голых веток деревьев скатывались крупные капли, падали за воротник куртки, неприятно холодили.
Желтые прямоугольники окон светились во тьме, словно паря в воздухе: самих домов не было видно. Не горел ни один фонарь, и Николай, спотыкаясь о кочки, тихо поругивался.
В хатке Яны еще не спали. Яркий свет из окон падал на блестящую от дождя полуразбитую бетонную дорожку, ведущую к порогу. Николай пнул ногой приоткрытую калитку, прошел к хате, не обращая внимания на истерический лай драной собачонки, высунувшейся из будки. “Раньше пса здесь не было”, - механически отметил Николай. Постучал, дернул дверь, оказавшуюся незапертой, зашел. В хате было тепло, топилась печь. Яна сидела в стареньком кресле, запрокинув голову, рядом с ней стояла ее мать, в руках у которой что-то поблескивало.
Мать обернулась на звук шагов. Его не ждали – это было ясно по испуганно-недоуменному выражению лица женщины, постепенно сменявшемуся на гневное. Мать взмахнула рукой, словно отгоняя Николая, как назойливую муху, двинулась было в его сторону, но в этот момент Яна, не поворачивая головы, спросила:
- Мама, кто это пришел?
Та молчала. Яна чуть приподнялась в кресле и, по-прежнему не оборачиваясь, полуутвердительно-полувопросительно сказала:
- Коля, это ты?
- Я, я это, - хрипло произнес Николай.
Мать Яны вновь сделала протестующее движение руки, встала на пути, не пропуская Николая, но он отстранил ее плечом к стене и прошел к креслу.
- Зачем ты пришел? – звонким голосом спросила Яна. Она смотрела мимо Николая, куда-то в сторону. Очков на ней не было, взгляд ее казался странным, словно она видела не Николая, а что-то гораздо более далекое. На миг ему стало не по себе от этого пустого, словно не замечающего его взгляда. Разговор, который он хотел начать, сразу показался лишенным всякого смысла.
Не дождавшись ответа, Яна продолжила тем же странно звонким голосом:
- Если ты думаешь, что мне что-то нужно от тебя, то зря опасаешься. Можешь жить со своей Райкой, я вам мешать не стану. Я тебе и раньше была не нужна, а сейчас и подавно, - голос ее дрогнул. – Можешь не волноваться. Ты совершенно свободен… Уходи и больше никогда не возвращайся сюда. Слышишь, никогда! – она порывисто встала, по-прежнему глядя мимо него, и неловким движением зацепила стоявшую на тумбочке возле кресла коробочку. Упаковка опрокинулась, из нее выкатилось несколько ампул с прозрачной жидкостью.
Николай недоуменно уставился на ампулы, потом перевел взгляд на мать Яны, на шприц в ее руках. Как наяву перед его глазами пронеслась картина последнего вечера с Яной: пощечина, ее падение, большой камень, струйка крови на затылке… Только теперь ему все стало ясно: мало того, что эта девчонка беременна, так она еще и ослепла. И всему причина – он, Николай!
В комнате повисла тишина. Николай чувствовал, что Яна чего-то ждет от него, каких-то слов, действий. Где-то в ее душе еще теплился огонек, надежда на то, что все можно начать сначала. Она его любила, все-таки любила, несмотря ни на что.
И Николай понял это. Ему стало страшно от этой отчаянной любви, на словах прогоняющей его, а на самом деле молча, почти безнадежно молящей: “Не оставляй меня, не оставляй сейчас, когда мне так трудно, вернись, ведь я ношу под сердцем твоего - нет, нашего ребенка. Я ведь еще так молода, я не знаю, как жить дальше. Ты же мужчина, ты старше, помоги мне!”
Николай попятился. Прочь, прочь отсюда! Ему не нужна эта любовь, не нужна! И ребенок не нужен. Он ведь совсем не хотел ребенка. И ударять ее он не хотел, просто так получилось. Он не виноват, это все обстоятельства, это они сложились против него.
Неуклюже развернувшись, Николай выбежал за порог, оставив дверь распахнутой. Не разбирая дороги, он бежал под дождем: скорее убраться отсюда подальше, чтобы не видеть этого округлившегося живота, этого остановившегося взгляда. В хате за его спиной билась в истерике Яна, тень ее матери металась в окнах.
Весь промокший под осенним дождем, заляпанный грязью, Николай завернул к ларьку. Купил бутылку водки, потом, чуть подумав, взял вторую. Поплелся к Саньку, соседу. У того, как всегда, вовсю шумела уже хорошо подогретая компания.
В этот вечер он напился до чертиков. Собутыльники тащили его домой, но он упирался, мычал что-то нечленораздельное, качаясь, мотал пьяной головой, словно открещивался от чего-то, понятного только ему.
