СНОВА ТАШКЕНТ.
Снова Ташкент - город моего детства, студенческой юности. Самый прекрасный город на свете. Город - сад, город - цветочная клумба. Улицы украшенные акациями, каштанами, пирамидальными тополями. Дворики, заросшие персиковыми и абрикосовыми деревьями. Рынки, на которых есть все! Где все можно пробовать и не щепоткой, а горстями. Пришел голодным - уйдешь сытым! Если ты не торгуешься и сразу соглашаешься на предложенную цену, продавец обижается. Город, где люди живут не домами , а дворами и все соседи знают друг о друге все и даже немножечко больше чем все. По вечерам на всех улицах запах роз и влажного асфальта.
Ташкентский экскаваторный завод расположен в очень красивом районе города на Новомосковской улице, недалеко от Греческого городка. В этом городке жили греки - политэмигранты, бежавшие из Греции в период “черных полковников”. На экскаваторном было два литейных цеха, из которых один – цех стального литья для производства тяжелых отливок, а второй – цех точного литья. Для меня все это было очень просто, и за пару недель я вошел в курс работы литейных цехов. Что касается самого отдела главного металлурга, то я был потрясен. Сорок человек делали то, что я делал один. Вместо введения усадочных линеек и упрощенного конструирования моделей и ящиков для стержней, все было заумно-заморочено. Когда ознакомился с отделами главного металлурга на других заводах, увидел то же самое. Я понимаю такое для крупносерийного или массового производства, но для мелких серий это была распущенность, увеличение себестоимости и прочее, прочее. В большом сталелитейном цехе стояли две пятитонные дуговые печи, на которых бригады сталеваров варили по одной плавке в смену, то есть за семь-восемь часов. По нормам плавку нужно делать за три часа.
Через месяц работы я собрал руководителей цеха и всех сталеваров на совещание. Сказал, что это не работа, а ограбление государства, и что нужно делать по две плавки в смену и закрыть всю потребность республики в стальном литье.
Шуму было много, в конце концов, один из сталеваров выступил и заявил, что если я такой умный, то сам должен показать, как сварить эти две плавки. Его поддержал начальник участка. Собрание закончилось и все разошлись. На следующий день я выписал себе спецодежду сталевара, шляпа и очки у меня были свои. Внимательно изучил работу пультовщиц и выбрал себе наиболее расторопных. То же проделал с подручными сталеваров. Подобрал хорошую шихту и в один из дней вышел с бригадой в ночь. Двух сталеваров отпустил. В общем, за восемь часов сварил две плавки на одной печи, залил все готовые формы и загрузил печь на третью плавку. Пошел, помылся в душе, никому ничего не сказал и ушел домой. Директор знал, что я готовлю эту операцию, но результат превзошел все ожидания. В этот день завод нормально не работал, везде, во всех отделах и цехах обсуждали эту операцию, и я стал “народным героем” экскаваторного завода. После ночной операции сталевары стали со мной “на вы” и все, что я рекомендовал, исполнялось без всяких обсуждений. Вот что значит личный пример.
Я уже ранее говорил, что второй сталелитейный был цехом точного литья, в котором мы использовали технологию литья по выплавляемым моделям и литье в корковые формы. На этом поприще, вместе с институтом химии Академии наук Узбекистана, внедрили корковое литье на основе фурфурольных смол. Была одна особенность – требовалось по технологии большое количество спирта, в месяц одна - две тонны. Применяли мы этиловый спирт, так как боялись, что кто-то может выпить и погибнуть. Я стал “королем” на заводе и у своих друзей. Изготовление корок с помощью фурфурольных смол мы запатентовали и дали большую информацию в специализированную литературу. Мне неизвестна дальнейшая судьба этого изобретения. Но спирт являлся большим аргументом в деловых вопросах. Например, коммерческий директор завода Алексей Доманский не выезжал в командировку без канистры спирта.
В металлургическом производстве на узбекских заводах было двенадцать главных металлургов, из нас шесть человек были из одного выпуска. Так сложилось, что по жизни шли рядом.
Ташкентский эскаваторный связан для меня с двумя удачно совершенными “революциями”. Которые позволили зримо оценить роль и значение организаторского импульса. Особенно если добавить сюда фантазии, найти какое-то нестандартное решение. Первую “революцию” я про себя называю женской.
Дело в том, что рабочие и служащие экскаваторного завода жили в городке, который образовался вокруг завода. Было два десятка многоэтажных домов, и масса частных построек. Все жили как бы на заводе. Так как все жили рядом, то и на работу приходили в домашней одежде, плохо причесанные, без макияжа и зачастую в домашних тапочках. О себе скажу, что всегда старался быть чисто выбритым и хорошо одетым, сказывалась школа Чиркова.
Так как в отделе главного металлурга было около сорока женщин и всего двое мужчин, то я собрал женское совещание, попросив мужчин удалиться. Нужно еще отметить, что возраст работниц отдела был от двадцати лет до сорока, и практически более половины замужних. Я попросил их посмотреть друг на друга, и спросил, где они находятся и почему так некрасиво выглядят, где их женская прелесть. Почему у нас большой брак при отливке деталей? Это и от того, что они никого не вдохновляют. Двадцать минут я, не повторяясь, читал им мораль. Конечно, это было жестоко может и не этично, но эффект превзошел все ожидания.
На другой день утром мне звонит начальник сталелитейного цеха Миша Новиков и говорит, что его жена Шура (очень миленькая женщина) задержится на час, так как гладит второе платье, потому что одно она нечаянно прожгла. Что тут было, не отдел главного металлурга, а конкурс красоты. Многие из заводских отделов приходили просто посмотреть. Через пару недель весь женский состав экскаваторного завода мог претендовать на звание самого красивого коллектива города.
Другая одна история связана с проведением партийной “революции”.
В 1963 году после всех моих выступлений меня, по настоянию райкома партии Куйбышевского района, избирают секретарем парткома экскаваторного завода. Несмотря на все мои протесты. Проведение партийных собраний, заседаний парткома, участие в районных и городских конференциях меня больше раздражало, чем мобилизовывало на “подвиги”. Я решил, что нужно что-то сделать, чтобы всколыхнуть этот общий застой под лозунг “одобрям –с”.
