Тяжелые крылатые машины, слегка покачиваясь на неровностях грунтового аэродрома Кагул, выстраиваются в очередь на взлет.
Белый свет прожекторов направлен на широкую взлетную полосу, в начале которой застыл огромный самолёт с белой цифрой 15 на киле.
Противоположный конец взлетно-посадочной полосы, недавно удлиненной бойцами БАО, теряется в темноте.
Прожекторы установлены в кузовах четырех полуторок. Чихающий звук бензомоторов, раскручивающих роторы динамо для электропитания прожекторов, сливается с могучим ревом тридцати авиадвигателей.
Иногда сквозь рев двигателей до слуха доносится свист воздуха рассекаемого пропеллерами пятнадцати видавших виды дальних бомбардировщиков ДБ-3.
Поздний вечер седьмого августа 1941 года. Младший авиамеханик сержант Ловыгин стоял у внешней насыпи капонира, придерживая на голове промасленную пилотку, и с восторгом смотрел на темные силуэты ревущей и поднимающей ветер готовящейся взлетать группы бомбардировщиков.
Такой ветер может быть только на аэродроме – сильный, горячий, секущий лицо песчинками и остро пахнущий прогоревшим авиационным бензином. В ревущей и свистящей темноте иногда появлялись и тут же скрывались острые зубчики синих огоньков пламени из выхлопных патрубков двигателей. Это пилоты слегка “прибавляли” и “прибирали” рукоятки газа.
Весь этот длинный день младший сержант вместе с другими механиками и авиатехником капитаном Синицей готовил “свой” бомбардировщик к ночному вылету на задание. Сейчас, позабыв про саднящие от работы с гаечным ключом и плоскогубцами пальцы, притерпевшись к щиплющей боли в разъеденной бензином и маслом коже ладоней, он пытался в полутьме разглядеть белую цифру 17 на хвостовом оперении “своего” ДБ-3.
Шутка ли дело – три звена улетали в ночь на боевое задание! Да еще куда – на Берлин!
Утром, после подъема и завтрака, личный состав полка построили в каре на полосе, и командир полка зачитал боевой приказ.
Собственно, последние две недели все авиаторы с аэродрома на острове Эзель чувствовали - что-то готовится. Это видно было по оживленным лицам летчиков и штурманов в столовой. Это чувствовалось по тому, что прислали шесть новых двигателей М-87А, и их тут же начали ставить на машины с полностью выработанным моторесурсом.
Благо всю последнюю неделю шли дожди, над заливом висели густые туманы, а ВПП так раскисла и так масляно-скользко блестела, что и думать о полетах было нельзя.
А, потому, младший сержант целыми днями откручивал, закручивал, контрил всевозможные болты, по указанию техника самолета.
Работы на планерах и моторах велись в капонирах под растянутыми на веревках брезентами, но высокая влажность и капель превращала комбинезон и обмундирование под ним во влажную тряпку. Причем эта тряпка была наполовину пропитана авиационным бензином.
Так уж положено, чтобы сливные горловины бензобаков и бобышки датчиков уровня располагались в нижних точках топливных баков. И подлезть к ним можно было только снизу, имея фигуру тощую и гибкую – как раз такую, что у младших авиатехников, недавних курсантов ШМАСов – школ младших авиационных специалистов ВВС.
Вот и лезет такой молодой авиатехник в узкую нишу под левой плоскостью, в которую убирается шасси после взлета ДБ-3, чтобы снять тамошний датчик уровня топлива. Вот он расконтривает болты, тянется рукой и начинает выкручивать датчик, а в это время на руки и за шиворот комбинезона ему льется бензин… А куда ты отсюда денешься, зажатый со всех сторон?
Зато после проверки датчика на стенде, начинается вторая часть акробатического номера – постановка упомянутого датчика на место.
Вставить датчик назад на своё место довольно просто – защемился в нишу, правой рукой взяв датчик за фланец и направив поплавок вверх, подаёшь его в отверстие.
Хорошо только одно – ничего на тебя уже не течёт, ведь всё вытекло при съёме датчика.
Вот уже ввёрнуты от руки болты и ключом с карданным шарниром. Болты необходимо дожать до необходимого момента затяжки, определяемого опытом работы механика.
