Глава восьмая
Очнулась я там же, на каменных ступенях. С первого этажа, через окно под лестницей, проникал слабый свет. Наверно, уже утро. Голова ужасно болела; тело ныло так, будто из него всю ночь вытрясали внутренности. Кряхтя, как древняя старуха, я поднялась и, шатаясь, побрела в спальню. На улице стояла прежняя беспросветная хмурь. Я опустилась на застеленную простыней из настоящего китайского шелка кровать, но даже не обратила внимания на ее струящуюся легкость. В голове роились обрывки мыслей. С трудом собрав их воедино, я начала укладывать свои нехитрые пожитки в пластиковый челночный баул.
Но неожиданно прервала свое занятие. Обида змеей душила меня. Я что, душевнобольная? Нет.
<Нет?..>
На старой квартире у меня никогда не было ни видений, ни галлюцинаций; ничего не казалось и не мерещилось. А тут…
Я отставила баул в сторону. Осмотрела просторную, уютную спальню. Коснулась взглядом полупрозрачных шелковых штор. Потом встала и вышла с сигаретой на балкон. Промозглый воздух вмиг выветрил утреннее сонное тепло, лицо облепила октябрьская свежесть. Разбросанные мысли приобрели четкость.
Я вспомнила всю свою жизнь, с самого детства. Мы с мамой всегда жили очень скромно, а бывали времена, когда и просто сидели без копейки. Мама работала учительницей русского языка и литературы в школе. Дачи у нас не было, богатых родственников – тоже. Никаких новомодных нарядов, дорогих телефонов, украшений и прочего я никогда не имела, несмотря на то, что мама работала на полутора ставках. Мой богатый папа-академик никогда о нас не вспоминал. А ведь, как выяснилось, прекрасно знал о нашем и, в частности, моем существовании! И вот теперь, когда справедливость, наконец, восторжествовала, и я получила причитающееся мне по закону, я собираюсь отказаться от наследства? И опять топать на работу в ботинках, которые ношу четвертый год и фиолетовой куртке с искусственным мехом, купленной в магазине «Дешево и сердито»? Из-за чего?! Из-за какого-то дурацкого куска холста? Да я сейчас же вышвырну его с двадцать второго этажа, а Корсакову объявлю, мол, забыла запереть дверь и меня обокрали. На нет и суда нет!
Охваченная решимостью, ловко таща за собой больную ногу, я влетела в гостиную и, не глядя на портрет, сорвала его со стены и побежала назад в спальню.
Мне показалось, что портрет извивается в моих руках. Ну что ж, пусть корчится! Я распахнула окна балкона и глянула вниз. Никого. В следующую секунду портрет отца полетел вниз с головокружительной высоты. Я проводила его взглядом. Когда он, на глазах уменьшаясь до крошечного пятнышка, долетел до земли, донесся еле слышный треск.
Вот и чудненько. Вот и слава Богу!
В ту же секунду возникло ощущение невероятного облегчения. Я наконец-то вздохнула полной грудью. Тяжесть, много дней сковывавшая душу, куда-то ушла.
Мне захотелось петь и парить от радости. Как на крыльях, я слетела вниз, на кухню, и весело принялась готовить гренки и кофе. Мне даже показалось, что на улице чуть просветлело. Решено – после завтрака отправлюсь гулять!
Пока варился кофе, я не спеша опять заглянула в гостиную. Место возле часов непривычно пустовало. Однако атмосфера комнаты все еще оставалась какой-то угнетающей. Пользуясь моментом, я, наконец, собрала осколки вместе с рюмкой и вымыла пол.
Во всем теле чувствовались бодрость и прилив сил.
Позавтракав, я облачилась все в ту же фиолетовую куртку, джинсы и ботинки и, весело напевая, вышла из дома. Обошла дом кругом.
Портрета нигде не было.
Тем лучше.
Вопреки ожиданиям, на проспекте стояла все та же пасмурная и сырая погода. По тротуару по-прежнему беззвучно брели бестелесные тени людей в темных одеждах, по дороге бесшумно катились очень дорогие машины, время от времени перемежаясь с трамваями и такси.
Ясно слыша неестественно громкий стук собственных шагов, я двинулась в сторону супермаркета. Куплю, пожалуй, еще бинт да йод, пусть выдадут мне чешский абсент! Поднимем бокалы за мое наследство!
Я пребывала в какой-то безумной эйфории.
В приподнятом настроении зашла в магазин и потребовала подать бинт и йод, приготовив тридцать восемь рублей.
Продавщица удивленно подняла на меня глаза.
- Бинт и йод продаются в аптеке.
Видя мое недоумение, она пояснила:
- Выйдете на улицу, пройдете за трамвайную остановку, через книжный магазин и конфетную фабрику, и на самом углу, у стадиона – аптека.
- А как же акция – купившему бинт и йод – чешский абсент?..