Экскаваторы, которые делал Ташкентский завод, были достаточно уникальны, они имели самое низкое удельное давление на грунт из всех моделей мирового производства . Это достигалось за счет “лыж”, которые наваривались на траки. Наш экскаватор был так называемый – болотный. Кстати, большую партию этих машин мы поставили на Кубу, так как там много заболоченных мест.
Трудоемкость изготовления одного экскаватора составляла около семи тысяч часов, и, с моей точки зрения, раза в два превышала допустимую. Тогда-то и родилась программа которую я назвал “Инженерный час”. Идея была в том, чтобы каждый, кто мог и соображал, давал предложения и при возможности внедрял элементы снижения трудоемкости экскаватора. Была изготовлена стена со всеми фамилиями всех инженеров завода, а также свободный стенд для записей вклада в уменьшение трудоемкости со стороны рабочих, служащих. За каждые тридцать минут экономии трудозатрат напротив фамилии автора рисовалась одна звездочка, если экономия – час, то две звездочки.
“Инженерный час” с моей легкой руки стал самым популярным партийным знаменем. Вначале секретарь Куйбышевского райкома партии Анна Ивановна Бродова увидела у нас на заводе огромные доски с фамилиями инженерно-технических работников. Подробно расспросила меня, что и как. Я впервые увидел восторг в глазах нашего секретаря райкома. Анна Ивановна была очень суровым человеком, и бескорыстным коммунистом и, вместе с тем симпатичной женщиной. В то время еще такие встречались. Ее знала вся коммунистическая верхушка республики. Одно время она возглавляла идеологический отдел ЦК КПСС Узбекистана. Ко мне Анна Ивановна относилась с большой теплотой, она в пример ставила мою работу главным металлургом, и особенно ей нравилось, как я воспитал своих сталеваров.
Буквально на следующий день Бродова собрала внеочередное бюро райкома и заставила меня сделать большое сообщение.
Вообще, это бюро мне запомнилось и тем, что я вынужден был приехать с дочкой, взяв ее из детского сада. Жили мы тогда в другом конце города, в районе Чиланзар, это пятнадцать, а то и больше километров от завода, и я каждый день возил дочь в садик. Жена в это время уже преподавала в политехническом институте, времени свободного у нее не было вообще, к тому же эти расстояния быстро без машины невозможно преодолеть.
А мы уже купили Волгу М-21, и я ездил на ней на работу. Когда я вечером задерживался по партийным делам, то дочь Иришка ночевала в садике, в круглосуточной группе. Но в этот день он был закрыт. Поэтому Иришка активно “участвовала” в заседании бюро райкома, и было решено, что на другой день на заводе в парткоме я проведу семинар с партийным активом района.
После этого заседания в десять вечера я поехал домой, а Иришка сладко спала на заднем сиденье. Усталость охватила меня, но мозг машинально прокручивал варианты возможных вопросов и ответов, решений и постановлений. Вдруг я увидел, что милиционер-гаишник показывает мне полосатым жезлом, приказывает остановиться и подходит к машине. “Вы ко мне по какому вопросу?” - спросил я его; перестроиться с партийного лада на общежитейский в тот момент был не в силах.
Он был так ошарашен, что сказал: “Езжайте, езжайте”.
В этот период моя жизнь превратилась в бедлам. После партийного актива районного масштаба меня немедленно пригласили к первому секретарю горкома партии Каюму Муртазаеву. Муртазаев был сильной личностью - очень волевым, жестким и целеустремленным. Умел до конца доводить поставленную перед собой задачу. В республике его уважали и побаивались.
Ташкент в это время уже был городом миллионником, война и умное руководство республики серьезно развили промышленность. Можно привести в пример десяток заводов, которые имели союзное значение. Это огромный авиационный завод имени Чкалова, где работало пятьдесят тысяч человек. Средазирводсовхозстрой - это более двухсот тысяч человек, организация создавшая всю ирригационную систему не только Узбекистана, а всех республик Средней Азии. Работу ее можно понять, если знаешь, что вода в Средней Азии – это жизнь. Если есть вода, то воткни палку, и вырастет дерево. Когда-то Голодная степь, где ничего не росло и были только песчаные бури, стала оазисом, появились тысячи гектаров хлопчатника, десятки колхозов и совхозов, сады, и все, что дает вода, в том числе и рыба.
Огромный завод “Ташсельмаш” делал круглосуточно хлопкоуборочные комбайны. “Таштекстильмаш” обеспечивал всю промышленность Советского Союза текстильным оборудованием. В Ташкенте того времени можно назвать и другие мощные предприятия: это Текстилькомбинат, Узбексельмаш, Ламповый завод. Поэтому секретарь горкома партии Каюм Муртазаев и поручил мне подготовить обстоятельный доклад, а также вместе с одним из секретарей горкома написать проект решения. Все узбекские и русские газеты начали мощную кампанию по внедрению “Инженерного часа” на других предприятиях Ташкента. Не успел я отстреляться в городе, как за меня взялся обком КПСС. Задачи ставились те же самые, но в силу своего дурацкого характера, я не умел повторять одно и то же и все время мучился проблемой, – что же еще сказать.
Буквально через неделю-другую меня вызвал к себе Шараф Рашидович Рашидов. Это был еще один поворот в судьбе. Я лично столкнулся со вторым великим деятелем в своей жизни. Не знаю, диктует ли конъюнктура сегодня, но я думаю, что эпопея с обливанием грязью этого человека с участием следователей Гдляна и Иванова стала трагедией узбекского народа и республики Узбекистан.
Позже, уже работая на “АВТОВАЗе”, я глубже узнал Шарафа Рашидовича и был восхищен этим государственным человеком.
Шараф Рашидович дал указание выпустить альбом и брошюру по “Инженерному часу”. Мне он сказал, что в Узбекистане я парторг номер один. Все было очень лестно, но я уже стал бояться этой популярности, тем более, что колесо набирало скорость.
