ХАСИДИЗМ И МОЛИТВА
Луис Джейкобс (1973)
Хасидское движение было основано Исраэлем бен Элиезером, известным как Баал Шем Тов («Обладатель доброго имени»), и в течение XVIIIвека породило целую плеяду цадиким (святых, мастеров) в Польше, России, Венгрии и Литве. Это движение не было однородным, так что неверно говорить о хасидском мироощущении так, как если бы все приверженцы хасидизма разделяли одну общую точку зрения. Тем не менее, что касается молитвы, которой хасиды уделяли наибольшее внимание, возвышая ее над всеми другими еврейскими ценностями, можно выявить некоторые основные идеи, проводившиеся всеми основными хасидскими лидерами. Высказывания о еврейской молитве в классических источниках – Библии, Талмуде, трудах средневековых еврейских философов и Каббале как еврейской системе мистико-теософской мысли были сведены хасидами воедино и позволили преобразовать молитву в мощный инструмент для привлечения человека к Богу.
Хасидская легенда рассказывает о раввине, цадике Элимелехе из Лизенска (1717-1787), что, прежде чем начать свои молитвы, он поставил часы на столике, у которого он молился, чтобы напомнить себе, что он может потеряться в мире вечности, и его обязанность – вернуться в мир времени. Подобны этому рассказы о других хасидских наставниках, которые прощались со своими семьями, прежде чем отправиться в синагогу, зная, что их душа, впадая в экстаз во время молитвы, может столь далеко воспарить ввысь от восторга, что покинет тело и оставит духовную тьму этой жизни. В этом же ключе ученик Элимелеха, рабби Калонимус Кальман Эпштейн из Кракова (умер в 1823 г.) описывает в своей книге Маор ве-Шемеш (Свет и солнце) то, что очень популярно среди хасидов: «Способ цадиким, каким они идут путем Господа, известен. Они занимаются изучением Торы или молитвой с таким мощным энтузиазмом, который поистине жжет их, поскольку они испытывают аромат и сладость Святого, да будет Он благословен, что от них потребуется еще совсем немного, чтобы они сами уничтожили свое земное бытие в своей великой тоске и привязанности к Божественному, поднимаясь от небесного дворца к небесному дворцу и от духовного мира к духовному миру. Так продолжается до тех пор, пока они не достигнут высот, само понимание которых невозможно, за исключением образов и неких ароматов, и это тоже только путь отрицания, так как им предстает то, что не может быть охвачено никакой мыслью вообще. Когда они воспримут это, так велико становится их стремление соединиться со Святым, благословен Он, что у них нет уже желания вернуться к жалкому телесному миру. Тем не менее, поднявшись на высоты, превосходящие все миры, цадик сохраняет стремление поклониться Ему и в этом мире, ибо явлено ему, что вся земля полна славы Его и что даже в этом мире он сможет ощущать Его сладость и аромат. И тогда он желает вернуться и жить в этом мире, когда понимает, что и здесь он способен испытывать сладость Божественного».
В приведенном пассаже выражается идея, присущая всем ветвям хасидизма и особенно приложимая к молитвенной жизни. Это хасидское учение отчасти напоминает идеи мистиков других мировых религий о своего рода самоуничтожении. Но хасидская версия этой доктрины гласит, что вне и за пределами множественности и разделений вещей и событий материальной вселенной реально во всех духовных мирах присутствует только Божественное единство. Оно само по себе является истинной реальностью. Все остальное, без сомнения, также достаточно реально, поскольку тварь существует, но с точки зрения Бога ни вселенная, ни существа, населяющие ее, не наслаждаются истинным существованием. Хасидскую философию часто называют пантеизмом. Более точным, однако, было бы определять ее как панентеизм, то есть учение, что все существует в Боге и не существует ничего, кроме Него, или, как предпочитали выражаться некоторые хасидские мастера, «все объято Его благословенным единством».
Конечно, такой взгляд на Вселенную в ее отношении к Богу предполагает особую задачу человека, который, согласно другой хасидской метафоре, стоя за завесой, за которой сокрыт Бог, может видеть, как Божественная жизнь вливается во все сущее. В особенности во время молитвы хасид, как ожидается, теряет себя в удивлении славой и величием Бога, так что для хасидов все молитвы по сути есть упражнение в самотрансцендировании.
