ИНСТИТУТ.
К этому времени все мои ташкентские друзья поступали в институт или уже учились, и я понял, что нужно учиться. Мне шел семнадцатый год, а образование всего семь классов. Я договорился с директором школы № 18, чтобы мне разрешили сдать экзамены за восьмой и девятый класс. За три месяца удалось сдать экзамены за эти классы, окончить подготовительное отделение института и поступить в Среднеазиатский политехнический институт. Этот период жизни состоялся у меня только потому, что я был уже достаточно подготовлен тяжелой работой на заводе, по 12 часов, без выходных и частыми дополнительными работами по найму. К сдаче экзаменов готовился по очень жесткому графику. Вставал в пять утра и до одиннадцати упорно занимался. Потом обед, сон два часа, и опять занятия с небольшими перерывами до плуночи.
При поступлении в институт нужно было сдавать вступительные экзамены, в которые входила физика. Надо сказать, что физикой я интересовался и хорошо ее знал. Сдал физику на отлично. Во время приемных экзаменов познакомился с парнем, звали его Геннадий Тузиков. С моей точки зрения, Геннадий был настоящий герой- фронтовик. Награжденный двумя боевыми Орденами Красного Знамени, двумя медалями “За отвагу”, Орденом Красная Звезда, и самое главное, Орденом Ленина, который принадлежал самому Семену Михайловичу Буденному. Как Гена его получил. Во время отступления от Киева командованию фронта требовался “язык”. Буденный был членом военного совета и сказал – кто приведет “языка” тот получит Орден Ленина. Геннадий был очень физически сильный и выглядел квадратным – что в высоту метр семьдесят, что в ширину. Вечером он перешел линию фронта и замаскировался в брошеном крестьянском огороде. Немцы наступали очень стремительно и поэтому их колонна сильно растянулась. Арьергард составляли квартирьеры, подыскивающие помещения под штабы и жилье для личного состава. Ночью в облюбованный Геннадием огород заглянул немецкий унтер-офицер. Не знаю, что он там искал, но боец Тузиков моментально оглушил “фрица” своим полупудовым кулаком и всю ночь тащил на себе.
Привел он этого языка, а орденов в штабе фронта в наличии не оказалось. Тогда С.М.Буденный отстегнул свой орден Ленина и отдал Геннадию, сопроводив бумагой. Сказал – после войны разменяем.
Вот этот Тузиков вместе со мной сдавал физику и завалил ее. Я ему говорю: “Давай я за тебя сдам, но другому преподавателю”, что и сделал, и получил пятерку. Мы с Геной подружились и попали в одну группу на энергофак. Когда я перешел на мехфак, наша дружба, к сожалению, зачахла в связи с большой занятостью моей – любовь, работа, учеба. Да и Геннадий тоже работал, а учеба ему давалась тяжело.
У нас с ним был такой случай. Мне потребовалось сдать какой-то неприятный экзамен, который я плохо знал и не успел подготовиться. Я попросил у него орден и пару медалей “на прокат” и пошел сдавать экзамен, который успешно выдержал, конечно: с учетом наград. Больше я этим методом не пользовался.
Еще у нас с ним было одно криминальное приключение. В новогодний праздник мы пошли провожать девушек, которые жили на другом конце города. И в бандитском районе. Девушек мы благополучно проводили, а это не меньше пяти-семи километров от нашего района. На обратном пути нас встретили пять человек бандитов, и предложили раздеться. Мы оба были вооружены. У Гены был шикарный “вальтер”, а у меня ТТ, который мне подарили два полковника, которые учились в танковой академии и жили рядом с нами. В общем, мы с Геной мгновенно вытащили пистолеты и без предупреждения открыли огонь по ногам бандитов. Двоих или троих уложили, а потом сбежали. Позже мы хотели узнать, чем все это кончилось, но никто ничего не говорил. Геннадий был отличный и надежный товарищ, и я очень сожалел, что так сложилось. Через два или три года мы встретились. Он уже был женат и, кажется, у него появился ребенок. Конечно, в молодости легко относишься к дружбе, расставаниям, но с течением времени начинаешь понимать, что где-то потерял, может быть очень ценное.