Главное тут не перестараться и сделать так, чтобы отверстия в головках болтов расположились после затяжки правильно – так, чтобы контровочная проволока, пройдя через эти отверстия и туго скрученная на выходе из них, не давала болтам провернуться и вывернуться по причине неизбежной вибрации в полёте.
При контровке болтов всегда жалеешь, что у тебя нет третьей, неуставной, руки.
Ведь для того, чтобы законтрить пару болтов на фланце того же датчика, которые располагаются так, что их не видно вовсе, а всё приходится делать наощупь. Для этого надо: в первой руке держать гаечный торцовый ключ с карданным шарниром, во второй – переносную лампу, ибо в нише уборки шасси темно, как в клубе во время киносеанса, а в третьей руке – зеркало на длинной рукоятке, с тягой, для отклонения небольшого зеркальца на нужный угол, чтобы увидеть эту невидимую пару болтов, и суметь продеть контровочную проволоку в небольшие отверстия в их головках.
-А ведь одно из главных дел, которому меня учили весь год в школе младших авиационных специалистов – это правильно контрить всё, что надо контрить в самолёте, - вдруг подумал младший сержант Ловыгин, наблюдая за подготовкой звеньев к взлету.
И вот, когда всё сделано и предъявлено технику самолета для проверки, то можно распрямиться, потянуться и в очередной раз подумать о том, что кто-то в это время бежит по полю на врага с криками «Ура!», копает окоп в полный профиль, стреляет из пулемета, и ...
И немного позавидовать, потому что умом понимая важность своей работы, сердцу не прикажешь понять, почему ты хвосты самолетам крутишь в тылу, а в это время твои сверстники совершают подвиги на передовой…
Хотя какой тут у нас тыл? Сколько уже фамилий членов экипажей стерли мокрой тряпкой с доски полетов с начала войны…
Война… То, о чем рассказывал им старший политрук на обязательной политинформации, вызывало одно чувство – недоумение. Как же так получилось, что не мы, Красная Армия, окружили их Кенигсберг через месяц после начала войны, а совсем наоборот – немцы окружили наш Смоленск?
Спросить никто так и не решился у политрука: -Скажите, товарищ старший политрук! Нам ведь перед войной говорили, что воевать будем малой кровью, на чужой территории, шапками закидаем… Песни пели: Если завтра война, если завтра в поход…Так никто и не спросил…
А чего – мы? Вот офицеры тоже такие вопросы не задают…
Только в курилке на лавочке, у вкопанного в землю старого бочонка из-под смазочного масла, поговорили негромко с приятелем “оружейником” Крюковым, что немец силен, видать… Прет и прет уже третий месяц, и всё никак не сломаем фашисткой гадине хребет…
И вот вчера дождь кончился, выглянуло солнце, с залива потянуло свежим ветром, и ВПП начала подсыхать. К этому моменту все новые двигатели были установлены и техники погоняли их в разных режимах на холостых оборотах.
Сержант Ловыгин на своем ДБ-3, что стоял в третьем капонире под 17-м номером, работу закончил засветло, предъявил технику-капитану Синице сделанное, осмотрелся, пересчитал рабочие ключи-пассатижи, уложил их в рабочий деревянный чемоданчик с крышкой на двух накидных запорах-замках.
А потом, забыв про ужин, сержант помогал “вооруженцам” – катал тележки с бомбами от склада боеприпасов к капонирам, а от капониров те же тележки с пустой бомботарой (решетчатыми деревянными цилиндрами, окрашенными в темно-зеленый цвет) обратно к складам.
И он был не одинок. Многие из воздушных стрелков-радистов, штурманов и пилотов включились в эту работу до поры, пока их не разогнал, с матюками сам командир минно-торпедного авиаполка Балтийского Флота, полковник Преображенский.
Да оно и понятно. Мы – остаемся на твердой и надежной земле ждать. Они – улетают в ночь, за многие сотни километров, над враждебным морем и над вражеской сушей… На Берлин!