Вышла статья в газете “Известия”. Появился поток статей в газетах среднеазиатских республик. Но главное и самое важное, “Инженерный час” должен жить и давать эффект. Через два месяца после задействования его трудоемкость производства экскаватора была сокращена на шестьсот часов. Это десять процентов. Это одна тысяча двести предложений. Предложения были самые неожиданные, эффект зачастую превосходил все ожидания. Например, коммерческий директор дал предложение отказаться от изготовления из круга крепежных болтов, а заказать их на специализированном заводе где-то на Урале - эффект составил часы. Мы с директором договорились, что любые премии будут реализовываться с учетом движения “Инженерный час”. Всего же трудоемкость была снижена до моего ухода более, чем на две тысячи часов.
В этот период партийного действа меня пригласили к себе второй секретарь обкома Петр Васильевич Каймаков и первый секретарь горкома Каюм Муртазаев. Каймаков сказал, что они будут рекомендовать меня на должность первого секретаря Куйбышевского райкома Ташкента. Я сразу же отказался, ссылаясь на недостатки своего характера и инженерную направленность в действиях. Каймаков спрашивает:
– Ты что, боишься?
- Кроме жены никого не боюсь!
– А что, жену боишься?
– А вы?
Он подумал, и говорит:
– Я тоже боюсь.
Засмеялись. Я действительно не интересовался партийной карьерой.
В этот период у нас организовалась хорошая и дружная компания. Выходные дни мы проводили вместе, выезжали за город, варили плов, шурпу и габер-суп - любимое блюдо наших детей. Его варил я, и технология была предельно проста. В конце дня, когда дети уже снова хотели есть, я наливал в казан растительное масло и жарил все что оставалось от обеда: остатки хлеба, колбасы, помидор, но главное – лук. Потом наливал воду, кипятил все, что пожарил, и суп был готов. В связи с тем, что все были голодные, шло на ура.
Места под Ташкентом очень красивые. Раньше все горы в округе были голые, но один из наместников русского царя решил посадить по всей округе фруктовые деревья и орешники. Много лет работали солдаты российской армии. Тысячи и тысячи гектаров горной местности были засажены яблонями, инжиром, персиком, миндалем и т.д. Горные реки давали много влаги и фруктово-ореховые леса разрослись неимоверно. Жили мы весело. Звонит мне в партком мой друг, Лев Лещинер – начальник производства завода Узбексельмаш и спрашивает моего секретаря: “Карл Маркс у себя?” Она понимает, что он имеет ввиду меня и отвечает очень вежливо: “Рафаэль Давидович уже уехал”.
Он, с группой друзей, после работы, на машинах, мог в час ночи подъехать к моему дому и кричать: “Соня!!!… У тебя есть чего пожрать?!” Конечно, эти хулиганы будили соседей, но странно – никто не жаловался, а смеялись и только жалели нас.
В это время удалось продвинуть еще одну хорошую идею.
На берегу озера Иссык-Куль, в Киргизии, мы для завода застолбили участок и начали организовывать турбазу. Ставили палатки. По нашей конструкции пол и стены до полутора метров были деревянные, а крыша брезентовая. Озеро Иссык-Куль расположено в своеобразном блюдце из гор. Горы высокие, заросшие дикими фруктовыми деревьями и кустарниками. Представьте себе целые леса дикого барбариса, миндаля, джюды. Вершины гор окутаны облаками, а озеро прозрачное, до самого дна. Если пролететь над озером на вертолете, то на дне его видны следы древнего затопленного города. Археологи говорили, что еще до нашей эры здесь жил забытый уже народ усуней. Они были высокими, сильными, голубоглазыми и светловолосыми, но немногочисленными. Мы не раз выезжали на Иссык-Куль семьей. Все было дикое, освоение только-только начиналось.
Ездили даже не одни, а везли еще семью моего товарища, Александра Вербицкого, которая состояла из жены и двух его детей. Этот Саша Вербицкий через несколько лет преподал мне урок предательства. Причем, самого махрового. История такова. Он служил помощником министра внутренних дел Узбекистана. Отец его работал в психиатрической больнице и ведал производством. Оказывается, больные делали какую-то продукцию, и отец Саши и его соратники продавали эту продукцию, а деньги присваивали. Так продолжалось несколько лет, его отец ушел на пенсию. Внезапно это дело каким-то образом стало известно. Было следствие, суд. Старшего Вербицкого посадили. Соответственно, Сашу уволили из МВД, и он остался без работы. Будучи парторгом завода, я устроил его на завод вначале старшим мастером гальванического цеха, учил, как нужно управлять производством. Через год он стал начальником механического цеха. И опять я проводил у него оперативки и натаскивал в производственной деятельности. В то время сам факт, что я взял на работу, будучи секретарем парткома, человека, с не совсем положительным “родственным балансом”, был уже для меня лично рискованным. Но чего ни сделаешь ради дружбы. Шло время. У Вербицкого была сестра, которая жила в Москве, а ее муж работал в тресте Нефтегазстрой. Они устроили перевод Саши на работу в Люберцы директором маленького деревообрабатывающего завода. Саша был шустрый малый, он сделал управляющему трестом и его заму хорошие дачи и скоро его перевели в Москву, он получил хорошую квартиру и через некоторое время уже стал замом управляющего трестом, сам уже распределял квартиры и прочие блага.
Прямо пропорционально его служебному росту, наши связи охладевали, но еще существовали. Случилось так, что моя жена сильно заболела, ей сделали очень серьезную операцию, и врачи порекомендовали сменить климат. Мы долго думали, куда нам податься, и решили, что Сашка – друг, он поможет. Я с ним созвонился, мы с женой приехали в Москву и остановились в гостинице. Долго вызванивали Сашу и, наконец, он назначил нам свидание в каком-то скверике, на скамейке. Домой он нас не пригласил, сразу дал понять, что мы – второй сорт, и он с нами встречается постольку, поскольку нельзя отказать. Он нам заявил дословно, что я не смогу работать на заводике в Люберцах, где он был директором, так как у меня нет достаточного опыта и знаний. Я это проглотил, но Соня не выдержала:
– Ах ты, гнида, Рафаэль сделал из тебя производственника, а ты оказался просто негодяем и вором. Больше мы тебя не хотим знать, и ты для нас умер.
