Демонически-ангельская власть

Центурион
      Эжен сидел на берегу и смотрел в след удаляющимся от него матери с дочерью. Девочка, которой не было еще и трех лет, постоянно оборачивалась и, заложив палец в рот, таким образом выражая смущение, но в то же время проявляя не по годам развитое девичье кокетство. Он улыбался ей той простой улыбкой, которая шла из глубины его и являлась миру во всей своей добродушной и нежной наготе. Это была не одна из тех натянутых или обольстительных улыбок - нет - это был настоящий он : любящий детей романтик.
       Он имел демонически-ангельскую власть над женщинами, и Лилиан в сотый раз это подтверждала. Власть его была настолько велика, что она распространялась на всех женщин без исключения: на совсем еще младенцев, чувствующих человека безошибочно; на девочек, находящихся под властью волшебного очарования сказок и полные квинтэссенцией чистой любви; на  подростков, переживающих свое становление и желающих скорее повзрослеть; на  девушек, созревших девушек, чувствующих зов природы и с легкой дрожью смотрящихся в зеркало, отражающее их великолепную наготу; на  созревших женщин,  отдающим теперь предпочтение разуму, нежели чувству; на женщин в возрасте, смотрящих на эту жизнь с позиции мудрости и любящих всех вокруг.
       Все они беззаветно и как-то неосознанно любили его. Все по-разному и  каждая по-своему. Кто-то из чувства собственничества, некоторые из желания самоутвердиться за его счет. Одни - по доброте душевной, другие- от одиночества. Зрелые любили по-матерински, юные по-сестрински. Натуры нетерпеливые и чувственные любили сиюминутно и страстно, девушки рассудительные и порядочные любили нежно и долгими годами.
       Отношение каждой было самобытно и неповторимо. Казалось, любовь коснулась его во всех своих проявлениях: в обожании, в слепом поклонении, в животной страсти, в нежной платонической дружбе, в тесном душевном единении, в греховном сладострастии, в безумном порыве обладания, в сознательной ненависти, в саркастически-детском издевательстве и еще во многих гранях бриллианта чувства, подавляющего все остальные. И чем больше разнились отношения, чем больше изменялись люди, обстоятельства, жизнь вокруг - тем явственнее он понимал, что все это - происходящее с ним- имеет один лишь корень, одну точку отсчета. И чем дальше он брел по полутемной и извилистой дороге его доброй и строгой судьбы, собирая, словно букет из полевых цветов, знакомства и неизменные симпатии, чем больше их набиралось, тем реальнее и реальнее представлялось ему то, что было в его мыслях и мечтах практически всю его жизнь - желание быть любимым.
         Словно стоя над обширнейшей картотекой, которой бы позавидовал сам Шерлок Холмс, в хаотичном порядке он извлекал карточки и неизменно читал на них одни и те же слова, написанные на разных языках, буквами разных стилей и размеров, но идентичные по своей сути, пусть и несколько разнящиеся в своем значении.
      Эти приятные поиски  в  памяти напоминали безукоризненно сервированный стол на парижском артистическом  приеме образца XVIII века. Стол был изысканен, в отдельных деталях несколько вычурен. Присутствовавшие блюда пестрили своей разнообразностью, но все без исключения были вкусны. Все вина и напитки находились в той температуре, когда подержать их в холоде еще минуту значило бы доставить дискомфорт нежному дамскому горлу, а подать к слишком рано к столу - значило бы дурным тоном. До блеска начищено столовое серебро, прозрачность хрусталя может посостязаться в эфемерности с океанским воздухом.
       Крики чаек прервали описание званого обеда в стиле Эмиля Золя, и все его мысли вновь устремились  к Лилиан. Эта маленькая миленькая девочка, застенчиво любящая его, была ему очень приятна. Все ее существо радовало Эжена: ее смущенная и чистая улыбка, обращенная лишь к нему, ее маленький пальчик, положенный в рот в знак таинственного ментального союза, ее голос - это хрустальное сладкое тягучее ведение. Быавет, что во сне ты слышишь какой-то голос и тут же пробуждаешься. Голос не дает тебе покоя весь день - звучит и звучит в твоей голове, переливаясь водопадом из звуков клавесина, нежно щепчущего шелеста деревьев и развивающегося сатина. Не хочется его забывать; мысленно повторяешь его снова и снова. Он дарит тот «теплый поток», захлестнувший героя Цвейга в доме богача и его парализованной дочери, но это не то сострадание, а какая-то простая, ничем не вызванная радость. Радость жизни, радость, ничего не стоящая и ничего не просящая взамен. Такой радостью и был голос Лилиан в воспоминании Эжена.
        Эта девочка была ему очень приятна. Он не считал ее дочерью, не любил ее, но видеть ее и слышать было непередаваемым удовольствием, которым он не упускал случая побаловать себя.  Кто знает, может тот кадр, который входил в фильм его нынешнего лета, в котором малышка говорит, что «дельфин не кусается - он хороший» будет одним из тех воспоминаний, которые останутся с ним навсегда. По крайней мере, ему этого очень хотелось.
       А ее мать,- подумал он,- хорошая женщина. Любит своих детей, мужа. Но в ее глазах все равно есть что-то для меня, я это вижу.