Наша основная работа на сегодня закончена, а их работа еще только начинается…
Пилотам предстоят долгие часы полёта на большой высоте, с кислородными масками на лице, при минусовой температуре на борту, постоянно вглядываясь в пространство за блистером кабины, следя за ведущими и соседями по походному строю пеленга, считывая показания приборов – температура двигателей, число оборотов, авиагоризонт, высота полета, расход и остаток топлива.
Штурманы будут прокладывать курс по счислению, проверяясь по звездам, выискивая наземные ориентиры на подлете к цели.
Стрелки-радисты будут осматривать заднюю полусферу, следить за соседними машинами и периодически докладывать командиру-пилоту об увиденном.
На Берлин! Вот каково было в двух словах содержание приказа, зачитанного утром.
Товарищ Сталин приказал бомбить Берлин! Необходимо было ответить фашистам на их попытку бомбить Москву, которую предприняли немецкие Люфтваффе 22 июля 1941 года.
Рейхсминистр Геринг хвастливо заявил по радио: “Ни одна бомба никогда не упадет на столицу Рейха!”
Так вот, господа фашисты, мы летим мстить за Брест, Минск, Таллин, Смоленск! Мы летим мстить за кровь наших пехотинцев, стойко обороняющих Родину, на которую напал враг! Мы летим мстить за сожженных на земле и в воздухе немецкими “лаптежниками”-пикировщиками и “худыми”-мессерами наших лётчиков! Мы летим мстить за слёзы наших матерей, жён и детей!
На Берлин! Младший сержант Ловыгин вместе со всеми кричал “ура”, после зачтения приказа. И пусть это было не по Уставу! Кто упрекнёт в нарушении Устава людей, поклявшихся любой ценой выполнить боевой приказ?
Маршрут полёта разработали ещё в июле месяце комполка Преображенский и его флаг-штурман Хохлов.
Столь позднее время вылета обуславливалось расстоянием до цели, скоростью ДБ-3, бомбовой нагрузкой, расходом авиабензина.
А преодолеть предстояло в обе стороны (Кто же считает только в одну?) 1765 километров, в том числе 1400 километров над морем.
Ошибиться было нельзя. Всего 15-20 лишних минут полета, и самолетам не хватит топлива для возвращения на свой аэродром.
Максимально учитывая возможности ДБ-3, в том числе маневренность с боевой загрузкой на подвеске, командир принял решение о принятии в кассетные бомбодержатели бомбоотсека и на внешнюю подвеску каждого самолета, по тысяче килограммов авиабомб. Из имеющихся в наличии типов бомб были выбраны ФАБ-100, по десять бомб на каждый бомбардировщик.
Кроме этого, машины командиров звеньев взяли несколько пачек листовок, наскоро отпечатанных в армейской походной типографии. На каждом таком листке желтоватого цвета газетной бумаги крупными русскими буквами были напечатаны только два слова:
МЫ ПРИШЛИ!
В 20 часов 28 минут, первый ДБ-3 (бортовой номер 15) комполка тяжело оторвался от грунтовой полосы и устремился вверх. За ним, по одному, в темное небо поднялись еще четырнадцать дальних бомбардировщиков.
Ясно видимые на тёмно-алом фоне заката чёрные силуэты ТБ-3 медленно поднимались в небо. Над темной, изрытой мелкой зыбью, поверхностью залива они выстроились правым пеленгом, и, продолжая набирать высоту, постепенно превращаясь в черные точки, исчезли в черном небе над узкой закатной полосой.
Младший сержант Ловыгин продолжал смотреть на запад, пока в темноте не растаяли последние краски заката. В ночном небе появились первые звезды. Какая-то звезда (а может, это была планета) блестела низко над горизонтом, посылая никем не понятые сигналы на землю, охваченную пожаром войны.
Воздушный стрелок, младший сержант Белов, скорчился в своем толстом меховом комбинезоне в верхней башне около турели ШКАСа. Внутри фюзеляжа царил дикий мороз. Белов знал со слов штурмана и командира что на такой высоте за бортом не меньше минус сорока градусов по Цельсию. О том, какая сейчас температура внутри тесного фюзеляжа ДБ-3 Белов старался не думать. Да и что думать, если периодически приходится очищать изнутри от намерзающего льда резину кислородной маски?
