О МОЛИТВЕ
Абрахам Йехошуа Гешель (1970)
В первую очередь моя тема – не литургия, богослужение или публичный ритуал, а, скорее, частное поклонение, молитва как индивидуальное начинание и личное вовлечение моего я, как интимный, конфиденциальный акт.
Общественное богослужение является актом первостепенной важности. Тем не менее оно, как правило, в наши дни является зрелищем, в которым сообщество остается пассивным, инертным зрителем. Но молитва есть действие, которое требует полной мобилизации сердца, ума и души. Чего стоит посещение богослужения, когда разум и душа не участвуют в нем? Религиозное обновление включает в себя обновление литургической молитвы.
Показать полностью..
Существуют, кроме того, болезни и врожденные пороки литургии. Литургия как акт молитвы – это результат «перегонки» внутренней жизни. Хотя ее цель возвысить жизнь, которая порождает ее, она таит в себе тенденцию следовать направлению и ритму своей собственной и оторванной от жизни энергии, которая приносит молитву в бытие. В своем начале литургия тесно связана с жизнью, которая и вызвала ее к существованию. Но когда литургия разворачивается, она входит в состояние упорного отключения от жизни и даже противостояния ей. Она становится чем-то жестким, отдельно стоящим, и воспринимает большую меру непроницаемости. Она стремится стать вечной, надличностной, литургией ради литургии. Личное участие заменяется простым присутствием, вместо возведения святыни времени среди общего сна литургия начинает привлекать массы к святилищу в области пространства.
Я не хочу создать дихотомию молитвы и литургии. Это противоречило бы самому духу поклонения. Я хочу лишь сосредоточить свою мысль на молитве как личном деле, что есть акт высшей важности. Я настаиваю на первенстве молитвы в нашей внутренней жизни. Тестом подлинности богословия является то, в какой мере оно отражает и усиливает суть молитвы и путь поклонения.
В древности, как и в средние века, в связи с нехваткой пергамента люди часто писали новые тексты поверх более ранних. Такие документы именуются палимпсестами. Метафорически я могу сказать, что подлинное богословие – это палимпсест: научное, дисциплинированное мышление, привитое на молитву.
Молитва либо чрезвычайно, в высшей мере актуальна, либо бессмысленна и бесполезна. Наша первая задача – научиться понимать, почему молитва онтологически необходима. Бог сокрыт, и это бросает человеку вызов. Каждый момент, когда Бог творит, происходит Его самосокрытие. Молитва раскрывает Бога или хотя бы предотвращает необратимость сокрытия. Бог пребывает в тайне, сокрытой в глубинах. Молитва умоляет Его выйти из глубины. «Из глубины воззвал к Тебе, Господи» (Пс.130.1).
Мы потеряли чувствительность к правде и чистоте сердца в пустыне оппортунизма. Это, однако, такая потеря, которая не дает нам смириться с тоской. Такая тоска, когда молитва становится молитвой за правду, позволяет вновь взойти Богу. Наша мука от сокрытия Божьего – это лишь часть Божьей муки о сокрытии человека.
Молитва эпизодическая, бегло повторяемая не созиждет наш дом в земле забвения. Молитва должна пронизывать климат жизни, и все наши действия должны совершаться как вариации на тему молитвы. Дела милосердия и доброты, как и ритуальные моменты – это лишь формы молитвы. Такая молитва включает в себя минимум или даже отсутствие объективированного существования и богатство внутренних состояний.
Убежище для души
Молитва – не средство для нерегулярного использования, не прибежище, к которому мы обращаемся время от времени. Это, скорее, резиденция для внутреннего я. Все имеют свой дом, у птицы есть гнездо, у лисы – нора, у пчелы – улей. Душа без молитвы – это душа без дома. Устало рыдает она на торжище мира, обуреваемая бессмыслицей, ложью и нелепицами, в поиске того момента, когда она сможет, наконец, собрать свои разрозненные силы в стремлении избавиться от вынужденных претензий и камуфляжа, сможет, говоря несколько упрощенно, позвать на помощь, не прослыв трусом. Дом, который она обретает тогда, и есть молитва. Преемственность, стабильность, близость, подлинность, искренность – вот его атрибуты. Для души дом там, где ее молитва.
В своем доме даже самый бедный человек может не считаться с горем и злобой. Этот дом может быть хрупким, его крышу может трясти, его может продувать ветер, в него может ворваться холод, но если он есть, душа ждет, чтобы быть принятой. Так же как и тело, она нуждается в доме.