Я уволился, так как работать по двенадцать часов, учиться по шесть часов и делать лабораторные работы был невозможно. Стал перебиваться отдельными заработками. У моего товарища, сокурсника Сергея Лазарева отец был классный сапожник. Он шил сапоги с рантом и сдавал их по три тысячи рублей перекупщикам на базаре. Мы с Сергеем за день, каждый из нас, пришивал подошву к сапогу, и его отец платил нам по пятьсот рублей. Вот один или два дня в неделю я кормился этим заработком.
Студенческая жизнь продолжалась, была наполнена до краев. Война приближалась к концу. Ежедневно звучали победные салюты. У нас сложилась большая компания друзей, к счастью, основная часть ребят занималась спортом. Сам я играл в волейбол за сборную института, бегал, прыгал. У меня были свои личные рекорды. В высоту это был метр восемьдесят семь сантиметров, а в длину – шесть восемьдесят три.
Чтобы улучшить питание нашей компании, я организовал бригаду, пользуясь связями на мелькомбинате, где раньше работал.
Бригадой студентов мы грузили трамваи мешками с мукой. Вагон вмещал тринадцать тонн муки, а состав был из трех вагонов, то есть – тридцать девять тонн – грузили десять человек. В этот же состав мы клали один лишний мешок с мукой, и в определенном месте недалеко от общежития сбрасывали своим же товарищам. В такие дни в общежитии был праздник. Ребята, работающие на мясокомбинате, приносили кости, а вместе с ними и мясо. Овощи и фрукты мы брали у соседних колхозов за какую-то помощь. В общем, жили одной семьей.
Еще до института шесть месяцев я работал шофером – возил главного врача поликлиники Совнаркома и ЦК Компартии Узбекистана – Бакало Николая Ивановича. Было ему в то время около пятидесяти лет “с хвостиком”. Худощавый, общительный, одевался модно – женщинам он нравился. Интересен был автомобиль “Форд”, я уже не помню год его рождения, но диски колес были со спицами, а тормоза работали благодаря физическому действию на педаль. Скорость крейсерская была порядка тридцати километров в час. В общем, “Антилопа гну”.
У Николая Ивановича было три любовницы, которым я возил продукты и какие-то промтовары. На мой взгляд, одна была очень добрая, и с моей точки зрения, очень хорошая женщина, и я, не выполняя точных указаний шефа, разгружал ей большую и лучшую часть передачи. Две другие были злые и требовательные, и я их терпеть не мог.
Сам Николай Иванович по натуре был добрый человек, и после всего говорил мне:
– Ну что ты, Рафик, все напутал, и теперь они ругаются
Я ему в ответ:
– Ну зачем вам такие злые тетки?
Не забывал я и о своей полученной специальности – электромонтера. Делал проводку в домах и учреждениях, чинил, словом все, чтобы заработать. Однажды с товарищем делали проводку на базе “Оптбакалея”. Нам сказали: “Сделаете, по окончанию заплатим вам натурой”. Хозяева предложили расплатиться луком – берите, сколько унесете. Мы с другом были крепкие ребята и унесли по сто килограммов. Как я донес до дома этот лук, а расстояние было более трех километров сейчас не представляю. Но донес.
На другой такой же “шабашке” я заработал целую флягу животного жира. Все это позволило нашей семье, а папа уже пришел с фронта, безбедно прожить почти год. Какие блюда готовили, один бог знает. Получали по карточкам продукты и промтовары. Конечно, нищета была полная, но не сильно голодали, не ходили голые, и была крыша над головой. Война шла к концу. От Мани – никаких вестей. От брата получали регулярно письма. Был серьезно ранен и проходил лечение в городе Тбилиси. Выписался. Еще не вполне здоровый, ехал в тбилисском трамвае на вокзал, неловко задел кого-то в штатском и услышал: “Шляется здесь всякая военная сволочь!”. Вероятно, у него потемнело в глазах. На мгновение перестал владеть собой. Расшатанная войной нервная система не защитила. Очнулся и увидел себя с дымящимся пистолетом в руке. Рядом лежал застреленный оскорбитель. Был суд. Потом штрафбат “до первой крови” и возвращение в свою родную часть.