Все три звена шли над Балтийским морем на высоте 7 000 метров. Белову по боевому расписанию было положено осматривать верхнюю и нижнюю полусферу, но на такой высоте, да еще ночью можно бы вроде и расслабиться. Ведь редкий истребитель заберется на такую высоту для барражирования. А выйти на перехват такой ночью как сегодня....
Хотя о тактике ночного перехвата Белову объясняли преподаватели еще в ШМАСе. Но для этого надо было что бы их ДБ-3 обнаружили в небе. Теоретически в темное время суток их могли перехватить ночные истребители, обнаружив визуально в свете луны, или в свете мощных наземных прожекторов ПВО, или при перехвате парой истребителей - когда один истребитель подсвечивает цель своими фарами, а другой расстреливает бомбардировщик из бортовых пулеметов.
Но все эти действия были возможны в безоблачную погоду, а тут - к исходу первого часа полета наши ДБ-3 вошли в облачность.
-Да и что бы я мог в такую погоду увидеть через нижний призматический прицел? - с досадой подумал Белов. В него и в хорошую погоду некогда смотреть, да и угол зрения невелик...
Оборонительное вооружение ДБ-3 состояло из трех подвижных пулеметов ШКАС калибра 7,62 мм, самых скорострельных пулеметов в мире. Переднюю полусферу защищал пулемет штурмана, размещавшегося в носовой части фюзеляжа. Атаки истребителей противника со стороны верхней и нижней частей задней полусферы отражал стрелок-радист из задней кабины с помощью верхнего турельного и нижнего люкового пулемета на шкворневой установке. Уж кто-кто, а младший сержант Белов знал, что средняя турель не поражала зону за оперением. А самым уязвимым местом ТБ-3 являлась нижняя точка — малоподвижная, с очень узким сектором обстрела и плохим обзором.
Но это было еще не все. И верхнюю башенную турель, и нижнюю люковую установку приходилось обслуживать ему одному. Но быть во время скоростного воздушного боя одновременно в двух местах одному стрелку-радисту невозможно. Чтобы перейти от одной установки к другой, Белову надо было спуститься из верхней стрелковой башни вниз и встать на колени. Все это время Белов не видел, что творится вокруг.
Поэтому, несмотря на все Наставления, на практике нижний пулемет крепили намертво, а Белов постоянно находился в верхней турели и дергал за спусковой крючок самодельной проволочной тягой. Разумеется, толку от такого использования люковой установки было очень мало, разве что поиграть на нервах у вражеских пилотов.
Правда в последние месяцы с заводов стали приходить летающие машины с доработанными механизмами поворота верхней башни, более удобным для обзора каркасом колпака и аэродинамическим компенсатором. Добрались конструкторы и до люковой установки. Пулемет ШКАС установили на специальной раме. При переводе в боевое положение стрелок толкал ее вниз и установка сама раскрывала створки люка. Раньше люк был цельным и открывался внутрь самолета - назад, к хвосту.
Лучше всего, конечно, когда в состав экипажей начали вводить четвертого члена - еще одного стрелка. Но подготовленных стрелков в большинстве случаев найти было затруднительно. На это задание экипаж ДБ-3 номер 17 ушел по-старинке - втроем.
Учитывая все это, стрелок-радист Белов отчаянно мерз в верхней башне, вглядываясь в пространство и выискивая взглядом остальные самолеты звена. Больше всего его беспокоили не вражеские "мессершмиты", а то, что в темноте и в облачности их ДБ-3 протаранит ведомый.
О той же опасности - быть протараненным самолетом собственного звена, был озабочен и командир бомбардировщика номер 17, пилот, старший лейтенант Ефремов. На утреннем инструктаже комполка довел до сведения экипажей, что им с начштаба предусмотрено два варианта полета.
Первый вариант - для хорошей погоды, это действие тремя пятерками. Второй вариант- индивидуальная работа при недостаточной видимости на маршруте.
Над Балтикой, на подходе к первому повороту появилась стена облаков, значит нужно использовать вариант номер два. О чем и распорядился по внутриэскадренной связи полковник Преображенский. Собственно это сообщение было формальным, потому что войдя в облачность самолеты звена постарались сразу рассредоточиться из строя компактного пеленга в полет двойками (ведомый - ведущий) с максимально возможными интервалами между самолетами каждой пары.