Все должны строить свой собственный дом, все должны охранять независимость и неприкосновенность частной жизни своих молитв. Она является источником уверенности и цельности совести, неким намеком на то, что мы скоро достигнем вечности. У меня дома есть Отец, Который заботится обо мне, и когда я сбиваюсь с пути, возвращает меня к Себе. Поэтому я никогда не откажусь от своего дома.
Что такое душа без молитвы? Это душа или бежавшая из своего дома, или выселенная из него. Вот что скажу оставившим свои дома: пусть может быть трудным, темным и далеким, но не бойтесь отправиться обратно. Если вы ищете вечный смысл, вы откроете его, когда вернетесь.
Как прекрасен мой дом! Я вхожу в него как проситель и могу появиться как свидетель, я вхожу как незнакомец и могу быть принят, как ближайший родственник. Я могу войти духовно бесформенным, внутренне изуродованным, и совершенно измениться. Именно в моменты молитвы я определяю, что в моем образе самого себя оказалось ложным, и вырабатываю заново свои стремления. Чтобы понять мир, я должен любить свой дом. Трудно воспринимать свет где угодно, если его нет в моем собственном доме. Но в сияющем свете молитвы я могу найти дорогу даже в полной темноте. Это молитва освещает мой путь. По крайней мере, такова молитва для меня, как я это понимаю.
Многообразие целей молитвы
Молитва служит многим целям. Она служит сохранению внутреннего мира от забвения. Она служит участию таинственной Божьей милости и руководства. Тем не менее, молитва не должна восприниматься как действие во имя чего-то другого. Мы молимся, чтобы помолиться.
Молитва – это зрение, которым мы можем созерцать ответ на стоящие перед нами задачи. Человек в молитве не стремится навязать свою волю Богу, он пытается навязать волю Божью и Его милость самому себе. Молитва необходима, чтобы заставить нас знать свои неудачи, отступления, проступки, грехи.
Молитва сконцентрирована на святыне. Она возникает как событие. Она состоит из двух актов: поворота и направления. Я оставляю мир, а также все свои личные интересы позади. Отбросив все проблемы, я поражен только одним желанием: возложить свое сердце на алтарь Бога.
Бог находится за пределами досягаемости конечных понятий, Он диаметрально противоположен нашей способности понимания. В теории Он, кажется, не присутствует ни здесь, ни сейчас. Он бесконечно далек, как изгой и беженец в нашем мире. Это как если бы все двери были закрыты для Него. Чтобы молиться, душа должна открыть дверь, в которую Бог сможет войти. Молитва – вход и для Него, и для нас. Молитва преодолевает расстояния, разрушает экраны, она оказывает прямое влияние, чтобы исцелить разрыв между Богом и миром. В мире царит ужасающее забвение. Мир забыл, что значит быть человеком. Этот разрыв увеличивается, пропасть растет.
Хотя я часто не знаю, как молиться, я все еще могу сказать: Боже, исцели мою агонию, я не знаю, к чему стремиться, вся моя внутренняя жизнь разваливается.
Свеча Господня освещает душу человека, но душа может стать ареной настоящего холокоста ярости и гнева. Единственное лекарство от этого – обнаружить, что в мире есть неописуемая тишина и ожидание.
Многие молодые люди страдают от страха перед собой. Они не чувствуют себя дома в собственной душе.
Внутренняя жизнь для них – место неисполнившихся надежд, ничейная земля, чужая, безутешная. Мы сами становимся для себя местом, из которого хочется бежать. Поиском дома в этом случае становится употребление наркотиков.
Человеческие беды, убожество, агония – это знак универсального бедствия. Это признак человеческого страдания, но и провозглашение затруднительного положения Бога.
Божья милость слишком велика, чтобы позволять невинным страдать. Но есть ситуации, в которых она противостоит Божьей силе. Это ужасающая тайна, а также вызов: Бог в плену!
Я молюсь, потому что Бог, Его Шхина, заброшен. Я молюсь, потому что Бог находится в изгнании, потому что все мы как сговорились размыть признаки Его присутствия в настоящем или прошлом. Я молюсь, потому что я отказываюсь отчаиваться, потому что бунт и стремление сделать вопреки опровергаются противостоящей моей самонадеянности и окружающей меня тайной. Я молюсь, потому что я не могу молиться.