Просительная молитва
Это учение породило проблему, которая была чрезвычайно острой для хасидов. Стандартная еврейская литургия, которой хасиды как ортодоксальные евреи были обязаны следовать, содержит, помимо молитв поклонения, молитвы ходатайства. Хасиды не были обеспокоены философской трудностью в самой идее просительной молитвы: нужно ли напоминать Богу, чтобы Он удовлетворил наши потребности? Более глубокая проблема для них состояла в том, что просительная молитва по своей природе привлекает внимание к человеческому я и к его требованиям, будь то духовным или материальным, но отличным от истинной цели всех молитв – потерять самого себя в сиянии Божественной славы. Как хасид может использовать молитвы для своей цели достигнуть этого самоуничтожения, когда молитвы и прошения сами выступают в качестве разделительного барьера? Как может человек искренне просить здоровья, мудрости, богатства или прощения, когда молитвенная жизнь, как ее понимает хасидизм, требует в итоге не меньшего, чем полный отказ от своего я? Несмотря на интерпретацию Бубера, хасидизм на самом деле учит полной противоположности отношения «Я и Ты». Идеальное состояние достигается, когда больше нет я, когда есть только Ты.
Хасидское решение состоит в том, что просительная молитва совершается вовсе не ради человека, но в конечном счете ради Бога. Хасид просит Его выполнить нечто не ради себя, но потому, что таково Божественное желание, чтобы Его милость могла протекать через все творение, так как она относится к Его всеблагой сущности, благоволящей ко всем существам. Божественное Присутствие, Шхина, удаляется всякий раз, когда какой-либо человек страдает, и молитва хасида за его нужды и нужды других удовлетворяет на самом деле стремление самой Шхины. Это объясняет, почему в процессе мистического восхождения души в молитве, как ее практиковали некоторые мастера, особенно Баал Шем Тов, сами слова молитвы в конце концов исчезают совсем. Послужив своей цели ввести поклоняющегося лицом к лицу в присутствие Бога, литургическая лестница может быть отодвинута в сторону как уже не актуальная. Это также позволяет найти объяснение того, почему ранние хасиды во время вне установленных молитв занимались квиетистским медитативным ожиданием, причем в такой форме, что их противники-раввинисты выдвинули против них обвинение, что на практике они находились под влиянием христианских групп типа квакеров!
Подготовка к молитве
В связи с этим огромным значением молитвы в хасидской схеме духовной жизни возник путь, который нельзя назвать легким. Мишна, составленная за полтора тысячелетия до возникновения хасидизма, рассказывает о «древних святых» (термин, используемый здесь, по сути равнозначен понятию «хасид»), которые ожидали и готовились в духе в течение часа перед молитвой, чтобы «настроить свои сердца на Вездесущего». Позднейшие хасидывосприняли этот пример серьезно. Подготовка к молитве стала для них настолько важной, что некоторые хасидские учителя зашли столь далеко, что учили, что она имеет большее значение, чем сама молитва. В дополнение к соблюдению древнего правила очищения организма от отходов перед молитвой они со скрупулезностью, намного превышающей требования закона, проводили перед молитвой время в длительном созерцании Божественного. Для оказания помощи в концентрации с этой целью некоторые из хасидов, к скандалу их раввинистических оппонентов, выкуривали трубку до начала службы. Результатом такого рода стрессовой подготовки, который вскоре стал общеизвестен, было то, что хасиды не принимали во внимание нормы, касающиеся надлежащего времени молитвы. Будучи обличен в несоблюдении правил, один из хасидских мастеров парировал то, что ни он, ни его ученики не молились в надлежащее время, тем, что они молились в другое время, тогда как, если нехасиды соблюдали правила и распорядок лучше них, они предлагали взаимен то, что по сути не было молитвой вообще. Гораздо лучше молитва вне установленного времени, чем время без молитвы. В дальнейшем это обоснование хасидских обычаев было расширено. Это мотивировалось тем, что хасид в своих молитвах поднимался в миры, стоящие вне времени, и его молитвы, следовательно, не могли регулироваться по времени. Спонтанность была признана более важной, чем соблюдение формальных правил. По этой же причине для хасидов не было ничего необычного в обращении «сладкий Отец наш», тогда как практика традиционных молитв это строго запрещала. Цадики отмечали, что традиционные правила, касающиеся распорядка молитв, можно сравнить с протоколом в королевском дворце. Есть моменты, когда люди могут быть допущены к аудиенции у короля, и моменты, когда его покой не должен тревожить даже самый благородный человек на земле. Но молодой принц может войти к отцу в любое время, а король никогда не будет настаивать на протоколе, когда его любимого ребенка что-то беспокоит.