Старший лейтенант тоже отчаянно мерз. Не помогал даже электрообогрев мехового комбинезона. За блистером кабины можно было различить лишь отдельные сгустки непрозрачной тьмы несущиеся навстречу бомбардировщику. Ефремов поддерживал постоянную связь со стрелком-радистом, обязав того докладывать обо всем что тот видит в задней верхней полусфере и предупреждать о возможном сближении с ведомым.
Пилотаж на крейсерском ходу ограничивался лишь редкими движением рулевой "вилки" выправляющей направление полета. Указания об изменении курса пилот Ефремов получал по бортовому переговорному устройству от штурмана, лейтенанта Заварзина, сидящего сейчас в штурманском отсеке - впереди и ниже пилотской кабины, в носу бомбардировщика.
Каждую минуту глаза Ефремова обегали слабо подсвеченные шкалы приборов: альтиметра, тахометра, авиагоризонта, указателей температуры двигателей. Движения эти были рефлекторными, но Ефремов знал, что любое неожиданное отклонение в показаниях приборов будет им немедленно замечено.
Пока все шло нормально. Бомбардировщик шел в облачности, но тряски на воздушных "ямах" пилот не ощущал. Скорость - 320 километров в час. Высота шесть восемьсот. Прошли первый поворот на траверзе Пеенемюнде. Где-то внизу под облаками вражеская территория. Теперь главное, чтобы бомбардировщики не сбились с курса и вышли бы на цель в расчетное время, тогда можно будет ударить по "лицу" вражеской столицы бомбовым "кулаком", а не похлопать раскрытой "ладонью". Да и от немецких истребителей, если они появятся, легче отбиваться в плотном строю ощетинившихся пулеметами бомбардировщиков, чем в одиночку.
Ефремов вспомнил 30 июня...
Тогда полк получил боевой приказ разрушить переправу через Даугаву в районе Двинска. Истребителей для прикрытия полк не получил… Ну не было! Не было свободных машин! А до цели – несколько сотен километров. На предварительную подготовку операции времени не оказалось – пришлось сразу идти на взлет.
У Красных Струг сверху на бомберы упали истребители. Оказалось – свои же “чайки” И-153. Никто их не предупреждал о вылете бомбардировщиков… Да и сигналы опознавания были не согласованы. Да и в горячке тех, первых, дней войны пилоты-истребители не узнали силуэты ДБ. Одно хорошо – никого почему-то “чайки” не сбили.
“Дошли” до переправы через реку. Облачность на шестистах метрах, а под маревом облаков – огненный ад. Зенитки лупят снизу, "мессеры" атакуют сверху какую-то пятерку ДБ-3. Тут же два бомбардировщика вспыхивают и дымя уходят по косой к земле. Последние шесть машин находятся постоянно под обстрелом вражеских истребителей. Один ДБ-3 сбивают. Но и у фашистов потери - дымит и втыкается в берег “худой” мессер.
Вот оставшиеся пять машин появились над рекой. Сброс! Фугаски полетели вниз, нужно уходить в спасительный туман облаков. Неожиданно сверху падает темный тонкий силуэт Ю-88. Наши стрелки успевают взять его в прицелы и расстелять. Но и один наш бомбардировщик неожиданно сваливается в пике и падает на землю.
Немцы понесли существенный урон, несколько фугасок попали в понтоны переправы. Воздушные стрелки сбили 15 немецких истребителей, но цена была запалачена нами высокая. Полк потерял 13 боевых машин и 10 экипажей.
Звено из четырех Bf109 атаковала один наш ДБ-3 на подходе к цели с двух направлений, и после двух заходов сильно его повредило.
В следующей атаке три "мессера" зашли на бомбардировщик. Один из них, попал под перекрестные очереди носовой и средней турелей, и сразу загорелся. Но и наш бомбер горел.
Однако экипаж вывел горящую машину на боевой курс.
Еще одна четверка Bf109 спикировала на ДБ-3. Неожиданно для немцев охваченный пламенем бомбардировщик доворачивает на встречном курсе и правым крылом задевает вражеский истребитель. Обшивку с консоли сорвало как газетную бумагу, но самолет еще управлялся, и пилот спикировал на танки и автомобили, сгрудившиеся перед переправой. Мощный взрыв, и море огня….