Через несколько дней он с гудящей после длительного запоя головой стоял с Саньком возле калитки. Оба, пошатываясь, курили, балагурили, с наслаждением вдыхая прохладный воздух, когда в конце улицы показалась машина с открытым верхом, за которой шли люди: их было немного, около десятка. Машина медленно приближалась, крест покачивался наверху, казалось, что он вот-вот упадет.
Когда процессия поравнялась с домом Санька, Николая охватило недоброе предчувствие. Лица того, кто лежал в гробу, не было видно, а две женщины в кузове сидели спиной к Николаю.
Машина завернула за угол, процессия скрылась. По улице шел только поотставший пожилой взлохмаченный мужчина с бородкой, явно не местный.
- Эй, дед! – окликнул его Санек. – Кого хоронят-то, скажи!
Мужчина остановился, провел по волосам рукой, медленно сказал:
- Кого хоронят, спрашиваешь? Дочь моей двоюродной сестры Яну Савельеву, двоюродную мою племянницу, стало быть. Шестнадцать ей было…
- А что случилось? – полюбопытствовал Санек. – Такая молодая и…
- Интересуешься, что произошло? – нервно сказал мужчина. – Да из-за одного гада в вашей деревне таблеток наглоталась, а спасти не успели. И ребенка тоже. Вот так, ребятишки.
- Дед, у нас не деревня, а село, - не отставал Санек. – И гадов у нас нет, - пьяный Санькин язык никак не мог остановиться.
Николай молча потащил друга от калитки к дому. Тот хотел было возмутиться такой бесцеремонностью, но, увидев лицо Николая, осекся.
- Эт-то что, та Янка, с кот… с которой ты баловался? – заплетающим языком спросил он. – Ну да, точно!.. Эх, Колян, ну и в дерьме ты… по самые уши!
В этот раз Николай запил на две недели. От Санька его увела Райка, надавала «лещей», ругалась, расцарапала Саньке нос и щеку.
- Нечего его спаивать! – кричала она на него. – Сам нормы не знаешь, ходишь синий - твои проблемы. А этого – не трогать! Сколько ему пить – и пить ли, определяю я!
Проспавшись у Райки, Николай отправился домой. Настроение было хуже некуда, казалось, все село показывает на него пальцем: “Это из-за него она отравилась. Это он – причина смерти ее и ребенка”.
- Сынок, шел бы ты работать, - увидев его опухшее, с красными глазами лицо, тихо, словно извиняясь, сказал отец. – Год после армии прошел, а ты все как-то не при деле. Работать станешь – и тебе, и нам с матерью легче будет.
- Я сам знаю, что мне делать, - огрызнулся Николай, надел куртку и отправился уже привычным маршрутом к ларьку. Взяв в долг пару бутылок водки, зашел к Саньку.
Основательно набравшись, приятели двинулись вдвоем в клуб. Грохочущая музыка не развеяла мрачные мысли, настроение не улучшалось. Весь мир был виновен в том, что у него, Николая, не заладилась жизнь. И эта музыка, и этот обшарпанный клуб, и отец-недоумок, и Санек, и Райка, и…
Кто-то толкнул его. И этот пацан, толкнувший его, тоже виноват. Как он вообще посмел толкнуть его, Николая! Надо с ним разобраться.
- Эй, пацан, сюда иди! – мрачно сказал Николай. - Ходить не научился? Щас я тебя научу - летать!
Мальчишка лет пятнадцати, еще школьник, с испугом взглянул на парня, опухшее от водки темное лицо которого не предвещало ничего хорошего. Не успев ничего сказать, он получил сильнейший удар кулаком в глаз и распластался по полу танцплощадки.
Поднялась невообразимая кутерьма. Девчонки завизжали, парни сцепились, в воздухе замелькали кулаки. На Николая насели сразу трое, повалили на пол. Кто-то пытался оттащить его к стене, мешая расквитаться с пацанвой.
Послышался звон разбитого стекла, острый треугольный кусок упал рядом с Николаем. Вне себя от злости Николай схватил его, ткнул с размаху в мягкий живот того, кто оттаскивал его к стене, и провернул дважды.
И разом наступила тишина. Николай поднял голову и увидел изумленные глаза Санька, который, держась за развороченный окровавленный живот, как в замедленной киносъемке, выплескивая ртом кровавую пену, шептал:
- Колян! Сдурел совсем, что ли, Колян?!
И тогда Николай бухнулся на пол отяжелевшим телом, обхватил голову руками, закачался, завыл дурным пьяным голосом по-волчьи: “У-у-у-у!”
Он сидел в опустевшем зале, качался и выл, пока не прибыл наряд милиции, затолкавший его в машину.