С целью оказания помощи в поклонении и особенно для того, чтобы вытеснить посторонние мысли (или, в некоторых версиях раннего хасидизма, чтобы сублимировать их) хасиды любили быстрые телодвижения во время молитвы, беготню, откидывание головы вперед и назад, удары руками в стены и, в гротескной форме, которую практиковали последователи рабби Хаима Хайкеля из Амдура (умер в 1787 г.) даже кувыркались во время молитвы до полного самозабвения. Когда хасидского мастера Менахема-Мендла из Коцка (умер в 1859 г.) спросили, как он может оправдать хасидскую практику телодвижений во время молитвы, если Талмуд отчетливо утверждает, что человек должен на молитве стоять, он дал типичный ответ, что Талмуд должен быть понят в прямом и переносном смысле, а именно, что человек должен быть полностью вовлечен в молитву, а не стоять одной ногой на небесах, а другой в аду. За некоторыми исключениями хасиды предпочитали также громко декламировать молитвы и, восхваляя Господа, возвышали голос до крика. Они особенно культивировали мелодию, и это не было формальной религиозной гимнологией и композицией, сложной в музыкальном отношении, но излиянием духа в неописуемом восторге. В сохранившемся письме, вышедшем из-под пера Элимелеха из Лизенска, было сделано высказывание, что у некоторых цадиков не было и в помине ни музыкального слуха, ни голоса, но в то же время их молитвы превращались в слышные другим сладкие звуки, исходящие из их уст, о которых они сами были в полном неведении. Сообщали, что Баал Шем Тов заявлял, что хасиду никогда не должно быть стыдно делать резкие движения и кричать вслух во время молитвы, ибо это не стыднее, чем человеку, тонущему в быстрой реке, громко кричать и звать на помощь и двигать руками и ногами, чтобы спастись. Еще одной иллюстрацией, приписываемой Баал Шем Тову, было то, что только глухой не в состоянии радостно танцевать, когда звучит сладкая музыка. Те, кто имеют уши слышать, не помешают ногам подняться под нее в танце!
Хитлахавут
Дух энтузиазма, пронизавшего согласно хасидскому учению всю молитву, иногда называют хитлахавут, воспламенение (от лахав – пламя), то есть душа поклонника должна пламенеть для Бога. Говорят, что рабби Леви Ицхак из Бердичева (умер в 1809 г.) после молитвы в День Искупления вскричал: «Мое сердце горит!». О его ученике рабби Исраэле из Кожниц говорили, что у него было столь больное и изможденное тело, что его приходилось носить в кресле из дома в синагогу, но как только он входил под своды дома Божия, он восклицал: «Как полно благоговения место сие!» (Быт.28.17), и тогда вскакивал к молитвенному столику столь же легко, как если бы он летал по воздуху. Несмотря на очень слабое здоровье, когда он читал стих «Пойте Господу новую песнь» (Пс.149.1), его слабость уходила от него, и он пел в радости, как маленькая девочка. Этот учитель всегда говорил, что в мире нет большего удовольствия, чем молиться так, как должно.