Бог его покарал за подлость. Когда вырос его сын, то он, как мы потом узнали, отказался от отца, повторив слова моей жены.
В период моей партийной карьеры, по указанию партии и правительства (так раньше говорилось), начал создаваться Среднеазиатский Совнархоз. По рекомендации ЦК Узбекистана меня пригласили туда на должность главного металлурга. Я дал согласие, посчитав, что это серьезная работа, и что мои знания по литейному производству тут будут реализованы как нигде, с большой пользой. В жизни все оказалось иначе. Чиновника из меня не получилось.
Как это было? Одной из главных моих функций на этом поприще являлось создание баланса литья. Нужно было сбалансировать производство литья чугуна, стали, цветных металлов и расход всех этих металлов по всем Среднеазиатским республикам.
Изучил отчеты всех заводов и за три-четыре дня составил сводный баланс литья. Когда принес готовый документ руководству, то с изумлением услышал, что составление баланса литья требует трех-четырех месяцев кропотливой работы, и я не понимаю, что от меня требуется. Зная свою квалификацию и полную тупость руководящих чиновников, я мягко объяснил обстановку и понял, что здесь вряд ли придусь ко двору, а пока, так как практически не был занят, то решил ознакомиться с промышленностью Средней Азии.
Командировки были интересны не так по производству, как по национальным особенностям. Будучи в Ашхабаде, познакомился с заместителем начальника промышленного отдела ЦК компартии Туркмении Сапаром Ниязовым. Он оказался умным и незаурядным человеком, мы с ним много обсуждали положение в республике, и, конечно, это делалось в Фирюзе, за хорошо накрытым столом. Что такое Фирюза? Это местечко недалеко от Ашхабада с собственным прекрасным микроклиматом и соответствующей растительностью. Раньше там были ставки самых мощных туркменских ханов. Сегодня там дома и дачи руководства Туркмении. Впоследствии я встречался с Сапар-Мурат Ниязовым много раз, когда он был секретарем Ашхабадского горкома партии, а затем первым секретарем ЦК Туркменистана. Выпили мы с ним, вероятно, ведро водки и подружились. Уже, будучи президентом Туркмении (туркменбаши – отец всех туркмен), он приглашал меня к себе на работу. Вот такие пируэты делает жизнь. Вместе с Ниязовым мы были на подземном озере, дело было зимой, а там, на многометровой глубине, было тепло, и мы все купались. Озеро это очень целебное, и непонятно, почему до сих пор там не создан большой курортологический комплекс. Мне кажется, приведя в порядок это озеро, ступени, канатную дорогу и другие элементы сервиса, можно деньги грести лопатой.
Что говорить, у нас полстраны можно использовать для туристического бизнеса, но нет условий для его надежного развития. Прекрасные места на Волге, в Жигулевских горах, Байкал, Алтай, Красноярск, Карелия и прочее, прочее, прочее. К сожалению, мы все только ждем, когда манна небесная сама посыплется. У Леонида Филатова в его комедии “Возмутитель спокойствия” есть такие слова:
“ Народ устал от голода и жажды,
Но все-таки работать не идет!…
Он свято верит, что с небес однажды
Ему в ладони что-то упадет!..”
Есть сотни способов получать прибыль, но, как говорила моя мама, лень раньше нас родилась.
Итак, эпопея с Совнархозом для меня бесславно кончается. Я ничего не мог умного придумать и, тем более, сделать. Чиновничье кресло – не для меня. К моей радости, в один из дней мне сообщают, что меня вызывает Шараф Рашидович Рашидов. Это известие меня обрадовало, я подумал, что будут какие-то изменения в моей жизни. В действительности, было следующее. Рашидов сообщил, что, во-первых, Совнархозы в стране ликвидируются, во-вторых, в Ташкенте есть завод, который пять лет не выполняет план. Завод союзного подчинения, но, в принципе, ничего из себя не представляет: объединили маленький завод пищевой резины и четыре артели. Общая численность – около двух тысяч человек. Задача – привести этот завод в нормальное состояние, а главное – решить проблемы республики по формовым резинотехническим изделиям для нужд собственного машиностроения.
Надо отметить, что в тот период главной задачей первого руководителя было отмазаться от заказов и таким образом сформировать минимальный план. А потом получать премии за его перевыполнение. Когда я слушал то, что мне поручали, я даже не представлял, что это такое. Теперь расскажу, что увидел на так называемом Ташкентском заводе резинотехнических изделий. Название “завод” единственное, что действительно было от завода. Все остальное был полный “шалман”. Был участок пищевой резины, который, с большой натяжкой можно было назвать цехом. Сам, с позволения сказать, завод находился за городом, в поселке Иркин и представлял из себя бывший Дворец культуры (колхозный), где размещалось производство ковров по следующей технологии: нанесение на клеевую поверхность ткани рубленой нейлоновой нити в электростатическом поле. Ковры давали какой-то доход дирекции, но по уровню технологии и организации это было чистая артель.
Кроме того, здесь же находился так называемый цех формовых изделий, где стояло двадцать восемь паровых прессов “времен Петра Первого”. Условия были ужасные, пар бил из всех соединений и рабочие без конца травмировались. Рядом был цех по производству резины на вальцах. Это тоже был анахронизм. Тут же был цех по производству шлангов - в общем, полный кавардак.
Вместе с тем этот, с позволения сказать, завод подчинялся Москве, Министерству нефтехимической промышленности, Главку резинотехники. На заводе был и директор, и главный инженер и все службы. План они не выполняли пять лет, но зарплату получали, правда, без премий. Перерасход средств был ужасный, что, как я понял, никого не трогало. Ковры в то время были ходовым товаром, там делались личные деньги. Все остальное - был просто мираж. Было понятно, что потребуется вся моя фантазия, чтобы что-то здесь изменить.
Я говорил Ш. Р. Рашидову, что из резины знаю только резинку в трусах и стерку из школьных лет, но он сказал: “ Ты организатор и имеешь голову, сообрази.”