Ефремов осмотрел приборы, а затем огляделся вокруг. Над головой он с удивлением увидел холодный блеск далеких звезд, и, прижав ларингофон к шее, вызвал на связь штурмана.
Над континентом погода улучшилась. Земля еще скрывалась под облаками, но над головой сквозь блистер штурман Заварзин увидел звезды. И сразу же его вызвал командир с тем же известием.
Заврзин прокладывал курс по счислению. Последний раз он определял положение бомбардировщика по звездам над Балтикой. Заварзин был молодым, но очень ответственным штурманом.
-Лишними координаты не бывают, -любил повторять штурман. Вот и сейчас он высвободил секстант из держателя на полу кабины, поспешил определиться с местом по звездам.
Полет по маршруту остров Эзель - Пеенемюнде - Штеттин - Берлин пока проходил по счислению, ведь наземные ориентиры скрыла облачность. Но для опытного штурмана прокладка курса в этих широтах по счислению - не проблема. Это вам не полеты к Северному полюсу, или по трассе Севморпути...
Компас, хронометр, данные о скорости полета, карта, карандаш, циркуль-измеритель, линейка, транспортир - вот и всё. Да! Забыл! Еще и знания с опытом, позволяющие летать "вслепую" ночью...
Штурман Заварзин с удовлетворением убедился, что крайняя коротенькая карандашная линия упирается на карте в точку с только что проверенными по звездам координатами. Он потянулся к тангете переговорного устройства для вызова пилота, но внезапно внизу справа по курсу бомбардировщика блеснула тонкая извилистая полоска. Облака остались за хвостовым оперением бомбардировщика и штурман Заварзин с удовлетворением узнал блестевшую под лучами луны реку Шпрее там, где она и должна находиться.
-Командир, мы на подходе! - прозвучал возбужденный голос штурмана в наушниках старшего лейтенанта Ефремова. Ефремов увидел далеко внизу лужицу огней и в очередной раз оглядел видимое из пилотской кабины воздушное пространство. Нет! Больше никто не появился...
Еще полчаса назад пять ДБ-3 нашли друг друга в воздухе. Командирский бомбардировщик под номером 15 покачал крыльями и голос полковника Преображенского прозвучал в наушниках пилотов по внутриэскадрильной связи: -Строй - правый пеленг! Курс - на север!
Старлей Ефремов уже знал от своего штурмана Заварзина, что они вышли в точку сбора южнее Берлина. Об этом было оговорено еще на земле. Этим маневром комполка и начштаба предполагали ввести в заблуждение наземные посты ПВО немцев. Пока это нам удавалось. Вот только куда делись остальные десять бомбардировщиков? Ефремов еще раз осмотрел черное пространство неба. Никого и ничего...
Ни Преображенский, ни Ефремов, ни Заварзин, и уж тем более ни стрелок-радист Белов, не знали, что из десяти не прилетевших в точку сбора: два ДБ-3 еще в небе над Балтикой вынуждены были повернуть обратно, на аэродром на острове Эзель, по причине перегрева двигателей, а остальные восемь, попав в сильную облачность над побережьем Померании предпочли уйти на запасную цель - город Штеттин, где и отбомбились с 1000 метров по порту. При этом огнем зенитных "эрликонов" врага были повреждены пять машин. Все десять бомбардировщиков благополучно приземлились на родном аэродроме. А сейчас Заварзин вынужден был приказать лечь курсом на Берлин, ведь в случае непредвиденных задержек могло не хватить бензина на обратный путь.
И вот - впереди огни Берлина!
Полковник Преображенский понял, что их пролет над территорией Третьего Рейха система оповещения ПВО просто прозевала, иначе они не видели бы сейчас на земле ничего. А так впереди все ближе на земле разливалось далекое сияние электрических огней огромного города. Преображенский подвигал ногами на педалях, и бомбардировщик слегка покачал крыльями.