Он вначале командовал батареей противотанковых пушек, заканчивал войну начальником разведки артиллерийской бригады. За время войны брат был награжден семнадцатью орденами и медалями, но самой дорогой наградой он считал медаль “За оборону Ленинграда”. Меньше чем за две недели до окончания войны, двадцать пятого апреля, находясь уже практически в Берлине, брат погибает. Он был представлен посмертно к званию “Герой Советского Союза”. Но мы официально ничего не получили. О гибели Мани и девочек нам тоже официально не сообщили.
Студенческая жизнь, при всех жизненных трудностях, все равно была веселой и сравнительно беззаботной. Учеба, спорт, студенческие вечера и вечеринки, борьба за хлеб насущный – все вместе было интересно и, конечно, делало всех взрослее.
В Ташкент приехало много народа из Одессы, Ростова, Киева, Белоруссии. Работали, учились, женились, и Ташкент внутренне значительно изменился. Если раньше не все даже запирали двери, то теперь появились решетки на окнах и другие меры предосторожности. В городе начала разбойничать приезжая шпана, раздевали и грабили мирных людей, грабили дома и магазины, то есть появилось все негативное, что сопровождает войну: общее разорение, нищета, отсутствие элементарных товаров – мыла, спичек, соли, но жизнь продолжалась.
Я поступил на энергофак и успешно закончил два курса. Причем считается, что первые два курса самые трудные для студента, так как идет адаптация, и сами дисциплины довольно сложные. После второго курса нас, как обычно, отправили на уборку хлопка в Голодную степь. Отряд был большой – двести человек, а меня сделали старшим от комсомольской организации. Я уже говорил, что дисциплина была достаточно высокой, а чувство ответственности заставляло добросовестно относиться к своим обязанностям.
На хлопке у меня произошел серьезный конфликт с руководителем отряда от преподавателей, доцентом Рахимовым, преподавателем по теоретическим основам электротехники, который изменил мою дальнейшую судьбу. Я вместо электрика стал учиться на литейщика, которым и стал по окончании института.
А произошло вот что. Получением и расходованием продуктов занимался Рахимов. Через несколько дней после приезда ребята, работавшие на кухне, сказали мне, что Рахимов отправил в Ташкент рис, растительное масло, маш и что-то еще из продуктов, выделенных для прокорма нашего отряда. По характеру я был очень заводным, и немедленно в острой форме высказал свое мнение Рахимову, потребовал все вернуть. Конечно, он ничего не вернул, но хотя бы перестал воровать из студенческого котла, тем более мы сами жестко за этим следили. А я все время ловил на себе злой взгляд его глубоко посаженых глаз. Ясно было, что так просто для меня это не кончится.
На мое “счастье” первый экзамен на третьем курсе был ТОЭ. Кто же будет принимать? Заходит высокий худощавый человек – он, Рахимов! Предмет довольно сложный, и он быстро меня засыпал. На следующий раз я подготовился более тщательно и снова провалился. Так было четыре раза. Все, в том числе директор института Ульджабаев, знали это, но мер не принимали. И я ушел с энергофака на мехфак, и до сих пор об этом не жалею. Думаю, что мой ангел-хранитель перевел стрелки моей жизни на другое измерение. Специальности энергетика и литейщика разнятся буквально диаметрально, и, конечно, моя жизнь и жизнь моей семьи сложилась так, как она сложилась, совершенно в другом направлении.
Группа студентов-литейщиков, куда я попал, была очень колоритна. Из двадцати одного студента в группе было семь девушек. Русские, евреи, украинцы, татары, корейцы. Группа очень дружная. Как одна семья, и я был очень рад, что попал именно к ним.
Надо отметить, что коллектив самой кафедры “Литейное дело” был очень дружелюбно настроен. У меня появились два товарища, впоследствии ставшие моими друзьями, самыми близкими в Ташкенте. Оба одесситы. Один из них – Изя Фая – высокий, рыжий, с золотыми руками. Он был специалист по сейфовым замкам, и его часто снимали с занятий всякие милиционеры, энкаведешники для открытия сейфов. Кроме того, Изя, просидев неделю у часовщика-соседа, научился разбирать, собирать и ремонтировать наручные, стенные и любые другие часы. Впоследствии он стал доктором наук главным металлургом Узбексельмаша, и проработал в этой должности более сорока лет. Но в период “узбекизации” республики его уволили, от переживания у него произошел инсульт и он уехал в Израиль.