- Какая акция? У нас не продаются медикаменты, - повторила она.
Ничего не понимая, я вышла и начала спускаться вниз по улице.
Внутри опять поселилось неясное сомнение.
Я шла вперед, без особого интереса разглядывая попадающиеся на пути здания. Несмотря на то, что я обитала на Проспекте Касаткина уже несколько дней, дальше магазина и остановки ни разу не заходила.
Но, как оказалось, улица там не кончалась, напротив, она вилась длинной лентой, сужающейся лишь на горизонте. На пути мне, действительно, попались небольшой книжный магазин под коричневым шатром, конфетная фабрика с нарисованными на вывеске большими конфетами и, наконец, аптека. Дальше улица спускалась с горки вниз, а с правой стороны появился большой стадион без названия. В аптеку заходить я не стала, а сразу свернула к стадиону. Выглядел он очень значительно.
Все-таки странно, что я прожила в этом городе всю жизнь и ни разу не была в этом районе. А здесь все так необычно и интересно!
Изнутри стадион поразил меня своим величием. Он был поистине огромен, и я сразу потерялась на его необъятных просторах. Передо мной простиралась арена, которую не окинуть взглядом, а над ней по кругу возвышались скамейки болельщиков.
Кроме меня здесь никого не было.
Потрясенная зрелищем, я присела на скамейку и достала из кармана сигареты. Выпуская тонкий дымок, подняла голову к низко висящему тяжелому небу.
- Закурить не найдется? – раздался сбоку хриплый голос.
Я вздрогнула от неожиданности и посмотрела в ту сторону, откуда прозвучал вопрос. Рядом стояла невысокая, приземистая баба, с ног до головы закутанная, как в спальный мешок, в болоньевое стеганое пальто с капюшоном.
<Откуда она здесь взялась?>
- Вот, возьмите… - я вынула из пачки сигарету и протянула ей.
Закурив, баба присела рядом.
- Давно тут живешь? – завела она беседу.
- Несколько дней.
- Ну и как, нравится?
Я неопределенно пожала плечами.
- Ничего, тут красиво, только странного много.
- Что же тут странного? – удивилась женщина и слегка придвинулась. Я ощутила неприятный запах какой-то тухлятины.
- Да так… - я решила не вдаваться в подробности.
Она придвинулась почти вплотную, коснувшись рукой моей куртки, и вдруг вскрикнула:
- Ой, чегой-то у тебя в кармане горячее такое, прямо руку жгет?!
Я посмотрела на карман.
- Да нет там ничего. Это вы сигаретой, наверно, неосторожно ткнули…
Она пристально заглянула мне в глаза.
- Наследство получила? – вдруг попала она в самую точку.
- Откуда вы…
- <Такие> тут редко появляются. Только если <наследство> получат…
Мне показалось, что она сделала ударение на словах «такие» и «наследство».
- Какие «такие»? – насторожилась я и сделала попытку отодвинуться, - я что, какая-то особенная?..
Но женщина ничего не ответила.
Я затянулась и опять посмотрела в небо.
- А там где жила? – опять спросила невесть откуда взявшаяся собеседница.
- Где там? – не поняла я.
- Ну ТАМ – на другом краю моста.
- Какого моста?..
Она опять ничего не ответила. Мне стало неуютно. От нее веяло чем-то жутким. Я хотела встать и уйти, но какое-то неясное чувство удержало меня на месте.
Баба меж тем сообщила:
- А я раньше жила на Старореченской, дом девять. Меня Света зовут.
Она сделала паузу, явно ожидая ответа.
- Марта, - нехотя представилась я.
Я вспомнила этот дом. Там снимала комнату моя институтская подружка.
- У меня в этом доме подружка жила, - решила я оживить странный разговор общими воспоминаниями.
- В какой квартире? – прищурилась баба.
- В тридцать первой.
- У Аллы Иванны? – проявила она осведомленность.
Я припомнила, как звали старушку-хозяйку. Точно, Алла Ивановна.
- А когда снимала? – не на шутку заинтересовалась Света.
- Четыре года назад. В девяносто девятом году.
- В девяносто девятом? Да, помню, жила у нее какая-то девочка. Невысокая такая, волосы темные, вьющиеся…
Она довольно точно описала мою однокурсницу.
После чего беседа опять зашла в тупик.
- А вы как сюда попали? Тоже наследство получили? – спросила я ради приличия.
Мне было абсолютно все равно, как она сюда попала.
- Нет, - ответила она, - я не наследница. Я – наследодатель.
Фраза прозвучала странно. Получается, ты либо наследница, либо наследодатель.
- Третьего не дано, - эхом отозвалась женщина.
Мне стало совсем жутко.
- Как это не дано? – вступила я в глупый спор, - тысячи людей никому не оставляют никакого наследства и сами ничего не наследуют!
- Только не здесь… Только не здесь, - зашептала она.
Я решила, что пора закругляться.