На заводе директором был Мирон Лейбкинд, а главный инженер Юрий Афанасьев. Оба эти деятеля попросили меня оставить их на месте. Директор расчитывал на должность заместителя главного инженера по технике безопасности, а главный инженер предлагал назначить его начальником одного из цехов. С Мироном я вместе учился, только он – на химфаке, а я – на мехфаке. Афанасьев - молодой парень двадцати семи лет и инженер-резинщик. И опять жизнь преподала мне урок: никогда не оставлять рядом с собой “бывших”. Сразу скажу, что через три месяца я выгнал Мирона, так как он написал на меня “телегу” в министерство, правительство и профсоюз, что я развалил завод. Мирон работал пять лет директором, а я всего три месяца. По натуре я довольно вспыльчивый и мог его покалечить, но, к счастью, сдержался и просто выгнал его в двадцать четыре часа.
Я подозревал, что на заводе кто-то делает личные деньги и на коврах, и на викельных кольцах, и на шариках. На тех самых цветных резиновых шариках которые наши дети так любят надувать и запускать в синее ташкентское небо. Доказать это оказалось чрезвычайно трудно потому, что “теневая” деятельность была поставлена очень грамотно. Все силовые структуры и контрольные органы были куплены. Почему так в этом уверен? Я обратился в ОБХСС неофициально с просьбой прислать агента “под прикрытием” для расследования. Агент прибыл незамедлительно и был оформлен грузчиком, на склад готовой продукции. Не прошло и недели как на заводе все знали кто это такой! А известно об операции было только мне, начальнику ОБХСС, самому исполнитель и его непосредственный руководителю. Еще через пару дней ко мне домой пришел один из работников завода:
- Меня попросили предупредить вас.
- О чем?
- Не мешайте никому, не пытайтесь ничего изменить на заводе и будете жить хорошо. Вы только скажите, сколько хотите за это и, регулярно, будете получать.
- А если я не соглашусь?
- У вас все равно ничего не выйдет. Мы найдем способ убрать вас с завода.
- Это я найду способ убрать вас!
Однажды меня пригласил заместитель начальника облсовпрофа, (мы вместе учились), он по поводу проведения какого-то мероприятия. Я приехал, а все сотрудники были на совещании. Пришлось посидеть в общем кабинете и подождать. Скучая, я огляделся и увидел на одном из столов тетрадь со знакомым почерком. Это оказалась одна из “телег”, написанных Мироном. Я взял эту тетрадь и уехал на завод. Как ни странно, никто не заметил пропажу, или не захотел заметить.
Аналогично себя повел и бывший главный инженер, пришлось и его выгнать. Остальное руководство завода приняло мои правила игры, и больше конфликтов не было.
Главным инженером мне порекомендовали взять главного технолога с завода искусственной кожи – Эмилию Ароновну Аврутину. Это оказался отличный выбор. У худенькой, буквально прозрачной женщины был железный характер, неутомимость и желание вытянуть завод.
Сообразуясь с моим характером, на этом заводе я тоже провел много революционных мероприятий, которые произвели эффект разорвавшейся бомбы. Опишу чуть подробнее эти всплески “трудового и умственного героизма”.
Чтобы поднять завод резинотехнических изделий необходимо было развязать несколько технологических и организационных “узлов”. Самые главные из них: электроэнергия, вода и очистные сооружения. Все это требовало огромного количества, всякого рода, согласований, виз, проектных решений и прочее, прочее, прочее... Основным звеном для решения этих вопросов стала бригада слесарей-монтажников под руководством Геннадия Лукиенко, которые пришли с экскаватороного завода. Начали с воды. Смонтировали из металлических конструкций водонапорную башню, еще через месяц пробурили две скважины и вопрос с водой был снят полностью. Параллельно построили помещение подстанции и, взяв разрешение в Ташэнерго, купили трансформатор на Чирчикском трансформаторном заводе, установили его и запустили. Очистные сооружениясамыми трудными орешками. На заводе их не было вовсе и ядовитые стоки сливались прямо в ближайшую речушку, отравляя все вокруг. Санэпидемстанция постоянно выписывала штрафы, которые никого не волновали. Эту проблему решили локально, создав собственную очистку.
Но случались и приятные открытия.
На складе я увидел сорок электрических прессов для производства так называемых формовых изделий. До этого, как уже говорилось, все производили на паровых прессах по совершенно пещерной технологии. Спрашиваю специалистов-резинщиков: ”Почему не работают электропрессы?” “Оборудование негодное, и устанавливать его нет смысла”. Однако добиться внятного объяснения, почему они сделали такой вывод, так и не удалось.
На территории завода заканчивалось строительство склада материалов размером около тысячи квадратных метров. Я попросил своих технологов сделать привязку прессов в этом кирпичом складе. Параллельно позвонил директору Тамбовского завода прессов и автоматов, пообещал ему премию и попросил прислать двух специалистов-наладчиков. Надо сказать, что наладчики приехали быстро, я им пообещал, что если они с нашей бригадой монтажников за два месяца смонтируют и наладят работу этих сорока прессов, то получат по тысяче рублей. (На заводе у себя они получали сто двадцать рублей в месяц.) Нашел я прекрасную бригаду электриков, тоже с экскаваторного завода.
Работали круглые сутки, но через два месяца сорок прессов было налажено , и мы утроили выпуск продукции.
Чтобы сделать склад материалов, который заняли прессами, я, с помощью той же бригады поставил металлические склады с сетчатыми стенами и шиферной кровлей. Ташкент город солнца и тепла - тепло бесплатное прямо за окном. Но это было еще не все. На нормальных заводах РТИ резину давно производят на смесителях. Здесь же ееделали на вальцах, это каторжный, страшно вредный, и, кроме того, малопроизводительный труд. За час тяжелого труда выдавали всего двадцать килограммов резины. Работа шла в три смены, то и дело ломались вальцы, положение было критическое.
На складе оборудования увидел брошенный смеситель производительностью сто пятьдесят килограммов в час. Это было равнозначно работе семи комплектов вальцев. Понимая, что смеситель даст большие физические нагрузки на фундамент, смонтировать смеситель прямо во дворе завода. Фундамент под него спроектировал лично сам, увеличив практически вдвое стойкость основания к предполагаемым нагрузкам.