Второй, Ефим Вишневецкий, тоже одессит, высокий красавец с томными глазами, кудрявой, черной, как смоль шевелюрой, умница. Тоже отработал три десятка лет главным металлургом Чирчиксельмаша, потом главным инженером проектного института, и тоже в период “узбекизации” был уволен и уехал в Соединенные Штаты Америки к своему брату.
Учились мы легко, весело. Одним из источников заработка была сдача экзаменов за состоятельных студентов, а также за изготовление всякого вида проектов по деталям машин, сопромату, начерталке и другим наукам. Каждый из нас специализировался в какой-то отрасли, а остальные были в этом исполнителями. Я, например, был ведущим по начерталке и физике.
Экзамены мы сдавали вместе. Вместе писали шпаргалки на билеты, разделяя их поровну. Был такой случай: у Изи был ужасный почерк, который даже он не всегда мог разобрать. И вот на экзамене мне попался билет со шпаргалкой, написанной им. Я, конечно, из-за лени или нахальства не стал переписывать со шпаргалки, а пошел с ней к преподавателю. Он, зная меня хорошо,
- Кто это писал?.
Я в ответ: “Когда я волнуюсь, я так пишу”.
Кстати, такой же почерк был у Виктора Николаевича Полякова, первого генерального директора “АВТОВАЗа” и впоследствии министра автомобильной промышленности СССР. Я, имея опыт, отлично переводил записки Полякова на “русский язык”. Многие сотрудники обращались с просьбой о “переводе”. Он сам, Поляков, часто говорил: “Переведите и раздайте исполнителям”.
Студенческая жизнь, при всех сложностях военного времени, изобиловали розыгрышами, шутками и всевозможными историями. В институте я всерьез занялся спортом – бегал, прыгал и, главное, начал играть в волейбол. У нас был отличный тренер, и скоро наша команда стала чемпионом Узбекистана. Я вместе с командой ездил на всякие соревнования. Тем кто занимался спортом, оказывали и материальную поддержку. Например, за участие в соревнованиях мы получали карточки УДП (усиленное добавочное питание), мы называли это “умрешь днем позже”. Наряду с питанием нам выдавали спортивную форму.
В 1947 году наша группа должна было поехать на практику в г. Миасс Челябинской области, на автомобильный завод УралЗИС. Материально мы практически были не обеспечены, поэтому решили повезти в Челябинск яблоки и там их продать. Что и сделали. Купили по дешевке триста килограммов яблок. Главным грузчиком был я, и это доставляло мало удовольствия. Особенно сложно было в Оренбурге, где предстояла пересадка. Конечно, главные трудности выпали на мою долю.
Приехав в Челябинск, сразу двинули на рынок. Цену назначили минимальную и продажа шла “на ура”. Имея опыт торговли на базарах отходами с мелькомбината, мне и в Челябинске досталась роль главного продавца. Приведу один эпизод из этой торговли. К прилавку подошла женщина с мальчиком лет семи-восьми:
– Мама, а что это продает дядя?
– Яблоки.
– А что такое яблоки?
Я, услышав все это, попросил его снять шапку и наложил ему туда яблок с верхом. Почему-то сильно защемило сердце. В общем, продали мы все яблоки и стали богатыми. Да, кроме своих яблок еще помогли нашим девочкам тоже осуществить продажу их фруктов. Все мы таскали мешки, и лишь один наш товарищ Андрей ходил с небольшим чемоданом. Я спросил его:
– Чего ты ничего не продаешь?
А он сказал, что уже все продал, и его чемодан полон денег.
– Откуда, что у тебя было?
– Десять шкурок каракуля.
Его родители жили в Нукусе в Каракалпакии, и он съездил домой, отоварился.
В Миассе нас разместили по частным домам вокруг пруда или озера. Мы втроем остановились у очень милой пожилой хозяйки. Она сразу предложила нарубить ей на всю зиму дров и за это нас будет снабжать картошкой по потребности. Конечно, в отношении нашей потребности она здорово ошиблась, так как мы каждый день съедали по ведру картошки. Обедали на заводе по талонам, а ужин был дома царский. Покупали соленую семгу или кету, килограмм сливочного масла, ведро картошки, грибочки, всяческие соленья, иногда бутылку водки или самогона. Как правило, на ужин приходила хозяйка с кем-то из родни и кто-то из наших друзей. Интересно, что жилые дома частного сектора, а в Миассе были только собственные дома, выходили огородом на пруд и все жители мыли золото. За неделю намывали какое-то количество золотого песка и сдавали его в торгсин.
