Том был стар, очень стар. Хотя в общественной жизни участвовал еще довольно активно. В небольшой ашкеназской синагоге, родным языком большинства прихожан которой являлся английский в различных его диалектах, Тома уважали, с ним советовались. У Тома имелось и еврейское имя, данное ему при рождении вместе с английским, но оно почему-то даже здесь, в Израиле не прижилось. Том переехал в Израиль, то есть, совершил репатриацию уже давно, когда ему едва-едва перевалило за пятьдесят. Поселился в Иерусалиме со всем своим завидно-внушительным семейством, которое, слава Всевышнему, с годами разрасталось больше и больше. Так что при перечислении своих внуков и правнуков он неизменно сбивался, особенно, если пытался вспомнить не только первые, но и вторые их имена.
Джерри тоже был стар. Не так стар, как Том – недавно ему исполнилось восемьдесят, но в общине и он пользовался несомненным авторитетом. Джерри жил с женой, единственный их сын, кстати, так никогда и не создавший семьи, остался в Хьюстоне. (Тут и там, правда, маячила еще пара-тройка племянников – кто женатый, кто нет – что тоже, хоть и небольшой, но все ж таки хлеб). В Израиле они оказались значительно позже семейства Тома – и на первых порах деятельный Том немало помог им с адаптацией к новой и незнакомой жизни. Джерри и Том подружились, правда, в дружбе их всегда присутствовало какое-то инфантильное соперничество, какая-то подковырка. Преимущественно, со стороны Тома. И не удивительно – он был на четыре года старше, возглавлял большую, всеми уважаемую династию (да-да, именно династию) и вдобавок, гораздо раньше Джерри осознал, где по-настоящему следует жить еврею. Обскакал, одним словом, обскакал по всем фронтам. Еврейское имя у Джерри тоже имелось, но и у него, как он ни старался в пику Тому ввести его в обиход, ничего из этого не получилось.
Еще Том гордился своим нью-джерским происхождением, поскольку только незнайка мог сравнивать еврейскую жизнь Хьюстона с еврейской жизнью Нью-Джерси. Хотя оба они во времена оные в жизни еврейской общины участвовали весьма умеренно, посвящая себя другим, как тогда казалось, куда более насущным проблемам, их споры – кто, когда и насколько исполнял, следовал и соблюдал – не затихали. Но и у Джерри наличествовала козырная карта – многолетняя работа в бухгалтерии НАСА – это тебе не финансово-экономическое сопровождение каких-то там мелких лавочников.
Никто – ни в общине, ни из ближнего круга Тома, да и Джерри тоже, не мог сейчас точно этого вспомнить. В какой же момент прежняя дружба, конечно, несколько странноватая для двух взрослых, даже пожилых людей, но все-таки дружба, трансформировалась в открытую конфронтацию? Может быть, на Суккот, пару лет назад, когда у Тома со связки загадочным образом пропал запасной, имевшийся только у ребе да еще у Бенци-габбая*, ключ от синагоги? А сразу вслед за этим, хранителем дубликата на случай непредвиденных ситуаций назначили Джерри? Нечему изумляться! Он давно подкапывал под своего старого приятеля и уж, если и не подстроил исчезновения, то, безусловно, с удовлетворением потирал руки.
А может, ближе к весне, когда Хагаю Аарону – девятому внучку Тома, праздновали Бар-Мицву**? Вся синагога – и мужчины внизу, и даже женщины наверху – как по волшебству стихла, затаив дыхание, чтобы в создавшейся тишине услышать ясный, такой проникновенный голос ребенка – уже мужчины! Недельную главу Торы "Трума" – "Пожертвование" они с ребе подготавливали целых два месяца. А Джерри, этот недомерок Джерри непонятно почему позволил себе подкашливать?! И если бы только подкашливать… Что за выпендреж – надеть полосатую рубашку? Ишь ты, выискался… ну, просто тебе Йосеф… с братьями***… Ведь это ж натуральное, вопиющее неуважение, даже больше того – насмешка.
И зачем он только поддался на уговоры Гиты-супруги? Всегда ей нужно "сглаживать острые углы"… Перед гостями ей неудобно… ("А о Хагайчике ты подумал?" – "Подумал, подумал, на кой черт, по-твоему, сдался ему такой никчемный старикашка?") Вот если бы тогда Тому не помешали проучить Джерри и позволили выставить его вон прямо с праздничной трапезы… Если бы прямо тогда он получил от Тома по заслугам… Не пришлось бы им теперь локти себе кусать – жили бы спокойно в свое удовольствие.