Наша бригада слесарей-монтажников привела узлы смесителя в идеальный порядок. Я попросил своего товарища по институту, работающего начальником строительного управления, изготовить фундамент. Каркас фундамента из периодического металла мы сделали сами. Через два с небольшим месяца смеситель выдал первую резину. В качестве временного укрытия для него, мы использовали обыкновенную брезентовую палатку. И сразу стали делать ему кирпичный дом.
Сырой резины стало навалом, и часть ее начали продавать на сторону. План стал выполняться и перевыполняться по всем показателям, и впервые коллектив начал получать премии, причем довольно большие, до ста процентов от оклада.
Вначале мы стали лауреатами районной доски почета, затем городской, а затем и республиканской. Все это было совсем не просто, это бессонные ночи, работа по шестнадцать часов без выходных, и все тяготы непосильных нагрузок. Отдаю должное моим соратникам и рабочим, все трудились совершенно самоотверженно. В городе заговорили уважительно о нашем заводе. Меня начали выдвигать на высокие выборные должности. Но это было гораздо менее привлекательно чем заводские дела.
На жилье денег не давали, но за счет прибылей я привязал и заложил фундаменты трех восемнадцатиквартирных домов. Впоследствии, после землетрясения нам это здорово помогло.
Меня пригласили в Москву, в Министерство и в главк (Главрезинпром). Начали давать какие-то деньги на всякие нужды. Главное, я решил проблему строительства настоящего завода, и были выделены средства на проектирование. В качестве поощрения я получил служебный автомобиль ГАЗ-469. Это все легко излагается, но совсем не просто далось.
В этот период начался в стране бум домашнего консервирования. Наша продукция, викельные кольца, потребовалась десяткам машиностроительных и металлургических заводов, где делались крышки для консервирования. Совершенно неожиданно я стал крупнейшим владельцем огромного количества крышек. Кольца делали мы, а заводы часто расплачивались за кольца товаром. Это подспорье здорово помогло в решении разного рода проблем. Например, мы отвезли двадцать тысяч крышек на пункт междугородней связи, и после этого меня мгновенно соединяли с любым городом СССР. Крышками пользовались все организации, от которых зависело наше благополучие, начиная от ЦК Узбекистана.
А мои “старые друзья” продолжали писать доносы, и к нам приходило бесконечное число всякого рода комиссий. Наконец я не выдержал, взял шесть или семь справок по проверке за один месяц и пошел на прием к Шарафу Рашидову. Он посмотрел две из этих справок, потом вызвал Рахматова, заведующего отделом промышленности, и при мне сказал, что отныне на РТИ комиссия может прийти только с его, Рашидова, личного разрешения.
В 1966 году мне вручили орден “Знак Почета”. Можно себе представить, что это всего за год работы, что это еврею, и сразу орден, а не медаль. Ордена и медали получили еще несколько ветеранов завода, проработавших более десяти лет.
Все вроде бы налаживалось. Меня избрали депутатом, членом всяких партийных органов. Сонечка работала в институте, который я когда-то окончил. Занятия кончались очень поздно, и я ездил на нашей машине ее встречать. Родители мои тоже переехали в Ташкент и купили себе небольшой домик. Мы перебрались в центр города на Новомосковскую улицу, в дом, который построил авиационный завод. Лева уже учился в девятом классе, Ирина в пятом, ребята занимались спортом. Соседи по дому были летчики-испытатели.
Дом был большой, 14-ти подъездный. Квартиру нам дали на пятом этаже, лифта не было. Но все были молодые, и пятый этаж казался игрушкой для нас. Большую лоджию я оборудовал под спортзал. Друзья стали жить ближе к нам. Но, видно, правильно говорится, что жизнь, как зебра – то черная полоса, то белая.
Вдруг жена заболевает, ей предстоит серьезная полостная операция. Месяцами тянутся анализы, всяческие консилиумы и вот двадцать первого апреля 1966 года ее оперируют. За день до операции заходят врачи к ней в палату, а она делает себе маникюр. Главврач потом мне сказал:
– Это первый случай в моей практике, когда больная ведет себя так мужественно перед такой опасной операцией.
– Я же женщина, если и помру, то с маникюром.
К счастью, все закончилось благополучно, но через четыре дня мы вынуждены были забрать Соню домой, так как в больнице начинался ремонт. Двадцать пятого апреля 1966 года мы привезли жену домой, подняли, сидя на стуле, на пятый этаж и были страшно рады, и мы, конечно, не представляли, что с завтрашнего раннего утра начнется совершенно новый этап в нашей жизни и в жизни всех жителей Ташкента и его ближайших окрестностей.
Итак, в пять-тридцать утра, 26 апреля1966 года началось ташкентское землетрясение. Первый толчок более девяти единиц по шкале Рихтера. Это вообще, как говорится, смертельный удар. Но, учитывая, что эпицентр был под Ташкентом, а толчки вертикальные, то все лопнуло, поломалось, но не развалилось. Если бы толчок был горизонтальный, то Ташкент бы развалило процентов на семьдесят. Мне пришлось быть в Ашхабаде после землетрясения 1946 года. В городе осталось стоять два здания – банк и вокзал. Они были построены при царе и технология кладки, а, главное, растворы, были высококачественные. В Ашхабаде в живых осталось двадцать процентов населения. Остальные погибли. Сейчас город построен под десять баллов, но, учитывая воровство и халтуру в исполнении работ, уверенности в качестве построек лично у меня никакой нет.
Итак, удар под десять баллов, но дом наш устоял. Хотя у нас посуда почти вся разбилась и попадала, то же самое люстры, шкафы. За дверью в спальню стояло три двадцатилитровых бутыли с пьяными персиками. (Несколько отвлекусь для объяснения, что такое пьяные персики. Технология простая: Берется емкость, в частности у меня были двадцатилитровые бутыли. В эти бутыли закладываются нарезанные половинки или четвертушки помытых очищенных персиков. Наполняют ими бутыль полностью и заливают чистым спиртом. Через месяц “блюдо” готово. Эффект потрясающий.)