Я вдруг я вынужден делать то, что я, кажется, не в состоянии делать. Даже черствость к тайне не бессмертна. Есть моменты, когда окружающий шум умирает, предвзятость исчерпывается, и даже кирпичные стены ждут песни. Дверь закрыта, ключ потерян. Тем не менее, вновь в печали, моя душа собирается открыть двери.
Некоторые души рождаются с внутренним рубцом, другие наделены анестезией. Удовлетворенность, крепко стоящая в мире, в конечном итоге дает черствость. Средство от абсурда еще предстоит выявить. Непримиримые противоположности, которыми мучается человеческое существование – это молитва и протест. Каждый из нас является кантором, каждый призван петь общую молитву и ощущать в ней страдания всех.
Бог находится в плену в этом мире, в забвении нашей жизни. Бог ищет человека, Он в поисках дома в душе и поступках человека. Бог не у Себя дома в нашем мире. Наша задача состоит в том, чтобы святить время, чтобы дать Ему возможность войти в наше бытие, чтобы быть дома в нашем времени, в том, что мы делаем со временем. Мы произносим слова молитвы Кадиш: «Да возвысится и освятится Его великое Имя в мире, сотворенном по воле Его». Мы надеемся на то, чтобы воспринять и сделать реальным это возвышение и освящение Имени здесь и сейчас.
Великая тайна стала реальностью в наши дни, как ответ Бога на молитву людей. После почти двух тысяч лет город Давидов, город Иерусалим, в настоящее время восстановлен народом Израиля. Это чудесное событие есть подлинный призыв к возобновлению служения Богу, к возрождению молитвы. Мы не просто вошли в родной Иерусалим в 1967 году. Потоки бесконечной жажды, бесконечные молитвы, цепкие мечты день и ночь, годы, десятилетия, века, тысячелетия, потоки слез, обетований, ожиданий всего мира, со всех уголков земли слились для нашего поколения у Стены в Иерусалиме.
Молитва и жизнь
Молитва не должна диссонировать с остальной жизнью. Милосердие, благость, которые пронизывают нас в минуты молитвы, превращаются в хитрость или блеф, если они не согласуются с тем, как мы живем в другие моменты. Разведение литургии и жизни, молитвы и практики – это больше чем скандал, это катастрофа. Слово, произнесенное в молитве обещания – это серьезное обязательство. Если мы не сохранили обещание, мы виновны в его нарушении. Литургическое возрождение не может происходить в изоляции. Поклонение является квинтэссенцией жизни. Извращение или подавление чувств, составляющих человеческое бытие, превращает богослужение в фарс. Такого рода уродливая молитва – не древность псалмов, но наша собственная грубость и духовная незрелость.
Сегодня наступило время пересмотра фундаментальных религиозных проблем. Разделительная стена между священным и мирским стала разделительной стеной между совестью и Богом. В Торе отношение человека к пространству вещей, денег, собственности является одной из основных религиозных проблем. В богатом обществе грехи, совершенные с деньгами, могут быть столь же тяжкими, как грехи, совершаемые нашим языком. Мы должны будем дать отчет за то, что мы сделали, и за то, что нам не удалось сделать.
Религия как учреждение должна остаться отделенной от государства. И все же молитва, как голос милосердия, как крик о справедливости, как призыв к кротости, не должна существовать отдельно от него. Пусть дух молитвы доминирует в мире. Пусть он вмешивается в дела человека. Молитва является личным служением сердца, но пусть забота и сострадание, рожденные молитвой, доминируют в публичной жизни.
Молитва предстоит Тому, Кто требует справедливости и сострадания, Кто презирает и ненавидит лесть. Молитва требует самоанализа в раскаянии и покаянии, изучения и перенастройки поступков и мотивов, разрыва с уродливым принуждением, которому мы следуем, с тиранией стяжательства, ненависти, зависти, обиды. Мы сталкиваемся не только с вещами, хотя бы это были континенты, океаны и планеты. Мы также сталкиваемся с требованиями и ожиданиями.
Бог приходит к нам как претензия. Религиозная ответственность должна реагировать на Его претензии. Он привел нас в бытие. Он вывел нас из рабства. И Он требует от нас.
Небо и земля, как известно, для всех людей. Израиль получил третью реальность: слово Божие. Задача еврея – это жизнь, в которой слово становится делом. Святость – это действие, в котором встречаются земля и небо.