- Извините, - сказала я, поднявшись, - было приятно познакомиться, я бы еще с удовольствием посидела, но меня ждут.
Света не выразила никакой реакции. Я одернула куртку и зашагала к выходу.
- Умерла ведь Алла Иванна-то… - раздалось в спину.
Я обернулась.
- Умерла?.. Давно?..
Из-под надвинутого на лицо капюшона Света вперила на меня свои бесцветные глаза.
- Давно уж, лет десять назад.
Я остолбенела.
- Как это, лет десять назад?..
- Щас точно скажу, - принялась она подсчитывать что-то в уме, - как раз ее сын из армии в сентябре вернулся, а в ноябре она умерла. В девяносто втором году.
- Да как же это может быть? – горячо возразила я, - если Надя снимала у нее комнату в девяносто девятом?..
- Как это не может быть?! – окрысилась наследодатель Света, - когда все соседи ее хоронили?! Я прекрасно помню, это было в ноябре девяносто второго года. А сын ее еще раньше умер, в девяносто первом.
- Это какой сын умер в девяносто первом? Который в девяносто втором из армии вернулся? – уточнила я. У меня возникло смутное ощущение, что я нахожусь в сумасшедшем доме.
- А какой же еще? – вскинулась Света, - у нее один сын был, Юрка.
Главное, что я вспомнила и этого Юрку – когда изредка заходила к Наде, он орал из зала:
- Эй, девчонки, идите сюда телевизор смотреть, нам с баб Аллой без вас скучно!
Да я его видела на прошлой неделе возле пивной!..
- Похороны у Юрки пышные были… По сорок рублей с каждой квартиры собирали! – вздохнула Света.
Не прощаясь, я кинулась со стадиона прочь.
Мимо аптеки, конфетной фабрики, книжного магазина, башни с часами и супермаркета, забыв про ногу, я бежала так быстро, что только вывески мелькали перед глазами.
Ну и ну! Ну и привел господь встретиться!..
У остановки я замедлила шаг.
Внезапно мне снова, как утром, как вчера вечером, после мучительного поиска лестницы, нестерпимо захотелось уехать отсюда, вырваться из этого непонятного, мрачного, скорбного места, хоть ненадолго… Может, Оксанка уже приехала от матери? Сейчас я ей позвоню и договорюсь о встрече; посидим в кафе, поболтаем… Сколько сейчас времени?..
Доставая телефон, я вдруг заметила, что сумрак стал быстро сгущаться и наползать со всех сторон; день угасал прямо на глазах, как настольная лампа с регулятором света. В домах начали один за другим вспыхивать окна. Башенные часы громко и внятно пробили восемь.
<Восемь вечера!>
Рука, роющаяся в сумке, замерла, и сама я, наблюдая за нереальностью происходящего, встала, как парализованная.
Я думала, что выброшу портрет, и все изменится, но ничего не изменилось.
Странные люди, странные магазины, странное время, которое то сжимается, то растягивается, день, который ни с того, ни с сего оборачивается ночью, минуя естественный закон природы…
Но я же реалист! Я не верю, что это возможно! Так не бывает, потому, что не может быть!
Я не верю, но я стою на остановке и отчетливо слышу бой часов. И в этот час небеса как будто резко сомкнулись и заперли чертов проспект в темноте!
В полном смятении я достала телефон и дрожащей рукой начала нажимать кнопки. Дозвониться удалось не сразу, и когда я уже почти отчаялась, в трубке раздались треск, шипение, скрежет, и, наконец, где-то далеко-далеко, будто на краю земли, зазвучал то и дело прерывающийся и исчезающий голос.
- Марта! Ты где?.. – словно с другого конца света кричала Оксана, - я тебя не слышу!..
Я надорвала связки, пытаясь пробиться сквозь помехи.
Но все было бесполезно. Тонущий в шуме далекий голос, в конце концов, пропал совсем.
Тягучий сумрак надвинулся еще сильнее, и я явственно, всей своей кожей, почувствовала, как медленно и страшно взглянули на меня его мертвые глаза.
Желание немедленно уехать стало непреодолимым.
Пусть меня не слышно через неведомое расстояние и ускользающее меж пальцев время, пусть нахлынувшая из ниоткуда ледяная мгла смыкает на моем горле свои щупальца, но я все равно уеду!
В нетерпеливом, затем беспокойном, и, наконец, отчаянном ожидании трамвая я просидела на остановке, как мне показалось, всю ночь.
Но, когда часы на башне зазвучали снова, они снова пробили восемь раз.
А трамвай так и не появился.
Каким-то внутренним чутьем я поняла, что сегодня он уже не придет и, одолеваемая тяжелыми мыслями, поплелась в свои апартаменты.
<Мне никогда не вырваться отсюда. Я останусь здесь навсегда.>
ПРОДОЛЖЕНИЕ - http://www.proza.ru/2012/09/09/1546