Одна бутыль упала и все разлилось. Шкаф с книгами около Сонечкиной и моей кровати раскрылся, и все книги вывалились наружу и так далее. Над городом полыхало зарево негорящих пожаров - есть такое явление при землетрясении. Был слышен какой-то гул, вызывающий ужас. Многие были уверены, что началась атомная война. Дом продолжал качаться. Ирине было одиннадцать лет, и она, вроде бы не очень собранная и взрослая, она как по команде оделась за пять секунд и с пятого этажа, по лестнице, выскочила на улицу.
Лев быстро оделся и спросил:
– Что будем делать?
Я сразу после удара встал на четвереньки над Сонечкой надеясь прикрыть ее рану. Толчки продолжались. Через несколько минут мы одели Соню, посадили ее на стул и вместе с Левой снесли вниз. У нас перед домом в ряд было установлено три десятка металлических гаражей, один из которых был наш, где стояла “Волга”. Я открыл гараж, разложил сиденья – сделал спальные места. Хорошо, что в “Волге” не отдельные сиденья, а хороший диван. Хоть и было рисковано, сбегали вместе с сыном на пятый этаж и взяли постельные принадлежности и кое-какую еду. Лев вел себя по-мужски, и очень собранно.
Землю продолжало трясти. На первом этаже нашего дома был продовольственный магазин. Витрины разбились, по улице катались бутылки коньяка и банки консервов. Но никто ничего не брал. Даже в голову не приходило. Толчки следовали за толчками, и обстановка была очень напряженной. Все жильцы дома находились во дворе. Начали ставить палатки - те, у кого они были. В ход пошли старые парашюты. Началась уличная жизнь. Буквально через тридцать-сорок минут подъехал мой водитель, и мы поехали на завод.
Мой водитель Ильхом был узбек, отличный парень,к тридцати годам имел пятерых детей, и все мальчишки. После первых толчков его семья, спавшая во дворе, вынесла все из дома, и вопросов не было. У узбеков того времени главное было – ковры, одеяла, подушки; как правило, спали на полу.
Проезжая город видели, что в такой трагический момент люди шли на свои заводы и фабрики. На заводе, я сразу организовал три аварийных бригады. В каждой – два слесаря, плотник и электрик. В резинотехническом производстве используется много брезента. Мы выделили три грузовика – это все, что у нас было, – загрузили брезент, доски, руддолготы (тонкие стволы деревьев), гвозди, веревки, осветительный провод, и все это отправили в район, где жили наши рабочие, где и был эпицентр землетрясения. Назывался он Кашгарка. Здесь сейчас стоит стелла и памятник жертвам землетрясения.
Из всех предприятий Ташкента мы, наш завод, первыми пришли на помощь людям. Проделали огромную работу, поставили более ста палаток. Кому-то помогли деньгами, одеждой. В районе, где жили наши рабочие, разрушены были почти все дома, наша помощь была оказана вовремя и, главное, была совершенно необходима. Конечно, страна быстро прореагировала на ташкентское землетрясение, помощь оказывали все регионы и республики Советского Союза. Надо отдать должное самоотверженности советских людей, которые в очень сложных условиях восстанавливали Ташкент. В связи с крайне тяжелой обстановкой я попросил министра нефтехимической промышленности оказать необходимую помощь. А также попросил разрешения использовать имеющийся у нас брезент. Разрешение я такое получил, и потом это здорово пригодилось. Кроме того, попросил министра помочь в создании проекта нового завода по всем необходимым нормам.
Министр прислал заместителя начальника Главрезинпрома, чтобы он ознакомился с ситуацией и подготовил предложения. Московский гость приехал, мы его встретили, напоили, накормили и определили в гостиницу ЦК Узбекистана. Ночью опять были серьезные толчки. Наш гость не спал, а был на улице около гостиницы. Утром он предложил мне: “ Давайте, вечером я улечу и помогу вам из Москвы по всем вопросам.”
Вопросы я, конечно, подготовил. Свозил его на площадку, познакомил с местными проектировщиками, а вечером, очередным самолетом отправили в Москву. Боялся он очень сильно. И не только он. В городе проходила декада белорусского искусства. Приехало много танцоров, певцов, музыкантов. Ночью был сильный толчок и весь национальный ансамбль белорусской песни и пляски оказался на улице в полураздетом состоянии. На следующий день улетели домой.
Началась эпопея восстановления Ташкента. Меня включили в городской штаб, и мне пришлось очень много работать. Семья жила в гараже, спали в машине. Лев спал на раскладушке за машиной. Гараж железный, и можно понять, что при азиатской жаре там было невыносимо душно. Обед я готовил в квартире, а потом приносил его в гараж. Жена потихоньку начинала ходить. Как говорится, “жизнь налаживалась”. В это время из Израиля приехал брат мужа маминой сестры. Он приехал с женой, у него в Ташкенте были родственники. Познакомился с нами и был очень удивлен, что я, советский еврей, работаю директором завода. Потом рассказывал о военных действиях на земле Израиля, и какое участие в этом принимает Советский Союз. Все оружие и все инструкторы по военным вопросам у арабов были советские. Маленькая страна Израиль воевала с арабским миром, сто шестьдесят миллионов арабов плюс поддержка Советского Союза.
Землетрясение резко изменило жизнь в Ташкенте. Люди жили в палатках, но мародерства не было. В город ввели войска, ходили вооруженные патрули, и говорят была команда: мародеров расстреливать на месте. За весь период восстановления города припоминаю всего один случай мародерства, который был жестоко наказан. Но при всем трагизме ситуации, было очень много смешных моментов. Например, висит объявление: “ Меняю двухкомнатную квартиру на четырехместную палатку”. Или: “Продаю пианино, откапывайте сами”. И много-много шуток такого сорта.
Однажды: сижу я в квартире, пришел с работы и ужинаю. Семья уже поела в гараже. Квартира на пятом этаже. Опять начались толчки. Все выбегают из дома с чемоданами, детьми и вещами, а я выхожу с бутылкой коньяка и варенной курицей. Смех со всех сторон.