Сейчас, вблизи цели, оставшиеся пять ДБ-3 хранили радиомолчание. Кто знает, не прослушивается ли эфир немецкими радистами? Покачивание крыльями означало - Делай как я! Через несколько секунд после подачи сигнала "Делай как я!", полковник Преображенский плавно начал уменьшать обороты двигателей, одновременно аккуратно подав от себя "рогатку" штурвала. Командирский ДБ-3 начал снижение. За ним, с равными интервалами, последовали остальные бомбардировщики.
ДБ-3 номер 17 шёл замыкающим в пятерке. Пилот Ефремов старался держать дистанцию от ведущего. Бомбардировщики шли на высоте 800 метров над городскими улицами. Под ДБ-3 проплывало море огней, были видны идущие по улицам машины и трамваи. Пока по ни не стреляли.
Штурман Заварзин в свете тусклой низковольтовой лампочки подсветки штурманского откидного столика водил пальцем по карте Берлина, то и дело вытягивая голову вперед и вглядываясь в огни на земле.
-Принц-Альбрехт штрассе, Саарланд штрассе... На боевом! Лейпцигер Платц, Потсдамер Платц, вот и вокзал... Фоссштрассе... Штурман Заварзин уткнулся лбом в резиновый наглазник прицела, его рука оглаживала рукоятку бомбосбрасывателя.
-На боевом, командир! -слышали в наушниках Ефремов и Белов. Стрелок-радист не мог покинуть свой пост в верхней пулеметной башне, но он знал, что он сделает через несколько минут...
-Моё место - Берлин! - прозвучал в наушниках громкий и ликующий голос комполка Преображенского. Это был сигнал к работе всем бомбардировщикам!
После команды штурмана: "-На боевом!" обязанностью пилота было удерживать высоту и скорость полета, поэтому Ефремов, прикусив губу, смотрел только по курсу полета и на приборы, но краем глаза он увидел ниже правого крыла яркие вспышки света на земле. Это были бомбы сброшенные командиром полка и его ведомыми. Впереди и слева внизу блеснула узкая река.
-Шпрее! -успел подумать Ефремов, и тут же в наушниках азартный голос Заварзина прокричал - На боевом, командир! Сброс! Самолет слегка подбросило вверх. Заварзин знал как это выглядит. Разжимаются кольцевые держатели бомбовой подвески, открываются створки бомболюка... Бомбы какое-то время плывут рядом с бомбардировщиком, как будто не хотят с ним расстаться, а потом все быстрее и быстрее устремляются к земле...
У стрелка-радиста Белова была своя война. Младший сержант Белов потянул за самодельную тягу, скрученную из медной проволоки и ШКАС, установленный в нижнем люке начал поливать улицы и крыши Берлина потоком пуль.
Бомбардировщик стал заметно легче (одна тонна бомб, сброшенная на головы противника - это не мало), Ефремов тут же прибавил обороты и потянул на себя "рогатку". Вовремя! Впереди и вокруг начали вспыхивать клубы огня. С земли потянулись неровные трассы зенитных пулеметов и автоматических пушек. Ефремов бросил бомбардировщик в набор высоты, не забывая и противозенитный маневр - участки горизонтального полета с изменением курса.
Шли минуты. ДБ-3 старшего лейтенанта Ефремова уходил на север, в сторону моря. Далеко внизу один за другим гасли огни кварталов города. Немцы опомнились от неожиданности и впервые с начала войны вспомнили о затемнении. Но там, где гасли спокойные электрические огни, зажигалось яростное пламя пожаров.
Новая Рейхсканцелярия располагалась вдоль Фосштрассе, которая соединяла Герман Гёринг штрассе на западе и Вильгельмштрассе на востоке. Севернее, всего в нескольких сотнях метров находилась главная улица Берлина Унтер-ден-Линден и Бранденбургские ворота, а ещё в паре сотен метров севернее - Рейхстаг, с купола которого можно было отлично видеть здание Рейхсканцелярии.
Если бы кто-то в ту ночь смотрел с купола Рейхстага в сторону Рейхсканцелярии, то он увидел бы яркие лучи электрического света, пробивающиеся между шторами окон первого этажа. Свет горел в огромном кабинете рейхсканцлера.