Миасс был довольно далеко от завода, и мы ездили на завод на грузовых автомобилях, на ходу заскакивая на них. Как при этом мы не свернули шею, один Бог знает. Для девочек мы наняли, с помощью дирекции, одну полуторку, она их увозила и привозила. Еще осталась в памяти поездка на озеро Чебаркуль – красоты необыкновенной. И еще запомнился Чебаркуль топленым молоком, которым нас угостила хозяйка одного из домов. Молоко было потрясающе вкусным – топленая пенка в три сантиметра. Хлеб, испеченный в деревенской печи. Мы, каждый из троих, выпили по крынке холодного молока.
Еще мы ездили в Златоуст и, главное, были в Челябинске, на тракторном заводе, где, в основном на сборочном конвейере, работали спецвыселенцы - немцы, мужчины и женщины.
В Челябинске несколько дней мы проходили практику на ЧМЗ (Челябинском металлургическом заводе). Производство произвело на меня сильное впечатление, что я начал подумывать, не специализироваться ли мне по доменному процессу, но это осталось только в проекте.
Учеба в институте была насыщена до предела. Спорт занимал значительную часть в студенческой жизни. Хотел бы рассказать для наглядности несколько эпизодов. Так, в Ташкенте были соревнования по легкой атлетике и волейболу. Наша команда общества “Наука” заняла первое место. Мы решили отметить событие в ресторане в сквере – это центр Ташкента. Денег у нас не было, но были талоны на питание, которые тоже являлись “валютой”. Хорошо отметив победу, совершили два деяния: первое – бочку с пивом откатили на большое расстояние, и второе – скульптуру медведя, которая стояла перед рестораном, унесли в другой конец сквера. Бочку по “просьбе” милиции мы вернули на место, а медведь неделю стоял на новом месте. Надо понять, что наши “шалости” не были направлены против людей, а просто являлись выплеском энергии.
В сентябре 1948 года в Среднеазиатский политехнический институт, который я оканчивал, прибыл представитель управления кадров Главка атомной промышленности полковник Волошин.
Просидев месяц в отделе кадров института, он внимательно изучал личные дела выпускников. После предварительной подготовки Волошин подробно беседовал с преподавателями профилирующих дисциплин по характеристике интересующих его кандидатов. Студенты не обращали внимания на человека среднего роста, одетого в полувоенный китель. Но он мог сыграть большую роль в судьбе каждого из нас. Пригласив меня на беседу, полковник, слегка заикаясь (сказывалась недавняя военная контузия), сообщил, что в его задачу входит предварительный подбор кандидатур для работы в очень серьезной отрасли промышленности. Он сказал, что о дальнейшем я узнаю лишь после того, как пройду очень глубокую специальную проверку, и руководство его ведомства сочтет мою кандидатуру подходящей для работы. Волошин подробно расспрашивал меня о моих родителях, брате и сестре и особенно подробно попросил, чтобы я рассказал о себе. Слушать он умел великолепно. Хотя собственно о себе рассказывать, с моей точки зрения особо было нечего все было самое обычное.
В 1948 году мы с Соней решили пожениться. Семь лет знакомства до женитьбы подтвердили наши чувства, и, как говорил сербский писатель Нушич, что на этом моя биография кончилась, и началась биография моей жены.
Жили мы у моих родителей, в маленькой квартирке из двух комнат, общей площадью двадцать квадратных метров и трехметровой кухоньки. В этой же квартирке я готовил дипломный проект. Писалось легко, дело было знакомым – цех ковкого чугуна автозавода. Написал я его быстро, включив в него свое изобретение – конструкцию большегрузной вагранки. Идея этой вагранки состояла в ее геометрии: для лучшего горения сечение вагранки делалось эллипсным. Кстати, через несколько лет я прочел в журнале “Литейное дело”, что эллипсная вагранка запатентована одним из моих бывших преподавателей. Защитился хорошо и летом 1949 года стал дипломированным инженером.