Но что обиднее всего – ведь и ребе туда же. Все пытается их "помирить". Послов всяких засылает. А как же с ним, с этим Джерри, вообще можно "мириться", если он специально назло делает? Чтоб ему пусто было! Вот недавно: как-то – в четверг это было, кажется – на джеррино счастье, Бенци-габбай немного приболел, и тут уж он решил отыграться на Томе, продемонстрировать ему свою власть. Мало того, что ключами звенеть нарочно принялся, как только молитва кончилась, так еще взял и перед уходом потушил в синагоге весь свет! Весь – и "нер тамид****" тоже! Что за невежда – это же "нер тамид" – вечный, а не какой-нибудь там… тьфу, противно. Ну и, понятное дело, что Том его снова зажег. А Джерри… Джерри (даже не верится) снова его потушил. А Том снова зажег. А Джерри потушил. А Том зажег. А Джерри… еще и говорит, что "нер тамид" выключали всегда, сколько он себя помнит (нашелся тут старожил!) и что у него, у Тома, как пить дать, старческий склероз.
Так вот, ребе неожиданным образом поддержал Джерри. Не Тома, который знал ребе еще ребенком, а почему-то именно этого пустомелю Джерри. Просто наваждение какое-то. Ребе Том уважал. Его все уважали, благоговели перед ним, несмотря на его в общем-то еще совсем нежный возраст. И молодежи, и пастве со стажем ребе представлялся почти что святым – исполненный вдохновения взор, страстные, оставляющие слушателя с распахнутым от потрясения ртом речи – ничего для себя, все только для общины. А тут… и в самом деле, даже неудобно как-то… чертовый склочник. Ну может, и вправду Том что-то там напутал или попросту раньше не обращал внимания? Но все равно, Джерри должен был объяснить тогда вежливо, а не дразнить его как собачонку.
Новой джерриной каверзы ждать долго не пришлось. Джерриному племяннику (с женой и детьми – сколько их у него там… пять, шесть?), уже с полдесятка лет жившему в Ашкелоне, ни с того, ни с сего ударило в голову переселиться в Иерусалим – работу он себе тут хорошую нашел, квартиру снял недалеко от дяди. И ведь все могло бы быть культурно, разве сказал бы Том хоть полслова против, если бы Джерри сам не полез со своей, ну просто нечеловеческой наглостью. Да так полез, что и оставил его, Тома, в дураках – обставил, что называется, как маленького ребенка. Увел у него из-под носа, буквально – и не где-нибудь, а в его, томовой непререкаемой вотчине, синагоге – освободившееся вакантное место в первом ряду женской галереи. А ведь Том давно уже прочил его для своей старшей внучки, Элишевы. Прочил-то он, конечно, прочил, а досталось оно, благодаря джерриному интриганству, этой нахальной самозванке из Ашкелона.
И снова ребе, теперь уже не собственноручно, а через своих юнцов-гонцов пытается нравоучать Тома. Да Том всегда сам первым носится с каждым свеженьким, забрезжившим на местности, новичком. И не молокососам (ребе их тут послал или не ребе) его воспитывать – когда Джерри (они будут с ним спорить!) просто-напросто смеется ему, Тому в лицо. Мол, и у меня теперь большое, требующее опеки семейство. Размечтался! До Тома тебе, мой желторотый друг, еще расти, расти, да так никогда в жизни и не дорасти!
Для всей обширной томовой родни разговаривать с ним стало довольно-таки туго выносимо. Любая беседа – о его ли молодости, политической обстановке в стране, коммунальных тратах или последних достижениях внуков и правнуков (будь то поступление в университет, получение офицерского звания или первое произнесенное слово "мама") – тут же непременно перетекала-перепрыгивала на Джерри с его ежедневными пакостными проделками.
Вдобавок ко всему, он и ночью супруге не давал отдохнуть от себя. До последнего времени Том спал превосходно – любой молодой позавидовал бы. Но теперь его сон был дерганным и прерывистым, как взбесившаяся пунктирная линия. Он ворочался и просыпался, маялся и крутился, пихал Гиту-супругу руками и ожесточенно пинал ногами. Его безжалостно и беспрерывно мучили сны, в которых он преследовал, догонял, стирал в порошок этого назойливого мизерного недоростка Джерри. Гита-супруга, кряхтя и чертыхаясь, уходила спать в одну из бывших детских.
Том категорически отказывался как пить по вечерам ромашковый чай, насоветованный ему Дэбби, его старшей дочерью (возомнила себе невесть чего – у нее тоже внуки, видишь ли!), так и срочно записываться на прием к невропатологу. Ох, и измучил он Тома, старший его сын – отцовская гордость программист-Дэнни. Жена и дети всерьез были озабочены усугубляющейся день ото дня томовой одержимостью.
Не помогла и двухнедельная поездка на Мертвое море – его целебные свойства, равно как и удаленность его от Джерри никак на Тома не повлияли. Разве что даже наоборот – он вернулся в Иерусалим приободренным, с новыми силами для дальнейшего противостояния.