В связи с тем, что кругом были гаражи, а владельцы в основном были авиаторы, то было очень весело, и почти ежедневно собирались застолья. Комических случаев масса. Отец жены моего соседа спал на верстаке в железном гараже, а остальные – на раскладушках и в машинах. Ночью, в полной тишине, в железном гараже с верстака падает мужчина. Звук такой же как гул при землетрясении. Все выскакивают из гаражей и палаток. Или – мы спим, и вдруг Ирина ногой давит на сигнал, опять все выскакивают.
Но как-то раз случился очень сильный толчок, около восьми баллов, все были во дворе и видели, как одна часть дома поднимается не менее чем на полметра относительно другой, и так волной несколько раз. С крыши летят кирпичи, из-под ног вырывается земля. Она для нас непроизвольная точка отсчета и вдруг начинает двигаться- жуткое впечатление.
Но вернемся, как говорится, “к нашим баранам”. Завод работает, и неплохо, и мы – на Доске почета. Проходит время, меня вызывают по очередной “телеге” в комитет народного контроля республики. Требуют объяснения, куда я девал более тысячи метров брезента, почему его списал. Автор доноса - бывший главный инженер Афанасьев. В свое время, когда я обращался к министру то запросил разрешение на повышенный расход брезента. Он официально это санкционировал. Какие могли быть обвинения? И вот по таким кляузам у меня побывало более десяти комиссий, и каждая требовала справку. Я, конечно, дергался. Но, как говорится , “собака лает, а караван идет своей дорогой”.
Мы усиленно занимались строительством домов, и в этом преуспели. К осени их заселили. Я был счастлив: все-таки три дома по восемнадцать квартир – это довольно большой успех.
Но жена продолжала чувствовать себя неважно, и ей рекомендовали поменять климат. Что делать – я не знал. В этот период моя мама уехала в Горький, к жене погибшего брата. Оля Качура, так звали сноху, была кандидатом медицинских наук и работала главным врачом кожно-венерологического диспансера Поволжского региона. Мама, будучи в гостях, заболела, у нее произошел инфаркт. В то время основным лечением было – неподвижный постельный режим, и я вылетел в Горький.
Отец Оли был генералом, и при жизни он дружил с многими руководителями области. В этот период председателем Горьковского Совнархоза стал бывший директор завода “Красное Сормово” Рубинчик. Получилось так, что когда я приехал, в гостях у Оли находился этот самый Рубинчик. Он предложил мне работу в Горьком, серьезные должности, а потом, подумав, сказал:
– Езжай в Москву, в Министерство автомобильной промышленности. Там заместитель министра по кадрам наш, горьковский, фамилия его Горев.
Я поехал в Москву и зашел к Гореву с запиской от Рубинчика. Он попросил меня заполнить анкету, внимательно ее просмотрел и предложил:
– Пойдешь к Полякову, он назначен директором автомобильного завода в Тольятти.
Это было лето 1966 года. Поляков сразу же поразил меня. В жизни я встретил третьего великого человека.
Внешне Поляков мне показался очень колоритной фигурой. Высокий – рост более метра девяносто, несколько сутулый. Ярко голубые молодые глаза. В то время ему было чуть более пятидесяти лет. С первой минуты чувствовалась сильная воля человека знающего задачу.
Он прочитал мою анкету, задал несколько вопросов и сразу же предложил работу на будущем заводе в качестве заместителя директора металлургического производства. Сказал, что квартира будет в течение трех-четырех месяцев. Беседа с Поляковым мне понравилась. Он ничего не обещал, сказал, что в Тольятти – все на нулях, единственное – строится немного жилья.
Начальник службы кадров сидел рядом в кабинете, это был Пастухов Николай Федотович. Поляков его пригласил, дал необходимые указания. Пастухов сразу же подготовил письмо на имя Ш. Р. Рашидова с просьбой, на основании решения ЦК КПСС, отпустить меня работать на Волжский автозавод.
По приезде в Ташкент я согласовал все эти новости со своей семьей и пошел на прием к Ш.Р. Рашидову. Он переговорил со мной и сказал, что дает добро и что я буду представителем Узбекистана на Волге, на “АВТОВАЗе”. Конечно, название “АВТОВАЗ” пришло значительно позже, но я это употребляю, чтобы было понятнее.
Шараф Рашидович определил, что я должен сделать на заводе РТИ, чтобы уйти красиво и без хвостов. Нужно было достроить дома, закончить все проектные работы по строительству новых корпусов завода с их привязкой и массу других дел, которые требовали внимания и больших усилий. Объективности ради, могу честно сказать, что коллектив завода с сожалением встретил сообщение о моем предстоящим уходе. Многие знакомые уговаривали остаться. Московское руководство было тоже отрицательно настроено к идее моего отъезда из Ташкента. Более того, выяснилось что Министерство намечало построить завод для потребностей “ВАЗа”, и мне предлагали этот вариант - возглавлять строительство в городе Балаково завода резинотехнических изделий. Впоследствии завод был построен, и я принимал какое-то участие в этом, но уже с позиции вазовца.
Время шло быстро, начался 1967 год, я активно решал свои финишные дела по Ташкенту. В июне 1967 года взял билет в поезд до Самары и отправился на новое место. На вокзале провожали меня человек пятнадцать-двадцать. В вагон заходили и выходили мои теперь уже бывшие соратники. Поезд тронулся, все начали раскладывать вещи, и на моей полке обнаружился незнакомый мне чемоданчик. Соседи сказали, что это оставили мои ребята. Я открыл его и увидел внутри двенадцать бутылок армянского коньяка. Это был еще один привет от ташкентских друзей. Итак, я ехал в новую жизнь. Новая обстановка, новые люди, новые задачи.
Прощай Ташкент! Сколько счастья и невзгод связано с тобой. Но все-таки, если закрыть глаза и расслабиться, я сразу чувствую запах твоих цветов, слышу многоязычный гомон твоих улиц и рынков, чувствую тепло твоего солнца. Все это навсегда останется со мной, ведь я твой сын!