В тот вечер фюрер задержался, просматривая донесения армейских штабов с Восточного фронта. Несмотря на победные реляции, фюрер был раздражен.
Его интуиция в этот раз, похоже, подвела. С 22 июня, с начала осуществления “Плана Барбаросса”, фюрер каждый день тщетно ожидал сообщений о капитуляции разбитых в приграничных сражениях армий большевистского колосса на глиняных ногах.
Фюрер раздраженно отодвинул от себя бювар с подшитыми листками донесений и нажал кнопку с нижней стороны толстой дубовой столешницы гигантского письменного стола.
В далекой, противоположной столу, стене кабинета бесшумно отворилась высокая дверь, и на пороге вытянулась затянутая ремнями форменной портупеи фигура в черном мундире. Фюрер распорядился подать машину. Адъютант фюрера Отто Гюнше выбросил в партийном приветствии вверх правую руку –Яволь, мой фюрер!- и скрылся за дверью.
Фюрер закрыл бювар. Встал и, обойдя стол, прошел вдоль высоченных (от пола до потолка) окон, зашторенных тяжелой парчой в приемную. В приемной деньщик фюрера Хайнц Линге уже держал на вытянутых руках длинный светло-серый летний плащ. Фюрер просунул руки в рукава и Линге тут же, сделав шаг с сторону, снял с вешалки фуражку с красно-коричневым околышем - известную всему Рейху фуражку вождя. Фюрер поблагодарил кивком головы Линге, и прошествовал длиннейшей анфиладой к подъезду, выходящему на Фосштрассе.
Выйдя на крыльцо фюрер поднял правую руку, слегка занеся ее над правым плечом, отвечая на приветствия вытянувшихся во весь свой двухметровый рост, вооруженных карабинами, с черными блестящими шлемами на головах, затянутых в черные мундиры, четырех стрелков “Лейбштандарте”.
Напротив подъезда уже стоял бронированный “майбах” с работающим мотором. Гюнше вытянулся у открытой настежь задней двери автомобиля.
Поправляя пояс плаща, фюрер прошел к “майбаху”. Даже сюда с Унтер-ден-Линден доносился слитный шум бессонной столицы Третьего Рейха. Фюрер услышал приглушенный расстоянием звон трамвайного колокола, визг чугунных колес по рельсам на повороте. Он уже собирался шагнуть внутрь салона автомобиля, когда новый звук привлек его внимание, заставив посмотреть вверх.
Это был слитный гул авиационных моторов в ночном небе, накатывающийся со стороны Потсдамского вокзала… Затем фюрер услышал взрывы и вспышки огня в стороне Рейхстага.
-Мой фюрер…- обеспокоенный голос Гюнше, вцепившегося в рукав плаща фюрера, был заглушен звуком близкого взрыва и звоном разбитого стекла. Над головой выли авиационные моторы.
В нескольких десятках метров от фюрера, сквозь выбитые окна высовывались языки огня и валили клубы дыма. Фугасная бомба пробила перекрытие и разорвалась в кабинете фюрера рядом с его письменным столом.
Гюнше, запихивая фюрера в салон бронированного “майбаха” еще успел поразиться сверхъестественной везучести фюрера, до того как очередь люкового ШКАСа стрелка-радиста Белова прошлась стежкой по спине Гюнше и фуражке на голове фюрера.
Скорострельный пулемет с легкостью прошил пулями диаметром 7,62 миллиметра человеческие кости и плоть, с визгом отрикошетировав от крыши автомобиля и выбив искры из гранита бордюрного камня.
Когда стрелки “Лейбштандарта” подбежали к двум человеческим телам, лежащим вповалку в луже крови около автомобиля, фюрер уже не дышал.
Какой-то прямоугольный листок бумаги спланировал с неба и упал в лужу крови на асфальте.
Один из стрелков приподнял лист бумаги за загнутый краешек, стараясь не испачкать кровью пальцы в белых парадных перчатках.
На красной от крови бумаге багровые отблески пламени пожара осветили черные славянские буквы: МЫ ПРИШЛИ!
Стрелок недоуменно пожал плечами под черным эсэсовским мундиром, и разжал пальцы, держащие листовку. Ветер потащил ее по асфальту в сторону разгорающихся пожаров.