Взрыв случился во время или точнее, после утренней субботней молитвы. Том отсутствовал целых две недели – целых две недели и, что еще важнее, целых два Шабата он не молился в родной своей синагоге. И поэтому мог рассчитывать, что этим утром его среди прочих пригласят "взойти к Торе". Семь человек удостаиваются в субботу такой почести – мальчишки, празднующие Бар-Мицву, молодые мужья, новоиспеченные отцы… ну, деды в особых случаях… но и вернувшиеся из дальних поездок тоже, разумеется. А как же еще?
Ну, знал Том, еще со вчерашнего вечера знал, что у… как его… этого треклятого джерриного племянника сын родился – первый после пяти девчонок. Ну, обрезание, с Б-жьей помощью, через три дня. Ну, будет Джерри держать мальца на коленях во время обряда. Сколько раз Том сам держал на коленях своих внучков, да и старшего правнучка… В бело-голубом узорном конвертике…
Но так ведь целых три "восхождения к Торе" пришлось на раздувшегося от сознания собственного величия, этого доходягу Джерри. А в синагоге, как-никак, еще люди имеются: женихи, молодожены, родственники, отмечающие годовщину потери близких… А тут – сам Джерри, за ним его племянничек (этот-то хоть ростом вышел), моэль*****… А для него, для Тома, значит, места среди приглашенных не нашлось… Закончились все места на Джерри… чтоб ему…
Как Том сдержался до конца службы для него самого оставалось загадкой. А потом уже Дэнни, сразу же безошибочно оценив обстановку, стал торопить отца, одновременно с помощью своих мальчиков тесня его к выходу. Скорей, скорей, невмоготу больше терпеть – ты послушай, какие у меня кошачьи трели в животе от голода. Да, любит Дэнни поесть, дай ему Б-г здоровья!
Вчера шабат отмечали все вместе у Дэбби-старшей, а сегодня у Сюзи, младшенькой, любимой дочери Тома. Она тоже жила недалеко от синагоги. Ох, сколько народу там соберется… Даже больше, чем накануне… Дочки с зятьями, сыновья с невестками, внуки (не все, конечно), но Элишева – старшенькая со своим семейством сегодня придет обязательно. Как там ее малышня? Соскучился по ним Том за две недели…
По дороге, ясное дело, как Дэнни не поторапливал, все время застревали – перекинуться парой слов то с теми, то с этими. Ценили Тома в общине, каждому хотелось еще хоть разок поприветствовать его после возвращения. До дома Сюзи оставалось совсем немного. Они уже прощались с четой Ноткинд, давними своими приятелями как:
- Шабат Шалом******, - раздался прямо перед ними ехидный джеррин голос. Как – КАК Том не почувствовал его приближения? И тут же со всех сторон раздались ответные "Шабат Шалом" – и Гита-супруга, и Дэнни, и Рони-зять, и снова те – супружница джеррина, племянничек… - проныра. А потом опять его…:
- Мазл тов, мазл тов*******, - у Тома все поплыло перед глазами. Он хотел что-то сказать или хотя бы плюнуть, но у него вышел лишь беспомощный задушенный хрип. Судорожно скрючившиеся пальцы, казалось, сжимаются на мышиной джерриной шее…
Наконец-то завершив обмен любезностями с семейством Тома, Джерри со свитой двинулся дальше. Том стоял, продолжая по-дурацки, как заспанная рыба, шевелить губами. Так бы он и стоял там, а потом пошел бы к дочери, если б вдруг внутри него не сработал какой-то крошечный неприметный рычажок, никому неизвестно зачем вернувший ему голос. И его прорвало, и он закричал страшно, потрясая в воздухе неожиданно огромными кулаками:
- Ну, Джерри, ну, старый черт, ну, я до тебя… ну, Джерри… погоди-и-и! – хотя это и совсем из другой музыкально-драматической постановки.
________________
* Габбай – староста в синагоге.
** Бар-мицва – буквально "сын заповеди". 13-летие, религиозное совершеннолетие у
мальчиков.
*** Полосатая рубашка – подарок Яакова Йосефу, которым отец хотел выделить его
среди братьев; предмет зависти, среди прочего, приведший к одному из ярких
описаний ненависти в Торе – истории продажи Йосефа братьями египтянам в
рабство.
**** Нер тамид - дословно "вечный светильник", светильник, постоянно горящий в
синагоге напротив Ковчега Завета. Традиционный нер тамид — светильник,
помещенный в специальную чашу, подвешенную к потолку. Нер тамид имеет фитиль,
пропитывающийся оливковым маслом. В наше время нер тамид обычно заменяют
электрической лампочкой и зажигают ее только во время молитвы.
***** Моэль – человек, производящий обряд обрезания. Джерри здесь исполняет роль
сандака (в иудаизме аналог крестного отца). В его обязанности входит держать
во время обряда ребенка на коленях и придерживать ему ножки. Эта роль очень
почетна.
****** Шабат Шалом – общее приветствие в субботу.
******* Мазл тов – пожелание счастья, словосочетание, используемое для поздравлений по
самым разнообразным счастливым поводам в жизни человека.