У нас нет никаких триумфов, кроме медленного, кропотливого усилия внести искупление в жизнь единиц, затем небольших общин. Мы не приходим на облаках небесных, но ощупью пробираемся сквозь туман истории.
Есть острая актуальность в труде справедливости и сострадания. Пока в человеческом сердце присутствует хоть малейшая ненависть, пока есть вакуум сострадания в любом месте мира, в нем сохраняется необходимость.
Почему люди впадают в ярость? Они испытывают гнев и боль и, увы, не знают, как покаяться. Проблема не в том, что люди сомневаются, а в том, что они не дают сомнению уйти. Все, что мы делаем в этом отношении – это невероятно мало по сравнению с тем, что от нас требуется. Вы и я молились и мечтали о том, чтобы обрести мягкую уверенность, и так часто это не удавалось. Но в мире столько глаз, из которых текут слезы, сердец, онемевших от ужаса, что отчаиваться было бы предательством.
Молитесь, чтобы быть шокированными
Затруднения в молитве имеют два аспекта: мы не только не знаем, как молиться, но не знаем, зачем вообще надо молиться.
Мы утратили способность оказываться в шоке.
Злокачественность нашей ситуации быстро растет, громадное зло распространяется столь яростно, что превышает нашу способность поражаться. Человеческая душа слишком ограничена, чтобы испытать полную меру тревоги о том, что произошло в Освенциме, в Хиросиме.
Мы не знаем, что надо молиться. Разве мы не должны молиться о том, чтобы нас по-настоящему шокировали зверства, совершаемые человеком, ибо более всего тревожит сама наша неспособность быть встревоженными?
Молитва должна быть актом катарсиса, очищения эмоций, а также процессом самоочищения, постижения приоритетов, выявления ответственности. Молитва не гарантирует наше поведение от оскверняющих и богохульных вещей. Но не считайте слова молитвы напрасными. Просто наши дела не должны быть опровержением наших молитв.
Со стыдом и тоской я вспоминаю, что для католической церкви было возможно предлагать свое богослужение персоналу лагеря смерти в Освенциме, которые ежедневно посылали тысячи людей в газовые камеры.
Да наступит конец разделению религии и Бога, религии и справедливости, таинства и бездушия, молитвы и сострадания!
Дом – это место вашего исключительного обитания, и тем не менее он никогда не ваш. Тот, кто не оказывает гостеприимства, подобен обитателю ночлежки, а не дома. Молитва никогда не должна быть цитаделью корыстных проблем, а скорее пространством углубления нашей озабоченности о других людях. Молитва является привилегией. Если мы не научимся быть достойными, мы вскоре утратим право и возможность молиться.
Молитва не имеет смысла, если она не стремится свергнуть и разрушить пирамиду черствости, ненависти, лжи. Литургическое движение должно стать революционным движением, стремящимся свергнуть силы, которые продолжают разрушать обетования, надежды, видение.
Мир находится в огне зла и жестокости, и соблазн вечного осквернения мира вопиет к небесам. И мы, оказавшись один на один с ним, либо примем в нем участие, либо очерствеем
и в лучшем случае окажемся равнодушными зрителями. Неустанное стремление отстаивать свои интересы заставляет нас в итоге забывать о самой реальности. Ничто из того, что мы переживаем, не имеет ценности само по себе, ничто не ценится, если оно не может быть включено в сферу нашей пользы, стать средством обслуживания наших личных интересов.
Мы молимся, потому что диспропорция человеческих страданий и человеческого сострадания так огромна. Мы молимся, потому что наше понимание глубины страдания сопоставимо со сферой восприятия бабочки, пролетающей над Большим каньоном. Мы молимся, ибо имеем опыт ужасающей несовместимости между тем, как мы живем и что мы чувствуем.
Мир темен для меня, при всех его сияющих городах и звездах. Если бы не моя вера, что Бог в Своем молчании до сих пор слышит наш крик, то как выдержать эту муку?
Молитва не произойдет по умолчанию. Она требует подготовки, подобной профессиональной, чуткости и созерцания. Недостаточно присоединиться к другим, надо построить по кирпичику святилище внутри себя, через размышление и преданность. Это особенно актуально в эпоху, когда все силы мира, кажется, сговорились разрушать способность людей молиться.
Перевод (С) Inquisitor Eisenhorn