Хотя хасидское учение о молитве, как правило, предназначалось для применения даже простыми хасидами, в хасидской мысли существовала реальная тяга к тому, чтобы признать, что высшие уровни молитвы достижимы только для святых людей, подлинных мастеров общения с Богом. Именно по этой причине особое значение всегда придавалось молитве цадика. Он может предложить идеал молитвы, и его последователи могут сами возрасти, связав себя с его образом молитвы. Именно эта доктрина, в частности, воспринимала цадика как посредника между Богом и человеком, что оскорбляло и возмущало противников хасидизма, считавших, что к самой сущности еврейского народа принадлежит возможность для человека обращаться к своему Создателю непосредственно, не требуя никого заступиться за него. Порой хасидам бросали радостные обвинения, что их почитание цадика и зависимость от его молитв граничат с идолопоклонством, хотя следует отметить, что хасиды никогда не молились самим цадикам и считали само представление об этом в высшей мере кощунственным.
В своей замечательной апологии молитвы цадиков мастер Шломо из Радомска (умер в 1866 г.) писал: «Есть два типа цадиким, которые называются «светила великие», ибо каждый из них велик в своем поколении. Это правда, что в поколении, предшествовавшем нашему, были великие цадиким, освятившие мир своей праведностью, как великие праведники и пророки древности. Им было дано владычество давать указы на небе и на земле, и свет изливался на все их пути. В наше время и в нашем поколении, хотя цадиким и не сопоставимы с прежними, человек не должен отчаиваться и считать, не дай Бог, что мы блуждаем ощупью, как слепые в темноте… Вот почему Писание говорит: «И создал Бог два светила великие» (Быт.1.16), намекая на два типа цадиким, более ранних времен и более поздних. «Светило большее, для управления днем». Это цадиким прежних поколений, которые имели право аннулировать все постановления против сынов Израилевых. «И светило меньшее для управления ночью», цадики этого поколения, живущие в горьком изгнании, подобном ночи. Они тоже имеют силу в молитве, как в былые времена. Бог говорит в пользу и ранних и поздних, ибо у Него есть вечный путь достижения неба, с помощью которого Его можно увидеть уже на земле».
Механическая молитва была особенно оскорбительной вещью для хасидов. Искренняя молитва простого человека предпочтительнее молитвы мудреца, если ему не хватает чувств и внутреннего состояния. Адаптируя высказывания Каббалы, хасиды учили, что молитва нуждается в двух крыльях – любви и страха Божия, противном случае никто никогда не смог бы подняться к небу. Согласно хасидской легенде Баал Шем Тов однажды отказался войти в синагогу, потому что, сказал он, в ней не было ему места, настолько она была намолена. На просьбу объяснить это он сказал, что истинная и искренняя молитва не остается долу в синагоге, а летит ввысь. В своей известной сказке-притче Баал Шем Тов хвалит бедных и невежественных пастухов, которые не знали иврита и не были в состоянии читать молитвы, но которые, по своей любви, играли на свирели во славу Божию. В связи с этим отметим, что под страхом Божьим хасиды не имели в виду страх перед наказанием. Проповеди об адском огне, например, отсутствовали в хасидизме. Хасиды имели в виду скорее огромное чувство страха и благоговение, когда человек понимает, что он находится в присутствии Бога, опыт нуминозного по Рудольфу Отто. Хасиды учили, что и любовь и страх являются существенными; любовь, потому что там, где страх, нет радости, хотя можно отвлечься, и страх, ибо там, где есть только любовь, молитва может выродиться в чистую сентиментальность и в любом случае оказаться слишком поверхностной, слишком банальной, слишком спокойной для набожных. Любовь вызывает в молитве яркие излияния интенсивной радости. Страх напоминает хасиду, что, как бы он ни был рядом с Богом, он все еще далек от Него, и, как это ни парадоксально, он может быть рядом с Ним, только когда знает, как далек от Него на самом деле. Один из самых известных хасидских наставников, рабби Хаим из Черновцов (умер в 1813 г.) описывает на основании этой мысли, почему в традиционной литургии молитвы достигают своей кульминации не к исходу субботы, а перед ней. Молитвы святого дня выражают любовь человека к Богу, но когда суббота достигает своей высшей точки и человек становится готовым, по слову рабби Хаима, «возложить корону на голову Царя», он настолько поражен святым страхом, что не может произнести ни слова. Он не смог бы вообще молиться в этот удивительный момент, но когда Господь дает ему право говорить, он может произнести лишь несколько слов, но исполненных совершенной радости и восторга.
Перевод (С) Inquisitor Eisenhorn